Емец Дмитрий АлександровичАндрей Боголюбский

Дмитрий Емец

АНДРЕЙ БОГОЛЮБСКИЙ

Андрей I Юрьевич Боголюбский,

Великий Князь Владимиро-Суздальский

РОСТОВО-СУЗДАЛЬСКАЯ СТОРОНА

В 1111 году, когда жив был еще славный Владимир Мономах, и даже не сел еще на золотой киевский стол, у его старшего сына Юрия Владимировича, которого назовут впоследствии Долгоруким, и его невестки, половецкой княжны, дочери хана Аепы Осекевича, родился сын.

Пышущая как печь жаром, дюжая повитуха вынесла запеленатого ребенка к отцу. Тот по древнему дедовскому обычаю положил его в колыбель и дважды перекатил через лежащий там плашмя меч. Вслед за тем послано было за попом, и младенец окрещен был с именем Андрея.

При крещении присутствовали отец его Юрий, князь Ростово-Суздальский, и боярин Юрий Шимонович, дядька-кормилец Юрия, которому передал некогда Мономах своего сына, отправляя его еще ребенком в землю Суздальскую. Этот же Юрий Шимонович долгие годы, пока Юрий Долгорукий подрастал, держал для него Суздальскую землю.

В ту же ночь к деду его, Владимиру Мономаху, в Переяславль поскакал гонец - сообщить радостную весть. Владимир Мономах, недавно одержавший славную победу над половцами, узнав о рождении внука, прослезился на радостях и, отстояв благодарственный молебен, задал дружине своей пир.

- Крепчает, ширится род мой. Как подрастет Андрей - достанутся ему земли Ростово-Суздальские в выделенную вотчину после отца его. Пустынен ныне этот край, да только, верю, будет он могуч и многолюден. Пред всеми иными землями Русскими возблещет...

Не ошибся прозорливый Мономах...

* * *

Позванивает конская сбруя, пахнет навозом, гарью, сырой соломой... Бедой пахнет... Лежит та беда у дороги, как павшая ободранная кобыла, на голове которой не в силах от сытости взлететь сидят вороны... Стоит она же в стороне, у леска березовыми крестами...

С рассвета и до заката скрипят по дорогам телеги. Выдохшиеся клячонки тащатся еле-еле и мужики, идя впереди, тащат их за повод. На водопоях и вечерами, готовя похлебку, сходятся у костров, переговариваются. К костру, рядом с которым кормит грудью молодуха, а редкобородый, подвижный муж ее Поликарп, чинит уздечку, подходит босой, угрюмый мужик и садится от них через костер, протягивая к огню ноги в лаптях. От растоптанных сырых лаптей скоро начинает идти пар.

- От чего бежишь, брате? - спрашивает Поликарп.

Мужик хмуро взглядывает на него:

- Сам-то отчего?

- Ить, человече, скажешь тоже! - словоохотливо отзывается мужик. - Кто бежит, а кто и бредет. Тошно нынче у нас под Черниговым.

- Что ж тошно-то?

- А то и тошно: то недород, то мор, то сушь, то звезды вдруг средь бела дня небо обсыпят... Последние времена, видать, настают. Осерчал на нас Господь за грехи наши. Теперь все едино, куда ни брести. Посадил нынче пшеницу - всю засухой побило до зернышка. Вот и решили уйти. Сказывают, хорошо на севере... А я так думаю: хорошо ли, плохо ли, да хуже чем у нас не будет уж. А ты, брат, вижу, пешаком? Конь-то пал?

- В дружину отняли, как Василько с Володарем на Давыда ходил... Самого тоже взять хотели, едва откупился, - хмуро отвечает мужик.

- А женка, дети есть у тебя? - спрашивает Поликарпова молодуха.

Угрюмый мужик сглатывает. Камнем ходит заросший кадык.

- Половцы угнали... Вернулся с промысла, а на месте деревни пепелище. Один сарай стоит... Упал я на землю, до рассвета пролежал, а утром встал, головню раздул, подпалил сарай и сюда подался...

Бабенка пригорюнивается было, прижимает к щекам руки, но затем начинает быстро перенать ребенка.

- А сарай-то зачем спалил? - спрашивает с жалостью Поликарп.

На огонь костра подходят еще двое, видно, горожане. Один средних лет, степенный, другой - маленький, беспокойный, видом послушник или попов сын. Крестятся, просятся погреться, а сами жадно, не решаясь попросить, косятся на мучную похлебку.

- Чего уж там: садитесь, похлебайте. Откуда идете-то, православные? спрашивает их Поликарп.

- Из Киева...

- Что, уж и в Киеве не стало житья?

- Ныне нигде его не стало. Замучили ростовщики поганые. Возьмешь в долг хоть полгривны, всю душу из тебя резами вытянут. Втрое, всемеро получат. Покровительствует ныне князь наш Святополк иудеям, а те и рады... Вот я, положим, был купец, а теперь гол молодец! - неохотно отвечает степенный.

Спутник его, как завороженный, глядит на огонь и вдруг, ни на кого ни глядя начинает говорить:

- Послушник я Киево-Печерского монастыря... Отпросился уж и я, грешный, у игумена, мочи нет терпеть. Вначале думал в Галичскую землю податься либо в Польшу, да после в суздальские земли решился... Много на юге князей, что ни год друг на друга ходят. То Святополк на Давыда, то Давыд на Василька, то Василек на Святополка, то Володарь с Давыдом половцев наводят, то Олег... Что ни год, то Киев горит, то Вышгород, то Витичев, то Чернигов. Один Мономах, князь Владимир Всеволович, болеет душой за Русь, да только много ль в том спасенья? На золотом-то столе Святополк, с него и спрос.

Бывший купец берет деревянную ложку и, перекрестившись, начинает есть.

- Ничего, братья, - говорит он. - Устроимся как-нибудь. Сказывали мне, князь суздальский Юрий Владимирович, помоги ему Господь, ссуду дает новоприбывшим, кто на землю сядет али торговлишкой займется... Выдюжим...

* * *

Земли ростово-суздальские лежали на севере, за глухими лесами страны вятичей. Испокон веку знала их Русь как Брынские леса. Опасные чащобы, разбойные. Ни дорог прямоезжих, ни троп - один лишь Муромец Илья, по былинному сказанию, отваживался пересекать их напрямик.

С незапамятных времен жили здесь финские племена - мурома, меря и весь, которые, постепенно покорясь и смешавшись с южно-русскими поселенцами, дали корень великоросской народности. Тогда же и появились здесь первые славянские города - Суздаль, Ростов и Белоозеро.

Земля ростово-суздальская глухой считалась, окраинной; на много сотен верст удалена была она от беспокойных земель Киевских, тревожимых то половцами, то бесконечными княжескими войнами. Почва суздальская не отличалась днепровским плодородием, зимы суровые, весны долгие, зато края Ростово-Суздальские богаты были дичью, лесом. Множество речных путей способствовали торговле, жители же окраинные издревле считались лучшими на Руси каменщиками и плотниками.

В XII веке при Юрии Владимировиче и сыне его Андрее суздальские земли, прежде пустынные, стали заметно оживляться и населяться. Брели туда погорельцы, шли обиженные, беглые, правдоискатели, стекались ограбленные половцами или оставленные без гроша "резами" иудеев-ростовщиков. Шли все те, кто хотел спокойной и мирной жизни, вдали от половцев и постоянных распрей собственных южных князей.

Юрий Долгорукий и дядька его Юрий Шимонович многие старания приложили к тому, чтобы сделать земли свои как можно более населенными. Всему новоприбывшему люду, часто не имевшему не то что скарба, но и простого топора, помогали устроиться на новом месте и давали ему, по свидетельству летописи, "ссуду немалую" на обжитие.

Устраиваясь на новом месте, переселенцы всё же сильно тосковали по тем краям, откуда были они родом. Именно потому многие новопостроенные города-крепостицы и селения, стали получать южнорусские наименования: Переяславль, Звенигород, Стародуб, Вышгород, Галич. Среди названий сел часто можно было встретить Киево, Киевцы, реки же прозывались Лыбедью, Трубежом, Почайною.

В Ростове же и Суздале, наиболее крупных и населенных городах края, по велению Юрия искусные каменщики стоили храмы, подобные Киево-Печерскому, и даже выдерживали в кладке стен пропорции славного пояса Шимона-варяга - отца мудрого боярина Шимоновича. Пояс этот, в который вковано было множество золотых гривен, пожертвован был Шимоном-варягом на строительство храма за чудесное спасение свое в лютой сече.

Гудели на колокольнях Ростовских и Суздальских недавно отлитые колокола-гиганты: "З-зздезз-ззь будет Русь, з-зздезз-ззь!" и разноголосицей откликались им маленькие колокола: "Живвв-ва Русь! И всегда живв-ва пребудет!"

Здесь, в бескрайней северной вольнице, прошли детство и юность князя Андрея. Едва три года ему минуло, посадил его отец на коня и опытные дружинники стали обучать его навыкам бранным. Как старший сын Юрьев, присутствовал он и на всех советах, вникая в дела заселения и устройства глухого лесного края.

