Евгений Адеев
Гремлин

То утро помню, как сейчас - пятница, что-то в районе половины десятого. Мы как раз вылезли из палатки, чтобы успеть до обеда подмести в "консерватории" с черного хода то, что не успели выгрести другие команды с поваром Жоржем у нас имелась на этот счет особая договоренность - и задержались посмотреть, как Ленка заводит "Скат" на посадку.

Не помню точно, что меня отвлекло - кто-то что-то сказал, или просто развязался шнурок, но когда я вновь взглянул на небо, "Скат" уже отвесно падал на полосу, завалившись на крыло. Удара мы почему-то не слышали, и в первый момент до нас просто не дошло. И лишь когда увидели столб дыма над ангарами и нашего тренера Петровича, со всех ног мчавшегося к полосе в одних трусах и болтающейся на шее маске для подводного плавания, вдруг разом поняли: случилось несчастье. И кинулись следом.

По дороге нас обогнали машина техслужбы и джип Гарковена с болтающейся в кузове стойкой радиосвязи. В спину дышали двое ребят из "Крыльев", по всему полю мелькали бегущие от палаток фигурки.

Когда мы добежали, на полосе уже во всю орудовали пеногасителями две пожарные машины, аварийная команда в термоустойчивых костюмах возилась с покореженным фонарем, рядом с носилками наизготовку дожидалась бригада медиков. Петрович кинулся было туда, но не добежал - жарило так, что уже метров за двадцать трещали волосы. Похоже, при ударе рванули топливные танки - на полполосы растеклась лужа жидкого огня, композитное покрытие пузырило, как масло на сковороде.

Это покажется странным, но тогда мы просто стояли и смотрели, как спасатели извлекают из развороченного фонаря то, что осталось от Ленки. Случившееся просто не укладывалось в голове. Все мы в жизни бились, порою крепко - но не так. Тем более, что Ленка "кээмэс", краса и гордость команды, и вылет-то всего лишь тренировочный... Гарковен что-то орал в мегафон, вокруг суетилась масса народу, а у меня в голове назойливо крутилась дурацкая мысль, что без Ленки места в полуфинальном зачете нам не видать, как своих ушей без зеркала...

Машина медслужбы, надрываясь сиреной вырулила с полосы, увозя к служебным куполам то, что еще несколько минут назад было лучшим пилотом нашего аэроклуба, я услышал, как за спиной всхлипнула девчонка из "Крыльев" и только тогда осознание трагедии обрушилось всей тяжестью, будто это меня, а не Ленку вдребезги разнесло о равнодушный композит полосы... Солнечное утро потемнело, вдруг накатило тяжкое отупение. К нам подходили ребята из других команд, что-то говорили - я не слышал, потому что вдруг с ужасающей ясностью понял - Ленки больше нет.

Пошатываясь, подошел Петрович - дурацкая маска все еще болталась на шее, за прошедшие десять минут он успел полностью высохнуть. Мы как по команде подались к нему, сгрудившись вокруг, будто перепуганные щенки...

– Идите в палатки, ребята... - только и сказал он, и голос нашего тренера, всегда звучавший для нас Гласом Божьим вдруг оказался тонким и хрупким, как пергамент.

И мы пошли. Мимо опять пронесся джип Гарковена - стекла его хамелеонов на миг сверкнули в нашу сторону, и мне почему-то стало не по себе.

Море дышало вечерней влагой, вдребезги расшибаясь о прибрежную гальку. Фиолетовое небо было чистым-чистым, без привычных росчерков инверсионных следов - полеты пока прикрыли, в ангарах команды техников по винтикам перебирали все машины на предмет скрытых неполадок. В отдельном боксе спешно собранная комиссия по кусочкам изучала то, что осталось от ленкиного "Ската".

Шурша кроссовками я спустился с откоса на берег - к темному силуэту Янки на фоне закатной дорожки.

Пахло йодом и степью.

– Есть остров на том океане, - не оборачиваясь, сказала Янка, пустынный и мрачный гранит... На острове том есть могила, а в ней император зарыт...

– К чему ты это? - спросил я.

– Вспомнилось, - она села прямо на мокрый валун, опустив босые ноги в воду. - Есть такое стихотворение у Лермонтова. Называется "Летучий корабль". О Наполеоне.

Ее кроссовки лежали у самой линии прибоя. Я нагнулся за ними.

– Пойдем. Уже скоро отбой...

– Иди, - Янка зябко ссутулилось, и мне вдруг захотелось обнять ее, согреть. - Я догоню...

Возвращаться без нее я не собирался. Мы все чувствовали себя не лучшим образом, но Яна - лучшая Ленкина подруга. Вслух никто об этом не говорил, но имелись серьезные основания считать, что их отношения были гораздо ближе простой дружбы, и мне вовсе не хотелось, чтобы Янка выкинула какую-нибудь глупость.

Я сел, машинально набрал в кулак мелкой гальки. Гладкие камни оказались неожиданно теплыми по сравнению с вечерней прохладой.

– Петровича жалко, - сказала Янка, не оборачиваясь. - И Еву, наверное, отстранят...

Ева - наш младший тренер. Именно она этим утром вела Ленку с земли.

– Петрович сейчас в куполе, у Гарковена, - сказал я. - Может быть, ему и удастся отстоять Еву. Ведь нарушения техники безопасности не было.

– Юра... Как ты думаешь, нас снимут с соревнований?

Я ее понимал. Ленка значила для Яны слишком много, и сейчас она спасалась единственным доступным способом - пыталась заглушить большую боль меньшей.

