"Дневники няни" - читать интересную книгу автора (Маклохлин Эмма, Краус Николь)Часть II ЗИМАГлава 4 ПРАЗДНИЧНЫЕ ПОЗДРАВЛЕНИЯ ЗА ДЕСЯТЬ ДОЛЛАРОВ В ЧАСЯ поворачиваю ключ и по заведенной привычке налегаю на тяжелую входную дверь семьи N., но она с трудом приоткрывается и тут же застревает. — Ха, — бормочу я. — Ха, — отзывается Грейер из-за спины. — Что-то загородило дверь, — поясняю я и, просунув руку внутрь, принимаюсь слепо шарить в надежде преодолеть преграду. Но у Грейера свой метод. — МАААААА! ДВЕРЬ НЕ ОТКРЫВАЕТСЯ! — вопит он. Я слышу шорох шагов миссис N. — Да, Грейер, мамочка уже идет! Я просто не смогла унести всю свою добычу за один заход. Она тянет за ручку и предстает перед нами по колено в грудах пакетов от Гуччи, Феррагамо, Шанель, Гермеса и бесчисленных серебряных коробках, перевязанных фиолетовой лентой: фирменная подарочная упаковка «Бергдорфа». Она держит под мышкой то, что, по-видимому, не давало двери открыться: синий сверток от Тиффани. — Представляете, у людей хватает ума обручиться в это время года?! Можно подумать, что мне делать нечего, как только бежать к Тиффани и выбирать серебряный поднос! Могли бы поиметь совесть и подождать до января: всего один месяц, не так уж и долго. Прости, Грейер, что не могла прийти на твой праздник. Уверена, ты прекрасно провел время с няней! Я кладу рюкзачок в шкаф для пальто и снимаю сапоги, прежде чем помочь Грейеру расстегнуть куртку. Он неуклюже старается уберечь игрушку, которую мы делали целых три часа вместе с его одноклассниками (и их нянями) на школьном Семейном Празднике Рождества. Он плюхается на пол, чтобы мне было легче стянуть с него мокрые ботинки. — Грейер сотворил настоящий шедевр, — говорю я. — Просто чудеса делает с пластиком и блестками! — Это снеговик. Его зовут Эл. Он простудился и теперь должен принимать много витамина С, — объявляет Грейер с таким видом, словно представляет почетного гостя. — Вот как, — рассеянно роняет она, прижимая пакет от Тиффани к бедру. — Почему бы тебе не присмотреть место, где можно повесить Эла? Я помогаю ему встать, и он плетется в гостиную, выставив перед собой свое бесценное произведение, словно это яйцо Фаберже. Я тоже поднимаюсь, отряхиваюсь и оборачиваюсь к миссис N., готовая дать ей отчет. — Как жаль, что вы не видели его сегодня утром. Он был полностью в своей стихии. Он так старательно вырезал блестки! Кстати, вы знаете Гизелу Ратерфорд? — Дочь Жаклин Ратерфорд? Еще бы… о, ее мать — это нечто! Когда была ее очередь делать ленч, она привезла шеф-повара и установила в углу стойку для омлетов! Честное слово! Дело в том, что по правилам вы должны привозить с собой уже готовую еду. Ну, рассказывайте, рассказывайте! — Так вот, мисс Гизела потребовала, чтобы Грейер раскрасил снеговика по ее цветовой схеме, оранжевым, поскольку она проводит это Рождество на Саут-Бич. — О, какая безвкусица! — охает она, широко раскрыв глаза. — Она выхватила Эла из рук Грейера и швырнула прямо на кучу оранжевых блесток. Я думала, Грейер расплачется, но он только взглянул на меня и заявил, что оранжевые блестки — это просто крошки от всех витаминок С, которыми он лечился от простуды. — Думаю, у него есть чувство цвета, — кивает она, начиная собирать свои пакеты. — Как ваши выпускные экзамены? — Не могу дождаться, когда все закончится. Она встает и выгибает спину, издавая при этом устрашающее потрескивание. — Как же я устала! Похоже, список с каждым годом все растет! У мистера N. огромная семья и так много коллег! А сегодня уже шестое! Не могу дождаться Лайфорда Кея, чтобы отдохнуть и погреться. Я совершенно измучена. До какого у вас отпуск? — До двадцать шестого января. «Еще две недели, и я совершенно свободна от занятий и от тебя!» — Вам следовало бы отправиться в Европу, пока вы еще студентка и можете не думать о Реальной Жизни. Ну да, разумеется! Может, мой рождественский бонус как раз покроет стоимость авиабилетов до Европы? Шесть часов в костюме телепузика показали, насколько это реально!!! — Увидеть Париж в снегу, — продолжает она. — Ничего более очаровательного просто и быть не может. — Если не считать Грейера, разумеется. Мы дружно смеемся. И тут звонит телефон. Миссис N. хватает еще несколько пакетов, прижимает покрепче сверток от Тиффани и направляется к своему кабинету. — Кстати, няня, елку уже установили. Хорошо бы вам с Грейером спуститься в подвал и принести украшения. — Сейчас, — киваю я и иду в гостиную. Дерево, великолепная ель Дугласа, выглядит так, словно вырастает из пола. Я закрываю глаза и несколько секунд вдыхаю аромат хвои, прежде чем обратиться к Грейеру, занятому оживленной беседой с Элом, висящим на самом кончике нижней ветки. — Эй, похоже, твой Эл вот-вот спрыгнет. Я тянусь к погнутой скрепке, служащей спасательным тросом для Эла. — НЕТ!!! Он не хочет, чтобы ты дотрагивалась до него. Только я! — настаивает он. Следующие утомительные четверть часа мы продолжаем перевешивать Эла с ветки на ветку с тем расчетом, чтобы всю работу делали только руки Грейера. Я оглядываю футы и футы тянущихся до потолка зеленых ветвей и гадаю, заметит ли кто, что в этом году остальные украшения так и не появились на елке. Судя по скорости, с которой мы действуем, процедура может затянуться еще лет на пятнадцать. Он продолжает что-то шептать Элу. — Ладно, приятель, — говорю я, — пойдем в подвал и принесем остальные украшения. Нужно же составить компанию Элу! Они присмотрят за ним и не дадут упасть, если он окажется слишком близко от края. — В подвал? — Угу. Давай! — Нужно подготовиться. Надеть шлем и пояс. Иди к двери и подожди меня. Я достану фонарик… Грейер бежит к себе, а я вызываю лифт. Не проходит и минуты, как он снова появляется. На скейтборде! — О Боже, Гров! И это все для подвала? — ахаю я. Он тормозит ногой в носке как раз перед дверью лифта. Велосипедный шлем слегка сбился набок, за поясом штанишек торчит огромный фонарь вместе с йо-йо и чем-то похожим на украшенную монограммой махровую салфетку из своей ванной. — Теперь пора, — непререкаемым тоном заявляет он. — Но не стоило ли сначала надеть туфли? — Нет, они нам не нужны. Он въезжает внутрь, и дверь закрывается. — Там, внизу, так здорово! О Господи, о Господи… Он возбужденно кивает закованной в шлем головой. Последнее время он пересыпает свою речь обращением «О Господи» — это явное влияние Кристиансона, четырехлетнего обаяшки, возвышающегося над всем классом на добрый фут. Даже когда бедняга Эл погрузился в судьбоносные оранжевые блестки, Гизела и Грейер воскликнули в унисон: — О Господи!!! Лифт замирает в вестибюле, и Грейер катится вперед, отталкиваясь одной ногой и не забывая придерживать штанишки со всем снаряжением, дабы они не поддались закону притяжения. К тому времени как я его нагоняю, он уже потребовал от Района показывать путь к решетчатому служебному лифту. — А-а, мистер Грейер! У вас сегодня внизу важные дела? Грейер хлопотливо поправляет свои инструменты и удостаивает Рамона только рассеянным «угу». Рамон улыбается мальчику и заговорщически подмигивает мне: — Наш мистер Грейер — очень серьезный человек. У вас уже есть девушка, мистер Грейер? Лифт, дернувшись в последний раз, останавливается в подвале. Рамон открывает двери, и мы входим в ярко освещенный холодный коридор, пропахший ароматом сохнущих простыней. — Кладовая сто тридцать два… по правой стороне. Осторожнее, не заблудитесь, иначе мне придется вас искать. Он снова подмигивает и, многозначительно дернув бровью, закрывает дверь. Я остаюсь одна под свисающей с потолка лампочкой. — Грейер! — Няня! Я жду. Иди сюда! Я иду на звук его голоса, пробираясь в лабиринте клетушек, закрывающих обе стены от пола до потолка. Некоторые забиты больше остальных, но в каждой имеются чемоданы, лыжное снаряжение и различные предметы мебели, прикрытые пузырчатой упаковкой. Я сворачиваю за угол и вижу Грова, лежащего животом на скейтборде. — Вот здорово будет, когда па придет домой и начнет украшать елку! В прошлом году Кейтлин начала снизу, а па встал на стремянку и вешал игрушки на верхние ветки! А потом мы пили шоколад в гостиной. — Повезло тебе! Погоди, сейчас найду ключ. Грейер нетерпеливо подпрыгивает, пока я открываю клетушку, и, бросившись вперед, ловко лавирует между ящиками. Я не иду за ним: очевидно, он уже не раз проделывал этот путь, а мне не отличить коробки с украшениями от электрической духовки. Поэтому сажусь на холодный цемент и прислоняюсь головой к клетушке напротив. Хорошо, что можно хоть минутку отдохнуть! Мои родители частенько грезили о своей кладовой, сидя с поднятыми ногами на сундуке, до отказа набитом нашей летней одеждой и служившем заодно журнальным столиком. Иногда мы позволяли себе поговорить о том, для чего употребили бы лишний чулан: совсем как фермеры из Вайоминга, мечтающие выиграть джек-пот в лотерее. — Ты хоть знаешь, что ищешь, Гров? — кричу я в груды ящиков, поскольку вот уже несколько минут не слышу ни звука. Тишину нарушает громкое лязганье. — Грейер! Что там происходит? Я было поднимаюсь, но тут из темноты к моим ногам катится фонарик. — Вытаскиваю вещи, няня! Посвети мне! Нужно достать голубую коробку! Я направляю яркий луч на клетушку, освещая два грязных носка и тощий, облаченный в хаки зад, вбуравливающийся в середину груды. — Уверен, что это безопасно? Я могла бы… — Нашел! Тут полно всего! Мои лыжи! Это мои лыжи, няня, для Аспирина. — Аспена? — Аспена. Вот оно! Сейчас передам! Готовься? Готова, няня? Лови! Он зарылся в коробки. Я слышу возню, и тут откуда ни возьмись в меня летит стеклянный шар. Я роняю фонарик и ловлю игрушку. Ручной работы, с маркой Стьюбена и красным колечком! Прежде чем я успеваю опомниться, за первым шаром следует второй! — ГРЕЙЕР! ЗАМРИ!!! Похоже, я позволила Микки-Маусу править бал! Фонарь катится по полу, бросая причудливые отблески на горы коробок. — Ну-ка сюда, мистер, и немедленно! Твоя очередь держать фонарь. — Неееет… — Грейер! — восклицаю я голосом Злой Колдуньи. — ЛАДНО! Он лезет обратно задом наперед. Я отдаю ему фонарик. — Давай попробуем снова. Только на этот раз поменяемся местами. Когда мы возвращаемся наверх, Грейер марширует вперед, чтобы составить план атаки, пока я неохотно оставляю коробку с украшениями в переднем холле. — Няня? — доносится слабый голосок. — Что, Грейер? Я следую за ним в гостиную, где неотразимый юноша в стиле Джонни Кэша[35] возвышается на стремянке, украшая елку Грейера. — Передайте мне коробку с голубками, — бросает он, даже не оборачиваясь, чтобы взглянуть на нас. Мы с Грейером, продолжая стоять у двери, обозреваем пол, усеянный голубками, золотыми листьями, викторианскими ангелами и жемчужными нитями. — Слезай! Мой папа сам украсит верхние ветки. — Погоди секунду, Грейер, — прошу я, протягивая птичек человеку в черном. — Я сейчас вернусь. — Лучше слезай, или папа тебе наподдаст! — слышу я предупреждение Грейера. Подхожу к кабинету миссис N. и стучу. — Войдите. — Привет, миссис N. Простите, что побеспокоила… Обычно безлико-аккуратная комната завалена пакетами и пачками рождественских открыток. — Ничего-ничего, входите… что случилось? Я открываю рот. — Видели Джулио? Ну разве он не гений? Какая удача, что он согласился приехать. Джулио — лучший эксперт по украшению елок. Видели бы вы, что он сделал для Эгглстоунов! Дух захватывает! — Я… — Кстати, пока вы здесь, можно спросить? Как по-вашему, клетчатая юбка из тафты не слишком банально для шотландской рождественской вечеринки? Не могу решить сама… — Я… — О! Вы должны видеть эти миленькие двойки, которые я купила сегодня для племянниц мистера N.! Надеюсь, цвет им подойдет. А вы надели бы кашемир в пастельных тонах? Она вытаскивает пакет с эмблемой TSE. — Может, лучше обменять… — Я пришла сказать, — вставляю я, — что Грейеру очень хочется самому украсить елку. Он говорит, что они с Кейтлин и мистером N. сами все сделали в прошлом году. Вот я и подумала, может, стоит поставить ему в комнату маленькую елочку, чтобы он смог повесить пару игрушек, просто для развлечения… — Не думаю, что сорить елочными иглами по всему дому — такая уж хорошая идея. Если он хочет украшать елку, почему бы вам не отвезти его в Рокфеллеровский центр? — Ну… Да… нет, да… прекрасная мысль, — бормочу я, открывая дверь. — Спасибо! Извините, я ужасно занята. Я возвращаюсь в гостиную как раз в тот момент, когда Грейер протягивает Джулио детскую серебряную ложечку на нитке. — Эй, как насчет этого? Куда вешать? Джулио брезгливо оглядывает ложку. — Это не совсем совпадает с моим видением… Глаза Грейера наполняются слезами. — Ладно, если уж так хочешь… куда-нибудь назад. В самый низ. — Грейер, у меня есть план! Хватай Эла, а я пойду за твоей курткой. — Бабушка, это Грейер. Грейер, это бабушка. Перед тем как присесть на корточки, моя бабушка чуть подтягивает пижамные штаны из черного атласа. Жемчужины на ее шее еле слышно позвякивают, ударяясь друг о друга. — Рада познакомиться, Грейер. А это, должно быть, Эл. Грейер густо краснеет. — Ну, празднуем Рождество или как? Входи каждый, кто хочет отведать праздничного пирога! — Огромное