"Математика любви" - читать интересную книгу автора (Дарвин Эмма)

Мне ничего не снилось, во всяком случае, этой ночью. Я просто спала в мягкой и невесомой темноте, спала, как будто оказалась на облаке, спала как ребенок. В конце концов я проснулась, но только оттого, что Тео застонал во сне и крепче прижал меня к себе. Глаза мои открылись, и я вспомнила все.

– М-м? – пробормотала я. Я повернулась к Тео лицом, чтобы поцеловать его.

Спустя мгновение он поцеловал меня в ответ, а потом открыл глаза.

– Милая моя Анна… – только и прошептал он. Потом протянул руку, чтобы убрать волосы, закрывавшие мне лицо, и ласково погладил меня по голове.

Я повернула голову, чтобы поцеловать его ладонь, а потом лизнула и осторожно укусила темную впадинку у большого пальца. Она оказалась на ощупь очень твердой, и внезапно я снова захотела его, захотела так же сильно, как и прошлой ночью.

Я готова была поклясться, что он почувствовал, как мое тело прижалось к нему, ощутил волну жара, исходившую от меня, и крепче обнял меня. Но потом вдруг расслабился, отстранился и между нашими телами хлынул прохладный утренний воздух. Но он не пошел в ванную, не стал вставать с постели, а просто лежал и смотрел на меня. Складки между бровей у него стали глубже, как если бы он был чем-то обеспокоен.

– Что такое? – в конце концов не выдержала я, и счастье у меня в животе сменилось тошнотой. – В чем дело?

Я была уверена, что он расслышал дрожь в моем голосе, потому что взял мою руку и вдруг улыбнулся, немножко криво, но так, как будто понял, о чем я думаю. Затем притянул меня к себе, начал целовать, и мы крепко прижались друг к другу, как будто хотели стать одним целым.

Было раннее утро, но солнце уже светило вовсю. За окном весело щебетали птицы, и где-то вдалеке ворчал уборочный комбайн. Мы почувствовали, что проснулись и что впереди у нас целый день. Тео скользнул вниз и поцеловал меня между ног. Почти сразу же меня захлестнула волна желания, даже любви к нему, и я притянула его к себе. Когда он вошел в меня, я почувствовала, как любовь снова вернулась ко мне и поглотила меня. Наконец вспышка соединила нас, и только потом мое ощущение счастья вылилось в слезы.

– Анна? – Он лежал, уткнувшись лицом в шею, но тут встревожился и поднял голову. – Милая моя Анна, с тобой все в порядке?

Я молча кивнула.

– Не плачь, – сказал он, вытащил одну руку из-под меня и принялся вытирать слезы у меня со щек указательным пальцем, а потом провел им по моим губам. – Что случилось? Я сделал тебе больно?

– Нет, о нет, конечно, – ответила я. Как он мог сделать мне больно? А воспоминание о том, как он входил в меня, заставило меня прошептать: – Я люблю вас.

Я просто не могла сдержаться.

Он замер, лежал не шевелясь и даже, кажется, перестал дышать. Потом скатился с меня, крепко прижал к себе, поцеловал в лоб и прижался щекой к моему лицу.

– Ох, Анна, – пробормотал он. – Ох, милая моя Анна… Спустя какое-то время я сказала:

– Все нормально, не волнуйтесь. Вам не нужно… вам ничего не нужно делать. Просто… просто я так чувствую.

Он обхватил мое лицо руками и взглянул мне прямо в глаза. Потом прошептал:

– Знаешь, то, что ты только что сказала, – это большая честь. Он больше ничего не добавил. Мы смотрели друг на друга целую вечность, а потом я поцеловала его и, вернувшись в его объятия, уткнулась носом ему в шею. Подушка пахла мной и им, образуя какой-то смешанный аромат, как будто мы стали одним новым человеком.

Я могла бы лежать рядом с ним целую вечность, но тут в большой комнате зазвонил телефон. Мы оба подскочили от неожиданности. Потом Тео снова поцеловал меня в лоб, встал с постели и снял трубку.

– Алло?.. Доброе утро, Криспин! – Долгая пауза. – Хорошо, мы будем там в пять часов… Нет, нормально… Да, конечно… Gaol.

Я села на кровати. Тео положил трубку, вернулся в спальню и начал одеваться.

– Кстати, я вынул твои фотографии из промывки.

– Боже, я совсем забыла о них. Когда вы только успели?

– Когда они были готовы. Ты быстро уснула. Я рад, что не разбудил тебя.

– Это было тогда, когда вы накрыли меня одеялом? Он улыбнулся.

– Да. Мне не хотелось, чтобы ты замерзла. – Он не стал набрасывать рубашку, просто пошел в большую комнату, бросив через плечо: – Ты ведь идешь на благотворительную выставку для попечителей «Патронз Вью»? Она начинается в семь, но Криспину еще нужно заехать в типографию, чтобы забрать буклеты. У меня много дел сегодня утром, но я пообещал ему приехать к пяти, чтобы помочь с последними приготовлениями. Не хочешь поехать со мной?

– Очень хочу! – Я вскочила и принялась искать свои трусики.

– Как насчет кофе? А потом, мне кажется, тебе лучше вернуться в Холл и переодеться.

– Полагаю, вы правы, – ответила я, но при этом подумала, что впервые в жизни мне не хочется мыться. Мне хотелось, чтобы от меня пахло Тео, хотелось ощущать его в себе и на себе как можно дольше. Должно быть, по моему голосу он догадался, что мне не хочется возвращаться, но ошибся относительно причины этого.

– Анна, бедняжка, неужели все так плохо?

– Не то чтобы очень. Вообще-то говоря, Рей – нормальный парень. Добрый, по большей части. И еще, я уверена, ему искренне хочется, чтобы мне здесь понравилось. Но он все время занят. Он даже не присматривает за Сесилом, почти забыл о нем. Да и сам Сесил со странностями. Даже зовут его так, словно это имя ему не подходит. А что до Белль… – Мне казалось, что я никогда не смогу признаться в этом, но я продолжила: – Я имею в виду… Я, конечно, понимаю, что она – моя бабушка и все такое, но… На самом деле она ведь не живет здесь, как и я. Она все время повторяет, что хочет, чтобы я стала членом семьи. Но она плохо относится к Сесилу, то есть действительно плохо, даже отвратительно. И если я не буду вести себя так, как хочет она… Об этом страшно даже подумать. Во всяком случае, пьяная, она меня пугает. И еще… в последний раз… она наговорила… она наговорила обо мне всякой неправды.