– Не знаю... Смотря что скажет комиссия. Там еще какой-то хмырь из Федерации приперся - Гарковен так и стелется, видать, крупная шишка...

Снять нас могли запросто - просто от греха подальше. В Федерации к российским командам отношение особое - почему-то там сложилось мнение, что все сделанное в стране берез и медведей непременно должно рассыпаться на лету. Это при том, что в последних трех авариях фигурировали две "Сесны" канадская и шведская - и один штатовский "Бёрд". Кстати, с зачета сняли только шведов - за грубое нарушение предполетного осмотра.

По мне, так летал я и на том, и на другом. "Сесна", ничего не скажу, классная машина, верткая, и все равно - надежнее "Ската", наверное, только "Кондоры", но это вообще не аппарат для хай-класса - комп на двух турбинах, его просто не заставишь сделать что-нибудь мало-мальски рискованное, автоматика не позволит.

Из лагеря донеслась мелодия отбоя - нечто среднее между "Хэппи бёздэй ту ю" и "Широка страна моя родная".

– Пойдем уже, - я решительно поднялся, подобрал Янкины кроссовки. - А то влетит за нарушение режима.

У нее заметно дрожали руки, когда она завязывала шнурки. Плохой знак медкомиссия запросто забракует. Особенно теперь.

– Они нашли что-нибудь? - спросила Янка, когда мы поднимались на откос.

– Пока ничего не известно, - я накинул ей на плечи свою куртку. - К ангару никого на пушечный выстрел не подпускают. Наверное, гремлинов ловят.

– Кого?

– Гремлинов. Это такой фольклорный элемент, универсальная отмазка. Идем быстрее, а то нарвемся на обход...

Комиссия разобралась на удивление быстро - видимо, их хорошенько пришпорили из Федерации, которой каждый час простоя в соревнованиях вылетал в копеечку. Заключение мы узнали уже на следующее утро, в "консерватории", когда там объявился осунувшийся после бессонной ночи Петрович. Ева к завтраку так и не вышла, зато нежданно-негаданно нас почтил вниманием президент клуба собственной персоной - до этого такое случалось только однажды, когда мы взяли третье место на кубке Федерации в Пекине. В другое время мы его и не видели иначе как на трибунах, где он всеми силами старался пошире лизнуть задницу Гарковену и большим дядям из президиума. Винить его за это сложно - в спорте господин Наумов мало чего смыслит, зато бизнесмен он от Бога, и лишь его стараниями мы ухитряемся урывать от Федерации хоть какие-то средства. В России воздушная акробатика по сию пору держится на голом энтузиазме.

– Разрыв шланга нагнетателя в компрессоре правой турбины. В результате - резкое падение мощности, недопустимая вертикальная скорость... - голос Петровича звучал хрипло - он сорвал его, до последнего пытаясь убедить руководство не отстранять Еву.

Вот так. Никто не в чем не виноват - но крайний все равно нужен, и им оказалась именно Ева. Это означало, что в лучшем случае она навсегда зависнет в положении младшего тренера. По крайней мере, международного класса ей теперь не видать.

Наш президент прокашлялся, нацепил пенсне - этот дурацкий инструмент уже давно стал притчей воязыцех, - вытащил из папки какую-то цидульку, по видимому - заключение комиссии.

– По результатам проведенного расследования... - забубнил он, потом вдруг решительно спрятал бумажки обратно в папку. - В общем так, ребята. С зачета нас не снимут, но вы же понимаете - нам будет трудно сохранить положение в таблице. Русских не очень-то любят в Федерации, а авария по причине технической неполадки...

На выходе из "консерватории" Петрович поймал меня за рукав. Никто из ребят на нас не оглянулся, только Янка походя скользнула взглядом и тут же отвернулась. Я уже знал, о чем пойдет речь, и от этого на душе опять сделалось отвратно. Вернулось ощущение, будто я виноват перед Ленкой.

– Юра... - начал наш тренер, и запнулся. Вытащил сигарету.

Он бросил курить два года назад, и я понял, чего ему стоила сегодняшняя ночь.

– Я слушаю вас, Виктор Петрович.

Он с отвращением затянулся и выбросил сигарету.

– Значит так... Я знаю, ты не силен в свободной программе, но больше мне просто некого поставить, понимаешь? Я не требую от тебя сногсшибательных результатов. Просто постарайся не опуститься ниже своего уровня.

Он помолчал.

– Что тут говорить... мы уже не тянем на призовые места, но нам необходимо сохранить место в таблице, чтобы хотя бы остаться в Федерации.

Н-да... Положение гораздо хуже, чем думалось.

– Так что постарайся, а?

Что и говорить - фристайл не мой конек. Воздушный бой, или скоростной пилотаж - это пожалуйста, тут я себе цену знаю. А для свободной программы у меня, по общему мнению, не хватает вдохновения. Тут важна не только и не столько техника, сколько эстетика. Ленка она называла это танцем души... А у меня фантазия иссякает на второй фигуре.

– Я постараюсь, Виктор Петрович.

Он кивнул, неловко хлопнул меня по плечу и повернулся, чтобы уйти.

– Виктор Петрович...

– Да, Юра?

– Что теперь будет с Евой?

Петрович ответил не сразу.

– Это политика, Юрик, - проговорил он наконец. - Мы с Андреем сделали все, что могли. А... да ты и сам знаешь...

Он махнул рукой и зашагал к куполам. А я поплелся в лагерь.

У тренерской палатки я замедлил шаг. Несколько секунд топтался у входа, потом все же заставил себя войти.

