"Племянник гипнотизера" - читать интересную книгу автора (Дубровин Евгений Пантелеевич)IВ сорок восьмую комнату комендантша тетя Дуся заглянула просто так, для очистки совести. Живущий в этой комнате Петр Музей, конечно, не мог позволить такого легкомыслия, как похищение с плиты кипящего чайника. Но картина, которую увидела тетя Дуся, заставила ее оцепенеть. Отличник, член профкома, редактор стенной газеты, человек, с которым даже преподаватели здоровались за руку, валялся прямо в туфлях на скомканной кровати и заплетающимся языком бормотал формулы. На столе стоял пропавший чайник, валялись огрызки соленых огурцов и колбасы. Не веря своим глазам, тетя Дуся приблизилась на цыпочках к кровати и привычно втянула воздух широкими ноздрями, похожими на телефонные мембраны. Сомнений не было. Пахло спиртным. – Ах ты, сердешный, – пожалела тетя Дуся и деликатно удалилась из комнаты, захватив чайник. Слух о том, что Петр Музей напился, быстро распространился по общежитию. В сорок восьмую комнату стали заглядывать любопытные. На пьяного человека вообще интересно посмотреть, а на отличника и общественного деятеля – тем более. Петр Музей таращил на любопытных слипающиеся глаза, показывал фигу и бредил из курса «Механизация животноводческих ферм»… – Сам ты осел, – бормотал он. – А то я не знаю… Сначала вода поступает сюда, а отсюда сюда, а потом вот сюда… Сразу было видно, что предмет Петр Музей знал на «отлично». И тем не менее сегодня утром он получил на экзамене «неуд». Нет нужды говорить, что Петр Музей никогда не получал «неудов». Он не получал вообще никаких оценок, кроме «отл.», как и все так называемые круглые отличники. Но тем не менее факт оставался фактом: в зачетной книжке, которая валялась на тумбочке, в графе против слов «Мех. жив. ферм. Доц. Свирько» никакой оценки не стояло. Как известно каждому студенту, это и означает – «неуд». Можно прямо сказать, что доцент Свирько поставил «неуд» Петру Музею несправедливо, сводя какие-то счеты. Какие счеты – Петр Музей не знал. Это тем более поражало, что отношения между деканом и лучшим студентом на факультете были до этих пор самыми наипрекраснейшими, какие вообще, могут существовать между деканом и студентом. А если уж говорить правду, то Петр Музей был любимчиком доцента Свирько. Но сегодня утром произошло что-то непонятное. Войдя в аудиторию, где шел экзамен, Петр Музей с порога улыбнулся Свирько. В ответ он получил хмурый взгляд. Петр не поверил своим глазам и улыбнулся еще раз. Но доцент уже рылся в бумагах. – Берите билет, – буркнул он. Продолжая недоумевать, Музей взял билет. Вопросы были пустяковые. – Можно без подготовки – спросил он. – Ждите очереди. «Какое-то недоразумение, – подумал Петр Музей. – Надо остаться после экзамена и выяснить». Этот инцидент сильно расстроил отличника, но на качестве ответа он не отразился. Петр Музей изложил материал быстро и полно. Доцент Свирько, маленький, черный, с длинными усами, которые его делали похожим на рогатого жука, крутился на своем любимом вертящемся стуле (этот стул ему специально приносили на экзамен) и, казалось, совсем не слушал Музея. – Ну вот и все, – оказал Петр и еще раз, надеясь, что дурное настроение соскочило с декана, улыбнулся. Но и эта улыбка не нашла ответа. – Отлично. Вы свободны. В коридоре Петр заглянул в зачетку. В графе, где должно было стоять «отл.», никакой отметки не было. Музей вернулся в аудиторию. – Извините, Дмитрий Дмитриевич, – сказал он. – Вы забыли поставить. Свирько оттолкнулся маленькой ножкой в черной туфле и сделал несколько оборотов. – Неудовлетворительные оценки не ставятся, – ответила свирьковская спина. Музею показалось, что он ослышался. – Но ведь я ответил на все вопросы… – Неуд, неуд, неуд. Не мешайте мне работать. – Свирько замелькал перед глазами, как статуэтка на гончарном круге. – Но как же так… – Значит, так. Попрошу вас выйти. Кстати, заберите. – Доцент порылся в лежащем на столе портфеле и бросил на стол пухлый блокнот. – И это тоже. – Вслед за блокнотом полетела какая-тo блестящая штучка. – И впредь не будьте рассеянным. Ошеломленный, ничего не понимая, Петр взял брошенные предметы и вылетел из аудитории. Блокнот был его. Музей купил удобную толстую книжку еще на первом курсе и с тех пор регулярно заполнял ее формулами. Это был незаменимый справочник. Каждый вечер отличник просматривал его перед сном. Неделю назад блокнот исчез. Музей очень расстроился, искал по всему общежитию, но не нашел. Очевидно, блокнот потерялся на речке, где Петр готовился к экзамену. Да, блокнот был его. Музей полистал страницы. Все на месте. Но как он попал к Свирько? Может, кто передал, ведь на первой странице отличник предусмотрительно написал: «Нашедшего блокнот прошу вернуть П.