"Меррик" - читать интересную книгу автора (Райс Энн)

7

Проснувшись следующим вечером, я увидел, что небо необычно ясное и звездное. Отличный знак для всех, на кого снизошла благодать. Такая ночь редкость для Нового Орлеана: из-за очень влажного воздуха небо здесь обычно подернуто дымкой или закрыто облаками.

Не испытывая голода, я направился прямиком в гостиницу «Виндзор-Корт», вновь оказался в красивом холле – современном, но отличавшемся элегантностью старых отелей, – а оттуда поднялся в номер к Меррик.

Оказалось, она только что выехала, и горничная готовила комнаты для нового постояльца.

Что ж, Меррик прожила здесь дольше, чем я ожидал, но меньше, чем надеялся. Как бы там ни было, решил я, она благополучно находится на пути к Оук-Хейвен. Я заглянул в письменный стол, чтобы проверить, не оставила ли она для меня письма. Оставила.

Только покинув гостиницу и убедившись, что рядом никого нет, я прочел короткую записку: «Уехала в Лондон забрать из хранилища те несколько предметов, которые, как мы знаем, связаны с ребенком».

Итак, дело движется!

Разумеется, она имела в виду четки и дневник, найденные более десяти лет тому назад нашим агентом.

Джесс Ривз в квартире на Рю-Рояль. И если память мнене изменяла, в обители хранились еще несколько предметов, обнаруженные столетием раньше в покинутом номере одного из парижских отелей, где, по слухам, обитали вампиры.

Я встревожился.

А чего я мог ожидать? Что Меррик откажет мне в просьбе? Тем не менее я никак не предполагал, что она отреагирует так быстро. Конечно, она получит предметы, за которыми поехала, – в этом я не сомневался. Авторитет Меррик в Таламаске был велик и обеспечивал ей постоянный доступ к тайным хранилищам.

Мне пришла мысль попытаться позвонить ей в Оук-Хейвен и сказать, что мы должны чуть подробнее обсудить дело. Но я не мог рисковать.

Хотя агентов Таламаски в Оук-Хейвен насчитывалось немного, но все они были по-разному одарены. Телефон для них не был просто лишь обычным средством связи, и я не мог допустить, чтобы кто-то уловил нечто «странное» в голосе, звучащем на другом конце провода.

Я оставил все, как есть, и отправился в нашу квартиру на Рю-Рояль.

Стоило мне свернуть на подъездную аллею, как что-то мягкое прошмыгнуло мимо, коснувшись моей ноги. Я остановился и пошарил взглядом в темноте, пока не разглядел очертания еще одного огромного черного кота – наверняка уже другого. Я не мог представить, чтобы тот котяра, которого я видел прошлой ночью, проследовал за нами до самого дома без всякой приманки.

Кот скрылся на заднем дворе и пропал, когда я дошел до железной лестницы. Все это мне не понравилось. И кот тоже. Совершенно не понравился. Я задержался в саду: прошел к фонтану, чашу которого недавно очистили, и провел несколько минут, глазея на плавающих в прозрачной воде золотых рыбок и на лица совершенно заросших лишайником каменных херувимов, высоко державших над собой раковины, а затем оглядел клумбы, тянувшиеся вдоль кирпичных стен.

За чистотой двора следили, хотя не очень тщательно: подметали каменные дорожки, но позволяли растительности буйно разрастаться. Вероятно, Лестата это вполне устраивало, если он вообще на что-то обращал внимание. А Луи просто обожал этот двор.

Едва я поставил ногу на первую ступеньку лестницы, как вновь увидел кота – огромное черное чудище. Нет, не нравятся мне коты, запрыгивающие на высокие стены.

В голове роились мысли. Предстоящая сделка с Меррик порождала все усиливающуюся тревогу, дурные предчувствия камнем ложились на сердце. Ведь за все приходится платить. Внезапный отъезд Меррик в Лондон вдруг показался пугающе подозрительным. Неужели моя просьба показалась ей настолько серьезной, что ради нее она бросила все остальные дела?

Следовало ли мне рассказать Луи о ее намерениях? Тогда мы определенно смогли бы поставить точку в наших планах.

Войдя в квартиру, я включил все лампы в каждой комнате. Это давно вошло у нас в привычку, за которую я цеплялся изо всех сил, чтобы чувствовать себя обычным человеком, хотя это была, конечно, чистая иллюзия. С другой стороны, возможно, нормальность всегда является иллюзией. Кто я такой, чтобы судить?

Луи появился почти сразу. Он совершенно бесшумно поднялся по черной лестнице, и я услышал лишь его сердцебиение, а не шаги.

Я стоял у распахнутого окна в задней гостиной, наиболее отдаленной от шумной, вечно заполненной туристами Рю-Рояль, и пытался снова отыскать взглядом кота, хотя сам себе в этом не признавался. Невольно заметил, как разросшаяся бугенвиллия закрыла высокие стены, а заодно и всех нас от остального мира. Густо переплетенные лозы глицинии перекинулись с кирпичных стен на балконную ограду, а оттуда дотянулись до крыши.

Роскошные цветы и зелень Нового Орлеана поражали меня всегда, наполняли радостью, где и когда бы я ни останавливался, чтобы ими полюбоваться и насладиться их ароматом, словно по-прежнему имел на это право, словно по-прежнему оставался частью природы, словно по-прежнему был смертным.

Луи точно так же, как и накануне, был тщательно и продуманно одет: черный льняной костюм отличного покроя (редкость для льняных вещей), свежая белоснежная рубашка и темный шелковый галстук. Великолепные вьющиеся волосы блестели, зеленые глаза сияли.

Сразу было видно, что он успел насытиться: бледная кожа снова приобрела чувственный оттенок, который дает только кровь.

Такое внимание к малейшим деталям удивило меня и в то же время обрадовало, ибо означало своего рода душевный покой или, по крайней мере, отсутствие отчаяния.

– Присаживайся на диван, если хочешь, – сказал я, опускаясь на тот стул, на котором прошлой ночью сидел Луи.

Старинные стеклянные светильники, тускло поблескивавший натертый пол, ярко-красные мягкие ковры создавали в небольшой гостиной некий особый, утонченный уют. На стенах висели прекрасные образцы французской живописи. Видимо, даже малейшие детали призваны были нести покой.

Меня вдруг поразило, что именно в этой комнате больше века тому назад Клодия попыталась убить Лестата. Но Лестат сам выбрал именно этот дом, и мы собирались в нем уже несколько лет, так что давнее происшествие, вероятно, уже не имело значения.

Неожиданно я понял, что обязан сообщить Луи об отъезде Меррик в Англию и рассказать о том, что беспокоило меня больше всего остального: еще в девятнадцатом столетии Таламаска забрала из парижского отеля «Сент-Габриэль» оставленные там личные вещи – его и Клодии.

– Вы знали о нашем присутствии в Париже? – спросил он, и кровь прихлынула к его щекам.

Я немного помедлил, прежде чем ответить.

– Мы не были уверены, – сказал я. – Да, мы знали о существовании Театра вампиров, актеры которого не были смертными. Что касается твоей связи с Клодией и ее гибелью, то это было лишь предположение исследователя-одиночки. А когда ты бросил все вещи в отеле и вместе с другим вампиром покинул Париж, мы осторожно навели справки и приобрели все, что осталось в номере.

Луи спокойно воспринял услышанное.

– Почему вы никогда не пытались уничтожить вампиров из театра или хотя бы разоблачить их?

– Нас бы подняли на смех, если бы мы попытались их разоблачить, – ответил я. – Кроме того, это не в наших правилах. Луи, мы впервые всерьез заговорили о Таламаске. Для меня это все равно что говорить о родине, которую я предал. Но ты должен понять, что Таламаска – только сторонний наблюдатель и главная цель ордена – сохраниться в веках.

Мы немного помолчали. Лицо Луи было сосредоточенным и слегка печальным.

– Значит, Меррик привезет сюда одежду Клодии?

