"Плач к небесам" - читать интересную книгу автора (Райс Энн)13Прошло еще семь месяцев, прежде чем Тонио получил письмо от самой Марианны, сообщившей ему о рождении еще одного сына. Он был так потрясен, прочитав это письмо, что носил его с собой весь день и распечатал только тогда, когда оказался один на берегу моря. И ему казалось, что из-за грохота волн он не слышит ее голос, завораживающий, опасный, как зов сирены. Всего через несколько дней Тонио предстояло выступить в заглавной партии в опере, целиком и полностью написанной Гвидо для консерваторской сцены. И он знал, что не сможет петь, если не забудет об этом письме. По мере приближения спектакля он все больше перегружал себя репетициями. В вечер премьеры не думал ни о чем, кроме музыки. Он был не кем иным, как Тонио Трески, студентом консерватории, а еще — любовником Гвидо, и лишь страстные любовные ласки смогли заглушить эхо оваций. Но в дни, последовавшие за этим маленьким триумфом, он не переставал думать о матери, хотя и от его любви к ней, и от ощущения ее красоты и воспоминаний о редких минутах нежности уже мало что осталось. Она была теперь женой Карло. Она принадлежала ему. Но как она могла после всего верить этому человеку? А в том, что она доверилась ему, не было ни малейшего сомнения. И хотя гнев чуть ли не ослеплял его, Тонио знал, разумеется, ответ на этот вопрос. Она поверила Карло потому, что должна была поверить, поверила для того, чтобы продолжать жить, чтобы сбежать из своей пустой комнаты и пустой постели. Что оставалось ей в этом доме, если не Карло? Временами, когда эти мысли почти не переставая крутились у него в голове, он не мог не вспоминать ее страдания, ее одиночество и те вспышки жестокости, которые даже теперь, по прошествии многих лет, напоминали о себе мурашками по коже. Запертая в женском монастыре, она бы умерла, в этом он был уверен, а его брат, его могущественный и хитрый брат, его оклеветанный, добродетельный и своенравный брат женился бы на другой. Нет, она стояла перед немыслимым выбором, а жить с мужчиной без его любви было для нее так же невыносимо, как в монастырской келье. Ей обязательно нужна была любовь мужчины, а также его защита и имя. Но что дачи ей имя и зашита в ее прошлом? — А я опять обреку ее на одиночество, — пробормотал Тонио. — Сошлю ее назад в ее монастырь... И он снова вспомнил ее под черной вдовьей вуалью. Эта картина была для него реальной — более реальной, чем сцены крещения этих детей или неведомой ему жизни того дома, которые рождали в его воображении эти письма. Обернувшись к нему, мать бранила его. Сжав кулаки, осыпала его проклятиями. Он слышал, как за много лет и миль отсюда, за смутным видением воображаемого будущего, она кричит: «Я бессильна!», и его гнев неумолимо уходил куда-то в сторону, не затрагивая ее, так что она превращалась в тень, способную повлиять на ожидающее его не больше, чем влияла на его прошлое. Она была потеряна для него, вправду потеряна. И все же глаза его снова и снова туманились, когда он думал о ней, и он резко отворачивался, с бьющимся сердцем, каждый день встречая в церкви одетых в черное женщин, пожилых вдов и вдов молодых, которые зажигали свечи, стояли на коленях перед алтарем, шли черными тенями по улицам в сопровождении старых служанок. На него посыпалось теперь множество приглашений спеть на частных ужинах или концертах. Однажды он даже посетил дом той пожилой маркизы, которую встретил в свой первый визит в дом графини Ламберти. Но со временем он стал отказываться от любых приглашений. Гвидо, конечно же, был в ярости. — Нужно, чтобы тебя слышали! — убеждал он. — Нужно, чтобы тебя видели и слышали в самых значительных домах. Тонио, о тебе должны узнать иностранцы, как ты не понимаешь! — Но они могут прослышать обо мне и прийти послушать меня сюда, — пожал плечами Тонио. — Ты слишком много требуешь от меня! — убежденно воскликнул он. — А потом, маэстро вечно жалуется на то, что студенты слишком много