"Небо в огне" - читать интересную книгу автора (Адеев Евгений)

Глава 3

Владимир растянулся на кровати, с наслаждением вытянув гудящие ноги и закинув руки за голову. Все. Приехал. Теперь можно хоть немного расслабиться… Ненадолго, совсем ненадолго, но что поделаешь — никто не обещал, что будет легко.

Через распахнутое окно со двора доносился неясный шум, суматоха прибытия была в полном разгаре. А Владимиру гомон человеческих голосов почему-то напомнил могучий шум морских волн, разбивающихся о подножия несокрушимых стен Царьграда. И стоило только вспомнить о нем, как одна мысль потащила за собой другую, та — третью, и вскоре думами он уже был там, далеко от родной Руси, слышал шум моря, сиплые крики чаек, чувствовал на плечах привычную тяжесть золоченой брони императорской стражи… и сжимал в объятиях ту, которая чище ясного неба и нежнее летнего ветерка, прекраснее утренней зари и желаннее всех сокровищ мира…

Стук в дверь. Тихий, но настойчивый. Владимир с трудом оторвался от грез, тряхнул головой и вдруг понял, что за сладостными мечтаниями начал засыпать. Раздраженно попытался сообразить, кого это там леший принес, потом вспомнил сказанное Добрыне, и на душе опять стало тяжко и тошно. Князь приподнялся на кровати, нехотя принял сидячее положение, откинувшись на подушках.

— Заходи, — молвил он, устраиваясь поудобнее.

Дверь приоткрылась. Ровно настолько, чтобы пропустить крепкого, широкоплечего воина в полной броне и черном налатнике, и тут же без стука захлопнулась.

— Светлый Князь повелел явиться.

Это прозвучало скорее как утверждение, а не вопрос.

— Повелел, — кивнул Владимир. — Проходи, Велигой. Садись.

Воин в черном пересек горницу быстрым мягким шагом, опустился на край лавки у стены. Владимир задумчиво разглядывал его, невольно задержавшись взором на глубоких шрамах, избороздивших бесстрастное лицо витязя. Темные, глубоко посаженные глаза вошедшего смотрели пристально и выжидающе. За правым плечом тускло поблескивала простым навершием рукоять длинного варяжского меча. Владимир вдруг подумал, что, пожалуй, никогда не видел воеводу «кречетов» без оружия. Впрочем, Велигой и сам по себе был оружием. Надежным и смертоносным.

Князь некоторое время молчал, пытаясь вспомнить, зачем звал воеводу. Тот терпеливо ждал — прямой и неподвижный, как меч в ножнах. Наконец Владимир вспомнил. И на душе стало еще хуже.

— Велигой… — молвил князь медленно, не уверенный, стоит ли вообще затевать разговор. Мелькнула нехорошая мыслишка отослать воеводу и забыть к такой-то матери обо всем случившемся, но Владимир решительно отбросил ее, как недостойную.

— Я просто хотел спросить… — Владимир вновь окинул витязя задумчивым взглядом. — Тот мальчуган… Которого выпихнули сквозь оцепление… Скажи мне…

Князь умолк, внимательно следя за выражением лица воина. Ничего. Никакого отклика. Все та же холодная бесстрастность. Владимир глубоко вздохнул.

— Неужели ты и впрямь выстрелил бы? — спросил он тихо.

Ни единый мускул не дрогнул на лице воеводы «кречетов». Но князь слишком хорошо знал его. И от этого знания порой становилось жутковато.

— Ты выстрелил бы? — повторил он твердо.

— Не задумываясь.

Голос Велигоя был столь же бесстрастен, как и его изуродованное лицо.

Владимир покачал головой, откинулся на подушки, уставился в потолок.

— Это же был совсем мальчонка… — молвил князь. — Он не мог быть опасен…

Князь не видел глаз Велигоя, но что-то промелькнуло в голосе витязя, когда он ответил. Нечто похожее на глубокую затаенную горечь.