Имея матерью своей половчанку и дедом хана половецкого Аепу Осекевича, Андрей рос скуластым, раскосоглазым. Был он невысок, но широк в кости и отличался от многих сверстников своих природной силой и умением удивительно держаться в седле. Словно чувствуя половецкую его кровь, любые жеребцы, даже самые свирепые, смирялись ему. Даже в небрежной посадке Андреевой проглядывала необычайная цепкость, и самый бешеный галоп давался ему без усилий.

По землям южным Андрей вовсе не испытывал тоски, ибо никогда не бывал в них и отроком не слышал о них ничего доброго. Все поселенцы, пребывавшие в Суздаль, описывая жизнь свою на юге, говорили лишь об усобицах, сечах, пожарах, нарушении князьями крестного целования и набегах половецких, начавшихся вскоре после смерти в 1125 году надежи земли Русской, деда Андреева, - Владимира Мономаха и не затихавших затем целые десятилетия.

Там, на юге, бушевал пожирающий судьбы костер раздора, здесь же в Суздале, было все тихо, дремотно; лишь изредка долетали сюда уже погасавшие искры.

Несомненно в сердце впечатлительного отрока рассказы эти оставляли след тягостный, не изгладившийся потом во всю его жизнь и сказавшийся на всем отношении Андреевом к южной Руси и "матери городов Русских" - Киеву...

"ЗОЛОТОЙ СТОЛ"

Пока юный князь Андрей Юрьевич, безвыездно живя в Ростовско-Суздальском крае в вотчине своей, набирался мудрости и силы бранной, земля Русская, возвеличенная при Ярославе Мудром и Владимире Мономахе величайшими их трудами, претерпевала многие скорби и испытания, клонясь к разрушению и упадку.

По смерти Мономаховой на золотой стол киевский сел сын его Мстислав, прежде княживший в Великом Новгороде. Когда же семь лет спустя Мстислав умер, то на княжение сел брат его Ярополк.

Несмотря на то, что оба, и Ярополк, и Мстислав, были храбры, великодушны и, подобно отцу своему, отличались умом государственным, они не смогли удержать Русь от междоусобий, начавшихся вскоре у Мономаховичей, потомков Мономаха, с Ольговичами - потомками Черниговского князя Олега Святославича, прозванного Гориславичем за то, что не раз водил он на Русь диких половцев и было оттого Руси великое разорение.

Сыновья Олега - Всеволод и Игорь - были под стать отцу своему и не раз, воюя с Мономаховичами, по старой памяти привлекали на свою сторону половцев. Впрочем те, после ряда тяжких поражений при Мономахе, уже побаивались русских дружин и, "не крепки быв на брань рукопашную", ограничивались обычно тем, что осыпали противника издали стрелами, грабили посады и села и, отлагаясь затем от князей, спешили уйти с добычей своей в степи.

От кровавой вражды Мономаховичей и Ольговичей, пишет летописец, "сильно измаялась земля Русская". Не раз духовенство и новгородцы пытались помирить князей, чтобы не проливали те более крови православной, однако всё было напрасно. Мир воцарялся лишь на краткое время, вслед за чем опять вспыхивали усобицы.

* * *

После смерти в 1139 году Ярополка Владимировича золотой стол занял следующий по старшинству сын Мономаха - Вячеслав Владимирович. Однако не успел он утвердиться в Киеве, как был взят в крепкую осаду Всеволодом Ольговичем Черниговским.

Подойдя к городу, Всеволод Ольгович послал сказать Вячеславу:

"Ступай прочь из Киева по добру".

Вячеслав, истинный сын Мономаха, хотя имел добрую дружину и многих союзников, не пожелал проливать христианскую кровь ради корысти и отправил к Всеволоду Ольговичу митрополита, велев передать ему:

"Я, брат, пришел сюда на место братьев моих Мстислава и Ярополка, по завещанию наших отцов; если же ты, брат, захотел этого стола, оставя свою отчину, то, пожалуй, я буду меньше тебя, пойду в прежнюю свою волость, а Киев тебе".

Уступив Киев Всеволоду Ольговичу, Вячеслав мирно вернулся на свой стол в Турове.

Правление Всеволода Ольговича продолжалось до 1146 года и было для Руси довольно удачным. Твердой рукой Всеволод Ольгович держал Киев, оберегая границы Русской земли от нападений извне. При этом великом князе удачно был отражен разбойничий набег шведов, которые с шестьюдесятью судами напали на русских купцов, шедших в Новгород.

Тогда же, при Всеволоде, Русь удачно воевала с финляндцами, вторгшимися в 1142 году в Новгородскую область. Всеволод же, вовремя приняв участие в польских делах, сумел усилить рознь между польскими правителями, что на долгие годы ввергло этого опаснейшего соседа Руси во внутренний хаос.

В 1146 году Всеволод Ольгович возвращался из похода на Галич - русский город, князь которого был с ним во вражде. Дорогой он сильно разболелся и, уже предчувствуя свою кончину, был привезен в Киев, где вскоре и предал душу свою на Божий суд.

Киевским князем после него стал брат его Игорь Ольгович, однако он не сумел долго усидеть на золотом столе. Киевляне остались недовольны Игорем и послали в Переяславль к сыну Мстиславову - Изяславу. Этот внук Мономахов пылкий, щедрый и храбрый, с живым и находчивым умом, любим был не только киевлянами, знавшими его еще при отце его Мстиславе, но даже и черными клобуками. Это союзное Руси племя уважало Изяслава за бранную отвагу и способность, в отличие от многих иных князей, держать свое слово.

В грамоте киевляне писали Изяславу:

"Ты наш князь! Зовем тебя к себе! Не хотим переходить к Ольговичам точно по наследству!"

Изяслав Мстиславич с дружиной подошел к Киеву и после кровавой битвы сел на старшем стол, сказав дружине: "Ни место идет к голове, но голова к месту".

Разбитый Игорь Ольгович бежал, но, сбившись с пути, завяз в болотах. Проведя там четверо суток, он был схвачен черными клобуками, приведен к Изяславу Мстиславичу в Киев и там заточен в темницу.

Некоторое время спустя Игорь Ольгович стал изнывать в заточении и стал просить у Изяслава Мстиславича позволения принять постриг.

"Имел я это намерение и прежде, а ныне укрепился в нём, видя, как суетно и переменчиво всё в этом мире," - писал он Изяславу.

Великодушный Изяслав отвечал ему:

"Если была у тебя мысль о пострижении, то ты волен; а я и без того отпускаю тебя ради твоей болезни".

Не изменив своему намерению, Игорь, будучи отпущен, постригся в Киевском Феодоровском монастыре, приняв схиму. Дни и ночи проводил он в горячих молитвах, прося Господа простить ему былые его согрешения.

Однако Богу угодно было послать Игорю кончину мученическую. Многие киевляне недовольны были тем, что Изяслав Мстиславич отпустил Игоря.

- Пойдем в Феодоровский монастырь и убьем его! Не дело оставлять Ольговича в живых! Вступятся за него братья и снова будет рознь! - стали они говорить друг другу.

Разгоряченная толпа черни ворвалась в церковь во время обедни, схватив Игоря, выволокла его и растерзала. Тело его на дровнях было отвезено в Подол и брошено там на поругание. На другой день посланные от митрополита киевского пришли, взяли князя и похоронили в Семеновском монастыре. Впоследствии же мощи блаженного Игоря перенесены были в Черниговский собор Спаса Преображения.

Узнав, какой конец постиг князя-инока, Изяслав Мстиславич с горечью великой сказал своей дружине:

- Ведаю, теперь назовут меня убийцей Игоря. Бог мне свидетель, что я не принимал в этом ни малейшего участия ни словом, ни делом. Он рассудит нас на том свете.

"НЕ ВЕЛИЧАВ БЫЛ НА РАТНЫЙ ЧИН, ЛИШЬ ОТ БОГА ИСКАЛ ПОХВАЛЫ"

Возможно, при доблестном Мстиславе Изяславиче обескровленная Русь получила бы наконец желанное отдохновение, не будь у Мстислава опасных соперников, давно с алчностью взиравших на богатое киевское княжение. Соперниками этими были Святослав Ольгович, родной брат преставившегося Всеволода Ольговича и мученически убиенного Игоря Ольговича, и Юрий Владимирович Ростово-Суздальский.

Сидя в северной своей земле, делавшейся год от года всё богаче, князь Юрий Владимирович, отец Андреев, никогда не отказывался от наследственных своих прав на киевский стол. Оттого и прозвали его южные князья и их бояре Долгоруким, говоря: "Долги руки у Юрия! Из угла своего медвежьего хочет дотянуться до золотого стола!"

Как родной брат княживших Мстислава, Ярослава и отдавшего добровольно Киев Вячеслава, Юрий считал себя прямым наследником золотого стола, согласно лествичному восхождению .

Святослав Ольгович, потесненный в своих волостях Мстиславом Изяславичем и его союзниками, сговорился с Юрием Долгоруким, чтобы с ним вместе идти на Изяслава. Так в русской земле стало готовиться очередное кровавое междоусобие.

* * *

Встреча двух князей - Святослава Ольговича и Юрия Долгорукого произошла в 1147 году в Москве, которая была тогда даже не городом, но крупным имением боярина Кучки, которого Юрий незадолго перед тем казнил за какую-то провинность. В память о боярине Кучке, Москву еще долго, пока совсем не забылось, называли Кучковым.

