"Десять меченосцев (Миямото Мусаси)" - читать интересную книгу автора (Ёсикава Эйдзи)

ГРЕБЕНЬ

Такэдзо был гораздо выше среднего роста для мужчины его времени. Мускулистый, гибкий, худощавый – словно хороший боевой конь. Губы у него были полные и яркие, а густые черные брови вразлет придавали его облику какое-то особое мужество. Односельчане прозвали его «ребенком тучного года» – так обычно называли детей, которые по облику разительно отличались от остальных. Беззлобное прозвище тем не менее осложняло его отношения со сверстниками, и поэтому доставляло ему немало огорчений в детские годы.

Матахати никогда не имел подобного прозвища, хотя вполне его заслуживал. Коренастый, пониже Такэдзо, круглолицый, с широкой грудью, он производил впечатление весельчака и временами даже шута. Когда он говорил, его' слегка выпученные глаза постоянно находились в движении, поэтому шутники, прохаживавшиеся на его счет, обычно сравнивали его с лягушками, которые так громко квакали летними ночами.

– Когда ты говоришь «скрываться», то подразумеваешь питье сакэ у очага?

– Именно так. Ты знаешь, что я сделал? Недавно здесь появились люди Токугавы, которые шныряют в поисках Укиты – он еще не пойман. Я провел этих ублюдков – вышел к ним и поздоровался.

Такэдзо вылупил глаза от изумления, а Матахати закатился хохотом. Насмеявшись, он продолжал:

– Куда безопаснее ходить открыто, нежели хорониться в амбаре, прислушиваясь к шагам снаружи, и потихоньку сходить с ума. Уразумел?

Матахати снова захохотал, а Такэдзо пожал плечами.

– Может, ты и прав. Вероятно, так и надо держаться.

Такэдзо сомневался в правильности решения, но тем не менее перебрался в дом. Око явно нравилось, что у них в доме гости, точнее мужчины, и она делала все, чтобы они чувствовали себя непринужденно. Временами она ставила их в неловкое положение, предлагая то одному, то другому жениться на Акэми. Чаще она обращалась к Матахати, так как Такэдзо или совсем игнорировал предложение, или отшучивался.

Пришло время крепких, ароматных грибов мацутакэ, которых появилось великое множество у подножия сосен. Такэдзо часто собирал их на склоне горы позади дома. Вместе с ним ходила и Акэми, таская корзину от сосны к сосне. Всякий раз, улавливая грибной запах, она по-девичьи звонко кричала:

– Такэдзо, сюда, здесь их уйма!

Находившийся неподалеку Такэдзо неизменно отвечал:

– И у меня их куча!

Сквозь сосновые кроны пробивались косые лучи осеннего солнца. Во влажной тени под деревьями лежал толстый темно-бурый ковер из опавшей хвои. Когда Такэдзо и Акэми садились отдыхать, та поддразнивала его, предлагая сравнить грибную добычу.

– У меня больше! – неизменно отвечал он, и Акэми начинала проверять его корзину.

Тот день ничем не отличался от других.

– Я так и знала, – засмеялась Акэми, по-детски не скрывая своего торжества. Она бесцеремонно склонилась над корзиной Такэдзо: – Набрал кучу поганок!

Акэми выбрасывала из корзины ядовитые грибы и делала это нарочито медленно, так что Такэдзо при всем желании не мог притвориться, будто ничего не замечает, хотя и прикрыл глаза. Она бросала каждый гриб как можно дальше. Закончив, она выпрямилась с довольным видом.

– А теперь посмотри, сколько у меня.

– Уже поздно, – пробормотал Такэдзо, – пошли домой!

– Ты сердишься; потому что проиграл.

Она заскользила вниз по склону, словно фазан, но вдруг замерла, тревожно нахмурившись. Им навстречу через рощу двигался огромный детина. Широкими шагами он шел к хрупкой маленькой девочке, пристально глядя на нее тяжелым взором. Вид у него был устрашающий. Все в нем говорило о том, что этот человек постоянно борется за выживание, что он воинственно и враждебно настроен ко всему на свете. И нависшие кустистые брови, и хищный изгиб верхней губы, и тяжелый меч, и кольчуга, и звериная шкура на плечах доказывали это.

– Акэми, – проревел он, подходя к ней ближе и обнажая в улыбке желтые гнилые зубы.

Лицо Акэми ничего не выражало, кроме ужаса.

– Твоя любезная мамочка дома? – с подчеркнутой издевкой спросил он.

– Да, – пискнула в ответ Акэми.

– Я хотел бы, если ты не возражаешь, кое-что передать ей. Согласна?

Великан говорил преувеличенно вежливо.

–Да.

Его голос зазвучал жестче.

– Скажи ей, что она мне ничего не оставляет и пытается нажиться за моей спиной. Скажи, что скоро приду за своей долей. Ясно?

Акэми не отвечала.

– Она, верно, думает, что я ничего не знаю. Но парень, которому она сбыла барахло, явился ко мне. Могу спорить, что и ты, малышка, не раз хаживала в Сэкигахару, не так ли?

– Нет, нет! – слабо возразила Акэми.