Ева лежала вниз лицом на койке. Ее куртка валялась в углу, плечи, затянутые черной футболкой с логотипом клуба беззвучно вздрагивали.

– Ева... - я присел рядом на койку.

Она повернулась. Лицо ее было опухшим и мокрым.

– Юрка...

– Ева, ты ни в чем не виновата.

– Прекрати! - она всхлипнула и вдруг прижалась ко мне. Ее трясло. Я смущенно приобнял вздрагивающее тело, чувствуя себя полным идиотом.

– Шланг нагнетателя... - проговорила Ева, задыхаясь между всхлипами. Я сама сто раз проверила этот поганый шланг! Он был совсем новый, понимаешь?

...Я вышел из палатки, когда она перестала всхлипывать и наконец-то уснула. Было жарко, вокруг шумел лагерь и звенела степь. В небе ни облачка - синоптики обустроили нам идеальную ясность аж до конца недели. Флаги на линейке висели тряпками, огромный транспарант с надписью "Кубок WAF 2077" над трибуной сморщился складками, как вывешенные на просушку трусы.

В голове царил полный кавардак. Полосу восстановят уже завтра, так что у меня будет один, максимум - два тренировочных полета. И я вовсе не был уверен, что за это время освоюсь с чужой программой, учитывая мои таланты в вольном стиле.

И еще перед глазами настойчиво крутился этот дурацкий шланг. Если даже допустить заводской брак, то я слишком хорошо знаю Генку - командира нашей технической бригады. Этот даже рекламную наклейку на киль не прилепит, не продув предварительно в трубе, а уж всякие там винтики-шпунтики и подавно прогоняет на все мыслимых нагрузках...

– Ну, как она?

Я и не заметил, как подошла Янка.

– А ты как думаешь? - распространяться даже перед своими об увиденном и услышанном в палатке не хотелось. - Знаешь что я тебе скажу, Янка? Дерьмово это - вот так прикрывать задницу чужой карьерой.

Некоторое время мы молча шли вдоль палаток.

– Петрович выставляет тебя вместо Ленки?

– Да.

– Справишься?

Вопрос был на грани фола. Наш психоаналитик Славик за такие разговоры может и по ушам надавать, потому как кроме лишнего стресса перед выступлением они ни к чему не приводят. Если тренер выставляет кого-то, значит это и есть тот, кто справится. Точка, печать, подпись.

– Времени мало, - честно сказал я. - Я ведь не готовился к вольной программе.

Янка задумчиво дернула себя за волосы, перехваченные в "конский хвост".

– Ты в команде самый техничный ... теперь, - проговорила она.

– Для воздушного боя - да. Но не для фристайла.

– Успокойся. У тебя все получится...

Янка замолчала, а мне не хотелось продолжать тему.

– Куда ты сейчас? - спросила она, останавливаясь у своей палатки.

Вообще-то, сегодня я собирался как следует посидеть на тренажере, но до двенадцати вряд ли получится - этих агрегатов всего два, время для команд расписано по часам, а выклянчивать очередь у конкурентов не хотелось.

– Не знаю... - я пожал плечами. - А ты?

– На море, наверное... Пойдешь?

Отпускать ее одну не хотелось. Я огляделся в поисках кого-нибудь из наших, но поблизости никого не нашлось.

– Ладно, - в конце концов, при нашем режиме не всякий раз выпадает возможность хорошенько окунуться. - Тогда подожди, схожу за полотенцем...

– Ну что, до тех камней? - Яна сбросила рубашку, оставшись в узеньком рыжем бикини.

Я прикинул расстояние до окаймлявших бухту подводных скал, создававших здесь естественный волнолом. Над поверхностью торчали черные верхушки мокрые и скользкие на вид. Пловец из меня не аховый - в бассейне я себя чувствую довольно уверенно, но выбираться далеко на большую воду как-то не доводилось.

– Далековато...

– Да брось ты! - она посмотрела на меня чуть ли не с насмешкой. Какая-то сотня метров!

– Тебе легко говорить, ты у моря выросла, - буркнул я, бросая на песок полотенце. - Ладно, поплыли...

Поначалу это показалось легко - все-таки плотность морской воды немного больше пресной, и нужно меньше усилий, чтобы удержаться на плаву. Яна скользила впереди изящным брасом, почти не колыхая воды. Я пер за ней, как линкор, и наверное издавал при этом изрядный шум - по крайней мере один раз Янка обернулась, одарив меня насмешливым взглядом.

Когда наконец достигли камней, энтузиазма у меня ощутимо поубавилось. В бассейне я делаю стометровку довольно запросто, но там нет волны, к тому же Янка задала приличный темп. Отдуваясь, я вскарабкался на осклизлый бок камня, с трудом переводя дух.

– Ну что, пошли обратно? - Янка улыбнулась мне из воды. Она даже не запыхалась.

– Сейчас, - проговорил я. - Дай отдышаться.

– Догоняй! - крикнула она, и заскользила к берегу. Нет, ей определенно надо показаться нашему психоаналитику. Славка большой мастак по части снятия стрессов. Я еще раз глотнул воздуха, и соскользнул в воду.

Уже метров через десять я подумал, что наверное стоило все-таки пойти в тренажерку. С ОФП у меня все в порядке, да вот беда - плавание в него входит факультативно, и потому особого внимания я ему никогда не уделял. И когда левую ногу скрутило судорогой, я понял, что этот заплыв был большой моей ошибкой

Я хотел окликнуть Янку, но не хватило дыхания. Сразу сделалось не по себе. Я поискал ее глазами, но не нашел среди солнечных бликов. Лишние усилие привело к тому, что в набежавшую волну я окунулся с головой. Попытался перевернуться на спину, но опять-таки не учел, что море - не бассейн, и со следующей волны порядком наглотался.

