"Племянник гипнотизера" - читать интересную книгу автора (Дубровин Евгений Пантелеевич)IVСкиф валялся на кровати и решал важную проблему: как на пятьдесят восемь копеек прожить оставшиеся до стипендии два дня? Было несколько вариантов, но они все неизменно состояли из хамсы, хлеба и чая. Мотиков в этом вопросе был плохим советчиком. – Пошли срубим по три порции гречневой каши, – предлагал он, – а там будь что будет. – Если взять кило хамсы – пятьдесят копеек, – бормотал Скиф, уставясь в потолок, – полбуханки хлеба – семь копеек, то остается еще копейка НЗ… Если полкило хамсы… Тогда можно взять две буханки хлеба… и пять копеек НЗ… – Попросим полить побольше подливой, – гнул свое Мотиков. – Получится почти суп. Знаешь, как вкусно. Когда я был на сборах в Минске… – Суп… врезать бы тебе по толстой шее. Зачем ты вчера сожрал три шашлыка? – Они шипели и луком пахли, – оправдывался чемпион – Съел и даже не наелся. – «Шипели», «луком пахли!» – Скиф вскочил с кровати и заметался по комнате. – Надо думать головой, а не животом! Почему ты еще не сожрал эскалоп? А? Почему ты не сожрал эскалоп? – Не говори про эскалоп, – попросил Мотиков. – Пахнет чем-то, – вдруг остановился Скиф, принюхиваясь в сторону окна. – Какой-то гад жарит сало. Откуда оно взялось? Вчера сам прочистил все тумбочки. Это где-то наверху… Сейчас он у меня расколется. Готовь желудок, Мотя. – Он у меня… всегда готов… Скиф открыл дверь и столкнулся с Петром Музеем. От Петра Музея пахло жареным салом. – Здорово, ребята, – сказал отличник весело. – Пошли ко мне. Мать приехала. Закусим чем колхоз послал. – Вообще-то мы только что пообедали. Взял отбивную, а там одно сало. Пришлось заменить на эскалоп. – Скиф погладил впалый живот. – Но за компанию… – Трепач… всегда трепач… – Мотиков, бормоча, уже натягивал брюки. – Шагу без трепа не может… – Что ты сказал, Мотя? – Я говорю, что надо уважить человека. – Ты прав, Мотя. Ты прав, как всегда… Через минуту все трое уже сидели за столом в комнате Музея. Стол был уставлен банками, баночками, свертками, сверточками, бутылками с маслом, медом, самогоном. На электрической плитке в углу корчилось и отчаянно шипело сало. Возле сковородки хлопотала полная, модно одетая мать Петра Музея. – А грибочков не хотите? – говорила она. – Собственного изготовления. Маслята. Не смотрите, что они такие зеленые. Я туда смородинового листу положила. Лесом так и пахнут. Отведайте. Вы картошку какую любите? Жареную или цельную, вареную, обжаренную в сале? – В сале… – прохрипел Мотиков. – А холодца не желаете? Свеженький, только вчера сготовила. – Желаем… – Петр, что же ты сидишь? Налей ребятам пока по стаканчику. Первачок-то из меду. Вскоре Скиф и Мотиков опустошали стол вокруг себя, вполуха слушая, что говорила мать Петра Музея. – Мне про вас сынок рассказывал, как вы его от этого изверга спасли. Прямо и не знаю, как вас, товарищ Скифин, и благодарить… Столько вы из-за моего перенатерпелись… Это надо же – неделю в шалаше прожить… Я вам нейлоновую рубашку подарю! У вас есть нейлоновая рубашка? Ну как же… Скоро выпускной вечер… Мать Петра побежала к вместительному саквояжу, порылась и принесла Скифу белую нейлоновую рубашку. – Наденьте. – Что вы… Не знаю, как вас… – Марья Николаевна. – Мне неловко… такая дорогая вещь… – Здоровье, мой милый, дороже всех вещей! Вы своим здоровьем рисковали, когда в шалаше сидели! Племянник гипнотизера вытер руки о штаны и надел нейлоновую рубашку. – Вам идет при вашем светлом волосе. – Слишком тонкая. Все видно, – завистливо сказал Мотиков. – Я бы и вам подарила, но такого размера нет. – Можно из двух одну сшить, – намекнул