"Шесть голов Айдахара" - читать интересную книгу автора (Есенберлин Ильяс)Глава четвертаяСтав ханом Золотой Орды, Джанибек не смог сделаться полновластным хозяином трона и не добавил к его славе новых деяний. Если раньше всеми делами в Орде вершили потомки великого Чингиз-хана да знать из кочевников, то в последнее десятилетие все большее влияние на все дела стали оказывать города. Подобно степным племенам, каждый город теперь имел свое войско. Горожане не только снабжали степняков всем необходимым, но все чаще подсказывали им, как поступить в том или ином случае. Решения, принятые по подсказке городской знати, как правило, приносили Орде пользы больше, чем прежние походы, рассчитанные только на захват военной добычи. Выгоды от торговли сделались большими, чем от войн. При Джанибеке словно заново расцвела столица Золотой орды город Сарай-Берке – Сарай-ад Джадид. Он повелел построить здесь множество мастерских, мечетей, медресе, дворцов. В народе говорили: «Наш азь-Джанибек из камня город высек». Повсюду на землях Золотой Орды победил ислам. Отныне его исповедовали мангиты и кипчаки, булгаро-татары и мордва с берегов Итиля, башкиры с верховьев Яика и кавказские племена черкесов, аваров, лезгин, осетинов, чеченцев, аланов, а также гузы из Хорезма. Мусульманами стали роды конырат и канглы, кочующие в низовьях Сейхун-дарьи, роды аргынов, кереев и найманов с берегов Ишима, Тобола, уйсуны, дулаты, жалаиры из северного Семиречья. В городах были низвергнуты идолы – тобыты, молельни – гибратхананы, церкви и монастыри. Отныне народы Золотой Орды шли по пути, указанному пророком Мухаммедом, и на развалинах храмов иных религий возводили мечети. А из стран Востока, от арабов и персов вместе с учением пророка приходили в кипчакскую степь прекрасные легенды, сказания и сказки. Недавние кочевники, превратившиеся в горожан, учились в медресе не только грамоте и читали не только священные книги, но и труды ученых по астрономии, медицине и географии. Нередко во времена Джанибек-хана на караванных тропах Дешт-и-Кипчак можно было встретить ходжу, муллу или ученого из далеких стран и городов Египта, Шама, Жезиры, Диярбакри, Рума, Персии и Багдада. Белое знамя Золотой Орды с золотым полумесяцем стояло прямо и высоко. Никто не смел даже в мыслях дерзнуть причинить ей какой-либо вред. Знать склоняла головы перед Джанибеком, говоря: «Ты мудр! Нет хана сильнее тебя!» А когда так говорят все, трудно поверить в то, что они лгут. Хан любил купаться в лучах славы, и слова, возвышающие и восхваляющие его, были ему приятны. Но так уж устроен мир, что, если начнет важничать простой человек, пострадает лишь он один; если же то же самое станет делать хан, беда грозит всему народу. Нося голову гордо и высоко, Джанибек не заметил, что для него уже вырыта яма и есть недруги, которые только и ждут момента, когда он оступится и упадет в нее на торчащие острые копья. Тюре-бий, помогший в свое время Джанибеку стать ханом, приготовил для него коварную западню. На многое рассчитывал он, давая тогда тому воинов, но не многое осуществилось из того, о чем думалось. И после победы над Таныбеком главным судьей Орды остался Мангили, назначенный на должность тюбе-бия еще Узбек-ханом. Оставил при себе Джанибек и главного визиря отца Махмуда. Тюре как будто бы вновь приобрел влияние при новом хане, тот всегда охотно прислушивался к его словам и вроде бы ценил больше других, но это не устраивало бия. Не за тем он в свое время рискнул головой, чтобы по-прежнему оставаться только третьим в благословенной аллахом Золотой Орде. Что только ни делал Тюре, чтобы показать Джанибеку, что он один достоин занимать должность тюбе-бия, но хан как будто не замечал его стараний. Подобно щенку, выросшему у ног хозяина, крутил он хвостом, стлался под ноги хана обрывком серой кошмы, но все оказывалось напрасным. И тогда обида на хана смешалась в душе со злобой. Он по-прежнему был угодлив. Никто не догадывался, что черные мысли завладели Тюре. Незаметно, исподволь он претянул на свою сторону влиятельных биев Жагалтая и Тайши. По подсказке Тюре хан назначил начальником тысячи одного из кипчакских батыров, преданного бию. Ткалась невидимая паутина вокруг Джанибека, и Тюре уже начал прикидывать, кто бы мог со временем занять ханский трон. Взгляд его все чаще останавливался на сыне Джанибека – Бердибеке. Бий легко нашел путь к сердцу этого человека. Бердибек был пуглив, как гиена, но жаден к славе. И Тюре, подогревая в нем честолюбие, учил, что добиваться своего необязательно в открытую, куда лучше, если все делается в ночной тьме, и нет ничего позорного в том, если враг будет устранен ударом в спину. Мудрый Джанибек слушал сладкие речи окружающих и все больше пьянел от них. Все чаще отодвигал он от себя дела, связанные с жизнью Золотой Орды, и поручал решать их совету эмиров. Совет в большинстве своем уже давно состоял из людей Тюре. Разбирая ссоры между родами, эмиры поступали так, как хотел он. Постаревший тюбе-бий Мангили не мог противостоять людям Тюре и часто уступал в спорах. Тихо и незаметно забирал власть в свои руки субе-бий. Однажды Джанибек собрал совет эмиров. Смуглый, горбоносый, в парчовом чапане, похожий на перса, сидел он на золотом троне. У подножья трона, на цветастом мягком ковре, подогнув под себя ноги, устроились те, кого он считал своей надежной опорой: белый как лунь тюбе-бий Мангили, широколицый, жирный Тюре, худой и поджарый, как гончая собака – тазы, Жагалтай, коренастый, плотно сложенный визирь Махмуд, бледнолицый, всегда настороженный эмир Кутлук Бука. Одеты они богато, ярко, и на лицах застыло величие и высокомерие. Джанибек давно отвык советоваться со своими приближенными, поэтому и на сей раз он собрал их для того, чтобы сказать, что настало время приступить к выполнению условий договора, заключенного с венецианскими и генуэзскими купцами из Крыма. В год свиньи (1347) Золотая Орда пообещала им не пропускать идущие из Китая и Руси караваны через Мангышлак в земли Ирана. Не прекращались смуты в Иране, и из-за страха быть ограбленными, а то и убитыми купцы все чаще поворачивали свои караваны в сторону Азак-Тана или Крыма. Все это устраивало генуэзцев, и теперь они уговорили золотоордынского хана сделать этот путь главным для всех. Отныне шелк и чай, соболь и лисьи меха, мед и воск грузились в Азак-Тана и Судаке на корабли, которые через проливы, минуя османских тюрок, отправлялись в страны Средиземноморья. Немалую прибыль получали от этого генуэзские купцы, не оставалась в убытке и Золотая Орда. С почтением выслушали собравшиеся Джанибека и едва начали говорить слова восхищения и одобрения его мудростью, как в зал проскользнул