Пишет Ипатьевская летопись:

"Въ лето 6655 [1147] иде Гюрги воевать Новгорочкой волости, и пришедъ взя Новый Торгъ и всю взя, а ко Святославу присла Юрьи, повеле ему Смоленьскую волость воевати; и шедъ Святославъ и взя люди Голядь, верх Поротве, и тако ополонишася дружина Святославля. И прислав Гюрги и рече: "Приди ко мне, брате, в Московъ". Святославъ же еха къ нему съ дитятемъ своимъ Олгомъ, в мале дружине, пойма съ собою Володимира Святославича; Олегъ же еха напередъ къ Гюргеви, и да ему пардусъ. И приеха по немъ отецъ его Святославъ, и тако любезно целовастася, въ день пятокъ, на Похвалу святей Богородици, и тако быша весели. Наутрии же день повеле Гюрги устроити обедъ силенъ, и створи честь велику имъ, и да Святославу дары многы, с любовию, и сынови его Олгови и Володимиру Святославичю, и муже Святославле учреди, и тако отпусти и; и обещася Гюрги сына пустити ему, якоже и створи..."

Говоря же современным языком, было так: Подъезжая к Москве, Святослав выслал впереди себя сына своего Олега, подарившего Юрию прирученную к охоте хищную кошку - пандуса, или барса.

Выехав навстречу Святославу, Юрий не менее щедро одарил гостя и его дружину, задав им после сего "обед силен", длившийся целые сутки.

Встреча была бурной. Князья обнялись и прошли в горницу, вспоминая, как дружили они прежде, еще отроками. Вспоминали со смехом и о том, какая брала их оторопь, когда в 1107 году отцы их - Владимир Мономах и Олег Святославич Черниговский везли их в степи приднепровские женить на полочанках, чтобы теми браками союз заключить с половцами.

Много уж с той поры воды утекло, да только до сих пор кровь половецкая видна во всех их детях и внуках.

После пира, собравшись со старшими дружинами, князья договорились о совместном выступлении против великого князя Изяслава Мстиславича и Давидовичей.

* * *

И вновь полилась кровь на Русской земле. Не ограничиваясь лишь своими дружинами, князья охотно прибегали к иноземной помощи.

Изяслав Мстиславич приглашал венгров и поляков, Юрий же с Олегом Черниговским водили на него половцев, с которыми в родстве были по женам своим.

Наконец, порядком истощив свои волости, взяв множество пленных, имущества разного, скота и конских табунов - причем добыча по большей части пошла на оплату наемников, противники сошлись в решающем бою у Переяславля. Случилось это 23 августа 1149 года.

В кровавой сече, длившейся до заката, Изяслав Мстиславич потерпел страшное поражение. Переяславцы изменили ему, киевляне же и черные клобуки, договорившиеся уже с Юрием, дрались неохотно.

Вскоре Изяслав Мстиславич "сам-третий", то есть всего с двумя бывшими при нем людьми, бежал в Киев, а оттуда, видя, что киевляне не могут дать ему новой дружины, во Владимир-Волынский.

Тем временем Юрий Долгорукий вошёл в Киев и сел в нем. "Мать городов русских" приняла его настороженно, однако не враждебно.

Разумеется, прибыв во Владимир-Волынский, князь Изяслав не оставил намерения вернуть себе Киев. Ища себе новых союзников, он послал к полякам и венграм, прося у них помощи против Юрия и Святослава Ольговича. Поляки и венгры, давние враги земли нашей, сразу откликнулись на его зов, и лишь решительность Юрия, направившего к границам польским и венгерским союзника своего Владимирка Галицкого, помешали им вторгнуться в Русскую землю и заставили искать примирения.

Юрий же Долгорукий, желая окончательно наказать Изяслава, пошел на него войной.

* * *

Именно тогда, в 1149 году, в походе против Изяслава II Мстиславича, Андрей Боголюбский впервые вошел в большую русскую историю, проявив удивительную доблесть. До этой поры Андрей безвыездно находился в далекой суздальской стороне, не принимая участия в междоусобиях князей и даже никогда не выезжая на юг.

Храбрость Андрея проявилась, когда с отцовскими отрядами он приближался к Луцку, в котором затворился брат Изяславов, Владимир. Внезапно союзные половцы, сопровождавшие князя, отхлынули назад. Из городских же ворот показался сильный отряд пехоты и стал перестреливаться с дружиной.

Никто из Юрьевичей не ожидал, что Андрей захочет ударить по этой пехоте, так как и стяг его не был поднят и отряды не подтянуты к городу. Однако, с восхищением говорит летописец, "не величав был Андрей на ратный чин, искал он похвалы от одного Бога".

Внезапно хлестнув коня, Андрей прежде всех въехал в неприятельское войско и вступил в жаркую схватку. Конь его прорвался слишком далеко во вражеские ряды, и дружина, устремившаяся за князем, не могла пробиться к нему. Копье Андрея, ударив в чей-то щит, сломалось у древка. Неприятельские ратники окружили его со всех сторон. Лошадь князя ранена была двумя копьями, третье копье попало в седло.

С городских стен на витязя, как дождь, сыпались камни. Уже один немец, пишет летописец, хотел проткнуть Андрея рогатиной, когда конь князя, рванувшись, вынес его из сечи к своим.

Отец, дядя и братья обрадовались, увидев его живым, а бояре отцовские осыпали его похвалами, потому что он дрался храбрее всех в том бою. Раненый конь Андреев, спасший ему жизнь ценой своей, пал в тот же час. Андрей, заплакав, велел погрести его над рекой Стрыем.

В другой раз безудержная отвага Андреева проявилась в битве у реки Руты, когда Изяслав Мстиславич, в очередной раз собрав рати, нанес Юрию Долгорукому тяжкое поражение. Лишь только дружины стали сходиться для битвы, как Андрей, выставив копье, поехал вперёд и прежде всех столкнулся с неприятелем, пробившись в самую его гущу. Когда замешавшаяся и в этот раз дружина прорубилась к своему князю, копье его уже было изломано, щит сорван, шлем спал с головы, а конь, раненный в ноздри, от боли метался, не слушаясь поводьев.

Так, в беспрестанных бранях, закалялся характер будущего ростово-суздальского князя.

Историк Татищев так описывает характер Андрея: "Мужественен был в брани, любитель правды, храбрости его ради все князья его боялись и почитали, хотя часто и с женами и дружиной веселился, но жены и вино им не обладали. Он всегда к расправе и распорядку был готов, для того мало спал, но много книг читал, и в советах и в расправе земской с вельможи упражнялся, и детей своих прилежно тому учил, сказуя им, что честь и польза состоит в правосудии, расправе и храбрости".

"ЧТО ЭТО? КАК БУДТО КТО МЕНЯ УДАРИЛ ПО ПЛЕЧУ!"

Война с Изяславом Мстиславичем закончилась для Юрия Долгорукого неудачно. Юрий с сыновьями отступил в Ростово-Суздальские земли, не оставив, впрочем, надежды занять в будущем Киевский стол.

Один же из союзников Юрьевых - Владимирко Галицкий, "многолаголивый и лукавый", как отзывается о нем летопись, был сурово наказан небом за совершенное им клятвопреступление.

Случилось это так. Будучи разбит Изяславом и венграми в решающем бою, хитрый Владимирко прикинулся изнывающим от ран и стал просить у венгерского короля Гейзы мира, одновременно подкупая его бояр.

"Немощен я ныне и изнемогаю. Дай мне мира и не воюй меня!" - обращался он к Гейзе, думая после, как венгр уйдет, накопить сил и расквитаться с Изяславом.

Гейза, которого со своей стороны уговаривали подкупленные Владимирком бояре, послал сказать Владимирку:

"Будь по воле твоей. Дам тебе мир. Только поклянись, что вернешь Изяславу все захваченные города и всегда будешь с ним в союзе в счастии и несчастии".

Отправляя послов своих с этими требованиями к Владимирку, король передал им и крест святого Стефана с частицей животворящего креста Господня.

"Это тот самый крест, на котором был распят Христос Бог наш; Богу было угодно, чтобы он достался предку моему, святому Стефану. Поцелуй его в утверждение своей клятвы, что отдашь ты Изяславу города."

Владимирко, продолжавший притворяться больным, поцеловал крест лежа и замирился на том с Гейзой.

Едва же войска Гейзы вышли из его удела, как Владимирко мигом выздоровел и отказался отдавать Изяславу города.

Возмущенный столь явным клятвопреступлением и не веря даже, что такое возможно, негодующий Изяслав Мстиславич послал в Галич своего боярина Петра Бериславича:

- Петр, ты был свидетель того крестного целования! Устыди же его, коли же не устыдится, то пусть Бог рассудит нас.

Вскоре Петр Бериславич предстал перед Владимирком, напоминая ему о клятве.

- Устыдись, княже: ты же крест целовал на том, что вернешь города и будешь союзником Изяславу в счастии и несчастии. Не людей обманываешь, но Господа нашего.

Посмеявшись над Петром, Владимирко сказал ему:

- Вот еще! Что мне этот маленький крестик! Ступай от меня, боярин, ныне же с позором. Не дам тебе ни повозки, ни корма для лошадей твоих.

