"Пират" - читать интересную книгу автора (Марысаев Евгений Клеоникович)

I

Зимой из большого сибирского города в глухую, богом забытую деревеньку на Крайнем Севере приехал навестить престарелых родителей давний житель этой деревеньки. Здесь прошло его детство, пролетела юность; потом он уехал учиться в город да так и остался там навсегда.

С ним был огромный, с телка, мышино-коричневатого цвета датский дог по кличке Фараон. Собаку не с кем было оставить в городе, пришлось везти с собою.

Когда Фараон, широко расставляя лапы, шел со взлетной полосы по деревне на поводке, на него, как на диво, сбежались посмотреть все лайки, или остроушки, если называть этих собак по-местному. А лаек здесь было множество, потому что жители деревни испокон веку занимались охотой и каждый хозяин держал четыре-пять собак.

Отваги и смелости промысловым лайкам не занимать, они в одиночку выходят с разъяренным медведем, но даже самые свирепые псы поджали хвосты, уступая Фараону дорогу. Такой собаки они отродясь не видывали, и все им было в диковинку: и короткая, с птичий нос, шерсть, и большая приплюснутая голова с мощными челюстями и отвислыми губами, и длинный, тонкий, как у водяной крысы, хвост, и прямые, длинные, голые ноги. Кроме того, на шее у дога висел тяжелый ошейник с разноцветными медалями, которые позванивали, как колокольчики.

А Фараон хоть бы глазом повел. Так он был уверен в своей силе. И если бы хозяин вдруг спустил его с поводка и бросил бойцовский клич, он бы играючи отправил на тот свет всех собак, какие сейчас боязливо рассматривали его.

Неожиданно к ногам дога пушистым комком скатился щенок, тявкнул раз-другой, уставившись на него глупенькими молочными глазками. Потом как бы осознал, что натворил, на кого осмелился поднять голос,— съежился, втянул голову, как бы ожидая по ней удара. Фараон едва заметно приподнял верхнюю губу (это он снисходительно усмехнулся) и осторожно переступил преградившего ему путь щенка: сильные не обижают слабых.

И вдруг дог остановился, шагнул от ноги хозяина, туго натянув поводок, уши его взлетели топориком: то белоснежная сучка Ласка с запозданием выбежала поглазеть на чужака. Ласка была первой красавицей. Шкура совершенно белая, без единой метины и опалинки (признак чистой крови), глаза горели черным пламенем, хвост в два загиба, беличьей пушистости. Длинную шею и голову с острой мордой она держала высоко, по-оленьи, и стройными ногами переступала чуть наискосок.

– Ах вот оно что! — сказал хозяин, поняв, что так заинтересовало Фараона.— Хороша!... Ну, хватит, пошли. Слышишь? Кому говорю!

Но дог подчинился приказу лишь после того, как получил легкий удар концом кожаного поводка по мясистому заду. И даже после этого он шел до самой калитки и поминутно оглядывался на Ласку.

В деревне хозяин прожил целый месяц. С отцом, бородатым стариком, насквозь пропахшим крепчайшим самосадом и кислой овчиной, он частенько хаживал на охоту. Фараона с собою не брали — не его ума дело,— и он на целый день оставался с глазу на глаз с чистенькой сухонькой старушкой в длинной черной юбке и блеклом платке в горошинку, которая вечно хлопотала у печи. Дога она побаивалась (это он понимал); глядя на него, она украдкой крестилась и шептала:

– Образина-то какая, пресвятая богородица!... А глазищи-то, глазищи, того и гляди, слово вымолвит...

