"Небо в огне" - читать интересную книгу автора (Адеев Евгений)Глава 1Солнце золотистым шаром пристроилось на гребне стены, словно раздумывая, подниматься выше башен, или тут и остаться. Яркие лучи играли золотом на стенах домов и осенней листве, блистали на доспехах часовых, через равные промежутки замерших у бойниц, вспыхивали пурпуром прапорцов, лениво полоскавшихся под слабым прохладным ветерком на башенных шпилях. В темно-синем небе неспешно проплывали легкие облачка — полупрозрачные, невесомые, как тонкая белая паволока. У Ляшских ворот Киева собралась огромная толпа, гудела, как осиное гнездо, шевелилась, копошилась, будто разворошенный муравейник. Над привратной площадью висело напряженное ожидание, почти осязаемое, но не тревожное, а скорее радостное. Мужики в волнении теребили шапки, бабы от нетерпения теребили мужиков, будто это они были виноваты в столь долгом ожидании. Тут и там проносились стайки ребятишек, которым, как известно, всегда есть чем заняться и всегда до всего есть дело. В толпе сновали лоточники, которым такое огромное скопление народа сулило значительные барыши. Мелькали неприметные личности, тоже надеявшиеся основательно разжиться сегодня за счет честных киевлян, но отнюдь не при помощи торговли. С каждой минутой толпа все разрасталась и разрасталась, уже запрудила прилегающие улицы, а люди все подходили и подходили… Солнце все же решило не филонить, нехотя поползло вверх по небосводу, распугивая донельзя возмущенные такой наглостью облака. Напряжение в толпе росло, то тут, то там раздавалось недовольное ворчание. Народу на площади набилось — не продохнуть, всем хотелось быть поближе к воротам. В разных концах все чаще раздавались возмущенные крики — кому-то наступили на ногу, кто-то обнаружил пропажу калиты, кому-то просто надоело ждать у дуба желудей… И вот когда страсти в толпе достигли, казалось, наивысшего накала, стражи на стенах вдруг зашевелились. Толпа зашумела радостно и облегченно — уже скоро. Перекрывая гул тысяч и тысяч голосов прозвучала команда, и на надвратной башенке взвился вдогонку солнцу огромный пурпурный стяг с серебристым соколом. Толпа зашевелилась, давка усилилась, но на это большинству было уже глубоко наплевать — вот-вот должно было произойти то, ради чего с самого утра околачивались у запертых ворот… Вновь прозвучала четкая, отрывистая команда, и на стенах вдруг грянули чистые, звонкие голоса десятков труб, взвились к небу гордой ликующей песней. В толпе раздались нестройные приветственные крики, в воздух полетели первые шапки. Разрезая огромное людское озеро, как акульи плавники морскую гладь, откуда-то появились отряды дружинников, быстро и четко расчистили пространство перед воротами и дальше по улицам в направлении детинца, выстроились в две тройные шеренги, образовав широкий проход, огороженный частоколом пик и островерхих шлемов. Крики в толпе усилились, но все равно не могли перекрыть гордую песнь медных труб. По ступеням с верхушки стены сбежал, придерживая меч у бедра, коренастый сотник в полной броне, крикнул что-то стражам у ворот. Те мгновенно сорвались с мест, быстро и слаженно ухватились за тяжелые засовы, с визгом и скрежетом выдернули из петель. Толпа неистовствовала, напирала на оцепление, стремясь оказаться поближе к месту событий… Тяжелые створки медленно и бесшумно поползли в стороны, тяжело ворочаясь на хорошо смазанных петлях. Трубы взревели еще громче, разрывая холодный осенний воздух приветственным кличем. В распахнутые ворота шагнули бирючи, разряженные, надменные, как и полагается им по роду занятия, дружно грянули хорошо поставленными голосами, перекрыв торжествующую песню меди и неистовые вопли толпы: — Дорогу! Дорогу Светлому Князю, самодержцу всея Руси!!! Народ в ответ разразился таким восторженным ревом, что могучие Боги выглянули из светлых чертогов вирыя, недоумевая, что за сыр-бор твориться на вверенной им земле. Бирючи, продолжая вопить, как оглашенные, двинулись в направлении детинца. За ними в воротах показались стройные ряды конных витязей в сияющей броне и черных налатниках с серебристым соколом на груди. — «Кречеты»… — зашептались в толпе в восхищением и трепетом. — Княжьи стрелки… Воины в черном двигались плотным строем, стремя в стремя. Как на подбор могучие, стройные, на огромных конях. У каждого поперек седла странная штуковина — то ли лук, то ли Ящер его знает что… Самострелы. Смертоносное, коварное оружие, плод гения мастеров-оружейников Старой Римской Империи, лишь недавно доведенное до ума далекими потомками