"Заветными тропами славянских племен" - читать интересную книгу автора (Демин Валерий Никитич)

Глава 6. Светочи славянства

Каждый народ земли на протяжении разных — длительных или коротких — промежутков времени выдвигает из своей среды людей, которые становятся выразителями чаяний и самой души этноса, его вождями, совестью, лицами, принявшими на себя жертвенную миссию — не всего сразу, нет, но хотя бы чего-то одного. Такие люди, как уже говорилось выше, именуются пассионариями и по большому счету они подпитываются космо-планетарной энергией и обладают даром вступать в непосредственный контакт с ноосферой. Славянский мир знает немало таких светочей. Во все времена они зажигали сердца соотечественников, укрепляли в них дух и веру, направляли на путь побед и великих свершений. Каждый из них достоин отдельной книги, быть может даже и не одной.

Поскольку настоящий очерк посвящен начальным этапам славянской истории, постольку здесь целесообразно затронуть лишь несколько имен, связанных с той эпохой. При этом представляется уместным привлечь внимание читателей к фигурам просветителей и религиозных реформаторов, которым последующие поколения славян обязаны расцветом своей культуры и современным менталитетом. Безусловно, первыми в ряду таких лиц стоят великие и величественные личности Кирилла и Мефодия, играющих важнейшую роль в истории многих славянских народов — русских, украинцев, белорусов, чехов (на первом этапе их начальной истории), болгар, сербов, черногорцев и македонцев.

Кирилл и Мефодий (рис. 89) — воистину ни с чем не сравнимые звезды на славянском историческом небосклоне. В 6-й главе уже достаточно подробно говорилось об их просветительской деятельности в связи с появлением новой письменности на Руси. Однако сказанным выше не исчерпывается выдающаяся роль Солунских братьев для славянской культуры и всей славянской истории, начиная с IX века. Оба брата родились в многодетной семье византийского военачальника (сотника) по имени Лев в македонском городе Солуни (нынешние Салоники, находящиеся на территории современной Греции). Мефодий (это — монашеское имя, как его назвали при рождении — неизвестно) был старшим из семи братьев, Кирилл (до принятия монашества его звали Константин) — младшим. Дата рождения обоих подвижников определяется так: Кирилл-Константин родился в 827 году, Мефодий был старше его на 7–10 лет. Сызмальства дети росли и вращались в македонской славянской среде; высказывалось также вполне обоснованное предположение, что их матерью — ее звали Марией — могла быть местная славянка.

С раннего детства вдохновительницей и заступницей Кирилла была божественная София Премудрость. Об этом вдохновенно рассказано в «Житии Мефодия и Константина, в монашестве Кирилла, учителей славянских», включенном в знаменитые Четьи-Минеи, составленные св. Дмитрием Ростовским:

«Будучи семи лет, Константин видел сон, который и рассказал своим родителям.

— Снилось мне, — говорил Константин, — что воевода собрал всех девиц города и сказал мне: выбери себе одну из них в невесты. Я осмотрел и избрал красивейшую из них с светлым лицом и украшенную многими золотыми вещами и дорогими каменьями, по имени Софию.

Поняли родители, что Господь дает отроку девицу Софию, то есть — премудрость Божию, возрадовались духом и со старанием стали учить Константина не только книжному чтению, но и богоугодному добронравию — премудрости духовной.

— Сын, — говорили они Константину словами Соломона, — чти Господа и укрепишься: храни заповеди и поживешь; словеса Божий напиши на скрижали своего сердца: „Скажи мудрости: 'Ты сестра моя!' и разум назови родным твоим“. Премудрость сияет светлее солнца, и, если ее будешь иметь своей помощницей, она избавит тебя от многого зла».

Софийность как символ высшей Любви к Богу, Миру и Человеку испокон веков была знаменем и знамением русского народа и всего славянства. Слитая с просветленным образом Богородицы — Пречистой Девы Марии, избравшей Россию «своим последним домом», софийность не только вдохновляла богословов и философов, но и оберегала и обогревала сердце каждого русского человека. Само понятие Софии многогранно и многоаспектно — оно уходит своими корнями одновременно в античную поэзию и философию, с одной стороны, и христианскую догматику и богословие, с другой. Однако обрело оно полифоническое звучание и заиграло всеми смысловыми оттенками исключительно на русской почве.

С пониманием «софии» как «мастерства», «разумного умения», «знания», «мудрости» — можно столкнуться уже в Гомеровой «Илиаде», диалогах и трактатах Платона, Аристотеля, неоплатоников. Понятие «софии» вошло как смыслообразующий элемент в слово «философия» («любовь к мудрости»). При переводе библейских текстов на греческий язык александрийские переводчики воспользовались имеющимся философским понятием, которое в сочетании с ветхозаветными откровениями Книги Соломона обрело в православной традиции глубочайший смысл. Достаточно вспомеить, что столица Болгарии названа в честь Софии Премудрости. Русский народ также разумел себя находящимся под особым покровительством Софии — ей посвящены Софийские соборы в главных центрах Руси — Киеве и Новгороде (а также в Полоцке, Вологде, Тобольске).

Софийная окрыленность русских людей обусловлена особенностями православного (и более древнего, уходящего в глубь веков и тысячелетий) миропонимания, включающим в снятом виде и глубинные народные верования. Образ Софии Премудрости окрыляет весь дух русской культуры. Она, как крылатая Богиня Победы на поле брани за человеческие сердца, шествует впереди и рядом с великими подвижниками и просветителями русского народа, вдохновляя их на духовные подвиги. Выдающийся русский мыслитель священник Павел Александрович Флоренский (1882–1937) проводит прямую связь между Кириллом-Константином и Сергием Радонежским, между русскими и византийскими Софийскими соборами и Троице-Сергиевской лаврой, между иконами Святой Софии и «Троицей» Андрея Рублева, между ноосферной философией софийности и идеологией российской государственности — вплоть до наших дней.