— Кто может знать заранее, княже? После всего, что произошло за последние пятнадцать дней, я могу ожидать чего угодно. Пять раз тебя пытались убить. Пять раз за две седмицы. Два раза смерть удалось отвратить только чудом. И бросались на тебя самые разные люди. Лоточник в Изборске. Пожилой весянин в той маленькой деревеньке под Витебском. Стражник в Смеленске… А последний раз… Помнишь? Девка семнадцати весен отроду. Без оружия. Только ноготки остро заточены да смазаны отравой, от которой годовалый бык издох в считанные мгновения, когда Стойград вздумал проверить, что же это за гадость…

Владимир невольно поежился. Тот случай глубоко врезался в память, и князь сомневался, что когда-нибудь забудет, как веселые, озорные, зовущие очи юной дивчины вдруг превратились в жестокие, хищные глаза дикого зверя… Тем более, что угодил в расставленную неведомыми врагами ловушку по собственной слабости, и от этого становилось еще противнее и страшнее. Подославшие девку прекрасно знали, что на такую наживку Великий Князь клюнет непременно…

— Если бы не бесцеремонность Залешанина, — продолжал меж тем Велигой, — у которого хватило наглости вломиться к князю… хм… в ТАКОЙ момент, сейчас твои верные бояре уже вцепились бы друг другу в глотки за Великий Стол. А ведь тогда неведомый враг был близок к успеху. ОЧЕНЬ близок. Достаточно было бы одной маленькой царапинки. После такого я готов стрелять в каждого таракана на версту окрест, не говоря уж о более крупных… целях.

Владимир сокрушенно покачал головой, вновь перевел взгляд на витязя.

— И все же я не верю… — молвил он с тоской. — Не верю, что они могли бы дойти до того, чтобы подослать ребенка.

Велигой горько улыбнулся, и Владимир даже пожалел, что обычная бесстрастность наконец-то изменила воину.

— Даже малыш может метнуть нож, или уколоть отравленной иглой, или нажать на спуск самострела.

— Все равно не верю… — почти прошептал князь. — Я знаю, что жизнь жестокая штука, но… Не может быть, чтобы все было НАСТОЛЬКО плохо…

— Может, княже, — сумрачно молвил Велигой. — И ты это знаешь лучше меня. Там, на улице… я бы выстрелил. А смог бы после этого спокойно спать — не важно…

Надолго воцарилось молчание. Владимир задумчиво глядел на Велигоя, в который раз пытаясь понять, что за неведомая сила движет этим человеком. Но изрезанное шрамами лицо вновь обрело бесстрастную неподвижность, черные глаза глядели на князя двумя глубокими безднами.

«Боги, как он изменился за последние три года! Куда подевался тот порывистый юноша, легко ранимый, хватавшийся за какой-то свой собственный кодекс чести, как утопающий за соломинку… Когда, когда же произошла в характере Велигоя эта непонятная, глубокая перемена, превратившая его в сурового, немногословного, замкнутого воеводу „кречетов“? Какая рана могла так исковеркать его душу?»

— Этот случай не прибавит тебе любви в народе, — сказал Владимир, чтобы сказать хоть что-то.

— Ну и что? — Велигой едва заметно пожал плечами.

— Но ведь это же несправедливо! — Владимир почувствовал, что в душе закипает злость. Ящер побери, этому человеку словно доставляет удовольствие истязать себя!

— Почему? — вновь пожал плечами воевода.

— Да потому! — Владимир соскочил с кровати, и принялся мерить шагами горницу. — Велигой! Ты же герой битвы за Полоцк! Благодаря тебе была взята Заболоть! Ты сражался на Пищане и в Радославле! Твоя рука сразила Радивоя Проклятого…

Владимир осекся. Что-то неуловимое промелькнуло на лице Велигоя. Что-то страшное… Из черных провалов глаз на князя вдруг глянула такая боль, такая тоска, что дыхание перехватило, а желудок сжался в болезненном спазме.

«Неужели… Может быть, корни непонятной перемены, произошедшей с витязем надо искать там, на берегу Волги-реки, где его меч оборвал жизнь древнего богатыря, неуловимого Радивоя… Неужели удар, с опозданием на триста лет положивший конец одной из самых мрачных легенд, сразил и того, кто его нанес? Почему?»

