"Меррик" - читать интересную книгу автора (Райс Энн)

23

Он все сделал очень тщательно.

Вытащил гроб – поистине старинную реликвию – и отнес его на задний двор городского дома на Рю-Рояль, в весьма уединенное место, огороженное высокой стеной.

В доме он оставил прощальное письмо, положив его на письменный стол, которым одно время пользовались все мы – я, Лестат и Луи. Затем он спустился во двор, снял с гроба крышку и лег в него, отдавшись на волю лучей утреннего солнца.

Его предсмертная записка была адресована мне.

"Если я не ошибаюсь, солнечный свет сожжет меня дотла. Я недостаточно стар, чтобы получить всего лишь сильные ожоги, и недостаточно молод, чтобы оставить после себя кровавую плоть и вынудить кого-то ее убирать. Я превращусь в пепел, как когда-то превратилась в пепел Клодия, и ты, мой дорогой Дэвид, должен развеять этот пепел. Сделай это в память обо мне.

Сомнений в том, что я наконец-то обрету мир и покой, у меня нет. И ты станешь свидетелем моего окончательного освобождения. Прежде чем найти мои останки, ты уже повидаешься с Меррик и познаешь меру моего предательства и меру моей любви.

Да, я признаю, что создал из Меррик вампира. И совершил столь ужасное деяние из любви. Не могу тебе лгать. Но если это имеет хоть какое-то значение, то позволь уверить тебя, что поначалу я намеревался только испугать ее, подвести к смерти так близко, чтобы она сама взмолилась о пощаде, и тем самым удержать на краю.

Но все свершилось слишком быстро – едва успев начаться. Я поддался своим амбициям и желаниям. А теперь, оставаясь все тем же романтично настроенным глупцом, каким был всегда, оставаясь поборником сомнительных действий, совершенно не умея соизмерять свои желания и цену, которую за них приходится платить, я поручаю твоим заботам свое изумительное создание – Меррик, которую, я знаю, ты любишь всем своим мудрым сердцем.

Ты, наверное, меня возненавидишь, но прошу: передай Меррик те несколько драгоценностей и реликвий, которыми я владею. Передай ей также те живописные полотна, которые я собирал от случая к случаю в течение веков и которые успели стать шедеврами в моих глазах и в глазах всего мира. Все мало-мальски ценное должно перейти к ней, если только ты согласишься.

Что касается моего дорогого Лестата, то, когда он очнется, передай, что я ушел во тьму, не надеясь встретить его ужасающих ангелов, что я ушел во тьму, только ожидая угодить в хаос или вакуум, о которых он так часто рассказывал. Попроси простить меня за то, что я не дождался его и ушел, не попрощавшись.

А теперь о тебе, мой друг. Не надеюсь на твое прощение. И даже о нем не прошу.

Я не верю, что ты способен вернуть меня из пепла и обречь на прежние муки. Но если ты полагаешь, что справишься, и тебе действительно это удастся, значит, так тому и быть. Одно несомненно: я обманул твое доверие. Никакие заверения Меррик о ее всесильном колдовстве не могут оправдать мой поступок, хотя она на самом деле пытается уверить меня, что воспользовалась сильным приворотом. Впрочем, я ничего не смыслю в колдовстве.

Одно я понимаю, что люблю ее и не мыслю существования без нее. Но само существование теперь для меня бессмысленно.

Я ищу определенности, той самой смерти, которая унесла мою Клодию,– безжалостной, неминуемой, безусловной".

Таково было письмо, написанное ею старомодным почерком на новом пергаментном листе высокими и глубоко вдавленными буквами.

А что же тело? Неужели он был прав в своей догадке, что превратится в пепел, подобно тому ребенку, которого отдал на откуп горестной судьбе в далеком прошлом?

Нет, он ошибся.

В гробу без крышки, открытом ночному воздуху, лежали обгорелые черные останки того существа, которое я когда-то знал как Луи, – твердые на вид, как у любой древней мумии, освобожденной от бинтов. Плоть прочно облепила кости. Одежда на нем сильно обгорела, но осталась цела. Гроб тоже потемнел. Лицо и руки – да и вся фигура в целом – еще не были тронуты ветром и сохранили все мельчайшие детали.