Вообще-то летуны - народ к панике не склонный, но в тот момент я откровенно перетрусил - сказался подсознательный страх перед чужеродной стихией, а адская боль в сведенной ноге не способствовала ясности в голове. Я рванулся, окликнул-таки Янку, но вопль получился жалкий, и стоил мне лишь того, что я еще раз окунулся с головой.

Страх нахлынул одновременно со следующей волной, чуть не утопившей меня. Отчаянно молотя руками воду, я кое-как выбрался на поверхность, поискал глазами берег, но не нашел, хотя до него и оставалось чуть больше полусотни метров. Я понял, что форменным образом тону, о чем и завопил на остатках дыхания прежде, чем пойти ко дну...

Кто-то обхватил сзади за шею, я почувствовал рывок, и увидел над собой вместо зеленой мути родную голубизну неба. Воздух хлынул в легкие, я хватал его то ртом, то носом вместе с солеными каплями.

– Продышался? - спросил сзади веселый голос. И вовсе не Янкин, поскольку явно принадлежал существу одного со мной пола.

– Ага, - прокашлял я, хотя в тот момент мне казалось, что надышаться не хватит всей оставшейся жизни.

– Тогда давай потихоньку. Только не дергайся и дыши ровнее.

Я перестал дергаться и задышал ровнее. Нога все еще не слушалась, но мой спаситель двигался вперед уверенными толчками, я чувствовал, как под кожей работают крепкие мышцы и могучие легкие.

– Слезай, приехали, - сказал он, и я почувствовал пятками дно. Мой спаситель отпустил меня, оставив самостоятельно выбираться с мелководья. Прихрамывая, я поплелся за ним, видя перед собой широкую спину и тронутый сединой ежик на затылке.

На берег мы выбрались метров за полста от места нашего с Янкой старта. Я бухнулся на теплую гальку и принялся массировать ногу.

– Ну, как самочувствие, пловец?

Он стоял надо мной - крепкий и загорелый, уже в широких темных очках на пол-лица.

– Держи, - он кинул мне полотенце.

– Спасибо вам.

– Да не за что. И куда тебя понесло, если плавать толком не умеешь?

У него был странный мягкий акцент, и что-то в его лице казалось смутно знакомым.

– Ты ведь из "Форсажа", да?

Я кивнул, все еще пытаясь восстановить нормальную работу мышц в ноге.

– Отменно, - хмыкнул он. - За два дня команда чуть не лишилась второго пилота. Извини... Мне на самом деле жаль ту девочку. У нее и вправду был талант. Опасный спорт - любая мелочь, и...

– Юрка-а-а!

По берегу к нам бежала Янка. Мокрые волосы растрепались и дышала она, как марафонский бегун к концу дистанции.

– А! - сказал мой спаситель. - Теперь понятно, к чему этот дурацкий заплыв!

– Юрка... Ты... Я все море обшарила... - выдохнула, Янка, останавливаясь надо мной. - Что стряслось?

– Ногу свело, - буркнул я.

– Господи... Ой! - она наконец-то обратила внимание, что я не один. Здравствуйте... Это вы его вытащили?

– Да нет, что вы, - улыбнулся мой спаситель. - Так, поддержал. Ваш друг неплохой пловец.

– Оно и видно, - вздохнула Янка. - Юр, ты извини меня, а?..

– Я в форме, - на самом деле нога все еще побаливала, но судорога уже отпустила.

– Спасибо вам, - сказала Янка незнакомцу.

– Да за что? - тот развел руками. - Он и сам неплохо справлялся...

– Юр, ты как, сможешь идти?

– Смогу, - морем я на сегодня наелся по самое "не хочу". - Еще раз, спасибо.

– Боже мой! - расхохотался мой спаситель. - Этак я начну чувствовать себя героем!

При этом очки его соскользнули чуть ниже, и я вдруг вспомнил, где видел это лицо. И невольно вскочил, несмотря на ноющую ногу.

Между бровями почти незаметно розовела крохотная точка сонара.

Естественно, что он показался мне знакомым - плакат с этим лицом с тринадцати лет висел у меня над кроватью. Наверное, в каком-то смысле именно этот человек, даже не подозревая о моем существовании, привел меня в аэроклуб.

Тадеуш Кавински, вице-президент Федерации, живая легенда.

Слепой летчик.

Лет двадцать назад, когда я еще пешком под стол ходил, лейтенант военно-воздушных сил ООН Тадеуш Кавински в небе над Ливаном схлопотал зенитную ракету прямо под фонарь. С тяжелейшей контузией сумел катапультироваться, и на своих двоих трое суток пробирался через линию фронта, пока его не подобрал патруль "голубых касок". После госпиталя его почти сразу демобилизовали - в результате контузии что-то случилось со зрительными нервами. Врачи тогда сумели сохранить зрение, но приговор обжалованию не подлежал - никаких полетов.