спасибо, ба. Нам крайне необходимо украсить любую свободную поверхность. — Поверхность? Обижаешь! Звонят в дверь, и пока я снимаю с Грейера куртку, бабушка идет открывать. На пороге появляется гигантское дерево, по какой-то прихоти судьбы обзаведшееся двумя руками. — Сюда, — показывает она. — А ты, Грейер, закрой Элу глаза ладонями. Сюрприз! Мы сбрасываем сапоги и следуем за бабушкой. Нужно отдать ей должное: она вынудила-таки посыльного установить ель прямо посреди гостиной. Потом бабушка провожает его и возвращается. — Ба, тебе ни к чему было покупать… — Если собираешься делать что-то, дорогая, делай с размахом. А теперь, Грейер, позволь мне включить спецэффекты, и начнем праздник. Грейер старательно прикрывает ладошкой глаза Эла, пока бабушка ставит кассету с Фрэнком Синатрой. — Не смогла найти Бинга Кросби, — жалуется она, выключая свет и зажигая свечи, отбрасывающие мягкое сияние на наши семейные фотографии. Фрэнк мурлычет «Эта леди — бродяжка», и всё вместе просто душу греет. Час спустя мы двое возлегаем на подушках под зелеными ветвями и наслаждаемся горячим шоколадом. Грейер все еще не может найти места для Эла. — Итак, как твой роман с Г.С.? — Не могу его понять. С одной стороны, хочется, чтобы он оказался не таким, как эти мальчишки, но с чего бы это ему отличаться от них. Впрочем, какая разница, если я никогда больше его не увижу? — Продолжай ездить в лифте, дорогая. Вы обязательно встретитесь. А что там с твоими выпускными? — Остался еще один, и все! Настоящее сумасшествие: N. каждый вечер уезжают на очередную рождественскую вечеринку. Я могу заниматься, только когда Грейер засыпает. Впрочем, это куда лучше, чем пытаться сосредоточиться под те звуки, что издают Чарлин и ее волосатый приятель… Она вопросительно смотрит на меня. — Даже говорить об этом не хочу. — Только не изводи себя. Оно того не стоит. — Знаю. Но бонус в этом году обещает быть неплохим: она упоминала о Париже. — О ла-ла, tres bien[36]. — Няня, Эл хочет знать, почему папа не украшает верхние ветки? — тихо спрашивает Грейер из-за ели. Я смотрю на бабушку, не зная, что ответить. — Грейер, — ободряюще улыбается мне она, — хочешь быть христославом? Заинтересовавшийся Грейер вылезает на свет божий, подходит и кладет ей руку на колено. — Что вы сказали? — Христослав, дорогой. Когда славишь Христа, именно ты зовешь Рождество. Ты, маленький Грейер, и есть лучший подарок на праздник! Все, что тебе нужно сделать, — постучать в чью-то дверь, дверь того, с кем ты хочешь разделить радость Рождества, а когда этот кто-то откроет, излить свое сердце в песне. Попробуй! Он ложится рядом со мной, и мы смотрим вверх, сквозь ветви, устроив головы на одной подушке. — Бабушка, покажите мне. Спойте что-нибудь, — просит он. Я поворачиваюсь и улыбаюсь ей. Окруженная свечами, она словно озаряется внутренним светом. И начинает петь вместе со своим Фрэнком: «Ты так прекрасна сегодня». Грейер закрывает глаза, и я еще чуточку больше влюбляюсь в нее. Неделю спустя я бодро шагаю вслед за миссис N. и своим воспитанником по тому же коридору, который нам пришлось пробежать в вечер Хэллоуина. Искусственная паутина сменилась зелеными ветками и подмигивающими цветными огоньками. Миссис N. толкает тяжелую дверь офиса мистера N. — Входи, дорогая. Мистер N. встает, четко освещенный заходящим солнцем, льющимся в огромные, от пола до потолка, окна позади его письменного стола. Я снова потрясена его способностью излучать спокойную силу независимо от того, темно или светло в этой комнате. Он смотрит в сторону Грейера, но как бы сквозь него: — Привет, парень. Грейер пытается отдать пакет с рождественскими подарками, собранными для благотворительной организации, которую поддерживает фирма его отца, но мистер N. уже схватился за нервно заверещавший телефон. Я беру пакет и наклоняюсь, чтобы расстегнуть сложные застежки на куртке Грейера. — Джастин говорила что-то насчет печенья в конференц-зале. Почему бы вам пока не отвести Грейера туда? Я поговорю и тут же приду, — распоряжается мистер N., прикрыв рукой микрофон. Миссис N. роняет свою норку на диван, и мы идем на звуки рождественских гимнов, доносящиеся из-за двойных дверей в конце коридора. Миссис N. — сказочное видение в зеленом костюме от Мое кино, украшенном ягодками остролиста и пуговицами в форме листочков омелы. В довершение всего каблуки ее туфель представляют собой миниатюрные снежки, с оленем в одном и Санта-Клаусом в другом. Я тихо радуюсь, что меня не заставили одеться снеговиком и прицепить красный нос. С королевской улыбкой миссис N. открывает двери конференц-зала, в дальнем конце которого сидит небольшая компания женщин, по всей видимости, секретарш. Перед ними открытая банка печенья. Из магнитофона несется бодрая мелодия. — О, простите. Я думала, тут рождественская вечеринка, — говорит миссис N., останавливаясь у стола. — Хотите печенье? Я сама пекла, — предлагает жизнерадостная краснощекая особа с сережками в виде елочных лампочек. — О… — бормочет сконфуженная миссис N. Дверь снова распахивается, едва не ударив меня и Грейера. Я растерянно моргаю при виде мисс Чикаго. Она как ни Похоже, Грейер помнит. — Ты не носишь трусов. О Иисусе сладчайший! Но в этот момент двери распахиваются, и проем заполняет солидная фигура мистера N. — Звонит Эд Стросс. Хочет уточнить кое-что в контракте, — обращается он к мисс Чикаго. — Прекрасно, — кивает она с улыбкой и медленно идет к выходу мимо миссис N., бросив на прощание: — Всем веселого Рождества. — И, оказавшись рядом с мистером N., добавляет: — Так приятно познакомиться наконец со всей вашей семьей. Мистер N., стиснув зубы, быстро поворачивается и захлопывает за собой дверь. — Папа, подожди! Грейер пытается догнать отца, но чашка с виноградным соком выскальзывает из рук, фиолетовые капли падают на рубашку, а на бежевом ковре расплывается огромное пятно. Немедленно поднимается суматоха. Множество пальцев тянется к Грейеру с бумажными салфетками, смоченными минеральной водой. Он жалобно хнычет. — Няня, буду вам крайне благодарна, если вы станете повнимательнее приглядывать за ним. Пойдите умойте его. Я буду ждать в машине, — цедит миссис N., ставя нетронутую чашку с кофе на стол, словно отказавшаяся от яблока Белоснежка. Она величественно плывет к двери, но оборачивается и растягивает губы в сияющей улыбке, предназначенной секретаршам: — До следующей недели! На следующий день, после обеда, Грейер, слезая со стульчика, объявляет о своих планах: — Славить Христа. — Что? в чем не бывало