Мефодий никогда не бывал на Руси, его просветительская деятельность проходила на территории Великой Моравии. Именно сюда направился Кирилл после путешествия по южной Руси. Сюда стекались и многочисленные ученики из Болгарии, Сербии, Ховатии. Славянскую письменность братья создали вместе (рис.), еще находясь в Византии. Сначала это была сложная и не прижившаяся глаголица, затем — более простая кириллица, которой мы пользуемся и по сей день. Католическая церковь всячески препятсвовала переводу священных текстов и богослужебных книг на церковно-славянский язык. Кирилл-Философ отстоял такое право на диспуте с «латинянами» в Ватикане в присутствии самого римского папы:

«Когда Константин и Мефодий пришли в Моравию, они были встречены там с великой честью. Прежде всего Ростислав собрал много отроков и повелел им учиться у святых братьев славянской азбуке и но-воперёведенным книгам. Затем Ростислав под руководством святых братьев начал строить церкви. Через год уже была окончена первая церковь в городе Оломуце, потом еще несколько церквей появилось в Моравии. Константин освящал эти церкви и служил в них по-славянски.

В бытность свою здесь Константин перевел со своими учениками все церковное чиноноследование и научил их утрени и часам, обедне и вечерни, и повечерию, и „тайней службе“. И отверзлись по пророческому слову уши глухих слышать книжные словеса, и стал красноречив язык гугнивых. Бог, веселящийся о спасении единого грешника, с радостью взирал на исправление целого народа.

Когда стало распространяться божественное учение между славянами и богослужение совершаться на их языке, тогда первый и злостный завистник, диавол, не вынося сего, вошел в свои сосуды и начал многих возбуждать, говоря им:

— Этим Бог не прославляется. Если бы Ему это было угодно, то разве Он не мог сделать, чтобы и изначала для Его прославления проповедь слова Божия записывалась на языке того народа, которому возвещалась. Но три языка только избрал Бог: еврейский, греческий и латинский, на которых и подобает воссылать славу Богу.

Так говорили латинские и немецкие архиереи, священники и их ученики. Константин вступил с ними, как некогда Давид с иноплеменниками, в спор и словами священных книг победил и назвал их трехъ-язычниками, подобными Пилату, написавшему на трех языках титла на Кресте Господа».

Кирилл прожил короткую, но яркую, как метеор, жизнь. Он умер в 869 году, в 42-летнем возрасте в Риме и был похоронен в церкви (базилике) св. Климента, мощи которого ему в свое время довелось открыть, путешествуя по Руси, в Херсонесе (отчего этот римский папа по сей день почитается Православной церковью). Старший брат Мефодий еще долго после этого продолжал начатое дело на ниве просвещения славянства. Он пережил взлеты и падения, в результате происков и наветов латинян был даже заточен в темницу, а после освобождения вновь вернулся к своим ученикам в Моравию, где и скончался в 885 году, прожив, таким образом, около 70 лет.

Появление национальной славянской азбуки было объективно обусловлено историческим временем. Создание независимых славянских государств диктовало и необходимость создания независимой от инородного влияния письменности. Крупнейший русский историк Сергей Михайлович Соловьев (1820–1879) (рис. 90) совершенно справедливо отметил политический характер сего эпохального факта:

«…Князь моравский должен был понимать, что для независимого состояния славянского государства прежде всего необходима независимая славянская церковь, что с немецким духовенством нельзя было думать о народной государственной независимости славян, что с латинским богослужением христианство не могло принести пользы народу, который понимал новую веру только с внешней обрядовой стороны и, разумеется, не мог не чуждаться ее. Вот почему князь моравский должен был обратиться к византийскому двору. lt;…gt; Близкий и недавний пример Болгарии должен был указать моравскому князю на этот путь (чуть ранее христианство принял болгарский царь Борис); со стороны Византии нечего было опасаться притязаний, подобных немецким: она была слишком слаба для этого, и вот Ростислав посылает в Константинополь к императору Михаилу с просьбой о славянских учителях, и в Моравию являются знаменитые братья — Кирилл и Мефодий, доканчивают здесь перевод священных и богослужебных книг и распространяют славянское богослужение в моравии и Паннонии. Призыв Кирилла и Мефодия, полагаемый в 862 году, совпадает со временем основания Русского государства [имеется ввиду пресловутое „призвание варягов“ — Рюрика, Синеуса и Трувора. — В. Д.], которому по преимуществу суждено было воспользоваться делом святых братьев».

Семена, посеянные солунскими братьями, дали буйные всходы и вот уже одиннадцать с половиной веков непрерывно приносят обильный урожай. Ежегодно весной во всех славянских странах в патять о святых и равноапостольных Кирилле и Мефодии отмечают День славянской письменности. Разошедшиеся в фонетическом звучании и лексическом составе языки русских, украинцев, белорусов, болгар, сербов, черногорцев и македонцев по-прежнему едины в своем знаковом выражении — при помощи кириллической азбуки. Вот почему именно к Кириллу были обращено «Похвальное слово» болгарского святого и первоучителя Климента Охридского (840–916) (рис. 91) (хотя его непосредственным учителем был Мефодий):

«Чьи уста могут передать сладость его учения? Чей язык способен рассказать о подвигах, трудах и доброте его жития? Бог создал уста его светлее света, чтобы просветить омраченных греховным заблуждением. Язык его источал сладостные и животворящие слова. Пречитые уста его расцвели премудростью. Пречистые персты его сотворили духовные органы и украсили их златозарными письменами. Эти богогласные уста напоили жаждущих Божьего разума. Через них насладились многие жизненной пищей. Через них обогатил Бог богоразумением многие народы и увенчал боготканным венком плодовитый славянский народ, которому был послан этот новый апостол».