Он закрутил крышку на кофеварке.

– Это не очень хорошо. Ты не могла бы не попадаться ей на глаза? Тебе ведь не надо часто бывать там. Ты можешь оставаться здесь. – От его улыбки у меня вдруг появилась уверенность, что все будет хорошо. – У нас закончились круассаны. Как ты относишься к гренкам?

Я умирала от голода, поэтому решила, что к гренкам я отношусь положительно. Я нарезала вчерашний французский хлеб, порезала наискось, как делал он, и положила ломтики на гриль. Чтобы дотянуться до печки, мне пришлось встать рядом с ним. Он отодвинулся и спросил:

– А где твоя мать остановилась в Испании? – Потом налил черный кофе себе и добавил горячее молоко в мой.

– Место называется Миджас, но все произносят его как Михас. Дэйв говорит, что городок небольшой, но приятный, в старомодном стиле.

– Я бывал в Миджасе, – ответил он, правильно произнося название. – И твой Дэйв совершенно прав.

– Они решили остановиться в большом отеле, только на самом деле он не очень большой. Они хотят определиться, какие люди туда приезжают, почему и все такое. Потом они собираются купить один отель для себя. У Дэйва уже были гостиницы раньше, так что он знает, что делает.

– Да, похоже на то. Что там с нашими гренками?

Я умудрилась вовремя снять их с гриля, так что они не подгорели, хотя это и было странно, потому что я больше принюхивалась и смотрела на него, чем на гренки. Тео тем временем сновал взад-вперед по комнате, выставляя на стол масло, джем и тарелки. У меня опять возникло щекочущее ощущение между лопатками, совсем как тогда, в фотолаборатории, как будто мое тело не сводит с него глаз, даже если я не смотрю в этот момент на него.

Мы как раз заканчивали мыть посуду, когда телефон зазвонил снова. Тео подошел к нему:

– Алло?

Лицо его просветлело. Из трубки донесся неясный голос. На какую-то секунду мне показалось, что это Эва. Впрочем, я была уверена, что она не станет возражать.

– Привет! – воскликнул он, а потом заговорил на каком-то иностранном языке, улыбаясь, хмурясь, размахивая свободной рукой, а иногда и той, в которой держал трубку.

Я все вытирала и вытирала руки кухонным полотенцем, а Тео что-то быстро писал на обороте конверта, плечом прижав трубку к уху. Глядя на то, как он быстро записывает иностранные имена и адреса, некоторые на русском языке, своим аккуратным и четким почерком, я почувствовала, как сердце у меня снова совершило кульбит. Я не проронила ни звука, но он поднял голову и сказал по-английски:

– Каик! Прости меня! Я могу перезвонить тебе попозже?

– Не беспокойтесь, – остановила его я. – Я ухожу. Мне в самом деле нужно переодеться.

Он сказал в трубку:

– Каик, подожди минуту, – положил ее на стол, подошел ко мне, обнял и поцеловал. – Анна, милая! Увидимся позже.

Я быстро поцеловала его в губы, повесила фотоаппарат на шею и, уже спускаясь по лестнице, услышала, как он снова взял трубку.

– Каик?

Снаружи было теплее, чем в бывшей конюшне, но солнце спряталось. Я медленно прошла по лужайке и углубилась в лес. Воздух был неподвижным и влажным. Моя кожа дышала запахом пота и дыма Тео, вдыхала мой собственный мускусный аромат, и, шагая по лесу, я ощущала в себе тяжелое тепло. Это была не боль, а полнота, какая-то целостность и завершенность. Мне казалось, что я чувствую это тепло на каждом шагу. Я прошла по лужайке, миновала свет и тени лесной прохлады и подошла к калитке. Холл показался мне усталым и старым – приземистое здание, нелепо застывшее в чахлых зарослях коричневой травы. Но это не имело решительно никакого значения, потому что у меня был Тео. Щекочущее ощущение между лопатками, казалось, говорило, что Тео здесь, рядом. Я смело толкнула калитку, решительно пересекла лужайку и отворила заднюю дверь.

Откуда-то доносился плач Сесила. Он плакал громко, взахлеб, не останавливаясь. Я поспешно бросилась по коридору к его комнате.

Однажды он нарисовал на стене двух лежащих людей в черном, так высоко, как только смог достать. Но в комнате его не было. Плач не прекращался – он перешел в истерические крики, становясь все громче и громче. Я пробежала через кухню и выскочила во вращающуюся дверь.

В холле стояла Белль. Наклонившись, она держала Сесила одной рукой, а другой била его по спине и по голове. Он извивался, стараясь высвободиться. Дверь, закрываясь, хлопнула у меня за спиной. Старуха распрямилась и оттолкнула мальчика. Он заскользил по полу, замолчал и лежал неподвижно. Потом она повернулась и увидела меня.

Я пробежала мимо, едва не задев ее. Она отшатнулась. Сесил тихонько плакал на полу у двойной двери, обхватив голову руками, и тельце его содрогалось при каждом вздохе. Ему явно было очень больно. Когда я прикоснулась к нему, он вскрикнул, но это был уже крик отчаяния. Я выпрямилась и огляделась по сторонам.

Снаружи стоял Рей и смотрел на нас. Я глядела на него сквозь старое, пыльное оконное стекло, и мне показалось, что по щекам его текут слезы.

Я резко обернулась. Белль исчезла.

Я склонилась над Сесилом.

– Сие? – Он слабо кивнул. – Сейчас я попробую усадить тебя.

Я взяла его за руку так бережно, как только могла. Он вскрикнул, тело его содрогнулось, и его стошнило прямо на мраморный пол.

Открылась входная дверь, и вошел Рей. Он посерел, его трясло. И он на ходу снимал свой шерстяной свитер.

– Не надо его трогать. С ним все в порядке?

– Нет.

– Я… Ему нужен врач?

– Не знаю. Да. Думаю, у него сломана рука.

Он опустился на колени прямо в лужу рвоты, даже не заметив этого, и укрыл Сесила своим свитером. Потом заговорил с малышом, одновременно осторожно ощупывая его, как это делают при оказании первой помощи. Руки у него дрожали.

– Ты слышишь меня, Сие? Посмотри на меня. Скажи, где больно? Здесь? И здесь? А вот здесь?

Постепенно Сесил перестал плакать и лежал, не шевелясь. Глаза у него были открыты, и он смотрел на Рея, сидевшего на корточках.