Тому, кто не летает, этого не понять. В общем, кроме как в небе Кавински себя не мыслил, и уже на следующий год во всю летал в сборной Польши, каким-то невозможным чудом умудряясь каждый месяц обманывать медкомиссию. В те годы воздушная акробатика еще считалась скорее экзотикой для избранных, чем полноценным видом спорта, техника пилотажа не шибко отличалась от военной, поэтому бывший летчик-истребитель довольно быстро по тем временам - продвинулся в мастера международной категории. Он уже шел на Кубок Федерации, как вдруг на одном из региональных соревнований какой-то дотошный профессор все-таки поймал его за хвост. Скандал с трудом удалось замять, но летное удостоверение Кавински повелели сдать. Это сейчас, с развитием частного воздушного транспорта планку опустили до минус пяти - воздух в два счета заполонили очкарики - а тогда правила были не в пример жестче - единица, и точка.

У Кавински диоптрии уже съезжали к минус восьми. Но неожиданно вмешалось руководство Федерации, и ему не только оставили удостоверение, но и разрешили отлетать на Кубке, что он и сделал, уступив первое место лишь тогдашнему непререкаемому чемпиону Генриху Гарковену. После чего, едва спустившись с пьедестала, объявил, что уходит. Контузия все-таки доконала его - слепота стремительно прогрессировала, да и воздушная акробатика как спорт не стояла на месте, и летунам старой школы все труднее было держать уровень.

Где-то через два года ему предложили место в руководстве Федерации. К тому времени он уже полностью ослеп. Как раз тогда заговорили о новом чуде офтальмологии - имплантированном сонаре по типу дельфиньего, позволявшем даже при стопроцентной слепоте относительно свободно ориентироваться в пространстве. Штука даже по сегодняшним меркам дорогая, а тогда она стоила просто баснословных денег. На операцию скинулась вся Федерация - акция во многом рекламная, но никто и предположить не мог, к чему она в конце концов приведет. Потому что первое, что сделал Кавински выйдя из больницы, это забрался в кабину своей "Сесны" и скомандовал "от винта".

Никто не понимал, как он это делает - во-первых, радиус действия сонара дай бог сотня метров, а во-вторых эффект от него назвать зрением можно лишь с большой натяжкой - можно ходить, не натыкаясь на предметы, но о том, чтобы даже читать - не говоря уж о ЛЕТАТЬ - тут и речи не идет. Ходили слухи, что Кавински по своим каналам заказал в лабораториях "Локхида" какую-то новую систему навигации, и ухитрился каким-то образом подключить к ней чип сонара. Факт в том, что после полугода экспериментов он - хотя и не без боя - пересдал на любительские права. Экзаменационная комиссия сражалась до последнего, так и не нашла, к чему придраться, кроме медицинского заключения "абсолютная слепота", и, перекрестясь, дала добро...

Так Кавински вернулся в небо.

– Простите, пан Тадеуш... - пробормотал я, неуклюже переминаясь с ноги на ногу. - Я вас не узнал...

Он снял очки. Глаза у него были живые, светло-серые, и было трудно поверить, что на самом деле вот уже десять лет они ничего не видят.

– Кавински? - Яна отступила на шаг. - Ой, Юрка...

– Так это вы прилетели вчера с комиссией? - проговорил я, со стыдом припомнив, что не далее как прошлым вечером обозвал моего кумира "хмырем".

– Да, - Кавински казался немного смущенным. - А что в этом такого?

– Нет, ничего... - я не знал, куда деваться. - Просто...

Он вдруг рассмеялся.

– Ты это брось, парень. Не боги горшки обжигают. Как нога, работает? Отлично, тогда пойдем отсюда. На сегодня с тебя хватит неожиданностей.

Мы шли по протоптанной дорожке к лагерю, и в бедной моей башке царил полный курятник. Янка забежала с другой стороны, разглядывая Кавински во все глаза, а он шагал уверенно и размашисто, накинув на плечи полотенце и вновь нацепив темные очки. Я что-то говорил, он отвечал - по-моему, я тогда нес полную околесицу, а сам исподтишка рылся в шортах в поисках какой-нибудь бумажки для автографа, но отыскалось только летное удостоверение в кармане рубашки. Его я и протянул Кавински, раскрыв на последней странице, когда он собрался сворачивать к куполам.

– Пан Тадеуш...

– Э, да ты сдурел, братец? - он весело посмотрел на меня, и я вдруг смятенно подумал: как же он будет расписываться вслепую? - Тоже мне, нашел пример для подражания... И зачем портить летную книжку?

– Понимаете... - слова упорно не подбирались. - Это на самом деле очень важно для меня.

Несколько секунд Кавински молчал.

– Что ты ищешь в небе, парень? - спросил он наконец.

Вопрос застал меня врасплох.

– Ну... Вообще-то, я собираюсь в военно-воздушное... Говорят, с международным разрядом берут вне конкурса...

– Любишь летать?

– Да.

Он усмехнулся, взял мою летную книжку и что-то размашисто написал по-польски на последней странице.

– Держи, пилот. Счастливо...

И зашагал к куполам. Я вертел книжку в руках, не зная, что и думать. Янка уже успела отойти шагов на десять.

Кавински вдруг обернулся.

– Эй, парень!

– Да, пан Тадеуш?

– Помни - это опасный спорт.

– Я помню.

– Будь поосторожнее. И сам проверяй машину перед каждым вылетом. Не хотелось бы, чтобы "Форсаж" потерял еще одного пилота.

– Пан Тадеуш... Можно еще вопрос?

– Давай.

– Все-таки... как вы летаете?

Он нахмурился, а потом вдруг расхохотался.

– Как, как! По приборам.

– Что он тебе сказал? - спросила Янка, когда я ее нагнал.

– Так... - рассеянно проговорил я. - Доброе напутствие... Интересно, что он тут написал? Я в польском, как в китайской грамоте.

– Дай-ка... - Янка отобрала у меня летную книжку, и вдруг рассмеялась.