(Перевод И. Калиганова)

Слова этого прославления сегодня звучат так же свежо, как и тысячу лет назад! Они точно перекликаются с вдохновенными строфами стихотворения Константина Константиновича Случевского (1837–1904) «Памяти св. Кирилла и Мефодия»:

…Но хранима Заветной мыслию их братская чета, Познавши Рим, ему предпочитла Земель славянских тишь, где бедность, простота И некрещенная народность обитала, — Где сквозь немую даль синеющих степей Россия в будущем неясно проступала… Там было им и лучше и милей… Между кумирнями Перуна и Купалы, У мрачных идолов в чешучатых бронях, В их слове прповедь Христова зазвучала И тихим пламенем затеплилась в сердцах. И ожили сердца… ……………………………………………………… Привет, учители! Привет на расстояньи Всех завершенных тысячи годов! Привет на языке, что вашим был созданьем, Возник из вами же завещанных нам слов! Звучат ли к вам оне своим знакомым ладом? Доносится ль до вас родной вам звук речей? И слвшите ли вы, как он с другими рядом Идет в лазурь небес искать Царя царей? Он вам знаком, отцы, язык родных преданий! От колыбели наш, молитвой освящен, Железои и свинцом великих битв крещен, Глашатай жгучих бед и славных ликований, — В строках письмен старинных он дремал, От чуждых примесей их кельи охраняли… И вот теперь в тысячелетней дали Он от источника, чистейший, заблистал.

Со стихами поэта прошлого органично перекликаются слова нашего современника — мурманского поэта Николая Колычева:

Бесславье славянства… Бездарность правительств… Но вновь призывают Кирилл и Мефодий: «К единому Слову устами прильните! Чтоб эхом народ отозвался в народе. Пожмите — родство потерявшую руку. Сомкните — родство позабывшие плечи…» Покуда не поздно — поверим друг другу, Ведь мы так похожи и ликом, и речью. Мы — братья по крови, вскипающей в жилах! Мы — древняя твердь неделимого сплава! Пусть в Слове едином обрящется сила, Пусть силой единства добудется слава… Как хочется, с хором сливаясь, разлиться Единой молитвой, единою песней… Со светлой надеждой в славянские лица Кирилл и Мефодий глядят с поднебесья.

Владимир Святой (ок. 962–1015) (рис. 92) — названный за эпохальное деяние — введение христианства на Руси — не только святым, но и равноапостольным. Хотя на канонических иконописных изображениях Владимир предстает зрелым длиннобородым мужем (с проседью в бороде и волосах), в дейтвительности официальное крещение Руси произошло, когда стольнокиевскому князю было всего-навсего двадцать шесть лет. Однако к тому времени за плечами будущего русского святого была бурная и необделенная яркими событиями жизнь. Восьмилетние скитания под постоянной угрозой смерти, борьба со старшим братом — великим князем Ярополком, унаследовавшим киевский престол после трагической смерти Святослава — и коварное убийство его с помощью предательства и обмана, единоличное восцарение в Киеве, победоносные походы и присоединение новых земель, языческая реформа, ориентация на стратегическое партнерство с Византией и окончательный «выбор веры» в пользу православия (конкурирующими религиями, согласно «Повести временных лет», выступали ислам, иудаизм и католицизм).

Летописец не жалеет красок в описании личности князя, в последствии прозванного Красным Солнышком (ни в одной летописи, кстати, такого эпитета нет). Отчасти это чисто литературный прием, смысл которого — контрастно противопоставить необузданного язычника благоверному христианину. Но именно благодаря этому в летописи и сохранились колоритные подробности разгульной жизни князя, его беспросветного блуда и вызывающей сексуальной жестокости. Еще в 18-летнем возрасте он не просто насильно овладел юной полоцкой княжной Рогнедой, но предпочел сделать это демонстративно на глазах ее родителей. Так, по крайней мере, свидетельствовала народная молва. Что здесь отнюдь не преувеличение, показывает другой случай, произошедший уже после принятия крещения. Речь идет о знаменитом Корсунском походе Владимира. В крымской крепости Корсуни (Херсонесе), принадлежавшей Византии, находился императорский наместник и греческий гарнизон. После изнурительной осады византийцы вынуждены были сдаться на милость победителя. Каковой же оказалась «милость» новокрещенного великого князя (названного, как известно, в святом крещении Василием) — рассказывается в его Житии особого состава:

«А князя Корсунского и с княгинею поимал, а дщерь их к себе взял в шатер, а князя и княгиню привязал у шатерной сохи и с дщерию их перед ними беззаконство сотворил. И по трех днях повелел князя и княгиню убить, а дщерь их за боярина Ижберна дал со многим имением, а в Корсуни наместником его поставил…»

Когда Владимир вероломно умертвил старшего брата Ярополка, первое же, что он предпринял, согласно повествованию летописца, это прелюбодейственное овладение вдовой великого киевского князя, красавицей гречанкой (имени которой история для нас не сохранила). «И была она беремена, и родился от нее Святополк», — сообщает далее «Повесть временных лет», подчеркивая изначальность каиновой печати, наложенной на будущего убийцу святых мучеников Бориса и Глеба. Из сообщения летописца неясно также, была ли гречанка уже беремена, когда стала наложницей Владимира (и тогда Святополк Окаянный — не родной его сын) или же зачала во грехе будущее «исчадие ада» русской истории. Помимо множества жен, имел Владимир также бесчисленный гарем, его можно сравнить разве что с гаремом царя Соломона. Естественно, летописец не преминул сие сделать:

«Был же Владимир побежден похотью. Были у него жены. Рогнеда, которую поселил на Лыбеди, где ныне находится сельцо Предславино. От нее имел он четырех сыновей: Изяслава, Мстислава, Ярослава. Всеволода и двух дочерей, от гречанки имел он Святополка, от чехини — Вышеслава, а еще от одной жены — Святослава и Мстислава, а от болгарыни — Бориса и Глеба, и наложниц было у него триста в Вышгороде, триста в Белгороде и двести в Берестове, в сельце, которое называют сейчас Берестовое. И был он ненасытен в блуде, приводя к себе замужних женщин и растлевая девиц. Был он такой же женолюбец, как и Соломон, ибо говорят, что у Соломона было семьсот жен и триста наложниц. Мудр он был, а в конце концов погиб. Этот же был невежда, а под конец обрел себе вечное спасение. „Велик Господь, и велико могущество его, и разуму его нет конца!“ Женское прельщение — зло: вот как, покаявшись, сказал Соломон о женах: „Не внимай злой жене, ибо мед каплет с уст ее, жены прелюбодейцы, на мгновение только наслаждает гортань твою, после горчее желчи станет… Сближающиеся с ней пойдут после смерти в ад. Но пути жизни не идет она, распутная жизнь ее неблагоразумна“. Вот что сказал Соломон о прелюбодейках, а о хороших женах сказал он так: „Дороже она многоценного камени. Радуется на нее муж ее. Ведь делает она жизнь его счастливой. Достав шерсть и лен, создает все потребное руками своими Она, как купеческий корабль, занимающийся торговлей, издалека собирает себе богатство, и встает еще ночью и раздает пищу в доме своем и дело рабыням своим. Увидев поле — покупает: от плодов рук своих насадит пашню. Крепко подпоясав стан свой, укрепит руки свои на дело. И вкусила она, что благо — трудиться, и не угасает светильник ее всю ночь. Руки свои простирает к полезному, локти свои возлагает на веретено. Руки Свои протягивает бедному, плод подает нищему. Не заботится муж ее о доме своем, потому что, где бы он ни был, — все домашние ее одеты будут Двойные одежды сделает мужу своему, а червленые и багряные одеяния — для самой себя. Муж ее заметен всем у ворот, когда сядет на совете со старейшинами и жителями земли. Покрывала сделает она и отдаст в продажу Уста же свои открывает с мудростью, с достоинством говорит языком своим. В силу и в красоту облеклась она. Милости ее превозносят дети ее и ублажают ее, муж хвалит ее. Благословенна разумная жена, ибо хвалит она страх Божий. Дайте ей от плода уст ее, и да прославят мужа ее у ворот“.»

Похоже, на современников (и не только на них) альковные подвиги, а также знаменитые княжеские пиры Владимира производили не меньшее впечатление, чем духовные деяния или ратные дела. И все же главное деяние князя, навеки обессмертившее его имя и причислившее его к лику святых, состояло совсем в другом — в принятии после долгих раздумий и сомнений святого крещение и приобщение к христианской вере своих подданных. Как известно, от рождения Владимир был язычником. Получив великокняжеский стол, он даже попытался произвести религиозную реформу, проведя жесткую «ревизию» старых богов. Каноническое «Житие великого князя Владимира в святом крещении Василия» довольно-таки объективно и подробно рассказывает об этом периоде деятельности будущего крестителя Руси (интересно, что перечень древнеславянских богов в Житии отличается от того, который приводит Нестор в «Повести временных лет»):

«Владимир же поставил в Киеве следующие главные идолы: первый, самый главный идол — Перун, который считался богом грома, молнии и дождевых облаков, второй — Волос, считавшийся богом скотов, третий — Позвизд или Вихор, бог воздуха, четвертый Ладо, бог веселья, пятый Купало, бог плодов земных, шестой Коляда, бог праздника бывающего зимой. И иные меньшие боги — не только в Киеве, но и по всем местам Русской державы пределам — по велению того великого князя были поставлены, став местом нечестивого почитания. Такое же идолопоклонство совершалось и в Великом Новгороде, где посланный Владимиром начальствовал его дядя Добрыня, брат его матери. Наряду с идолопоклонством Владимиру было свойственно и другое зло — в плотских похотях без воздержания, как в тине, валяться…»

Увлечение языческой стариной оказалось недолгим. Далее последовал знаменитый «выбор веры», когда Владимир выслушал представителей различных конфессий (мусульманской, иудейской и католической) прежде чем раз и навсегда ни остановиться на православии. Предварительно крестившись сам, великий князь вслед за тем крестил семью и всех киевлян. Житие не жалеет красок в описании сего великого факта:

«Первым делом велел Владимир крестить сыновей своих, которых у него было двенадцать от различных жен: Изяслава, Мстислава, Ярослава, Всеволода — от Рогнеды, княжны Полотской; Святополка — от гречанки, жены брата; Вышеслава — от чешской княжны: Святослава и Станислава — от другой чешки, Бориса и Глеба — от болгарки; Брячислава и Судислава — от какой-то другой жены. И были они крещены митрополитом Михаилом в одном источнике, источник тот находился на горе над Днепром, с того времени и доныне называется то место Крещатиком. Затем послал Владимир глашатаев по городу, повелевая, чтобы наутро все собрались на реке Почайне, из Днепра вытекающей и вновь в Днепр впадающей, старые и молодые, большие и маленькие, богатые и бедные, мужчины и женщины, предупреждая, что кого не окажется в назначенное время на реке, тот будет противен Богу и великому князю.

И когда наступило утро, пришел сам князь с боярами на реку, и архиерей с ним, и все священники, и собрался весь город к реке, всякий чин и возраст, обоего пола людей бесчисленное множество — на месте, где ныне стоит церковь святых страстотерпцев Бориса и Глеба. И повелено им было, сняв одежды, войти в реку — отдельно мужскому полу, отдельно женскому, более старшим — в более глубокие места, маленьким же стать недалеко от берега. И стояли они в воде кто по шею, кто по пояс, разделившись на группы. А священники в иерейских облачениях, стоя у берега на специально для этого устроенных досках, читали над народом молитвы, при крещении подобающие, и давали им имена — каждой группе какое-то одно имя, и велели им трижды погрузиться в воду, а сами взывали над ними, призывая согласно чину крещения имя святой Троицы. И так крещен был весь народ киевский в лето бытия мира 6497, от воплощения же Бога Слова в лето 989, на другой год по крещении Владимира.