– Думаю, ты права насчет руки. Мой маленький бедняжка! Наверное, лучше мне самому отвезти его в травматологию. Это будет быстрее, чем вызывать «скорую помощь»… Пройдет неизвестно сколько времени, прежде чем они доберутся сюда, в деревню. Ты побудешь с ним, пока я все приготовлю?

– А что делать, если вернется Белль? Глаза у него растерянно забегали.

– Я… не знаю. Она не вернется. Не думаю… Я быстро. Разговаривай с ним, только негромко. Не позволяй ему уйти от нас.

Он заковылял по мраморному полу, потом с трудом поднялся по лестнице.

Я повернулась к Сесилу:

– Сие? Это Анна. Ты меня слышишь?

– Тошнит ужасно, – сказал он тоненьким голоском, как если ему было и плохо, и больно одновременно. – И еще мертвецы. И черви. Жара. Обжигающая жара.

– Все уже закончилось, не бойся, малыш, – сказала я. – Дядя Рей отвезет тебя в больницу. Там тебя вылечат.

Потом я вдруг подумала, что Рей не остановил Белль. Он просто стоял, боясь пошевелиться. Стоял и смотрел. И плакал как ребенок. Будет ли Сесил с ним в безопасности?

По лестнице спускался Рей. В руках он держал несколько одеял и большую красную сумку для оказания первой помощи.

Когда он направился к нам по коридору, я встала, оказавшись между ним и Сесилом. Он замер.

– Я поеду с вами, – заявила я.

– Спасибо, я сам справлюсь.

– Думаю, я все равно должна поехать с вами. Он долго молчал, потом глубоко вздохнул.

– Да. Да, я понимаю… Анна, я не обижаюсь на тебя. Я не мог… Я не мог остановить ее. Я не могу объяснить… Но ни за что на свете я не причинил бы Сесилу вреда. Я отдал бы все что угодно, только бы этого не случилось. Он мой… Он мне как сын. Я люблю его.

Не знаю почему – может быть, потому, как он прикасался к Сесилу, или потому, что он даже не обратил внимания на рвоту, – но я поверила ему и поняла, что Сесил будет в безопасности: он обойдется и без меня. Рей попросил меня уложить сломанную руку Сесилу на грудь, чтобы малыш не мог пошевелить ею, а сам принялся бинтовать ее. Пока он занимался Сесилом, я взяла одеяла и расстелила их на полу микроавтобуса, потому что там ему будет лучше, чем на сиденье. Так сказал Рей. Он очень бережно поднял Сесила, перенес в микроавтобус и уложил в импровизированное гнездо, которое я для него соорудила, а сверху укрыл еще одним одеялом.

Потом запустил мотор и очень медленно поехал прочь.

Воздух уже накалился, и на своей коже я вновь ощутила запах Тео. Только теперь мне хотелось вымыться, я хотела избавиться от всего, что видела. Я вернулась в здание.

В коридоре воняло рвотой. Из кабинета появилась Белль. При мысли о том, что она находилась там все время, пока мы занимались Сесилом, у меня по коже побежали мурашки.

– Итак, ты сделала то, ради чего приехала сюда…

На мгновение мне показалось, что я не выдержу и меня вырвет. Так жутко воняла рвота Сесила, и запах желчи забивал мне ноздри. Я не хотела разговаривать с ней. Мне было плохо, я чувствовала себя разбитой и грязной. И я хотела найти Тео.

Но сначала мне надо было искупаться. От увиденного у меня щипало глаза. Я поднялась по лестнице, не глядя на Белль.

Раздеваясь, я обнаружила письмо Стивена о Каталине в кармане своих шортов и положила его к остальным. Я приняла горячую ванну – такую горячую, что едва не сварилась, – и яростно терла себя мочалкой до тех пор, пока не появилось ощущение, что с меня начала слезать кожа. Я вымыла голову, надела чистый лифчик и трусики, воздушную юбку и цветастый топик, которые я приберегала для какого-нибудь особенного случая. Это была последняя чистая одежда, которая у меня оставалась, и, слава богу, она вполне годилась для вечера. Наносить макияж я не стала. Мне не хотелось смотреться в зеркало.

Я повесила фотоаппарат на плечо и вышла на лестничную площадку. Навстречу мне поднималась Белль, с трудом передвигая ноги и с такой силой вцепившись в перила, что у нее побелели суставы пальцев. Она загородила мне дорогу.

– Ты не хочешь быть членом семьи, правда? Ты водишь дружбу с незнакомыми людьми, иностранцами, а сюда возвращаешься только затем, чтобы доставить нам неприятности.

У меня чесались руки хорошенько врезать ей. Сделать больно, избить так, как она била Сесила.

– Я не понимаю, о чем вы говорите! При чем здесь я? Это ведь не я сломала ему руку!

Она подошла ко мне вплотную, тяжело дыша, как будто ходьба причиняла ей невыносимые страдания, и я уловила исходящий от нее кислый и гнилостный запах.

– Твоя мать сказала Рею, что не может оставить тебя одну. Теперь я знаю почему. Потому что ты – маленькая шлюха, вот почему. Ты готова раздвинуть ноги для любого, кто носит брюки. И в этом ты очень на нее похожа. Твой отец всего лишь был первым. Ты знала об этом? А когда его семья отказалась помогать им, она сбежала. Теперь она прислала тебя сюда, чтобы разрушить нашу семью. Но у тебя ничего не выйдет. Рей никогда меня не бросит. Он – мой. Не Нэнси. Не твой. И не этого маленького крысенка. Мой. Он никогда больше не смотрел ни на кого. Даже в то время, когда он жил здесь, а я была далеко… Только потому, что какая-то шлюха притворилась, будто он отец этого ублюдка. А он слишком хорошо воспитан, чтобы отрицать это… Но он – мой. И всегда был моим. Он не осмелится возражать мне.

В горле у меня стоял комок, во рту ощущалась горечь. Меня трясло, потому что только теперь я поняла, что тут происходит.

– Вы… Это вы во всем виноваты. И перед Реем тоже! Сначала вы ударили его, а потом избили Сесила. Ничего удивительного, что мама не захотела здесь оставаться. Или вы и ее били? Поэтому ей пришлось уехать и начать самостоятельную жизнь. Вы старая и страшная женщина, и меня от вас тошнит.