слуга и, преклонив колено, нагнув голову, негромко сказал хану: – Тахсир, в Орду приехал великий жирау Асанкайгы… Собравшиеся зашевелились, начали переглядываться. Во всей Дешт-и-Кипчак не нашлось бы человека, который не знал бы Асанкайгы – Асана Печального. Прославленный сказитель, он был совестью степняков и жил всегда их радостями и горестями, мечтами и желаниями. Сказания, сложенные им, и крылатые слова его передавались из уст в уста, и, услышав их, джигиты насмерть загоняли самых быстрых скакунов, торопясь донести до других мудрые мысли великого жирау. Пожалуй, из всех, кто присутствовал в этот раз на совете, один Тюре-бий был не рад приезду Асанкайгы. Великий старец умел видеть людей насквозь, легко угадывал их мысли и желания, и суеверный страх охватил бия. А что, если жирау разгадает его замыслы и расскажет о них хану? – Где он сейчас? – спросил Джанибек. – Он здесь, у дворца. Только что сошел со своего верблюда Желмая. Лицо хана расплылось в улыбке. – Жив мудрец… Проводите его в покои для гостей. Я сейчас приду… Властным жестом руки Джанибек дал понять, что совет закончен и все свободны. Давно не видел он великого жирау. С той самой поры, когда начал заново отстраивать Сарай-Берке. Асанкайгы сказал тогда: – Зачем ты строишь свой город рядом с орусутскими княжествами? Горе ждет тебя… Хан в ответ на его слова рассмеялся: – Что могут сделать орусуты, платящие Орде дань? Жирау покачал головой: – Не мне, странствующему сказителю, поучать ханов, но ты сидишь на золотом троне и должен видеть дальше. Ты стал самонадеян и горд. А рядом с этими птицами вьет всегда гнездо птица несчастья… Джанибек тогда не прислушался к словам жирау, и тот уехал обиженный. При всем уважении к сказителю хан не мог представить себе такого, что орусуты когда-нибудь смогут собрать силу, способную угрожать могуществу Орды. И сейчас, готовясь встретиться с Асанкайгы, он вспомнил песню-обращение, которую тот спел на тое, прежде чем уехать в глубь степей Дешт-и-Кипчак: Из уважения к великому жирау Джанибек не стал спорить с ним. Даже мудрая старость может ошибиться, и именно пожилым людям чаще всего снятся плохие и страшные сны. Тогда он сказал с плохо скрытым лукавством: – Пусть будет по-твоему, Асанкайгы. Если ты найдешь реку прекрасней Итиля и землю лучше Сакистана[8], я прикажу народу пойти туда, куда ты укажешь. И вот теперь великий жирау вернулся. На этот раз он приехал не один – его сопровождал известный в степи острослов Жиренше шешен. Ему за пятьдесят, но по сравнению с белым как лунь Асанкайгы он выглядел молодым ястребом. С великим почтением встретил Джанибек уважаемых в степи людей. Он первым поклонился им и спросил о здоровье. И уже после, когда был съеден бесбармак, приготовленный из мяса молодой кобылицы, специально зарезанной для почтенных гостей, и младшая жена хана Тайдолла-ханум разлила в серебряные кисе ароматный кумыс, Джанибек сказал: – Аксакал, вы вернулись в Сарай-Берке. Значит, то, ради чего отправлялись вы в далекое странствие, достигнуто? Вы нашли землю, в которой бы я смог построить новый город? Значит, есть на свете реки прекраснее Итиля и земли привольнее, чем Сакистан? Великий жирау опустил глаза, лицо его было задумчивым и печальным. – Не спеши, о хан, с расспросами. Я сам расскажу, что я видел и где побывал. – Асанкайгы помолчал. Бледные старческие губы его шевелились. Казалось, он что-то шептал или произносил молитву. – Прямо из твоего прекрасного города я отправился навстречу солнцу. И через много дней пути увидел реку, похожую на широкую ленту из голубого шелка. Имя этой реки Иртыш. Люди, которые живут по ее берегам, никогда не слышали слова «голод», потому что земля там родит высокие, сочные травы и скот плодится так же быстро, как в мокрое лето размножаются комары. Прекрасна эта земля, но недалеко от нее живут китайцы, а это наши враги с той поры, когда твой великий предок Чингиз-хан поднял над миром свое девятихвостое знамя. Жирау отпил глоток кумыса и продолжал: – И тогда я повернул своего коня в сторону, где в ночной небосвод вбит Железный кол[9], вокруг которого беспрестанно ходят семь светлых кобылиц. И там я увидел прекрасную реку Есир[10]. Там за шесть дней можно откормить отощавшего коня, а травы такие высокие, что овцы кажутся букашками, ползающими по шкуре медведя. Но и здесь нельзя строить город, потому что вокруг него нет ни гор, ни лесов и земля открыта любому врагу. Поворачивая коня в полуденную сторону, в последний раз посмотрев на Есир – Пьянящую реку, я назвал ее Есиль – река Сожаления. Такой показалась она мне. Хан и все, кто присутствовал на тое, с интересом слушали Асанкайгы. Каждый из них бывал в тех краях, о которых рассказывал жирау: и на голубом Иртыше, и на берегах Есира, но старик говорил о знакомых местах так, словно пел песню или рассказывал сказку. – В полуденной стороне твоих владений я увидел еще одну реку – Сейхун-дарью… Стремителен и страшен ее бег, а желтые волны похожи на табуны бешено мчащихся коней. И увидел я, что жить здесь можно, если на летовку уходить в Черные горы… Но строить здесь город нельзя. – Почему? – спросил Джанибек. – Откуда здесь могут появиться грозные враги? Жирау покачал белой головой. – Туда всегда приходили враги. Это словно заколдованная земля. Предания говорят, что в далекие времена там были могущественные гунны. Не миновал Сейхун-дарьи великий завоеватель Искандер Двурогий… – Асанкайгы помолчал.-Да и твой предок Чингиз-хан именно оттуда двинул свои тумены в Дешт-и-Кипчак. Собравшиеся согласно закивали. – Выходит, что ни на востоке, ни на севере, ни на юге нет такой земли, где бы я мог построить новый город и сделать его славным городом Золотой Орды? – улыбнулся хан. – Придется остаться в Сарай-Берке… – Если есть на свете такая прекрасная земля, которую омывают воды великого Итиля и светлого Яика, зачем хану искать что-то лучше? – хмурясь, сказал Тюре-бий. Жирау пристально посмотрел на него. – Не спеши… Я задам тебе загадку, и, если ты сумеешь ее отгадать, я поверю, что ты мудр, и стану слушать твои слова. Бий презрительно усмехнулся. Но Асанкайгы словно не заметил этого. Он тяжело поднялся на ноги и вышел на середину комнаты, застланную огромным ярким ковром. Оглянувшись вокруг, жирау поставил на ковер у своих ног серебряную кисе, из которой пил кумыс, а затем неторопливо вернулся на место. Все с нетерпением ждали, что же будет дальше. – Смотри, бий. Ворсистый ковер – это владения Золотой Орды, а серебряная кисе – Сарай-Берке, из которого мудрый Джанибек-хан правит подвластным народом. Так вот, сможешь ли ты сделать так, чтобы, не наступив на ковер, достать кисе? Думай, бий. И если ты скажешь мне, как это