"Отряд-3. Контрольное измерение" - читать интересную книгу автора (Евтушенко Алексей)

Глава 5

Отряд пользовался нежданно-негаданно свалившимся на них всеохватным абсолютно дармовым и неограниченным отдыхом на полную катушку.

В первый день, когда люди еще не отошли от своего чудесного воскрешения в месте, которое, по их неприхотливому солдатскому мнению, мало чем отличалось от рая, отдых шел довольно вяло и даже несколько скованно. Но уже следующим утром пообвыкшие бойцы готовы были устроить настоящее веселье. И таки устроили.

На многое способен человек, когда до него окончательно доходит, что смерть отступила, дело сделано, а впереди только приятная неизвестность. Ох, на многое…

Начали, как водится, с трехдневного загула. Считая и день пробуждения. По молчаливому согласию и с непосредственным участием Велги, Дитца и Ани (авторитет белой колдуньи был практически равен авторитету офицеров, а в некоторых случаях и превосходил его).

Во второй день гуляли прямо на берегу моря, куда официанты и прочие слуги по желанию людей и под непосредственным руководством Домохранителя-завхоза Ганса Ивановича (по всеобщей договоренности решили называть Домохранителя именно так, с чем тот охотно согласился) снесли достаточное количество столов, легких кресел, шезлонгов, зонтов от солнца и всего необходимого для устройства пикника на свежем воздухе со всеми мыслимыми удобствами.

Место выбрали не сразу у дороги, напротив Дома Отдохновения, а чуть дальше, где в море впадала меж двух холмов чистая прозрачная речка, живо напомнившая Валерке Стихарю бесчисленные речушки Черноморского побережья Кавказа.

— Эх, братцы-камрады, хорошо! — говорил он, поблескивая бедовыми глазами. — Прямо как дома. От нас до моря была ночь езды на паровозе. Ну, чуть дольше. В отпуск — милое дело. Вечером сел, а на следующий день ты уже гуляешь по набережной Сочи в широких штанах! Помните? — И он несильным, но довольно музыкальным голосом запел: — «В парке Чаир голубеют фиалки, снега белее черешен цветы. Снится мне пламень, весенний и жаркий, снится мне солнце, и море, и ты». Правда, говорят, романс этот в Крыму написан, и парк Чаир тоже там находится, но в Сочи все равно песня эта хорошо на душу ложилась. А вечером, в ресторане, когда…

— Да брось, Валера, — усмехнулся Вешняк. — Сочи, ресторан, «В парке Чаир»… Видел небось краем глаза те Сочи, да и то издалека, а нам теперь тут заливаешь. Где мы были, и где Сочи? Сочи…

— Я уж не знаю, где ты был, Серега, под Рязанью, наверное, а я так в Сочи каждый год до войны ездил, понял? Эх ты, деревня… Ладно, чего там Сочи! У нас тут получше всякого Сочи будет. И выпивка, и хавка, и девочки что надо! Только вот шашлыки я бы официантам не доверил. Эй, Ганс Иванович, мангал нужен, дорогой. И мясо свежее. Лучше свинину, потому как баранину я не уважаю. И лука побольше. Сейчас я вам, родные мои, такой шашлычок сварганю — цимес! Пальчики оближете и до смерти, чтоб ей сто лет мимо нас ходить, не забудете.

Второй день был еще длиннее первого. Времени хватило на все. Несколько раз садились за стол, охлаждаясь, забирались попеременно то в море, то в речку. Майер вообще уселся в речной воде по грудь, держа в правой руке бокал с вином, а в левой сигару и по мере опустошения бокала громко требовал у своей девушки по имени Марта своевременного долива. Марта охотно доливала. Его примеру тут же последовали Малышев и Аня, которые, правда, захватили бутылку с собой и доливали себе сами.

— Сибариты, — добродушно заметил Велге Дитц, сидя в шезлонге и водрузив свои длинные и уже изрядно покрасневшие от солнца ноги на стол, с которого официанты только что убрали грязную посуду. — Сибариты и эти… как их…

— Эпикурейцы, — подсказал Александр. Он держал на коленях Карину и потому не мог последовать примеру Хельмута. Да и не хотел — не в обычаях русского человека ноги на стол водружать.

— Именно! Вот скажи, Саша, думал ли ты, что наши солдаты могут быть такими сибаритами и, не побоюсь этого слова, эпикурейцами? И вообще разве солдат может быть эпикурейцем? А если и может, то полезно ли это солдату? Вот о чем я хочу спросить тебя, мой боевой друг!

— Это, знаешь ли, от ситуации зависит, — блаженно улыбаясь, ответил Велга, принимая легкомысленный тон обер-лейтенанта. — Ты бы, кстати, ноги поберег — облезешь… Почему же не полезно? Не вижу, отчего бы солдату, если позволяет обстановка и старшие по званию, не посибаритствовать и даже не поэпикурействовать? Мы это заслужили, как справедливо было нами же замечено. И вообще, в былые века после победы.давали три дня на разграбление города. Я, разумеется, как командир Красной армии, подобные методы поощрения особо приветствовать не могу, но в виде исключения… Опять же, мы, слава богу, не во взятом штурмом городе и никого не грабим и не насилуем. То есть нам хорошо, но от этого никому не плохо. Редкий, кстати, случай… Так что гуляй, Хельмут, и ни о чем не думай. Бери пример с меня. Так и быть, разрешаю.