– А кто же тогда твой драгоценный Тео? – завизжала она. Я замерла на месте. – Я же слышу, как от тебя пахнет им! Ему нравится трахать школьниц? – Она ухватила меня за топик и попыталась притянуть к себе, в невыносимую вонь. – Ну-ка, скажи мне, чем вы вдвоем занимались? Что ты чувствуешь, когда тебя трахает мужик, который старше твоего отца?

Она сжала пальцы в кулак и размахнулась, но я вырвалась и побежала вниз по ступенькам. Она пошатнулась, едва удержалась на ногах и выкрикнула мне вслед:

– Шлюха!

Я бегом пробежала весь следующий лестничный пролет, миновала рвоту Сесила, рванула дверь и выскочила наружу. На полпути вниз я сообразила, что она только что сказала. Даже в то время, когда он жил здесь, а я была далеко… Только потому, что какая-то шлюха притворилась, будто он отец этого ублюдка. А он слишком хорошо воспитан, чтобы отрицать это… Но он – мой. И всегда был моим.

Итак, Рей – отец Сесила. Или, во всяком случае, считает себя его отцом. Я судорожно вспоминала все, что видела и слышала, но старалась делать это мельком, мимоходом, чтобы не утонуть в кошмаре с головой.

Он мой… Он мне как сын. Я люблю его. Рей имел в виду Сесила. Я поняла, что это правда, еще до того, как сумела додумать эту мысль до конца. Рей отправил Белль куда-то, непонятно почему – наверное, из-за выпивки, – а сам приехал сюда. Но все закончилось тем, что он остался с Сесилом, а не с его матерью, кем бы она ни была. Интересно, что с ней сталось – заболела, сошла с ума? А теперь у него нет денег, чтобы содержать Белль, а когда она приехала, то узнала о Сесиле, и Рей не смог – или не захотел – остановить ее.

Всю дорогу до конюшни я бежала. Фотоаппарат безжалостно колотил меня по ребрам, встречный ветер холодил влажные волосы, а я не могла думать ни о чем другом, кроме как скорее добраться до Тео.

Он сидел наверху за большим письменным столом, а увидев, как я, запыхавшись, появилась в дверях, быстро вскочил и бросился ко мне с протянутыми руками:

– Анна! Что случилось? В чем дело?

Из-за того, что только что наговорила Белль, в первое мгновение он показался мне чужим. Лицо его изрезали глубокие морщины, и мне отчетливо видна была его обветренная старая кожа. Даже мышцы выглядели какими-то дряблыми, пока он не пошевелился. Я подумала: «Неужели я могла обнимать его, хотеть его, заниматься с ним любовью?» Вероятно, это потому что в ноздри мне постоянно лез запах рвоты. Мне казалось, что я насквозь пропиталась ею. Но как тогда он мог обнимать меня? Как вообще мы могли быть вместе?

Но тут он прижал меня к своей груди, и я подумала, что нет, все нормально. Он здесь, он хочет меня такой, какая я есть, какой бы я ни была, откуда бы я ни пришла. Какой бы потерянной я себя ни чувствовала, он найдет меня. Он – Тео, и я люблю его.

Как всегда, когда кто-то хорошо к вам относится и ведет себя с вами по-человечески, удержаться бывает очень трудно. Я всхлипнула, потом заплакала. Я никак не могла остановиться, а он достал из кармана носовой платок и протянул мне, чтобы я высморкалась и вытерла глаза. Спустя какое-то время я чуточку успокоилась. Потом он спросил:

– Что случилось, Анна? Ты можешь мне сказать?

Я покачала головой. Все так перепуталось! Я хотела рассказать, что произошло, но тогда пришлось бы упомянуть и о том, что наговорила мне Белль. А я не могла сделать этого, просто не могла. Во всяком случае, Тео я никогда об этом не расскажу. Я запуталась и потеряла голову. Мне казалось, что я простыла, что у меня слезятся глаза и течет из носа. И я даже не могу дышать из-за того, что творится у меня в голове.

Он немного отодвинулся и взглянул на меня, а я стояла перед ним и шмыгала носом.

– Это… Нет, давай лучше пройдемся.

Мы пошли по тропинке в противоположную от дороги и Холла сторону и какое-то время молчали. Мы медленно шли между деревьями, и под ногами у нас шуршала трава, сосновая хвоя и прошлогодние листья. Воздух был горячим и влажным, мы как будто протискивались сквозь него.

Мы добрались до опушки, и я заметила, что пшеница на поле уже убрана. Осталась только стерня, жесткая и грязно-желтая, да солома лежала неопрятными кучами, ожидая, пока фермер поднесет к ним спичку. Даже жаворонков в небе не было. Такое впечатление, что и их выкосили и тоже убрали.

Мы присели на край канавы. Тео обнял меня за плечи, а потом, когда мы устроились поудобнее и нам стало легко, спокойно спросил:

– Хочешь поговорить о том, что случилось?

Я рассказала ему, что Белль избила Сесила и что Сесила отвезли в больницу. К тому времени мой гнев, похоже, утих. Я чувствовала себя опустошенной и бесконечно усталой.

– Рей повез его в больницу?

– Да, но… Он кое-что сказал. И Белль тоже. Рей – отец Сесила.

Тео задумчиво кивнул головой.

– Мы подозревали, что это так. Хотя часто об этом никто не рискует говорить вслух. Это тебя расстроило?

Я задумалась.

– Нет, наверное. Разве что я не могу не думать о его матери. Я… я просто не могу представить, каково это – не иметь матери. Как она могла бросить его? Если только… нет, все равно не представляю. Но нет, это меня не расстроило. Просто случилось то, что случилось, о чем старомодные люди думают, что такого не должно быть никогда. Типа того, как заниматься сексом до свадьбы, или иметь цветного приятеля, или еще что-нибудь в этом роде. Но… просто… в общем, когда Белль била Сесила… Рей не пришел к нему на помощь. Он просто позволил ей избить ребенка.

– Что?

– Да, он не вмешался. Он был снаружи. Смотрел через окно. Стоял и смотрел. Но ничего не сделал. – Я взглянула на Тео. Он нахмурился. Но оттого, что теперь и он знает все, мне стало легче. – Он не… Ему было тошно. Он плакал. Это было не то, на что людям нравится смотреть. Вуайеризм. Просто у меня сложилось впечатление, что он ничего не мог поделать. Его вроде как парализовало.