– Ладно! Но ты передай ей мои слова. Если она и дальше будет ловчить, я ее вышвырну отсюда!

Он еще раз взглянул на девочку и направился в сторону болота. Такэдзо, оторвав взгляд от незнакомца, с тревогой посмотрел на Акэми.

– Кто это?

Губы Акэми дрожали:

– Его зовут Цудзикадзэ. Он из деревни Фува, – ответила она еле слышно.

– Он мародерством занимается? – Да.

– Чем он так рассержен? Акэми не отвечала.

– Я никому не скажу, – успокоил ее Такэдзо. – Не бойся! Напуганная Акэми безуспешно искала слова. Вдруг она бросилась

к Такэдзо и взмолилась:

– Обещай, что никому не скажешь!

– Кому я могу сказать? Самураям Токугавы?

– Ты помнишь, .как вы ночью кого-то увидели в Сэкигахаре?

– Конечно.

– И до сих пор не поняли, что я там делала?

– Нет, как-то не думал об этом.

– Я воровала там.

Она пристально смотрела на него.

– Воровала?

– После битвы ходила на поле боя и забирала вещи убитых воинов: мечи, украшения с ножен, мешочки для благовоний – все, что можно продать.

Акэми снова взглянула на Такэдзо, ожидая осуждения, но его лицо оставалось бесстрастным.

– Мне было страшно, – вздохнула она и буднично добавила: – Нам – нужны деньги на еду, и мать пришла бы в ярость, откажись я воровать.

Солнце стояло еще высоко. Акэми предложила Такэдзо немного отдохнуть. Сквозь сосновые ветви хорошо был виден дом внизу на болоте. Такэдзо закивал головой, будто разговаривая сам с собой.

– Значит, вся эта история про собирание трав в горах для приготовления моксы выдумана? – спросил он.

– Нет-нет, этим мы тоже занимаемся. У матери остались привычки к роскоши. Мы не смогли бы жить только продажей моксы. Пока отец не умер, у нас был самый большой дом в деревне, вернее в семи деревнях Ибуки. Держали много слуг, и мать всегда носила дорогие вещи.

– Твой отец был купцом?

– О нет! Он был предводителем тамошних разбойников.

Глаза Акэми горели гордостью. Она уже не боялась Такэдзо и откровенно обо всем рассказывала. Ее лицо приняло решительное выражение, она сжимала кулачки, когда говорила.

– Этот Цудзикадзэ Тэмма, которого мы только что встретили, убрал его с дороги. Во всяком случае, все так думают.

– Твоего отца убили?

Молча кивнув, Акэми вдруг расплакалась, и Такэдзо почувствовал, как что-то дрогнуло у него в душе. Поначалу девушка ему не особенно нравилась. Выглядя гораздо младше своих шестнадцати лет, она обычно разговаривала как взрослая женщина, а ее порывистые движения иногда ставили собеседника в тупик. Но когда слезы закапали с ее длинных ресниц, сердце Такэдзо растаяло от жалости. Ему захотелось обнять и защитить ее.

Она не имела ничего общего с девочками из приличных семей. В ее представлении не было более достойного ремесла, чем то, которым занимался ее отец. Мать внушила ей, что нет ничего дурного в обирании убитых, причем не ради пропитания, а для безбедной жизни. Многие закоренелые воры отказались бы от такого промысла.

В период бесконечных феодальных междоусобиц многие деревенские лодыри сделали войну источником существования, и люди свыклись с этим. Когда начиналась война, местные военачальники стали прибегать к услугам подобных типов, щедро вознаграждая их за поджоги вражеских складов, распространение ложных слухов, угон лошадей из неприятельского лагеря. Чаще всего им платили за услуги, но если такой работенки не случалось, война представляла достаточно других возможностей заработать. Можно было обшаривать трупы в поисках ценностей. Иногда попадалась отрубленная голова самурая, и можно было получить награду якобы за убитого собственными руками воина. Одно крупное сражение позволяло бессовестным грабителям безбедно жить чуть ли не год.

В смутное время обыкновенный крестьянин или дровосек могли научиться получать выгоду из кровопролития и людских страданий. Сражение на краю деревни мешало этим простодушным людям работать в поле, но они приспосабливались к обстановке и наловчились жить, как стервятники, за счет убитых, снимая с тех атрибуты земного существования. Профессиональные мародеры строго охраняли свою территорию, чтобы исключить набеги со стороны. Ирония заключалась в том, что мелкий воришка жестоко наказывался, если посягал на территорию более крупного мародера. Те, кто решался нарушить права матерых грабителей, рисковали головой.

Акэми зябко повела плечами.

– Что нам делать? Я знаю, что подручные Тэммы уже идут сюда.

– Не волнуйся! – сказал Такэдзо. – Если они появятся, я сам с ними поговорю.

Когда Такэдзо и Акэми пришли к подножию горы, сумерки уже сгустились над болотом. Кругом была тишина. Дымок от бани змейкой струился над верхушками тростников. Око, закончив вечерний туалет, стояла у задней стены дома. Увидев дочь и Такэдзо, она закричала:

– Акэми, чем вы занимались там так долго?