Сразу же по крещении народа Владимир повелел сокрушить идолы и храмы идольские до основания разрушать. Самого главного идола Перуна он повелел привязать коню за хвост и тащить с горы к Днепру и приставил двенадцать человек, чтобы те влекомого идола били палицами. И подтащив его к берегу, бросили они его в Днепр. И все прочие идолы по повелению великого князя были сокрушены и брошены одни в воду, другие в огонь. Некоторые же безумные киевляне, видя сокрушение и погибель древних своих богов, плакали по ним и рыдали, а более умные говорили: „Князь наш и бояре его разумны, знают они, какой Бог лучше. И если бы хороши были эти боги, они не повелели бы их сокрушать и не избрали бы иной веры, они избрали лучшее, а отринули худшее“.

По сокрушении же идолов и по разорении идольских храмов повелел Владимир на тех местах строить святые церкви. Вначале создал церковь Святого Спаса на том месте, где был идол Перуна, затем церковь во имя святого Василия Великого, поскольку и сам в святом крещении наречен был Василием, и иных церквей множество повсюду воздвиг, но лучшею всех постарался сделать каменную церковь во имя пречистой Богородицы, которая позже была названа Десятинной, ибо Владимир сказал: „Вот, от всего имения моего и от всех городов моих даю десятую часть в эту церковь пречистой Богородицы“. С того времени и названа была эта церковь Десятинной. И вручил он ту церковь вышеупомянутому протопопу Анастасу, которого привел из Херсонеса, и мощи святого Климента, папы римского, внес в нее, и всякую церковную утварь, из Херсонеса принесенную, отдал туда. Позаботился он и об учении книжном, ибо сыновей своих, а с ними и множество боярских детей повелел учить писанию греческому и славянскому, приставив к ним искусных учителей, а также и у простых людей отроков повелел брать для учения книжного. Матери же их безумные плакали по детям своим как по мертвым».

В общем же и целом великий князь Владимир был целеустремлен и непреклонен, жесток и коварен. Его отношения с двенадцатью признанными сыновьями (сколько же было непризнанных детей от 800-душного гарема да несметного количества обесчещенных жен и девиц — одному Богу известно) особой теплотой не отличались. В конце концов дело дошло до того, что незадолго до смерти Владимир Святославич вынужден был пойти войной на собственного сына Ярослава, княжившего в Новгороде и не посылавшего положенной дани в Киев. Впрочем, того, что смерть — безглазая старуха с косой — притаилась за плечами крестителя Руси тогда еще не ведал никто. Про те события, ставшие переломным этапом русской истории, Нестор-летописец сообщает как всегда — скупо и бесстрастно:

«В год 6522 (1014), Когда Ярослав был в Новгороде, давал он по условию в Киев две тысячи гривен от года до года, а тысячу раздавал в Новгороде дружине. И так давали все новгородские посадники, а Ярослав перестал платить в Киев отцу своему И сказал Владимир: „Расчищайте пути и мостите мосты“. Ибо хотел идти войною на Ярослава, на сына своего, но разболелся. В год 6523 (1015). Когда Владимир собрался идти против Ярослава. Ярослав, послав за море, привел варягов, так как боялся отца своего, но Бог не дал дьяволу радости Когда Владимир разболелся, был у него в это время Борис, а тем временем печенеги пошли походом на Русь, и Владимир послал против них Бориса, а сам сильно разболелся, в этой болезни и умер июля в пятнадцатый день. Умер же князь великий Владимир на Берестове, и утаили смерть его, так как Святополк был в Киеве. Ночью же разобрали помост между двумя клетями, завернули его в ковер и спустили веревками на землю; затем, возложив его на сани, отвезли и поставили в церкви святой Богородицы, которую сам когда-то построил. Узнав об этом, сошлись люди без числа и плакали по нем — бояре как по заступнике страны, бедные же как о своем заступнике и кормителе. И положили его в гроб мраморный, похоронили тело его, блаженного князя, с плачем великим».

Здесь за каждой фразой и даже словом скрывается бездна страстей, потрясений и сюжетов для трагедий шекспировского масштаба. Многие недоговоренные (или намеренно усеченные) фразы породили самые невероятные домыслы. Зачем надо было скрывать смерть всесильного князя, прятать его тело и тайно перемещать глубокой ночью? Почему опальный Святополк вдруг оказался в Киеве? Был ли он заинтересован в смерти отца? Еще бы! Но разве не был точно так же заинтересован в устранении Владимира другой сын — Ярослав, правивший в Новгороде и на которого отец шел войной? А затаившиеся языческие жрецы и их не смирившаяся с новой религией паства? Словом, уже не раз высказывалось предположение, что смерть крестителя Руси была насильственной. Конечно, проще всего было незаметно подсыпать яду. Однако, когда в 30-е годы XVII века по указанию митрополита Петра Могилы в Киеве производились раскопки Десятинной церкви, разрушенной еще во времена Батыева нашествия, был найден мраморный саркофаг-гробница с именем Владимира Святославича, а в нем — кости со следами глубоких разрубов и отсеченной головой, при этом некоторые части скелета вообще отсутствовали…

Вслед за кончиной последовал ряд других, не менее ужасных смертей и братоубийств. Святополк (Окаянный), захвативший власть в Киеве, принялся с методичной последовательностью устранять конкурентов-соперников и возможных претендентов на престол. Первой жертвой стали сятые мученики Борис и Глеб (за ними последовал брат от другой матери — Святослав). Высказывалось предположение, что убийством Бориса и Глеба, которое потрясло и всколыхнуло всю Русскую землю, Святополк всего лишь нанес упреждающий удар. Будущих святых братьев родила Владимиру жена-«болгарыня», но была она не дунайской славянкой, как думается большинству читателей, а волжской булгаркой. Для укрепления своих позиций Борис и Глеб предполагали воспользоваться услугами родичей по материнской линии и привести к Киеву в противовес полякам — союзникам Святополка (его тестем был могущественный король Болеслав), а также наемным варягам — союзникам Ярослава — тюркскую орду. Для того и отправились на родину своих предков, но по пути их настигля убийцы, посланные Святополком.