Заявив так, Владимирко выгнал Петра Бериславича, сам же с чистой совестью пошел на вечерню и отстоял всю службу.

Возвращаясь же со службы и дойдя до ступеней, по которым несли некогда крест Стефанов, Владимирко Галицкий вдруг остановился и, обернувшись, сказал удивленно:

"Что это? Как будто кто меня ударил по плечу?"

Произнеся это, Владимирко вдруг свалился с ног, и в тот же вечер умер.

Так "многоглаголивый и лукавый" князь Галицкий наказан был небом за ложное крестоцелование.

ЗАСТУПНИЦА СЕВЕРНЫХ ЗЕМЕЛЬ

Несмотря на многое мужество свое, проявленное в боях и сечах и прославившее его среди дружины, князю Андрею Юрьевичу не нравилось в южной Руси, наполненной постоянными раздорами и изменами. Уже зрелым мужем прибыв в Киевскую землю, мечтой и сердцем он продолжал оставаться в молодой Суздальской земле, где прошли годы юности его.

"Не люб мне Киев. Суетно тут, лживо. Устами одно говорят, сердцами же иного желают. Была бы на то воля отцова, вернулся бы я назад в край свой", писал он жене Улите.

Улита, жена Андрея, была дочерью того самого казненного боярина Кучки, которому принадлежала Москва до Юрия Долгорукого.

Не знал Андрей, что нескоро еще суждено будет оставить ему нелюбимую киевскую землю и вернуться в родные суздальские края.

* * *

Южная Русь между тем переживала пору тяжелых испытаний, не ведая, что близится для нее час суровый, перед которым померкнет все, бывшее ранее.

Не успел великий князь Изяслав Мстиславич, расправившись со всеми своими недругами, утвердиться на Киевском столе, как, расхворавшись, умер, оплаканный сыном Мстиславом, духовенством и всем людом киевским. Даже черные клобуки искренно сожалели о его кончине. После Изяслава осталась молодая жена, грузинская царевна, на которой он женился в том же 1154 году.

Летописи называют князя Изяслава честным, благоверным, христолюбивым. Из всех внуков Мономаховых отвагой, воинским искусством и неустрашимостью более других напоминал он своего великого деда, хотя, подобно ему, не отказывался никогда от уделов своих и корыстей земли Русской ради.

После Изяслава Мстиславича остался в Киеве соправителем старый дядя его Вячеслав, позвавший к себе на сокняжение миролюбивого Ростислава Мстиславича.

Киевляне искренно рады были двум этим добрым князьям, от которых нельзя было ожидать ни корысти, ни суровости, но, к несчастью, правление их было недолгим. Вскоре после того старый Вячеслав умер, и старшим в Мономаховом роде стал Юрий Долгорукий.

Не мешкая, ростово-суздальский князь с большой ратью подступил к Киеву и изгнал из него успевшего уже сесть на золотом столе Изяслава Давидовича Черниговского.

* * *

Пишет летопись: "В лето 1155 Юрий вошел в Киев. Ему навстречу вышло множество народа, и сел он на столе отцов своих и дедов, и приняла его с радостью вся земля Русская".

Утвердившись на старшем столе, Юрий Долгорукий пересадил своего сына Андрея Юрьевича поближе к себе - в Вышгород. Вышгородский стол был наиболее близким столом к киевскому, и, безусловно, сажая туда Андрея, Юрий рассчитывал, что после его смерти старший сын станет его преемником.

Однако тяга Андрея к родной суздальской земле и нелюбовь его к землям южным, заставили его пойти вопреки отцовской воле, тем более, что вышгородское княжение казалось ему шатким, ибо находилось в самой сердцевине княжеского раздора.

Зная, что отец никогда добровольно не отпустит его, втайне от Юрия Андрей задумал уйти в Суздаль, куда давно приглашали его суздальские бояре.

Уходя в северные земли и желая передать им навек благословение Господне, Андрей решился на похищение из Вышгорода находившейся там чудотворной иконы Богородицы.

Смелый поступок этот сопровождался особым Божьим благоволением и ознаменовался многими свершившимися чудесами.

В Вышгороде в женском монастыре находилась древняя икона Богоматери. По преданию, написана она была евангелистом Лукой и принесена им Богородице во время её земной жизни. Увидев сию икону, Богоматерь умилилась и сказала: "Отныне ублажат Меня все роды" и добавила: "Благодать Родившегося от Меня я и Моя с сей иконой да будут".

В половине пятого века икона эта были перевезена из Иерусалима в Царьград, а в половине XII века послана греческим императором в дар Юрию Долгорукому.

Сразу же с иконой стали происходить многие чудеса. Рассказывали, что, будучи поставлена у стены, она ночью сама отходила от нее, показывая тем, что хочет стать в иное место. Когда же ее вновь вернули в киот, икона вышла из него и повернулась лицом в алтарь.

Эту-то икону, особенно любимую и почитаемую на юге, Андрей и задумал увезти с собой в суздальскую землю, даровав этой земле святыню, уважаемую на Руси, и передав ей великое благословение Божие.

Уговорив священника женского монастыря Николая (попа Микулицу, по летописи) и диакона Нестора пойти с ним, князь Андрей Юрьевич ночью унес чудотворную икону из монастыря и вместе с княгинею и дружиной тотчас после того, не мешкая, отправился в суздальскую землю.

Перенесение иконы сопровождалось чудесами: на пути своём она творила многие исцеления. При переправе через приток Волги - Вазузу - икона спасла княжьего слугу, который, поехав искать брод, потонул было в разлившейся реке, но вышел из нее невредимым.

Главное же чудо произошло на Рогожских полях, на Клязьме. Здесь, в десяти верстах от Владимира, кони под иконою вдруг стали. Запряжены были свежие кони, сильнее первых, но и они не тронулись с места, хотя, кроме иконы, в повозке ничего больше не было.

Пораженный этим чудом, князь Андрей велел остановиться и раскинуть шатер. Здесь в поле и заночевали. Ночью же к спящему Андрею явилась Божия Матерь с хартиею в руке и приказала не везти её икону в Ростов или Суздаль, а поставить во Владимире, который был тогда совсем небольшим городом. На том же месте, где произошло видение, велела она соорудить каменную церковь во имя Рождества Богородицы и основать при ней монастырь.

Проснувшись, Андрей горячо молился и заложил на том месте, где являлась к нему Богоматерь, село Боголюбово. Вскоре село разрослось и сделалось городом. По имени города этого великий князь Андрей Юрьевич Владимиро-Суздальский и вошел в историю, как Андрей Боголюбский.

Там же, в Боголюбове, по воле Богоматери, построил он богатую каменную церковь. Ее утварь и иконы украшены были драгоценными камнями и финифтью, а столпы и двери блистали позолотой. Туда же на время поместил князь икону Богородицы, пока во Владимире не будет возведен для нее особый собор. Оклад, которым Андрей украсил икону, отличался дивной красотой и богатством. Одного золота в него было вковано более тридцати гривен, не считая жемчуга, драгоценных камней и серебра.

Икона же, увезенная Андреем из Вышгорода во Владимир, стала хранительницей северных русских земель. С той поры Владимирская икона Божьей Матери, как стали называть ее, сделалась одной из главных святынь Руси и не раз в суровые годы спасала нашу страну от бедствий и нашествий иноземных.

Помогла икона и тогда, смягчив провинность Андрееву перед нравным и самовластным отцом его. Юрий, осерчавший было на сына за самовольный его уход из Вышгорода, вскоре опомнился и сказав: "Быть по сему", оставил любимого сына своего на княжении в северных землях.

НОВЫЙ КНЯЗЬ РОСТОВО-СУЗДАЛЬСКИЙ

В конце мая 1157 года в удел князя Андрея примчался запыленный немолодой гонец, в котором узнали одного из наиболее приближенных Юрьевых бояр. Ни вступая ни с кем в разговоры и даже не переодевшись с дороги, боярин сразу велел провести его к князю. Разговор между князем и гонцом был тайным, но, несмотря на это к вечеру все уже знали, что отец княжий - Юрий Владимирович Долгорукий, скончался в Киеве, мая 15 дня.

Писано в летописи:

"В лето 1157 Юрий пировал у осмяника у Петрилы. В тот день на ночь разболелся и, проболев пять дней, преставился месяца мая 15 в среду на ночь. Наутро его похоронили в монастыре святого Спаса. И много зла сотворилось в тот день. Разграбили двор его Красный и другой двор его за Днепром, который он сам называл Раем. И Васильков двор, сына его, разграбили в городе и избивали суздальцев по городам и селам и добро их грабили".

Разумеется, все грабежи и избиение нелюбимых в Киеве суздальцев учинены были чернью киевской, воспользовавшейся всеобщим смятением для собственной поживы.

Горестно оплакал Андрей смерть отца своего, с которым плечо к плечу провел он всю жизнь свою, будучи верным соратником его и восприемником.

Теперь, по смерти Юрия, вся ответственность за Ростово-Суздальский край и тяготы правления целиком легли на плечи сына его Андрея.

С того года, 1157, не стало в истории русской старшего княжича Юрьева Андрея, а появилась новая масштабная фигура - Андрей I Юрьевич Боголюбский, Великий Князь Владимиро-Суздальский.