древних механиков. Такие игрушки и в Европе-то — редкость, притом невероятно дорогая, а на Руси так вообще диво дивное. Однако самострелы на вооружении у каждого «кречета», да еще и не какие-нибудь завозные, а сделанные здесь, в Киеве, по особому заказу князя. Три ряда «кречетов» миновали ворота. Лица княжьих стрелков были бесстрастны, но глаза внимательно обшаривали толпу, пальцы застыли на спусковых скобах самострелов. Любое подозрительное движение в гуще собравшихся — и тяжелые стальные болты сорвутся с тетив, разорвут человечью плоть еще до того, как предполагаемый злодей успеет схватиться за оружие. Впрочем, ни один человек, будучи в здравом уме не отважился бы потягаться в быстроте с «кречетами»… Трубы на стенах вдруг взревели еще громче, хотя, казалось, это уже невозможно, толпа взорвалась таким дружным воплем, что с крыш окрестных домов посыпалась гонта. В воздух разом взлетели тысячи шапок, оцепление невольно подалось вперед под дружным натиском человеческой массы… Из-под сени ворот на площадь неспешно выехала плотная группа воинов, окружившая могучего всадника на белом, как снег, коне. В ярких солнечных лучах полыхнуло багрянцем княжье корзно. — Слава!!! — гремела толпа. — Слава Светлому Князю!!! — Да благословят тебя Боги, княже!!! — Слава князю Владимиру!!! Светлый Князь выглядел усталым. Лицо бледное, напряженное, длинный черный чуб на бритой голове несмотря на прохладу слипся от пота. Однако в седле сидел прямо и гордо, в темных глазах — неистовый огонь. Одет просто, по-походному, и кабы не княжье корзно да богато украшенная рукоять меча, хищно выглядывающая из-за правого плеча — не отличался бы от простого воина. Владимир окинул собравшихся на площади киевлян рассеянным взором, улыбнулся, будто через силу, поднял руку в приветствии. Толпа неистовствовала, напирала на дружинников, люди поднимали над головами малых детей, дабы узрели и запомнили Великого Князя во всей красе и славе. Белый княжий конь нетерпеливо ерзал, с трудом выдерживая неспешный шаг, вопросительно косился на всадника, недоумевая, почему нельзя в галоп, зачем надо плестись тише хромой буренки. Князь, по всей видимости, не разделял нетерпения своего скакуна, сидел как приклеенный, неестественно прямой, словно ему приходилось прилагать неимоверные усилия, чтобы не свалиться с седла. В толпе зашептались. Князь выглядит из рук вон плохо. Здоров ли? Когда луну назад уезжал самолично осматривать заставы на закатных границах, был бодр и необычайно весел. А сейчас будто горный хребет на плечах тащит… Может, что недоброе стряслось там, на границе? Или, что вероятнее, опять сутками не спит, о делах государственных радея? Ох, не щадит себя Светлый Князь, не бережется, всей душою о Руси-матушке болеет… Владимир покачнулся в седле, однако в следующий миг уже вновь сидел прямо, улыбнулся бодро, но в глазах блеснула такая страшная усталость, что у многих защемило сердце… Вслед за князем в воротах показалась длинная процессия воевод и приближенных, необычно молчаливых и собранных. За ними тесными рядами двигалась старшая дружина, сверкая броней и полыхая алыми налатниками. Лица воинов суровы и насторожены, пальцы напряженно сжимают древки копий, червленые щиты недобро сверкают металлическими частями, готовые в любой момент сомкнуться в непроницаемую стену. Шепотки в толпе усилились. Нет, все-таки что-то случилось… Неспроста дружина держится так, словно в любой момент ожидает нападения. Домой идут, как на войну… И непременные «кречеты», разъезжающие вдоль строя с тяжелыми самострелами наизготовку, настороженно шаря по толпе подозрительными взглядами, острыми, как наконечники стрел… Князь и его охрана уже миновали площадь, двинулись по улице в сторону детинца, а в ворота входили все новые и новые части, пешие и конные. И все странно напряжены, будто ступают не по улицам родного города, а по вражьему стану… Толпа встревожено гомонила, радостные крики приумолкли, постепенно сменяясь недоуменными шепотками. Что случилось? В последнее время вроде бы не приходило никаких тревожных вестей, наоборот, казалось, что в кои-то веки на Руси воцарилось долгожданное спокойствие. Даже выезд князя на закатные заставы был вызван скорее не напряженной обстановкой, а наоборот — наконец-то у Владимира появилось достаточно свободного времени, чтобы вырваться из тесных объятий Киева… Но откуда же тогда выражение настороженности на лицах воинов и воевод? Почему князь выглядит так, будто его снедает тяжкая хворь? Может быть, вновь нелады с печенегами? Да нет, вот сам хан