– Когда кому-то приходится очень плохо, когда человек много страдал… он больше не верит в то, что может дать сдачи. Я видел таких людей, как они… позволяют делать с собой что угодно, они беспомощны. Мне приходилось сталкиваться с таким.

– Думаю, до приезда Белль с Сесилом было все в порядке. А Рей пытался сделать так, чтобы он не попадался ей на глаза. Но потом у него не выгорело со школой, и он вынужден был принять ее обратно. А остановить не смог. Теперь я понимаю, почему мама сбежала отсюда при первой же возможности. Все, что она делала с тех пор, она делала сама, ни на кого не надеясь и не рассчитывая. И она никогда не заговаривала со мной об этом. Она не могла знать, что здесь окажется Белль. Она думала, что школа все еще существует и что здесь будет много людей. Но Белль… она обзывала меня… по-всякому, нехорошими словами. Она сказала, что это моя мать рассказала ей обо мне. Но мама никогда бы этого не сделала! Ну и что с того, что я иногда… Во всяком случае, не Рею. Белль все выдумала. Она говорила обо мне ужасные вещи. Он повернулся так, чтобы видеть мое лицо, и сказал: – Анна, Белль ошибается. У нее полно собственных проблем, и они толкают ее на подобные поступки. А ты… в отличие от остальных, ты просто не можешь быть ужасной. Ты милая, красивая и бесконечно желанная. И ничто из того, что может сказать или сделать эта больная женщина, не изменит этого! Он был так спокоен, говорил так ясно и искренне, что я почувствовала себя лучше. Но я не могла очиститься, пока не расскажу ему обо всем, пока не выложу все, чтобы на это пролился свет и вся гадость растаяла бы без следа.

– И еще она говорила просто ужасные вещи о нас с вами. Обо мне и о вас. О том, что вы старше моего… – Я умолкла на полуслове.

Он долго молчал, сжимая и разжимая кулаки. Я тоже сидела молча и старалась не замечать, как он отдаляется от меня. Наконец он с трудом выговорил:

– Я не думал, что… А как ты сама относишься к этому? Видишь ли, самое главное – это как ты к этому относишься.

– Я не думаю ничего подобного.

– Правда?

– Правда. Я вижу только вас. И я люблю вас.

– Но…

– Просто… Ее голос все время звучит у меня в ушах. Это похоже… это похоже на неприятный запах. – Он улыбнулся. – Только не говорите, что нельзя слышать запах ушами. Можно. Во всяком случае, у меня именно такое чувство.

– Я знаю, что можно, – согласился он. – И такое чувство мне знакомо.

– Я не могу избавиться от него. При одной мысли о Белль мне становится плохо.

– Тогда не думай о ней. Думай о чем-нибудь еще. Это возможно. По крайней мере, нужно постараться, – сказал он, глядя на часы. – Помни, что только ты можешь судить, как ты поступила – хорошо или плохо. А теперь пойдем и где-нибудь пообедаем.

– Разве вам не нужно работать? Вы же говорили, что очень заняты.

– Ты для меня намного важнее работы, – заявил Тео, и мы пошли обратно через лес. Я села в машину, а Тео поднялся наверх и захватил костюм, чтобы надеть его вечером. А потом мы выехали из Керси.

Места, через которые мы проезжали, были мне незнакомы. Мы направились в другую, чем в прошлый раз, сторону и в конце концов очутились в заведении, которое походило на паб, но на самом деле оказалось гостиницей. Несмотря на то что мы добрались туда уже после двух часов, здесь все еще подавали закуски и даже не закрылись в три. Сегодня, в понедельник, народу было немного. В основном пожилые парочки и их друзья, и еще несколько человек, похожих на коммивояжеров, с громкими голосами и красными от пива лицами. Мы взяли кофе, вышли в сад и уселись на траву на берегу реки. Неподалеку плавали два лебедя и несколько уток, и один из лебедей решил устроить показательное выступление. Он вытянул шею, замахал крыльями и понесся по воде, как торпедный катер, поглядывая на подругу, чтобы узнать, смотрит ли она на него. Я схватила фотоаппарат и щелкнула их. Неожиданно поднялся ветер. Он расшевелил застоявшийся воздух и бросил прядь волос мне в лицо. Кофе оказался слабым и едва теплым. Типично английский напиток, заметил Тео, наряду с зеленью и утками.

– Знаете, я думаю, что раньше бы этого не заметила, – призналась я. – И даже предпочла бы пить его именно таким. Но теперь я привыкла к вашему кофе.

– Девушка-англичанка, которая не может отличить хороший кофе от плохого, – поддразнил меня Тео. – По крайней мере, хоть чему-то хорошему ты научилась.

У реки было прохладно.

– Только этому? – поинтересовалась я.

Он протянул руку и убрал прядь волос с моего лица.

– Нет, милая Анна. Не только этому.

И по тому, как его пальцы прикоснулись к моей щеке и как его глаза улыбнулись мне, я поняла, что это правда. Внезапно он наклонился и поцеловал меня.

Позади раздались старческие ханжеские голоса, которые нам частенько доводилось слышать, когда Холли обзавелась короткой стрижкой «ежик» под стать своим рабочим брюкам из грубой хлопчатобумажной ткани. Старомодные голоса, которые считали, что способны остановить нас. У Тео заблестели глаза. Он огляделся по сторонам и посмотрел на меня. Мы подались друг к другу и поцеловались снова, долгим и страстным поцелуем, и голоса растаяли где-то вдали. К тому времени, когда мы вернулись в машину, я хотела его так сильно, что у меня замирало сердце.

– Наверное, пора отправляться в галерею, – заметил Тео.

– Но мне нужно привести себя в порядок и немного подкраситься, – возразила я, и Тео рассмеялся.

– Я знаю, что, если скажу, что ты выглядишь отлично, а так оно и есть на самом деле, это все равно не будет иметь никакого значения, так что давай просто заглянем в ближайшую аптеку, там ты купишь все, что нужно. У тебя есть деньги, или, может быть, одолжить тебе?

Тео ждал в машине, пока я решала, что лучше купить – голубые тени для век и розовые румяна или что-то другое. В конце концов я нашла черную тушь для ресниц и подходящий крем под пудру, а еще купила тени, помаду, а также расческу и пару сережек с лотка, на котором была выставлена дешевая бижутерия.

Когда мы приехали в галерею, Криспин уже был там.

– Можете себе представить, из типографии все-таки доставили буклеты! Так что можно было не просить вас приехать так рано. Я позвонил и оставил сообщение на автоответчике, но вас не было дома. Прошу прощения.

