"Морская школа" - читать интересную книгу автора (Коковин Евгений Степанович)

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ В МУРМАНСКЕ

Жизнь свою, пока еще небольшую, я прожил в Архангельске и никогда не видел других городов. Я читал названия далеких портов на кормах пароходов, и маль­чишеское воображение рисовало мне просторные рейды, высокие причалы, десятки судов, стоящих под погруз­кой, прямые пыльные улицы, уходящие от набережной к центру города.

Шагая по улицам Мурманска, я переживал какое-то совсем новое, еще не знакомое мне чувство. Раньше в своих играх мы «заходили» на кораблях в портовые го­рода всех частей света. А тут был настоящий город, на­ходящийся за много сотен миль от Архангельска, от речки Соломбалки, от нашей улицы, от старого погреба, где мы так любили играть. Это был первый настоящий порт на пути наших морских странствований.

Я чувствовал, что заканчивается детство, заканчива­ются мальчишеские игры. Впереди была уже «взрослая» жизнь. Она манила в свои широкие просторы, открывая множество самых разнообразных дорог.

«Октябрь» увлек нас из Архангельска, но мы были на пароходе не пассажирами. Мы сами заставляли па­роход двигаться – смазывали машину, запускали дон­ки, питали водой котлы, шуровали в топки уголь.

Где, в какой стороне Архангельск? Где-то там дале­ко, на юго-востоке. Там осталось наше детство. Там мама, дед Максимыч, Костя Чижов, которого направи­ли учеником на пароход «Канин».

Архангельск стоит на шестьдесят четвертой параллели. В конце октября морозы уже сковывают Северную Двину и навигация до мая там прекращается. А Мур­манск значительно севернее Архангельска, он находится за Полярным кругом. И все-таки порт не замерзает, навигация продолжается круглый год.

– Это потому, что сюда подходит теплое течение, – поясняет Матвеев.

Он уже много раз бывал в Мурманске и теперь рас­сказывал нам все, что знал об этом молодом городе.

После бегства англо-американских интервентов город на некоторое время притих. Страшные следы иноземных пришельцев были видны всюду: в пепелищах на месте зданий, в разбитых причалах, в искалеченных корпусах судов.

Теперь порт постепенно начинал оживать. В Коль­ский залив то и дело входили пароходы и рыболовные боты. Слышались гудки, перестук судовых двигателей. Над причалами ветер гнал запах рыбы, машинного мас­ла и отработанного пара.

На мачтах и флагштоках судов колыхались красные флаги. Встречались и флаги других стран – норвеж­ские, шведские, голландские, английские.

На окраинах Мурманска многие жилища имели странный вид. Крохотные, высотой чуть побольше чело­веческого роста, эти жилища были собраны из досок, фанерных листов и старого кровельного железа. Насе­ления в городе становилось все больше, а жить было негде. Но тут же неподалеку мы видели и поднимаю­щиеся стены новых домов – в городе начиналось строи­тельство.

Кроме рабочих, моряков, советских служащих, в Мурманске в те времена было немало и таких людей, которые спекулировали, занимались контрабандой – незаконно, тайком перевозили через границу из Норве­гии и Финляндии шелка, костюмы, вина, сигареты.

Часто в городе устраивались облавы, в которых коммунисты и комсомольцы – рабочие и моряки – по­могали чекистам и милиции вылавливать контрабанди­стов, спекулянтов и шпионов.

– Когда все наладится, Мурманск будет одним из лучших портов Советского Союза! – сказал Матвеев.

– А куда еще пойдет «Октябрь»? – спросил Илько, стараясь шагать в ногу с Матвеевым и заглядывая ему в глаза. – На Печору не пойдет?

– Говорили, что следующий рейс будет в Мезень, – ответил кочегар. – А потом на Новую Землю или на Печору. Еще неизвестно.

– Хорошо бы на Печору! – сказал Илько мечта­тельно. – Теперь там у нас хорошо, в тундре… Дима, ты хочешь к нам на Печору?

– Конечно, хочу. Я всюду хочу побывать. Вокруг Европы пойдем, на Черное море – в Одессу, Новорос­сийск, а может быть, потом еще дальше – на Дальний Восток…

Мечтая, я думал о том, какая большая наша Совет­ская страна. Сколько морей, океанов, портов…

На свой пароход мы вернулись только к ужину. «Ок­тябрь» уже был подведен к причалу. За кормой «Ок­тября», у этого же причала, стоял английский пароход «Снэрк». На корме его под названием был обозначен порт приписки: Глазго.