Голос Око звучал строго. Это мигом отрезвило Акэми, которая до этого рассеянно брела к дому. Девушка нервно реагировала на настроение матери, и та поддерживала эту болезненность, 'вертела дочерью, как куклой, заставляя повиноваться малейшему жесту или взгляду. Акэми тотчас оставила Такэдзо и, сильно покраснев, вбежала в дом.

На другой день Акэми рассказала матери о Цудзикадзэ Тэмме. Око пришла в ярость.

– Почему ты промолчала вчера? – визжала она и металась как безумная, рвала на себе волосы, вытаскивала из шкафов и сундуков вещи и сваливала их посреди комнаты.

– Матахати, Такэдзо! Помогите, нужно все спрятать!

Матахати сдвинул доску в потолке, которую ему указала Око, и, подтянувшись, пролез в щель. Между стропилами и потолком было очень узкое пространство, там едва можно было повернуться, но его размеры вполне устраивали Око, как, впрочем, и ее покойного мужа. Такэдзо, стоя на скамеечке между матерью и дочерью, передавал вещи наверх Матахати. Если бы Такэдзо не услышал накануне историю Акэми, то его бы поразило разнообразие предметов, который он сейчас увидел.

Такэдзо знал, что мать и дочь уже давно занимаются этим своеобразным ремеслом, но не ожидал, что они успели накопить столько добра. Здесь были кинжал, султан от копья, налокотник от лат, шлем с гербом, миниатюра, походный алтарь, буддийские четки, древко от знамени. Имелось даже лакированное седло, искусно инкрустированное золотом, серебром и перламутром.

В отверстии на потолке показалось озабоченное лицо Матахати.

– Всё, что ли?

– Нет, еще кое-что есть, – ответила Око, убегая в соседнюю комнату. Она возвратилась, неся длинный меч из черного дуба. Такэдзо стал подавать меч Матахати, но тяжесть, изгиб, изумительная пропорциональность меча произвели на него такое впечатление, что он никак не мог выпустить его из рук.

Он робко взглянул на Око.

– Можно я возьму его себе? – спросил он, застенчиво отводя глаза. Он уставился себе под ноги, всем видом показывая, что не заслуживает такого подарка.

– Тебе он действительно нужен? – мягко переспросила Око. В ее голосе прозвучали материнские нотки.

– Да-да, очень!

Око больше не произнесла ни слова, но он понял по ее улыбке, что меч теперь принадлежит ему. Матахати спрыгнул сверху. Он с нежностью и нескрываемой завистью потрогал лезвие меча, вызвав смех Око.

– Мальчик надулся, потому что не получил подарка!

Око постаралась утешить Матахати, отдав ему красивый кожаный кошелек, украшенный агатами, но его это мало утешило. Он не спускал глаз с меча из черного дуба. Кошелек ничуть не утешил его обиды. Когда муж Око был жив, она завела привычку каждый вечер сидеть в лохани с горячей водой, красить лицо и выпивать немного сакэ. Она уделяла внешности много времени, как дорогая гейша. Это была роскошь, непозволительная для простых людей, но Око не хотела расставаться со своими привычками и заставляла Акэми делать то же самое, хотя девушка находила это занятие скучным и бессмысленным. Око хотела не только хорошо жить, но и вечно оставаться молодой.

В тот вечер они сидели вокруг остывающего очага. Око подлила сакэ Матахати и хотела угостить Такэдзо. Он отказался, и Око, вложив чашечку ему в руку, заставила поднести ее к губам.

– Мужчина должен уметь пить, – наставляла она. – Если не можешь, я помогу.

Время от времени Матахати с беспокойством поглядывал на Око. Заметив это, Око стала уделять Такэдзо еще больше внимания. Игриво положив ладонь ему на колено, она замурлыкала любовную песенку. Матахати вышел из себя. Резко повернувшись к Такэдзо, он выдохнул:

– Надо немедленно уходить отсюда! Слова произвели желаемый эффект.

– Куда же? – заикаясь от неожиданности, проговорила Око.

– Назад в Миямото. Там моя мать и невеста.

На мгновение растерявшаяся Око быстро взяла себя в руки. Ее глаза сузились, улыбка застыла, а голос сделался ехидным.

– О, примите мои, извинения за то, что я предоставила вам кров! Если вас ждет дома девушка, то лучше поторопиться. Не смею вас удерживать!

Такэдзо не расставался с мечом из черного дуба. Счастье переполняло его от одного прикосновения к оружию. Время от времени он проводил тыльной стороной меча по ладони, наслаждаясь его совершенными линиями. Такэдзо спал, прижимая меч к себе. Прохладное прикосновение дуба к щеке напоминало ему пол додзё, где он учился фехтованию. Совершенный инструмент смерти и одновременно произведение искусства будил в юноше боевой дух, который он унаследовал от отца.