Это — по летописи и каноническому житию. Но опять—таки: нельзя не учитывать, что Ярослав, приведший под стены Киева 40-тысячное новгородское ополчение + тысячу профессиональных воинов-варягов, не менее Святополка был заинтересован в устранении любых конкурентов. Никаких сентиментальных чувств ни к братьям, ни к отцу с матерью, ни к какой-либо другой родне он не питал. Перед описываемыми событиям довел накал и без того напряженных семейных отношений до предела — так что отец намеревался проучить строптивого сына с помощью карательной дружины, и сам ее возглавил.

Это потом, когда вокруг не осталось соперников, Ярослав что называется поумнел и прослыл Мудрым. Таковым, кстати, ни современники, ни летописцы его не величали, а эпитет придуман Карамзиным: он стремился прежде всего уловить в хаотичных летописных событиях Логику истории и Божественное провидение. В общем-то Карамзин не ошибся. Сын Владимира Святого, сначала новгородский, а затем и киевский, князь Ярослав Владимирович (ок. 980–1054) (рис. 39) действительно оказался Мудрым, оказался достойным продолжателем дела своего великого отца и стал одним из выдающихся деятелей русской истории. К этому его побудили, конечно, как личные волевые и пассионарные качества, так и объетивная необходимость. Он быстро уразумел, что подлинное могущество государства достигается вовсе не в беспрестанной гражданской войне, а путем мира и стабильности. Активную энергию, скопившуюся в массах следует направлять не на агрессию друг против друга, а на хозяйственное процветание, оборотистую и взаимовыгодную торговлю, дружбу с соседями, основанную на внушительной военной силе, укрепление веры и духа, поощрение строительства, искусств и ремесел. В этом и состоит истинная государственная мудрость. Вот почему и Карамзин попал в самую точку, присвоив хромому князю Ярославу эпитет Мудрый. Но это уже совсем другая история…

Летописный князь Владимир не всегда совпадает с собственным же житийным образом. И все же историческая истина состоит в другом. Ее спустя три с половиной десятилетия после смерти Владимира Святого сформулировал митрополит Иларион в своем бессмертном (и уже цитированном выше) «Слове о законе и благодати»:

«Хвалит же гласом хваления Римская страна Петра и Пав, коими приведена к вере в Иисуса Христа. Сына Божия, lt;восхваляютgt; Асия, Ефес и Патмос Иоанна Богослова, Индия — Фому, Египет — Марка. Все страны, грады и народы чтут и славят каждые своего учителя, коим научены православной вере. Восхвалим же и мы, — по немощи нашей lt;хотя бы иgt; малыми похвалами, — свершившего великие и чудные деяния учителя и наставника нашего, великого князя земли нашей Владимира, внука древнего Игоря, сына же славного Святослава, которые, во дни свои властвуя, мужеством и храбростью известны были во многих странах, победы и могущество их воспоминаются и прославляются поныне Ведь владычествовали они не в безвестной и худой земле, но в lt;землеgt; Русской, что ведома во всех наслышанных о ней четырех концах земли.

Сей славный, будучи рожден от славных, благородный — от благородных, князь наш Владимир и возрос, и укрепился, младенчество оставив, и паче возмужал, в крепости и силе совершаясь и в мужестве и мудрости преуспевая И самодержцем стал своей земли, покорив себе окружные народы, одни — миром, а непокорные — мечом.

И когда во дни свои так жил он и справедливо, с твердостью и мудростью пас землю свою, посетил его посещением своим Всевышний, призрело на него всемилостивое око преблагого Бога. И воссиял в сердце его lt;светgt; ведения, чтобы познать ему суету идольского прельщения и взыскать единого Бога, сотворившего все видимое и невидимое».

(Перевод диакона Андрея Юрченко)

Ян Гус (1371–1415) (рис. 93) — национальный герой чешского народа, проповедник, мыслитель, идеолог нарождающейся Реформации. Вместе с тем его личность и деятельность имеет непреходящее значение для всего славянского мира. Как никто лучше, это подчеркивал русский историк и писатель Михаил Петрович Погодин (1800–1875):

«Гус был древнейший ревнитель Славянской народности, 500 почти лет назад развернувший это славное знамя, следовавший верно по стопам Славянских первоучителей, св. Кирилла и Мефодия, употреблявший народный язык в богослужении и проповеди. В объяснении Гуса на молитву Господню находится следующий энергический призыв Чехов его времени к национальному самосознанию, чтоб князья, паны и народ дорожили своею родною речью и не давали ей гибнуть; чтоб дети от смешанных браков Чехов с немками говорили только по-чешски, но не двоили своей речи, потому что двоение речи подает первый повод к взаимной зависти, раздорам. lt;…gt; Гус — великий человек. Славянин, пророк народности, дорог для нас. Русских, еще вот почему: он как будто воспоминал смутно или темно, предчувствовал православие; в груди его как будто заговорило древнее Чешское учение, и вместе носился впереди вожделенный идеал. Он был католик, но не такой, какой требовался папою; он учил повиноваться только тем постановлениям, которые согласны с древними апостольскими правилами и определениями Вселенских соборов; он учил о приобщении мирян под обоими видами, вопреки правилу Римско-католической церкви; он восставал против ее злоупотреблений, осуждаемых и нашей церковью, почему и провозглашен, как мы, схизматиком и осужден на сожжение».

Это был типичный пассионарий, но только не в экспрессивном выражении, а в «тихой», если так можно выразиться, непреклонности и несгибаемости. Молчаливым протестом и негромкими речами он добивался не меньшего эффекта, чем иные пламенные ораторы, мобилизуя и воодушевляя громадные массы людей (рис. 94). А его мученическая смерть на костре (рис. 95) всколыхнула пол-Европы и почти на два десятилетия распалила в самом ее центре пожар невиданной доселе революционной войны народных масс, получившей название Гуситских войн. К Яну Гусу в наибольшей степени можно отнести хрестоматийное стихотворение Алексея Хомякова о жертвенном подвиге:

Подвиг есть и в сраженьи, Подвиг есть и в борьбе; Высший подвиг в терпеньи, Любви и мольбе. Если сердце заныло Перед злобой людской, Иль насилье схватило Тебя цепью стальной; Если скорби земные Жалом в душу впились,— С верой бодрой и смелой Ты за подвиг берись. Есть у подвига крылья, И взлетишь ты на них Без труда, без усилья Выше мраков земных, Выше крыши темницы, Выше злобы слепой, Выше воплей и криков Гордой черни людской.

