"Племянник гипнотизера" - читать интересную книгу автора (Дубровин Евгений Пантелеевич)IПереодевались в лесной полосе. Вдалеке, под бугром, уже виднелось село: словно небрежно рассыпанная горсть белых кубиков. Село было не очень большое, в желтых садах. Одно крыло примыкало к низкому лесу, очевидно, разросшемуся из балки, другое подступало к запутавшейся в камышах речке. Туда спускалось красное, похожее на раскаленный и расплющенный в кузне медный таз солнце. – Шевелись! Мотя, чего ты топчешься, как слон! Придем ночью, – подгонял Скиф. – Трещит, – жаловался чемпион, натягивая на богатырские плечи рваную фуфайку. – Черт! Правый бок у тебя совсем новый! Потаскай его по кустам! Чемпион стянул фуфайку и принялся мутузить боярышник. Рита на скорую руку подшивала милицейскую шинель. Петр Музей, одетый в подержанную форму старшины милиции, расстроенный, приставал к Скифу: – Не буду я милиционером! Не буду, и все! Ты же сам хотел! – Рад бы в рай, да морда не пускает. Видел, какой я в форме? На переодетую гориллу похож. Думаешь, мне приятно быть хулиганом? Я бы с удовольствием в милицейской форме покрасовался. – Пусть тогда Циавили. – Ты прирожденный милиционер. Хоть на Доску почета вешай. – Правда, Петя, тебе очень идет эта форма. Такой благородный вид… – поддержала Рита. – Фуражка слишком большая… Болтается… – Подложи газету. – Не буду я милиционером! – Петр Музей зашвырнул в кусты фуражку. – И вообще не нравится мне это дело. Можем так погореть! – Боишься – уходи. Я никого здесь не держу, – заявил Сашка Скиф. – Я думал, что-нибудь простое, а тут целый водевиль. Если разоблачат, пятнадцатью сутками не отделаешься. Скиф одернул на себе фуфайку, полюбовался рваными рукавами. – В этом-то все и дело. Дело сугубо добровольное. Не нравится – уезжай. – Да, не нравится… Лучше просто прийти и попросить… – Может, еще кому не нравится? – Шкода – блеск, – закричала Рита. – Я им такую Марго-самогонщицу сыграю – Шекспира не захотят. – Волосы жалко, – сказал Циавили, поглаживая остриженную под «ноль» голову. – Полгода отращивать надо. Скиф заставил донжуана вываляться в пыли, и теперь, остриженный и грязный, бывший пижон имел бледный вид. – Волосы им жалко! – Скиф вскочил и стал расхаживать по посадке. – В фуфайках драных стыдно. В форме милицейской боязно. Так брали бы чемоданчики, гитары – и за романтикой на Колыму. А? Воротите носики? Вам хочется, чтобы открепление прямо в постельку принесли? Хочется? Ах, вот оно что! Тогда конечно. Тогда идите ложитесь в постельки и ждите. Упоминание про Колыму сразу изменило настроение. Петр полез искать фуражку. – Я вообще говорю… Я про то, что милиционером надо быть тебе. У меня не получится… Вдруг он потребует документы? Что я ему скажу? Ты-то выкрутишься… – А ты веди себя так, чтобы он не потребовал. Если будешь вести себя естественно, нормальному человеку никогда не взбредет в голову требовать у милиционера документы. Мотя, ты смог бы потребовать у милиционера документы? – Нет, – чемпион даже замотал голой, похожей на несозревшую тыкву, головой. – Я их боюсь. – Я не знаю уголовного кодекса… – А кто его знает? Думаешь, они? Кодекс знает прокурор. Я же не говорю тебе – оденься прокурором. Ну ладно, теперь уже поздно болтать. Все острижены, кроме тебя и Марго. Пошли, ребята, солнце уже почти село. Командуй, старшина. Петр Музей направил сползавшую фуражку и крикнул фальцетом: – Вставай! Пошли! Скиф поморщился: – Не так… Разлеглись, вашу бабушку-распрабабушку! В шеренгу становись! – рявкул племянник гипнотизера. Скифы выстроились в затылок друг другу и пошли. Впереди Мотиков, в рваной