чемпион. – Мам, да садись ты! – крикнул Петр. – Все хлопочешь да хлопочешь. Давай лучше выпьем за защиту! Инженеры теперь… – Инженеры… – проворчала Марья Николаевна, присаживаясь на стул и берясь за стаканчик с самогоном. – Всю жизнь навоз из-под коров вычищать. Мать чистила, отец чистил, и теперь вот сын будет чистить. Для того я тебя учила, что ли? Лучше всех в классе был. Задачки, как орехи, щелкал. Учителя не нахвалятся. Каждый день мне говорили: умный, талантливый. – Мама! – А то неправда, что ли? Знакомый у нас есть – с отцом вместе воевал. Хоть сейчас, говорит, в научный институт его устрою. Скажите, Саша, вот вы умный человек, неужели никак нельзя от этого колхоза отвертеться? Мать Петра Музея бросила вилку и заплакала: – Ничего для своего сыночка не пожалею… Последнее отдам. – Мама! – Вы бы придумали что, Саша… Вы такой ловкий, быстрый… Хватка у вас… Вот сейчас, смотрю, сидите, а глаза так и вертятся, руки так и ходят… А мой такой, прости меня грешную, такой телок! – Мама! Если вы не перестанете, я сейчас уйду! – Что, неправду я говорю?! Тебе кто хошь на голову сядет! Помнишь, Игнатка книгу в школе спер, а на тебя свалил? Если бы не я… Музей вышел, хлопнув дверью. Марья Николаевна вытерла слезы платочком. – Я вам, Саша, скажу: живем мы, слава богу, в достатке. Огород и сад у нас хороший, у самой речки, да и хозяйство держим. Так что… – Тут никто не поможет, – сказал Скиф, уплетая печеночный паштет. – Без открепления нашего брата, схишника, нигде не принимают. – А где его можно достать, открепление это? – В колхозе, куда направили. Это такая справка: мол, в хозяйстве таком-то инженер такой-то не требуется. Только кто же ее даст – эту справку? – А вы бы, Саша, могли достать? – Мне она не нужна. – Он все может, – сказал Мотиков с набитым холодцом ртом. – Один раз он девкой оделся. Точка в точку. Сашка Скиф наелся, откинулся на спинку стула и принялся философствовать: – Сделать все можно, надо только голову иметь. Вот хотя бы с этим откреплением. Все, кто хочет его иметь, рассуждают как? Дескать, чем ближе к городу колхоз, тем больше там специалистов, а значит, и легче получить открепление. – Он ее хвать, а там листья! – вдруг заржал чемпион. – Милашка-утопленник! – Да… Помолчи, Мотя… А того не понимают, что аппетит приходит во время еды. Есть у него один инженер, так давай ему еще второго – в бригаду. Представляете? Он за откреплением, бедняга, приехал, а его – в бригаду! Ха-ха-ха! – Га-га-га! – поддержал чемпион. – Он ее чмок – а там глина. – А как бы вы, Сашенька, сделали? Что же вы ничего не едите? Леща хотя бы подрали. Смотрите, какой жирный. Домашний. – Марья Николаевна пододвинула племяннику гипнотизера толстого леща. Сашка посмотрел его на свет. – Жирный, гад. – Ага, весь светится. – Если не возражаете, я возьму его с собой. – Пожалуйста, пожалуйста! – Как бы я сделал? Я бы, наоборот, забрался в самую глухомань, где они инженера-то и в глаза не видели. Чтобы они на цыпочках передо мной. Чтобы с перепугу за ревизора приняли. Только пыжиковая шапка нужна и портфель… Прошелся бы по усадьбе, пересчитал сеялки – и с места в карьер: «Ты почему, такой-сякой, разэдакий, их не смазал и на колодки не поставил? Почему их пятнадцать, а было с осени двадцать три? Куда дел? Пропил? Под суд пойдешь!». И таким макаром про плуги, про тракторы. На председателе лица нет, а ему тут акты всякие на подпись, среди них и открепление. Буквы у него в глазах прыгают, рука дрожит. Чирк, чирк, шлеп, шлеп – и готово! Еще и самогончиком на дорожку угостит… Есть и другие способы. Например, припадочным прикинуться. Вы любите припадочных? – Боже