* * *

Любовь к Андрею со стороны всего населения северной Руси была столь велика, что в то же лето ростовцы и суздальцы, нарушив распоряжение Юрия Долгорукого, отдавшего города их своим меньшим сыновьям Васильку и Мстиславу, единодушно избрали Андрея князем своих земель. Но, к удивлению и даже раздражению боярства, Андрей не поехал ни в Суздаль, ни в Ростов, а основал свою столицу во Владимире. Этот молодой город он украсил многими великолепными сооружениями, сразу выделившими его из других, более старых городов Северной Руси.

Пишет летописец:

"В лето 1157 сдумали ростовцы, и суздальцы, и владимирцы и взяли Андрея, старшего сына Юрия, и посадили его на отцовском столе в Ростове, и Суздале, и Владимире, ибо он был любим всеми за премногую свою добродетель.

По смерти отца своего он великую память себе сотворил: церкви украсил, и монастыри поставил, и закончил церковь каменную святого Спаса, которую прежде него заложил его отец. Сам князь Андрей заложил церковь каменную святой Богородицы и дал ей много имения, и купленные слободы с данями, и села лучшие, и десятину со стад своих, и торг десятый. И установил в ней епископью. И город Владимир большой заложил. К нему построил ворота золотые, а другие серебром обил".

Ненавидя суету и пустую праздность крупных городов, большую часть времени Андрей проводил в своей усадьбе во Владимире, откуда часто выезжал либо в любимое свое Боголюбово, либо отправлялся на охоту на устье реки Судоглы, где живал подолгу с небольшим числом близких ему людей.

- Не хочу я жить, как живут князья южные, как живал и отец мой, окруженный пополам друзьям и тайными врагами. Не для того оставил я Киев, чтобы вывозить из него старые порядки. Не буду я помрачать ума своего неумеренностью и пьянством. Оттого, быть может, и умер отец мой, что без меры веселился на пиру у Петрилы. Ведают все на Руси, как подносится яд в хмельных чашах, - говорил Андрей своим сыновьям.

В то же время уединение не мешало князю сильной рукой решать все дела своего края, который при нем стал быстро набирать силу. Решения его были тверды и самовластны. Принимая их, князь не оглядывался на свое окружение, что не нравилось старым отцовым боярам, привыкшим самим вершить суд и расправу.

* * *

"Что за князь такой? Нет другого подобного ему на Руси! Точно не русский он, а половец дикий... Ни сидит с нами на советах, ни пирует, ни дает нам богатых имений на кормление. Прогоним его и возьмем на княжение младших его братьев!" - шумело знатное боярство, возвышенное при Юрии, а ныне прозябавшее.

Лестью и лукавством бояре старались поссорить Андрея с младшими его братьями Васильком и Мстиславом. В землях суздальских и ростовских стала зреть смута. Узнав о заговоре, Андрей прекратил его разом, уничтожив в будущем и саму возможность нового сговора. Одних отцовых бояр он заточил, других изгнал, третьих лишил власти и всего имения их. Испуганное боярство затихло, притаилось.

"Крутехонек новый князь! Покруче будет отца своего Юрия. Видна хватка рода Рюрикова", - уважительно зашептались в городах.

Не остановился Андрей и перед шагом решительным: изгнал из Суздальского края своих младших братьев Василька и Мстислава с детьми их и женами. Среди изгнанных был и третий брат Андреев - восьмилетний Всеволод с матерью своей гречанкой, мачехой суздальского князя.

Длинной вереницей повозок, везя с собой слуг своих и богатства, с плачущими женами и детьми, навсегда удалялись братья Андрея из родного края. По обе стороны от повозок хмуро ехали владимирские дружинники, приставленные смотреть за изгнанниками, пока не сядут они на корабли.

В тот день князь Андрей Юрьевич долго молился в храме. Совесть его и сердце были неспокойны, однако князь понимал, что иного выхода нет. Оставь он братьев в Ростове либо в Суздале, в землях северных вспыхнет смута, как случалось многократно в землях южных, и тогда сегодняшнее его мягкосердие отзовется многими слезами.

Изгнанные Юрьевичи удалились в Царьград, где с честью были приняты императором Мануилом.

* * *

Водворяя тишину в родном крае, Андрей безучастно относился к событиям южной Руси. После смерти Юрия Долгорукого на старший киевский стол сел хитрый Изяслав Давыдович Черниговский и сразу, стараясь удержаться на нем, вступил в распрю с Ярославом Остомыслом и Мстиславом Изяславичем Волынским, причем в разросшуюся распрю эту оказались втянутыми и Иван Берладник, и Святослав Ольгович, и Ростислав Мстиславич Смоленский и многие другие южнорусские князья.

Наставшие же в северной Руси годы спокойствия Андрей использовал на то, чтобы развить край свой. Строительная деятельность его была беспримерна и поражала всех на Руси. Даже князь Владимир и Ярослав Мудрый, названные в летописях "хоромниками", т.е. строителями, не затевали столь много в одно время.

Ничего из имения своего не жалел Андрей на построение церквей, монастырей и украшение храмов. Кроме церкви Успения, которая восхищала всю Русь своим великолепием, он построил во Владимире-на-Клязме Спасский и Вознесенский монастыри, соборный храм Спаса в Переяславле и церковь Святого Феодора Стратилата в память своего чудесного спасения в злой сечи у Луцка.

Это был период стремительного расцвета северо-восточной Руси. Город Владимир, прежде малый и незначительный, сильно разросся и населился стараниями Андрея. Жители его состояли в значительной степени из переселенцев, ушедших к князю из южной Руси на новое жительство. Желая, чтобы храмы Владимирские "премного были лепы", Андрей приглашал западных мастеров - вскоре же и русские мастера, обучившись у них, стали строить и расписывали свои церкви уже без пособия иностранцев, которые, получив награду, отпущены были по домам своим.

В десяти же верстах от Владимира трудами многих искусных зодчих возводился на реке Нерли "город камен, именем Боголюбый".

"В лето 1161 закончена была церковь каменная святой Богородицы во Владимире благоверным и боголюбивым князем Андреем. И украсил ее дивно многоразличными иконами, и дорогим каменьем без числа, и сосудами церковными. И верх ее позолотил. По вере его и по достоянию к святой Богородице Бог привел ему мастеров из всех земель. И украсил ее больше всех церквей.

Создал князь Андрей себе город каменный, именем Боголюбов, так же далеко от Владимира, как Вышгород от Киева. Этот благоверный и христолюбивый князь Андрей, как палату красную, душу красив всеми добрыми нравами, уподобился царю Соломону, поставившему храм Господень."

Но особо сердце Андрея тянулось к Богородице, которая явилась ему в тонком сне, когда ехал он во Владимир с древней иконой ее. Именно потому церковь Рождества Богородицы, возводимая в Боголюбове на месте этого чудесного явления, была любимым его детищем.

"Князь же Андрей поставил церковь преславную Рождества Богородицы каменную посреди города Боголюбова и украсил ее больше всех церквей. Сотворил он ее в память себе и украсил иконами многоценными, и золотом, и каменьями дорогими, и жемчугом великим и бесценным. И всяким узорочьем украсил ее и светлостью. Так что дивились все приходящие, и все, видевшие ее, не могут словами высказать всю красоту ее. С низу и до верха по стенам и по столпам кованое золото, и двери и ободверье золотом же оковано, и всею добродетелью церковною исполнена и измечтана всею хитростью."

Когда церковь Рождества Богородицы была закончена, особым счастьем и гордостью Андрея было показывать ее всем проезжающим:

"Приходил ли гость из Царьграда или от иных стран, из Русской земли или латинянин, и всякий христианин или поганые, - тогда князь Андрей приказывал: ведите его в церковь и на полати, пусть и поганый видит истинное христианство и крестится, что и бывало... видевши славу Божию и украшение церковное, крестились".

Мечтая, чтобы город Владимир сравнялся красотой и величием с Киевом, Андрей построил там трое ворот - Золотые, Серебряные и Медные. Над Золотыми воротами построил он храм, подобный Киевскому.

С Золотыми же воротами связано одно из великих чудес, явленных Богоматерью.

Князь Андрей Юрьевич мечтал закончить Золотые ворота скорее, чтобы успеть открыть их к празднику Успения Божьей Матери. Однако известка, которой держались ворота, не успела высохнуть к празднику, и, когда собравшиеся люди столпились вокруг во множестве, ворота рухнули и придавили двенадцать владимирцев, стоящих под ними.

Андрей горячо взмолился к чудотворной иконе Божьей Матери: "Если ты не спасешь этих людей, я, грешный, повинен буду в их смерти!"

И - Богоматерь сотворила чудо. Когда дружинники и жители подняли ворота, то все, бывшие под ними, оказались живы и здравы.

ПОХОД НА КАМСКИХ БОЛГАР

Помимо многих забот внутренних, касающихся устройства северо-восточных земель, князю Андрею Боголюбскому приходилось много отстаивать границы свои от недружественных народов, с ними соседствующих.

Одним из таких народов были камские болгары, жившие по соседству с волостью Андрея на Волге и Каме. Болгары, или булгары, как часто их называли, еще в десятом веке приняли магометанство. Находясь не в ладах с русскими, они многократно делали набеги на северные области, опустошая их.