сделать, я стану тебя слушать. Собравшиеся выжидательно смотрели на Тюре-бия. В глазах одних была тревога за своего покровителя, в других – можно было увидеть злорадство. Низкий лоб покрылся испариной, маленькие глаза беспокойно забегали. Молчание затягивалось. Выждав еще немного, жирау вздохнул и сказал: – Нет, тебе никогда не отгадать этой загадки… – Он обвел всех взглядом. – Может быть, кто-нибудь из вас сможет это сделать? Молчание было ему ответом. Бии и эмиры прятали глаза. – Я жду, – сказал Асанкайгы и посмотрел на хана. Джанибек вдруг решительно поднялся со своего места. – Я достану кисе… Хан быстро подошел к стене и, завернув край ковра, начал его скатывать. Вскоре серебряное кисе оказалось в его руках, и, подойдя к великому жирау, он протянул его ему. Лицо Асанкайгы утратило суровость. – Теперь ты понял, почему я советовал тебе не строить свой главный город на краю государства? – Да. Джанибек сел на свое место, а жирау повернулся в сторону Тюре-бия. Тот был мрачный и злой, и красные пятна горели на его щеках. Никогда еще бию не приходилось переживать такого позора. – Город, из которого хан правит своим народом, не должен находиться на краю подвластной ему земли, какой бы прекрасной она ни была, потому что рано или поздно найдется такой враг, который, дождавшись удобного момента, может неожиданно напасть, и кто, кроме аллаха, может знать, что тогда произойдет. Оставшись без предводителя, народ погибнет. Если же центр Орды построить в середине Дешт-и-Кипчак, враг не сможет остаться незамеченным, и, прежде чем овладеть городом, ему придется покорить земли, лежащие на его пути, а хан успеет собрать войско и выступить навстречу… – Выходит, что великий Бату-хан, – перебил Тюре старца, – не думал о будущем созданной им Золотой Орды, когда поднял свое знамя на берегу Итиля и начал строить свой город Сарай-Бату? – Отчего же? – Жирау прощающе улыбнулся, словно выслушал не бия, а несмышленого ребенка. – Он знал. Но Бату надеялся, что пройдет совсем немного времени, и построенный им город Сарай-Бату окажется в центре нового царства. Ему не удалось свершить все задуманное, но не забывай, куда доходили монгольские тумены под предводительством его славных нойонов. Так уж случилось, что сегодня и Сарай-Бату, и Сарай-Берке стоят на самом краю огромного блюда и напоминают два зернышка, готовые в любое время упасть.-Асанкайгы замолчал, и лицо его сделалось суровым, глубже стали морщины.-Совсем рядом, упрятавшись в лесах, лежат орусутские земли. Приходит время, и из беспомощного птенца вырастает беркут. Кто знает, не захотят ли орусуты когда-нибудь сделать с нами то, что сделали в свое время мы с ними.-И, повернувшись к Джанибеку, жирау сказал уже ему: – Еще есть время, великий хан, подумай над тем, что я сказал… – Но ты ведь сам сказал, что не нашел такого места, где город мой был бы надежно защищен от врагов. – Я не говорил этого, великий хан. Я просто рассказал тебе о реках, которые поят земли Золотой Орды на востоке и западе, севере и юге. Я нашел то, что искал. Подними свое знамя у подножья гор Улытау, там, где когда-то была ставка твоего предка Джучи. Эти горы лежат прямо в сердце Дешт-и-Кипчак, среди степей Сарыарка, похожих на благодатную сказочную землю Жеруюк. Там есть горы, в которых ты остановишь врага, есть реки и озера, из которых напоишь свои несметные стада скота. Джанибек задумался. Как объяснишь старому Жирау, что нельзя золотоордынскому хану, подобно степному волку, забиваться в глушь и искать тихой жизни? Не только на берегу могучего Итиля стоит его столица – Сарай-Берке, есть еще вторая река, от берегов которой уйти невозможно, – Великий Шелковый путь. Что станет с Золотой Ордой, если ее хан перенесет свою ставку в далекую Сарыарку? Да, здесь, рядом, враг, но благодаря Шелковому пути, по которому везут не только дорогие товары, но и новости, Джанибек знает, что делается в Китае и Крыму, что замышляет Иран, куда направили своих коней османские тюрки. Жирау пугает орусутами. Но сейчас они рядом, и можно в любое время укротить их огнем и мечом. А если уйти отсюда, они сразу же почувствуют, как ослабнет ханская рука, держащая поводья. Пущенная издалека стрела теряет силу, а часто и вообще летит мимо цели. Нет. Если послушаться совета Асанкайгы, то орусутские князья действительно могут объединиться. Иран, перестав бояться, захватит земли Северного Кавказа, а османские тюрки отберут Крым. Конь, выходя пастись в степь, не опасается змеи, потому что у него сильные и крепкие, словно из кремня, копыта. Золотая Орда – могучая и сильная, так стоит ли ей кого-то бояться? Ее тумены растопчут всякого, кто посмеет встать на пути. Да разве можно спрятаться от жизни? Приходит пора, и умирают одни государства, а на развалинах поднимаются новые. Сильные становятся слабыми, слабые – сильными. Наивен старый жирау. Кто может задержать время и кто осмелится противиться воле аллаха? Время не конь, на которого можно накинуть узду, аллах – не человек, которого можно уговорить или затоптать туменами. Все будет так, как будет. Молчание затягивалось, и надо было ответить Асанкайгы. И тогда Джанибек сказал: – Спасибо за добрый совет, ата. Он коснулся моего сердца, и я обязательно подумаю о том, что вы сказали… Видно было, что старого жирау обидел уклончивый ответ хана, лицо его помрачнело. Он любил Джанибека и хотел ему добра. Постоянно кочуя по просторам Дешт-и-Кипчак, Асанкайгы бывал в самых дальних уголках Золотой Орды, и ему доводилось видеть и слышать многое из того, чего не знал хан. Невеселые мысли посещали жирау, а тревога вселилась в душу. Все чаще мелькало в разговорах людей имя Тюре-бия, а слово его приравнивалось к ханскому. Старый жирау хорошо знал этого человека, знал его алчность и шакалью хитрость. Вот и сейчас тот сидит, важный и надменный, рядом с тюбе-бием Мангили, хотя делать ему этого не положено. Мангили – глубокий старик. Едва ли он может смотреть по-прежнему зорко вокруг и предостерегать Джанибека от коварства и несчастий. Не потому ли делами вершит Тюре? Асанкайгы глубоко вздохнул, прикрыл устало тяжелыми веками глаза и вдруг негромко заговорил: – Если бить по камню, станет он песком, Из года в год труднее и злее время. Коль хан не видит, где добро, где зло, Людьми коварными окружит он свой трон. Мангили-бий пожевал дряблыми старческими губами, и лицо его, иссеченное глубокими коричневыми морщинами, осталось бесстрастным, словно он не услышал слова жирау. Зато Тюре беспокойно заерзал на своем месте. – Асан-ата, – вкрадчиво, стараясь казаться добродушным, сказал он. – Нам непонятно то, что вы сказали. Разве умный хан позволит приблизиться к себе людям коварным? Белый лебедь не