А рядом с гробом стояла на коленях Меррик и, горестно сжимая руки, неотрывно смотрела на угольно-черное тело.

Медленно, очень медленно, она протянула руку, нежным указательным пальчиком коснулась тыльной стороны ладони Луи и тут же в ужасе его отдернула. На почерневшей плоти не осталось ни малейшей впадинки.

– Твердая, как уголь, Дэвид, – запричитала Меррик. – Как ветер может развеять эти останки? Для этого тебе придется вытащить их из гроба и растоптать каблуками. Ты не можешь так поступить, Дэвид. Скажи, что не можешь.

Я словно безумный метался возле гроба.

– Не могу! – выкрикнул я в отчаянии и уже шепотом добавил, обращаясь к Луи: – Какой печальный долг исполнять твою последнюю волю! Если бы я мог просто похоронить тебя.

– Это была бы самая ужасная жестокость, – взмолилась Меррик. – Дэвид, а может быть, он все еще жив в этой оболочке? Ты ведь лучше меня знаешь особенности вампиров. Дэвид, быть может, он все еще жив?

Я молча ходил взад и вперед, поглядывая то на Меррик, то на безжизненные останки в обугленной одежде, и время от времени, убитый горем, равнодушно смотрел на далекие звезды.

А за моей спиной тихо плакала Меррик, давая волю своим чувствам, бушевавшим в ней с новой силой, давая волю страстям, готовым захлестнуть ее с такой мощью, которая не поддается человеческим меркам.

– Дэвид... – наконец позвала она.

Я медленно обернулся и взглянул на нее сверху вниз. Она по-прежнему стояла на коленях на холодных каменных плитах, взывая ко мне, словно я был одним из ее святых.

– Дэвид, если ты надрежешь вену на запястье и позволишь своей крови упасть на него, он оживет?

– Не знаю, дорогая, не знаю. В одном уверен: он сделал, что хотел, а еще он оставил распоряжение, как мне теперь действовать.

– Но ты не можешь так просто его отпустить, – запротестовала Меррик. – Дэвид, умоляю... – Голос ее беспомощно замер.

Листья банановых деревьев зашелестели от легкого ветерка. Я повернулся и в ужасе взглянул на тело. Весь сад вокруг нас шептал и вздыхал, но тело оставалось неподвижным.

Тут налетел новый порыв ветра, гораздо сильнее. Он принес с собой запах дождя. Теплыми весенними ночами здесь часто случались дожди. Я представил, как дождевые капли омоют это каменное лицо с закрытыми глазами.

Я не мог подобрать слова, чтобы успокоить плачущую Меррик. Я не мог найти слова, чтобы излить боль своего сердца. Луи ушел или все еще здесь? Чего бы он ждал от меня теперь – не прошлой ночью, когда в предрассветных сумерках писал свое храброе письмо, а теперь, именно в эту секунду, если бы оказалось, что он заперт внутри этого обгоревшего деревянного ящика?

О чем он думал, когда взошло солнце и на него накатила смертельная слабость, прежде чем в свои права вступил жар? У него не было сил, как у древнейших из нас, выбраться из гроба и зарыться глубоко в землю. Неужели он не пожалел о содеянном? Быть может, он страдал от невыносимой боли? Неужели я ничего не смогу понять, просто всматриваясь в его неподвижное обгорелое лицо?

Я подошел к гробу. Голова Луи лежала ровно, как у любого мертвеца, которого должны предать земле. Руки были сцеплены на груди – так их мог бы сложить гробовщик. С первыми лучами солнца Луи не попытался заслонить ладонью глаза. Не попытался повернуться к смерти спиной.

Но какое значение все это имело теперь?

Возможно, ему не хватило сил что-то предпринять в последние секунды. Он оцепенел при появлении первых лучей, а потом они ослепили его и заставили закрыть веки. Осмелюсь ли я дотронуться до хрупкой почерневшей плоти? Осмелюсь ли убедиться, не опустели ли его глазницы?

Я целиком отдался этим жутким мыслям, желая только услышать какой-то другой звук, кроме тихого плача Меррик, потом подошел к железным ступеням винтовой лестницы, ведущей с балкона, опустился на ступеньку, показавшуюся мне в то мгновение самым удобным креслом, и закрыл лицо руками.