упаси! – Их никто не любит. В этом-то все и дело. – Ох, Сашенька! – запричитала мать Петра. – Моему бы такой характер! А то сапун-сапуном. Упустит такое место! Помогли бы вы нам, Сашенька. Христом-богом прошу! Поезжайте с ним! Я и дорогу оплачу и шапку… эту самую… куплю. – И портфель нужен, – напомнил Мотиков. – Портфель, господи! Я последнее отдам, лишь бы сына по-человечески устроить! А когда Петя в институте обживется, он вас к себе возьмет. – Нам это не нужно, – захмелевший Сашка Скиф небрежно раскачивался на стуле. – Мы люди простые. Мы хоть где работать можем, не пропадем. Разве правда с Петром съездить, а, Мотя? Как ты считаешь? – Ага! И я с вами! Мне тоже открепление нужно. Я в цирке хочу работать! – Можно прокатиться для интересу. А то в самом деле пропадет великий ученый. Давай подъемные и командировочные, Марья Николаевна. – Господи! – засуетилась мать Петра Музея. Кастрюля с картошкой выпала из ее рук. – Сыночек ты мой дорогой! Да как же мне отблагодарить тебя? Хочешь, мы телку тебе подарим? Хорошая телка, сентиментальная. – Телку? – опешил Скиф. – Всю жизнь мечтал о телке. Зато Мотиков не растерялся. – Мы ее возьмем с собой, – сказал он. – Будем ехать и есть. На три дня хватит. Выезд решили не откладывать. Сашка Скиф ходил с озабоченным видом. Он думал. Думал племянник гипнотизера два дня и две ночи, а на третьи сутки сказал: – Нужна подержанная милицейская форма, кобура, две рваные фуфайки, две блатные кепочки с пуговками, остальное – по вдохновению. – Кобура с пистолетом аль без пистолета? – деловито осведомилась Марья Николаевна. – А то у меня милиционер знакомый есть. Я и ружье могу достать. – Обойдемся и кобурой. Фуфайки бы только порваней. – Господи! Аль у меня на новые денег нет? Может, вам по?льта купить? Скиф нахмурился. – Доставайте, Марья Николаевна, то, что я сказал. – Ах, извини, сынок! Все сделаем в наилучшем виде, – испугалась мать Музея. – Хочешь как покрасивше… Петр недоумевал, зачем Скифу потребовался этот маскарад, но расспрашивать не решился. Мотиков же верил своему шефу слепо. Все приготовления проходили в тайне. Однако вечером, накануне отъезда, Скифа встретил Алик Циавили и стал подмигивать и грозить пальцем. – Знаем… все знаем… – Что ты знаешь? – Скиф уставился на курсового донжуана испепеляющим взглядом. – Все… Ай да скифы, ай да жучки-светлячки… – Ты что, совсем заболел? – Племянник гипнотизера хотел пройти мимо, но Циавили загородил ему дорогу. – Слышь, будь другом… У меня сейчас такой серьезный роман заварился… а они направили на Колыму. Вся жизнь кувырком. – А я тут при чем? – Возьми с собой. – Куда? В колхоз? Чего-чего, а колхозов кругом навалом. Выбирай любой. – Знаем… все знаем… – Ну и молодец. Знание – сила. Но отвязаться от донжуана оказалось не так-то легко. Он приставал к скифам, скребся в дверь и лез в окно. – Жучки вы, – ныл он. – Только для себя. А что товарища на Колыму ссылают накануне свадьбы, им наплевать. Возьмите с собой… В долгу не останусь… Я вас с такими девочками познакомлю… Циавили надоедал до тех пор, пока чемпион не рассвирепел. Мотиков выскочил из комнаты в одном трико, загнал щуплого донжуана в угол и стал его кидать через себя, отрабатывая прием классической борьбы. Алик дрыгал ногами и руками, как тряпичная кукла, но, закаленный в битвах за прекрасный пол, не падал духом. – Все равно… знаем… Ой! Куда кидаешь на подоконник! Знаем… все знаем… Наконец чемпиону надоело, он плюнул и, показав красному, потному донжуану огромный кулак, пошел спать. … Состав оказался полупустым. Ехали в основном рыбаки, дачники, рабочие из третьей смены. Вагоны, видно, после жарких