Такэдзо любил мать, но она покинула его отца и уехала, когда мальчик был совсем маленький, бросив ребенка с Мунисаем, суровым и строгим человеком, который при всем желании не сумел бы избаловать сына. В присутствии отца мальчик всегда чувствовал, себя скованным, никогда не бывая самим собой. Однажды, в девятилетнем возрасте, он так затосковал по материнской ласке, что убежал из дома и отправился пешком в провинцию Харима, где жила его мать. Такэдзо так и не узнал, почему расстались родители, да и вряд ли в детские годы он понял бы их объяснения. Мать вышла замуж за другого самурая и родила от него ребенка.

Добравшись до Харимы, маленький беглец быстро отыскал мать. Она повела его в рощу за местным храмом и там, обливаясь слезами и прижимая мальчика к себе, пыталась объяснить, почему он должен вернуться к отцу. Такэдзо запомнил эти минуты, они навсегда врезались ему в память.

Конечно, как истинный самурай, Мунисай немедленно послал людей в погоню за сыном. Всем было ясно, куда мог уйти мальчик. Такэдзо привезли в Миямото, примотав веревками к крупу неоседланной лошади, как вязанку дров. Мунисай вместо приветствия обозвал сына наглым ублюдком и в припадке ярости сек его до тех пор, пока сам не выбился из сил. Такэдзо никогда не забудет, с какой ненавистью отец вынес ему приговор:

– Если еще раз уйдешь к матери, я откажусь от тебя!

Вскоре после этого происшествия Такэдзо узнал; что мать заболела и умерла. С ее смертью из замкнутого хмурого паренька он превратился в дебошира, даже Мунисай побаивался сына. Когда Мунисай поднимал на него трость, Такэдзо хватался за палку. Лишь Матахати, тоже сын самурая, не боялся Такэдзо, а все деревенские дети беспрекословно подчинялись ему. К тринадцати годам Такэдзо выглядел почти взрослым.

Однажды странствующий мастер меча по имени Арима Кихэй, подняв золотистый штандарт в их деревне, вызывал на поединок любого, желающего с ним сразиться. Такэдзо без труда одержал победу к восхищению односельчан. Восхищение длилось недолго, потому что Такэдзо становился все более неуправляемым и жестоким. Некоторые считали его слишком кровожадным. Скоро, где бы он ни появлялся, люди отворачивались и обходили его стороной. Он платил им той же монетой.

Когда суровый и непреклонный отец Такэдзо умер, жестокость стала проявляться в юноше еще сильнее. Если бы не старшая сестра Такэдзо, Огин, он совершил бы в один прекрасный день проступок, за который его изгнали бы из деревни. Он любил сестру и всегда, уступая ее слезам, выполнял ее просьбы.

Жизнь Такэдзо резко изменилась, когда он на пару с Матахати отправился на войну. Его поступок означал, что он хочет занять определенное положение в обществе. Поражение при Сэкигахаре разрушило его надежды и вернуло к суровой действительности, от которой он пытался бежать. Такэдзо отличался тем легкомыслием, которое свойственно людям в смутное время. Когда он спал, лицо его принимало безмятежное детское выражение, не омраченное мыслями о завтрашнем дне. У него были мечты, во сне ему всегда улыбалось счастье, и юноша не страдал от разочарований, преподносимых реальностью. Ему было нечего терять, и хотя Такэдзо был вырван из привычного жизненного уклада, он чувствовал себя совершенно свободным от традиционных оков, налагаемых обществом.

Такэдзо дышал глубоко и ровно, крепко прижимая к себе меч. В этот момент он видел сон, легкая улыбка пробегала по его губам. Перед его мысленным взором, как в водовороте, мелькали образ любимой сестры и картины родного мирного селения. Око проскользнула в комнату, держа в руке лампу. Затаив дыхание, она нагнулась над Такэдзо.

«Какое спокойное лицо», – подумала она и провела пальцами по его губам.

Женщина, задув лампу, легла рядом с Такэдзо. По-кошачьи гибкая, она все теснее прижималась к нему. Темнота скрывала ее набеленное лицо и пестрое ночное кимоно, слишком яркое для ее возраста. Тишину нарушал только звук капель, падавших с крыши.

«Возможно, что он еще девственник», – подумала она и протянула руку, чтобы убрать меч. В это мгновение Такэдзо вскочил и заорал:

– Воры!

Око отлетела прямо на лампу, которая разбилась и порезала ей плечо и грудь. Такэдзо выворачивал ей руки. Око кричала от боли. Ничего не понимая, Такэдзо выпустил ее.

– Это вы? Я думал – воры!

– Мне так больно! – стонала Око.

– Прошу прощения, мне и в голову не могло прийти, что это вы.

– Ты забываешь о своей силе, чуть не оторвал мне руку!

– Еще раз простите меня. А что вы здесь делали?

Оставив без внимания наивный вопрос, Око быстро оправилась и, нежно обвив руками его шею, заворковала:

– Не надо извиняться, Такэдзо.

Она погладила его по щеке. Такэдзо отпрянул:

– Что вы?! Вы с ума сошли?

– Не шуми так, дурачок. Ты знаешь, как я тебя люблю.

Она снова хотела обнять Такэдзо, который увертывался, словно от роя пчел.

– Я очень благодарен вам. Мы оба никогда не забудем, что вы сделали для нас.

– Такэдзо, я не это имела в виду. Я говорю о женской любви, о теплом, нежном чувстве, которое я к тебе питаю.