– Развеять останки... – прошептал я. – Ну почему здесь больше никого нет?

И тут, словно в ответ на мою жалкую молитву, послышался скрип каретных ворот. Тихо заныли старые петли, а потом щелкнул замок – ворота снова закрылись.

По запаху я понял, что к нам вторгся не смертный. А по шагам сразу узнал гостя: слишком часто в своей жизни я слышал эту поступь – неестественную и смертоносную. И все же я не осмеливался поверить в такое чудо, в спасение, пришедшее в минуту горя, пока во дворе не возникла фигура в бархатном пыльном камзоле. Светлые волосы были по-прежнему спутанными, фиалковые глаза сразу устремились на зловещие, отталкивающие останки.

Лестат!

Неловко ступая, словно после столь долгого бездействия тело отказывалось повиноваться своему хозяину, он приблизился к Меррик, поднявшей к нему заплаканное лицо. Такое впечатление, будто она тоже увидела Спасителя, явившегося в ответ на ее ни к кому не обращенные молитвы.

Меррик чуть отпрянула, из ее груди вырвался тихий вздох.

– Значит, вот до чего дошло, – произнес Лестат.

Голос его звучал хрипло, как в тот последний раз, когда он очнулся от своей бесконечной спячки под звуки музыки Сибил.

Лестат обернулся и взглянул на меня. Его гладкое лицо было лишено какого-либо выражения, жиденький свет с далекой улицы отразился в глазах, когда Лестат вновь посмотрел на тело в гробу. Кажется, веки его дрогнули. Точнее, мне показалось, что содрогнулось все тело, словно простейшее движение было изнурительным, словно Лестату хотелось поспешно ретироваться.

Но он не собирался нас покидать.

– Иди сюда, Дэвид, – приказал он все тем же хриплым шепотом. – Иди сюда и послушай. Я не могу ничего услышать, раз я его создал. Послушай и скажи, есть ли он там, внутри.

Я подчинился. Подошел к гробу и остановился рядом с Лестатом.

– Он как уголь, Лестат, – быстро ответил я. – Я не осмелился дотронуться до него. Может, вместе попробуем?

Медленно, как бы нехотя, Лестат наклонил голову, чтобы еще раз взглянуть на душераздирающее зрелище.

– Говорю же, кожа у него твердая, – скороговоркой произнесла Меррик. Она выпрямилась и отошла от гроба, приглашая Лестата занять ее место. – Проверь сам, Лестат. Иди дотронься до него. – В ее голосе слышалась боль.

– А ты? – спросил Лестат и, протянув руку, схватил ее за плечо. – Что ты слышишь, cherie? – хрипло спросил он.

Меррик покачала головой.

– Абсолютно ничего, – ответила она, губы ее дрожали, кровавые слезы оставляли на бледных щеках длинные полоски. – Иначе и быть не может. Как я могу что-то слышать, если он дал мне свою кровь. Я его околдовала, соблазнила. У него не было ни единого шанса нарушить мои планы. И вот результат моего вмешательства. Я могу разобрать, о чем шепчутся смертные в ближайших домах, но не слышу ни звука из этого гроба.

– Меррик, – сказал Лестат твердо, – слушай так, как ты всегда умела слушать. Побудь сейчас не вампиром, а колдуньей. Да, я знаю, он дал тебе свою кровь. Но ведь до этого ты занималась магией. – Лестат переводил взгляд то на нее, то на меня, и было видно, как растет его нетерпение. – Ну скажите же мне, хочет он вернуться или нет?

Меррик снова расплакалась. Несчастная, убитая горем, она смотрела на то, что осталось от красавца Луи.

– Быть может, он кричит, моля о жизни, – сказала она, – но я ничего не слышу. Колдунья во мне слышит только тишину. А смертная Меррик, пока оставшаяся во мне, чувствует только раскаяние. Лестат, дай ему свою кровь. Верни его.

Лестат отвернулся от нее и посмотрел на меня. Тогда Меррик схватила его руку и вновь повернула лицом к себе.

– Воспользуйся своей магией, – настойчиво потребовала она, хотя голоса не повышала, – Воспользуйся своей магией и верь в нее, как верила я, когда колдовала.

Он кивнул и успокаивающим жестом прикрыл ее руку ладонью.