подплывает к миссис N. Облегающий фланелевый костюм оставляет ровно столько простора воображению, сколько наряд, бывший на ней в вечер Хэллоуина. — Я что-то слышала о печенье, — объявляет она, но тут в зал врывается приземистая брюнетка, подтолкнувшая всех нас почти к самому столу. — Миссис N., — бормочет брюнетка, слегка задыхаясь. — Джастин! Веселого Рождества! — приветствует миссис N. — Привет, веселого Рождества, не хотите пойти на кухню? Выпить кофе? — Что за глупости, Джастин! — улыбается мисс Чикаго. — Кофе и здесь есть. Она подходит к столику с хромированным чайником и пластиковыми чашками. — Не узнаешь, с чего это они так тянут с этими цифрами? — Уверены, что не хотите пойти со мной, миссис N.? — Джастин? Мисс Чикаго поднимает бровь, и Джастин медленно бредет к двойным дверям. — Мы не слишком рано? — справляется миссис N. — Рано? — удивляется мисс Чикаго, наливая две чашки кофе. — О чем вы? — О семейной рождественской вечеринке. — Но это же на следующей неделе! Странно, разве муж не сказал вам? Какой стыд! — Она со смехом протягивает ей чашку. Грейер протискивается мимо голых коленей мисс Чикаго с явной целью пробраться к другому концу стола и выманить у секретарш парочку печений. — Э… да… должно быть, муж перепутал даты… — лепечет миссис N. заикаясь. — Мужчины! — фыркает мисс Чикаго. Миссис N. перекладывает пластиковую чашку в левую руку. — Простите, мы с вами знакомы? — Лайза. Лайза Ченович, — улыбается мисс Чикаго. — Исполнительный директор чикагского филиала. — Вот как… очень рада. — Простите, что не смогла быть на вашем званом ужине: я слышала, что все было замечательно. К сожалению, ваш муж — настоящий рабовладелец! Настоял, чтобы я немедленно вернулась в Иллинойс. Она наклоняет голову набок и сыто улыбается, словно кошка, сожравшая канарейку. — Подарочные пакеты — просто чудо. И всем ужасно понравились ручки. — Вот как… Миссис N., словно защищаясь, поспешно прикрывает рукой ключицы. — Вы работаете с моим мужем? Я немедленно решаю, что моя святая обязанность — помочь Грейеру выбрать обсыпанного сахаром оленя. — Я возглавляю команду, занимающуюся слиянием с «Мидвест мьючел». Ну не ужас ли?.. Впрочем, вы, конечно, уже все знаете. — Совершенно верно, — кивает миссис N., но голос выдает ее неуверенность. — Поверьте, было совсем нелегко заставить их согласиться на восемь процентов. Такой успех! Должно быть, эта история доставила вам немало бессонных ночей, — продолжает она, сочувственно покачивая своей тициановской головкой. — Но я сказала ему, что, если отодвинуть дату распродажи и сэкономить издержки на ликвидацию, они могут дрогнуть. Они в самом деле дрогнули. Подняли лапки и уже не сопротивлялись. Миссис N. стоит очень прямо, крепко сжимая чашку. — Да, он очень много работает. Мисс Чикаго направляется к нашему концу стола, бесшумно ступая лодочками из кожи ящерицы по мягкому ковру. — А ты — Грейер. Помнишь меня? — спрашивает она наклоняясь. — Я хочу славить Христа. Устрою свое собственное Рождество. Я стучу в дверь, ты открываешь, и я изливаю сердце в песне. Удивительно, что он все запомнил! Целая неделя прошла с того вечера у бабушки, но она, очевидно, каким-то образом умеет оставаться в душах и памяти встреченных на долгом пути людей. — Ладно, за какую дверь мне встать? — Моей ванной, — бросает он на ходу, решительно устремляясь к своему крылу. Я иду следом и, как велено, встаю за дверью ванной. Слышится тихий стук. — Да? Кто там? — НЯНЯ, ты должна просто открывать дверь! Ничего не говори, открывай, и все! — Есть, сэр! Слушаюсь! Я сажусь на край ванны и принимаюсь изучать волосы в поисках посеченных концов, подозревая, что игра, похоже, сильно затянется. Снова стук. Я подаюсь вперед и толкаю дверь, едва не сбив Грейера с ног. — НЯНЯ, как не стыдно! Ты меня чуть не ударила! Нехорошо! Давай снова. Одиннадцать стуков спустя я наконец все делаю правильно и вознаграждаюсь оглушительным воплем, призванным изобразить «С днем рождения» и сотрясающим оконные стекла. — Гровер, почему бы тебе заодно не потанцевать? — спрашиваю я, когда последние звуки затихают. — Им понравится! При этом я надеюсь, что благодаря движениям он немного истощит свою неутомимую энергию, устанет и скорее успокоится. — Христославы не танцуют. Они изливают сердце в песне, — наставительно поясняет он, подбочениваясь. — Закрой дверь, и я постучу. Значит, все сначала! Мы славим Христа примерно с полчаса, пока я не вспоминаю о присутствии домоправительницы Конни и не посылаю Грейера к ней. Он мчится по квартире, во все легкие распевая «С днем рождения», перекрывая ревущий пылесос, а после пяти раундов с Конни снова возвращается терзать меня. — Хочешь поиграть в карты? — Нет. Хочу славить Христа. Идем в ванную. — Только если ты будешь танцевать. — Ну уж нет, НИКАКИХ танцев, пока я славлю Христа! — Пойдем, мистер, позвоним бабушке. Один короткий звонок, и Грейер уже и танцует, и поет: «Пришли Христа мы славить средь зелени ветвей». Меня осеняет чудесная идея. Пока я в последний раз осматриваю христославский наряд Грейера перед выходом на большую сцену (водолазка в зеленую и красную полоску, фетровые оленьи рога, яркие подтяжки), врывается миссис N. в сопровождении нагруженного коробками Рамона. Ее щеки раскраснелись, глаза блестят. — О, что там только творится! Зоопарк, настоящий зоопарк. Я едва не подралась с женщиной в «Хамачер Шлеммер», — положите сюда, Рамон, — из-за последнего штопора. Но все же вовремя опомнилась и уступила: не стоит опускаться до ее уровня. По-моему, она приезжая. Кстати, я нашла у Гуччи изумительные бумажники. Интересно, в Кливленде поймут, что это Гуччи?.. Спасибо, Рамон. Надеюсь, им понравится. Грейер, что ты делал, пока меня не было? — Ничего, — бормочет он, шаркая тапочкой у стойки для зонтиков. — До обеда мы пекли печенье без сахара, украшали его, а потом разучивали гимны, и я читала ему «Ночь перед Рождеством» на французском, — поясняю я, пытаясь освежить его память. — О, замечательно! Хорошо бы кто-нибудь почитал мне! Она снимает свою норку и едва не вручает Району. — Это все, Рамон, спасибо. А ты, Грейер, чем займешься? — Я собиралась позволить Грейеру попрактиковаться в пении гимнов… — Хочу славить Христа! — …петь для пожилых людей, тех, кто живет в этом доме и кому не хватает праздничного веселья. Миссис N. ослепительно улыбается: — О, превосходно! Какой у меня хороший мальчик! И кроме того, это его з-а-й-м-е-т. У меня столько дел! Развлекайтесь! Я позволяю Грейеру нажать кнопку лифта. — Какой этаж, няня? — Давай начнем с твоего друга на одиннадцатом! Приходится позвонить трижды, прежде чем из квартиры слышится «Иду!». И когда дверь открывается, я понимаю, что не зря терпела полуторачасовую «практику». Г.