– Если мы ее приобрели, то, думаю, да. Я сам точно не знаю, что хранится в подвалах Обители. – Я замолчал. Давным-давно, еще будучи смертным, я привез Лестату подарок из хранилища. Сейчас у меня не возникало даже мысли попытаться что-нибудь взять из Таламаски.

– Я часто размышлял о хранилищах ордена, – со вздохом произнес Луи и добавил: – Но никогда о них не расспрашивал. Мне хочется видеть Клодию, а не те вещи, которые мы бросили.

– Понимаю.

– Но они важны для колдовских обрядов, да? – спросил он.

– Да. Возможно, ты лучше поймешь, когда я расскажу тебе о Меррик.

– Что мне следует знать о ней? – серьезно спросил он. – Я готов выслушать. Вчера ночью ты рассказал о вашей первой встрече. О том, что она показала тебе дагерротипы...

– Да, это была наша первая встреча. Но еще многое, очень многое не досказано. Вспомни, о чем я говорил прошлой ночью. Меррик – своего рода волшебница, ведьма, настоящая Медея, а мы подвержены воздействию колдовства не в меньшей степени, чем любое земное создание.

– Я стремлюсь только к одному: увидеть призрак Клодии, – повторил Луи.

Промелькнувшая на моих губах невольная улыбка тут же угасла и заставила меня устыдиться, ибо я заметил, что она больно задела Луи.

– Уверен, что ты понимаешь всю опасность связи со сверхъестественным, – твердо сказал я. – Но позволь мне вначале поделиться с тобой тем, что мне известно о Меррик, – точнее, тем, что, как мне кажется, имею право рассказать.

Я постарался максимально упорядочить собственные воспоминания.

Спустя всего несколько дней после появления Меррик в Оук-Хейвен (а это случилось более двадцати лет назад) Эрон и я вместе с ней отправились в Новый Орлеан, чтобы навестить Большую Нанэнн.

Я очень живо все помню.

Прошли последние прохладные дни весны, и мы окунулись во влажную духоту, что мне, всегда любившему и продолжающему любить тропики, было крайне приятно. Я не испытывал никаких сожалений по поводу отъезда из Лондона.

Меррик до сих пор не раскрыла нам дату смерти Большой Нанэнн, по секрету сообщенную ей старухой. А Эрон, хоть и был тем, кто явился в видении Большой Нанэнн и назвал роковой день, понятия не имел об этом сновидении.

Эрон заранее подготовил меня к тому, что предстояло увидеть в старом районе Нового Орлеана, но я все равно был поражен, когда оказался среди полуразрушенных домов всех размеров и стилей, утопающих в зарослях олеандра, обильно цветущего во влажном тепле. Но больше всего меня поразил старый, высоко поднятый на сваях дом, принадлежавший Большой Нанэнн.

День, как я уже сказал, был теплый и душный, время от времени на нас внезапно обрушивались бурные ливни, и, хотя прошло уже пять лет с тех пор, как я стал вампиром, отчетливо помню, как сквозь потоки дождя пробивались солнечные лучи, освещая узкие разбитые тропинки, как повсюду поднимались сорняки из сточных канав, напоминавших скорее открытые рвы, помню сплетающиеся ветви дубов и тополей, мимо которых мы шли к дому, в котором прежде жила Меррик.

Наконец мы подошли к высокому железному частоколу, за которым стояло строение – гораздо более внушительное, чем соседние, и гораздо более старое.

Это был типичный луизианский дом, возведенный на пятифутовых кирпичных сваях. К парадному крыльцу его вела деревянная лестница Навес над крыльцом в стиле греческого ренессанса поддерживали стоявшие в ряд простые квадратные столбики, а маленькое оконце над центральной дверью заставило вспомнить величественный фасад Оук-Хейвен.

Высокие окна от пола до потолка украшали фасад, но все они были заклеены газетами, отчего дом казался заброшенным и необитаемым. Тисовые деревья, протянувшие свои тощие ветви к небесам по обе стороны парадного крыльца, прибавляли мрачную нотку, а передний холл, куда мы вошли, был пуст и темен, хотя вел прямо к открытой двери в дальнюю половину. Я не обнаружил лестницы на чердак, а он, по моим понятиям, непременно должен был присутствовать, так как дом венчала высокая крыша с очень крутыми скатами. За открытой задней дверью виднелись лишь зеленые заросли.

Глубину дома от передних дозадних дверей составляли три комнаты, так что всего на первом этаже располагались шесть комнат, и в первой из них, слева от вестибюля, мы нашли Большую Нанэнн, лежавшую под слоем лоскутных одеял на простой старой кровати красного дерева, о четырех столбиках, но без балдахина. Я называю такую мебель плантаторской, потому что она огромная, и, когда ее втискивают в маленькие городские комнаты, невольно сразу вспоминаются обширные пространства загородных домов, для которых такая мебель, должно быть, и предназначалась. Кроме того, столбики из красного дерева, хоть и умело выточенные, были крайне непритязательны по форме.

Когда я взглянул на иссохшую маленькую женщину, чья голова покоилась на огромной, заляпанной пятнами подушке, а форма тела едва угадывалась под множеством потрепанных одеял,мне показалось в первую секунду, что она мертва.

Я мог бы поклясться всем, что знал о призраках и людях, что это высушенное маленькое тельце лишилось обитавшей в нем души. Возможно, она так долго мечтала о смерти и так сильно к ней стремилась, что на несколько секунд действительно покинула свою смертную оболочку. Но когда в дверях возникла малютка Меррик, Большая Нанэнн вернулась и с трудом подняла сморщенные веки. Старая кожа красивого, хотя и несколько поблекшего золотистого оттенка. Маленький плоский нос, рот, застывший в улыбке, волосы с седыми прядями.

Комнату освещали не только электрические лампы в убогих самодельных абажурах, но и множество свечей, расставленных на огромном алтаре. Сам алтарь я не мог как следует разглядеть, так как все окна на фасаде дома были заклеены газетами и комната утопала в сумерках. К тому же меня больше интересовали люди.

Эрон взял старый стул с плетеной спинкой и устроился на нем рядом с кроватью, источавшей запах болезни и мочи.

Все стены в комнате были сплошь заклеены газетами и большими яркими изображениями святых. По потолку расползлись трещины, вниз свисали хлопья облупившейся краски, грозившие вот-вот свалиться нам на голову. Только на боковых окнах висели портьеры, но и там в рамах вместо разбитых стекол виднелись газетные лоскуты, заменявшие разбитые стекла.

– Мы пришлем вам сиделок, Большая Нанэнн, – сказал Эрон с искренней добротой. – Простите, что так долго не приезжал. – Он подался вперед. – Вы можете мне абсолютно доверять. Мы пошлем за сиделками, как только выйдем отсюда.

– О чем это вы? – спросила старуха, утопая в пышной подушке. – Разве я просила... кого-то из вас... приехать?

Она говорила без французского акцента, удивительно молодым голосом, низким и сильным.

– Меррик, посиди со мной немного, cherie[11], – сказала она. – Успокойтесь, мистер Лайтнер. Никто не просил вас приезжать.

Она подняла руку, но тут же уронила – словно ветка упала на ветру, безжизненная, сухая. Пальцы скрючились, царапнув платье Меррик.

– Видишь, Большая Нанэнн, что купил мне мистер Лайтнер? – заговорила Меррик, разводя в стороны руки и демонстрируя новый наряд.

Только тут я заметил, что она нарядилась в свое лучшее платье из белого пике и черные лакированные туфельки. Короткие белые носочки смотрелись нелепо на такой развитой девушке. Впрочем, Эрон все еще видел в ней только невинного ребенка.

Меррик наклонилась и поцеловала маленькую голову старухи.

– Больше не волнуйся за меня, – сказала она. – Мне с ними хорошо, Большая Нанэнн, как дома.

В эту секунду в комнате появился священник – высокий сутулый старик, как мне показалось, ровесник Нанэнн. Он еле передвигал ногами и казался совсем тощим в своей длинной черной сутане, широкий кожаный пояс болтался на костях, с него свисали четки, мягко постукивавшие при каждом шаге.