– Не страшно, – заявил Тео. – Я пока переоденусь. А потом что нам делать?

Мы расставили красное вино, апельсиновый сок и стаканы, а потом постарались запихнуть как можно больше белого вина в старый холодильник. Я заменила две перегоревшие лампочки, Тео повесил рулоны бумаги в туалетах, а потом мы вместе разложили буклеты, в которых рекламировались фотографии и указывались цены на каждую. Когда мы, уже не зная, чем еще заняться, поднимали с пола несуществующие пылинки, в который раз переставляли стаканы и поглядывали на часы, Криспин вдруг спросил:

– Как вам живется в Холле, Анна?

– Нормально, – отозвалась я. – Тео учит меня печатать фотографии.

– В самом деле? А вы никогда не делали этого раньше?

– Нет, до этого мне не приходилось печатать самой.

Он посмотрел на меня, потом перевел взгляд на Тео, и я подумала, что он, наверное, догадался обо всем. Мне стало жарко, но одновременно я почувствовала себя счастливой, потому что Криспин был другом Тео и наверняка поймет все правильно.

Я сказала, что должна привести себя в порядок, и отправилась в дамскую комнату. Там я умылась и изрядно накрасилась, чтобы не ударить лицом в грязь перед гостями галереи. Тени, которые я купила, оказались вполне сносного бронзово-фиолетового цвета, а губная помада обладала необходимой глубиной и яркостью. Затем я причесалась и надела сережки. В них был вставлен горный хрусталь, и со стороны было очень трудно заподозрить, что это дешевая подделка, особенно когда они сверкали у меня в волосах.

Я спустилась вниз и услышала, как Криспин говорит:

– Думаю, Фэрхерсты вымерли почти поголовно. Эти местные дворяне женились друг на друге, и достаточно эффективно. Какой-то дальней родней им приходятся Джоселины – ну, эта семейка пивоваров из Бери, вы понимаете, кого я имею в виду. Если не ошибаюсь, кто-то из них женился на дочери Фэрхерста, и в том семействе было много сыновей, так что генетически род не прервался, пусть даже фамилия больше не встречается.

После войны поместье Керси было продано под школу, а потом еще несколько раз переходило из рук в руки. Подобная судьба постигла многие большие поместья, когда налоги стали просто драконовскими. Хотя в последнее время в одном или двух были устроены отели и гостиницы. Портрет Стивена Фэрхерста – лучший, что у нас есть. Кроме того, после него осталось несколько писем, да и мне удалось прикупить несколько вещичек на распродаже. По большей части это фотографии. По какой-то причине в свое время их было сделано преизрядное количество.

Они повернулись к портрету как раз в тот момент, когда я спустилась с последней ступеньки. Глаза Стивена встретились с моими. Я ощутила на себе и взгляд Тео…

Воцарилась мертвая тишина.

– Анна, любовь моя! – воскликнул Криспин. – Вы выглядите замечательно!

Тео улыбнулся мне, а потом еще раз и еще. Я улыбнулась ему в ответ, чувствуя, что Стивен наблюдает за нами. Прошла целая вечность, прежде чем Тео взглянул на Стивена и сказал:

– Мне кажется, портрет очень удачный. Но, Криспин, разве твой бюджет предполагает приобретение экспонатов? Я считал, что ты располагаешь средствами только для организации выставок.

– Иногда я не могу устоять перед искушением приобрести что-нибудь для себя, особенно когда речь идет о картинах и фотографиях. Есть что-то завораживающее в том, чтобы узнать, как все выглядело раньше… А если увидеть это глазами художника, то это вообще отдельная тема для разговора. Да и старые фотографические пластины очень красивы. Они совсем не похожи на наши современные негативы, не правда ли? Их можно считать вещью в себе, субстанцией, обладающей собственным существованием. По большей части, это дагерротипы, разумеется. Когда смотришь на них, создается впечатление, что сама суть объекта мерцает и переливается в стекле…

Раздался громкий, отрывистый стук в входную дверь.

– Должно быть, это Пенни, – пояснил Криспин. – Вы ведь еще не знакомы с моей сестрой, Анна? С Пенни Стэмфорд. И моей племянницей Сюзанной.

Пенни оказалась такой же высокой и худощавой, как Криспин, и такой же приятной. Она сообщила, что Сюзанна помогает разобраться с напитками, с ней еще одна девушка, которую мы пока не видели.

– Так вы остановились у Рея Хольмана в Керси-Холле?

– Он мой дядя, – ответила я, и это было все, на что я оказалась способна, чтобы не показать, что меня начинает трясти при одном упоминании об этом доме и семействе.

– Может быть, вы знаете, что одно время Сюзанна работала там.

– Да, Криспин говорил мне. И Сесил тоже.

– Должна заметить, что Сесил, на мой взгляд, очень странный мальчуган. Он, наверное, уже достаточно взрослый, чтобы ходить в школу, но, похоже, Рей решил, что он слишком стеснителен для этого. Полагаю, ему виднее. В конце концов, он опытный учитель, пусть даже никогда не работал директором, пока не приобрел эту школу. Если не ошибаюсь, ваша семья родом с дальней стороны Бери, верно? Но вы наверняка знаете об этом больше меня.

– В общем-то нет. И Рея я тоже знаю не очень хорошо. Она помолчала несколько мгновений, потом продолжила:

– Славное старинное здание этот Холл. Но сейчас для частного дома он решительно не подходит. Времена меняются. – Она рассмеялась. – Хотя я уверена, что в глубине души Криспин жалеет об этом. Вот почему он собирает старые фотографии, из которых можно понять, как все выглядело раньше.

Внезапно я вспомнила о Стивене, и о том, что он не успел сказать, и о ночных кошмарах Сесила.

– Даже при том… С учетом всего плохого, что случалось раньше? Я имею в виду, по крайней мере у нас есть врачи, и лекарства, и люди больше не умирают с голоду. И выборы, и голосование, и все прочее. Даже… даже те места, в которых мне пришлось жить… даже они не такие плохие, как раньше. По большей части. Она улыбнулась.

– Ну что же, хорошо уже то, что вы сами говорите «по большей части». Я член магистрата по делам несовершеннолетних, и мне тоже это известно. Но большинство тех, кто соберется здесь сегодня вечером, не имеет об этом ни малейшего представления. Тем не менее они неплохие люди. Просто везучие. Пойдемте, я познакомлю вас с Сюзанной.