— Княже, — голос Велигоя вновь был спокоен и бесцветен. — Какая разница, что я совершил когда-то? Сейчас я тот, кто я есть. Командир особой дружины, подчиняющейся только тебе. И предназначенной для выполнения… хм… особых заданий. А так же твоей охраны. Сейчас я отвечаю за твою жизнь и безопасность. Я — цепной пес, которому ПОЛАГАЕТСЯ быть страшным чудовищем. Потому, что такова его суть — внушать страх. Понимаешь, СТРАХ.

«Страх… В последнее время это слово стало твоим вторым именем… Княжье чудовище. Так они называют тебя. Бездушное, смертельно опасное чудовище. Зачем? Зачем ты сделал это с собой?»

Князь со вздохом опустился на кровать. Что бы ни происходило в душе Велигоя, это был его выбор. И Владимир не был уверен, что даже он, князь, в силах это изменить.

— Ты свободен… — молвил он, откидываясь на подушку. — Ступай…

Велигой поднялся, отдал честь, и быстрым шагом направился к двери. В его движениях чувствовалась лютая мощь гордого пардуса — гибкая, стремительная сила, скрытая до поры, но способная в один миг выплеснуться водопадом молниеносных движений, несущих смерть.

«А ведь я совсем не знаю тебя… — подумал вдруг князь. — Почти восемь лет ты служишь мне, а я тебя совсем не знаю. А впрочем…»

Велигой распахнул дверь.

«Восемь лет ты служишь мне… Или не мне? Что ты кричал там, на залитом кровью берегу Пищаны-реки? Русь бесценна… Кому ты служишь, Велигой? Мне? Или Руси? Кому ты служишь?»

Воевода «кречетов» обернулся, и Владимир досадливо скривился, сообразив, что последние слова произнес в слух.

— Княже?

Владимир понял, что от ответа уже не отвертеться.

— Кому ты служишь, Велигой? — вопросил он медленно. — Кто твой господин? Я? Или вся Русь?

Велигой долго молчал. Тяжелый взгляд темных глаз смотрел куда-то сквозь князя, будто блуждая в неведомых далях.

— Не все ли равно? — молвил он наконец тяжко. — Сейчас ты — это и есть вся Русь…

Дверь за ним захлопнулась без стука, будто в коридор скользнул бесплотный призрак. Владимир остался один на один с тишиной и одиночеством, с тоской понимая, что заснуть уже не удастся…

Ромейский посольский двор находился через две улицы от детинца. Ромеев в Киеве вообще не жаловали, поэтому немногие заезжие купцы из Царьграда и полисов предпочитали селиться поближе к своим, и вокруг посольского двора со временем образовался целый квартал, населенный гостями из-за Понта Эвксинского.

Ипатий миновал Кузнечную улицу, переулками выбрался на Гончарную, свернул на Дружинную, и через полсотни шагов оказался на Ромейской. Посольский двор был выстроен в Царьградском духе, насколько это вообще было возможно так далеко от родных краев, в стране, где ни сном ни духом не ведали истинной цены архитектурного искусства. Двое стражей у ворот отсалютовали Ипатию копьями — здесь он был частым гостем. Даже более частым, чем ему хотелось бы — при его занятии подобные визиты могли бы вызвать подозрения.

Ипатий взбежал по широкой парадной лестнице, уверенно вступил в прохладную полутьму прихожей, где смело можно было бы проводить конные маневры. Легко взбежал на третий поверх, бесприпятственно миновав три поста — полусонные после суточного дежурства ипасписты провожали его рассеянными взглядами, и вновь погружались в полудрему.

Кабинет императорского посла находился в конце длинного коридора, также заполненного стражей. Здесь уже не дремали — Ипатию три раза пришлось предъявить центурионам пропускную грамоту и дважды назвать секретное слово. Он далеко не первый раз проходил по этому коридору, но все равно, от вида направленных прямо в сердце наконечников копий и самострельных болтов становилось не по себе. Посла охраняли лучшие из лучших в императорской гвардии, и пропускным грамотам здесь верили больше, чем собственным глазам.