дружит с вороньем, черного ворона нельзя представить рядом с лебедем… Джанибек пристально смотрел на жирау. Лицо его улыбалось, но глаза оставались холодными и настороженными. Если Асанкайгы говорит такие слова, значит, он что-то знает. Жирау встретился взглядом с ханом, и в глазах его мелькнула дерзость. Голос его окреп, сделался хриплым, как клекот старого орла. Джанибек увидел, как побледнел Тюре-бий, как ненависть вспыхнула в его взгляде и тут же погасла, уступив место учтивой натянутой улыбке. Хан досадливо поморщился. Ему не хотелось думать о плохом. Золотая Орда сильна, он сам чувствует себя уверенно, крепко сидит на троне. Кто и что может сделать ему плохого? В нынешний приезд великий жирау не нравился ему. Слишком он много хочет такого, чтобы хан сделал по его советам. Это раздражало. Асанкайгы нынче каркает как ворон. А может, в этом виновата старость? Джанибек решил повернуть разговор в другое русло. – Асан-ата, я часто думаю о смысле жизни… Пусть ваш светлый разум поможет мне… В свое время мой великий предок Чингиз-хан покорил полмира. Но ведь если придет другой и сделает то же самое, то слава Чингиз-хана померкнет, подобно луне при ярком солнце, а имя его сотрется из памяти потомков… Если смертна даже слава, то что говорить о богатстве? Есть ли смысл собирать его, коли оно подобно грязи на руках, – стоит их вымыть, и все уйдет без следа. Что же тогда вечно в мире? Асанкайгы оглядел собравшихся: – Что ответите хану вы, верные слуги своего повелителя? Мангили-бий, молчавший во время всего разговора, встрепенулся и повернулся к жирау: Тюре-бий, радуясь, что неприятный для него разговор затух, как костер, в который никто не захотел подбрасывать кизяка, похвалил: – Как верно сказал наш тюбе-бий… Все согласно закивали, одобрительно загудели. Асанкайгы улыбнулся: – Что скажешь ты, Жиренше, человек, чье слово остро, как хорошо наточенный нож? – Красиво сказал Мангили-бий, но я бы сказал по-другому: И, словно продолжая мысль Жиренше, распрямив сутулую от старости спину, заговорил Асанкайгы: Поздно ночью отпустил Джанибек гостей из своего дворца. Прошли годы с той поры, когда покинул этот мир Узбек-хан, и ему, Джанибеку, удалось сохранить в неприкосновенности и славу, и богатство, и мощь Золотой Орды. Но где-то подспудно хан чувствовал, что надвигается на Орду невидимая постороннему глазу опасность. Все меньше настоящих, чистокровных монголов оставалось в его окружении, все меньше придерживались люди законов, оставленных великим Чингиз-ханом. К трону незаметно подползала, окружала его знать из местных, когда-то покоренных родов. Теперь при дворе можно было встретить кипчаков и алшинцев, кереев и найманов. Не было больше улуса Джучи, где единственными правителями и хозяевами жизни были монголы-чингизиды. За местной знатью стояла большая сила – племена и народы, населяющие Дешт-и-Кипчак. Оттого она все чаще стала вмешиваться в дела хана, безболезненно подавать советы. Да, Мангили стар, он давно не справляется со своими обязанностями, но до последнего времени хан не спешил заменить его, потому что знал: совет эмиров поддерживает Тюре и наверняка потребует, чтобы тюбе-бием был назначен именно он, и никто другой. Джанибек чувствовал, как незаметно внушают ему эту мысль и старшая жена Токай-Токты-хатун, и сын Бердибек. «Коль хан не видит, где добро, где зло, людьми коварными окружит он свой трон…» Это про Тюре сказал сегодня Асанкайгы. Давно плетет свою паутину бий вокруг Бердибека и друзьями его сделал батыров и баев из своего племени. Для чего это нужно Тюре? Конечно, он думает о будущем. Сам Джанибек не вечен, и если с ним что-нибудь случится, то, скорее всего, именно Бердибек сядет на золотоордынский трон. Все это так, но не хотелось думать о собственной смерти. Хану вспомнилось далекое, почти забытое. Три года назад местом летовки он выбрал среднее течение Итиля. Рядом кочевал и Тюре-бий. Пока люди хана ставили юрты, Джанибек вместе со свитой отправился на ближайшее озеро, чтобы поохотиться со своим любимым соколом на гусей. Поездка затянулась, и он вернулся в ставку глубокой ночью. Подъезжая к аулу, в небольшой низине он наткнулся на двух стреноженных коней и юношу, охраняющего их. Без труда узнал хан быстроногого скакуна Тюре. Он спросил у джигита: – Где бий? Тот, вздрагивая от страха, ответил: – Я не знаю, великий хан. Он ушел пешком в сторону вашего аула… Остановившись в юрте младшей жены Тайдоллы, Джанибек велел джигитам обыскать весь аул, но найти Тюре. Но поиски ничего не дали. Бий словно провалился сквозь землю. Только после узнал хан, что джигиты, обойдя весь аул, не решились заглянуть в юрту его старшей жены. Именно там и был Тюре. Джанибек не придал значения этому событию: трудно было поверить, что бий воспылал любовью к немолодой уже женщине, но что-то же нужно было там Тюре. Потом произошел другой случай. Токай-Токты-хатун, побывав в ауле бия на праздничном тое, устроенном по случаю рождения у него сына, привезла оттуда подарок – слиток золота величиной с гусиное яйцо и самородок серебра, похожий на детский кулачок. Все это вспомнилось сегодня Джанибеку, все соединилось вместе. Долго же уговаривал, перетягивал на свою сторону Тюре-бий старшую жену хана и его сына. Значит, прав Асанкайгы. Тюре-бия следует опасаться, и не надо торопиться с его назначением на новую должность. Нельзя допускать, чтобы у могучего тела Золотой Орды появилось несколько голов; нельзя, потому что иначе случится то, что случилось после Чингиз-хана, когда дети и внуки его растащили, разодрали на куски, словно шкуру барана, Великое Монгольское ханство. Стоит проявить слабость, и местная знать, возглавляемая такими людьми, как Тюре, захочет уйти из-под руки хана. Спокойствие и мир царят сейчас в Золотой Орде, но чем продолжительнее они, тем пристальнее следует смотреть вокруг, тем неожиданнее может быть беда. Неспокойно вокруг Орды. На остров среди бушующего моря похожа она. Истекает кровью от междоусобиц Иран, османские тюрки легко расправляются со своими соседями, в Мавераннахре правят уже не чингизиды, а эмиры, выходцы из местных родов мангитов, барласов, канглы. Нельзя допустить, чтобы Золотая Орда превратилась в сгнившую шкуру, от которой всякий, у кого есть хотя бы немного силы, мог оторвать кусок. Хан воздел руки к небу: – О аллах, будь справедлив и милосерден! В твоей воле продлить дни Золотой Орды… Асанкайгы, сощурившись, внимательно рассматривал мазар. Высокий голубой купол блестел под лучами утреннего солнца, и дивные узоры на белых стенах казались чудесными и таинственными письменами. Джанибек пристально, с любопытством всматривался в лицо жирау. Он нарочно привел его сюда, на закатную