Сюзанна не отличалась высоким ростом и худобой. Она была пухленькой и улыбчивой девушкой в белой блузке и черной юбке и лишь немногим старше меня. Когда я упомянула о Сесиле, она просияла и спросила:

– Как он? Мы были друзьями. Но я больше не могла работать там. Школа закрылась, и дети разъехались.

– С ним все в порядке, – сказала я. – И он часто вспоминает вас.

– Правда? Я скучаю по нему, – призналась она.

Но тут начали прибывать гости, им потребовались напитки, и Сюзанна поспешила к ним. Только увидев ее в окружении других людей, я обратила внимание на ее необычный разрез глаз.

Около меня появился Тео. Я ощущала исходивший от него жар даже через ткань блузки.

– Она монголка? – шепотом поинтересовалась я.

– Пенни и Криспин всегда называют вещи своими именами. У Сюзанны синдром Дауна, – сообщил он. – Она очень мила, не так ли? – Тео взял с подноса бокал белого вина и протянул его мне. – Как насчет освежающего? А потом я познакомлю тебя кое с кем.

– Думаете, стоит?

Он рассмеялся и накрыл мою руку своей.

– Все будет в порядке!

Я подняла глаза и увидела, что на нас смотрит Криспин. Спустя мгновение он встал под аркой, соединяющей две комнаты, и несколько раз звякнул бокалом о бокал. Постепенно все успокоились, шум стих, и он произнес речь о щедрости попечителей и местных советов, о необходимости содержания таких мест, как эта галерея, и о важности работы Тео и Эвы. Потом настала очередь Тео выступить с приветственным словом.

– Благодарю вас за то, что пришли сюда сегодня вечером, – начал он, а я смотрела на его руки и голову, тусклое золото на фоне белой сорочки и темного костюма. Глаза у него тоже были темными и блестели. – Эва Перес поручила мне принести вам извинения от ее имени. Очень жаль, что она не может присутствовать здесь сегодня, но ее попросили прочесть очень ответственную лекцию в Мадриде. Она возвращается к себе на родину и к семье, ее пригласили вернуться, спустя сорок лет. Еще ничего нельзя сказать определенно, но она полна надежд. Я знаю, что те из вас, кто тоже живет в изгнании, кто вынужден был оставить в прошлом все, что любит… Вы понимаете, как много это значит для нее, и простите ее.

Послышались одобрительные возгласы. А я думала о том, каким одиноким и потерянным выглядит Тео, стоя под аркой между двумя комнатами, в то время как остальные обступили его со всех сторон. Мужчины как на подбор были в черных галстуках, а дамы надели длинные модные юбки. Они выглядели и вели себя так, словно у каждого дома остались чистенькие светловолосые дети и щенки лабрадоров. Интересно, кто из них по-настоящему понимал, о чем говорит Тео? О том, что это такое – оставить в прошлом все…

А вот Стивен понимал. На рассвете я должен был покинуть ее. Мы договорились встретиться вечером у ручья. Но, когда я вернулся в лагерь, был получен приказ в полдень отправляться походным порядком. У меня не было возможности увидеться с ней или хотя бы попрощаться.

А Тео заканчивал выступление:

– Итак, любуйтесь картинами, наслаждайтесь обществом друзей, этой прекрасной галереей, и позвольте еще раз поблагодарить вас за то, что пришли сюда.

Собравшиеся дружно зааплодировали, хотя многим и мешали сделать это бокалы с вином, которые они держали в руках. Тео протиснулся сквозь толпу.

– Пойдем, Анна, – сказал он, подвел меня к группе гостей и непринужденно вмешался в разговор. – Разрешите представить вам Анну Вэар, – сказал он. – Анна помогает Эве и мне.

Ко мне отнеслись достаточно дружелюбно. Кто-то заметил, что жара спала, какой-то мужчина поинтересовался, как я получила эту работу. Я ответила, что просто живу поблизости, и никто не стал углубляться в эту тему, поскольку им было неинтересно. В кои-то веки я почувствовала благодарность за подобное к себе отношение! Чтобы поддержать разговор, они принялись расспрашивать меня о том, что я думаю о картинах и фотографиях.

На этот вопрос ответить было легко. Фотографии были замечательные! Стемнело, и в свете ламп снимки уже не казались окнами наружу, а просто бросались в глаза, заставляя пристально всматриваться в себя. Иногда даже чересчур. Я видела, как несколько человек посмотрели на фотографию сгоревшего мужчины с раскрытым в безмолвном крике ртом и отошли в сторону. Но, по большей части, гости стояли спиной к снимкам и оживленно беседовали друг с другом. Они внимательно рассматривали фотографии, только когда направлялись за очередной порцией выпивки. Создавалось впечатление, что таким образом они отрабатывали право получить напиток, чтобы поскорее вернуться к прерванному разговору.

Кто-то из гостей принес мне очередной бокал, и тут я заметила, что собравшиеся понемногу начали расходиться. Ко мне подошла Пенни. По ее словам, Криспин много рассказывал ей обо мне.

– Обо мне?

– А чему вы удивляетесь? Он сказал, что у вас все задатки хорошего фотографа.

Я уставилась на Пенни, но не похоже было, что она шутит или издевается надо мной. У меня был один-единственный подобный случай, когда перед всем классом учитель заявил, что я написала хорошее сочинение, и он действительно имел это в виду. А теперь и Криспин сказал то же самое! И не мне, дабы продемонстрировать свою учтивость, а сестре. Потом она добавила:

– Может быть… Сюзанна очень скучает по Сесилу. Вы бы не хотели как-нибудь прийти к нам на чай?

– Это было бы здорово! – заявила я. Потом ко мне вернулись ужасные воспоминания, но я не могла заговорить о случившемся с ней. – Хотя Сесил немного стеснителен. Я не знаю…

– Ну что же, не буду настаивать, – сказала она. – Если Сюзанна заедет за вами вместе со мной, может быть, тогда он… Привет, Криспин. Мои поздравления! Думаю, это одна из лучших твоих выставок.

– И она близится к концу, – откликнулся он. – Я иногда поражаюсь тому, насколько утомительными могут оказаться какие-то два часа.