Он не обратил на нас внимания, а только кивнул старухе и тут же исчез, не проронив ни слова. Какие чувства у него мог вызвать алтарь слева от нас, устроенный прямо у стены, я не мог догадаться.

Меня вдруг охватило беспокойство, не попытается ли он помешать нам – из добрых чувств, разумеется, – забрать с собою Меррик.

Никогда не знаешь, какой священник, находящийся в подчинении у Рима, мог слышать о Таламаске, какой священник мог опасаться нашего ордена или презирать его. Для всех приверженцев церкви мы, ученые скитальцы, были чужаками, неразгаданной тайной. Заявив о светской природе ордена, пусть и древнего, мы не могли надеяться на сотрудничество или понимание со стороны Римской церкви.

Только когда этот человек исчез, а Эрон продолжил свой вежливый разговор со старухой, я получил возможность как следует разглядеть алтарь.

Он был построен из кирпичей и представлял собой нечто похожее на лестницу, которая завершалась широкой площадкой, предназначенной, скорее всего, для особых подношений. На алтаре длинными рядами выстроились большие гипсовые скульптуры святых.

Я тут же увидел святого Петра, Папу Легбу с Гаити и святого на коне – видимо, святого Барбару, заменявшего Шанго, или Чанго[12], в религии кандомбле, которого мы в свою очередь ассоциировали со святым Георгием. Дева Мария была представлена в виде Кармелитской Божией Матери, заменявшей Эзили, богиню вуду, у ног которой лежало множество цветов и горело больше всего свечей, мерцавших в высоких стаканах, так как по комнате гуляли сквозняки.

Был там и черный святой Южной Америки Мартин де Поррес с метлой в руке, а рядом с ним стоял, потупив взор, святой Патрик, от ног которого во все стороны расползались змеи. Всем нашлось место в этих подпольных религиях, сохраненных рабами Америки.

Перед статуэтками были разложены всевозможные маленькие сувениры, ступени ниже тоже были заставлены различными предметами, среди которых стояли тарелочки с птичьим кормом, зерном и какой-то снедью, уже начавшей гнить и источать дурной запах.

Чем дольше я разглядывал алтарь, тем больше подробностей замечал – например, жуткую фигуру Черной Мадонны с белым младенцем Иисусом на руках. Были там многочисленные маленькие кисеты, плотно завязанные, и несколько дорогих на вид сигар в нераспечатанных упаковках – наверное, их берегли для будущих подношений. Но это лишь мое предположение. На краю алтаря стояли несколько бутылок рома.

Это был один из самых больших домашних алтарей, которые я когда-либо видел. Меня не удивило, что некоторые тарелки с едой уже заполнены муравьями. В целом зрелище было неприятным и пугающим, не идущим ни в какое сравнение с тем алтарем, что Меррик устроила недавно в номере гостиницы. Даже во время моего пребывания в Бразилии, когда я поклонялся кандомбле, я не встречал ничего более торжественного и красивого. При виде алтаря я буквально цепенел, а мой прошлый опыт, скорее всего, лишь усиливал впечатление.

Наверное, сам того не сознавая, я прошел в глубину комнаты, поближе к алтарю, оставив позади печальное ложе, дабы не видеть лежавшую на нем больную.

Неожиданно раздавшийся голос старухи вывел меня из задумчивости.

Я обернулся и увидел ее сидящей в кровати, что казалось невозможным при такой слабости. Меррик поправила подушки, чтобы бабушка подольше оставалась в этом положении.

– Священник кандомбле, посвятивший себя Ошала, – обратилась ко мне старуха.

Ну вот, наконец прозвучало и имя моего бога.

Я был слишком поражен, чтобы ответить.

– Я не видела тебя в своих снах, англичанин, – продолжала старуха. – Ты был в джунглях, ты искал сокровища.

– Сокровища, мадам? – переспросил я в полном замешательстве. – Сокровища, да. Но только не в обычном понимании этого слова. Ни в коем случае.

– Я следую своим снам, – говорила старуха, буквально впившись в меня взглядом, в котором читалась угроза, – а потому отдаю тебе свое дитя. Но берегись ее крови. Она потомок многих магов, гораздо более сильных, чем ты.

Пораженный, я буквально прирос к месту, стоя прямо перед старухой.

Эрон давно уже встал со стула и отошел в сторону, чтобы не мешать нам.

– Ты ведь вызывал Одинокого Духа? – спросила она. – Ну что, напугался тогда в бразильских джунглях?

Откуда эта женщина могла столько обо мне узнать? Даже Эрону не была известна вся моя жизнь. Я всегда находил возможность умолчать о своей приверженности к кандомбле, словно это был пустяк. Что касается «Одинокого Духа», то, конечно, я сразу понял, что она имеет в виду. Тот, кто обращается к Одинокому Духу, призывает к себе чью-то измученную душу – душу из чистилища или привязанную к земле каким-то горем – и просит, чтобы она помогла ему войти в контакт с богами или духами, находящимися в другом царстве. Так гласит старая легенда. Столь же старая, как магия, носящая разные названия в разных странах.

– Да, конечно, ты ведь у нас ученый, – сказала старуха и улыбнулась, обнажив ровные вставные зубы, такие же желтые, как она сама Взгляд ее оживился. – А что у тебя на душе?

– Мы здесь не для того, чтобы обсуждать это, – потрясенный, выпалил я. – Вы знаете, что я хочу защитить вашу крестницу. Уверен, вы смогли разглядеть это в моем сердце.

– Да, жрец кандомбле. И ты видел своих родственников, когда заглядывал в потир. Разве нет? – Она улыбнулась, но в низком голосе появились угрожающие нотки. – И они велели тебе отправляться домой в Англию, иначе ты потеряешь свою английскую душу.

Все сказанное было справедливо и в то же время не было правдой, о чем я тут же поспешил сообщить колдунье.

– Вы знаете далеко не все, – объявил я. – Нужно уметь использовать магию в благородных целях. Вы научили этому Меррик?

В моем голосе звучал гнев, которого эта старая женщина не заслужила. Неужели я вдруг позавидовал ее силе? Но в ту минуту мне уже было не сдержаться.

– Посмотрите, до какой катастрофы довела вас ваша магия! – сказал я, обводя рукой вокруг. – Разве это подходящее место для красивого ребенка?

Эрон тут же принялся упрашивать меня замолчать.

Даже священник вышел вперед и, пристально глядя мне в глаза, покачал головой, печально нахмурился и погрозил пальцем перед моим носом – словно имел делос маленьким ребенком.

Старуха коротко и надрывно рассмеялась.

– Значит, ты считаешь ее красивой? – спросила она. – Всем вам, англичанам, нравятся дети.

– Ко мне это никак не относится! – с возмущением заявил я. – Вы сами не верите в то, что говорите. Вы просто хотите ввести всех в заблуждение. Вы сами отослали девочку к Эрону, причем без какого-либо сопровождения.

Я тут же пожалел о сказанном. Теперь священник наверняка будет возражать, когда придет время увезти отсюда Меррик.

Но, как я заметил, он был слишком потрясен моею дерзостью, чтобы возражать.

Бедняга Эрон буквально помертвел. Я вел себя как скотина: потерял всякое самообладание и обрушил гнев на умирающую старуху.

Но, взглянув на Меррик, я увидел, что наш спор ее забавляет. На лице девочки явственно читались гордость и торжество. Но потом она встретилась глазами со старухой, и они беззвучно обменялись какими-то мыслями – какими именно, посторонним пока не полагалось знать.

– Ты, конечно, позаботишься о моей крестнице. Тебя не испугает то, что она может сделать, – произнесла больная и опустила сморщенные веки.

Я видел, как вздымается ее грудь под белой фланелевой рубахой и дрожит лежащая на одеяле рука.