– Ты чего?

– Ну-ну! - она дернула меня за рукав. - Перевести?

– Еще бы!

– "Научившись летать, научись заодно и плавать. Кавински."

– Особо не дергайся, - напутствовал меня Петрович. - И не суетись - у нас несколько баллов в запасе. Дави на технику. Схлопочешь пару штрафных ну и Бог бы с ними, главное, не увлекайся дешевыми эффектами. Все равно не поверят.

Мы шагали к полосе. Мой "Скат" уже выкатили на рулежку, и теперь вокруг слонялся Генка, придирчиво заглядывая в каждую дырку. Чуть поодаль я заметил тоненькую фигурку Янки.

И еще мне показалось, что на трибуне, рядом с Гарковеном мелькнуло лицо Кавински.

– После нас еще чехи и финны, - сказал Петрович, подавая мне шлем, когда я разместился в кабине. - Так что особо не трясись...

...Трястись я начал вскоре после отрыва. Вчера мы успели-таки сделать два тренировочных полета, к тому же я основательно попотел на тренажере. "Скат" вел себя великолепно, и я даже подумал, что не так страшен черт, как его малюют.

Чертовщина началась, едва я вывел машину на исходную. "Скат" вдруг затрясся, как паралитик, и я с трудом удержал его на курсе. Потом тряска вдруг прекратилась, но едва я начал первый элемент, моя птичка словно взбесилась. Петрович что-то орал мне с земли, я не слышал - все силы уходили на то, чтобы совладать с обезумевшей машиной. Если гремлины все-таки существуют, то один из них точно избрал местом жительства мой "Скат" - машина вела себя как вполне самостоятельное существо, к тому же с суицидальными наклонностями.

Под занавес сошел с ума альтиметр, и когда я, взмокший и чудом не поседевший, ухитрился-таки довольно жестко шлепнуться на полосу, едва не погнув стойки шасси, мысленно моя душа уже пребывала рядом с Ленкой.

– Ты что? - подбежавший первым Петрович откинул фонарь, до пояса перевалился в кабину. Он был бледен, как полотно. - Перенервничал?

Дрожащими руками я стянул шлем.

– Не знаю... Фигня какая-то... Не могу справиться с машиной...

– Юрка! Живой? - встрепанная Янка показалась с другой стороны.

– Вроде бы... - пробормотал я. - Я совсем седой, а?

– Вылезай, - Петрович выдернул меня из кресла. - Гена, отгони машину с полосы.

– Но...

– Все, хватит. Я снимаю команду с зачета.

– Нет! - дружно вырвалось у нас с Янкой.

– Да, - сказал Петрович сухо. - На этот раз я согласен с Гарковеном. Мы не имеем права больше рисковать. Не хватало нам еще одного трупа в этом сезоне!

Разбитый и опустошенный, я вывалился из кабины и зашагал к палаткам, забыв отметиться в полетном журнале.

Море без всплеска глотало мелкую гальку. Я в который раз зачерпнул полную ладонь гладко облизанных водой камешков, один за другим отправил в волны.

Солнце падало за горизонт, где-то в лагере орал магнитофон - чехи обскакали-таки нас в таблице, и теперь шумно отмечали событие. На душе было погано.

Я услышал приближающиеся шаги, и увидел бредущий ко мне вдоль берега силуэт.

– Юра... - Ева подошла, опустилась рядом на корточки.

– Со мной все в порядке, - сказал я.

Некоторое время мы молча смотрели, как тонет солнце.

– Ты просто перенервничал, Юра, - сказала наконец она. - Такое бывает, я знаю.

– Странно, - меня захлестнула волна аппатии. - По-моему, я никогда еще не чувствовал такого подъема, как этим утром.

– Это был стресс. Ответственность, перевозбуждение - вот тебя и шарахнуло. Бывает.

– Вот и Славка сказал - бывает. И Петрович. И все наши... Только вот альтиметр на полосе показывал десятиметровую отметку.

– Гена перебрал машину. Все системы в порядке.

– Значит, у меня завелись галлюцинации. Это такие вредные зверьки, вроде гремлинов, только в голове.

– Гремлинов?

– Да. Знаешь, такие злобные маленькие твари, паразитируют в механизмах. На них американские летчики во вторую мировую списывали все неполадки.

Она задумалась.

– Очень удобно. А зачем гремлины портят машины?

– А черт их знает. Может, у луддитов заразились. Или питаются металлом.

– И сначала они перегрызли шланг у Ленки, а потом свели с ума твой альтиметр.

Мне вдруг сало стыдно. Я почти ненавидел себя.

– Брось, Ева. Просто я перенервничал, у меня навязчивые галлюцинации и жуткий треммор. Во! - я протянул руку. Пальцы не дрожали.

Я поднялся, и шагнул к откосу.

– Не знаю, - задумчиво проговорила Ева мне вслед. - Я уверена только в одном: шланг у Лены был совсем новый.

Когда я подходил к лагерю, уже почти стемнело. Отбой давно прозвучал, но меня режим больше не касался - послезавтра мы уезжаем. Даже Наумов не возражал, когда Петрович заявил о снятии команды с соревнований. Я подумал, что из Федерации мы, наверное, все же не вылетим, но на ближайшие два сезона точно засядем в хвосте таблицы.

От куполов долетело жужжание мотора, по полю скользнул рассеянный свет фар, и через несколько секунд я увидел вдалеке джип Гарковена, разворачивающийся к морю. Вскоре шум мотора заглушили надрывные вопли цикад, а ночная влага прибила поднятую колесами степную пыль. Становилось прохладно, и я прибавил шагу. Вдруг страшно захотелось спать.

