"Шестеро вышли в путь" - читать интересную книгу автора (Рысс Евгений)Глава двадцатая КАТАЙКОВ ТРЕВОЖИТСЯБородач приносит из погреба огромный кусок мяса, обжаренный на костре, — ростбиф, как говорит полковник, — и Катайков, покряхтывая, режет его на большие ломти. Ольга ест с отвращением. Есть необходимо. Как никогда, она должна быть бодра и сильна. Входит Гогин, весело улыбается, не смотрит на Ольгу, и Ольга на него не глядит. Полковник, выпив, взбадривается и вновь начинает ухаживать за «Лорелеей» — сегодня он придумал Ольге новое имя. Подмигивая Ольге, он ругает Булатова за то, что тот провел ночь за картами. Полковнику это кажется остроумным. И снова тянется день, бесконечный и однообразный. Снова пьют, поют песни, пляшут, возбужденно и бестолково разговаривают. Иногда появляется черный монах, подсаживается к столу, быстро и деловито ест. Он хмур и малоречив. Он держится особняком. Кажется, что и на него никто особенно внимания не обращает, но иногда Ольга сомневается в этом. Будто бы, чудится ей, и полковник и Булатов всё поглядывают краем глаза на монаха, точно проверяют, не сердится ли он на них, не осуждает ли, не выражает ли как-нибудь недовольства. «Кто же главный, — думает Ольга, — полковник или монах?» Кажется, что Миловидов ведет себя одинаково при монахе и без него. Однако же не совсем одинаково. Когда монах в комнате, появляется у полковника некоторая связанность и неуверенность. В середине дня Ольга чувствует, что у нее нет больше сил. Она уходит к себе и засыпает сразу. Просыпается она солнечной ночью. Кажется, в соседней комнате все спят. Наверное, так и заснули за столом, может быть не доиграв очередную партию в «шестьдесят шесть» или в «очко». Ольга лежит и наслаждается тишиной. Но вот в соседней комнате хлопает дверь, и Ольга слышит голос монаха. — Просыпайтесь, полковник! — резко говорит монах. — Дело есть. — Минуту, — говорит полковник. Голос у него сонный, он, видно, одурел от пьянства и кошмаров. По-видимому, он пьет или льет воду на голову. Через минуту он говорит уже обыкновенным голосом: — Докладывайте, ваше преосвященство. — Добрался до нас какой-то мальчишка. — Кто? Откуда? — не понимает полковник. — Юный большевик, — сухо объясняет монах. — Явился в казарму, стал наших олухов на революцию подбивать. — Ну? — Олухи доложили по начальству. Пока еще они послушные. Я его велел в сарай запереть. — Как он нашел нас? — кричит, надсаживаясь, полковник. — Кто выдал? — Тише ты, ваше превосходительство, — говорит спокойно монах. — Никто не выдал. Просто обратили внимание на приметы. — Не один же он явился! — Думаю, что где-нибудь неподалеку несколько его приятелей ждут результатов агитации. — Пресечь в зародыше! — решает, полковник. — Я сам поведу отряд. Один залп — и готово! — Надо бы пленить, — вмешался Катайков. Ольга даже сначала не понимает, что значит «пленить». Она привыкла понимать это слово в переносном смысле — очаровать. — «Пленить, пленить»! — говорит сердито полковник. — А чем кормить будешь? — Весь запас с собой все равно не захватишь, — спокойно возражает монах. — Да и сколько кормить? Один день? Полковник соглашается: — Ну что ж, я не спорю. — И вдруг со всей силой ударяет кулаком по столу: — Эх, братцы! Может, столкуемся с ними, покаемся? В Питер приеду, пусть хоть в большевистский, проедусь по набережной на саночках! Вот Булатов рассказывает — рестораны вовсю торгуют. Войдешь, шубу с плеч, салфетку развернешь, лакей пробкой хлопнет! Наступило молчание. Наверное, все смотрели на полковника, и, наверное, полковник сникал. — Пустяки это, — сказал он усталым голосом, — мечтательность! — Ну? — спросил Катайков. — Так как же? — Эх, ладно! — Полковник с шумом отодвинул табурет. — Давно не дрались. Попробуем. — Ты только не увлекайся, — сказал монах. — Живыми бери, а то я знаю тебя — увлечешься! Ольга услышала решительные, быстрые шаги полковника. Хлопнула дверь. Оставшиеся молчали. — Он серьезно? — негромко спросил Катайков. — Насчет ресторана? — Кто его знает! — раздраженно ответил монах. — Мука мученическая мне с ним. Все его, видишь ты, в столицы тянет. Лучше его люди по скитам всю жизнь жили и не жаловались, бога благодарили, а у этого, видишь ты, какой нрав! — Рисковое дело! — почти простонал Катайков. — Может, он того?.. — Сумасшедший, что ли? — спросил монах. — Конечно. Он в уме все время