отпускных дней побывали в ремонте, и теперь сверкали яркой краской и едко пахли пластиком. Тяжелые громоздкие полки были выброшены, вместо них красовались откидные мягкие кресла, как в самолете. Скифы расположились возле окон, завалив вещами противоположные сиденья. Очутившись в вагоне, Мотиков заволновался. Он то и дело развязывал рюкзак с общественными запасами питания, заглядывал в него и вздыхал. – Колбасы… мало, – бормотал чемпион. – И сала всего два кило взяли… Саш, дай рубль, там «Частик в томате» продается… – Хорош и без частика. Ты что, зимовать собрался? – оборвал Скиф. – Послезавтра дома будем. – Зимовать… Тут и на один обед не хватит. За окном, топоча, пробежал железнодорожник с флажками; забубнил что-то радиорепродуктор, где-то зашипело. – Скорей, скорей, заходи, – кондуктор подтолкнул в вагон чемпиона, который висел на подножке, колеблясь, бежать ему за частиком или нет. Поезд дернулся и пошел, набирая скорость, сначала в лабиринте составов, вагонов, платформ, тупиков с зелеными брустверами, потом замелькали домики пригородов, окруженные уже желтеющими садами, и вдруг вознеслось в небо и поплыло, поворачиваясь вслед за составом, гигантское обзорное колесо, похожее скорее на знамение свыше, чем на творение рук человеческих. Вскоре город вместе с колесом, разрушенными церквами на холмах, тихой открытой речкой, над которой посреди луга нелепо выгнулся кошачьей спиной железнодорожный мост, семафорами, светофорами, букашками-автобусами внизу (так и хотелось посадить их на ладонь и спеть: «Божья коровка, полети на небко, там твои детки кушают конфетки»), шлейфом дыма, тянущимся от семи труб электростанции, похожей на крейсер «Аврора», растворился в дымке, и пошли леса, короткие платформы с названиями «Осиновка», «Земляничная»… По вагону гулял пропитанный запахами ранней осени ветерок, бегали солнечные зайчики. На коротких стоянках залезали старички с кошелками, врывалась шумливая ребятня с удочками. Скифы притихли, встав у окон. Уже давно каждому из них не выпадало вот такое лесное бегущее утро. Первым стряхнул с себя колдовство Сашка Скиф. – Тэк-с, – сказал он, вытаскивая из заднего кармана брюк сложенную вчетверо карту. – Хватит баклуши бить. Давайте решать, куда направим свои стопы! – Как? – удивился Музей. – Ты даже не знаешь, куда мы едем? – В этом-то все и дело. Просто мне всегда нравился этот поезд: не надо карабкаться по полкам, дрыхни хоть до самого Харькова. Можно сойти вот здесь. Станция узловая, значит, пиво в буфете есть. Вокруг уйма колхозов. Ты смотри, прямо удивительно – одни колхозы. «Красный партизан», «Верный путь», «Первая пятилетка». Поехали в «Первую пятилетку», братва. У нее романтическая конфигурация: похоже на сердце, пронзенное рекой. – Что ты придумал? – спросил долго крепившийся Петр. – Зачем нам милицейская форма? С ней можно так подзалететь… – В этом-то все дело. – Скиф продолжал рассматривать карту. – Все продумано. План такой, что никто не устоит. – Лучше утопленника? – спросил Мотиков. – В этом-то, Мотя, и все дело. Ты видел, Мотя, как дети идут на первомайскую демонстрацию? В белых платьицах, жуют мороженое и несут флажки. – Ага, видел, – сказал чемпион. – Идут, а флажки так и трещат по ветру, так и трещат. Так вот, Мотя, послезавтра вы будете идти по проспекту Революции, выставив свои открепления, и будете смеяться, как дети. – Я сразу в цирк пойду. – Не смею задерживать вас, товарищ Поддубный, только не забудьте перед тем, как уйти, поставить Александру Скифину бутылку «Рижского» пива. – Я десять поставлю. – Спасибо, Мотя. – И все-таки, Саша, – сказал Петр Музей, – нам бы хотелось