"Площадь диктатуры" - читать интересную книгу автора (Евдокимов Андрей)

1.5. В наш советский огород враг пусть харю не сует!

Котова тянуло к этой тетради. Желание было тягостным и гадливым, как мальчишка с их улицы, мазавшийся говном. Над ним смеялись, нещадно били, но ему было все равно: как увидит кучу - собачьего или коровьего, без разницы - тут же мажет лицо и руки, что успеет. В обычную школу его не взяли, отправили в специнтернат. И правильно сделали, только поздно - скольких успел заразить собственной мерзостью!

Таких, как этот Рубашкин. В сущности, больные люди, на разной стадии, но больные. Какая с ними может быть идеологическая работа? Их лечить нужно! Изолировать и лечить, лечить и изолировать. Пока, в конце концов, не поймут, что нельзя безнаказанно чернить партию и Советскую власть - выйдет себе дороже. Правильно Ленин велел: давить, как вредных насекомых! Давить без всякого снисхождения и этого, так сказать, гуманизма.

Котов вспомнил, как только что избранный генсеком Горбачев вдруг заявил: "Общечеловеческие ценности должны быть приоритетными относительно классовых". Он, Котов, не побоялся, сразу пошел в Обком и спросил: понимать ли это, как отказ от главного принципа, которым без малого сто лет держится партия?

– Это оправданная мера, тактический маневр. Не беспокойтесь, Виктор Михалыч, все будет в порядке, партия не ошибается, - успокоил его тогда новый завсектором Волконицкий. Улыбался, жал руку, а после пустил слух, что Котов против перестройки. Хорошо, Гидаспов вмешался, разъяснил, где надо.

Котов чувствовал неприятное волнение, но внешне оставался спокойным, приветливо встретил вошедшего Лахарева. Просмотрев принесенный на согласование документы, безучастно сказал:

– Поисковая работа Горлова на следующий квартал не утверждена, и нет оснований планировать под нее объемы производства.

– Хорошо, Виктор Михайлович, свободные мощности загрузим под изделие "Ураган-23-эс", - согласился Лахарев и, выждав минуту, спросил: "Когда будем рассматривать заявление Горлова?"

– Люди годами ждут, пока их в партию примут. Достойные люди! А на его заявлении еще чернила не высохли, - поглядев в окно, ответил Котов.

– Партком торопит, даже из райкома звонили. Специально для Горлова место выделили.

– Сколько человек сейчас в очереди?

– По нашему отделу - трое, а по Объединению - человек двадцать.

– Вот и поговори с ними, объясни, кто без очереди вперед забегает, - подняв указательный палец, сказал Котов.

– Узнают, пойдут в партком жаловаться, - засомневался Лахарев.

– Не на нас же! Разве с нами советовались, когда решили Горлова вперед всех протолкнуть? - дождавшись, пока на лице Лахарева появится выражение полного понимания задуманной комбинации, Котов закончил: "Кто поперед батьки в пекло лезет, тому и ответ держать. Перед двадцатью обиженными пусть партком оправдывается, а мы с тобой - ни при чем, мы - на высоте партийной дисциплины и демократии. Скажут - вынесем вопрос на открытое партсобрание, не скажут - не вынесем.

– Исход голосования непредсказуем, могут прокатить. Получится, что мы плохо подготовили вопрос, - возразил Лахарев.

– Нет такого в Уставе КПСС, чтобы любого в партию принимать. Еще раз повторяю: не мы этот вопрос готовили, Горлов не наш человек, - раздражаясь, повысил голос Котов.

– Хорошо, Виктор Михайлович, поговорю с каждым, как вы советуете, - наконец согласился Лахарев, и Котов понял, что тот сделает все, как надо.

– Боится меня, боится. И правильно делает, не таких ломали! - с удовольствием подумал Котов.

Проводив Лахарева взглядом, Котов включил селектор.

– Никого не пускайте, я работаю с документами. И держите сургуч нагретым на случай, если придется прерваться, - сказал он секретарше.

Некоторое время Котов сидел неподвижно, только до боли и хруста сжимал и разжимал кулаки, как всегда перед важной работой. Потом подошел к сейфу и с треском отодрал печать. Обломки сургуча полетели далеко в разные стороны, жирно щелкнул замок. Котов передернул ключи на связке и открыл внутреннее отделение, где хранил особо важные документы. Тетрадь лежала там, куда он положил вечером. Обычная толстая тетрадь в истрепавшемся картонном переплете. Через всю обложку лепились несуразные красные буквы: "Записки Рубашкина. Начато в ХХ веке".

– Тоже, философ! Сколько не записывай, все здесь будет, - усмехнулся про себя Котов. Тетрадь попала к нему неделю назад, принесли из спецотдела: дескать, разберись, Виктор Михалыч, чем твои сотрудники дышат, там и про тебя есть, вряд ли понравится, но мы рассчитываем на объективность, и дай свое обобщенное мнение. Если найдешь что-то серьезное, мы справочку для райотдела подготовим, пусть решают о возбуждении.

У рубашкинской тетради была странная особенность. Будучи положенной на стол, она неизменно открывалась на тех страницах, где описывался он, Котов. Открывалась сама собой, будто заколдованная. И всякий раз его передергивало от злости и отвращения.