– Скажи мне, Дэвид, – заговорил он все тем же скрипучим голосом. – Чего хочет он? Неужели он поступил так потому, что даровал Меррик свою кровь, а потом решил расплатиться за это жизнью?

Что я мог ответить? Разве я мог предать доверие своего друга, поведав Лестату те сокровенные мысли, которыми он делился со мной в течение многих ночей?

– Я ничего не слышу, – сказал я. – Впрочем, возможно, все дело в старой привычке – не читать его мысли, не копаться в душе, привычка позволять ему делать то, что он желает, и лишь время от времени предлагать вкусить более сильной крови, при этом не насмехаясь никогда над его слабостями. Я ничего не слышу. Ничего, но разве это имеет какое-то значение? Ночами я брожу по городским кладбищам и тоже ничего не слышу. Иногда, оказавшись в толпе смертных, я тоже ничего не слышу. И если брожу один, то бывает, не слышу даже собственного внутреннего голоса.

Я вновь взглянул на почерневшее лицо Луи. Разглядел четкую линию рта, каждую оставшуюся нетронутой волосинку на голове.

– Я ничего не слышу, – повторил я. – Однако вижу духов. Они часто приходят ко мне. Но скрыт ли дух где-то в глубине этих останков, не знаю.

Лестат покачнулся, словно от слабости, но заставил себя выпрямиться. Меня обжег стыд, когда я увидел налет серой пыли на бархатных рукавах его камзола, спутанные пряди и грязь в густых мягких волосах.

Но сейчас Лестату было не до того.

Для него имела значение только фигура в гробу. Меррик продолжала плакать, а он рассеянно обнял ее правой рукой, прижал к своему сильному телу и хрипло зашептал:

– Полно, полно, cherie. Он поступил так, как хотел.

– Но вышло все не так! – вырвалось у Меррик. – Он слишком стар, чтобы огонь одного дня прикончил его. Может быть, он сейчас заперт внутри этих обугленных останков и страшится того, что грядет. Возможно, он, как умирающий человек, слышит нас в этом смертельном трансе и не может ответить. – Она жалобно застонала и продолжила: – Он, может быть, плачет, прося нас о помощи, а мы стоим здесь и только спорим и сетуем.

– Но если я сейчас пролью свою кровь в этот гроб, что, по-твоему, случится? – спросил Лестат. – Думаешь, из этих обгорелых тряпок поднимется наш Луи? А что, если нет, cherie? Что, если мы увидим какого-нибудь искалеченного призрака, которого придется уничтожить?

– Выбери жизнь, Лестат, – сказала Меррик, отстраняясь от него, – выбери жизнь в любом ее проявлении. Выбери жизнь и верни его. Если он вновь захочет умереть, то возможность для этого всегда будет.

– Моя кровь сейчас чересчур сильна, cherie, – сказал Лестат. Он прокашлялся и смахнул пыль с собственных век, потом запустил пятерню в волосы и резко отбросил их с лица. – Моя кровь способна возродить монстра из того, что здесь лежит.

– Так сделай это! – воскликнула Меррик. – Если он захочет умереть, если он снова попросит о смерти, обещаю, что окажу ему эту последнюю услугу. – Какими обольстительными были ее взгляд и голос! – Я сварю для него зелье из ядов, настоянных на крови животных, крови диких существ. Я скормлю ему это зелье – и он уснет с восходом солнца. – Голос ее зазвучал еще более страстно. – Он уснет и если доживет до нового заката, то я стану его ночной сиделкой до тех пор, пока вновь не взойдет солнце.

Несколько секунд блестящие фиалковые глаза Лестата смотрели на нее не отрываясь. Он будто бы обдумывал ее план, а потом медленно перевел взгляд на меня.

– А ты что скажешь, любимый друг? Чего ты от меня ждешь? – спросил он, и лицо его слегка оживилось, хотя не стало менее печальным.

– Не знаю даже, что и ответить. – Я покачал головой. – Ты сам пришел. Это твое решение, твое по праву – ты ведь среди нас старший. И я благодарен за то, что ты здесь. – Тут на меня нахлынули самые ужасные и мрачные предчувствия, я снова взглянул на темную фигуру внизу, а потом опять на Лестата. – Если бы я сделал подобный шаг и меня постигла бы неудача, то я захотел бы вернуться. – Что меня заставило так высказаться? Страх? Не знаю. Но я говорил правду, мои губы произносили то, что диктовало им сердце: – Да, если бы я видел, как восходит солнце и пережил это, то, вполне возможно, растерял бы всю храбрость... А ему всегда ее не хватало.