– Нет, я никогда не испугаюсь, – почтительно сказал я, готовый заключить мир, и, приблизившись на несколько шагов к кровати, добавил: – В обществе любого из нас она в полной безопасности, мадам. Скажите, почему вы пытаетесь напугать меня?

Казалось, она уже не в силах открыть глаза, но чуть позже ей все же удалось поднять веки и обратить на меня взгляд.

– Мне здесь покойно, Дэвид Тальбот. Другого мне и не надо, а что доребенка, то она всегда была счастлива в этом доме. Места здесь предостаточно.

Странно... Я не мог припомнить, чтобы кто-то называл ей мое имя.

– Простите мои слова, – поспешил извиниться я, и раскаяние мое было искренним. – У меня нет права так с вами разговаривать.

Старуха шумно вздохнула, глядя в потолок.

– Меня терзает боль, не отступает ни на минуту, – негромко произнесла она. – Я хочу умереть. Вы, наверное, считаете, что я в состоянии избавиться от нее с помощью колдовства. Ничего подобного. Для других у меня найдутся заклинания, но не для себя. Кроме того, пришло время. Я живу уже сто лет.

– Я верю вам. И, не сомневайтесь, позабочусь о Меррик, – сказал я, исполненный сочувствия и взволнованный ее признанием.

– Мы пришлем сиделок, и сегодня же придет доктор. Вы не должны терпеть боль, в этом нет необходимости, – сказал Эрон. – Позвольте мне теперь отлучиться, чтобы отдать распоряжения. Я скоро вернусь.

Эрон всегда брал на себя практическую сторону любого дела и всегда великолепно справлялся с задачей.

– Нет, мне не нужны в доме чужие люди. – Большая Нанэнн бросила взгляд сначала на Эрона, потом на меня. – Вы увезете отсюда мою крестницу. Забирайте ее и все вещи из дома. Передай им, Меррик, все, что я тебе говорила. Расскажи, чему научили тебя твои дяди, тети и прабабушки. Вот этот высокий, с темными волосами. – Она указала на меня. – Он знает о тех сокровищах, что достались тебе от Холодной Сандры, так что доверься ему. Расскажи ему о Медовой Капле на Солнце. Иногда я чувствую, Меррик, что тебя окружают дурные призраки... – Она посмотрела на меня. – Отгони от нее дурных призраков, англичанин. Ты знаешь, как это делается. Только теперь я поняла, в чем смысл моего сна.

– Медовая Капля на Солнце? Что это значит? – спросил я.

Старуха с мучительной миной закрыла глаза и сжала губы, и мне сразу стало ясно, как сильно она страдает от боли. Меррик вздрогнула и впервые за все время едва не расплакалась.

– Успокойся, Меррик, – после паузы произнесла Большая Нанэнн.

Она указала пальцем на девочку, но тут же уронила руку, будто слабость не позволила ей продолжить.

Я собрал все свое умение и попытался проникнуть в мысли старой женщины. Но ничего не вышло, если не считать того, что я, похоже, перепугал ее как раз тогда, когда ей больше всего хотелось покоя.

Я тут же постарался загладить свою вину.

– Верьте нам, мадам. Вы оставляете Меррик в хороших руках.

Старуха покачала головой.

– Ты считаешь, что колдовать легко, – прошептала она, и наши взгляды снова встретились. – Ты считаешь, что колдовство можно оставить позади, если пересечь океан. Ты считаешь, les mysteres[13] не имеют отношения к реальности.

– Нет, напротив.

Она снова рассмеялась, тихо и с издевкой.

– Ты никогда не понимал их истинной силы, англичанин. Ты способен только вызвать дрожь – и все. Ты был чужаком в чужой стране со своим кандомбле. Ты забыл Ошала, зато он тебя не забыл.

С каждой секундой мне становилось все труднее сдерживаться и сохранять невозмутимый вид.

Старуха закрыла глаза и сомкнула пальцы вокруг тоненького запястья Меррик. Я услышал позвякивание четок, висевших на поясе у священника, а затем до меня донесся аромат свежесваренного кофе и сладковатый запах только что выпавшего дождя.

Это была минута покоя – душный влажный воздух новоорлеанской весны, благоухающая свежесть дождевых капель, тихие раскаты грома, доносящиеся издалека. Я почувствовал запах восковых свечей и цветов, украшавших алтарь, но его быстро вытеснил тот, что исходил от ложа больной. Все эти запахи, даже крайне неприятные, вдруг идеально слились воедино.

Последний миг жизни старухи был уже действительно близок, так что этот букет ароматов был естественным. Мы не должны были обращать на него внимание – нам следовало просто с любовью смотреть на Большую Нанэнн.

– Слышите этот гром? – спросила она, и снова маленькие глазки сверкнули в мою сторону. – Скоро я буду дома.

Теперь Меррик не на шутку перепугалась. Взгляд ее стал диким, руки начали дрожать. Охваченная ужасом, она пытливо вглядывалась в лицо старой женщины.

Глаза Большой Нанэнн закатились, тело попыталось было выгнуться на подушках, однако толстые лоскутные одеяла оказались слишком тяжелыми и не позволили ему приподняться.

Что нам было делать? Иногда, чтобы умереть, человеку нужно целых сто лет, а иногда это происходит мгновенно. Я в не меньшей степени, чем Меррик, был объят страхом.

Вошел священник и, обогнув всех нас, приблизился к кровати, чтобы взглянуть в лицо больной. Руки старика были такими же сухими и маленькими, как у нее.

– Таламаска... – прошептала старуха. – Таламаска, забери мое дитя. Таламаска, позаботься о нем.

Мне показалось, что я вот-вот расплачусь. За долгую жизнь мне нередко доводилось присутствовать у смертного одра. Нелегкая обязанность, но есть в ней нечто безумно возбуждающее. Ужас перед смертью разжигает волнение, как перед битвой, хотя на самом деле сражение уже подходит к концу.

– Таламаска... – снова прошептала Большая Нанэнн.

Наверняка священник услышал ее слова, но не обратил на них ни малейшего внимания. Проникнуть в его мысли оказалось делом несложным. Он пришел только для того, чтобы совершить необходимый ритуал над женщиной, которую знал и уважал. Алтарь в спальне отнюдь не стал для него потрясением.

– Бог ждет тебя, Большая Нанэнн, – тихо произнес священник с заметным акцентом деревенского жителя этих мест. – Бог ждет, а с ним, возможно, и Медовая Капля на Солнце и Холодная Сандра.

– Холодная Сандра... – медленно, с натужным хрипом выдохнула старая женщина. – Холодная Сандра... – повторила она как молитву, – Медовая Капля на Солнце... в руках Господа.

Происходящее так взволновало Меррик, что девочка в конце концов расплакалась. Она, до сих пор казавшаяся необыкновенно сильной, теперь превратилась в хрупкое, ранимое существо, чье сердце готово было разбиться.

– Не трать время на поиски Холодной Сандры, – тем временем продолжила Большая Нанэнн. – И Медовой Капли тоже. – Она крепче вцепилась в запястье Меррик. – Оставь этих двоих мне. Холодная Сандра бросила своего ребенка ради мужчины. Не стоит проливать по ней слезы. Пусть твои свечи горят ради других. Оплакивай меня.

Меррик почти обезумела от горя. Она молча рыдала, склонив голову на подушку рядом с крестной, а та высохшей рукой обхватила девочку за плечи.

– Ты моя радость, – приговаривала старуха, – моя малышка. Не плачь по Холодной Сандре. Холодная Сандра, отправляясь в ад, забрала с собой Медовую Каплю на Солнце.

Священник отошел от кровати и начал тихо молиться, произнося по-английски «Радуйся, Мария», и, только дойдя до слов "Молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей", слегка повысил голос.

– Я сообщу тебе, если найду этих двух, – пробормотала Большая Нанэнн. – Святой Петр, открой мне ворота. Святой Петр, позволь мне войти.

Но я-то знал, что на самом деле она взывает к Папе Легбе. Возможно, Папа Легба и святой Петр представлялись ей единым божеством Вероятно, священник тоже об этом догадывался.