знать, в чем суть твоего замысла. Надо морально подготовиться. Племянник гипнотизера сложил карту. – Двинем в «Первую пятилетку». Очень красивая конфигурация. И от станции далеко. Наверно, непуганный край… Значит, вы хотите знать, в чем суть замысла? А, Мотя? Ты тоже хочешь знать, в чем суть замысла? – Нет. Я тебе и так верю. – Спасибо, Мотя. Я никогда не сомневался в твоей преданности. И все же Петр прав, требуя раскрытия замысла: надо знать, на что идешь. Особенно когда операция намечается с привлечением милицейской формы. Замысел очень прост, абсолютно безо всякого риска, без погони, масок и стрельбы. Приходим, разговариваем с председателем, он подписывает нам открепления, и мы возвращаемся домой. Без волокиты, нервотрепки и унижения. – А шинель зачем? – В этом-то все и дело. Шинель, Петя, пусть тебя не беспокоит. Все пройдет как по маслу. Можете засечь по часам. Операция не займет и пятнадцати минут. А суть дела, ребята, я вам расскажу в лесной полосе возле колхоза. Нам обязательно нужна лесная полоса. Раньше вам знать не надо. Будете волноваться, нервничать. Мотиков вдруг развеселился. – Лесная полоса! Га-га-га! Шалаш! Га-га-га! Утопленник! Я знаю – он оденется милиционером, придет ночью: «Руки вверх! Давай открепление!» Га-г-а-га! Чемпион еще не кончил смеяться, когда в вагоне появился Алик Циавили, волоча хозяйственную сумку и красный зонт. За Аликом шла Рита. – Я так и знал, что они здесь! – радостно завопил курсовой донжуан и стал грозить пальцем. – Знаем! Мы все знаем! У скифов был такой вид, как будто во время списывания их внезапно схватили за шиворот. – Я всю ночь в кустах пролежал, – сообщил Алик Циавили. – Все равно, думаю, выслежу этих жучков. Ну и жучки! Потихоньку выбрались чуть свет – и на поезд!.. – Здравствуйте, мальчики, – Рита села рядом с Петром. – А я тоже решила взять открепление. Вы знаете новость? Мы с Аликом женимся. Не верите? Алик, покажем им черновик. Циавили засиял и вытащил помятую бумажку. «В народный Загс, – прочел он торжественным голосом. – Прошу Вас зарегистрировать нас, так как мы решили пожениться». Скиф быстро вырвал бумажку и выбросил ее в окно. – Идиот, – прошипел племянник гипнотизера. – Ты что к нам привязался? Я спрашиваю, ты чего к нам привязался? – Но мы решили пожениться… И нам надо открепиться… Иначе Колыма… – А нам какое дело? Ты чего к нам привязался? Мотя, чего он к нам привязался? Ты же сказал ему, чтобы он к нам больше не лез? – Сказал, – прохрипел чемпион, начиная багроветь. Донжуан отбежал в сторону. – Я всю ночь в кустах пролежал! У меня шея не гнется. Сделаюсь инвалидом – сами будете отвечать. – Мотя, ну чего он к нам привязался? – Ых! Ых! – привстал чемпион. – У меня шея не гнется! – Сейчас мы ее согнем! Ых! Ых! – Подождите, мальчики, он не виноват. Это я его уговорила. Мы вам мешать не будем. Просто куда вы, туда и мы. Ну, пожалуйста, Саша… Я вас очень прошу… Мы уже сняли квартиру… Алика берут сапожным мастером… Я устраиваюсь в театр… Ну возьмите, Саша, вам же это ничего не стоит. А? Ну дай я тебя поцелую. Ты такой добрый, славный. Тебя так все любят в институте. Дай я тебя поцелую. При всех своих достоинствах Сашка обладал одним крупным недостатком: он любил грубую лесть. – Ну черт с вами, – проворчал племянник гипнотизера. – Только слушаться меня во всем. Во-первых, жениху придется сделать себе прическу «ноль». Циавили ахнул и невольно схватился за свою прилизанную, набриолиненную шевелюру. – Это для того, чтобы его не лизали коровы, – объяснил Сашка Скиф. – А то еще отравятся. – Коровы… – А ты что думал? Мы едем в колхоз, а в колхозе водятся коровы. Не слышал? |
||
|