– Это все организационные хлопоты, – посочувствовала я, наблюдая, как Тео с улыбкой пожимает руки двум пожилым мужчинам, смуглым и чуточку чужим здесь, как и он сам. Разговоры вокруг стихли, и я поняла, что говорят они не на английском. Должно быть, один из них отпустил какую-то шуточку, потому что я заметила, как Тео склонил голову и громко расхохотался. Вид его напряженной спины сладко отозвался у меня в животе. Потом они обменялись рукопожатиями и расцеловали друг друга, как французы. Мужчины ушли, а Тео направился к нам.

– Криспин! Полный успех, похоже. Я уже заметил несколько табличек «Продано» на снимках. Ладно, как вы насчет того, чтобы съесть что-нибудь?

Пенни отрицательно покачала головой.

– Я бы с удовольствием, но уже пообещала Сюзанне, что отвезу ее к приятелю вечером, а это далековато отсюда, в Хэдли. И утром у меня заседание в Челмсфорде. Как-нибудь в другой раз. Не обижайтесь, пожалуйста.

– У Сюзанны есть приятель? – с любопытством спросил Тео.

– Да. Я знаю, многие не одобрили бы этого, во всяком случае люди, придерживающиеся старомодных взглядов. Но… Они встретились в Центре дневного ухода за детьми и, в общем, ведут себя разумно. Его мать очень приятная женщина.

– Ну что же, пожелаем им удачи, – прервал неловкое молчание Криспин.

Пенни взглянула на меня.

– Анна, было очень приятно познакомиться. Если вам понадобится помощь или еще что-нибудь… Или Сесилу. Я понимаю, Рей, должно быть, очень занят. Наш номер есть в телефонной книге, в разделе «Стэмфорд». Просто позвоните. Не стесняйтесь и не раздумывайте. В любое время.

Прежде чем я успела ответить, она кивнула и направилась к выходу, но у самой двери остановилась и снова повернулась к нам.

– Кстати, Тео, в твоей стороне отключили электричество. Эта пара из Нидхэм Маркет, архитекторы… Так вот, они говорят, что электричество вырубилось на всем протяжении от Хэдли до Уолдингфилдз.

– Опять! – воскликнул Тео, когда за ней закрылась дверь. – Вот и живи после этого в деревне. Криспин, ты едешь с нами?

Криспин перевел взгляд с Тео на меня.

– Вы не сочтете меня неучтивым, если я откажусь? К тому времени, когда покончу с уборкой и все закрою, боюсь, я буду уже не годен ни на что, кроме собственной постели.

Вот так получилось, что мы с Тео пошли одни, мимо Стивена и на улицу. Мы прошли мимо машины, направляясь к ресторанчику неподалеку, который он знал. Вокруг было невероятно тихо, но я чувствовала, что и у него, и у меня еще кружится голова от разговоров, вина и массы впечатлений.

– По-моему, все прошло нормально. Как ты думаешь? – поинтересовался он.

– Да, все было очень мило.

– Хорошо, что я познакомил тебя кое с кем. – Он рассмеялся. – Мне казалось, что у тебя такое подходящее имя – ты вела себя так настороженно и даже подозрительно, когда впервые пришла в конюшню, Анна Вэар![51] – Я потянулась к нему и поцеловала его. – Кстати, у тебя есть еще одно имя, второе, как вы говорите?

– Джоселин, – ответила я, недовольно поморщившись.

– Хорошее имя. Что-то связанное с радостью, верно?

– Не знаю. Я никогда не думала об этом. Может быть. Теперь уже он поцеловал меня, и тут мы наконец пришли. В ресторанчике царил полумрак и горело множество свечей.

Меню было написано у входа на доске, и у меня осталось смутное воспоминание, что еда была вкусной, хотя уже через пять минут я не могла бы вспомнить, что ела. Весь ужин я думала только о руках и глазах Тео, о том, как сильно его хочу и как сильно люблю.

Автомобиль был припаркован под фонарным столбом, и Тео остановился, чтобы достать ключи. Я, смеясь, вспомнила, как кто-то из попечителей, глядя на серебристое полено, сфотографированное Эвой, посетовал, что до него не добрался опытный садовник, и Тео замер, как если бы я с размаху ударила его по лицу.

Мы не могли сделать даже вздоха, глядя друг на друга сквозь разделяющее нас космическое пространство. Тео не шевелился, словно страшась того, что может произойти, если он хотя бы пошелохнется. Потом нас неудержимо потянуло друг к другу, мы судорожно обнялись, и Тео принялся целовать меня, а я, прислонившись к машине, изгибалась под его руками.

Он покрывал поцелуями мои плечи и шею, я запрокинула голову, отдаваясь его жадным губам, и случайно посмотрела в сторону. В двух шагах, в свете уличного фонаря, стоял Криспин, держа в руках ключи, и глядел на нас. Потом он повернулся и зашагал вверх по улице.

Мы остановились только потому, что продолжать было чревато непредсказуемыми последствиями. Мы сели в машину и поехали домой. Старый двигатель своим ревом разгонял сгущающуюся жаркую ночь, в открытые окна струился запах сожженной соломы и разогретой земли. Уличные фонари не горели, только кое-где в окнах коттеджей мелькали тусклые огоньки. Тео даже не курил. Он молча вел машину, держа руль одной рукой. Другую он положил мне на бедро, и под его горячим прикосновением моя юбка смялась и задралась чуть ли не до пояса.

На лужайке и в конюшне было по-прежнему тихо. Мы вошли, даже не потрудившись закрыть дверь, и сразу же поднялись наверх. В следующее мгновение Тео принялся срывать с меня топик, а я дрожащими руками расстегивала пуговицы на его рубашке, потому что мне отчаянно хотелось ощутить прикосновение его золотистой кожи к своей. Я даже не стала снимать юбку. Мы просто упали на диван, обмениваясь жадными поцелуями и укусами, царапая друг друга, чувствуя только руки и губы, пока наконец безумная волна желания не накрыла нас с головой…

Тео, не шевелясь, лежал на мне. Я ощущала на шее его быстрое и горячее дыхание, наш пот перемешался, я прижималась к нему грудью, животом, каждой клеточкой, а он давил на меня сверху, словно стараясь раствориться во мне, и я знала, что больше никогда не потеряюсь. И мне больше никогда не будет одиноко.

У моего плеча раздался какой-то тихий звук. Я как в тумане лениво повернула голову.

Рядом с нами стоял Сесил. На его груди виднелась белая полоса, это была рука, помещенная в гипсовую повязку. Глаза его озерами темного света выделялись на бледном лице. Он пробормотал:

– Я нигде не могу найти дядю Рея. Что-то случилось.