Кучуг едет среди прочих княжьих приближенных, мрачный, будто ворон на погосте, а вот и сотня печенежской конницы вступает в ворота вместе с прочим киевским воинством… Нет, дело тут не в печенегах… Варяги? Нет, Якун здесь, хотя обычно невозмутимый ярл и выглядит так, будто в кости продулся… Неприятности на заставах? Тоже не похоже — вон едут во главе больших отрядов Алеша Попович, Козарин… ага, и Илья Жидовин, который Муромец… Воеводы Волчий Хвост и Претич тоже при князе, а ведь если бы что стряслось на заставах, сильномогучие богатыри и опытные полководцы были бы там… Княжья процессия неспешно продвигалась по запруженным народом улицам. Обок Владимира ехали четверо «кречетов», а чуть позади — двое огромных витязей: широкий седой крепыш, столь же мрачный лицом, сколь могучий телом, и золотоволосый голубоглазый молодец с неизменной озорной ухмылкой на разбойничей роже, выглядевшей неуместно среди настороженных лиц прочей охраны. — Войдан… — шептали в толпе. — Залешанин… Чуть впереди и левее от князя возвышался в седле огромного серого жеребца сумрачный всадник в сияющей броне и черном налатнике «кречетов». Лишь серебристые нашивки на оплечьях выдавали в нем не простого дружинника. Длинные волосы цвета воронова крыла свободно спадают на плечи, изуродованное глубокими шрамами лицо чисто выбрито, холодные черные глаза обшаривают толпу пристальным взглядом, острым, как сталь клинка. В толпе многозначительно переглядывались. Не многие знали по имени воеводу «кречетов», сменившего на этом посту старого Бранибора, геройски погибшего два года назад во время восстания радимичей вместе с большей частью своего отряда. Однако весь Киев знал нового командира в лицо, и ни у кого не возникали сомнения в том, что это именно он сейчас едет подле Владимира, готовый в любое мгновение оградить князя от любой опасности живой стеной воинов в черном и, если придется, не задумываясь отдать жизнь, защищая его. Об этом человеке ходили противоречивые, мрачные слухи, один другого невероятнее. Возможно от того, что он всегда оставался в тени, редко появляясь на людях. Еще два года назад никто о нем и слыхом не слыхал, хотя теперь поговаривают, будто при княжьем дворе он появился гораздо раньше. Говорили, будто бы возвысился он после восстания радимичей, сыграв не последнюю роль в разгроме непокорного племени, о страшной участи которого до сих пор разговоры если и велись, то разве что шепотом… Наверное, воевода «кречетов» был единственным человеком в окружении Владимира, пользовавшимся среди киевлян, на удивление дружной и устойчивой нелюбовью. Хотя видимого повода для такого отношения вроде бы и не было… Возможно, главной причиной был все-таки страх. Гуляли упорные, жуткие до неправдоподобия слухи о жестоком нраве командира княжьих стрелков, а его скрытность и замкнутость порождали огромное количество самых разных домыслов и сплетен. Доходило до смешного — известный на весь Киев дурачок с Подола клялся всеми Богами, что своими очами видал, как воевода перекидывался волком. Правда, где-то после третьей кружки пива, подносимой дурачку благодарными слушателями, волк вдруг каким-то неведомым чудом оказывался здоровенным черным котярой, а еще пару кружек спустя и вовсе улетал в небеса лютым кожаном с красными зенками… К чести добрых киевлян надобно заметить, что байкам убогого не очень-то верили. Но слушали охотно. Да на ус мотали. Так, на всякий случай… Впрочем, что уж греха таить — и внешность воеводы, и его манера держаться очень даже способствовали разрастанию подобных сплетен. И сейчас, глядя на возвышающуюся в седле грозную фигуру командира «кречетов», народ не скупился на обмен впечатлениями, протекавший, впрочем, самым тихим шепотом — пожалуй, это человек нагонял на толпу больше страха, чем вся княжья дружина… — Во-о-он, едет, ворон черный… — Изверг… — Ящерово отродье… — Печенег проклятый… — Да какой он печенег? Печенеги во-о-он они, наши ребята… — Улич он, как есть улич… — Нет, тиверец… — А я говорю, улич. Они все там… — Эй, кто тут уличей костерит? Зубы лишние завелись? — Это у кого они тут лишние?!! До драки, впрочем, дело не дошло: грозные взгляды и самострелы «кречетов» как-то не располагали к резким телодвижениям. Сам же объект обсуждения и вовсе не обращал внимания на перешептывания толпы. В темных глазах не мелькнуло ни малейшего намека на раздражение, и пристальный взгляд задерживался на хулителях ничуть не дольше, чем на прочих. То ли ему и в самом деле было наплевать, а может быть, воевода «кречетов» слишком хорошо умел скрывать