Лестат, видимо, обдумывал услышанное. Как же иначе? Однажды он сам ушел под палящие лучи солнца в далеком пустынном краю, получил множество ожогов, но не познал освобождения и вернулся. Его кожа до сих пор сохранила следы той жуткой катастрофы. И пройдет еще много лет, прежде чем отпечаток солнца исчезнет с нее навсегда.

Решительно шагнув вперед под нашими с Меррик взглядами, он опустился на колени рядом с гробом, склонился к фигуре и тут же отпрянул. Действуя в точности, как Меррик, он очень деликатно дотронулся до почерневших рук и убедился, что они тверды.

Неторопливо и нежно он дотронулся до лба – и снова никакой отметины.

Тогда Лестат поднялся с земли, поднес правую руку ко рту и, прежде чем мы с Меррик сообразили, что он хочет сделать, собственными зубами вспорол себе запястье.

Густой поток крови хлынул на застывшее в гробу лицо, но вскрытые вены почти мгновенно закрылись, и Лестату пришлось разорвать их снова, чтобы струя не иссякла.

– Помоги мне, Меррик. Помоги мне, Дэвид! – закричал он. – Я отвечу за содеянное, но помогите мне довести начатое до конца. Без вас мне не обойтись.

Я сразу встал рядом и, неловко оттянув манжету, вскрыл клыком вену на руке. Меррик опустилась на колени в ногах покойного, и из нежного запястья новообращенной тоже потекла кровь.

От останков тут же поднялся едкий дым. Казалось, черная плоть поглощала кровь каждой своей порой. Кровь пропитала обуглившуюся одежду. Разорвав ткань, Лестат пролил на тело новую порцию крови.

Дым закрыл густым облаком лежавшие перед нами окровавленные останки. Сквозь него я ничего не видел. Но я слышал слабое бормотание и леденящий душу предсмертный стон. Моя кровь продолжала литься густым потоком, и хотя ранка все время затягивалась, словно стремясь поскорее прекратить принудительное кровопускание, острые зубы возобновляли его вновь и вновь.

Меррик неожиданно вскрикнула.

Словно в тумане я увидел перед собой фигуру Луи, севшего в гробу. Его лицо покрывала густая сеть крошечных морщинок и глубоких складок. На моих глазах Лестат притянул его голову к своему горлу.

– Сейчас же пей, Луи, – скомандовал он.

– Не останавливайся, Дэвид, – умоляла Меррик. – Ему нужна твоя кровь, ее пьет каждая частица его тела.

Я подчинился и этот момент понял, что слабею с каждой секундой и не могу больше стоять ровно и что Меррик сама клонится вперед, но преисполнена решимости продолжать.

Я увидел внизу обнаженную ступню, а затем в полутьме проступили очертания ноги и твердые мускулы мужской груди.

– Еще, да, еще, – продолжались тихие, настойчивые команды Лестата. Теперь он перешел на французский. – Не останавливайся, забери всю кровь, что во мне есть, всю до капли.

Я уже почти ничего не видел. Мне казалось, весь двор заполнен едким паром, а две фигуры – Луи и Лестата – на мгновение засветились.

Почти в ту же секунду я лег на холодные камни, почувствовал рядом с собой мягкое тело Меррик и вдохнул прелестный аромат ее волос. Моя голова опустилась на камни, я попытался поднять руки, но не смог.

Я закрыл глаза. А когда открыл их снова, то первым, кого увидел, был Луи. Он стоял надо мной, обнаженный, и смотрел на меня сверху вниз. На его теле, покрытом тонкой кровавой пленкой, как у новорожденного, почтине не осталось следов ожога, и я разглядел зелень его глаз и белизну зубов.

– Еще Луи, – опять донесся до меня скрипучий голос Лестата. – Возьми еще.

– Но Дэвид и Меррик... – Луи осекся.

– Дэвид и Меррик будут в порядке, – договорил за него Лестат.