П.Музею (Вельский сельскохозяйственный институт. Деканат факультета механизации)». Но почему тогда Свирько швырнул его с такой злобой? И его сегодняшнее поведение на экзамене… Потом эта штучка… Штучка оказалась зажимом для галстука. К миниатюрному гробу на цепочке был подвешен череп со окрещенными костями. На гробе были выцарапаны буквы: ПМ. Петр пожал плечами и стал бродить по институтскому парку, дожидаясь конца экзамена. Какая-то идиотская история… За всю жизнь с Петром Музеем не случалось ничего подобного. Да и что может случиться с человеком, который ничем, кроме учебы, не интересовался? Петр не пил, не ухаживал за девушками, не вмешивался в ссоры и конфликты. Ему просто было некогда. Даже стоя в очереди в магазине, он листал учебник. В столовой Музей всегда ел, глядя в книгу. На речку тоже ходил с книгой. Вообще Петра никто никогда не видел за каким-либо другим занятием, кроме учебы. Учиться Музей начал на год раньше своих сверстников, когда ему было шесть с небольшим лет. Однажды, придя с выгона, где он вместе с мальчишками гонял футбол, Петр наповал сразил мать словами: – Ну ладно. Повалял дурака – и хватит. Пора за азбуку браться. На следующий год в школу. И засел за учебу. К концу года он без посторонней помощи научился читать, писать и считать. Иногда лампа у его кровати горела далеко за полночь. Мать не могла нарадоваться на своего сына. – И в кого он такой усидчивый уродился? – хвасталась она соседкам. – Отец работу-то не ахти как любил, сама я тоже поспать не прочь, а он как истукан какой-то. Ей-право, говорю. Как сядет за стол с утра, так не встанет, пока свою норму не выучит. Я уж ему говорю: «Ты бы, сыночек, в кино сходил или за грибами в лес сбегал». А он одно: «Не мешай, мать». – «Давай, дурачок, – говорю, – я тебе покажу, как буква правильно пишется» А он опять: «Не мешай, мать, без тебя разберусь». В шестом классе Петр выучил половину тригонометрии, умел читать по-немецки и знал основы политической экономии. Жил он четко по расписанию: сон – пять часов, учеба – двенадцать часов, непроизводительные расходы рабочего времени – четыре часа, свободное время – три часа. Во время свободного времени Петр расхаживал перед окнами своего дома, заложив руки за спину. Товарищи сначала смеялись над ним, потом стали издеваться, потом долгое время считали придурковатым, но со временем стали уважать, потому что люди всегда невольно уважают все непонятное. Постепенно мать стала беспокоиться. Даже силой пыталась выпроводить сына на улицу. – Ты что делаешь, дурачок! – кричала она. – Свихнуться хочешь? Посмотри, все мальчишки с утра до ночи на улице! Зачем ты лезешь вперед? Учителя вон жалуются! Учишь, поправляешь! Где это видано, чтобы яйца курей учили?! – Дело в том, – спокойно отвечал Петр, – что у нас неверная система начального и среднего образования. Во-первых, учебу надо начинать не с семи, а с пяти лет, как делают это в Англии, во-вторых, программу необходимо как можно больше уплотнить. На усвоение, например, абсолютной истины (a + b)2= a2+ 2ab + b2тратится чуть ли не три дня. Конечно, будешь гонять по улице от безделья. Интегральное, дифференциальное исчисления, а также теоретическую механику надо проходить в средней школе. – Тьфу! – плевалась мать, но в душе, конечно, гордилась своим необыкновенным сыном. В седьмом классе, когда его соклассники и думать не думали о своем будущем, Петр Музей твердо решил поступать на факультет механизации сельскохозяйственного института. Матери свой выбор он объяснил так: – Дело в том, что механизация сельского хозяйства – белое пятно в технике. – Отец работал в колхозе! Я всю жизнь коровам в рот лазю (мать была ветфельдшером). И ты хочешь? – кричала расстроенная Мария Николаевна. – И это при твоих способностях! Учись