фуфайке, маленькой кепочке, похожий на громилу в душещипательном фильме из жизни гангстеров, за ним приблатненный Сашка Скиф, Рита в вызывающей позе известного сорта девицы. Замыкал шеренгу тощий, грязный Циавили. Сбоку бежал Петр, придерживая милицейскую фуражку. – Мы идем по Уругваю! – затянул Скиф. – Ночь – хоть выколи глаза! – подхватила Рита. Работающие на поле женщины долго смотрели вслед необычной колонне. – О, господи! – судачили они. – Гляди, милиционер. Кавой-т к нам повели? Впереди-то, впереди… Ну и рожа… Председатель колхоза «Первая пятилетка» Петр Николаевич Якушкин сидел за своим столом и мрачно курил сигарету. Вокруг сидели тоже мрачные бригадиры с такими же сигаретами во рту. Давно уже не было в колхозе столько неприятностей сразу. Шофер Сенькин, в трезвом состоянии тихий и даже застенчивый парень, выпив, становился хвастлив и задирист. Возвращаясь из райцентра с базара в нетрезвом состоянии, Сенькин устроил гонки с грузинской «Волгой», налетел на столб и перевернулся. В кузове находилось восемь женщин. К счастью, все остались живы, но троих пришлось отправить в больницу. Остальные с перепугу оказались нетрудоспособными. В результате МТФ и птичник очутились без людей. Молоковоз, пришедший вечером за молоком, ушел в райцентр пустым. Завтра наверняка жди неприятного звонка. Петр Николаевич с обеда заседал в правлении со своими бригадирами и ничего не мог придумать. В колхозе и так было мало людей, еле сводили концы с концами, а тут сразу вышло из строя восемь человек. Бригадиры дымили гаванскими сигарами и рассуждали вслух: – Если Марфу взять с силосу… А Даньшина поставить на силос, а вместо Даньшина пусть встанет Крыгин, то все равно один хрен, некого ставить вместо Крыгина. Шофер Сенькин сидел тут же и, свесив голову, безучастно смотрел в пол. Как поступить с ним, тоже было неясно. Конечно, с одной стороны, проступок очень серьезный, хорошо, что это еще так кончилось… По правилам Сенькина надо сейчас арестовать и отправить в райцентр, в милицию, пусть ему врежут там на полную катушку, наверняка припомнят и прошлые фокусы. А с другой стороны, кто завтра будет отвозить от комбайна силос? С третьей же стороны, Сенькина никак нельзя оставлять без наказания, ибо он обнаглеет еще больше. Настроение членов правления менялось каждые пять минут. – Судить! – заявляли они, когда речь заходила о перевернутой машине и недоенных коровах. – Устроить ему товарищескую темную, и нехай возит силос, а в следующий раз уже судить, только на его место подыскать надо, – перерешали бригадиры, вспомнив, что Сенькина некем заменить. Петр Николаевич колебался. Отправить Сенькина в район – значит сорвать заготовку силоса и лишиться хорошего работника. Кроме того, за Сенькиным в райцентр наверняка последует его жена свинарка Марья, а может быть, и теща, работавшая на току, и таким образом он лишится еще двух работников. Размышляя на эту тему, председатель смотрел в раскрытое окно. За окном все было обычно: садилось солнце, мычал пегий телок и рылись в пыли куры. По дороге пробежал мальчишка верхом на стебле подсолнечника. – Ведут! Ведут! – кричал он. – Кого ведут, малец? – спросил один из бригадиров, высунувшись в окно. – Бандитов! – Каких еще бандитов? – В лесу поймали! Ух и страшные! Не успел мальчишка проскакать с новостью дальше, как показалась группа оборванных людей во главе с милиционером. Увидев вывеску на правлении, группа направилась прямо туда. Теперь уже все, кто был в правлении, толпились у окон. Давно никто не видел ничего подобного. – Может, дезертиров поймали? Брешут, до сих пор дезертиры есть. В