сторону Сарай-Берке, чтобы показать мазар. Пусть разнесет Асанкайгы по степи весть о том, что он, Джанибек, выстроил для себя удивительную усыпальницу, равной по красоте которой не знает Дешт-и-Кипчак. Хан и в жизни, и в смерти должен быть велик. – Асан-ата, вам нравится мазар? – не выдержав, спросил Джанибек. Старик не ответил и, сутулясь, шаркая ногами, обутыми в мягкие сапоги, пошел к мазару. Он медленно спустился по каменным ступеням в подземелье. За ним шли Джанибек и сопровождавшие его эмиры. Воины несли горящие факелы. Подземелье оказалось просторным и высоким, как ханская юрта. На его стенах, отделанных красным камнем, играли отблески огня, метались темные, тревожные тени. – Для кого построен этот мазар? – тихо спросил жирау. – Нет на земле человека, вечно живущего, – сказал Джанибек. Голос его звучал глухо. – Я построил его для себя. – Напрасно ты это сделал, – печально сказал Асанкайгы. – Сшитая одежда требует, чтобы ее носили, расцветшая девушка хочет любви, построенный мазар… Хан вздрогнул. Великий жирау как будто угадал его беспокойство, которое порой охватывало Джанибека после того, как был построен мазар, – хану иногда начинало казаться, что усыпальница зовет его. Джанибек знал, что, по мусульманскому обычаю, нельзя готовить для живущего заранее могилу. – Я хотел еще при жизни видеть, где придется лежать моему телу, – устало сказал хан. Он уже пожалел, что привел сюда Асанкайгы. – Напрасно. Суета сует. Или ты подумал, что после твоей смерти потомки не смогут насыпать над могилой груду камней? – Потомки… – с горечью возразил Джанибек. – Всегда ли они знают, где покоятся кости их предков? Им не остается времени, чтобы запомнить это. Они начинают делить власть и богатство. Знаете ли вы сами, где находится могила вашего отца Сабита? – Я не ханский потомок. Я знаю. Его прах лежит в Кызылкумах, а могилу занесли пески. Что ж, на то воля аллаха. Человек не умеет останавливать вечно текущие барханы. Джанибек словно не слышал слов жирау. – Где могила Бату, Сартака, Берке, Кутлук Темира? Потомки не поставили над местом их погребения даже глиняного мазара. Волны Итиля давно размыли их могилы, а кости унесли в Хазарское море. – Мудрые люди выбирают для своих умерших сухое место, – возразил Асанкайгы. – Мазар Джучи-хана до сих пор стоит в Карахенгире… – Он помолчал. – Мы, кочевники, не всегда ставим над могилами предков памятники и хороним их там, где застанет их смерть, но мы умеем хранить имена тех, кто при жизни творил добро. Не в могилах, а в сердцах, сказаниях и песнях… Жирау повернулся и пошел из подземелья. Яркий свет солнечного дня ослепил людей. Из-за Итиля набежал ветерок, теплый и мягкий, как ладошка ребенка. После мрачного подземелья жизнь показалась особенно прекрасной. Движением руки хан остановил сопровождающих его эмиров и нукеров и прошел немного вперед с великим жирау. Ему хотелось побыть вдвоем с Асанкайгы, чтобы чужие уши не слышали то, о чем будет говорить. Жирау вдруг резко повернулся к Джанибеку. Глаза его смотрели в упор, жестко, без страха перед повелителем Золотой Орды. – Мне кажется, ты хочешь спросить, сохранит ли народ в своей памяти твое имя? Я отвечу тебе. Ты не был таким кровожадным, как другие ханы, и старался, чтобы в Дешт-и-Кипчак всегда был мир. Народ прозвал тебя в свое время азь – мудрым ханом. Но все это было давно… – Разве я сейчас поступаю иначе? – хмурясь, перебил Джанибек. Асанкайгы не отвел своего взгляда: – Да. – Что же я совершил такого, что достойно осуждения? Я – прежний Джанибек. – Нет. Прежний стремился быть справедливым… Великий жирау говорил дерзко, но недаром народ дал ему имя великий. Он своей честностью заслужил право не бояться говорить то, что думал. И еще никто в Дешт-и-Кипчак не посмел поднять на него руку или оскорбить. – Разве я сейчас несправедлив? – Сейчас – не всегда. – Тогда скажи мне, Асанкайгы, в чем я ошибся. – Я не всевышний, чтобы вести счет твоим ошибкам, но об одной, быть может самой главной, я скажу. Почему эмиром нижнего улуса ты поставил Кошкарбая? – Но прежний, Абыз, не смог управлять улусом. Жирау покачал головой. – Ты уверен в том, чего твердо не знаешь… Абаз был хорошим эмиром. Но у него есть враг, которого ты садишь у подножья своего трона… – Кто он? – Имя его Тюре-бий. У них давние счеты. Ты выслушал одного – человека-лису и сделал так, как хотел он. А ведь ты, хан, сам воспитывал Абыза и учил его быть честным и преданным. И если сегодня глаза его от обиды не хотят смотреть в твое лицо, значит, виноват ты… Джанибек что-то хотел возразить, но Асанкайгы не дал ему этого сделать. Повысив голос, он продолжал: – Есть во всем случившемся и еще один твой просчет. Вместо Абыза, которого уважал народ, ты поставил своего родственника Кошкарбая. Он не превзошел предшественника ни умом, ни другими достоинствами, а потому в твоем проступке все усмотрели несправедливость. Одно худое дело стирает в памяти людей тысячу добрых поступков. Хан не имеет права совершать ошибки. Конечно, Абыз не умрет от того, что он больше не эмир, его уважает народ, у него есть богатство. Джанибека охватило раздражение: – Разве я не имею права как хан отдать в управление любой свой улус тому, кому захочу? Тем более что Кошкарбай мой родственник… – Именно потому, что он твой родственник, и не надо было этого делать. Он родственник, да еще и глуп… Кто же посчитает такое назначение правильным и справедливым? Они замолчали. Говорить было не о чем. Пять раз теплые ветры с низовья Итиля растапливали снежное одеяло, которым укрывала Дешт-и-Кипчак белая зима, пять раз вырастали в степи высокие травы, чтобы несчитанные ханские стада могли дать потомство и нагулять ко времени увядания желтый мягкий жир. По-прежнему далеко от границ Золотой Орды были османские тюрки, дрались между собой эмиры в Иране, спокойно было в орусутских княжествах. В год обезьяны (1356) в аул единственного сына Джанибек-хана – Бердибека на большой той съехались чингизиды, живущие на землях Золотой Орды, и степная знать. Бердибек выдавал замуж свою младшую дочь Иннар-Сюбе-бегим за тринадцатилетнего Мамая, сына известного ногайского бия Хасана. На свадебный той с дорогими подарками прибыли гости из Крыма, Азака, Булгара. Но самой большой радостью для Джанибека было то, что приехала его родная Кунжак – вдова московского князя Юрия Даниловича. Двадцать лет минуло с той поры, когда последний раз ставила она к ханской коновязи своего иноходца. Кунжак было за шестьдесят, и хотя выглядела она еще хорошо, была крепкой и подвижной, но кто знает, праздник ли привел ее на родную землю или желание проститься в предчувствии близкой смерти? Необычной была дорога Кунжак в орусутские