С. возникает на пороге в выцветших зеленых шортах и поношенной футболке, протирая заспанные глаза. — ВОТ ПРИШЛИ ХРИСТА МЫ СЛАВИТЬ, ВОТ ПРИШЛИ ХРИСТА МЫ СЛАВИТЬ СРЕДИ ЗЕЛЕНИ ВЕТВЕЙ! Покрасневший от натуги Грейер раскачивается, дирижируя себе так усердно, что рога кивают в такт. На какую-то секунду мне даже показалось, что вот сейчас он в самом деле изольет свое сердце в песне. — ПУСТЬ РАДОСТЬ И ЛЮБОВЬ ПРИДУТ К ВАМ! Его голосок разносится по вестибюлю, отражаясь от любой поверхности, так что кажется, здесь собрался хор темпераментных христославов. Нет… что-то вроде буйства. Ошибочно предположив, что гимн подходит к концу, Г.С. наклоняется и открывает рот. — И ГОСПОДЬ БЛАГОСЛОВИТ ВАС!!! Беспечность дорого стоила Г.С., поскольку Грейер, потея от усилий и брызжа слюной, выдает еще более громкий финал. — Что же, Грейер. И тебе доброго утра. Грейер бессильно плюхается на пол, пытаясь отдышаться. Я очаровательно улыбаюсь. Будем откровенны: у меня тут своя цель имеется. Я здесь, чтобы назначить Свидание. Настоящее Свидание со временем, местом и всем остальным. — Мы ходим по квартирам с рождественскими гимнами… — начинаю я. — Славим Христа, — пищит тонкий раздраженный голос откуда-то с пола. — Славим Христа по всему дому. — А можно мне теперь печенье? Грейер садится, исполненный решимости получить награду. — Конечно, — кивает Г.С. — Входите. Не обращайте внимания на мой вид. Так и быть, если ты настаиваешь. Мы следуем за облаченным в шорты хозяином в точно такую же квартиру, как и у N., только двумя этажами выше. То есть расположение комнат такое же, но обстановка… никогда бы не подумала, что мы находимся в одном и том же здании. Стены в прихожей выкрашены в кирпично-красный цвет и декорированы в стиле «Нэшнл джиогрэфик», то есть черно-белыми снимками, развешанными между расписными циновками. На полу выстроились кроссовки, весь ковер в собачьей шерсти. Мы проходим на кухню и едва не спотыкаемся об огромного седеющего желтого Лабрадора, растянувшегося на полу. — Грейер, ты ведь знаешь Макса, верно? Грейер садится на корточки и с нехарактерной для него нежностью гладит уши Макса. Собачий хвост дружелюбно барабанит по кафелю. Я оглядываюсь: вместо пустого пространства посреди кухни, как у миссис N., здесь стоит старый обеденный стол, с одного конца загроможденный выпусками «Тайме». — Печенье? Кто-нибудь хочет печенья? — спрашивает ГС, размахивая расписанной рождественскими сюжетами банкой печенья от Дейвиса, которую выхватил из горы праздничной выпечки на буфете. Грейер немедленно мчится к нему, а я вынуждаю себя сосредоточиться. — Только одно, Гровер. — О Господи! — Хочешь молока? Г.С. лезет в холодильник и наливает полный стакан. — Большое спасибо, — говорю я. — Эй, Грейер, может быть, ты хочешь что-то сказать нашему хозяину? — Спасибо, — мямлит он с полным ртом. — Нет, парень, это тебе спасибо. Самое малое, что я могу сказать после такого мощного исполнения. — Он улыбается мне: — Даже вспомнить не могу, когда мне пели в последний раз, если не считать дня рождения. — Я и сейчас могу! Могу спеть «С днем рождения». Грейер ставит стакан на пол и складывает перед собой руки, готовясь начать. — Погоди-ка! Здесь мы уже все спели, — вмешиваюсь я. — Грейер, сегодня у меня не день рождения. Но обещаю пригласить тебя, чтобы ты спел. «Надеюсь, и меня тоже». — Ладно. Пойдем, няня. Пора славить Христа. Пойдем. Грейер вручает Г.С. пустой стакан, вытирает губы рукой в перчатке и направляется к двери. Я без всякой охоты поднимаюсь из-за стола. — Простите, что так и не добралась до вас той ночью. Вечеринка затянулась допоздна. — Пустяки, вы ничего не потеряли. В «Затем» был закрытый прием, так что мы просто пошли поесть пиццы в «Рубин». В тот «Рубин», что находится ровно в двадцати футах от моего крыльца?! Что за невезение! — Сколько вы пробудете дома? — спрашиваю я не моргнув глазом. — НЯ-НЯ! Лифт пришел! — Всего неделю. А потом мы летим в Африку. Лифт ждет, мое сердце колотится. — Что же, если будете свободны в этот уик-энд, я пока никуда не уезжаю, — бормочу я, ступив в кабину. — Договорились, — отвечает он от двери. — Договорились! Я киваю головой, и дверь закрывается. — ДОГОВОРИЛИСЬ, — распевает Грейер, разогреваясь к следующему концерту. Едва сдерживаясь, чтобы не написать свой телефон на клочке бумаги и подсунуть под его дверь, я покидаю дом 721 на Парк-авеню, зная, что шансы увидеть Г.С. до того, как он отправится в Африку, равны нулю. Черт! Вечером я заставляю Сару, приехавшую домой на рождественские каникулы, сопровождать меня на праздничную вечеринку, которую устраивают мои однокурсники. Вся квартира увешана яркими фонариками в форме перца-халапеньо, и кто-то наклеил вырезанный из бумаги огромный пенис на изображение Санта-Клауса в гостиной. Меньше пяти минут уходит на то, чтобы решить, что нас не прельщают светлый «Будвайзер», охлаждающийся в ванне, горсть кукурузных чипсов в прозрачной мисочке, а также великодушные предложения быстрого орального секса от мальчиков из студенческого братства. Мы встречаем Джоша на лестнице. — Тоска? — осведомляется он. — Это как посмотреть, — поясняет Сара. — Конечно, я, как и все девушки, обожаю играть в стриптиз, но… — Сара! — восклицает Джош, обнимая ее. — Вперед, я уже облизываюсь! Несколько часов спустя я, ослабевшая от мартини и переживаний, сижу в угловой кабинке «Затем» и пересказываю Саре историю с рождественскими песнями, пока Джош клеит какую-то модную девицу у стойки бара. — А потом… он дал ему печенье. Это должно что-то означать, верно? Мы обсасываем каждый нюанс пятиминутной беседы, пока окончательно не лишаем встречу всякого смысла, даже если таковой до этого и присутствовал. — А потом он сказал «договорились», и я ответила «договорились». Субботнее утро я встречаю лежа в туфлях на кровати, с жутким похмельем и ужасным сознанием того, что у меня остался всего один день, чтобы купить подарки для родных, семейства N. и тех малышей, за которыми я присматривала все эти годы. Девочки Глисонов уже прислали две позолоченные ручки и камешек, на котором краской выведено мое имя. Пора ответить тем же. Нужно собраться и встать. Я пожираю тост с томатным соусом, выпиваю литр воды, заглатываю двойной эспрессо в угловом кафе, и тру-ля-ля! Жива, готова к подвигам и полна Праздничного Духа. Час спустя я вываливаюсь