мешается. Иной раз такое скажет, что страх берет. Ну, в лесу это с кем не бывает. Здесь одни медведи нормальные. — Рисковое дело, — повторил Катайков. — Надо же мне было впутаться! — Ладно! — резко сказал Булатов. — Игра начата. Надо играть до конца. — Как у вас все красиво получается! — зло сказал Катайков. — Слова-то какие! «Игра»! «До конца»! — Ну, ну! — успокаивающе сказал монах. — Ссоры до добра не доводят. Сегодня захватим эту компанию, тропа очистится, и завтра можно выходить. Ольга открыла дверь и вошла в комнату. — Что, — спросила она, — мальчишек каких-то сюда приведете? (Мужчины молчали.) Не знаю, зачем! Все трое смотрели на нее. Булатов, казалось ей, самодовольно думает: «Ее даже не интересует, не друзья ли это ее». Катайков прикидывает, что она за словами скрывает. А монах... монах, как всегда, спокоен, ко всему равнодушен, занят своими соображениями. Ольга подошла к окну. На поляне строились бородачи. Миловидов распоряжался, посылал с поручениями, покрикивал. Вот построился удивительный строй. По одному в ряд, белые штаны, драные овчины, лапти. Сзади стали Тишков и Гогин. Миловидов скомандовал, и отряд, извиваясь точно змея, вполз в лес. Сразу стало тихо. И вдруг заговорили птицы. Они болтали и раньше, но Ольга впервые услышала веселый их гомон в наступившей тишине. Она стояла, глядя в окно, и все в ней дрожало от волнения. Значит, все-таки не одна она на земле. Значит, несмотря на все, что она наделала, пошли за нею ее друзья. Пробирались через леса, переплывали озера, искали тропинки и нашли. Уж вместе-то найдут они выход! Вместе-то осилят они эту ораву сумасшедших! Она-то знает, слава богу, замечательных своих ребят. «Милые, милые! — повторяла она беззвучно, и слезы выступали на ее глазах. — Спасибо, милые! Чем я отплачу, чем отвечу!» Она думала и передумывала каждый свой будущий шаг, чтоб не ошибиться нигде и ни в чем, чтоб наверняка выиграть трудную игру. Она думала и передумывала и еще больше утвердилась в некоторых своих решениях. Булатов встал, извинился, сказав, что не спал почти всю ночь и вздремнет полчасика. Он пошел, лег на кровать и сразу засопел. Ольга села за стол. Монах дремал, положив голову на руки; Катайков внимательно смотрел на нее. — Знаете, Тимофей Семенович, — сказала Ольга, — что меня удивляет? Ну, Миловидов, Булатов рвутся в Париж или куда там... Это я понимаю. Здесь они чувствуют себя плохо. Лакеев и салфетки им хочется, там у них родственники, знакомые — словом, свои. Ну, а вы? Человек вы богатый и будете год от года богатеть, никто вас не преследует. Что вы будете делать в Европе? Там и обычаи другие и нравы... Катайков внимательно на нее смотрел и, когда она кончила, усмехнулся. — Всё вы, барышня, раздумываете! — сказал он. — В отца. Ну что ж, могу вам сказать. Очень уж расходится мой интерес с интересом правительства. У меня один, у него другой. Никак нам не сладить. И должен признаться: сила пока у него. Вы думаете, деньги — это чтоб шубы носить? Лакеев гонять? Красавиц в соболя кутать? Это для дурачков, вроде полковника или вашего супруга. Я, видите ли, родился хозяином и хозяином должен быть. А хозяйничают они. И они понимают, что я, если жив буду, власти добьюсь. Горло перерву, глаза выцарапаю, а добьюсь! Ну, вот и войдите в их положение. Значит, для них один выход — мне шейку свернуть. И свернут. Не сегодня, так завтра. Понятно? Они помолчали. Потом Ольга сказала, как бы думая про себя: — Странно, я даже толком не знаю, куда мы направляемся. — А вы у мужа спросите, — сказал Катайков. (Ольга молчала.) — Не станете спрашивать? Знаю, что не станете. Муж у вас, извините за выражение, глуповат и несерьезен. (Ольга молчала.) И вы это прелестнейшим образом замечаете. Может, раньше и были влюблены, а сейчас уж нет. — Чепуха, — спокойно ответила Ольга. — Не за ум и серьезность влюбляются девушки. — Это верно, — согласился Катайков. — Только не такие, как вы. И не в том дело, что Дмитрий Валентинович глуповат, оно само по себе ничему бы и не мешало. Дело в том, что вы это разглядели. А уж ежели разглядели — кончено дело. Я таких, как вы, видывал. Понимаю. — Зачем вы, Катайков, Гогина за мной посылали? — спросила Ольга. — Думали, убегу? — Чего там, думал! — ответил, ничуть не смутившись, Катайков. — Вы же и вправду бежать хотели. — А почему, собственно, вам меня не выпустить? — Никак вас нельзя