Он вновь подошел к кровати. Эрон уважительно попятился. Меррик по-прежнему сидела, зарывшись лицом в подушку и прижав правую руку к щеке старухи.

Священник благословил умиравшую по-латыни: «In Nomine Patris, et filie, et spiritu sanctum, Amen»[14].

Мне казалось, что из приличия нам следует уйти. Какое право мы имели оставаться? Но Эрон не подавал сигнала Я вновь взглянул на жуткий алтарь и большую статуэтку святого Петра с ключами от рая, очень похожую на ту, что много лет спустя – не далее как вчера ночью – предстала предо мной в гостиничном номере Меррик.

Я вышел в вестибюль и, сам не знаю почему, выглянул в открытую заднюю дверь – наверное, захотелось полюбоваться на потемневшую под дождем листву. Сердце бешено колотилось. В открытые двери парадного и черного ходов шумно влетали большие капли, оставляя пятна на замызганном деревянном полу.

До меня донеслись громкие судорожные всхлипы Меррик. Время остановилось – такое ощущение часто возникает теплыми вечерами в Новом Орлеане. Меррик зарыдала еще отчаяннее, и Эрон обнял ее.

Я понял, что старая женщина умерла, и осознание горя словно послужило толчком к пробуждению.

Впервые увидев Большую Нанэнн меньше часа тому назад, выслушав ее откровения, я был ошеломлен и не мог должным образом оценить ее колдовской дар. Весь мой опыт, приобретенный в Таламаске, носил скорее теоретический характер, так что, столкнувшись лицом к лицу с истинным колдовством, я был потрясен не меньше любого другого человека.

Мы простояли у дверей в спальню еще три четверти часа. Кто-то сказал, что соседи хотят зайти, чтобы попрощаться...

Сначала Меррик была против этого. Она рыдала, прижавшись к Эрону, и приговаривала, что ей никогда не найти Холодную Сандру и что той давно следовало бы вернуться домой.

Нам всем было мучительно видеть, как страдает ребенок. Священник то и делоподходил к Меррик, чтобы поцеловать ее и ласково похлопать по плечу.

Наконец пришли две молодые цветные женщины, обе светлокожие, но с явными признаками африканского происхождения, и принялись готовить Большую Нанэнн к погребению. Одна из них взяла за руку Меррик, подвела к крестной и велела закрыть ей глаза. Меня эти две женщины искренне восхитили. И дело было не только в великолепном цвете их кожи или блеске глаз. Меня поразила их старомодная церемонность, простые шелковые платья с украшениями, словно предназначенные для обычного визита, и торжественность, с какой они совершали этот маленький ритуал.

Меррик послушно подошла к кровати и двумя пальцами правой руки опустила веки усопшей. Эрон вышел ко мне в вестибюль.

Потом вышла Меррик и сквозь рыдания спросила Эрона, может ли он подождать, пока женщины обмоют Большую Нанэнн и сменят постель. Разумеется, Эрон ответил, что мы сделаем все, как она пожелает.

Мы прошли на другую половину дома, в довольно строго обставленную гостиную. Мне невольно вспомнилась гордая похвальба старухи. Гостиная соединялась аркой с большой столовой, и в обеих комнатах было много чудесных дорогих вещей.

Над каминами, отделанными резным белым мрамором, висели огромные зеркала, мебель из красного дерева тоже стоила немалых денег.

Кое-где на стенах мы увидели потемневшие изображения святых, а в огромном серванте – изобилие посуды из костяного фарфора, украшенного старинным узором. Помимо всего в гостиной стояли несколько больших светильников с тусклыми лампами под пыльными абажурами.

Мы могли бы разместиться с удобствами, если бы не удушающая жара: хотя в некоторых окнах были выбиты стекла, в пыльную тень комнаты проникала только сырость.

Вслед за нами в комнату вошла молодая женщина – еще одна красавица с экзотичным цветом кожи, одетая так же скромно, как и другие. Она несла стопку сложенной черной ткани, чтобы закрыть зеркала, и небольшую лесенку. Мы с Эроном в меру сил помогли ей.

После этого она закрыла клавиатуру старинного пианино, которое я до той минуты даже не заметил, а затем подошла к большим часам в углу, открыла стеклянную створку и остановила стрелки. Только когда тиканье часов прекратилось, я осознал, что до той минуты вообще его слышал.

Перед домом к тому времени уже собралась целая толпа людей всех цветов кожи.

Наконец скорбящим было позволено войти в дом, и длинная процессия медленно двинулась внутрь. Убедившись, что Меррик, занявшая место в изголовье кровати, успокоилась и теперь испытывает лишь глубокую грусть, мы с Эроном ушли в глубину сада.

Люди входили в комнату, приближались к изножью кровати, а затем покидали дом через черный ход и попадали на боковую дорожку в саду, откуда на улицу вела небольшая калитка.

Помню, на меня произвело большое впечатление то, что вся церемония происходила в благоговейной тишине. Потом, к моему удивлению, стали прибывать машины и по ступеням начали подниматься элегантно одетые люди – опять же всех цветов кожи.

Одежда на мне стала неприятно влажной и липкой от жары. Несколько раз я заходил в дом, чтобы удостовериться, все ли в порядке с Меррик. В спальне, гостиной и столовой включили несколько кондиционеров, и в комнатах постепенно воцарилась прохлада.

Зайдя в дом в очередной раз, я увидел, что фарфоровая ваза на алтаре доверху заполнена двадцатидолларовыми купюрами – присутствующие жертвовали деньги на похороны Большой Нанэнн.

Что касается Меррик, то она, оцепеневшая от горя, почти бесстрастно кивала каждому визитеру.

Шли часы, людской поток не иссякал. Процессия протекала в той же уважительной тишине, люди заговаривали между собой, только отойдя подальше от дома. Официально одетые темнокожие женщины произносили слова с очень мягким южным акцентом, совершенно не похожим на африканский говор.

Эрон шепнул мне, что эти похороны весьма нетипичны для Нового Орлеана: слишком разношерстной была собравшаяся на них публика. И вели все себя слишком тихо.

Я отлично понимал, в чем дело: люди боялись Большой Нанэнн, равно как и Меррик. И специально пришли, чтобы Меррик их заметила. Они оставили множество двадцатидолларовых купюр. Похоронной мессы не было, и все пребывали в недоумении, ибо считали ее необходимой. Но, по словам Меррик, Большая Нанэнн сама от нее отказалась.

Чуть позже, когда мы с Эроном вновь стояли на аллее и с наслаждением курили, на его лице вдруг промелькнуло выражение не то удивления, не то озабоченности. Едва заметным жестом он указал мне на дорогую машину, только что подъехавшую к обочине.

Из машины выбрались новые посетители – белые: молодой человек весьма приятной наружности и строгая с виду женщина в очках с тонкой оправой. Они сразу поднялись по ступеням, намеренно не обращая внимания на болтавшихся поблизости зевак.

– Это белые представители Мэйфейров, – едва слышно произнес Эрон. – Нельзя, чтобы они меня здесь заметили.

Мы поспешно удалились по садовой тропинке, ведущей к задней половине дома, и остановились в тени преградившей нам путь великолепной глицинии.

– Что это значит? – спросил я. – Зачем сюда явились белые Мэйфейры?

– Очевидно, они сочли это своим долгом, – прошептал Эрон. – Право, Дэвид, веди себя потише. Все без исключения члены этого семейства в той или иной степени наделены сверхъестественными способностями. Ты же знаешь, я упорно, но безуспешно пытался установить с ними контакт. Не хочу, чтобы нас здесь видели.

– Но кто они? – настаивал я.

Я знал о существовании пухлого досье на Мэйфейрских ведьм, которое в течение многих лет составлял Эрон. Но для меня, как для Верховного главы, история клана Мэйфейров была всего лишь одной из тысяч других, хранящихся в архивах ордена.