Массивные дубовые двери пропустили Ипатия в огромный кабинет, обставленный в духе последней моды императорского дворца. Широкие окна, казалось, втягивали рассеянный свет заходящего солнца, заливая помещение всеми оттенками красного.

На широком рабочем столе посла горела одна-единственная лампада, освещая кипы донесений, чертаных на самых разных листах, от простой харатьи до диковинного папируса, завезенного из далекой Африки.

Аркадий Флавий, посланник божественных базилевсов Восточной Римской империи, архистратиг, восседал за столом в глубоком кресле, откинувшись на спинку и устремив в потолок задумчивый взгляд. Тонкая холеная рука рассеянно гоняла по столу стило, широкую навощенную дощечку до половины покрывала угловатая латиница.

Ипатий поклонился, но посол, казалось, даже не заметил, что в кабинете кроме него появился еще один человек. И только на тихое покашливание повернул голову, уставившись на вошедшего все еще затуманенным думами взглядом.

— Садись. — властный, твердый голос Аркадия эхом отразился от покрытого мозаикой потолка.

Ипатий невольно бросил мимолетный взгляд наверх — там, в темноте под потолком таились десятки неприметных бойниц, откуда в случае малейшего намека на опасность обрушится ливень не знающих промаха смертоносных стрел. Поразительная акустика кабинета также была не случайностью и непустой прихотью — каждое слово вошедшего улавливали чуткие уши, оценивали, прикидывали, искали скрытый намек на угрозу. Ипатий долго не мог привыкнуть к тому, что самые секретные его переговоры с послом слышат еще как минимум три десятка человек. Хотя прекрасно знал, что ни один из этих трех десятков даже при желании не сможет поведать кому-либо, о чем говорит со своими посетителями Аркадий Флавий — волшба особого рода лишала их дара речи «до конца службы». Служба эта, впрочем, обычно кончалась в буйных водах Днепра. Которые уж точно никому не рассказывают своих секретов.

Ипатий опустился в кресло по другую сторону стола. Посол легким движением бросил стило на полированную гладь, отодвинул дощечку. Он был высок — это было заметно даже когда Аркадий сидел. Лицо породистого аристократа, покрыто сетью ранних морщин, тонкие губы плотно сжаты, коротко остриженные волосы блестят сединой. Острый взгляд холодных серых глаз изучающе скользил по лицу Ипатия, словно готовясь уловить малейшую недосказаннось, или скрытый смысл.

Ипатий осторожно прокашлялся, и ровным голосом начал доклад.

— Как известно благородному посланнику, сегодня князь Владимир прибыл в город. Наши люди были наготове, но возможности для покушения не представилось. Помня о предыдущих неудачах, я не решился…

— Я устал слышать о неудачах. — Голос посла прозвучал, как удар кнутом, эхом прокатился по кабинету и замер под потолком. — При твоем опыте, Ипатий, я ждал лучших результатов. И гораздо раньше.

— Господин архистратиг, вы столь давно представляете волю божественных базилевсов в этом диком краю, что, без сомнения, знаете, насколько сложно работать в… здешних условиях. — осторожно молвил Ипатий.

— Только по этой причине я еще не отказался от твоих… хм… услуг, — в тон ответил Аркадий. — Что тебе помешало на этот раз?

— У князя слишком надежная охрана, — молвил Ипатий, в душе передернувшись, когда архистратиг упомянул об «отказе от услуг». — Если раньше была возможность подобраться, то сейчас появилось нечто новое. Особая сотня, что-то наподобие гвардии ипаспистов… но только лучше.

— Лучше? — усмешка Флавия Ипатию вовсе не понравилась, уж слишком от нее веяло вечным отдыхом в каком-нибудь тихом омуте.