на железнодорожника! (Мария Николаевна очень уважала железнодорожников за их форму и возможность бесплатно передвигаться в любом направлении). – Ты, мать, если мало смыслишь в этом деле, то лучше помолчи, – отвечал Петр. – В сельском хозяйстве сейчас легче всего защитить диссертацию. Взять хотя бы такую тему: «Использование крутящего момента трактора для разбрасывания удобрений при вспашке, а также принудительного боронования». Она же абсолютно не разработана. Услышав такие слова от своего четырнадцатилетнего сына, Мария Николаевна испуганно замолкала. В институте Петр занимался с не меньшим старанием. Еще на втором курсе он взял себе научную тему и тщательно ее разрабатывал. Руководителем у него был Свирько. Никто не сомневался, что после защиты диплома Дмитрий Дмитриевич оставит своего любимого ученика в аспирантуре. Разумеется, не сомневался и сам Петр Музей, ибо абсолютно никаких поводов для сомнений не было. Тема была малоизученной, и отличник успешно поднимал целину. И вдруг эта глупая история… Какой-то глупый ребус… Надо сегодня же, все выяснить. Экзамен закончился под вечер. Декан, маленький, быстрый, окатился с крыльца института и побежал на автобусную остановку. Музей немного прозевал, и ему пришлось догонять Свирько. – Дмитрий Дмитриевич, – забормотал в спину доцента Петр. – Мне надо с вами поговорить… Тут какое-то недоразумение. Свирько продолжал быстро идти. – Я ведь все ответил… Вы можете спросить еще раз… На них оглядывались. Попадались знакомые. Петр отстал. Он немного постоял под деревом, растерянно улыбаясь и пожимая плечами, потом все же пошел на остановку. Доцент стоял чуть в стороне ото всех, смотрел в землю и нервно дрыгал портфелем. – Дмитрий Дмитриевич, я не могу так… Давайте объяснимся… Я ничего не понимаю… Свирько поднял взгляд и несколько секунд в упор смотрел на своего ученика, потом отвернулся. Правое его веко подергивалось. – Я не делал абсолютно ничего плохого… Честное слово. Свирько не ответил. Подошел автобус. Доцент сел в него. Петр побрел назад. Итак, история отнюдь не прояснилась, даже стала еще запутанней. До этого в глубине души Музей надеялся, что у Свирько это просто дурное настроение и что оно скоро пройдет. Но, оказывается, доцент его за что-то возненавидел. Но за что? Музей припомнил свои поступки за последнее время и не нашел ничего предосудительного. Хотя… Разве что книга… Месяца два назад Петр взял в библиотеке для научных сотрудников редкую книгу и до сих пор не вернул, хотя Петра предупреждали, что книгой часто пользуются. Может быть, Свирько потребовалась эта книга и он, узнав, что ее долго держит Музей, рассердился? Но разве можно из-за какой-то книги так вести себя? Нет, тут что-то другое. Скорее всего его кто-то оклеветал… Приписал ему какой-то мерзкий поступок… Уже совсем стемнело. Над парком медленно проявлялось чистое звездное неба. Петр посидел на скамейке. Бродили парочки. Далеко, на том конце парка, неуверенно пробовал голос соловей. Пах жасмин. Никогда еще Петр не чувствовал себя так скверно. Надо было идти заниматься, но впервые мысль о формулах и теоремах не казалась ему приятной. Может быть, все-таки книга? От Свирько всего можно ожидать. Человек он очень вспыльчивый. Один раз ему на лекции нахамили, так он запустил в хама тряпкой, которой вытирают доску. Студентам научной библиотекой пользоваться не разрешается. А тут еще он держит два месяца редкую книгу. Свирько она позарез потребовалась, вот он и вспылил. Да, да, однажды он приводил оттуда выдержку. Теперь Музей вспомнил. Может быть, отвезти эту книгу Свирько домой? Даже если дело не в книге, это хороший предлог приехать домой. А дома недоразумения всегда легче решаются. Петр встал. Это был единственный выход. До завтра ждать слишком долго. Он не сможет сегодня ни заниматься, ни спать. Адрес можно узнать в справочном бюро. Музей сходил в общежитие, взял книгу и отправился на автобусную остановку. Свирько жил в самом центре в большом сером доме, который занимал целый квартал. Во дворе возле штабелей из ящиков разгружали грузовик с капустой. Мальчишки протыкали палками листья и размахивали ими, как флагами. Под молоденькими тополями сидели старушки и качали коляски. Музей немного посмотрел, как грузчики в длинных