чувства… Княжья процессия миновала половину пути до ворот детинца. Два человека пристально и безмолвно наблюдали за ее продвижением из окна на третьем поверхе высокого, богатого терема. Внизу растревоженным ульем жужжала толпа, заставляя одного из них — коренастого бритоголового крепыша в ромейских одеждах болезненно морщиться. И немудрено — его чуткие уши были отлично приспособлены чтобы улавливать то, что вовсе не предназначено для чужого слуха, и это их свойство, незаменимое в одних случаях, в иных доставляло человеку массу неудобств. Длинный карниз, далеко выступающий над окном, надежно защищал помещение от солнечного света, оставляя тесную горенку в тени в любое время дня, что делало ее просто незаменимой для скрытого наблюдения за улицей. Глядя со двора можно было различить в окне разве что бледные пятна на месте человеческих лиц, не говоря уж о том, что хитро сплетенные тончайшие нити искуснейшей волшбы, не заметной даже для опытного колдуна, «размывали» взор всякого, кто вдруг заинтересовался бы неприметным окошком. Однако высокий темноглазый бородач, одетый не бедно, но и не броско, все равно старался держаться как можно дальше от окна, но так, чтобы только видеть улицу и тех, кто движется по ней. Ромей с чересчур нежным слухом отступил от подоконника, не отрывая, впрочем, взгляда от происходящего снаружи, На узком бледном лице застыла задумчивая сосредоточенность. — Нет… — Сказал он очень тихо, нервно облизав нижнюю губу. — Я утверждал и буду утверждать: это не самый удачный момент. А вернее, вовсе неудачный. Его акцент был ужасен, однако тот, к кому он обращался, давно привык к невнятному говору собеседника. Ни единый мускул не дрогнул на лице бородача, но слова бритоголового явно задели его больше, чем он хотел показать, о чем свидетельствовали на мгновении сжавшиеся огромные кулачищи. Впрочем, бородач тут же взял себя в руки, и ответ его прозвучал столь же тихо, как и голос ромея: — Отчего же? Если сейчас отвлечь внимание охраны, устроив, к примеру, драку в толпе, то, возможно, удастся подойти достаточно близко… Ромей резко мотнул головой, на корню пресекая все рассуждения. — Нет, Бурян. Нет, нет и еще раз нет. У нас нет права на еще одну ошибку. Их и без того уже слишком много. — Ошибки? — в глазах бородатого сверкнул гнев. — Ипатий, ты в своем уме? Да предпринятого нами хватило бы, чтоб отправить на тот свет два десятка базилевсов! Ромей бросил на него острый взгляд. — Ты бы не особо расходился насчет светлейших особ, — молвил он холодно. — Будь мы в Константинополе, за такие слова ты мигом лишился бы языка, и не исключено, что вместе с головой. А на счет предпринятых нами… хм… мер… Раз ни одно покушение не увенчалось успехом, значит все они были недостаточны. И повторяю: на еще одну ошибку мы не имеем права. Если мы оплошаем и в этот раз, то просто-напросто… скажем так, перестанем представлять интерес для Империи. Бурян оскалился, и покосился на стоящий у окна огромный самострел. — Я все равно не понимаю… — пробурчал он. — Зачем ждать, когда мои люди наготове, да и сам я прямо сейчас, не сходя с места могу размозжить голову… князю. Ипатий поглядел на него с презрительным интересом, чуть приподняв бровь. — Да? — сказал он с усмешкой. — Ну, попробуй. Бурян сорвался с места, будто сжатая пружина, в мгновение ока подхватил самострел. Рука уверенно легла на спусковую скобу, тупое рыло смертоносной машины уставилось в оконный проем. Бурян со свистом втянул воздух в легкие, на мгновение задержал дыхание, уцепившись за цель острым глазом опытного стрелка. Казалось, вот сейчас тяжелый болт со свистом сорвется с тетивы, и через мгновение там, на улице, выбритая голова окруженного охраной всадника лопнет, как перезрелая дыня… Но что-то случилось. Бурян нахмурился, нервно зашарил самострелом, словно цель постоянно ускользала от него, потом с долгим судорожным выдохом опустил оружие. — Не пойму… — пробормотал он. — Что-то не так… Я не могу удержать цель… Лицо Ипатия выражало теперь откровенную насмешку. — Не один я умею накладывать рассеивающие взор заклятия. Иначе все и в правду было бы очень просто. Не нужно было бы держать в толпе маститых убийц с кинжалами, задумываться о том, как подойти да как отойти… впрочем, последнее уже не столь важно. Нет, Бурян, ничего не выйдет. Не сейчас. Бородач едва удержался, чтобы не отшвырнуть самострел. Чтобы взять себя в руки, ему потребовалось огромное усилие, но он все же совладал с собой, аккуратно поставил оружие в угол и вновь с каменным лицом уставился за окно… |
|
|