— Гораздо лучше. «Кречеты». Они появились лет шесть назад, как особая карательная часть, но долгое время оставались невостребованными, хотя туда с самого начала набирались только лучшие бойцы. Владимир лелеял мечту сделать непобедимый отряд, который можно было бы использовать там, куда нельзя послать обычную дружину, но тогда у него просто не хватило времени этим заниматься. «Кречетам» поручали в основном, охрану посольств, направляемых в неспокойные места, небольшие карательные походы, но в целом использовали мало. Три года назад уже зашла-было речь о расформировании отряда… но тут грянуло восстание радимичей.

Архистратиг кивнул — эти события он помнил хорошо, и воспоминания те были не из приятных. Тогда весь посольский двор стоял на ушах, спешно вырабатывая планы действий на случай, если великая Русь, до того казавшаяся несокрушимой, треснет по швам. Приятного чуда не произошло, восстание было подавлено, а архистратиг Аркадий Флавий чуть не лишился места за недостаточную расторопность. Из Царьграда события виделись немного по другому — казалось, что достаточно только чуть подтолкнуть, самую малость вмешаться в события — и Русь рассыплется, как песочный домик…

— «Кречеты» как раз сопровождали посольство боярина Ладена в Радославле, — продолжал меж тем Ипатий. — И пали все, защищая его. Тех, кому по разным причинам посчастливилось остаться в Киеве, распихали по другим частям. Казалось, что «кречетов» больше нет… Но вот-тут то и появляется, так сказать, наша главная головная боль.

— Твоя головная боль, — ровным голосом поправил Флавий. — Твоя, Ипатий

Лазутчик кивнул.

— Велигой Волчий Дух. Тиверец. Отменный стрелок. Три года служил на южных заставах, был ранен, по ранению же его и списали из дружины. Но спустя год он объявляется под Полоцком с отрядом таких же как он, ветеранов. По слухам, именно они каким-то образом открыли ворота города в самый разгар штурма. Там же вторично ранен. Обласкан князем и принят ко двору. Два года назад, во время восстания радимичей командовал древлянской стрелецкой сотней, бился на Пищане, участвовал во взятии Радославля, во время которого вдруг бесследно исчез, и в течении почти трех месяцев считался пропавшим без вести. Но потом вдруг вновь объявился при княжьем дворе, был пожалован в воеводы. Вот тут-то князь вдруг вспомнил о «кречетах», и поручил новоиспеченному военачальнику заняться воссозданием сотни.

— И теперь мимо них даже мышь не проскочит. — подытожил за Ипатия архистратиг. — Странно, что это подразделение ни разу не попалось нам на глаза.

— Они никогда не были на виду, — пожал плечами Ипатий. — Мало работы, мало славы… Их не было ни видно, ни слышно… но они всегда были лучшими.

Аркадий задумчиво почесал переносицу, зачем-то взял в руки стило, потом вновь бросил его на стол.

— Значит, главная проблемма — этот самый Велигой Волчий Дух. Как я понимаю, обычные методы воздействия тут не помогут?

— Сомневаюсь, чтобы его можно было купить, — покачал головой Ипатий. — Я, впрочем, еще не пробовал, но думаю, что этот способ не годиться. У меня достаточно опыта в таких делах.

— Ну так и используй свой опыт, — жестко сказал архистратиг, и Ипатий вздрогнул. — Меня торопят из Константинополя, им нужны результаты, и как можно скорее. Иначе они будут действовать иначе, а это будет означать для меня лишение должности, а для тебя… хм… то же самое.

Ипатий вновь вздрогнул, вдоль позвоночника пробежала противная холодная волна страха. Лазутчик лишается должности только вместе с головой.

— Ваши указания? — спросил он, вставая.

Архистратиг грозно сдвинул брови, серо-стальные глаза уставились на Ипатия, как наконечники копий.

— У тебя есть цель, — молвил он тихо, но в голосе прозвучала гроза. — Как ты будешь обходить препятствия на пути к ней — решать только тебе.

Он потянулся за стилом и навощенной дощечкой, давая понять, что разговор окончен. Ипатий низко поклонился, и быстрым шагом покинул кабинет. В душе еще шевелился скользкий страх, но этот же страх еще и заставлял разум действовать, принимать решения, искать возможности…

Потому что никогда раньше Ипатий не подходил столь близко к той пропасти, имя которой — смерть.