серых халатах, подпоясанных веревками, отчего они сильно напоминали монахов со старых картин, ловко перебрасывали друг другу белые сочные кочаны, и стал подниматься то просторной, пахнущей сложными кухонными запахами лестнице. Перед дверью на третьем этаже с табличкой «Д. Д. Свирько» Петр остановился. Сердце его колотилось. «Он может сразу же захлопнуть, – подумал отличник. – Надо успеть вставить ногу. Будь что будет… Необходимо сегодня же объясниться… А то свинство какое-то». За дверью было тихо. Дрожащей рукой Петр нажал кнопку. Раздался близкий сильный звонок. Никакого движения. Второй раз нажать Музей не решился. Он стоял перед дверью, часто дыша, раздумывая, что же делать дальше. Вдруг послышались быстрые шаги. Щелкнул замок. Дверь приоткрылась. Музей торопливо вставил ногу. Но вместо усатой физиономии худого Тараса Бульбы показалась растрепанная женская головка. – Петя? – воскликнула головка удивленно. – Какими судьбами? Это была неожиданность. Петр думал, что Рита на репетиции. Возвращаясь поздно из читального зала, он каждый вечер слышал ее голос, разносящийся по гулким темным коридорам: «Ля-си-бе-моль». Или что-то в этом духе. Музей не интересовался музыкой, но слышал, что Рита поет на концертах художественной самодеятельности. Если бы Петр знал, что Рита дома, он бы ни за что не приехал. – Дмитрий Дмитриевич дома? – спросил Петр, краснея. – Проходи, проходи. Я сейчас… Рита запахнула на груди халатик и умчалась, оставив Музея одного в прихожей. Маленький коридорчик был весь загроможден удочками, сетями, раколовками, словно комната из сказки, затканная огромным пауком. На самом видном месте висели большие болотные сапоги в засохшей грязи и в траве. Из кухни, стуча ногтями, вышла поджарая, с длинными ушами собака и, склонив голову набок, принялась рассматривать Музея. – Шарик, цы-цы, – сказал Петр, обрадовавшись возможности держать себя непринужденно. Но собака презрительно отвернулась и ушла снова на кухню. Музей опять остался в одиночестве. – Он на рыбалке. Только что ушел, – Рита уже успела переодеться и сделать себе прическу. На ней была узкая синяя юбка и белая кофточка. Волосы собраны на затылке узлом. – У них там какие-то дурацкие соревнования. Кто больше пескарей наловит. Ты не увлекаешься? Да, забыла. Ты ничем, кроме науки, не интересуешься. Что же ты стоишь? Снимай туфли! На тапки! Музей смущенно снял свои туфли и сунул ноги в брошенные ему коричневые маленькие тапки. Очевидно, это были тапки Свирько. «Неловко как-то получается, – подумал Петр. – Пришел, надел его тапки…» Но Рита уже тащила отличника за руку в комнату. В комнате был еще больший беспорядок, чем в коридоре. Везде валялись книги, охотничьи и рыбачьи принадлежности, одежда. – Ох! – Рита схватила что-то и сунула под одеяло. – Извини за хаос. Это из принципа. Ты думаешь, я неряха? Ничего подобного. Просто мы установили дежурство. Один день он дежурит, другой я. Сейчас его очередь, а он удрал на рыбалку. Ну и пусть! Что я ему, домработница, что ли? У меня завтра концерт на заводе. Я должна подготовиться? Хочешь чаю? А может, ты есть хочешь? Я сейчас сделаю яичницу! – Мне надо идти… Я, собственно, к Дмитрию Дмитриевичу… Но Рита убежала на кухню. Музей неловко присел на краешек стула. С Ритой они учились на одном курсе, но были мало знакомы. Петр знал только, что она пользовалась в институте большим успехом, из-за нее постоянно происходили какие-то ссоры, недоразумения, конфликты. Училась она плохо. На первом курсе перед сессией она неожиданно заявилась к Петру в общежитие и попросила помочь ей подготовиться к экзамену по начертательной геометрии, так как в «этой начерталке» она «ни черта не смыслит». Петр согласился, хотя и с большой неохотой. Ему и без того не хватало времени, а тут еще возись с пустой девчонкой, которая «лето красное пропела». Но Рита удивила его: она оказалась внимательной слушательницей. Неделю, которую Петр с нею занимался, она не спускала глаз со своего учителя и на вопрос «понятно?» молча кивала в ответ. Когда они проштудировали весь курс, она сказала: – Вы извините, но я не слышала ни одного слова. Я любовалась вашим профилем. У вас очень красивый профиль, как у артиста Петрушевича. От изумления и негодования отличник онемел. – Нельзя