– Подождите, я зажгу лампу, – сказал Такэдзо, вскакивая на ноги.

– Как ты можешь быть таким жестоким! – простонала она, поглаживая его по щеке.

– Не трогайте меня! – с негодованием вскрикнул он. – Прекратите сейчас же!

Что-то жесткое и решительное в его голосе остановило Око, напугав ее.

Такэдзо трясло, зубы выбивали дробь. Никогда он не встречал такого опасного противника. На поле Сэкигахары, когда над ним проносились кони, его сердце не стучало так сильно. Он сидел на корточках, забившись в угол комнаты.

– Пожалуйста, уходите! – умолял он. – Идите к себе, иначе я позову Матахати и подыму на ноги весь дом.

Око не двигалась. Она сидела в темноте и тяжело дышала, напряженно глядя в его сторону. Она не ожидала такого отпора.

– Такэдзо! – снова заворковала она. – Разве ты не понимаешь, что я чувствую?

Такэдзо не отвечал.

– Ты не знаешь?

– Знаю. Что мне думать, когда на меня навалились во сне и напугали до смерти? Я будто попал в лапы тигра.

Теперь замолчала Око. Потом раздался ее низкий грудной шепот. Она говорила медленно и очень отчетливо:

– Как ты мог меня оскорбить? -Я?

– Да, это смертельное оскорбление.

Они находились в таком напряжении, что не услышали стука в сёдзи. Потом с улицы раздался голос:

– Что у вас там происходит? Оглохли? Отоприте!

В щели фусума мелькнул свет. Акэми проснулась. Затем раздались шаги Матахати и послышался его голос:

– Что случилось?

Из коридора донесся голос Акэми:

– Мама, ты здесь? Пожалуйста, ответь!

Око проскользнула в свою комнату, смежную с комнатой Такэдзо, и отозвалась оттуда.

В это время несколько человек взломали наружные ставни и ввалились в дом. Око вышла на кухню, где толпилось человек семь широкоплечих мужчин. Пол в кухне был земляной и на ступеньку ниже, чем в жилых комнатах.

Один из мужчин крикнул:

– Это Цудзикадзэ Тэмма! Зажгите свет!

Пришедшие протопали на жилую половину дома. Они даже не сняли обувь, что было верхом невоспитанности. Они начали шнырять повсюду, заглядывая в шкафы, ящики, под толстые соломенные татами -На полу, Тэмма по-хозяйски развалился у очага и наблюдал, как его люди обыскивают дом. Он с удовольствием играл роль предводителя, но вскоре бездействие ему наскучило.

– Мы что-то долго копаемся, – проворчал он, ударяя кулаком по татами. – Барахло должно быть в доме. Где оно?

– Я не знаю, о чем ты говоришь, – ответила Око, которая стояла с безучастным видом, сложив руки на животе.

– Не рассказывай сказки, женщина! – зарычал Тэмма. – Где барахло?

– У меня ничего нет.

– Так уж ничего?

– Совсем.

– Может, у тебя действительно ничего нет?.. Значит, мне все наврали.

Тэмма с недоверием поглядывал на Око, теребя бороду.

– Кончай, ребята! – скомандовал он.

Око перешла в соседнюю комнату и села. Фусума оставалась открытой. Око сидела спиной к Тэмме, но ее спина достаточно красноречиво говорила, что продолжать поиски бесполезно.

– Око! – позвал Тэмма.

– Что тебе? – последовал ледяной ответ.

– Выпить найдется?

– Тебе воды?

– Не валяй дурака! – с угрозой проговорил Тэмма.

– Сакэ в шкафу. Пей, сколько влезет.

– Око, – сказал Тэмма, заметно смягчившись и как будто даже восхищаясь ее хладнокровием и упорством, – не надо так. Я у вас давно не был. Разве так встречают старых друзей?

– Хороши друзья!

– Не обижайся. Сама виновата. Слишком уж часто стали поговаривать о том, какими делами занимается вдова торговца моксой. Не могут все врать! Я слышал, ты посылаешь миленькую дочурку обирать трупы. Зачем ей этим заниматься?

– Где доказательства? – взвизгнула Око. – Я тебя спрашиваю!

– Если бы мне нужны были доказательства, я бы не предупредил Акэми о своем приходе. Ты знаешь правила игры. Это моя территория, поэтому я вынужден обыскивать твой дом. Иначе все решат, что могут безнаказанно делать то же самое. Что будет со мной? Надо себя защищать!

Око холодно смотрела на него, ее поднятая голова, подбородок, нос – все выражало гордость и непреклонность.

– На этот раз я тебя прощаю, – проговорил Тэмма. – Но помни, что я всегда благоволил тебе!

– Благоволил? Да кто ты такой? Вот умора!

– Око, – поддразнивал Тэмма, – подойди ко мне, налей чарочку! Око не шевельнулась, и это взорвало Тэмму.

– Полоумная сука! Разве до тебя не доходит, будь ты со мной поласковее, твоя жизнь стала бы куда лучше?

Немного остыв, Тэмма продолжал:

– Подумай хорошенько!