– Юран.

Из тени палатки вынырнула широкоплечая фигура.

– Добрый вечер, пан Тадеуш.

– По тебе не скажешь, что он добрый.

В темноте вспыхнул огонек сигареты.

– Пан Тадеуш...

– Слушаю, пан Юран.

– Вы верите в гремлинов?

– Это маленькие зеленые гномики, которые заводятся в у тебя в турбине и отгрызают все, что ни попадя?

– Ну да.

Он усмехнулся в темноте. Красный уголек отразился в темных стеклах очков.

– Знаешь, верю. И даже могу порассказать о них кое-что интересное.

Он неспешно зашагал рядом со мной.

– Гремлины, дружок, бывают двух разновидностей - простые и в крапинку.

– Как-как?

– Именно так. Гремлин простой - тварь глупая, бесхитростная, и при должной внимательности его совсем не трудно изловить, поскольку обитает он чаще всего с местах скопления хронических разгильдяев.

– Шутите?

– Я серьезен, как учебник по сопромату. Ты слушаешь?

– Да.

– Так вот, гремлин крапчатый - совсем другая история. Это тварь коварная, злобная, к тому же скверно пахнет. И сцапать его за хвост порой не так-то просто.

– Ага, у гремлинов есть хвост?

– У всего на свете есть хвост, юноша. Разнообразной длинны.

– Куда мы идем, пан Тадеуш.

– Как куда? В ангар.

– Зачем?

Он остановился.

– Парень, ты меня удивляешь. Как это - зачем? Понятное дело - ловить крапчатого гремлина.

Служебный вход ангара оказался заперт, но Кавински без труда разблокировал замок своей картой.

– Не включай свет, - сказал он, проскальзывая в темноту. - Мне он не нужен, а для тебя я запасся фонариком.

Мой "Скат" сиротливо пристроился в тринадцатом боксе - весьма символично, ничего не скажешь. В луче фонарика и со снятым обтекателем он выглядел жалко, как ощипанный цыпленок.

– Так, посмотрим, посмотрим, - пан Тадеуш с головой влез в раскуроченные внутренности машины, что-то нащупывая и время от времени невнятно бормоча себе под нос.

– Ага! - он высунулся, пригнувшись, из-под машины. По щеке стекала капля смазки. - Еще не хвост, но уже след хвоста.

– Что там?

– Иди сюда. Возьми фонарь, ага... Свети... нет выше, да, где блок электроники... Да. Видишь?

– Нет. А что там?

– Смотри внимательнее. Возле замка. Видишь царапину?

– Да... ну и что?

Он рассмеялся.

– Дорогой Юрий, я в жизни на чем только не летал, и за это время насмотрелся таких ухищрений, что тебе не снилось и еще не скоро приснится. Порой диву даешься, на какие чудеса хитрожопости способен человеческий разум, особенно в наш век сплошной электроники. Принеси мне отвертку.

Я принес.

– Теперь смотри, - Кавински патетически поднял инструмент. - Показываю один раз, и если застукаю на таком - пеняй на себя. Дисквалифицирую как миленького.

Он просунул отвертку сбоку от блока электронники, осторожно поднажал... и сложнейший электронный замок, ключ от которого хранился только у начальника технической службы поддался с тихим щелчком, обнажив под откинувшимся лючком электронный мозг "Ската".

– Господи... - только и смог выговорить я.

– Вообще-то, эти замки ставят не от хорошей жизни, - усмехнулся Кавински. - Федерация предъявляет жесткие правила к характеристикам машин, так что всегда находятся желающие что-нибудь перенастроить под себя, любимого. А поскольку нынче все управление так или иначе проходит через "мозги", то доступ к ним стараются по максимуму осложнить.

Он запустил руку в недра блока, не переставая болтать.

– Только голь хитра на выдумки. Вообще-то, сам по себе этот замок вскрыть невозможно... но устройство блока таково, что влезть туда можно и не трогая замка. Если, конечно, знать куда лезть. Небольшой конструкторский просчет... не хмурься, российская техника тут не причем. В "Бёрде", например, блок вообще запросто открывается обычным магнитом... Ага! А вот и хвост.

Он вытащил руку из блока.

– Что это? - проговорил я.

На ладони Кавински тускло поблескивал кругляш размером с пуговицу.

– Хвост крапчатого гремлина, - усмехнулся тот. - Смотри, когда еще увидишь. Правда, внешне он здорово напоминает генератор высокочастотных импульсов.

Он задумчиво повертел пуговицу.

– И поставлен с умом - прямо под крышку, куда никто, как правило, не заглядывает.

– Боже мой... - мне вспомнилось бешенное метание "Ската" и липкий страх вдоль позвоночника. - Вы хотите сказать...

Вместо ответа он вдруг выхватил у меня фонарик и погасил.

– Еще одно преимущество сонара - он позволяет лучше улавливать звуки, - прошептал пан Тадеуш мне в самое ухо. - Быстро, прикрой дверь, а потом возвращайся и не дыши. Когда я скажу, постарайся сцапать его сразу.

– Кого?

– Того кто сюда идет.

Он замолчал, и теперь уже и я слышал крадущиеся шаги во внутреннем коридоре. Скрипнула дверь бокса, по полу скользнул луч фонарика. Спрятавшись за стойкой шасси, я не мог видеть вошедшего, но судя по шагам он был совсем легенький, что давало приличное преимущество в схватке, если только этот товарищ не вооружен.