Безошибочным чутьем сторожевого пса Фараон понял, какую службу он должен нести здесь, в деревне: охранять избу, эту чистенькую старушку, корову в хлеву, телка, борова в закутке, кур и петуха на насесте. И он, полежав у порога в жаркой, вкусно пахнущей щами горнице и убедившись, что хозяйке ничто не угрожает, мордой открывал дверь в сенцы и шел проведать, все ли в порядке в хлеву. Дог лапой толкал дверь и просовывал в хлев голову. Корова жевала жвачку, рядом с матерью лежал теленок, глядя на мир наивными глазами; объевшись, тяжко вздыхал боров, на насесте шевелились куры, ревниво косил глазом по-павлиньи раскрашенный петух. Так, здесь все на месте.

Теперь следует обойти плетень, показаться и людям и собакам. Знайте: я, мол, здесь, стерегу хозяйское добро. Затем Фараон возвращался в горницу и ложился на стареньком половике у порога.

Однажды во время обхода двора дог увидел на слободке Ласку. Она сидела на обочине дороги, всего в нескольких метрах от калитки, обернув пушистым хвостом лапы, и глядела на него. За хлопотами сторожевой службы Фараон совсем забыл Ласку. Он просунул голову сквозь дырку в плетне и долго смотрел на нее. Ему очень хотелось подойти к лайке. Но разве можно оставлять без присмотра двор, хлев, избу, старушку? И Фараон, тяжко вздохнув, вернулся в горницу.

Утром, провожая во дворе хозяина и старика на охоту, дог опять увидел на том же месте Ласку. Лайка всем своим видом хотела убедить дога, что оказалась здесь совершенно случайно. Она выкусывала из хвоста блох, зевала, оглядывалась по сторонам. Фараон забил хвостом и довольно решительно направился к Ласке. Та вдруг зарычала, обнажив верхнюю губу и показывая превосходные белые как снег клыки. «Если я тебе понравилась, то любуйся мной издалека»,— как бы говорило ее рычание.

Дог снисходительно усмехнулся. Он умел это. делать бесподобно. Доберман-пинчер с четвертого этажа, ирландский сеттер из соседнего двора и фокс-гаунд с бульвара, которая каждый вечер прогуливала там свою хозяйку,— все они, помнится, и рычали, и даже кусались. Сейчас они — многодетные матери, и наблюдательный человек в каждом щенке найдет сходство с Фараоном.

Ласку оскорбила снисходительная усмешка дога. Когда Фараон подошел вплотную и вытянул шею, чтобы обнюхать ее, она полоснула зубами тонкую шкуру на мускулистой груди и отскочила прочь.

Если бы подобное позволил себе кобель, он в ту же минуту был бы растерзан им в клочья. Но перед ним стояла Ласка, а с собаками противоположного пола Фараон не мог вступить в поединок: он был чистой, благородной крови, не какая-нибудь замызганная дворняжка.

Ласка легкой трусцой побежала домой. Выгнув гибкую спину, она пролезла в дыру под плетнем и исчезла в своем дворе. Фараон проводил ее взглядом желто-зеленых, глубоко посаженных глаз и приметил двор, в котором она жила. С ее двора остро пахло свежей еловой смолою. Этот запах исходил от недавно перекрытой дранкой крыши избы и прируба.

Глубокой ночью, когда хозяин, бородатый старик и чистенькая старушка крепко спали в избе, когда уснула скотина в хлеву, Фараон бесшумно отворил мордой калитку и вышел в слободку. Крадучись он пробрался к избе, пряно пахнущей еловой смолою, остановился возле плетня. Тотчас к плетню с обратной стороны бросились лайки, сразу штуки четыре. Они зашлись в заливистом лае.

В одной из них дог узнал Ласку. Она тоже лаяла и рычала, отгоняя чужака от дома.

Дверь распахнулась, на крыльцо вышел хозяин. Фараон тенью скользнул от плетня и залег за сугробом на обочине дороги.

– Ну, чего всполошились? На место! Спать не даете, дурные...— сонным голосом сказал человек.

Лайки успокоились, одна за другой исчезли в глубине двора; с легким хлопком притворилась дверь, щелкнула щеколда.