От Яна Гуса, выступавшего за национальное славянское достоинство, чешскую независимость от немецкого засилия и реформу церкви, требовали одного — признания своих заблуждений. На что он неизменно отвечал, что не может назвать заблуждением то, что на самом деле является истиной. На церковном соборе в швейцарском городе Констанце, куда Гуса вызвали на суд, ему не дали сказать и этого — ото всюду неслись крики, ругань, топот ног и проклятья. В результате порешили: нераскаявшегося еретика сжечь живьем. Были, правда, и другие предложения:

На соборе на Констанцском Богословы заседали: Осудив Иоганна Гуса, Казнь ему изобретали. В длинной речи доктор черный, Перебрав все истязанья, Предлагал ему соборно Присудить колесованье; Сердце, зла источник, кинуть На съеденье псам поганым, А язык, как зла орудье, Дать склевать нечистым вранам. Самый труп предать сожженью, Наперед прокляв трикраты, И на все четыре ветра Бросить прах его проклятый… Аполлон МАЙКОВ

6 июля 1415 года Ян Гус мужественно взошел на костер. Русский историк Василий Алексеевич Бильбасов (1837–1904) так описывает героическую смерть верного сына чешского народа:

«Гуса вели на казнь среди огромной толпы народа, сочувственно относившейся к несчастному страдальцу. Речи его к народу, на пути к костру, производили глубокое впечатление. Гус просил молиться за него, невинного. Народ волновался. „Мы не знаем, в чем он виноват“, раздавалось со всех сторон, „он молится и говорит, как истинный праведник“. Шествие двигалось тихо, часто останавливалось, народ запружал узкие улицы. Поле между Готлибенской слободой и садами замка, место казни, было усеяно народом. Взойдя на костер, Гус обратился к народу с речью; но католики, опасаясь последствий той прощальной речи, ускорили казнь. Палачи обложили тело Гуса до пояса дровами и соломой, скрутили руки назад и привязали их к столбу мокрою веревкой: он был поставлен лицом к западу, и засмоленная веревка вокруг шеи и столба не дозволяла шевельнуться. Вместе с первым огненным языком, охватившим дрова и солому, Гус запел громким голосом: „Христе, Сыне Бога живаго! помилуй мя грешнаго!“, и эта песнь, заглушая треск горящих дров, болезненно отдавалась в сердцах присутствовавших и молитвенно возносилась к небу…»

Впрочем, еще одна деталь — до нас дошла легенда, связанная с последними словами Гуса, всего лишь одной фразой, которая сделалась крылатой. Когда палч поджег костер и пламя начало заниматься, к месту казни прорвалась старушка и в религиозном усердии (точнее — наивном заблуждении) подбросила в огонь вязанку хвороста. «О святая простота!» — печально произнес осужденный. С тех пор слова эти стали интернациональной поговоркой.

А уже в 1419 году — сначала в Праге, а затем и по всей стране заполыхал другой огонь — пламя всенародного восстания, быстро переросшего в одну из замечательных страниц мировой истории. Народные массы стали громить объединенные силы местных олигархов и немецких рыцарей. Нанося им одно поражение сокрушительнее другого. Хорошо организованные отряды, прозванные таборитами, избрали безотказную тактику, известную еще древним индоариям: они огораживали свои лагеря связанными возами, превращая становища в неприступные крепости (тот же прием использовали и запорожские казаки). Правда, поверх возов табориты ставили еще и пушки (невиданное доселе новшество!) и косили картечью атакующую конницу закованных в латы врагов (рис. 96).

Признаным вождем таборитов и выдающимся народным военачальником стал еще один Ян по прозвищу Жижка (1360–1424) (рис. 97), что означает Одноглазый (глаз национальный герой чешского народа потерял во время Грюнвальдского сражения, где объединенная коалиция славянских войск под руководством великого князя Витовта и польского короля Ягайло разгромила Тевтонский орден). Ян Жижка, как Ян Гус, был пассионарной личностью, но, в противоположность последнему, обладал буйной, экспрессивной натурой. Оба Яна как бы взаимодополнили друг друга, обеспечив на четверть века всплеск пассионарной активности в самом центре Европы и послужив энергетическим импульсом для тысяч и тысяч людей:

О Жижка! Первый ты средь чехов славных! Ян Гус отмщен тобою был, Спасая родину, в боях неравных Врагов коварных ты разбил, И нашу гибель отвратил. Ты нам явил пример любви к Отчизне, А если та любовь крепка, — Все может чешская рука, Возвысил имя чехов ты при жизни И славою овеял на века. …………………………. Твой голос, Жижка, в каждом сердце верном Звучал как зов родной страцы. Кто устоит пред мужеством безмерным? Как чешские полки сильны! О, как врагам они страшны, Как ненавидят дерзких чужеземцев! То войско созвано тобой И ты возглавил мощный строй, Как вихрь мякину, ты развеял немцев, Навек прославив край родной. Антонин Ярослав Пухмайер

Николай Коперник (1473–1443) (рис. 98) — его имя до сих пор олицетворяет науку Нового времени, пафос и энергия которой и по сей день продолжают питать живительными соками исследователей в любых областях научного знания. Одновременно Коперник — выразительный символ особого пассионарного духа польского народа, обусловливающего его заметную и немеркнущую роль на арене тысячелетней европейской истории.

Он родился 19 февраля 1473 года в Торуни на Висле; сын купца из Кракова после смерти отца (1483) был взят на попечение дяди — Луки Вацельроде. Некоторое время учился в Краковском университете, но затем на десять лет уехал постигать науки в Италию. Формально целью его было изучение права и медицины (богословие он изучал еще в школе), но Николай увлекся математикой и астрономией.