газете писали – один двадцать пять лет в норе под полом просидел. – Молодые для дезертиров-то Может, самодеятельность какая. Циркачи. Подойдя к окну, молоденький старшина вежливо приложил руку к козырьку. – Скажите, пожалуйста, могу я видеть председателя колхоза? – Я… – У меня к вам дело. – Заходите. Стоявший впереди худощавый оборванец подмигнул председателю рыжим глазом. – Сигареты куришь, гражданин начальник? Может, угостишь? Ну и житуха в колхозе пошла. Хоть перебирайся к вам на постоянное жительство. Да ты не бойся, не задарма прошу. Мы отработаем. Мотя, сбацай нам кукарачу. Богатырь в донельзя оборванной фуфайке смущенно переминался с ноги на ногу. – Стеснительный, – пояснил рыжеглазый. – Нос проломить кому-нибудь не стесняется, а кукарачу ему исполнить для тружеников села совестно. Ну, Мотя, давай!.. Оборванец расправил плечи и затопал, бормоча: «А кукурача, а кукарача»… Распахнутые рамы задребезжали стеклами. – Ну, ребята, а вы что стоите? А кукарача! А кукарача! Трым-татирим-трам-та-та! Рыжеглазый завихлялся на месте, выделывая ногами черт знает что. Остальные тоже пустились в пляс, подпевая: «А кукарача! А кукарача! Трым-та-тирим-трам-та-та». Со всех сторон к правлению бежали люди. Возившие силос автомашины останавливались, запрудив улицу. Мальчишки карабкались на силос, чтобы посмотреть сверху, срывались и опять лезли. – Давай, труженики села, подплясывай! – кричал рыжеглазый. – Разучивай бальный танец «Кукарача»! Танец занесен к нам из далекого Уругвая. Мы идем по Уругваю! Ночь – хоть выколи глаза! Только крики попугаев разрывают трытата-а-а! Толпа смотрела молча. Только изредка обменивались замечаниями. – А девка-то… девка… Ну и срамота. – Рыжий востер. Ишь што делает. – Этого вместо быка бы трос возить. Один из смотревших из окна бригадиров до того увлекся представлением, что сунул в рот не тем концом сигарету и теперь чихал и плевался. – Эй, блондин! – крикнула ему плясавшая девка. – Иди погадаю, сколько центнеров соберешь! «Блондин» покраснел, плюнул серой слюной и спрятался за спины. – Ну хватит, ребята. Благодарю вас, граждане, за внимание. – Рыжеглазый раскланялся на все четыре стороны. – Перед вами выступал ансамбль песни и пляски Дома предварительного заключения. Между тем милиционер пробился в кабинет председателя. – Уф! Замучился с ними, – сказал он, присаживаясь на лавку и вытирая платком со лба пот. – Всю дорогу вот так. Народ сбегается, мешает уличному движению. На вокзале драку затеяли. Еле ноги унесли. Давайте знакомиться. Старшина милиции Петр Музей. Прибыл к вам с четырьмя заключенными для отбытия пятнадцатисуточного заключения. – Что… к нам? – удивился председатель. – Так точно. – Но они вроде… всегда… в городе отбывали. – Почин у нас объявили. Теперь часть мелких хулиганов в деревню направлять будем для выполнения сельскохозяйственных работ. Об этом и в газетах писали. Не читали? «Хулиганов – в село» – называется. – Нет… – Дескать, в городе и так рабочей силы хватает, а их каждый день по полсотни набирается – вот и помощь сельскому хозяйству. Проезд за свой счет, кормежка – что заработают. – А почему именно к нам? – Мы уже в четырех хозяйствах были. Нигде не берут. В одном взяли сгоряча, да они, черти, ночью сад обнесли и бочку с пивом из магазина укатили. Выгнали в шею. Вам они тоже, наверно, не нужны. Придется на разгрузке вагонов им повкалывать. Так как будем, товарищ председатель? – Да, с ними хлопот не оберешься… Милиционер вздохнул и полез в полевую сумку. – Распишитесь вот здесь. И печать нужна. Это мне для отчетности. А то скажут – ты с ними никуда не ездил. Председатель