земли. В год улитки, когда Золотой Ордой правил хан Токтай, за право сесть на княжение во Владимире схлестнулись два самых сильных князя: тверской – Михаил Ярославич и московский – Юрий Данилович. Каждый из них искал поддержки, а куда было за ней ехать, как не в Орду? Так встретились они однажды в Сарай-Берке. Более ловким оказался Михаил Ярославич. Его речам внял хан, и Юрию Даниловичу пришлось смириться. Здесь, в Орде, и повстречал он юную Кунжак – сестру Узбека. Было ей в то время пятнадцать лет. Сорокалетний князь, полюбив девушку и стремясь укрепить связь с Ордой, набрался смелости и обратился к Узбеку с просьбой отдать ему Кунжак ему в жены. Узбек, пристально следивший за событиями в орусутских землях, зная со слов верных людей, что среди княжеств Московское становится все более влиятельным, согласился на просьбу Юрия Даниловича. Минуло пятнадцать лет. И снова начались раздоры между князьями. Московский князь сумел доказать, что Михаил Ярославич не до конца честен с Ордой, и Узбек, будучи уже ханом, принял сторону родственника. Михаил Ярославич был зарублен за измену, и ярлык на Владимирское княжество получил Юрий Данилович. Только не успел московский князь воспользоваться своей победой. На обратном пути из Орды его убил сын Михаила Ярославича. Московским князем, после смерти Юрия Даниловича, стал его брат, прозванный впоследствии Калитой. Кунжак, овдовев, не захотела вернуться в Орду. Вместе с двумя сыновьями она осталась в Москве, лишь изредка приезжая погостить к родственникам на берега Итиля. Иван Калита хорошо относился к сестре Узбек-хана. При нем Московское княжество окрепло, расширило границы, с помощью золотоордынского воинства он заставил подчиниться себе непокорных и строптивых князей. Нелегким оказался путь, избранный Иваном Калитой. Своевольные бояре и мелкие князья не желали находиться под его рукой, но он был тверд и безжалостен. До самой смерти не смог Иван Калита сломить упрямство своих врагов. И когда княжить на Москве стал его сын Семен, бояре под предводительством Алексея Хвоста подняли бунт. Подобно отцу своему, Семен жестоко расправлялся с непокорными. Уцелевшие враги бежали в чужие земли. Князь Семен повелел собрать на могиле отца приближенных к нему людей и родственников и взял с них клятву в верности и единомыслии. За дела свои он получил прозвище Гордый. Князь слыл Гордым, но с Ордой ладить умел, не забывал наезжать в Сарай-Берке с богатыми дарами, и, когда Литва, обеспокоенная усилением Московского княжества, попыталась натравить Джанибека на Семена, тот сумел убедить хана, что главными его врагами могут стать именно литовцы, а не орусуты. В год змеи (1353) Семен неожиданно умер от чумы, и его место занял младший брат Иван. Новый князь не спешил выразить покорность Орде. Это обеспокоило Джанибека. Приезд Кунжак был кстати. От нее надеялся хан узнать, что задумал Иван и чего можно ожидать в дальнейшем. Но Кунжак успокоила Джанибека, сказав, что князь Иван ничего худого не замышляет против Орды. С тревогой смотрел теперь хан в сторону османских тюрок, что все чаще останавливали купеческие суда в черноморских проливах, и невдомек ему было, что главная опасность рядом. В Мавераннахре набирали силу эмиры из местных тюркских родов, и семнадцатилетний Хромой Тимур уже пробовал крепость своей сабли в разбоях и барымте… И к северо-востоку от Золотой Орды было неспокойно. Потомки хана Орду – основателя Синей Орды – ждали удобного момента, чтобы выказать неповиновение Джанибеку. Особенно усердствовал в этом эмир Урус. Никому не дано заглянуть вперед, человеческий взор бессилен увидеть день завтрашний. Празднуя свадьбу своей внучки с сыном бия Хасана – Мамаем, даже подумать не мог хан, что именно этот худощавый, горбоносый, косоглазый юноша через десять лет нанесет сокрушительный удар Золотой Орде, разломив ее пополам, словно хлебную лепешку. Откуда было знать Джанибеку, что сопровождающие Мамая джигиты со временем станут его верными сподвижниками и помогут ему в исполнении коварного замысла. Хан, сидя на тое, равнодушно смотрел на широкоплечего, с только что пробившимися усами Хазвина, на стремительного, сурового на вид Кара Бакауыла, начинающего жирау – юношу Азу. Все они были молоды, и каждый жаждал славы, богатства, а для этого готов был на любой отчаянный поступок. Во главе каравана из девяноста верблюдов, нагруженных дорогими подарками, на свадьбу прибыл отец Мамая – бий Хасан. Уважительно встретил бия и Бердибек, и сам хан. Если остальные народы, населяющие Золотую Орду, были кто головой, кто хвостом ее, то кипчаки и ногайцы представляли два могучих крыла, и, случись беда, сломайся одно из них, не парить тогда больше Орде, не быть сильной: любой хищник, бегающий или ползающий, сделает ее своей легкой добычей. Семь дней длился той – пылали огни под казанами, полными свежей, жирной баранины, рекой лился белопенный, пьянящий кумыс. Не было конца песням. Два будущих великих жирау Азу и Махмуд славили Дешт-и-Кипчак и отважных золотоордынских воинов. Все было так, как принято в великой степи: и скачки, и борьба между самыми сильными воинами. А когда наступил срок, ушел в сторону Азака караван юного Мамая. И, согласно обычаю, было в нем девяносто верблюдов, и все они были навьючены бесчисленными подарками, которыми одарил зятя ханский сын Бердибек. Юная жена Мамая сидела в седле, украшенном золотыми пластинами, и белый иноходец, легко ступая, нес ее по безбрежной степи. Через несколько дней двинулась в орусутские земли со своим караваном и Кунжак. Щедро одарил ее Джанибек, но самым большим подарком было то, что хан разрешил ей взять с собой двух своих малолетних сыновей, рожденных его наложницей. В мечети было сумрачно и прохладно. Стоявший на возвышении шейх Мухиддин Бердай ровным, красивым голосом читал молитву – хутбу в честь хана. Джанибек слушал шейха, казалось бы, внимательно, но, странное дело, часть слов проходила мимо его сознания. Может быть, он уже привык к молитвам, которые произносили в его честь, а быть может, мешало другое. Высокий, голубоглазый, с черной бородой и серебристыми нитями седины в ней, в шелковом зеленом чапане, в голубой чалме, шейх был красив. Хан смотрел на него и думал о судьбе Мухиддина Бердая. Воистину один аллах властен над государствами и людьми. После смерти ильхана Абусеита, последнего из потомков Кулагу, вся северная половина Ирана оказалась под властью эмира Чопана. Ныне там правил его внук Мелик Ашраф. Народ привык к жестокости эмиров, но нынешний легко и не задумываясь расправлялся не только с людьми простыми. Стоило появиться у него подозрению в измене – и на землю катились головы знати, а нередко и мусульманского