"Летучий голландец" - читать интересную книгу автора (Маккормак Эрик)

4

А теперь о сути происходящего: спустя три дня, как Томаса Вандерлиндена увезли, мне случилось проезжать по Риджент-стрит мимо Клинической больницы Камберлоо, и я решил – без всякой причины – навестить его.

Я нашел его в одной из маленьких частных палат. Он был подключен к разнообразным аппаратам, и на нем была кислородная маска. Он повернул голову, услышав, как я открыл дверь, и снял с себя маску, словно аквалангист, только что вылезший из воды.

– Как любезно с вашей стороны, что вы пришли, – сказал он.

Его голос был довольно сильным, но я видел, что он действительно очень болен. Его лицо, и без того тонкое, вытянулось еще больше; и хотя глаза оставались еще достаточно живыми, они приобрели некое выражение – такое, мне кажется, бывает у человека, увидевшего тень смерти.

– Как вы? – спросил я.

– Хорошо, хорошо, – сказал он. – Очень мило, что вы зашли ко мне. Я знаю, что вы наверняка заняты. – К этому времени он уже знал, что я бьюсь над романом.

Рядом с ним на стене висел деревянный крест, потому что эта больница когда-то принадлежала одной религиозной организации. Он заметил, что я покосился на этот крест.

– Не могу заставить себя не смотреть на него, когда здесь лежу, – сказал он. – Знаю, что он должен меня морально поддерживать, но он скорее напоминает воздушного змея, который вот-вот взлетит.

Так я впервые услышал от него такое, что, я уверен, должно было означать шутку.

Я обратил внимание, что на тумбочке рядом с его кроватью не было ни цветов, ни открыток.

– А у вас есть семья? – спросил я совершенно невинно, просто начиная разговор.

Он не моргнул, но возникло такое ощущение, будто опустилось дополнительное веко, как у ящериц.

И я заподозрил, что я – его единственный посетитель.

В тот день и во время моих следующих визитов – а я ходил туда ровно семь раз – Томас Вандерлинден упомянул о своей болезни только однажды, и то исключительно ради иллюстрации лингвистического наблюдения.

– Целители XVI века назвали бы мою болезнь «сжатием жил», – как-то сказал он. – Подобные цветистые фразы не менее практичны, чем формальный язык, который используют современные специалисты. Потому что язык любого типа всегда сильно ограничен. «Слова есть тени вещей; а тени никогда не показывают свет». – Он сказал это так, будто процитировал всем известную, не вызывающую сомнений истину.

Конечно, я никогда ее не слышал.

В конце моих визитов, которые обычно длились часа три, профессор часто выглядел утомленным, потому что почти все время говорил он. Но за ночь немного восстанавливал свои силы, и его глаза вновь сияли, когда он приветствовал меня на следующий день.

Однажды, едва я пришел, его осматривал лечащий врач, высокий лысеющий человек по фамилии Родинсон (забавно, что у него было три крупные родинки на правой щеке). Он покачал головой, увидев, что пациент оживился.

– Вы же знаете, профессор Вандерлинден, – сказал он, – вы должны отдыхать, не изматывайте себя.

Я удалился в коридор, пока Родинсон заканчивал осмотр. Когда он вышел, я спросил, не лучше ли мне будет сократить время моих посещений.

– Нет-нет, – сказал доктор, – профессор прекрасно знает: я говорю то, что надлежит говорить врачу. Пусть беседует, сколько ему хочется. Это уже никак не повлияет на его состояние.

Слова доктора звучали довольно безнадежно, и Томас Вандерлинден, должно быть, заметил, что мне было как-то неловко, когда я вернулся в палату и сел рядом с его кроватью.

– В молодости, – сказал он, слегка улыбнувшись, – я привык считать смерть чем-то экзотическим и далеким. А теперь она уже кажется мне прирученной, как домашнее животное. Я вполне готов к ней.

Я понимал – он это говорит, чтобы ободрить меня. Все мои визиты он, казалось, больше заботился о том, чтобы гостю не было скучно, нежели о своем здоровье.