из «Варне энд Ноубл джуни-ор», облегчив бумажник на добрых сто пятьдесят долларов. Волей-неволей приходится заняться математикой. Шагая по Парк-авеню, я складываю, делю, умножаю… Черт с ним, с Парижем, мне позарез необходим этот дурацкий бонус, чтобы выкрутиться и оплатить радости Рождества! Направляюсь вниз, по Мэдисон-авеню, в «Бергдорф», купить свечу от Риго для миссис N. Пусть самую крошечную, но она по крайней мере поймет, что это не дешевка. Стоя в очереди за самым главным — серебряной оберткой, я стараюсь сообразить, что подарить четырехлетнему Малышу, у которого все есть. Что может сделать его по-настоящему счастливым, кроме появления отца, согласившегося украшать верхние ветки? Ну… может, ночник? Потому что он боится темноты. Или рамку для автобусного билета, в которую можно положить знаменитую карточку, прежде чем она распадется на молекулы. Поскольку я как раз нахожусь на углу 55-й улицы и Пятой авеню, логичнее всего перейти улицу, где в «Сворсе» имеется гигантская секция «Улицы Сезам», и отыскать там ночник в виде Гровера, но я не могу, не могу, не могу. И спорю с собой, что быстрее: поехать на поезде в Куинс, в другой магазин игрушек, или рискнуть окунуться в бедлам, творящийся на площади в несколько тысяч футов, всего в квартале отсюда. Вопреки здравому смыслу тащусь через Пятую авеню, чтобы встать в очередь, где, похоже, мерзнет целое население штата Небраска, прежде чем высокий игрушечный солдатик помогает мне миновать вращающиеся двери. — Добро пожаловать в наш мир. Добро пожаловать в наш мир. Добро пожаловать в наш мир, — монотонно и неустанно бубнят скрытые динамики, отчего звуки словно теряют реальность и превращаются в пискливое пение, как будто исходящее у меня из головы. И даже оно не в силах заглушить надсадные вопли: — Но я это хооооочу! Кууупи!!! А ведь на этом этаже только плюшевые игрушки! Зато наверху царит полный хаос: дети стреляют из лазерных автоматов, швыряются игрушками, спортивным снаряжением, толкаются, дерутся… Я смотрю на родителей. На их лицах такое же смиренно-мученическое выражение, как у меня: «Ничего не поделаешь, придется через это пройти» Продавцы, отправляющиеся на ленч, осторожно пробираются сквозь толпу, очевидно, надеясь выйти из испытания без видимых физических увечий. Я почти ползу в угол «Улицы Сезам», где распростерлась на полу маленькая девочка лет трех, громко рыдающая от несправедливости всего сущего. — Может, Санта принесет это тебе, Салли. — НееееЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ! — воет она. — Чем могу помочь? — спрашивает продавщица, нацепившая красную блузку и застывшую улыбку. — Ищу ночник-Гровер. — По-моему, мы продали всего Гровера. После получасового стояния в очереди что-то подсказывает мне, что это не совсем так. — Давайте посмотрим. — Да, давайте. Мы идем в секцию ночников, где перед нами предстает целая стена Гроверов. — Простите, все сразу же ушло, — говорит она, качая головой, и поворачивается, чтобы отойти. — Да вот же он, — произношу я, поднимая ночник. — А-а, этот синий парень? Именно синий! Нет, не стоит заводиться. Никто в «Варне энд Ноубл джуниор» даже не слышал о «Дил-дил-крокодил». Да и тут то же самое. Не драться же теперь с ней! Стоя в очереди на упаковку подарков, я пользуюсь возможностью попрактиковаться на рыдающих детишках в трансцендентальной медитации. В понедельник утром миссис N. просовывает голову в кухню, где я режу фрукты. — Няня, вы мне очень Нужны. Я ездила в «Сакс» за подарками для обслуги и, как последняя дурочка, забыла чеки на бонус. Я оставила пакеты в камере хранения и поэтому прошу вас вложить туда чеки. Только, умоляю, не перепутайте. На конверте написаны имена. Джастин получает сумочку от Гуччи, миссис Баттерс — хозяйственную сумку, домоправительница — спортивную, а бумажники — для преподавателей музыки и французского. Обязательно потребуйте подарочную обертку и скорее возвращайтесь домой, лучше на такси. — Без проблем, — откликаюсь я, взволнованно прикидывая, куда впишусь сама. Между Гуччи и спортивной сумкой?! Во вторник Грейер пригласил в гости Эллисон, очаровательную китаяночку из своего класса, которая с гордостью объявляет всем любопытным, что у нее два папы! — Здравствуйте, няня, — неизменно приветствует она, приседая. — Как ваши занятия? У вас шикарные туфли. Она просто убивает меня! Стоит мне приняться за мытье кружек из-под горячего какао, как звонит телефон. — Алло? — говорю я, аккуратно вешая полотенце на дверку духового шкафа. — Нэнни? — нерешительно шепчет кто-то. — Да, — отвечаю я растерянно. — Это Джастин, из офиса мистера N. Я так рада, что застала вас! Не могли бы вы сделать мне одолжение? — Разумеется, — отвечаю я. — Мистер N. просил меня выбрать кое-что для миссис N., а я не знаю точно, какого дизайнера и какие цвета она предпочитает. Похоже, бедняжка в полной панике. — Не знаю, — бормочу я, озадаченная. И почему не смогла запомнить вкусы и размеры работодательницы? — Погодите немного. Я иду в хозяйскую спальню и беру отводную трубку. — Джастин! — Да? — шепчет она. «Интересно, где она прячется? Под столом или в дамской комнате?» — Ждите, сейчас пойду в чулан. На самом деле «чулан» — это большая шоколадно-коричневая гардеробная с длинной бархатной скамьей. Паранойя миссис N. дошла до такой степени, что она твердо убеждена, будто я не только ежедневно шарю здесь, но и прямо в эту минуту надеваю ее нижнее белье. На самом деле я обливаюсь холодным потом и гадаю, не стоит ли попросить Джастин перезвонить через несколько минут, а самой пока связаться с миссис N. и убедиться, что в данный момент она далеко-далеко от дома. Но несмотря на все страхи, я принимаюсь ворошить содержимое шкафов и отвечать на вопросы Джастин: — Размер два… Эррера… Ив Сен-Лоран… Обувь — семь с половиной, Феррагамо, Шанель… Сумочки все от Гермеса, никаких внешних карманов, и она ненавидит «молнии»… Не знаю, может быть, жемчуг? Она любит жемчуг. И так далее и тому подобное. — Вы моя спасительница! — изливается Джастин. — Да, еще одно. Грейер занимается химией? — Химией? — Мистер N. велел купить ему набор для химических опытов и туфельки от Гуччи. — Да ну? Мы дружно смеемся. — «Король-лев», — поясняю я. — Он обожает все, что имеет отношение к «Королю-льву», «Аладдину», «Винни-Пуху». Ему ведь всего четыре. — Еще раз спасибо, Нэнни. Веселого Рождества! Повесив трубку; я оглядываю гору кашемировых свитеров. Подумать только, для каждого выделены отдельная обертка и чистый ящичек! Целую стенку занимают туфли, в которые