Долго пролежал Фараон, не шевелясь и неотрывно глядя на двор, в котором жила Ласка. Дог хотел уже было подняться и идти восвояси, когда за плетнем замельтешило что-то белое, расплывчатое, и в ту же минуту он почуял желанный запах Ласки.

Белесая тень исчезла, затем появилась, словно из-под земли, но уже не на дворе, а по эту сторону плетня, на слободке. Фараон проворно подскочил к собаке. Ласка, не обращая на него внимания, побежала в темноту. Через некоторое время она остановилась и оглянулась.

Еще три недели прожил хозяин в родительском доме, и каждую ночь, когда деревня спала крепким сном, Фараон спешил к Ласке. Вдвоем они бежали за околицу, к речной косе, и расходились по дворам с первым рассветным лучом.

Однажды деревенские кобельки подстерегли Фараона на речной косе и набросились на него. Битва была жестокой, кровавой. Неуклюжий с виду дог увертывался от беспощадных клыков с необыкновенным проворством. Несомненное преимущество его в драке — рост. Вот лайка делает прыжок, намереваясь вцепиться ему в глотку. Фараон высоко подпрыгивает на четырех лапах, вздергивает шею — и собака пролетает мимо. Второе явное достоинство — сила удара лапой по голове. После такого удара, всегда стремительного и неожиданного, лайка долго не может очухаться и совершенно беспомощна. И наконец, его мертвая, бульдожья хватка. Уж если во гневе дог ухватит врага, будьте уверены, не отпустит, пока жилы не перегрызет. На совести Фараона было с десяток загубленных собачьих душ. И если первые жертвы сошли ему безнаказанно (поединки происходили в дачной местности, по ночам, когда люди спали беспробудным сном и свидетелей тому не было), то за ротвейлеров он получил сполна. Чрезмерно раскормленные и ожиревшие без движений ротвейлеры каждый вечер прогуливались по бульвару в сопровождении такой же раскормленной хозяйки в узких голубых брюках. Братья вели себя хамски: кусали встречных собак, скалили зубы на людей. Когда раскормленной хозяйке делали замечание: мол, водите собак в намордниках, раз они такие свирепые, она или не отвечала или тоже показывала зубы и коротко огрызалась. Однажды братья, будто сговорившись, бросились на Фараона и здорово располосовали ему бок. Собак не успели растащить. Они вырвали поводки. Прохожие разбежались в разные стороны. Через считанные минуты ожиревшие и неповоротливые братья ротвейлеры распластались на асфальте с разорванными глотками. И тогда Фараон узнал, что такое побои. Дома хозяин бил его долго, чем ни попадя, а потом три дня подряд не давал пищу. Дог навек запомнил, что убивать своих сородичей возбраняется, даже если тебе грозит смертельная опасность. И не будь той памятной схватки, тех жестоких побоев хозяина, плохо бы пришлось сейчас лайкам. И еще спасло их то, что они с первой же минуты драки поняли, что тягаться с невиданной собакой не следует, и стали разбегаться, унося на своих телах ужасные раны, оставленные здоровенными, в палец, клыками дога.

Фараон несколько увлекся, переусердствовал. Одна лайка все же осталась лежать на заснеженной речной косе. Он виновато забил хвостом, обнюхал ее; успокоился лишь тогда, когда учуял слабое дыхание жизни. Как бы извиняясь, он провел по морде лайки языком.

А Ласка все время сидела в сторонке и преспокойно наблюдала за битвой. Только когда последняя собака дала стрекача, она неспешно подошла к Фараону. Она помогала догу зализывать боевые раны. И это было для него высшей наградой за победу.

Но вот однажды утром хозяин спал дольше обычного и не пошел со стариком на охоту. Когда он вытащил из-под кровати чемодан и начал складывать в него знакомые по городской квартире вещи, Фараон понял: уезжают! И точно: хозяин расцеловался со старухой и стариком и вышел с чемоданом на крыльцо. Дог ошалело выскочил во двор, и хриплый раскатистый лай огласил деревню. Ему тотчас ответили десятки собак, но в этом разноголосье не было голоса Ласки. Не знал Фараон., что рано утром хозяин Ласки ушел на охоту и взял собаку с собою. Сейчас она была далеко в тайге и не слышала призывного лая. На взлетную полосу хозяин буквально тащил Фараона за ошейник. Он не хотел уезжать; хозяин догадался, что егоздесь удерживает.