- Доколе будем мы терпеть от болгар? Пойдем на них с ратями своими, а там как Бог даст. Либо поляжем костьми, либо славу обретем! - сказал Андрей дружине и стал готовить поход.

Было это в 6672 году от Сотворения мира, или в 1164 году от Рожества Христова.

Собравшиеся рати, как пешие, так и конные потянулись по дорогам, ведущим к Каме. Андрей Юрьевич и сын его Изяслав ехали под княжеским стягом. Впереди же пеших ратников от земель шло духовенство с иконой Владимирской Божьей Матери. Икона это, доселе многократно помогавшая Андрею, взята была им в поход для ободрения войска, шедшего на смертельную сечу с неверными.

Сойдясь с болгарами, все войско русское причастилось Святых Тайн и, сопровождаемое пением и молитвами духовенства, вступило в битву с магометанами. Андрей лично сражался в рядах дружины своей, отважно врубаясь в неприятельские ряды.

Несколько раз победа клонилась то в одну сторону, то в другую. Был момент, когда болгары начали было одолевать, но вдруг дрогнули и побежали вслед за своим князем, преследуемые русичами.

Встав на колени, князь Андрей в горячей молитве вознес похвалу Богородице и всему небесному воинству.

- Спасибо тебе, Матерь Небесная, за заступу. Да будет славна русская земля пред всеми другими землями!

Вскоре русские рати осадили и взяли болгарский город Ибрагимов, называемый в летописях Бряхимовым. Победа эта приписана была чудотворному действию иконы Богородицы, и это событие поставлено было в ряду многочисленных чудес, истекавших от этой иконы. В память события этого было установлено празднество с водосвящением, совершаемое до сих пор 1 августа. Цареградский патриарх, по просьбе Андреевой и духовных его, утвердил этот праздник тем охотнее, что русское торжество совпало с торжеством греческого императора Мануила, одержавшего в то же время победу над Сарацинами.

Андрею Боголюбскому дорого пришлось заплатить за победу. Любимый сын его Изяслав пал в злой сече.

В память сыну своему и одновременно в ознаменование славной победы над болгарами, Андрей построил вошедший в века памятник церковного зодчества Церковь Покрова на Нерли. Церковь Покрова волей князя поставлена была у самых ворот Суздальской земли, при впадении Нерли в Клязьму, и стала первым владимирским храмом, который могли видеть корабли, приходившие с Волги и Оки. Однокупольная церковь, устремленная главой своей ввысь, царствует над всей местностью и чудесным образом устремляется в небо, подобно белому лебедю.

ПУТЬ И ЧЕСТЬ ОТЦОВ И ДЕДОВ

В те же годы, в которые князь Андрей воевал с болгарами, защищая восточные рубежи Руси, остальным русским землям приходилось выдерживать многие иноземные посягательства.

Под 1164 годом новгородский летописец сообщает, что шведы с большой ратью подступили под Ладогу и взяли ее в осаду. Ладожане с посадником своим Нежатою пожгли свои хоромы, затворились в кремле и послали гонца звать на помощь князя Святослава с новгородцами. Шведы тем временем пошли на приступ, но были отражены с большим для них уроном и отступили к реке Воронай. Несколькими днями спустя пришел князь Святослав с новгородцами и посадником Захарией, ударил на шведов и разбил их. Из 55 кораблей шведы потеряли 43, уцелевшие же поспешили спастись бегством.

На юго-востоке Руси вновь воспряли усмиренные некогда Мономахом половцы. В начале княжения Ростислава они понесли поражение от волынских князей и галичан. Столь же неудачно закончилось в 1162 году их нападение под Юрьевым на черных клобуков, у которых сначала "побрали они много веж". Однако вслед за тем черные клобуки собрались и разбили половцев на берегах Роси, отняв весь полон свой и взяв много пленных с несколькими ханами.

В 1165 году половцы потерпели поражение в черниговских пределах от Олега Святославича, но в том же году разбили за Переяславлем Шварна, воеводу князя Глеба, и перебили его дружину.

Однако больше всего вреда приносили половцы торговле Руси с греками, скрываясь у порогов и внезапно нападая на купеческие корабли, проходившие там. В 1166 году половцы засели в порогах и начали грабить гречников, как прозывали тогда купцов греческих и русских, ведущих торговлю с Царьградом.

Для защиты купцов Ростислав послал боярина своего, Владислава Ляха, с войском, велев ему встать у порогов и стоять там, пока не пройдут все гречники.

* * *

Вскоре радением князя Мстислава Изяславича, состоялся новый большой поход на половцев, подобному которого не был со времен Мономаховых.

Свидетельствует летопись:

"Вложил Бог в сердце Мстиславу Изяславичу мысль благую о русской земле, ибо хотел ей добра всем сердцем, и созвал он братию свою и начал думать с ними, сказав им так:

- Братья, пожалейте о Русской земле и своей отчине и дедине. Половцы каждый год уводят христиан в свои вежи, клянутся нам о мире и всегда нарушают клятву, а теперь уже отнимают у нас Греческий путь и Соляной и Залозный . Хорошо бы нам поискать пути отцов и дедов своих и своей чести.

И угодна была речь его всей братье и мужам их, и сказали ему братья:

- Бог тебе, брат, помоги, а нам дай Бог за христиан и за Русскую землю головы свои сложить."

Единодушно изъявив согласие умереть за Русскую землю, Святослав Черниговский, Олег Северский, Ростиславичи, Глеб Переяславский с братом Михаилом выступили со своими дружинами в поход. Девять дней шло войско степями, углубляясь в половецкие земли. Услышав о том, половцы в страхе бежали от Днепра, бросая жен, детей и повозки свои, ибо иначе не думали уже спастись. Догнав их, князья разбили половцев на Угле-реке, взяв множество полона, челяди, скота и коней. При этом освобождено было множество русских пленников. Случилось это незадолго до Пасхи.

Вскоре благополучно прибыл и богатый купеческий флот из Греции. Половцы не смели уже напасть на него, так как у порогов стояли русские войска.

СМЕРТЬ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ РОСТИСЛАВА

В том же году, 1168-м, скончался боголюбивый киевский князь Ростислав Мстиславич. Уже больной, он предпринял дальний путь в Новгород, чтобы утвердить на его столе сына своего Святослава. Прежде, чем ехать в новгородские земли, старый Ростислав заехал к зятю своему Олегу Святославичу Северскому и был хорошо принят им. От Олега Ростислав держал путь на Смоленск - в отчину свою, в которой прежде, чем сесть в Киеве, сидел много лет.

Узнав, что к ним едет их любимый князь, смоляне устроили ему трогательную встречу. Лучшие мужи их начали встречать Ростислава еще за 300 верст. Не доезжая города, встретили его сын Роман, сидевший в Смоленске после отца, внуки и многое духовенство с епископом Мануилом и с торжеством великим повели в Смоленск. Все горожане, включая детей и старцев, высыпали на улицы.

Старый Ростислав, еле державшийся от усталости в седле, прослезился, умиленный такой любовью к нему.

- Спасибо, дети мои! Рад я, что дал нам Господь свидеться на прощанье, сказал он.

Погостив в Смоленске, Ростислав продолжил путь в Новгород, но, не доехав до него, занемог в Великих Луках. Здесь же, в Луках, навестили его сын Святослав и лучшие новгородские мужи. Урядив с ними все дела и получив богатые дары, Ростислав совершенно больным вернулся в Смоленск.

Видя изнеможение брата, сестра его Рогнеда, дочь Мстиславова, советовала ему остаться, чтобы быть погребенным после смерти в сооруженной им церкви Св.Петра и Павла.

Но Ростислав отказался, сказав ей:

- Нет, Рогнеда, не могу здесь лечь, везите меня в Киев; если Бог пошлет по душу на дороге, то положите меня в отцовском благословении у Св. Феодора, а если, Бог даст, выздоровлю, то постригусь в Печерском монастыре.

Мысль о пострижении была давней мыслью Ростислава. Будучи очень привязан сердцем к печерскому игумену Поликарпу, Ростислав каждую субботу и воскресенье Великого поста приглашал его обедать с двенадцатью братьями в свой терем. Не раз объявлял он Поликарпу намерение облечься в схиму, но игумен отвечал ему:

- Нет, князь, не гневайся. Тебе Бог велел правду блюсти на этом свете, суд судить праведный и стоять в крестном целовании. Это и есть служение твое.

Ростиславу не суждено уже было увидеть Киев. Едва выехав из Смоленска, князь совсем занемог и остановился в селе Зарубе. Здесь и настигла его смерть. Скончался он в полной памяти, в присутствии священника и сам прочел себе отходную, смотря на икону Спасителя, которую держали пред ним, и роняя слезы умиления.

Вера великого князя Ростислава в Господа и жизнь вечную была столь велика, что, умирая, не испытывал он ни страха, ни беспокойства, и лишь радовался переходу своему из жизни преходящей в жизнь вечную.

Согласно желанию его, князь Ростислав был положен в Киеве в Киевском Феодоровском монастыре рядом с отцом своим Мстиславом.

Православная церковь дала ему наименование Блаженного.