В 1493 году вернулся обогащенный огромными знаниями в разных науках — от латыни до финансов, служил каноником собора в Фромборке. Здесь он и прожил почти тридцать лет в небольшой башне крепостной стены (рис. 94), окружавшей собор, вел аскетический образ жизни, лечил бедных, утешал людей в несчастьях и изучал астрономию. В городе было известно, что Коперник излагает новую доктрину о движении Земли вокруг Солнца, о неподвижности Солнца и звезд. Это полностью противоречило господствующей тогда Птолемеевской системе мира, согласно которой в центре Вселенной находится Земля, а вокруг нее вращаются Луна, планеты, Солнце и так называемые неподвижные звезды. Он и сам не делал тайны из своих теоретических размышлений, повсюду рассылая собственноручно написанное резюме будущего великого произведения, озаглавленное «Николая Коперника о гипотезах, относящихся к небесным движениям, краткий комментарий».

Николай Коперник убедительно показал: все видимые движения небесных светил объясняются проще, если предположить, что центральным светилом является неподвижное Солнце, вокруг которого вращаются все планеты, в том числе и Земля со спутником-Луной, и что, таким образом, Земля есть не что иное, как планета. Мартин Лютер назвал Коперника за высказанные им идеи глупцом, а Меланхтон прямо указал, что такое учение не может быть терпимо, так как подрывает авторитет Библии. Оценка великих ученых диаметрально противоположна. М. В. Ломоносов писал так:

«Коперник возобновил, наконец, Солнечную систему, коя имя его ныне носит, показал преславное употребление ее в астрономии, которое после Кеплер, Невтон и другие великие математики и астрономы довели до такой точности, какую ныне видим в предсказании небесных явлений, чего по земностоятельной системе отнюдь достигнуть невозможно».

Многие из друзей предлагали Копернику поскорее напечатать его главное сочинение, названное «О вращениях небесных сфер». Наибольшее влияние в этом вопросе оказал восторженный его поклонник и ученик Ретик. Ему и было доверено руководить процессом печатанья великого астрономического труда, для которого Коперник написал специальное посвящение главе Католической Церкви папе Павлу III.

«Святейшему повелителю Великому Понтифику Павлу III. Предисловие Николая Коперника к книгам „О вращениях“.

Я достаточно хорошо понимаю. Святейший Отец, что, как только некоторые узнают, что в этих книгах, написанных о вращении мировых сфер, я придал земному шару некоторые движения, они тотчас же с криком будут поносить меня и также мнения. Не до такой уж степени мне нравятся мои произведения, чтобы не обращать внимания на суждения о них других людей. Но я знаю, что размышления человека-философа далеки от рассуждений толпы, так как он занимается изысканием истины во всех делах в той мере, как это позволено Богом человеческому разуму. Я полагаю также, что надо избегать мнений, чуждых правде. Наедине сам с собой я долго размышлял, до какой степени нелепой моя гипотеза покажется тем, которые на основании суждения многих веков считают твердо установленным, что Земля неподвижно расположена в середине неба, являясь как бы его центром. Поэтому я долго в душе колебался, следует ли выпускать в свет мои сочинения, написанные для доказательства движения Земли, и не будет ли лучше последовать примеру пифагорейцев и некоторых других, передававших тайны философии не письменно, а из рук в руки, и только родным и друзьям. Мне кажется, что они, конечно, делали это не из какой-то ревности к сообщаемым учениям, как полагают некоторые, а для того, чтобы прекраснейшие исследования, полученные большим трудом великих людей, не подверглись презрению тех, кому лень хорошо заняться какими-нибудь науками, если они не принесут им прибыли. Когда я все это взвешивал в своем уме, то боязнь презрения за новизну и бессмысленность моих мнений чуть было не побудила меня от продолжения задуманного произведения. Но меня, долго медлившего и даже проявлявшего нежелание, увлекли мои друзья. Они говорили, что чем бессмысленнее в настоящее время покажется многим мое учение о движении Земли, тем больше оно покажется удивительным и заслужит благодарности после издания моих сочинений, когда мрак будет рассеян яснейшими доказательствами. Побужденный этими советчиками и упомянутой надеждой, я позволил, наконец, моим друзьям издать труд, о котором они долго меня просили…»

Труд состоял из шести книг. Первая дает понятие о трех движениях Земли и новом порядке распределения планет в солнечной системе. Во второй книге изложена так называемая «сферическая астрономия» и помещен каталог неподвижных звезд, отличающийся от каталога Птолемея вековыми изменениями небесных долгот. В третьей книге объяснена прецессия и дана новая теория годичного движения. Четвертая книга излагает теорию движения Луны. В двух последних книгах помещена теория движения планет, основанная на центральности Солнца в солнечной системе, а также показано, как можно определить относительные расстояния планет от Земли и от Солнца.

Книга печаталась в Нюрнберге. В те времена это был долгий и трудоемкий процесс: книгопечатание в Европе получило начало неполных сто лет назад (появление первых книг Иоганна Гутенберга обычно датируется 1440-м годом). Когда Копернику привезли первый типогафский экземпляр «О вращении небесных сфер» великий мыслитель находился уже без сознания. Правая сторона тела была парализована, из горла шла кровь. Книга, которую вложили в безжизненные руки, заставила его на мгновение очнуться. Он бережно погладил переплет пальцами левой руки и скончался. На его надгробной могиле высечены такие загадочные и такие понятные каждому слова:

«Остановись, о Солнце! Не двигайся!»

Судьба отнеслась к Н. Копернику благосклонно: ему лично не пришлось страдать за высказанные им убеждения; при его жизни еще не проявилось то враждебное отношение церкви к гелиоцентрической системе мира, которое обнаружилось уже вскоре после 1543 года. Имя же его быстро сделалось нарицательным и дало название одной из величайших революций в истории науки, плоды которой мы пожинаем до сих пор.