Экзотический климат, странный старый дом, ясновидение старухи, высокие сорняки, ливень, пронизанный солнцем, – все это подействовало на меня возбуждающе. Я разволновался, словно пред нами предстали призраки.

– Семейные адвокаты, – приглушенно сказал он, пытаясь скрыть раздражение, вызванное моей настойчивостью. – Лорен Мэйфейр и молодой Райен Мэйфейр. Они ничего не знают ни о ведьмах, ни о колдовстве, здешнем или городском. Им известно лишь, что эта женщина их родственница. Мэйфейры никогда не уклоняются от исполнения семейного долга, и тем не менее я не ожидал, что они сюда явятся.

Он вновь попросил меня помолчать и не попадаться на глаза вновь прибывшим. И тут из дома до меня донесся голос Меррик. Я подошел поближе к разбитому окну гостиной, однако не сумел разобрать ни единого слова.

Эрон тоже прислушался – и тоже безрезультатно.

Вскоре белые Мэйфейры покинули дом и уехали на своей шикарной новой машине.

Только тогда Эрон поднялся по лестнице.

Через комнату проходили последние скорбящие. Остальные, отдав дань уважения, толклись на мостовой.

Я последовал за Эроном в спальню Большой Нанэнн.

– Сюда явились городские Мэйфейры, – тихо сообщила Меррик. – Видели их? Они хотели за все заплатить. Я сказала, что денег у нас предостаточно. Сами посмотрите: здесь несколько тысяч долларов. Гробовщик уже в пути. Сегодня ночью мы будем читать молитвы над телом, а завтра состоятся похороны. Я проголодалась. Хорошо бы перекусить.

Вскоре явился пожилой гробовщик, тоже из цветных, довольно высокий и абсолютно лысый. Он принес с собой прямоугольную корзину, предназначенную для тела Большой Нанэнн.

Что касается дома, то теперь он был предоставлен в распоряжение отца гробовщика – очень старого человека с кожей почти такого же цвета, как у Меррик, и совершенно белыми, мелко вьющимися волосами. Оба старика, одетые, несмотря на чудовищную жару, в строгие официальные костюмы, держались с большим достоинством.

Они тоже считали, что в церкви Богоматери Гваделупской должна состояться римско-католическая месса, но Меррик в который уже раз терпеливо объяснила, что Большой Нанэнн месса не нужна.

Поразительно, но все проблемы как-то сами собой быстро разрешились.

Затем Меррик подошла к секретеру в комнате крестной, вынула из верхнего ящика сверток в белой ткани и жестом пригласила нас последовать за ней.

Мы все отправились в ресторан, где Меррик, положив сверток на колени, молча проглотила огромный сэндвич с жареными креветками и выпила две диетические кока-колы. Было видно, что она устала плакать, в ее печальном взгляде читалось огромное, непоправимое горе.

Маленький ресторанчик показался мне очень экзотичным местом: замызганные полы, грязные столешницы, но самые жизнерадостные официанты и официантки и самые веселые клиенты.

Я был опьянен гипнотической атмосферой Нового Орлеана и оказался во власти магии Меррик, хотя она не произнесла ни слова. В то время я еще не подозревал, что самые странные вещи меня ждут впереди.

Словно во сне мы вернулись в Оук-Хейвен, чтобы принять душ и переодеться к ночному бдению. В Обители нас встретила молодая женщина, верная служительница Таламаски, имя которой я по понятным причинам здесь не назову. Она помогла Меррик и подобрала для нее новый наряд: темно-синее платье и соломенную шляпку с широкими полями. Эрон сам навел последний лоск на ее лакированные туфельки. В руках Меррик держала четки и католический молитвенник, украшенный жемчугом.

Но, прежде чем вернуться в Новый Орлеан, она захотела показать нам содержимое свертка, принесенного из комнаты крестной.

Мы прошли в библиотеку, где я еще совсем недавно впервые увидел Меррик. В Обители наступило время ужина, поэтому комната была предоставлена в наше полное распоряжение.

Когда Меррик развернула ткань, я был поражен, увидев древнюю книгу: рукописный фолиант с великолепными иллюстрациями на деревянном переплете, порядком разрушенном, так что Меррик обращалась с ним чрезвычайно бережно.

– Эта книга досталась мне от Большой Нанэнн, – пояснила Меррик.

Во взгляде девочки, обращенном на пухлый том, читалось искреннее почтение. Она позволила Эрону взять книгу в руки и вместе с тканью перенести на стол, поближе к свету.

Пергамент – самый прочный материал, когда-либо изобретенный для книг, а этот фолиант был таким древним, что ни за что бы не сохранился, будь текст написан на чем-либо другом. Ведь даже деревянная обложка разве что не разваливалась на куски. Меррик сама взяла на себя смелость отодвинуть верхнюю доску, чтобы дать нам возможность прочитать титульный лист.

Надпись была сделана на латыни, не представлявшей для меня, как и для любого служителя Таламаски, ни малейшей трудности. Я перевел ее мгновенно:

"ЗДЕСЬ НАХОДЯТСЯ ВСЕ ТАЙНЫ

МАГИЧЕСКИХ ИСКУССТВ,

ПРЕПОДАННЫХ ХАМУ, СЫНУ НОЯ,

БОДРСТВУЮЩИМИ

И ПЕРЕДАННЫХ ЕГО ЕДИНСТВЕННОМУ СЫНУ

МИЦРАИМУ".

Осторожно приподняв эту страницу, которая была прошита, как и все остальные, тремя кожаными ремешками, Меррик открыла первый из многочисленных листов магических заклинаний, написанных поблекшим, но еще четким и очень плотным латинским шрифтом.

Это была самая старая из всех колдовских книг, которые я когда-либо видел, и, если верить, разумеется, титульному листу, она претендовала на то, что является самым ранним сводом заклинаний черной магии, известным со времен Потопа.

Я отлично знал предания, связанные с Ноем и его сыном Хамом, и даже еще более раннюю легенду, по которой сыны Божий обучили магии дочерей человеческих, когда стали входить к ним, как гласит Бытие.

Даже ангел Мемнох, совратитель Лестата, по-своему рассказывал это предание: якобы его совратила дщерь человеческая, когда он бродил по земле. Хотя, конечно, в то время я еще ничего не знал о Мемнохе.

Как мне хотелось остаться наедине с этой книгой! Я жаждал прочитать каждый слог, мечтал поскорее вручить ее нашим экспертам, дабы те проверили ее бумагу, чернила, а также исследовали стиль.

Большинство читателей моего повествования не удивляет тот факт, что существуют люди, умеющие с одного взгляда определять возраст книг. Я к их числу не принадлежал, но твердо верил, что лежавший передо мной раритет был переписан в каком-то монастыре уже в христианскую эпоху, но до того, как Вильгельм Завоеватель приблизился к английскому побережью.

Иными словами, датировать книгу следует, скорее всего, восьмым или девятым веком. Склонившись, чтобы прочесть первую страницу, я обратил внимание на надпись, гласившую, что «это подлинная копия» гораздо более раннего текста, дошедшего до нас, разумеется, от самого Хама, сына Ноя.

Как много легенд окружало эти имена!

Но самое поразительное, что эта книга принадлежала Меррик, и именно Меррик показывала ее нам.

– Это моя книга, – повторила она. – И я знаю, как колдовать по ней. Я знаю все ее заклинания.

– Но кто научил тебя ее читать? – спросил я, не в силах скрыть волнение.

– Мэтью, – ответила она. – Тот человек, который возил меня и Холодную Сандру в Южную Америку. Он страшно разволновался, когда увидел эту книгу среди других. Конечно, в то время я мало что в ней понимала, а вот для крестной это не составляло никакого труда. Мэтью лучший из всех мужчин, кого мать приводила в дом. Когда с нами был Мэтью, в доме царили покой и веселье. Но о нем поговорим в другой раз. А сейчас хочу сказать, что вам придется позволить мне оставить эту книгу у себя.

– Аминь, так и будет, – поспешно проговорил Эрон.