Ростислав Мстиславич был последним киевским князем, объединявшим под рукой своей всех остальных князей Русских. Вскоре после смерти его Киев, подвергшийся разорению, быстро потерял былое значение, уступив первенство иным городам.

ВЗЯТИЕ КИЕВА

После Ростислава на стол Киевский сел отважный волынский князь Мстислав Изяславич, известный многими победами своими над половцами. Сев на золотом столе, бесстрашный Мстислав потребовал у остальных князей "ходить по его воле".

Это требование со стороны князя, не имевшего лествичного старшинства, возмутило других русских князей, и они, соединившись между собой, искали лишь повода, чтобы вступить в распрю с Мстиславом.

К сожалению, в распрю эту оказался втянутым и Андрей Боголюбский, который, не стремясь сам сесть на нелюбимый им киевский стол, желал, однако, единолично управлять всеми русскими землями. Другой причиной, заставившей Андрея примкнуть к союзу князей против Мстислава Изяславича, была борьба за богатые новгородские земли, примыкавшие к суздальским.

Пишет летопись:

"В то же время княжил в Суздале Андрей Юрьевич. Он не имел любви к Мстиславу Изяславичу, киевскому князю. В то же лето новгородцы прислали к Мстиславу, прося у него сына себе в князья. Он дал им Романа. И поднялась большая вражда всей братии к Мстиславу. И начали они сноситься речами против Мстислава и утвердились крестным целованием.

В ту же зиму послал Андрей сына своего Мстислава с полками своими из Суздаля на киевского князя на Мстислава на Изяславича с ростовцами и с владимирцами и с суздальцами, и иных князей 11 и воеводу Бориса Жидиславича. Глеб Юрьевич из Переяславля, Владимир Андреевич из Дорогобужа, Рюрик Ростиславич из Вручего, Давыд Ростиславич из Вышгорода и брат его Мстислав, Олег Святославич и Игорь, брат его, из Новгорода-Северского, и Всеволод Юрьевич и Мстислав Андреевич, внук Юрия, все соединились в Вышгороде.

Все князья, неприятели Мстислава Изяславича, обступили город Киев. Мстислав затворился в Киеве и бился из города. И была брань крепкая три дня, и Мстислав стал изнемогать в городе. Берендеи и торки изменили ему. Дружина же стала говорить:

- Что, княже, стоишь? Поезжай из города, нам их не перемочь.

И помог Бог Мстиславу Андреевичу с братьею, и взяли они Киев. Мстислав же Изяславич бежал из Киева во Владимир-Волынский.

Взят был Киев месяца марта 8, на второй неделе поста в среду, и 2 дня грабили весь город, Подол и Гору и монастыри, и Софию, и Десятинную Богородицу, и не было помилования никому ниоткуда. Церкви горели, христиан убивали, других вязали, жен вели в плен, разлучая силою с мужьями, младенцы рыдали, смотря на матерей своих. Взяли множество богатства, церкви обнажили, сорвали в них иконы, и ризы, и колоколы, взяли книги, все вынесли смоляне, и суздальцы, и черниговцы. А половцы зажгли монастырь Печерский святой Богородицы, но Бог молитвами святой Богородицы уберег его от такой беды.

И было в Киеве стенание, и туга, и скорбь неутешная, и слезы непрестанные. Все же это случилось из-за наших грехов.

Мстислав же Андреевич посадил стрыя (дядю) своего Глеба Юрьевича в Киеве на столе, сам же пошел в Суздаль к отцу Андрею".

В первый раз за всю русскую историю "мать городов русских" познала в полной мере участь города, взятого на щит. Два дни победители грабили город, не зная жалости.

Такая кара, утверждают летописи, постигла киевлян за многие грехи их и за убийство ими инока князя Игоря.

ПЛАЧ БОГОРОДИЦЫ

Расправившись с Киевом, те же князья, что ходили на "мать городов русских", решили расправиться со вторым своевольным городом - Новгородом, в котором сидел сын Мстислава Изяславича - Роман.

"Сожжем Новгород и не будет на Руси больше городов, живущих по воле своей", - решили они.

Задуманный поход состоялся в конце того же года, в котором взят был Киев. Вновь собрались те же рати, и, творя разрушения и насилие во всех волостях, через которые проходили, двинулись к новгородским землям.

В Новгороде, меж тем, давно уже предчувствовали беду. Уже в трех церквах новгородских на иконах плакала Пресвятая Богородица, словно молила Сына Своего отвратить нашествие. Все церкви были отворены день и ночь, и в них постоянно молились старцы, жены и дети, пока отцы, сыновья и мужья их готовились встать на городские стены. О сдаче никто не думал, ибо понимали новгородцы, что и тогда не пощадят князья ни их, ни город.

Зимою 1170 года явилась под Новгородом бесчисленная рать - суздальцы, смоляне, рязанцы, муромцы, полочане. Со страхом и упованием на одного Господа смотрели на рать эту со стен своих новгородцы.

В течение трех дней осаждающие устраивали острог около Новгорода, а на четвертый день с утра пошли на приступ. Новгородцы сначала бились храбро, но, теряя мужей своих, стали ослабевать.

Князья и воеводы их, видя уже победу, стали по жребию делить между собой новгородские улицы, жен и детей новгородских подобно тому, как было это с Киевом.

Однако Пресвятая Богородица не допустила вторично повторения подобного святотатства.

В ночь со вторника на среду второй недели поста новгородский архиепископ молился перед образом Спаса и внезапно услышал глас от иконы:

"Иди на Ильину улицу в церковь Спаса, возьми икону Пресвятой Богородицы и вознеси на забрало стены, и она спасет Новгород".

Наутро архиепископ с новгородцами вознес икону на стену у Загородного конца между Добрыниной и Прусской улицами. Едва завидев на стенах движение, тучи стрел посыпались на архиепископа и притч его.

Архиепископ же встал между зубцами и поднял над собой икону. Много стрел летело в них, но все пролетали стороной.

Внезапно из глаз иконы Богородицы потекли слезы и упали на фелонь епископа.

В тот же миг на суздальцев, по преданию, нашло одурение. Они пришли в беспорядок и отхлынули от стен, стреляя друг в друга. К вечеру того же дня князь Роман Мстиславич с новгородцами вышел из стен и, мужественно сражаясь, в кровавой сече разбил суздальцев и их союзников. Князья бежали. Новгородцы, преследуя их, взяли столько пленников, что продавали их за бесценок, по 2 нагаты.

Чудотворная икона, избавившая Новгород от вражьих ратей, сделалась под именем Знаменской одной из главных икон Божией Матери на Руси.

Узнав о поражении своей рати под Новгородом, Андрей Боголюбский отнесся к этому с большим смирением.

- Не будем роптать, братья. Было это наказанием нам за все святотатства, что совершены были в Киеве, - сказал он и стал искать с новгородцами примирения.

Вскоре, примирившись с Андреем, новгородцы изгнали князя своего Романа и взяли себе сперва в князья Рюрика Ростиславича, а затем, недовольные им, выпросили у Андрея сына Юрия.

"ГОСПОДИ, В ТВОИ РУКИ ПРЕДАЮ ДУХ МОЙ!"

Несмотря на то, что не все поступки Андреевы были благостны, он после всегда искренно раскаивался в них, польза же, принесенная им Русской земле, и, главным образом, мученическая смерть с лихвой искупила все грехи его и, безусловно, сделала его достойным Царствия Небесного.

Выходя из храма, Андрей всенародно раздавал милостыню, кормил чернецов и черниц и не ожидал от того милости земной. Нередко по ночам он входил в храм, сам зажигал свечи и долго молился перед образами.

По княжескому же повелению всякий престольный праздник по городу ездили возы с хлебами, раздавая их всем убогим и нуждающимся. Сотворено же это было Андреем по примеру пращура его - Св. князя Владимира, крестителя Руси.

Все последние годы свои Андрей Юрьевич, не выезжая, жил в Боголюбове, откуда и управлял волостями. Там же, в Боголюбове, князь и окончил свой земной путь, приняв кончину мученическую...

Среди приближенных его было много Кучковичей - потомков того самого боярина Кучки, которому принадлежала земля, на которой стоит теперь Москва. Юрий Долгорукий, недовольный боярином, велел казнить Кучку. Дочь же его, Улиту, отдал он замуж за сына своего Андрея. Вместе с женой к Андрею Боголюбскому переселилось и много ее родни, ища места в его дружине. Разумеется, великодушный князь никому из них не отказал и вскоре разбогатевшие Кучковичи уже владели обширными землями в его вотчине.

Однако этих щедрых даров многочисленному и склочному племени Кучковичей оказалось мало, и они стали плести против своего князя заговоры. Узнав о них от верного своего слуги Прокопия, Андрей Юрьевич сгоряча велел казнить одного из Кучковичей - брата своего приближенного Якима Кучковича.

Решив отомстить князю за брата, Яким стал говорить другим дружинникам: "Сами видите: сегодня брата моего казнил, а завтра казнит и нас: разделаемся же с ним!"

И вот в пятницу, 28 июня 1175 года, в доме Кучкова зятя Петра собрались все заговорщики числом около двадцати. Среди них были и те, кому князь Андрей доверял и от кого не мог ожидать измены: ключник Андреев Анбал, родом ясин, и иудей Ефрем Мойзич. Оба они были взяты князем разутыми и раздетыми и возвышены им.