втиснуты атласные треугольнички. На вешалках-тремпелях висят ряды осенних, зимних и весенних костюмов, рассортированных слева направо по оттенкам, от светлых к темным. Я нерешительно выдвигаю ящичек. Каждая пара трусиков или чулок, каждый лифчик лежат в застегивающихся на «молнию» мешочках с этикетками: «Лифчик, Анро, белый», «Чулки, Фогал, черные». С ума сойти! В дверь звонят, и я подскакиваю футов на шестнадцать, Немного прихожу в себя, только когда Грейер впускает Генри, отца Эллисон. Закрываю ящичек и спокойно выхожу в холл, где Генри ошеломленно наблюдает, как Грейер и Эллисон пытаются удушить друг друга новыми шарфами. — О'кей, Элли, я начинаю готовить ужин. Пойдем со мной, поможешь. Ему наконец удается поймать ее, зажать между коленями и завязать шарф. Я снимаю с вешалки ее маленькое суконное пальтишко. Генри нахлобучивает на нее шапку, берет на руки и тащит в вестибюль. — Попрощайся с Эллисон, Грейер, — приказываю я, и он принимается энергично махать руками. — До свидания, Грейер. Спасибо за прекрасный день. Au revoir, няня! — кричит она, как только двери лифта открываются. — Спасибо, няня, — кивает Генри, разворачиваясь и случайно въезжая ботиночком Эллисон прямо в еще одного члена семьи N. Миссис N. охает и отскакивает. — Мне так жаль, — извиняется Генри, видя, что Эллисон от страха зарылась личиком в его шею. — О, ничего страшного, все в порядке. Весело было? — Да! — дружно орут дети. — Что же, — бормочет Генри, — пора готовить ужин. Ричард скоро вернется. А мне нужно еще снять с антресолей украшения. — Ваша няня выходная? — спрашивает миссис N. с понимающей улыбкой. — О, у нас нет няни… — Зато у нее целых два папы, чтобы вешать игрушки, — вмешивается Грейер. — Боже, — поспешно вмешивается миссис N., — как же вы справляетесь? — Ну… вы понимаете, детство бывает только раз. — Да, — сухо цедит она. — Грейер, попрощайся. — Я уже, ма. Ты опоздала. Двери смыкаются. Этим же вечером, только гораздо позже, я еду вниз, полусонная, мечтающая о прогулке по набережной Сены под звуки «Жизни в розовом цвете». Двадцать второе декабря, двадцать минут первого ночи. Еще двадцать четыре часа, и впереди целый свободный месяц с денежками в кармане. — Спокойной ночи, Джеймс, — прощаюсь я со швейцаром как раз в ту минуту, когда он открывает дверь для Г.С., розовощекого, с пакетом из бакалеи. — Привет. Только с работы? — спрашивает он улыбаясь. — Угу. Ох, только бы продержаться, не стоять перед ним с собачьими глазами и высунутым языком! — Здорово вы Христа славили! Это ты его научила? — Впечатляет? — осторожно спрашиваю я, стараясь не улыбаться. «Довольно трепотни, где мое свидание?!» — Слушай, — начинает он, разматывая шарф, — ты сейчас свободна? Мне нужно сбегать наверх. Ма на ушах стоит с этой рождественской выпечкой, а у нас ваниль кончилась. «Ох! Сейчас?!» «Ладно, я на все согласна». — Да, конечно. Пока цифры на маленьком табло бегут от одиннадцати и обратно, я быстро подлетаю к зеркалу и начинаю с безумной скоростью прихорашиваться. Надеюсь, я не окажусь занудой. Надеюсь, и он не зануда. Я пытаюсь вспомнить, брила ли ноги утром. «Черт, я с ума сойду, если он все-таки зануда. И хорошо бы отказать ему в эту ночь. Нельзя же сразу укладываться с ним в постель». Заметив, что лифт почти спустился, я наскоро накладываю блеск на губы. — Эй, ты уже поела? — спрашивает он, когда Джеймс открывает нам дверь. — Спокойной ночи, Джеймс! — восклицаю я не оборачиваясь. — Это зависит от того, что ты подразумеваешь под едой. ЕСЛИ назвать ужином горсть крекеров и пару тортеллини без соуса, тогда я сыта по горло. — Куда пойдем? — Ну… Я задумываюсь. — Единственные заведения, где кухни еще открыты, — это кафе при гостиницах и пиццерии. Выбирай. — «Пицца» звучит неплохо. Как по-твоему? — Все, что не в этом здании, звучит потрясно! — Садись на мою куртку, — предлагает он, закрывая пустую коробку из-под пиццы. Ступеньки Метрополитен-музея заледенели, и холод просачивается сквозь джинсы. — Спасибо. Я подкладываю под себя голубую ткань с начесом и провожу взглядом вдоль Пятой авеню, пока не натыкаюсь на мерцающие огоньки отеля «Стенхоуп». Г.С. вытаскивает из бумажного пакета мороженое в белой коробочке. — Ну, как работается на девятом этаже? — Тоскливо и странно. В этой квартире столько же праздничного тепла, сколько в морозилке, а снеговик бедняги Грейера в одиночестве висит в его шкафу, потому что она не позволяет ему повесить игрушку где-то еще. — Да, она всегда казалась мне слишком нервозной. — Ты и понятия не имеешь, каково это, а с проклятыми праздниками… уж лучше каждый день заниматься строевой подготовкой под началом сержанта… — Да ну, неужели все так плохо? — удивляется он, подталкивая меня коленом. — Прости? — Я часто сидел с детьми именно в этом доме. Покормишь их, поешь сам, поиграешь в игры… — О Господи, какое отношение это имеет к моей работе? Я провожу с этим ребенком больше времени, чем его собственные родители! Я чуть отодвигаюсь от Г.С. и обиженно шмыгаю носом. — А как насчет уик-эндов? — У них кто-то есть в Коннектикуте. Они остаются с ним наедине только по пути туда и обратно, да и то по ночам, когда он спит! И никогда не собираются всей семьей. Я думала, они ждут праздника, чтобы побыть вместе, но нет! Миссис N. целыми днями в бегах, а нас гоняет по всему городу, лишь бы выпихнуть собственного ребенка из дома! — Но сейчас повсюду столько классных развлечений, особенно для малышни! — Ему четыре года! Он заснул на «Щелкунчике», «Рокетс»[37] напугали его до смерти, а пока мы три часа ждали в очереди, чтобы посмотреть на Санту в «Мэйси», бедняга весь покрылся крапивницей. Но в основном мы торчим в очередях в туалет. Повсюду. И такси не найдешь, и… — По-моему, ты определенно заслужила мороженое, — объявляет Г.