ли начать все с начала? – Вы… – задохнулся Петр. – Вы бессовестный похититель… времени… Я не только помогать, я разговаривать с вами не буду! – Подумаешь! – искренне обиделась Рита. – Тоже мне гений нашелся! Думаешь, правда у тебя профиль Петрушевича? У тебя профиль Пуговкина! Они долго не здоровались. Потом Рита вышла замуж за Свирько. Тогда в институте было столько шума! Месяца три только и говорили об этом. Все началось с того, что Свирько решил исключить Риту за неуспеваемость. А кончил свадьбой. Тогда она ходила страшно гордая: на три метра – ближе и не подойдешь. Преподаватели и первокурсники именовали ее Маргаритой Николаевной. В столовой она обедала за столиком, где обычно обедают преподаватели. На лекции ходила, когда хотела. – Какой ты молодец, что пришел! – Рита принесла шипящий чайник, масло, варенье, яичницу. – У нас уже сто лет нормальных людей не было. Одни старперы. Как сойдутся, и давай про ящур или про каких-нибудь блох спорить. А в воскресенье возьмут бутылку водки на десять человек – и на рыбалку. И думаешь, ловят? Опять спорят. Еще ни одной рыбешки не принес. Подай свой стакан. – Я не хочу… Мне надо идти. – Ну хватит ломаться. Наверняка не ужинал еще. Смотри, какое варенье, пальчики оближешь. Это моя мама готовила. Петру пришла неожиданная мысль. А что, если все рассказать Рите? Она же может разобраться в этой истории, повлиять на мужа… Музей пододвинул стакан. Рита хлестнула из чайника толстой струей кипятка. Стакан тихо звякнул и распался на две части. Отличник не успел отскочить, вода залила ему колени. – Господи! – закричала Рита. – Что же я наделала! Снимай скорей брюки! Я высушу их утюгом. Сейчас принесу тебе халат. Рита принесла старомодный, с бархатными кистями мужской халат и, несмотря на сопротивление Петра Музея, вытолкнула его в коридор. – Быстро! Утюг уже готов! Петр, чувствуя себя ужасно неловко, снял брюки и облачился в халат. Рита быстро разложила гладильную доску. – Ты пока ужинай! – Да нет, спасибо… – Вот еще! А то насильно буду кормить, как маленького. Отличник послушно ткнул вилкой в яичницу. – Выглажу тебе брюки, и мы удерем в кино. На Левый берег. Там никто не увидит. Или, может быть, какую-нибудь шкоду выкинуть? Так давно не шкодила. Давай пойдем в кино и пустим дымовую шашку. У меня есть дымовая шашка, Вот будет потеха! Ха-ха-ха! – Собственно говоря… Я пришел по делу… – Не сомневаюсь! Ты всегда ходишь только по делу, говоришь только по делу, ешь только по делу… Вот… почти готово… Один раз можно без дела? Взять и удрать в кино… – Нет, я не могу… Получилась очень неприятная история… – Петр начал рассказывать, что произошло с ним сегодня, но в это время раздался звонок. Музей вскочил со стула и побледнел. – Сиди, сиди, это, наверно, мама. В коридоре раздалось чмоканье и мужской бас запел: – Ри-та-ри-та-мар-га-ри-та! Ри-та-ри-та-ри-та-та! Я, Риточка, мотыля забыл. Ты чем занимаешься? Гладишь? Гм… что это за брюки… – Понимаешь… – смущенно затараторила Рита. – У нас гости. К тебе студент пришел. Я стала угощать его чаем и облила. – Ну-с, что там за студент? Музей хотел метнуться в сторону, но не успел. В дверях появилась широкополая соломенная шляпа Свирько. Отличник машинально вытянул руки по швам. Дмитрий Дмитриевич растерялся. Видно, он ожидал чего угодно, но не такой картины: перед ним с маслеными губами, в его халате и тапках стоял отличник Петр Музей. – Вы извините, Дмитрий Дмитриевич… – промямлил Петр, заливаясь краской. – Я приехал… поговорить, а вас нет… Я вам книгу привез. «Теорию трактора». Стал пить чай, и вот… – Ничего… ничего, – сказал Свирько. – Вот и готово. Петр, одевайся. Как же ты, папулька, забыл про этого… мотыля, а? Сколько раз тебе говорила: проверь все. Ты даже удочки забывал. – Ничего… ничего… – повторил декан. – Бывает… Свирько присел за стол и, не снимая шляпы, принялся отхлебывать из чашки Музея. Очевидно, он никак не мог прийти в себя. – Я, Дмитрий Дмитриевич, другой раз зайду… – сказал Петр. – Сейчас вам некогда. – Ага… заходи… заходи… ничего… Отличник вышел в коридор и там переоделся. – До свиданья, – вежливо попрощался он. – Книга, Дмитрий Дмитриевич, на столе. – До свиданья, минуточку, я провожу… Свирько вышел в коридор. Рита убирала со стола. – Вы уж