– Ведь, как умело притворялся: всегда с улыбкой, мол, здравствуйте, Виктор Михалыч, разрешите зайти, разрешите доложить, в струнку вытягивался, а на деле - мерзавец и негодяй! - думал Котов, перечитывая отмеченные тонким карандашом строчки. Рубашкин писал коряво и размашисто.

Дальше был еще хуже, совсем гнусный поклеп. Злобная клевета была направлена не на него лично, нет, на всю парторганизацию Объединения, в конце концов, - на всех честных коммунистов! Об одном жалел Котов: что вовремя не раскусил этого отщепенца. Одна из записей напомнила ему случай, когда Рубашкин раскрылся во всей красе.

– В сущности В.М. - трус. Такой же трус, как все эти, из партноменклатуры. - читал Котов. Да, он помнил этот случай. Рубашкин отказывался ехать в совхоз на уборку урожая. Никто не отказывался, а этот - особенный. Пришлось вызвать на расширенный партком: почему, Петр Андреевич, идете против коллектива? Тот отвечает, что больна мать, некому ухаживать. Велели принести справку - уперся. Кому нужна справка, говорит, пусть сам ее и получает. Каков наглец? Прижали его со всех сторон, и он вдруг согласился.

– Поеду, - говорит, - только есть одно условие: пусть Виктор Михалыч напишет обязательство, что все здесь присутствующие и каждый в отдельности отвечают за жизнь и здоровье матери. И пусть каждый распишется! Смотрит на членов парткома жутким взглядом, за одно это гнать надо было в три шеи. Но Горлов заступился, пожалели.

– Ну, наглец! Гнать мало, еще тогда бы посадить, но и сейчас не поздно, - распаляясь, думал Котов, перелистывая страницы. Найдя нужное место, принялся переписывать на отдельный лист. Писал мелким разборчивым почерком, аккуратно отделяя каждую букву и знаки препинания:

Закончив писать, Котов сложил исписанные листы в одну стопку с подготовленными раньше. Перечитав, решил, что достаточно. Подумав, он набрал номер райотдела КГБ.

– Павел Константинович, это Котов беспокоит, с Объединения, - сказал он собеседнику. - Тут у меня материал по одному бывшему сотруднику, мы его уже уволили, некий Рубашкин. Думаю, ваш контингент. Хотелось бы передать прямо вам, лишние звенья ни к чему. Говорите, уже докладывали? Хорошо, приеду. Спасибо, до завтра!

Из "Записок Рубашкина: Как Котов генерального снял".

Да, это была песня! Началось с того, что за провал двух разработок Котова перевели. Формально он стал начальником административного сектора, но, по сути, командовал уборщицами, дворниками, отвечал за чистоту и порядок.

Все знали, что назначение временное, что вскоре его выгонят. Понимал это и Котов. Надеясь на приятелей, пожаловался в райком, собрался писать в горком, но его вызвали и намекнули, что может сдать партбилет. Котов притих, а тем временем стал копить компромат.

Генеральным был тогда академик Каданцев, лауреат, четырежды орденоносец, ему звезда Героя Соцтруда светила. Кем был для него Котов? Разжаловав, директор напрочь о нем забыл. Но терять тому было решительно нечего, и он дождался, подловил Каданцева там, где академик никак не ждал.

В ту пору только-только возникла мода на собственные дачи. Каданцев решил не отставать. Времени самому заниматься досками и штукатуркой у него не было. Он поручил помощнику, которому тоже было не с руки этим заниматься, в итоге все свалилось на Котова. Один раз вывезли стройматериалы, другой, третий. А наш Виктор Михайлович хитро поступил: счета на оплату не отдавал, все документики аккуратно складывал. Когда накопилось на значительную сумму, Котов - бац! Бумажки собрал и отправил в Москву две телеги: одну - в Госкомитет народного контроля, а другую - в ЦК КПСС. Оттуда комиссии, одна другой страшнее.

Каданцев сразу не вник, от проверяющих отмахнулся, а зря! По документами выходило, что он украл в собственном Объединении около 15 тысяч рублей. Дело направили в прокуратуру - как никак, хищение государственной собственности в особо крупных размерах. Обком тут же в сторону. Но, учитывая заслуги, уголовное дело все же закрыли, а самого Каданцева без положенных почестей и наград отправили обживать недостроенную дачу на обычную, рядовую пенсию.

Кончилось тем, что на пленуме Обкома тогдашний первый секретарь Григорий Васильевич Романов привел нашего В.М. всем коммунистам в пример: дескать, учитесь большевицкой принципиальности у товарища Котова!

Вот так и стал Виктор Михайлович начальником отделения! До сих пор руководит, а сам диод от триода не отличает! Мораль: кто пойдет по его дорожке - таким же козлом станет!

Перед тем, как положить тетрадь в плотный конверт, Котов выдрал из нее несколько страниц. Выдрал из того места, где страницы распахивались сами собой. На глаза попалась надпись "Начато в ХХ веке".

"Когда начато, тогда и закончим! А лишнее, ни к чему", - подумал он, засовывая бумагу в потайной карман пиджака.