Мойзич теперь первым и стал говорить:

- Пойдем и убьем его нынче же ночью, не расходясь! Если отложим хоть на день, то после кто-то из нас проговорится и выдаст других!

- Решено! Нынче же ночью! - отвечал Яким Кучкович.

И вот толпой, не теряя друг друга из виду, потому что не доверяли уже и себе, заговорщики отправились в княжеский дворец. Стража из младшей дружины пропустила их без преград.

Перед тем, как идти к князю, изменники зашли прежде в медушу и напились там для смелости вина. После того, преисполнившись решимости, они направились к ложнице Андрея и стали стучать в дверь, желая проверить, тут ли князь:

- Господине, господине!

- Кто зовет меня? - откликнулся из-за закрытых дверей зычный Андреев голос.

- Прокопий, - отвечали ему.

Прокопий был любимец Андрея, которому князь доверял как себе самому. Но Андрей слишком хорошо знал голос Прокопия, чтобы ошибиться.

- Нет, паробче, ты не Прокопий! - отвечал князь и, догадавшись об измене, бросился искать свой меч, которым надеялся отбиться от заговорщиков.

Славный этот меч принадлежал некогда Святому Борису, убиенному братом своим Святополком. Не раз с одним этим мечом Андрей устремлялся на врага впереди полков своих.

Но меча Св. Бориса на привычном месте не оказалось. Его заблаговременно унес княжеский ключник Анбал, спрятав под одеждами.

Выломав дверь, заговорщики бросились на Андрея. Но князь, хотя и было ему за шестьдесят лет, отважно повалил вбежавшего первым убийцу и навалился на него сверху. Остальные, не разглядев в темноте, кто лежит снизу, вонзили в него мечи и лишь по крику его поняли, что ранили своего.

Тогда убийцы, разобрав свою ошибку, бросились на Андрея и стали сечь его мечами, саблями, кололи копьями. Страх их был так велик, что они долго не могли убить его, а лишь ранили.

- Нечестивцы! - кричал им князь, - зачем хотите сделать то же, что Горясер ? Какое я вам зло сделал? Если прольете кровь мою на земле, то Бог отомстит вам за мой хлеб.

Наконец Андрей упал. Заговорщики, решив, что убили его, подняли своего раненого и пошли с ним из ложницы. Вскоре после того, как они ушли, князь очнулся и, громко стоная, пошел в сени.

- Слышите, князь стонет! Я видел, как он сошел с сеней! - крикнул Петр.

- Нет, не может того быть! Мы убили его. Вернемся в ложницу и посмотрим, отвечал Анбал.

Убицы вернулись в ложницу и, видя, что князя нет в ней, устрашились:

- Погибли мы теперь! Станем искать поскорее!

Яким Кучкович и Мойзич зажгли свечи и, заметив на полу кровавый след, пошли по нему. Андрей сидел за лестничным столпом и молился:

- Господи, помилуй мя, грешного!

На этот раз борьба была не продолжительна: Андрей истекал кровью. Петр отсек ему руку, а другие закололи его.

Едва успев проговорить: "Господи, в руки твои передаю дух мой!" - князь Андрей Юрьевич скончался.

За окном уже занимался рассвет.

Протрезвевшие от совершенного ими преступления убийцы, вновь отправились в медуницу и выпили вина. Затем, отыскав княжеского любимца Прокопия, они умертвили его.

Вспомнив о богатствах Андрея, заговорщики вновь взошли на сени, набрали золотых гривен, драгоценных камней, жемчуга, доспехов и погрузили на своих коней, сами же поспешили собрать княжих слуг:

- Слушайте нас, слуги! - сказал Мойзич. - Если сюда придет дружина владимирская, то не станут разбирать, кто виноват, а кто нет: всех убьют, а посему будем все заодно.

Слуги, испугавшись, согласились встать на сторону заговорщиков. Вслед за тем Петр и Яким Кучкович послали к владимирцам. Они известили их о смерти князя и велели передать им: "Если кто из вас, владимирцев, что-нибудь помыслит на нас, то мы с теми покончим. Не у вас одних была дума; и ваши есть в одной думе с нами".

Испуганные владимирцы отвечали: "Кто с вами в думе, тот с вами пусть и будет, а наше дело сторона". Вслед за тем городская чернь бросилась грабить дом князя Андрея. Обнаженное тело великого князя было выброшено в огород, где его предавали поруганию.

Между слугами князя был киевлянин Кузьмище. Узнав поутру, что князь убит, Кузмище спрашивал всех встреченных: "Где мой господин?"

Заговорщики отвечали ему:

- Вон твой господин! Лежит в огороде, да не смей его трогать. Это тебе говорят; хотим его бросить собакам. А кто приберет его, тот наш враг и того убьем".

Не испугавшись угроз, Кузьмище нашел тело князя и стал оплакивать его. Это увидел княжий ключник Анбал, несший из дворца награбленные им сокровища. Кузмище бросился к нему.

- Анбал, пес! Сбрось ковер или что-нибудь - постлать или чем-нибудь прикрыть нашего господина!

Но Анбал лишь расхохотался:

- Прочь, раб! Мы его выбросим псам.

- Ах ты, еретик! - воскликнул Кузьмище. - Как псам выбросить? А помнишь ли в каком платье ты пришел сюда? И князь одел и приютил тебя. Теперь ты весь в бархате стоишь, а князь лежит голый! Сделай же милость, брось что-нибудь!

Устыженный Анбал бросил слуге ковер и корзно - верхний плащ. Кузьмище обернул ими тело убитого, поднял его и, сгибаясь под своей ношей, пошел в церковь.

- Отоприте божницу! - сказал Кузьмище людям, которых там встретил. Но княжья челядь, бывшая там, была уже вся пьяна.

- Ему уже не поможешь. Брось его тут в притворе, Кузмище. Вот нашел еще себе печаль с ним! - отвечала челядь.

Кузьмище положил тело в притворе, покрыв его плащом, и стал, согласно летописи, причитать над ним так:

- Уже, господине, тебя твои паробки не знают! А прежде, бывало, гость придет из Царьграда или из иных сторон русской земли, а то хоть и латинин, христианин ли, поганый, ты, бывало, скажешь: поведите его в церковь и на полаты, пусть видят все истинное христианство! А эти не велят тебя в церкви положить!

Два дня и две ночи, пока шло разграбление, лежало тело Андреево в притворе. Духовенство не решалось отпереть церковь и совершить над ним панихиду, боясь гнева заговорщиков. Лишь на третий день пришел игумен монастыря Козьмы и Дамиана и гневно обратился к боголюбским клирошанам:

- Устыдитесь! Долго ли князю так лежать? Отомкните божницу, я отпою его; вложим его в гроб, пусть лежит здесь, пока злоба перестанет: тогда приедут из Владимира и понесут его туда.

По совету игумена все и сотворили. Отперли церковь, положили тело Андреево в каменный гроб и пропели над ним панихиду.

В ту пору был бунт и во Владимире. Чернь городская перебила княжью дружину и теперь грабила имущество князя Андрея Юрьевича и бояр его.

Наконец поп Микулица - тот самый поп Никола, который помог в 1155 году Андрею похитить в Вышгороде икону Богородицы - в ризах прошел по городу с чудотворною иконой Богородицы.

Едва горожане узрели икону, как нашло на них умиротворение, и грабежи прекратились. И было это великое чудо.

Через шесть же дней после смерти князя, владимирцы, опомнившись, устрашились сотворенного и вспомнили, сколько добра сделал им Андрей. Порешив привезти тело убитого в город, они отправили игумена Богородицкого монастыря Феодула с уставщиком Лукою и с носильщиками за телом в Боголюбово.

Поп же Микулица собрал всех попов, и, облачаясь в ризы, встали они с образом Богородицы перед Серебряными воротами и стали ждать, пока принесут князя.

Из Владимира на дорогу, ведущую в Боголюбово, хлынула толпа горожан. Когда показалось княжеское знамя и послышалось погребальное пение, многие из горожан стали, плача, опускаться на колени. Затем же встали и пошли за гробом, сняв шапки.

Тело князя положено было в построенном им Владимирском соборе рядом с телом сына его Глеба - двадцатилетнего юноши, который скончался за девять дней до убиения отца. Весь народ владимирский горячо любил его за необыкновенную душевную чистоту и милостивость.

И - чудо: мощи Андрея и сына его Глеба остались нетленными. Вскоре над ними стали совершаться многие исцеления. Православная церковь, оплакав их, причислила Андрея и сына его Глеба к лику святых.

На все века Русь запомнила Андрея Юрьевича Боголюбского как отважного своего защитника, мудрого государственного мужа и невинного страстотерпца, принявшего мученический венец и кровью омывшего все грехи свои. Мученической же кончиной своей приблизился Андрей к Св. Борису и Глебу.

И не произволенье ли в том Господне, что меч Св.Бориса пробыл с Андреем всю жизнь его, во многих боях оберегая его, а сын Андреев, названный Глебом в память мученика, едва ли не в одну неделю преставился с отцом своим?

И в жизни вечной не пожелал отец расстаться с сыном, а сын с отцом, как не расстались в жизни вечной и Борис с Глебом.