Шаги замерли совсем рядом, луч фонарика вскользь мазнул меня по лицу осталось ощущение, будто от пощечины. Потом лучик исчез - неизвестный сунул голову в машину.

– Давай, - шепнул Кавински, и я метнулся вперед, обеими руками стиснув отчаянно забившееся худенькое тело. Послышался какой-то сдавленный писк наверное, я сдавил неизвестного слишком сильно.

Вспыхнул свет.

– А вот и гремлин крапчатый, собственной персоной, - сказал Кавински, убирая руку от рубильника. - Как есть - коварный и скверно пахнущий.

Запах гремлина вовсе не показался мне скверным - и от того все вдруг стало до безобразия пустым и обидным.

– Янка, зачем? - прошептал я, разжимая руки.

Она отступила на шаг. По левой щеке скользнула капелька крови - как слеза. Наверное, оцарапалась обо что-то внутри машины, когда я рванул ее.

– Что толку в том, что Моцарт будет жить? - проговорила Янка, утирая кровь рукавом. - Есть такие стихи у Пушкина. Про Моцарта и Сальери.

– Я не хотела, чтобы с Леной было... так, - проговорила Яна. За все время она ни разу не подняла взгляда. - Но ее "Скат" готовили всю ночь, и у меня почти не было времени. Поэтому просто полоснула автогеном по шлангу он ведь на виду, сразу за обтекателем. Я не хотела... чтобы кто-то пострадал. Шланг должно было разорвать еще на старте...

В кабинет Гарковена набилась куча народу. Тут были все наши, включая Гену и Славика, Кавински, Наумов, еще кто-то из Федерации. У дверей с каменными лицами дожидались два почти одинаковых типа из полицейского управления. На стуле в углу сгорбился безразличный ко всему Петрович последний аккорд этой истории его доконал. Ева стояла позади, положив руки ему на плечи.

– Я ведь и в самом деле любила Лену... - это Янка сказала совсем тихо. - Да все и так все знают...

– Мы поняли. Продолжайте, - сухо произнес Гарковен.

– А что продолжать? Остальное вам известно...

– Хорошо. Где вы взяли ключ от ангара?

– А вот это интересный момент, - произнес пан Тадеуш. - Как известно, доступ в ангар имеют только бригады техобслуживания, и то лишь в определенное время. Круглосуточно действуют только карточки высшего руководства Федерации.

Гарковен вдруг побледнел, и принялся судорожно шарить по карманам. Кавински улыбнулся, вытащил отобранную у Яны карточку и протянул ему.

– Ты это ищешь, любитель ночных купаний?

– Черт возьми...

– Господа, - произнес один из полицейских, - смею вам напомнить, что уже третий час ночи.

– Потерпите еще немного, капитан, - сказал Кавински. - Нам осталось выяснить кое-какие детали.

– Да-да... - смущенно проговорил Гарковен, пряча карточку в нагрудный карман. - Мне не понятно только одно: мотивы. Чего вы добивались, мадемуазель? Устраняли конкурентов? Но ведь это полная чушь! Ваша дурацкая... х-м-м... диверсия привела бы лишь к снятию команды с соревнований! Вам-то от этого какая польза?

Янка впервые подняла глаза.

– Мне? - проговорила она медленно. - Никакой. Я знаю свой уровень.

– Так, так, - кивнул Кавински.

Гарковен недоуменно посмотрел на него.

– Но тогда зачем? Зачем?

– Зачем? - голос Яны дрогнул. - И в самом деле - зачем?

Она замолчала. Все молча ждали продолжения.

– Я ведь дольше всех в команде... - проговорила наконец Янка. - С семьдесят второго - так, Виктор Петрович?

Петрович поднял на нее мутные глаза. И снова уставился в пол.

– Упустил я тебя, - проговорил он тихо.

– Дрянь, - сказала Ева. - Какая же ты дрянь. Он столько сил на тебя угробил...

– А толку? - в голосе Янки прорезались истеричные нотки. - Ева, скажи, я когда-нибудь халявила? Пять лет! Пять лет только для того, чтобы понять вот она, твоя планка! И выше уже не прыгнуть, хоть разорвись! Чтобы понять, что твой номер - не второй и даже не третий... Ничтожество. Вечный запасной...

Кавински снова кивнул, и на этот раз его поддержал наш психолог Слава.

– А они приходят! - надрывно продолжала Яна. - Золотые мальчики и девочки! Талант на таланте!!! Сплошные Моцарты кругом! Ты вкалываешь, как рабыня, и они обходят тебя за каких-то полгода! Я ведь так радовалась за Ленку, когда ей дали кандидата в мастера! И знаете, что она сказала? "Какая я крутая, Янка!" А ведь я страховала ее в первых полетах! Сопли утирала! Виктор Петрович, скажите - не так?

Петрович не ответил.

– А Юрка? Ас воздушного боя! Тактик! А позавчера на море как пузыри пускал!

– Верю, - буркнул я. - Доказала.

– Чушь какая-то, - проговорил Гарковен.

– А знаешь, Генрих, - Кавински почти весело подмигнул ему, - может, все-таки стоило перепилить тебе рулевую тягу, когда ты уделал меня на Кубке в пятьдесят шестом?

Глаза Гарковена полезли на лоб.

– А ты что... собирался?

Кавински ухмыльнулся.

– Знаешь, была мыслишка.

– Господи, - Гарковен вытащил сигару. - Пресвятая Дева, куда я попал?

– Думаю, понадобится психиатрическое освидетельствование, - шепнул один полицейский другому.

29-31 мая 2001