духовенства. Веря в аллаха, но больше надеясь на себя, побежали из Ирана улемы и шейхи. Известный ходжа-шейх Ганджи бежал в Сирию, ходжа Садреддин Ардабили укрылся в Гиляне, а один из столпов ислама в Иране – Мухиддин Бердай – нашел приют в Золотой Орде у Джанибека. Трудные времена наступили в Иране. Хан об этом знал от купцов, приезжающих в Сарай-Берке из Табриза, Сердахса, Балейкена, Берды, Нахичевани. Все они просили его пойти на Мелик Ашрафа войною и взять под свою руку хотя бы Арран и Ширван. Об этом же постоянно говорила Джанибеку его третья жена Ануширван-хатун – дочь ширванского эмира Шейхамедина. Они прожили пятнадцать лет, и, хотя ни сына, ни дочери Ануширван хану не родила, он любил бывать в ее юрте… Раздумья Джанибека прервала вдруг наступившая тишина. Шейх кончил молитву и теперь стоял, прикрыв глаза, и руки его с длинными и тонкими пальцами перебирали четки. – Люди, – негромко уронил шейх, – сегодня я хочу сказать вам не обычное напутствие, какое полагается говорить после молитвы. Я хочу выразить боль и отчаяние. Пусть услышит и повелитель Золотой Орды, славный Джанибек-хан… – Теперь глаза Мухиддина Бердая были широко открыты и быстро перебегали по лицам собравшихся в мечети. – Наши братья по вере со слезами и молитвами обращаются к тебе, пресветлый хан! Спаси их! Спаси их от неправедного меча Мелик Ашрафа. В мечети стало тихо, так тихо, словно все ушли отсюда. – Говори, я слушаю тебя, шейх. Мухиддин Бердай воздел к небу руки: – О великий хан, прислушайся и услышь, как кричит ребенок, мать которого Мелик Ашраф продал в рабство, прислушайся – и ты услышишь, как рыдает девушка, любимого которой эмир велел засечь плетьми до смерти. Над Ширваном, с которым ты породнился, навис мрак. Дьявол тьмы Мелик Ашраф утопил в крови Арран. Над всем Ираном стоят черные тучи насилия, и солнце, именуемое справедливостью, исчезло за ними. Опустели некогда благодатные земли – засохли сады и заросли поля сорными травами, потому что те, кто давал им воду и ухаживал за посевами, спасая свою жизнь, убежали прочь, сами не ведая куда. Не может душа мусульманина смотреть на все это без содрогания! Девушки, красоте которых ты поражался, когда ездил туда за своей любимой женой Ануширван-хатун, стали от насилия похожи на столетних старух – лица их иссекли морщины, глаза потухли, а души налиты горем. Кто-то из присутствующих тихо заплакал. На глазах шейха тоже выступили слезы. Он теперь не отрывал своего взгляда от лица Джанибека. – При виде черных туч и людей, потерявших кров, не может остаться спокойным даже каменное сердце. О мой Иран, несчастная моя земля! Джанибек закусил губу. Умел шейх говорить красиво, умел растревожить душу. – Твой отец, Узбек-хан, был мудрым человеком, – сказал он, обращаясь к Джанибеку. – До сих пор я помню то, что произошло в дни моей молодости. Во время одного из походов в Иран его воины заняли крепость Бердан. Хан велел привести к нему трех самых знаменитых улемов и спросил их: «Что является самым главным на свете?» И один из улемов сказал: «Самое главное – богатство. Будешь богатым – поднимешься над всеми людьми. Они исполнят любое твое желание. Захочешь золотой дворец – его построят по твоему приказанию; пошлешь на дно морское за сокровищами – люди добудут их». И другой сказал: «Самым главным на свете являются твои дети. Кому оставишь ты свое богатство, если нет у тебя сына или дочери?» И третий улем сказал: «И богатство, и наследники ничего не стоят, если нет счастья. И богатство пойдет прахом, и дети не принесут радости, если аллах не дал тебе счастья». Я помню, что сказал мудрым улемам тогда твой отец. Он сказал: «Богат-сво – кусочек льда в твоей руке. Наследники – это всего лишь след, оставленный тобою в жизни. Счастье же похоже на девушку на выданье: смотри во все глаза, иначе ее кто-нибудь уведет. Самое главное на свете – это мы, наши дела, которые останутся после нас на земле». Узбек-хана давно нет в живых, но каждый помнит, сколько свершил он славных дел, чтобы поднять высоко честь и славу Золотой Орды. – Голос шейха вновь окреп. – Ты, Джанибек-хан, унаследовал его трон и делами своими не запятнал имени отца. Ты справедлив, но ничто не интересует и не тревожит тебя, кроме того, что происходит в Золотой Орде. А ведь есть еще Арран и Ширван, где страдают и ждут твоей помощи братья по вере. Они молят аллаха и тебя, прося избавить их от Мелик Ашрафа. Аллах на небе, а ты на земле. Вспомни слова отца: «Самое главное на свете – это мы, наши дела, которые останутся после нас…» Выступи же со своим доблестным войском и покарай исчадие тьмы Мелик Ашрафа… Поступка твоего не забудут все мусульмане… В мечети стояла тишина. Все ждали ответного слова хана. Но Джанибек молчал. В глазах шейха мелькнула растерянность. Он так рассчитывал, что тщеславный повелитель Золотой Орды, желая показаться справедливым и верным последователем пророка, сразу же откликнется на его горячие слова. – Я знаю, многие боятся Мелик Ашрафа, – стараясь задеть самолюбие хана, сказал Мухиддин Бердай. – Но эмир просто шакал, привыкший питаться падалью… Хан Золотой Орды – это лев, чей грозный рык приводит в трепет и страх полмира… И снова ничего не ответил Джанибек. Теперь все взоры были обращены на него. Высокая фигура шейха, продолжавшего все еще стоять на возвышении, ссутулилась, съежилась. Джанибек вдруг поднял голову и обвел всех пристальным, изучающим взглядом: – Я исполню свой долг и стану карающим мечом аллаха… Мои доблестные тумены пройдут по землям Аррана и Ширвана… Хан повернулся и быстро пошел из мечети. За ним потянулась его свита. Тюре-бий, задержавшись, шепнул Бердибеку: – Близок твой час, Бердибек-оглан. Чем бы ни закончился этот поход… – бий многозначительно замолчал, пряча глаза от горящего взгляда Бердибека. Наконец тот отвернулся, словно не слышал, что сказал Тюре, а губы чуть слышно прошептали: – Пусть будет то, что будет… Джанибек понимал, что не так-то просто будет быстро собрать войско, раскиданное по улусам огромной Золотой Орды, и потому он поручил это дело своему сыну Бердибеку. За месяц предстояло тому привести под стены Сарай-Берке тумены, готовые к дальнему и нелегкому походу. Загудела, как растревоженный улей, Золотая Орда. Джанибек, не любивший военные походы, не знающий опьяняющей радости битв, старался не вмешиваться в приготовления. Миновав Дербентские ворота, войско Золотой Орды черным, бушующим потоком хлынуло на просторы Ширвана. Но, прежде чем начать военные действия, Джанибек послал своего человека к Мелик Ашрафу, повелев передать тому такие слова: «Ильханство хулагу принадлежит по праву потомкам Чингиз-хана. Покинь пределы Ирана, и ты останешься жить». Но эмир гордо