Наверное, он боялся, что я захочу отобрать фолиант у девочки, хотя у меня и в мыслях такого не было. Я хотел изучить его, да, но только с позволения Меррик.

Что касается упоминания Меррик о матери, то меня одолело недюжинное любопытство. Я уже готов был засыпать девочку вопросами, но, заметив, что Эрон строго покачал головой, не посмел открыть рот.

– Идемте, пора возвращаться, – сказала Меррик. – Скоро вынесут тело.

Оставив бесценную книгу в комнате Меррик, мы спустились в гостиную, где уже стоял светло-серый, обитый внутри атласом гроб с усопшей.

При свете многочисленных свечей – обшарпанную, без абажура люстру включать не стали – мрачная комната выглядела торжественно и почти красиво.

Большую Нанэнн обрядили в самое любимое ее платье из белого шелка с крошечными розовыми бутончиками, вышитыми на воротнике. Вокруг скрюченных пальцев были обмотаны великолепные хрустальные четки, а чуть выше головы на фоне затянутой атласом крышки гроба виднелся золотой крест.

Возле гроба стояла обитая красным бархатом скамеечка, принесенная, наверное, гробовщиком. Многие преклоняли на ней колена, чтобы осенить себя крестным знамением и помолиться.

И снова потянулись толпы людей, причем они распределялись строго по расовым группам: мулаты держались вместе, белые – с белыми, а темнокожие – с темнокожими.

Впоследствии я стал обращать внимание на эту особенность, имевшую место в Новом Орлеане, и часто наблюдал ее проявления. Но в то время я еще не знал город. Мне было лишь известно, что больше не существует такой ужасной несправедливости, как сегрегация, и меня восхищало, что людей с белым цветом кожи среди собравшихся меньшинство.

Мы с Эроном очень нервничали, боясь, что нас вот-вот станут расспрашивать о будущем Меррик. Но никто даже не заикнулся об этом. Люди лишь обнимали девочку, целовали, шептали ей на ухо несколько слов и уходили восвояси. Снова выставили вазу, и в нее снова посыпались деньги, но для чего и для кого они предназначались, я не знал. Вероятнее всего, для Меррик, поскольку всем было, конечно, известно, что она сирота.

Наконец мы отправились в соседнюю комнату, чтобы хоть немного поспать (открытый гроб был выставлен в гостиной на всю ночь). Там не было никакой мебели, кроме раскладушек. Меррик привела священника, чтобы мы могли с ним побеседовать, и на беглом, очень хорошем французском сообщила ему, что мы ее дяди и она поедет жить к нам.

«Вот, значит, какая история, – подумал я. – Мы превратились в ее дядюшек... Что ж, пусть так. Зато теперь Меррик точно пойдет в школу».

– Это именно то, что я хотел ей предложить, – шепнул мне Эрон. – И как она догадалась? А я опасался, что она будет против такой перемены.

Я не знал, что и думать. Этот серьезный, умный и красивый ребенок внушал мне опасения и в то же время притягивал. Весь разыгранный спектакль даже заставил меня усомниться в собственном рассудке.

В ту ночь мы спали урывками. Раскладушки были неудобные, в пустой комнате нечем было дышать, а в вестибюле не переставая ходили и перешептывались люди.

Несколько раз я наведывался в гостиную и видел, что Меррик безмятежно дремлет в кресле. Старик священник тоже заснул, уже ближе к утру. Задняя дверь дома оставалась открытой. Я выглянул. Двор был погружен во тьму, но в отдалении беспорядочно мерцали и перемигивались огоньки свечей и ламп. На душе у меня стало отчего-то беспокойно. Я заснул, когда на небе еще оставалось несколько звезд.

Настало утро, и пора было начинать погребальную церемонию.

Появился священник, в подобающих одеждах, в сопровождении служки, и начал произносить молитвы, которые, как оказалось, знала вся толпа Служба на английском внушала не меньше трепета, чем старинный латинский обряд, от которого отказались. Гроб к этому времени уже закрыли.

Меррик вдруг задрожала и начала всхлипывать. Смотреть на нее было невыносимо. Она сорвала соломенную шляпку и начала рыдать – все громче и громче. Несколько хорошо одетых мулаток тут же окружили бедняжку и повели вниз по лестнице, энергично растирая ей руки и то и дело вытирая платком лоб. Всхлипывания перешли в икоту. Женщины ворковали над девочкой, целовали ее. В какой-то момент из горла Меррик вырвался крик.

У меня сердце разрывалось при виде беспредельного отчаяния этой еще недавно сдержанной и рассудительной малышки.

Меррик едва ли не на руках понесли к похоронному лимузину. Гроб поставили на катафалк, и процессия направилась на кладбище. Мы с Эроном сочли за лучшее поехать в машине Таламаски, отдельно от Меррик.

Печальная процессия не утратила своей почти театральной торжественности, даже когда полил дождь. Гроб с телом Большой Нанэнн пронесли по заросшей тропе кладбища Сент-Луис среди высоких каменных надгробий с остроконечными крышами и поместили в одно из похожих на жерло печи отверстий трехъярусного склепа.

Нещадно жалили комары, сорняки, казалось, кишели невидимыми насекомыми. Меррик, видя, что гроб устанавливают на отведенное ему место, снова закричала.

И опять добрые женщины растирали ей руки, вытирали платком лицо и целовали в щеки.

– Где ты, Холодная Сандра, где ты, Медовая Капля на Солнце? Почему вы не вернулись домой? – по-французски кричала Меррик.

Постукивали четки, люди вслух молились, а Меррик привалилась к склепу, положив правую руку на гроб.

Вконец обессилев, она затихла, повернулась и, поддерживаемая женщинами с обеих сторон, решительно направилась к нам с Эроном. Женщины не переставали ласково ее поглаживать, а она обняла Эрона, спрятала лицо у него на груди.

Я испытывал глубокое сострадание к несчастному ребенку и говорил себе, что Таламаска должна окружить девочку заботой и выполнять любое желание, какое только придет ей в голову.

Тем временем священник настоятельно требовал, чтобы работники кладбища незамедлительно поставили на место каменную плиту. По этому поводу возник небольшой спор, но в конце концов могильное отверстие было намертво запечатано и гроб стал недосягаем для взглядов и прикосновений.

Я достал носовой платок и вытер глаза.

Эрон гладил Меррик по длинным каштановым волосам, приговаривая на французском, что Большая Нанэнн прожила долгую чудесную жизнь и что ее предсмертное желание, чтобы о Меррик позаботились, уже выполнено.

Меррик подняла голову и произнесла только одну фразу: «Холодной Сандре следовало бы прийти». Я помню это, потому что, услышав эти слова, несколько человек покачали головами и обменялись осуждающими взглядами.

Я чувствовал себя совершенно беспомощным. Вокруг были люди – мужчины и женщины, темнокожие и белые, красивые и не очень, необычные и вполне обыкновенные. Но практически ни одно лицо нельзя было назвать заурядным в общепринятом значении этого слова. А еще мне казалось, что невозможно угадать происхождение или принадлежность к той или иной расе любого из тех, кто здесь собрался.

Но никто из этих людей не был близок нашей девочке. Меррик осталась в полном одиночестве. Если, конечно, не считать Эрона и меня. Добросердечные женщины выполнили свой долг, но было ясно, что на самом деле они ее не знали. И очень порадовались за девочку, узнав, что за ней приехали два богатых дядюшки.

Что касается «белых Мэйфейров», которых заметил накануне Эрон, то ни один из них не пришел на похороны. Эрон назвал это «большой удачей». Узнав, что ребенок из рода Мэйфейров остался один-одинешенек в целом мире, они непременно заявили бы о своих обязательствах перед Меррик и желании взять ее под свою опеку. Теперь я вспоминаю, что никто из них не пришел даже на бдение. Видимо, после разговора с Меррик они сочли за лучшее убраться восвояси.

Мы направились к старому дому.