– Я потрясена такой добротой, ваша милость, – последовал ядовитый ответ.

– Я тебе не нравлюсь?

– Ответь мне на один вопрос: кто убил моего мужа? Думаешь, я не знаю?

– Если хочешь отомстить убийце, я к твоим услугам. Всегда готов помочь.

– Не прикидывайся дураком!

– Ты о чем?

– Ты любишь слушать людские разговоры. А тебе никто не говорил, что ты убил моего мужа? Ты не слыхал, что убийца – это Цудзикадзэ Тэмма? Все это знают. Пусть я вдова разбойника, но я не опущусь настолько, чтобы связаться с убийцей собственного мужа.

– Тогда надо было открыто заявить об этом.

Нагло рассмеявшись, Тэмма осушил чашечку и налил другую.

– Придержи язык! – предостерег он. – Можешь поплатиться здоровьем и благополучием симпатичной дочери.

– Я поставлю Акэми на ноги и, когда она выйдет замуж, доберусь до тебя. Запомни!

Тэмма расхохотался. Его плечи и могучий торс тряслись, как тофу. Прикончив сакэ, он подозвал одного из своих людей, который стоял в углу кухни, опершись на древко копья.

– Поди и проверь копьем потолочные доски.

Тот пошел по комнатам, тыча древком в потолок. Когда он добрался до тайника, сверху посыпались сокровища Око.

– Я так и думал! – неуклюже вставая, проговорил Тэмма. – Вы все это видели. Вот доказательство! Она нарушила правила. Выведите ее во двор и всыпьте как следует!

Люди Тэммы направились к очагу, но неожиданно остановились. Око картинно стояла, подпирая стену, словно ждала, кто осмелится тронуть ее. Тэмма, войдя в кухню, нетерпеливо крикнул:

– Что вы ждете? Тащите!

Но Око словно загипнотизировала разбойников: они не могли двинуться с места. Тэмма решил вмешаться. Прищелкивая языком, он направился к Око, но вдруг тоже замер. Позади Око с грозным видом стояли двое юношей, которых не было видно из кухни. Такэдзо держал меч на уровне колен, готовый перебить голень каждому, кто войдет. Рядом стоял Матахати с поднятым мечом, чтобы снести первую подвернувшуюся голову. Акэми куда-то спряталась.

– Вот в чем дело, – пробормотал Тэмма, сразу вспомнив встречу на склоне горы. – Одного я видел вместе с Акэми. А кто другой?

Матахати и Такэдзо молчали, недвусмысленно показывая, что ответят только с помощью оружия. Наступила напряженная пауза.

– В этом доме не должно быть мужчин! – проревел Тэмма. – Вы Двое... вы, должно быть, появились после Сэкигахары. Я вас предупреждаю, берегитесь!

Юноши не шелохнулись.

– В этих местах все знают, кто такой Цудзикадзэ Тэмма! Я вам покажу, как мы расправляемся с беглецами!

Тэмма жестом приказал своим людям посторониться. Один из них, пятясь, повалился в очаг, подняв столб искр. Комната наполнилась дымом и воплями.

Когда Тэмма проскочил в комнату, Матахати резко опустил меч, но Тэмма оказался проворнее, чем можно было ожидать. Меч скользнул лишь по ножнам Тэммы. Око забилась в угол, Такэдзо держал меч из черного дуба наготове. Целясь по ногам Тэммы, он со всей силой нанес удар. Меч со свистом прочертил дугу, но цели не достиг. Великан легко подпрыгнул и всем телом навалился на Такэдзо. Такэдзо упал, будто подмятый медведем. Он в жизни не встречал человека сильнее. Тэмма схватил его за горло и раза три ударил головой о пол. Такэдзо показалось, что затылок у него раскололся. Напрягшись, Такэдзо сбросил с себя Тэмму и отшвырнул в сторону. Тэмма ударился о стену так, что затрясся весь дом. Такэдзо поднял деревянный меч, собираясь обрушить его на голову Тэммы, но тот вскочил и бросился бежать. Такэдзо следовал за ним по пятам.

Главное – не упустить Тэмму. Он слишком опасен. Такэдзо знал, что, настигнув Тэмму, убьет его. Пощады разбойник не дождется.

Намерение было вполне в характере Такэдзо, человека крайностей. Когда он был маленьким, в нем уже замечали эту дикую ярость, свойственную воинам древней Японии, какую-то необузданную, но в то же время возвышенную. Ни воспитание, ни приобретенные знания ничуть не притушили ее. Такэдзо не знал чувства меры, именно поэтому отец Такэдзо так и не смог полюбить своего сына. Мунисай пытался, как и следовало ожидать от военного человека, выбить из мальчика дикие наклонности с помощью жестоких наказаний, но эти меры еще больше озлобляли Такэдзо. Мальчик вел себя, словно дикий голодный зверь. Чем больше жители деревни презирали сорванца, тем сильнее он им досаждал.