извините, – сказал Петр Музей. – Ничего, ничего, о чем речь… – До свиданья, Маргарита Николаевна! – До свиданья, Петя. Заходи! – Вы завтра в институте будете, Дмитрий Дмитриевич? Я к вам зайду… – Заходи, заходи… Музей открыл дверь и сделал шаг на лестничную клетку. Сильный удар обрушился ему на спину. Музей испуганно оглянулся. Сзади стоял Дмитрий Дмитриевич с огромным болотным сапогом. – Что?.. – спросил Петр, ничего не понимая. – Заходи, – сказал декан ласково и огрел Музея второй раз. – Но… Свирько замахнулся опять. Тут Петр наконец сориентировался и бросился вниз. Декан побежал следом. На втором этаже Свирько догнал отличника и еще раз ударил его сапогом по голове. – Кот проклятый! Отличник вылетел из подъезда. На улице мерцали звезды. Старушки со своими колясками еще сидели в синем свете фонаря. Они с любопытством уставились на взъерошенного человека, выбежавшего из дома. Музей остановился, тяжело дыша. В его груди стал медленно разгораться гнев. – Ах, гад… Значит, так… Значит, вот ты какой… Отличник выдернул из ограждения клумбы кусок кирпича, высчитал окно декана и запустил туда изо всей силы. Кирпич ударился в стену третьего этажа и рассыпался на мелкие осколки. Старушки всполошились. – Ты что же это делаешь? – загалдели они. – Хулиган! Залил глазищи! Савелич! Савелич! Из-за угла выдвинулся дворник с метлой. – Савелич! Это что ж он делает, а? Вытаращил свои пьяные зенки, схватил кирпич да как ахнет в дом. А тут малышата! – Выпил – так иди себе, иди, – заговорил дворник, напирая на Музея метлой. – Иди себе, а не буянь. А то дружина набежит, заберут, бумагу составят, пятнадцать суток начислят. Иди себе, гражданин, иди! Музей побрел со двора. – Какой гад, а? – шептал он. – Драться сапогом… Котом обозвал… А еще декан… Вот пойду к ректору и пожалуюсь… Или лучше я его подстерегу на рыбалке… Надо узнать, куда он ездит… Надеть маску да палкой по шляпе… палкой… Отличник стал строить планы мести, и ему немного полегчало. Однако вскоре его мысли перешли на проваленный экзамен. Музей снова впал в отчаяние. Еще вчера все было так хорошо… А сегодня «неуд» по механизации сельскохозяйственных ферм, декан избил его сапогом… И главное, все это совершенно неожиданно, нелепо и необъяснимо. Может, он рехнулся? Петр Музей брел по тротуару, бормоча и потирая ушибленный сапогом затылок. Через несколько дней Петру предстояло сдавать второй экзамен, а идти готовиться у него не было сил. Вечер был синий, теплый. С бульвара доносился запах маттиол. Осторожно, позванивая и сыпля белыми искрами, ехали новенькие красные, как игрушечные, трамваи. Стайка девчонок возле афишной тумбы ела мороженое и исподтишка подсмеивалась над прохожими. – Вот идет заученный совсем. Наверно, студент, – хихикнула одна, показывая на Музея. – Ученый – заученный, крученый – закрученный. Хи-хи-хи! – сочинила вторая. – Спина в муке! – Хи-хи-хи! – А нос красивый! – Студент, у тебя нос красивый! – Ха-ха-ха! Хи-хи-хи! Трое в серых пиджаках, старательно загораживаясь широкими спинами, мучили низкий облупившийся автомат «Газводы». Автомат слабо охал, бормотал и оплывал широкой черной лужей. Музей машинально остановился и стал смотреть, как один из троих ловко, с ювелирной точностью наливал в граненый стакан водку. Трое в серых пиджаках посмотрели на Музея, довели дело до конца, закусили огурцом и молча разошлись в разные стороны. «Напьюсь!» – подумал Музей. В магазине напротив он купил бутылку водки, сто граммов пряников и вернулся к автомату. Загородившись спиной, как это делали те, Петр налил почти полный стакан водки, сунул бутылку опять в карман и поднес стакан ко рту. Рядом остановилась молодая женщина с девочкой. – Мама, я хочу чистой! – Зачем тебе чистая? Чистая плохая. Пей сладенькую. – А дядя пьет! Музей, закрыв глаза, хватил из стакана. Цепкая сильная клешня сжала ему горло, кипящая жидкость обожгла рот и внутренности. Петр стоял, выпучив глаза, и делал судорожные глотательные движения. Водка лилась назад изо рта и носа. – Вот видишь, Мариночка, я же говорила, что чистая – бяка, – сказала молодая мама. – Это потому, что дяде не лезет. Ты, дядя, когда не лезет – не пей. Когда мне кисель не лезет, я никогда не пью. – Извините, – пробормотал Музей. – Я вымою стакан… – Ничего, я сама