взял бумажки. На каждой было напечатано на машинке всего несколько строчек: «Колхоз (пропуск) в услугах тов. (далее следовали фамилии) не нуждается». – Подписывайте скорей, а то нам еще назад вон сколько топать. Или вы машину дадите? Петр раскрыл сумку, приготовившись класть туда бумаги. – За что их осудили? – За разное. Мелкое хулиганство в основном. Одна – злостная самогонщица. – А тот, с рыжими глазами? – Вор. – Шустрый. – Они все шустрые. Работники плевые, а попьянствовать да покуражиться любят. Пока я на вокзале билеты оформлял, угнали самосвал. Хорошо, рядом милиционер с мотоциклом оказался. Догнал. А то с меня бы за это дело шкуру сняли. – Кто угнал? – Этот… как его… с рыжими глазами. Скифин. С ним тяжелее всего. – А вон тот, с бычьей шеей… – Мотиков. – Спортсмен, наверно. – Гиревик! Лодырь страшный. Ест да спит. А когда разозлится – зверь. Буфетчик ему пива не долил, так он в него подносом кинул, чуть голову не проломил. – Вы им разрешаете пиво пить? – Да. То есть нет. Но они хотели пить, а ситра не было. Петр смутился и замолчал. Ни тон разговора, ни собеседник ему не нравились. Напротив сидел человек, который совсем не был похож на «традиционного» председателя. Не было на нем френча, галифе, кирзовых сапог, не было хитроватого красного лица потомственного крестьянина. Председатель был плотный, высокий и скорее походил на капитана рыболовецкого траулера. Это сходство усиливала эстонская фуражка с лакированным козырьком и сигара, которую он не вынимал изо рта, даже когда говорил. На ногах – странные ботинки из серо-голубой кожи с толстыми белыми шнурками, какие носят альпинисты. Лицо загорелое, с глубокими морщинами, взгляд – в самые глаза. Петр Музей никогда не любил людей, которые имеют привычку смотреть в глаза. Председатель повертел в руках бумажки и отложил их в сторону. – Значит, вы считаете, что новый почин – овчинка выделки не стоит? – Да… Конечно… Поездим, поездим – да назад. С ними хлебнешь горя. Нужно крепкое помещение с решетками. А еды… Видели вы того, здорового? Он в один присест четыре порции съедает. – Если б хорошо работали, порций не жалко. А решетки… Это они в городе домой бегают, а тут бегать некуда. Да и от зари до зари как наишачишься, ходить – не только бегать – не захочется. – Но в том-то и дело, что они не будут работать! – горячо воскликнул отличник. – А вы откуда знаете? – Догадываюсь. – Знаете что? – сказал председатель. – А мне нравится ваш почин. Давайте-ка мы их завтра на МТФ отправим. – Но… – Петр, не ожидавший такого оборота дела, растерялся. – Как же так… – А что? Мне сейчас люди очень нужны. Двоих поставим на дойку, гиревик будет чистить коровник, а тот… рыжий… займется подвесной дорогой. Раз машину угнал – значит, с техникой дело имел. Под вашим контролем, конечно. Кстати, присмотрите за нашим шофером Сенькиным. Он у нас тоже на положении пятнадцатисуточника. Пусть три раза в день ездит к вам на контроль… Так сказать, дыхнуть… Вот вам записка. Получите в кладовой аванс… Остановитесь у бабки Василисы. У ней просторно. Готовить она тоже вам будет. Сегодня отдыхайте, а завтра утром я за вами заеду. Что еще?.. Вы, кажется, чем-то недовольны? – Нет, что вы… Наоборот… – Ну тогда до завтра. Возьмите свои бумажки. Я думаю, они нам не потребуются. Клава, проводи товарищей до Василисы! Скажешь ей – постояльцы на пятнадцать суток. Ко мне вопросы есть, товарищ старшина? – Нет… – Тогда всего доброго. Своим подопечным передайте: если будут стараться, по полсотни на дорогу выдам. Из сеней вышла уборщица с тряпкой, смахнула со стола пепел и сказала: – Ходимте. |
||
|