С, вручая мне ложку. Меня одолевает смех. — Извини, но за последние сорок восемь часов я впервые говорю с человеком, не нагруженным пакетами. Просто это Рождество меня немного достало. — Не говори так! Подумай, какое это чудесное время года! И нам определенно повезло жить в большом городе: столько огней и людей вокруг. Он показывает на сверкающие рождественские украшения вдоль Пятой авеню. Я тычу ложечкой в мороженое и гоняюсь за карамельным завитком. — Ты прав. Еще две недели назад я бы сказала, что это мой любимый праздник. Мы передаем друг другу мороженое и любуемся рождественскими венками в окнах «Стенхоупа» и маленькими белыми лампочками, горящими над навесом. — Похоже, ты из тех, кто любит праздники. Я краснею. — Ну… День древонасаждений, пожалуй, единственный, когда я отрываюсь на всю катушку. Он придвигается ближе. — Все еще считаешь меня мудаком? — Я никогда не говорила, что ты мудак, — улыбаюсь я в ответ. — Вернее, мудак по ассоциации. — Скорее… АААААААА!!! ОН МЕНЯ ЦЕЛУЕТ!!!!!! — Привет, — тихо говорит он, почти касаясь моего лица губами. — Привет. — Не можем мы, ну пожалуйста, начать сначала и навсегда-навсегда забыть «Доррианс»? Я снова улыбаюсь. — Привет, я Нэн… — Няня! Няня! — Она самая. Что? — Твоя очередь! Бедный Грейер, ему в третий раз приходится возвращать меня со ступенек Метрополитен-музея, где мой мозг, кажется, постоянно обосновался. Я передвигаю пряничного человечка из оранжевого квадрата в желтый. — Так и быть, Гров, но это последняя партия, а потом придется примерить одежду. — О Господи! — Ну же, не капризничай, это очень весело. Можешь устроить для меня небольшой показ мод. На кровати громоздится весь гардероб Грейера, оставшийся с прошлого лета, и мы пытаемся определить, что еще годится для носки: нужно же как следует снарядить его к каникулам. Я понимаю, что ему вряд ли захочется проводить таким образом свой последний день со мной, но приказ есть приказ. Убрав игру, я становлюсь на колени и помогаю ему надевать и снимать шорты, рубашки, плавки и самый крохотный в мире синий блейзер. — Ой! Слишком мала! Больно! — ноет он, оглядывая ручонки, перехваченные, как сосиска в булке, резинками белой футболки «Лакост». — Ладно-ладно, я уже снимаю, потерпи. Я извлекаю его из футболки и протягиваю крахмальную сорочку от «Брукс бразерс». — Эта мне не слишком нравится, — говорит он, покачивая головой, и медленно добавляет: — Думаю… из нее я уже вырос. Я осматриваю пуговки на рукаве и жесткий воротничок. — Тут ты прав. Действительно вырос. Наверное, тебе больше не следует ее носить. Я заговорщически подмигиваю, складываю отвергнутую одежку и присоединяю к груде таких же. — Няня, мне скучно, — хнычет он, сжимая ладонями мои щеки. — Больше никаких рубашек. Давай поиграем в «Кэнди лэнд»! — Ну пожалуйста, еще разочек, Грейер! Я натягиваю на него блейзер. — А теперь пройдись по комнате, туда и обратно! Давай посмотрим, какой ты шикарный! Он смотрит на меня как на сумасшедшую, но все же отходит, оглядываясь каждые несколько шагов, дабы убедиться, что тут нет никакого подвоха. — Ну же, малыш, жми! — ору я, когда он доходит до стены. Грейер оборачивается и с подозрением взирает на меня, пока я не вскидываю воображаемую камеру и начинаю делать снимки. — Давай, малыш, давай! Ты просто класс! Покажи, на что способен. Он картинно раскидывает руки. — Йо-хо! — визжу я, словно Арнольд Шварценеггер, который уронил свое полотенце, выходя из ванной. Грейер хихикает и принимает театральные позы. — Ты веикоепен, даагой, — картавлю я театрально и, наклонившись, чтобы снять блейзер, чмокаю воздух возле его щек. — Ты правда скоро вернешься, няня? Завтра? — Давай еще раз взглянем на календарь, чтобы проверить, сколько времени у тебя уйдет на Багамы… Мы склоняемся над Календарем Няни, сделанным мной собственноручно. — А потом Аспен, где будет настоящий снег и ты сможешь кататься на санках и лепить снежных ангелов и снеговиков. Вот увидишь, как там будет весело! — Где вы? — окликает миссис N. Грейер мчится в холл, а я задерживаюсь, чтобы сложить последнюю рубашечку, и только потом иду следом. — Как прошел день? — жизнерадостно осведомляется она. — Грейер очень хорошо себя вел. Мы примерили все, — сообщаю я, прислонившись к косяку. — Те вещи, что на постели, можно брать с собой. — Превосходно! Большое вам спасибо. Грейер подпрыгивает перед миссис N. и дергает ее за шубу из норки. — Пойдем смотреть мое шоу! Скорее! — Грейер, о чем мы договаривались? Ты помыл руки? — спрашивает она, уклоняясь от объятий. — Нет, — признается он. — Как же в таком случае можно трогать мамину шубу? А теперь посиди спокойно. У меня для тебя сюрприз от папы! Она принимается рыться в пакетах и вытаскивает ярко-синий тренировочный костюм. — Ты ведь знаешь, что в будущем году пойдешь в школу для больших мальчиков? Папе очень понравился Колледжиет. Она вертит в руках костюм, чтобы показать ярко-оранжевые буквы. Я выступаю вперед и помогаю Грейеру натянуть его через голову. Она отступает, пока я закатываю рукава вокруг запястий аккуратными пончиками. — О, папа будет так счастлив! Грейер в полном восторге, он разводит руками и принимается выламываться, как в спальне. — Милый, не маши руками, — сокрушенно замечает мать, — это неприлично. Грейер вопросительно смотрит на меня. Она замечает его взгляд. — Грейер, пора прощаться с няней. — Не хочу! — упрямится он, вставая перед дверью и скрещивая руки. Я снова встаю на колени: — Всего на несколько недель, Грейер. — НЕЕЕЕЕТ! Не уходи! Ты пообещала поиграть со мной в «Кэнди лэнд»! Сама обещала! По его щекам уже катятся слезы. — Эй, хочешь свой подарок сейчас? — спрашиваю я. Подхожу к чулану, набираю воздух в легкие, изображаю сияющую улыбку и вынимаю пластиковый пакет, который еще утром принесла с собой. — Это для вас. Веселого Рождества! — говорю я миссис N., протягивая сверток из «Бергдорфа». — О, что вы, не стоило, — произносит она, кладя сверток на стол. — У нас тоже кое-что есть для вас. — Неужели? — ахаю я с притворным удивлением. — Грейер, пойди принеси подарок для няни. Он убегает. Я отдаю ей еще один сверток. — А это для Грейера. — Няня, вот твой подарок, няня! Веселого Рождества, няня! — тараторит Грейер, отдавая мне коробочку с эмблемой «Сакса». — Большое спасибо. — А где мой? Где мой? — подпрыгивает он. — У твоей мамы, и можешь открыть его, когда я уйду. Я торопливо накидываю пальто, поскольку миссис N. уже держит лифт. — Веселого Рождества, — говорит она на прощание. — До свидания, няня! — кричит Грейер, беспорядочно размахивая руками. — До свидания, Грейер! Веселого Рождества. У меня не хватает терпения дождаться, пока лифт спустится вниз. Я воображаю Париж, и сумочки, и бесконечное множество поездок в Кембридж. Но сначала раскрываю открытку и читаю: Я разрываю упаковку, вскрываю коробочку и начинаю рыться в цветных бумажных салфетках. Никакого конверта. О Боже, никакого конверта! Я переворачиваю коробочку. Тонны салфеток разлетаются в разные стороны, и наконец на пол лифта с легким стуком падает что-то черное и мохнатое. Я падаю на колени и набрасываюсь на это черное, как собака на кость. Разгребаю яркую груду салфеток, нахожу свое сокровище, и… и… и… это меховые наушники. Всего лишь наушники. Только наушники. Наушники! НАУШНИКИ!!!!! |
||
|