вымою. Музей отошел и оглянулся. Девочка пила воду, а мать смотрела ему вслед. По дороге домой Петр купил три бутылки пива и напился пивом. Пьяный Петр Музей оказался неоригинальным. Как и все пьяные в общежитии, он приставал к коту, который грелся в кубовой возле титана, плакал и не мог устоять перед соблазном – стянул кипящий чайник тети Дуси. До начала переэкзаменовки оставалось три часа. Петр Музей лихорадочно листал учебник. Все было вроде бы хорошо знакомо, но иногда в памяти наступали провалы. Такое случалось с ним и раньше от волнения. Сзади Петру передали записку: «Приходи в коридор перед кафедрой ботаники. Третий фикус. Очень важно». Подписи не было. Почерк женский. Отличник захватил с собой учебник и пошел на кафедру ботаники. Кафедра располагалась на четвертом, самом последнем этаже. Эта часть была самой красивой в институте. Под стеклянной крышей в больших дубовых кадках росли диковинные цветы, было чисто и тихо. Третий фикус стоял в самом конце коридора. Собственно говоря, это был не фикус в обычном комнатном варианте, а настоящее развесистое дерево, под кроной которого можно было легко спрятаться (что и делали парочки по вечерам). За фикусом у окна Петр увидел Риту. Та сделала ему знак не разговаривать громко. – Тебя никто не видел? – Нет. – Делю очень плохо. Знаешь, какой вчера был скандал! – Он что, рехнулся? – Он нашел в комнате твой блокнот, зажим и решил, что ты – мой любовник! – Рита рассмеялась. На ней было легкое платье с глубоким вырезом на груди. – Хоть бы правда было, не так обидно. Ха-ха-ха! – Ничего не вижу смешного. Как у вас очутился мой блокнот? – Нашел на речке один мой знакомый. Мы по нему повторяем формулы. Сильнейший блокнот. Я хотела тебе его отдать, да он куда-то девался. Оказывается, его Свирько стащил. Собирал улики против тебя. Ха-ха-ха! Но блокнот еще куда ни шло, а вот зажим с буквами ПМ… Это значит, ты раздевался. Вот умора! Откуда он взялся, понятия не имею. А я смотрю – целую неделю дуется, фыркает, косится. Но видно, он еще сомневался, а когда застал тебя в своих тапках и халате… Вчера всю ночь скандалил. Бегает с этим дурацким сапогом и скандалит. Он тебя больно ударил? – Я это дело так не оставлю. Пойду сейчас к ректору. – Ну и что? – Он мне «неуд» поставил и бил сапогом. Его за это с работы снимут. – Жди. Над тобой весь институт будет потешаться – вот и все. – Отелло чертов! – Куда там Отелло! Он шпионит за каждым моим шагом. Если он сейчас увидит нас, сапогом ты уже не отделаешься. Музей оглянулся. Коридор был пуст. – Что же мне делать? – Стать моим любовником. Это единственный выход. Ха-ха-ха! Хоть не зря страдать будешь. Он теперь от тебя не отстанет до самой смерти. – Он мне поставил «неуд». – Вчера он сказал, что аспирантуры тебе не видать, как своих ушей. – Вот гад! – Но! Но! Не забывай. Все-таки он мой муж. – Если и сейчас он мне поставит «неуд», я пойду к ректору и все расскажу. – Да брось ты! Подумаешь – «неуд»! Давай я тебя поцелую, и махнем в кино! – У тебя вечно на уме одни шуточки… – Нет, серьезно! Теперь все равно тебе никто не поверит, что мы не целуемся. – Рита быстро обняла за шею Музея и поцеловала отличника в щеку. Петр вырвался и побежал. В конце коридора он перешел на шаг и оглянулся. Рита смеялась, очень довольная. – Я буду в читалке до пяти! – крикнула она. В приемной ректора было очень тихо. По ковру от шкафа к шкафу бесшумно скользила секретарша, бесшумно перемещалась в огромных, почти до потолка, часах плоская золотая тарелка маятника. Двойные, обитые черной кожей двери не пропускали из коридора ни звука, хотя там вовсю бушевал перерыв. И только из крошечной, расположенной очень высоко форточки доносилось чириканье воробья. У Петра было такое ощущение, будто он нырнул с шумного берега в глубокий стоячий омут. Приемный день у ректора был лишь послезавтра, и в списке значилось уже девятнадцать человек, но у Петра Музея был такой жалкий, растерянный вид, что секретарша внимательно посмотрела на него, сходила к ректору и сказала, что ректор примет его сегодня, но не раньше, чем через час. Весь этот час Петр просидел на краешке глубокого кожаного кресла, одного из десяти стоявших в ряд напротив двери в кабинет. Время от времени в приемную заходили люди, шептались