времени проводят в городе, много пьют... — Ох, прекрати! — сердито оборвал его Гвидо. Так или иначе, но консерватория стала единственным местом, где теперь выступал Тонио. Он все больше времени проводил в классах — за исключением тех часов, что занимался фехтованием, — и никогда не принимал предложения других молодых людей присоединиться к их компании в кабачке или на охоте. И снова и снова он встречал повсюду светловолосую художницу. Так, она оказалась в францисканской церкви, куда он пришел с другими студентами на обычное выступление. В другой раз он увидел ее в театре Сан-Карло: роскошно одетая, она сидела в ложе графини, не отвлекаясь смотрела на сцену и все время казалась погруженной в музыку. И она приходила в консерваторию на каждое его выступление. Время от времени он возвращался в дом графини с одной-единственной целью, хотя никогда не признавался себе в этом. Он ходил в часовню и смотрел на изысканные, темные по колориту фрески, на удлиненное лицо Девы Марии, на ангелов с мощными крыльями и мускулистых святых. Делал он это всегда в поздний час и всегда выпив чуть больше вина, чем следовало. А встречая художницу в бальном зале, смотрел на нее так открыто и долго, что ее семья, конечно же, должна была бы воспринять такую дерзость как оскорбление. Но этого никогда не происходило. Однако больше всего его поглощала консерваторская жизнь, и ничто не могло по-настоящему нарушить ее распорядок и его каждодневное счастье, не считая писем Катрины, которые, несмотря на то что он редко ей отвечал, становились все более и более откровенными. Эти письма, которые всегда доставлял из посольства один и тот же молодой венецианец, были явно предназначены для чтения наедине. Она тоже сообщила ему о рождении у Марианны второго ребенка и просто добавила, что этот ребенок так же здоров, как первый. Прежде чем предать это письмо огню, как все предыдущие, Тонио долго носил его с собой. Оно его сильно позабавило и в то же время странным образом заворожило, и по прочтении его ненависть к Карло вспыхнула с еще большей силой. Перед его глазами отчетливо встал брат, вкушающий из чаши жизни под названием Венеция. Как явственно он представлял себе его, перемещающимся из бального зала в зал Сената, на Ридотто, в объятия куртизанки. Но все ласковые предостережения Катрины не возымели на Тонио никакого действия. Он ничего не изменил в своей жизни. Он по-прежнему упорно посещал фехтовальный зал. А когда выпадала свободная минута, совершенствовал в тире свое искусство стрельбы из пистолета. Оставшись в комнате один, упражнялся с кинжалом так много, насколько это было возможно без регулярного вонзания его в мягкую человеческую плоть. Но он знал, что не воинственность или храбрость заставляли его держаться так вызывающе с Джакомо Лизани или так совершенствовать свое мастерство владения различным оружием. Просто он не мог более скрывать от кого бы то ни было, кем является на самом деле. Все чаще и чаще по глазам встречных он понимал: им известно, что он — евнух. А взгляды молодых неаполитанцев говорили ему, что он завоевал их безусловное уважение. Что касается сцены — его превращения в нового Каффарелли, как это великодушно сформулировала Катрина, — то он и хотел, и страшился этого так сильно, что порой приходил в отчаяние из-за полной путаницы в мыслях. Он был уже отравлен овациями, гримом, роскошью красивых декораций и теми мгновениями, когда слышал свой голос, звенящий поверх других голосов, оплетающий своей непостижимой и мошной магией всех тех, кто хотел его услышать. И все же стоило ему подумать о великих театрах, как в душе рождался странно возбуждающий страх. «Два ребенка за два года!» Иногда это всплывало в его сознании так четко и кололо так остро, что он даже останавливался. Два ребенка, и оба — здоровые сыновья! У многих венецианских фамилий было только такое притязание на вечность. И как он хотел, о, как он хотел, чтобы его мать и отец дали ему еще немного времени! |
||
|