– И здесь кому-то голову вскружил? — не то одобрительно, не то осуждающе сказал он и прихлопнул собаку концом поводка.— Тогда, брат, у тебя не сердце — общежитие!...

С великой неохотой Фараон залез в маленький почтовый самолетик «Аннушку». Когда дверцу захлопнули и, чихнув, взревел мотор, на Фараона нашла такая тоска, что он вытянул шею и громко, длинно, перекрывая работу двигателя, завыл.

Ласка круто переменилась после отъезда Фараона. Уже не было той игривой верткой собаки, хозяйской отрады, что по-щенячьи, на всех ногах одновременно, прыгала возле людей, радовалась всем. Она как бы углубленно ушла в себя. Так ведет себя человек, в жизни которого должны произойти серьезные перемены, Был весел, беззаботен и вдруг — на тебе, словно подменили!

Она неприкаянно бродила по селению, останавливаясь возле тех дворов, где водились щенки, подолгу смотрела на них. Если какой-нибудь' любопытный несмышленыш вылезал через дырку в плетне на большак, она начинала облизывать его. Бока лайки раздались, округлились, и теперь она уже не могла шибко бегать, и хозяин не брал ее на охоту. Надев тяжелые камусные лыжи за околицей, поправив за плечом бескурковку «Зауэр», хозяин ласково трепал загривок собаки и говорил:

– Тебе, мамка, больше отдыхать надо. Полеживай да посапывай. Поняла? Иди, мама, иди домой, без тебя управимся.

И теперь он хаживал на промысел с Ладой, Липкой и Цыганом, а Ласка только провожала их за околицу. Когда прошли трескучие морозы и в воздухе едва слышно запахло весной, Ласка совсем затяжелела. Целыми днями она лежала в своей конуре и очень плохо себя чувствовала. Обычно после еды, переваливаясь с боку на бок, как ожиревшая домашняя утка, она брела за огород, где стояла укрытая большим куском полиэтилена копна, отыскивала в сене засохшие листья зеленого или сизого щетинника и с отвращением съедала их. Щетинник сразу вызывал рвоту, собаке становилось немного легче.

Но гораздо больше физической слабости изводили Ласку Лада и Липка. Они отгоняли ее от Цыгана, который все время увивался за нею, а на них не обращал никакого внимания, ревновали к хозяину, который норовил сунуть Ласке кусок послаще. И если раньше зубастая Ласка живо ставила их на место, то теперь она была почти беспомощна. А Лада и Липка беспрерывно задирали ее.

Однажды ночью Ласка почувствовала сильную боль в животе.

Как назло, в это самое неподходящее время Лада и Липка вытащили свою соперницу из конуры. Не огрызаясь, Ласка заковыляла в хлев, хотела устроиться в укромном уголке, но сучки не оставили ее и там. Ласка — за огород, к сенной копне; не отставали Лада и Липка, то и дело хватали за ляжки. Тогда Ласка длинно заскулила — заплакала, призывая на помощь хозяина. Но хозяин не проснулся, не отогнал жестоких сучек. Было единственное спасение —- бежать в тайгу. От жилья без хозяина ни одна нормальная собака не убежит в тайгу ночью. Расчет оправдался: едва подступила плотная зубчатая стена леса, Лада и Липка повернули к дому.

Сделав большой крюк, Ласка выбежала на речную косу. Здесь когда-то она играла с Фараоном. И здесь ей предстояло ощениться. Собака пробралась к стволу разлапистой прибрежной ели и залегла. Пушистая хвоя шатром сомкнулась над нею.