выпустить, — сказал Катайков задумчиво. — Назло, что ли? — Не назло, а ради безопасности. Видите ли, Ольга Юрьевна, это ведь ваши мальчишки вокруг ходят, воду мутят. Они — некому больше. И, по правде сказать, зря. Ничего не выйдет у них. Мы их пленим, обезвредим и уйдем по тропе на север. Там шхуна, выйдем в море, а в море норвежцы нас примут. Вот только тропу нужно освободить. — А Патетюрин? — спросила Ольга. — У него ведь и так подозрения были, да если он еще с ребятами встретился... — Что Патетюрин! Может, он поехал собачек своих постреливать. А если нет... осилим. — Катайков помолчал и заключил другим тоном: — Подходит срок, Ольга Юрьевна. Сегодня четверг, а в понедельник нам в море выходить. Во вторник пускай нас по всей стране ищут — плевать! А эти пять дней у нас должно быть все гладенько. Выйдем на тропу ночью или утречком завтра, пятницу и субботу в дороге, в воскресенье вечером Малошуйка, и на рассвете в понедельник поднимем парус. Тогда — ищи-свищи! Тогда пускай ваши мальчики что угодно делают. — И тридцать человек, да еще в мундирах, так и сядут в Малошуйке на шхуну? — спросила Ольга. — Так их и не заметят? Катайков метнул на нее быстрый взгляд: — Ишь вы какая, Ольга Юрьевна, сообразительная! Там посмотрим. Тридцать человек или пять человек — это как сложится. — А может, не пять, а четыре? — спросила Ольга. — То есть, думаете, вас оставим? — сказал Катайков. — Не пойму одного, — сердито сказала Ольга, — я-то зачем вам нужна? Увезет вас шхуна, и все. И забыли вы про меня. — А вдруг да не увезет? Вдруг да в последнюю минуту машина станет или течь покажется? А вы все уже рассказали. Нехорошо получится. Монах поднял голову, посмотрел на Ольгу и сказал: — Зря, барышня, вы спрашиваете Тимофея Семеновича. Если бежать хотите, не выйдет; а если до конца с нами решили идти, так вас и проведут, и усадят, и отправят куда следует. Он встряхнулся, взял кувшин с водой, отошел в сторону и вылил себе немного на голову. Пригладив рукой волосы, он провел той же мокрой рукой по лицу и сказал бодрым голосом: — Ну вот и отдохнул, слава богу! — Так как же мне? — спросила Ольга. — Считать себя под арестом, что ли? — Считайте под арестом, — сухо ответил монах. — Чтоб путаницы не вышло. Ольга поставила табурет к окну, села и облокотилась о подоконник. Два солдата остались в лагере. Один сидел и плел лапоть, другой колол дрова. Гулкий пружинящий звук разносился над лесом. Мирно выглядела эта лесная поляна. Рубленая часовенка, сарай, тишина, птичий гомон, ветерок, шелестящий листьями. Ольга круто повернулась и поймала устремленный на нее взгляд Катайкова. — Что вы смотрите? — спросила она. Катайков смутился, закашлялся и сказал: — Любуюсь на вас, Ольга Юрьевна. — О господи! — Ольга передернула плечами. — Неужели и вы объясняться станете? — Нет, я не к тому, — сказал Катайков. — Меня вот что занимает, простите за вопрос: чем эти мальчишки вас зачаровали? Кажется, народ темный, простите меня, голоштанники. А между тем вы всех нас, с Булатовым вместе, на любого из них сменяете. — Однако ж пошла с вами, — сказала Ольга, — жениха бросила. — Девичье воображение, — сказал Катайков. — Минутная вспышка, не более того. Скоропреходящая мечтательность. Не пойму я, откровенно говоря, их секрета. Но нельзя отрицать: увлекают девиц молодые люди. К ним перебегают даже из очень богатых семей. Со стороны посмотреть — ничего в них хорошего нет. Но привлекают. На поляне раздались голоса и шум. Катайков и Ольга высунулись в окно. Ворота сарая были распахнуты. Одного за другим из леса в сарай солдаты проводили пленных. Их вели быстро, почти бегом, не давая оглядеться по сторонам. Один за другим они исчезали в воротах, и все-таки Ольга узнала и Харбова, и Девятина, и Мисаилова. Даже дядькину воинственную бородку она разглядела. Закрыли ворота сарая, задвинули засов. Самые фантастические планы теснились в голове у Ольги. Ночь, и она в темноте освобождает ребят, и они связывают всю банду... Но сейчас по ночам светло, и вряд ли ей удастся выйти из-под надзора Катайкова и монаха. Монах, кстати, стоял возле дома и смотрел, как пленных проводили в сарай, и Ольге казалось, что иногда косил глаза на нее. Раскрылась дверь, в комнату вошел энергичный, веселый полковник Миловидов. — После трудов праведных позвольте предаться радостям жизни, — сказал он. — Прошу к столу, господа! |
||
|