Грузовик из Оук-Хейвен, который должен был доставить туда скромные пожитки Меррик, уже прибыл. Вещей было немного, но она не пожелала оставлять в доме крестной то, что считала своим.

На обратном пути Меррик перестала плакать, и на ее лице появилось то выражение глубочайшей печали, которое с тех пор мне часто приходилось на нем видеть.

Машина медленно двигалась сквозь беззвучно падавший на землю дождь.

– Холодная Сандра не знает, – без всякого вступления вдруг заявила Меррик. – Если бы она знала, то обязательно пришла бы.

– Она твоя мать? – почтительно поинтересовался Эрон.

Меррик кивнула и неожиданно улыбнулась.

– Так она всегда говорила. – Девочка встряхнула головой и посмотрела в окошко. – Не думайте ничего плохого, мистер Лайтнер. На самом деле Холодная Сандра меня не бросила. Просто она ушла и больше не вернулась.

В тот момент такое объяснение показалось мне вполне разумным. Может быть, мне просто хотелось, чтобы оно было таковым и не ранило Меррик суровой правдой.

– Когда ты видела ее в последний раз? – осмелился поинтересоваться Эрон.

– Когда мне было десять лет и мы вернулись из Южной Америки. Тогда Мэтью был еще жив. Вы должны понять Холодную Сандру. Она единственная из двенадцати детей отличалась.

– Чем отличалась? – спросил Эрон.

– Цветом кожи, – не задумываясь, ответил я.

И снова Меррик улыбнулась.

– А-а, понятно, – кивнул Эрон.

– Она была красива, – сказала Меррик, – никто бы никогда не стал это отрицать. И могла справиться с любым человеком, с каким только пожелает. Никому не удавалось уйти.

– Справиться? – переспросил Эрон.

– Заколдовать, – едва слышно уточнил я.

И снова Меррик улыбнулась мне.

– А-а, понятно, – повторил Эрон.

– Дедушка, увидев смуглый цвет кожи ребенка, заявил, что это не его дочь, и тогда бабушка пошла и оставила Холодную Сандру на крыльце дома Большой Нанэнн. Все бабушкины братья и сестры вступали в брак с белыми. И мой дедушка, конечно, тоже был белый. Теперь они все живут в Чикаго. Отец Холодной Сандры владел там джаз-клубом. Если людям нравится Чикаго или Нью-Йорк, то здесь они долго не задерживаются. Лично мне не понравился ни тот, ни другой город.

– Ты хочешь сказать, что там бывала? – спросил я.

– Да, я ездила туда с Холодной Сандрой. Конечно, мы не встречались с теми белыми, но нашли их адрес в телефонной книге. Холодная Сандра сказала, что хочет посмотреть на свою мать, а не разговаривать с ней. Как знать, быть может, она наслала на нее порчу. Ей ничего не стоило наслать порчу на них на всех. Холодной Сандре было страшно лететь в Чикаго, а мысль отправиться туда на машине повергала ее в ужас. А как она боялась утонуть! Ей постоянно снились кошмары, что она тонет. Ни за какие коврижки она не проехалась бы на машине по гребню дамбы. Озер боялась так, словно это были болота. Она много чего страшилась... – Меррик замолчала. Лицо ее окаменело. Спустя минуту она слегка нахмурилась и продолжила: – Помнится, Чикаго мне не очень понравился. В Нью-Йорке я не увидела ни одного деревца. Все никак не могла дождаться, когда же мы поедем домой. Холодная Сандра тоже любила Новый Орлеан. Она всегда возвращалась домой, если не считать последнего раза.

– Твоя мать была умной женщиной? – спросил я. – Такой же смышленой, как ты?

Мой вопрос заставил Меррик призадуматься.

– У нее не было образования, – наконец заговорила она. – Она не читала книг. Я вот люблю читать. Можно узнать много нового. Я читаю старые журналы – те, что повсюду оставляют. Как-то мне досталось несколько пачек журнала «Тайм» из какого-то старого дома, предназначенного на снос. Я изучила их все – от корки до корки: статьи об искусстве, науке, книгах, музыке, политике и обо всем на свете, пока не зачитала журналы до дыр. Я брала книги в библиотеке и в бакалейной лавке. Читала газеты и даже старые молитвенники. А еще колдовские книги. У меня хранится много колдовских книг, которые вы еще не видели.

Она слегка пожала плечиками, такая маленькая и усталая, совсем еще ребенок – растерянный, недоумевающий, не до конца осознающий случившееся.

– Холодная Сандра вообще ничего не читала, – сказала Меррик. – Никто не видел, чтобы она смотрела шестичасовые новости по телевизору. Большая Нанэнн рассказывала, что несколько раз отсылала ее к монахиням, но Холодная Сандра плохо себя вела, и они всегда отправляли ее домой. Кроме того, Холодная Сандра была достаточно светлой, чтобы не любить темнокожих. Можно было бы предположить, что ей прекрасно известно, каково это – быть темнокожей, ведь от нее отказался собственный отец. Но ничего подобного! На фотографии видно, что кожа у нее была цвета миндаля, но глаза – светло-желтыми. Они-то ее и выдавали. К тому же она страшно злилась, когда ее называли Холодной Сандрой.

– Откуда взялось это прозвище? – спросил я. – Его придумали дети?

Мы почти доехали до дома. Однако мне хотелось узнать как можно больше про это странное общество, такое непохожее на все, что я до сих пор знал. В тот момент я понял, что мое пребывание в Бразилии было в общем-то пустой тратой времени. Слова старухи больно укололи в самое сердце.

– Нет, все началось в нашем доме, – сказала Меррик. – Наверное, это самое обидное прозвище. Когда соседи и все дети услышали его, они сказали: «Твоя Нанэнн называет тебя Холодной Сандрой». Но прозвище прилипло к ней из-за того, что она делала: все время колдовала, насылала порчу на людей. Как-то раз прямо на моих глазах она снимала шкуру с черного кота. Ужас! Никогда больше не желаю видеть что-либо подобное.

Заметив, как я поморщился, Меррик едва заметно улыбнулась и продолжила:

– К тому времени, как мне исполнилось шесть лет, она уже сама называла себя Холодной Сандрой. Бывало, скажет мне: «Меррик, иди к Холодной Сандре», и я тут же прыгну ей на колени.

Голос Меррик слегка дрогнул, но девочка справилась с волнением.

– Она совсем не походила на Большую Нанэнн, – сказала Меррик. – Все время курила, пила, была какой-то нервной, а если напивалась, то и вовсе становилась злой. Иногда она пропадала надолго, а когда возвращалась, Большая Нанэнн обычно спрашивала: «Что затаилось в твоем холодном сердце на этот раз, Холодная Сандра? Какую ложь ты приготовила?» – Меррик вздохнула. – Большая Нанэнн часто говорила, что в этом мире не следует заниматься черной магией, потому как всего можно добиться с помощью магии белой. Затем появился Мэтью, и Холодная Сандра стала такой счастливой, какой никогда не была.

– Мэтью, тот человек, который отдал тебе пергаментную книгу? – уточнил я, надеясь, что Меррик расскажет о нем поподробнее.

– Не, мистер Тальбот, он не отдал мне эту книгу, а научил ее читать, – ответила девочка. – Книга-то была у нас уже давно – досталась в наследство от двоюродного дяди Вервэна, жуткого колдуна. В городе все называли его Доктор Вервэн. И хотели, чтобы он им наколдовал. Еще при жизни старика – а он был старшим братом Большой Нанэнн – ко мне перешли многие его вещи. Я впервые видела, чтобы человек скончался в мгновение ока: он спокойно сидел в столовой, читал газету, а потом буквально в одну секунду вдруг взял да и умер.

У меня накопилось великое множество вопросов, готовых сорваться с языка.

В частности, например, почему за весь долгий путь с кладбища Меррик ни разу не произнесла другое имя, упомянутое Большой Нанэнн: Медовая Капля на Солнце.

Но тут мы подъехали к дому. Дождь поредел, и сквозь тучи пробивались лучи послеполуденного солнца.