ответил: «Здесь один хозяин, и им являюсь я». В это время на земли Ширвана и Аррана пришла непогода. С просторов Хазарского моря ветер пригнал туман, и он серой мглой закрыл долины и горы. Джанибек воспользовался этим и двинул свое войско через Бишкинский перевал на Берзент, Ардабиль и Серох. Возле городов Айве и Шерабьян хан велел туменам остановиться. Посланные вперед отряды донесли, что войско Мелик Ашрафа, под предводительством эмиров Мухаммед-Кули и Шераф-Дербана, собралось близ крепости Уджан. Все было готово к началу битвы, но на землю хлынули потоки дождя, а крупный град в клочья стал рвать походные шатры. Только перед рассветом ветер из горных ущелий разметал по небу тучи, и красное усталое солнце посмотрело на землю. Повсюду малые ручьи и речки превратились в ревущие потоки, и случилось так, что войску Мелик Ашрафа оказалось некуда отступать. Золотоордынские воины бросились на стан врага. Отчаянно дрались иранцы, но на второй день, окруженные со всех сторон, начали искать пути к спасению. Спасения не было. Узнав об этом, Мелик Ашраф, отсиживавшийся в крепости Шенб-Базаны и ожидавший исхода сражения, велел погрузить свою казну на тысячу пятьсот верблюдов и четыреста пятьдесят ослов, двинулся в сторону Сандабада. Но случилось то, что часто случается с теми, кто вдруг лишается силы. Приближенные к эмиру музалимы схватили неудачника, поделили между собой его золото, а самого вместе с семьей выдали Джанибеку. Хан велел казнить Мелик Ашрафа. Тогда местная знать и духовенство обратились к нему, чтобы он отдал завоеванные земли Ширвана и Аррана под управление Бердибека. Эта просьба устраивала Джанибека. Что могло быть лучше, чем удаление сына из своей ставки? Пусть сидит себе на самом краю Золотой Орды, пусть правит как хочет. Вспомнился страшный сон. Уверенный, что он теперь не сбудется, хан с облегчением подумал, что правы кипчаки, когда говорят о дурном сне, что он всего лишь помет лисицы. С огромной добычей и дочерью Мелик Ашрафа прекрасной Султанбакыт вернулся Джанибек в Сарай-Берке. На душе его было легко и свободно, и хан даже несколько раз пожалел, что велел разрушить построенный для него мазар, увидев как-то дурной сон. Напрасно сожалел о мазаре Джанибек. Совсем не пометом лисицы оказался его сон. Если судьба закидывает свои сети, она рано или поздно поймает в них человека, которого избрала своей жертвой. Пред судьбой равны все – и хан, и простой воин. Через шесть месяцев после возвращения из похода, простудившись на охоте, хан тяжело заболел. Какие только травы не использовали табибы и знахари, но Джанибеку становилось все хуже и хуже, и он все чаще терял сознание. Вся власть в Орде перешла в руки Тюре-бия. Уверенный, что хан больше никогда не пройдет по земле и не сядет в седло, бий отправил гонца к Бердибеку со словами: «Твое время пришло». Как и положено правоверному мусульманину, заботясь о теле и душе своего господина, Тюре приказал на месте разрушенного по приказу хана мазара строить новый. Никто в Орде не сомневался, что Джанибек доживает последние дни. А вскоре глубокой ночью в ворота бия постучал Бердибек, тайно приехавший из Ширвана с десятью самыми преданными воинами. Но всевышний как будто был против замыслов ханского сына. В это утро Джанибек впервые за долгие дни болезни пришел в себя и поднял голову от подушки. – Пусть завтра соберутся ко мне на совет эмиры, – сказал он. О чем хотел говорить хан, никому не суждено было узнать. Слуга шепнул ему о том, что в Сарай-Берке прибыл Бердибек. Плохое предчувствие охватило Джанибека. Хан был уверен, что сын приехал не с добрыми намерениями, иначе зачем ему было прятаться. Джанибек велел позвать старшую жену, мать Бердибека, – Токай-Токты-хатун. Глядя на нее исподлобья, с трудом шевеля бескровными от болезни губами, он спросил: – Где твой сын? Почему ты не сказала, что он приехал в Орду? Оплывшая от старости, некрасивая женщина стояла перед ханом, и он вдруг не поверил, что когда-то любил и ласкал ее тело. Глаза женщины были пусты, и Джанибек понял, что и он для нее давно уже не существует, и потому Токай-Токты-хатун ничего не скажет, даже если и знает правду о приезде сына. – Уходи, – велел хан. Женщина молча, неслышно вышла. – Пусть войдет Тюре-бий, – приказал он. Бий, как обычно, был рядом и вошел тотчас же. – Быть может, ты скажешь мне, для чего приехал в Сарай-Берке Бердибек? – Губы Джанибека тронула недобрая усмешка. – Ну, говори… Лицо Тюре залила смертельная бледность. Бердибек скрывался в его доме, и если бы хан узнал об этом, то бию наверняка не сносить головы. – Ничего не знаю, мой повелитель, но если… Джанибек вяло махнул рукой: – Неверный пес! Иди и узнай все… Тюре проворно выскочил из комнаты, где лежал больной хан. Петля аркана затянулась. Надо было действовать, иначе быть поздно. Бий хорошо знал, что будет с ним, если он промедлит. Крупные капли пота выступили на его лоснящемся от жира лице. Вскарабкавшись в седло, он, нахлестывая камчой коня, помчался к своему дому. Очень скоро в сопровождении Бердибека и десяти нукеров Тюре вернулся во дворец. Стража почтительно расступилась перед ними, освобождая дорогу во внутренние покои. Бий пинком распахнул двери в комнату Джанибека. Лицо его было бледным и решительным. – Великий хан, я привел вашего сына… – Злорадная усмешка тронула его полные губы. Джанибек приподнялся на ложе, нахмурил брови. Глаза его испытывающе глядели на Бердибека: – Почему ты вернулся в Орду, не предупредив меня? Бердибек наклонился над отцом, словно собираясь просить прощения, и вдруг, вытянув вперед руки, схватил его за горло. «Совсем как во сне», – мелькнуло в сознании Джанибека. Он попытался вырваться, освободиться от цепких пальцев сына – и не смог. Последнее, что он увидел, – это размытое, словно в тумане, лицо великого жирау Асана Печального… Когда Бердибек поднялся на ноги и попятился от неподвижного тела отца, Тюре-бий спокойный и тихий, занял его место. Он обмотал шею Джанибека белым платком, чтобы скрыть кровоподтеки, указательным пальцем правой руки натянул веки на вылезшие из орбит глаза хана. – Шестнадцать лет справедливо правил Ордой наш хан… Пусть же земля ему будет пухом, – пробормотал Тюре, не глядя на Бердибека, потом решительно вышел из комнаты. У двери стояли визири, эмиры, беки. – Великий хан Золотой Орды славный Джанибек скончался, – сказал бий. – Он умер от удушья, его больным легким не хватило воздуха. Собравшиеся опустили головы. – Уходя из жизни, наш хан завещал трон своему сыну Бердибеку. Слышал это от хана и свидетельствую это я, новый тюбе-бий Золотой Орды – Тюре. – Да здравствует хан Бердибек! Да будут долгими его дни! – закричал кто-то из эмиров. |
||
|