Когда это дитя природы вступило в пору возмужания, ему надоело болтаться с победоносным видом по деревне. Запугать робкий деревенский люд было несложно. Такэдзо начал мечтать о больших делах. Первым серьезным жизненным уроком стала для него Сэкигахара. Его юношеские мечты рассыпались в прах – их, правда, было немного. Ему в голову не приходило сокрушаться из-за первого серьезного поражения или раздумывать о грядущих бедах. Самодисциплина была для него пустым звуком, и он легко воспринял кровавый урок.

А сейчас волею судьбы он встретил по-настоящему крупную добычу – предводителя разбойников Цудзикадзэ Тэмму. При Сэкигахаре он мечтал схватиться именно с таким противником.

– Трус, – кричал Такэдзо, – остановись и сражайся!

Такэдзо мчался по темному полю, выкрикивая проклятия. Впереди в десяти шагах от него, как на крыльях, несся Тэмма. Волосы Такэдзо развевались, ветер свистел у него в ушах. Он никогда не чувствовал себя таким счастливым. Чем дальше он бежал, чем сильнее его охватывал какой-то животный восторг.

Такэдзо настиг Тэмму. Кровь брызнула из-под меча, душераздирающий вопль пронзил ночь. Разбойник грохнулся на землю, перевернувшись несколько раз. Череп был размозжен, глаза выкатились из орбит. Такэдзо нанес еще несколько ударов. Теперь ребра Тэммы торчали наружу.

Такэдзо утер пот со лба.

– Доволен, вожак? – с торжеством проговорил он и не торопясь направился назад к дому. Постороннему человеку могло бы показаться, что Такэдзо возвращается с прогулки. Ничего не омрачало его духа, он ведь знал: победи противник – мертвым в поле лежал бы он сам.

В темноте послышался голос Матахати:

– Такэдзо, это ты?

– Я, – нарочито бесстрастно откликнулся Такэдзо, – как дела? Матахати подбежал к нему и радостно сообщил:

– Я уложил одного. А ты?

– Я тоже одного.

Матахати держал меч, окровавленный по самую рукоятку. Гордо выпрямившись, он сказал:

– Остальные удрали. Это ворье не умеет сражаться. Трусы! Могут справиться лишь с трупами. Это им по плечу.

Запачканные кровью с головы до ног, вид они имели предовольный.. Оживленно болтая, Такэдзо и Матахати направились к дому, крепко сжимая в руках свои мечи – стальной и деревянный.

Потерявшая всадника лошадь просунула голову в раздвинутые сёдзи, заржала и разбудила спящих. Выругавшись, Такэдзо шлепнул ее по морде. Матахати потянулся, зевнул и сообщил, что отлично выспался,

– Солнце уже высоко, – сказал Такэдзо.

– Уже за полдень?

– Едва ли!

После глубокого сна они почти забыли про события минувшей ночи. Для них существовали только сегодня и завтра.

Такэдзо побежал к горному ручью за домом, разделся по пояс и стал плескать прозрачную холодную воду себе на лицо, на грудь, на плечи. Запрокинув голову, он несколько раз глубоко вздохнул, словно хотел выпить наполненный солнцем воздух. Матахати сонно пошлепал в комнату с очагом, где весело пожелал доброго утра Око и Акэми.

– Эй, красавицы, вы почему грустные?

– Разве?

– Без сомнения. Будто на похоронах. Что вас печалит? Мы разделались с убийцей вашего мужа и отца и задали трепку его шайке, так что они не скоро опомнятся.

Недоумение Матахати легко можно было понять. Он считал, что вдова и ее дочь будут вне себя от радости, узнав о гибели Тэммы. Минувшей ночью Акэми с восторгом захлопала в ладоши, узнав это. Око и вчера казалась озабоченной, сегодня же, у очага, она выглядела не на шутку встревоженной.

– Что вас беспокоит? – спросил Матахати, подумав, что эта женщина никогда не бывает довольной.

«Вот тебе и благодарность», – подумал он, принимая от Акэми чашку крепкого чая и присаживаясь на корточки.

Око слабо улыбнулась, завидуя юности, которую не заботят трудности жизни.

– Матахати, – устало сказала она, – ты ничего не понимаешь. У Тэммы полно приспешников.

– Конечно, как у всех мошенников его ранга, но нам этот сброд не страшен. Если мы смогли убить его, чего же нам бояться его подручных? Пусть они только попробуют, я и Такэдзо...

– Ничего вы не сделаете, – перебила Око. Матахати расправил плечи и спросил:

– Это почему же? Приведите их сюда, сколько угодно. Это куча червей. Или вы считаете, что мы с Такэдзо трусы и ускользнем при первой возможности? За кого вы нас принимаете?

– Вы не трусы, но пока еще дети. Мне в сыновья годитесь. У Тэммы есть младший брат по имени Цудзикадзэ Кохэй, и если он придет сюда, вам с ним не совладать, даже двоим против одного. Это было совсем не то, что хотел бы услышать Матахати. Слушая Око, он понимал, что в чем-то она права. Под началом у Цудзикадзэ Кохэя была, по всей видимости, большая банда, действовавшая в окрестностях Ясугавы в Кисо. Цудзикадзэ Кохэй к тому же был известным мастером боевого искусства и славился тем, что умел застигать, противника врасплох. Из тех, кого Кохэй пообещал убить, никто не умер своей смертью. Матахати хорошо понимал, что одно дело, когда на тебя нападают в открытую, и совсем другое, когда тебя застигают полусонного.