с секретаршей, некоторые уходили, а некоторые садились в кресла и утопали в них по самый затылок. Петр Музей заготовил страстную речь. Он решил во всех подробностях рассказать ректору об этой некрасивой и несправедливой истории, о моральном облике декана, который мстит лишь по одному подозрению, о том, что он только что второй раз сдавал «Механизацию» и второй раз Свирько поставил ему «неуд». Конечно, он отвечал неважно, об этом надо сказать честно, но нельзя отвечать хорошо, когда знаешь, что экзаменатор радуется каждому твоему промаху и придирается к каждому слову. Но все же твердый «уд» он заработал. Пусть ректор назначит ему третью переэкзаменовку в присутствии комиссии, и тогда все увидят подлость декана. Один на один он больше сдавать не намерен. Над дверью тихо звякнуло, словно кто-то слегка дотронулся карандашом до колокольчика, и секретарша проскользнула в дверь. Маленькая, седенькая, она в этот момент очень походила на мышку, убежавшую в норку по своим делам. – Пожалуйста… Дверь мягко отворилась, потом неслышно закрылась, потом отворилась вторая дверь, и Петр Музей очутился в длинном огромном помещении. Здесь было еще тише, чем в приемной. В дальнем конце отличник увидел маленький полированный стол и маленького седенького старичка, очень похожего на секретаршу, словно это были брат и сестра. – Проходите, молодой человек. От дверей до стола тянулась зеленая ковровая дорожка. Петр пошел по ней, стараясь идти непринужденно, но ноги его невольно печатали шаг, как на параде. – Садитесь. Я вас слушаю. Первая фраза у Петра была заготовлена такая: «Вчера декан Свирько избил меня сапогом». Чтобы ошеломить ректора и заставить его слушать. – Вчера… понимаете… – начал Музей, но тут на белом телефонном аппарате запрыгал красный язычок пламени и послышалось низкое глухое гудение. – Да… Да, просил… Нет? Тогда соедините, пожалуйста, с замминистра. Никанор Алексеевич? Читов. Да. По поводу. Да. В том же самом положении. По крайней мере миллион. Меньше не стоит и мараться. Нет, нет… Я это дело не брошу. Если на следующий год не включите в смету… Войдем в ЦК… Да… Это мое последнее слово. Ректор положил трубку и несколько секунд отрешенно смотрел на Музея. – Так я вас слушаю… – Вчера декан Свирько… сапогом, – забормотал Петр И вдруг понял всю нелепость этой фразы здесь, в этом кабинете… – Что? – Моя фамилия Музей… я отличник… Вернее, был им… – Петр попытался улыбнуться. – Мне уже два раза доцент Свирько ставит «неуд»… по-моему, не справедливо… – Кто? – Доцент Свирько… по «Механизации животноводческих ферм»… Я бы хотел в присутствии комиссии… Я всегда учился только на «отлично»… Я сам вырос в селе и люблю механизацию ферм. – Музей и сам не знал, зачем сказал последнюю фразу. Ректор снял трубку, нажал белый клавиш. – Соедините с доцентом Свирько. Минута прошла в молчании. Ректор подписывал какие-то бумаги. – По-моему, он меня в чем-то подозревает… Запрыгал огонек. – Да… Вы один принимаете экзамен? Я же вас просил, Дмитрий Дмитриевич… И был приказ. Разве трудно взять преподавателя с кафедры? Это всегда приводит к жалобам. Кто, кто… За эту неделю в институте уже третий случай. Ваша фамилия? – Музей. – Музей… Возьмите преподавателя… Это меня не касается… Любит, не любит девушек… На то он и молодой, чтобы любить… Лишь бы знал предмет… Так вот… да… послушайте, что я вам говорю… Возьмите преподавателя с кафедры… ну лаборанта… пожалуйста… и примите у него третий раз. Да. Вот так. Ректор положил трубку. – У вас все? – Все, – пробормотал Петр. – Спасибо. До свиданья. – До свиданья. И не увлекайтесь девушками в экзаменационный период. – Вот гад, – бормотал Петр, идя домой, – наклепал… девушками увлекаюсь… Какой негодяй… на все идет… Теперь он меня съест с потрохами. Напрасно я, наверно, пошел к ректору… По дороге в общежитие Петр остыл и окончательно пал духом. Безусловно, визит к ректору был ошибкой. Если раньше еще как-то можно было доказать, что он не любовник, то теперь Свирько будет мстить с удвоенной энергией. Возьмет на экзамен своего человека, придерется к чепухе, поставит третий раз «неуд», и тогда уж ничем не докажешь. Плакала стипендия… да и вообще… От горьких мыслей у Петра на душе стало так скверно, как никогда еще не было в жизни. |
||
|