Вечер был тихий и теплый. В кубрик идти не хоте­лось, и мы с Илько расположились ужинать на палубе, у трюмного люка. К нам присоединились Матвеев и еще два кочегара.

Залив чуть заметно рябил, отражая в бесчисленных отблесках низкое заполярное солнце. Вдоль берегов тя­нулись неширокие полосы безупречной глади – каза­лось, что вода застыла тут на веки вечные.

В вечернем воздухе плыл смешанный запах сырости скал и водорослей, смолы, тюленьего жира. Тишина обняла залив, корабли, причалы. Жизнь в порту словно замерла. Редко-редко на палубе какого-нибудь из паро­ходов появлялся человек и сразу же исчезал.

Ужинали мы молча. После вахты и прогулки по го­роду чувствовалась усталость.

Вокруг было очень тихо, и потому внезапный резкий металлический звук заставил всех нас поднять голову. Затем сразу же раздался продолжительный сыпучий шум, послышались всплески воды.

Матвеев вскочил и побежал на корму.

– Смотрите, что делают! – крикнул он возмущенно.

Мы тоже поднялись и направились было на корму, но Матвеев уже возвращался.

– Видите, что придумали! – сказал он, показывая рукой на «Снэрка». – Шлак сбрасывают за борт. Засо­ряют гавань. Ну за это они ответят! У себя в Лондоне или Глазго они так не делают, а у нас, думают, можно.

Засорять гавань строго-настрого воспрещается. Да­же мы, соломбальские мальчишки, хорошо знали об этом и никогда не бросали камней в гавань. А англи­чане здесь, в Мурманске, высыпали в воду полные кад­ки шлака. Выбрасывать шлак можно только в указан­ных местах на берег или в море.

– Ничего, мы их научим нас уважать! – Матвеев решительной походкой направился в кают-компанию.

По вызову капитана явился представитель из порто­вой конторы. Вместе с Матвеевым он пошел на «Снэрк».

– Почему сбрасываете шлак в воду? – спросили английского кочегара.

– Механик приказал.

– А вы знали, что это запрещено?

– Конечно, знал. Говорил механику, а он приказал сбрасывать в воду.

– А у себя в Глазго сбрасываете шлак в воду?

– Нет, в Глазго запрещено сбрасывать.

– Наглец ваш механик! – в сердцах сказал пред­ставитель порта по-русски.

Вызвали механика и капитана «Снэрка».

– Я не знал, что у вас нельзя, – пробовал увиль­нуть механик. У него, конечно, были другие соображе­ния: «Сейчас, на стоянке, вахтенному кочегару нечего делать – пусть вирает и сбрасывает шлак, иначе в мо­ре придется для этого вызывать подвахту».

– Сколько лет вы плаваете?

Англичанин нахмурился. Вопрос был в этом случае неприятен. Механик не мог быть новичком.

– Это к делу не относится.

– Стесняетесь своего стажа и опыта? – усмехнулся представитель порта и обратился к капитану «Снэр­ка»: – Придется составить и подписать акт.

– Я отказываюсь, – заявил английский капитан.

– Дело ваше, – спокойно сказал представитель порта. – В таком случае «Снэрк» будет задержан в порту. Мы не можем нарушение оставить безнаказан­ным. Покойной ночи, сэр!

Представитель порта и Матвеев вернулись на «Ок­тябрь». В кают-компании был составлен акт о засоре­нии гавани.

Меня и Илько позвали в кают-компанию. Там, кро­ме представителя порта и кочегаров, были наш капитан и механик Николай Иванович.

– Вы видели, товарищи, как со «Снэрка» сбрасы­вали в воду шлак? – спросил у нас портовик.

– Видели, – в один голос ответили мы.

– Тогда прошу подписать этот акт.

Дрожащей от волнения рукой я кое-как вывел на бумаге свою фамилию. Я еще никогда не подписывался на таких важных документах.

Илько тоже расписался. Николай Иванович поло­жил руку на плечо Илько.

– Были времена, сам помню, – сказал он, – жи­телей тундры в клетках через Петербург за границу во­зили на помеху иностранным туристам. Как зверей, на показ возили. И это называется у них цивилизацией! А вот теперь Илько их будет учить культуре и порядку.