– Это моя слабость, – признался он. – Я сплю как убитый. Матахати сидел в задумчивости, подперев щеку. Тем временем Око уже решила про себя, что им придется оставить дом, их теперешнее, ремесло и убраться отсюда подальше. Она спросила, что собираются делать Матахати и Такэдзо.

– Мы еще не решили, – сказал Матахати. – Кстати, куда его унесло?

Он вышел из дома и огляделся, но Такэдзо нигде не было. Он еще раз огляделся, прикрыв глаза от солнца,и наконец увидел Такэдзо, который скакал на неоседланной лошади далеко у подножия гор. Это была та бродячая лошадь, которая разбудила их утром своим ржанием.

«Вот у кого нет ни горя, ни забот!» – с завистью подумал Матахати. Приложив ладони ко рту, он закричал:

– Иди сюда, есть дело!

Через некоторое время они уже лежали рядом на земле, покусывая травинки, и обсуждали, что делать дальше.

– По-твоему, нам надо возвращаться домой? – спросил Матахати.

– Конечно. Мы не можем навсегда остаться с этими женщинами.

– Разумеется.

– Мне женщины вообще не нравятся. Такэдзо теперь знал это наверняка.

– Тогда – домой! – сказал Матахати.

Он перевернулся на спину и уставился в небо.

– Решение принято, надо без промедления отправляться в путь, – продолжал Матахати. – Только теперь я понял, как мне недостает Оцу, как я хочу ее видеть. Посмотри, вон то облако напоминает ее профиль. А вон та часть – это ее волосы после купанья.

Такэдзо не отрывал глаз от лошади, которую только что отпустил. Дикие лошади, живущие на воле и полях, очень покладистые животные. Когда они вам больше не нужны, то просто уходят, ничего не требуя.

Акэми позвала. Друзья поднялись,

– Чур, я первый! – закричал Такэдзо.

– Посмотрим! – парировал Матахати.

Акэми в восторге захлопала в ладоши, видя двух друзей, которые неслись наперегонки по высокой траве, оставляя за собой облако пыли.

После обеда Акэми погрустнела. Она узнала, что Такэдзо и Матахати собираются к себе в деревню, а ведь с ними было так хорошо, ей так хотелось бы, чтобы они навсегда остались здесь.

– Дурочка, – отругала ее мать, – нашла о чем грустить.

Око красила лицо так же тщательно, как и всегда, и, отчитывая дочь, в то же время в зеркало наблюдала за Такэдзо. Он поймал ее взгляд и вдруг вспомнил волнующий аромат ее волос, когда она пришла к нему в комнату прошедшей ночью.

Матахати снял с полки большой кувшин сакэ и, усевшись рядом с Такэдзо, начал наливать водку в бутылочку для подогрева, словно он был хозяин дома. Они решили напиться, поскольку это была их последняя ночь вместе. Сегодня Око особенно тщательно прихорашивалась.

– Выпьем все до капли! – заявила она. – Не оставлять же крысам.

– Или червям, – подхватил Матахати.

Они быстро опорожнили три кувшинчика. Око прижалась к Матахати и начала так откровенно заигрывать с ним, что Такэдзо в растерянности отвернулся.

– Я... я не могу идти, – пробормотала Око заплетающимся языком. Голова Око опустилась на плечо Матахати, который повел ее в спальню. В дверях она повернулась к Такэдзо и язвительно заметила:

– А ты, Такэдзо, оставайся один! Ты ведь любишь спать один?

Не говоря ни слова, Такэдзо растянулся там, где сидел. Он был очень пьян, и уже стояла глубокая ночь.

Такэдзо проснулся поздно. Еще не открыв глаза, он уже знал, что произошло. Как он и догадался, дом оказался пуст. Вещи, собранные накануне Око и Акэми, исчезли. Не было ни одежды, ни сандалий, не было и Матахати.

Такэдзо крикнул, но никто не отозвался, да он и не ожидал ответа. Неестественная тишина стояла в покинутом доме. Никого не было ни во дворе, ни позади дома, ни в сарае. Лишь яркий красный гребень, забытый у водосточной трубы, напоминал о беглецах.

«Какая ты свинья, Матахати!» – произнес Такэдзо про себя.

Понюхав гребень, он снова вспомнил, как Око пыталась совратить его той ночью.

«Вот на это и попался Матахати», – подумал он. Гнев распирал Такэдзо.

– Дурак! – крикнул он. – А как же Оцу? Что ты думаешь делать с ней? Сколько раз ты покидал ее, негодяй!

Такэдзо растоптал гребень ногой. Ему хотелось плакать от обиды не за себя, а за Оцу. Он явственно представлял себе, как терпеливо ждет она возвращения Матахати.

Не зная, что предпринять, он сел в кухне. Тут в проем сёдзи просунулась голова бродячей лошади. Не дождавшись ласки от Такэдзо, она медленно прошла в кухню и стала неторопливо подбирать остатки рассыпанного риса.