— Это он мне, видите ли, разрешает! — шутливо возмутился Дитц и даже убрал со стола ноги. — Ганс Иванович, нет ли какой мази от солнца? А то я действительно, пожалуй, сгорю. У нас, саксонцев, кожа нежная… Спасибо. Так вот, товарищ лейтенант, чтоб вы знали, мне для этого не требуется ничье разрешение. И уж тем более ничей пример. Наоборот, это я вас еще научу гулять по-настоящему. Потому что только германским воинам, истинным, я бы сказал, нибелунгам, уготованы после смерти пиры Валгаллы в окружении прекрасных белокурых женщин и боевых товарищей. И отсюда неизбежно следует, что к пирам этим нам надо готовиться заранее, еще здесь, на земле. Дабы не ударить лицом в грязь пред очами бога Одина. Уж очень они, пиры эти… э-э… пиршественные. А что нужно, чтобы хорошо подготовиться?

— Как что? — усмехнулся Велга. — Выучка, конечно! Закалка и тренировка и еще раз тренировка и закалка.

— Правильно! Как там говорил этот ваш полководец… как его… Суровый?

— Суворов.

— Хм. А Суровый мне больше нравится. Суровый к врагам! А?

— Ну, и как он говорил?

— Трудно в учении…

— Тяжело в учении.

— Не сбивай. Тяжело в учении…

— Легко на привале!

— Да! То есть нет, конечно. На привале, разумеется, легко, но я не это хотел сказать…

— В бою, в бою легко, Хельмут.

— Верно. Тяжело в учении — легко в бою. Только в бою всегда трудно, — вздохнул Хельмут. — Но все равно ваш полководец был прав. И это его высказывание мы вполне можем отнести и к пирам. Можем или нет?

— Еще как можем! Я бы даже сказал, обязаны отнести.

— И я так считаю. Значит, смотри, что получается. Белокурые, златовласые, черноволосые и даже рыжекудрые прекрасные женщины есть, боевые товарищи на месте, вина и прочего в достатке, энтузиазм… Энтузиазм присутствует?

— А как же!

— Тогда — гуляем!

— А я думал, что мы уже…

— Нет, это была только… м-м… прелюдия, вот. Черт, каких только слов в голове не водится, иногда просто сам диву даешься… По-настоящему я еще и не начинал.

— Одно плохо, — неожиданно погрустнел Велга и мягко, но решительно ссадил Карину с колен.

— Что именно?

— Боевых товарищей мало. Онищенко бы сюда, Руммениге… и остальных, тех, что убиты на Пейане…

— Да, — согласился Хельмут. — Мало нас осталось. Что ж, самое время помянуть павших и пожелать удачи живым. Эй, личный состав, приказываю всем налить! Помянем наших павших товарищей. Может быть, они глядят сейчас на нас откуда-нибудь с небес — тех, на которых мы еще не бывали, и вместе с нами радуются. А мы их будем помнить всегда. Все мы живы лишь потому, что они приняли смерть вместо нас. И все наши победы — это их победы тоже. Отряд выпил стоя.

Потом выпили за Землю со всеми ее параллельными двойниками, за Германию и Россию, за дружбу и боевое воинское братство, за победу над всеми бывшими и будущими врагами, за присутствующих здесь прекрасных женщин (за Аню отдельно), за здоровье Распорядителя, который предоставил им для отдыха такое замечательное место, за само место и за всю планету в целом.

После тоста за планету Дитц ненадолго задумался, а затем поинтересовался у скромно сидящего рядом Арнольда, можно ли совершить ознакомительную экскурсию.

— Экскурсию? — переспросил мажордом. — Да, конечно. Какую именно экскурсию вы желаете совершить?

— Экскурсию по планете. Должны же мы хотя бы приблизительно знать, где находимся! Или вы предлагаете нам день за днем и ночь за ночью торчать в Доме и на берегу? Не спорю, это замечательное и даже в каком-то смысле волшебное место, но, боюсь, оно мне довольно быстро наскучит вместе со всеми его чудесами. Нет, лично я желаю путешествовать! Тут ведь, наверное, есть и горы, и пустыни, и океаны. А?

— Разумеется. На Лоне красивейшие ландшафты и богатейшая флора и фауна. В Доме имеются подробнейшие голографические карты и видеоматериалы, если желаете…

— Карты — это само собой разумеется. Но мне хочется посмотреть своими глазами. Есть у вас какой-нибудь транспорт?

— Всенепременно. Вездеходы, на которых можно с комфортом облететь и объехать всю планету. И даже обплыть. Совершенно безопасный, надежный и скоростной транспорт. Как раз для таких случаев. Прикажете подать?

— Пока не надо, — подумав, решил Хельмут. — Гуляем. А вот через день-два чтоб все было на ходу. Задача ясна?

— Абсолютно. Тем более что эти машины всегда на ходу.

— Отлично! Значит, наконец-то можно ни о чем не волноваться, а спокойно выпить. Прозит!

Солнце давно скрылось за лесистыми холмами, и сияющие кружева незнакомых созвездий усыпали небо, а веселье продолжалось и продолжалось.

Казалось, отряд поставил перед собой цель непременно отведать все марки вин и прочих спиртных напитков, имеющихся в винных погребах Дома Отдохновения, а также испробовать все яства, предлагаемые его неисчерпаемыми кладовыми и поварами. Так что и Арнольду, и Гансу Ивановичу, и официантам, и поварам в этот день и в эту ночь работы хватило. Отряд гулял и требовал для себя и своих подруг всего, чего душа пожелает. А душа желала всякого и разного.

Сначала потребовалась, разумеется, музыка, каковая немедленно была предоставлена.

Небольшой оркестр (три гитары, скрипка, флейта, саксофон, ударные и рояль — настоящие живые музыканты, хоть и, разумеется, искусственные существа) расположился на в мгновение ока сооруженной тут же, на берегу, сцене-подиуме и услаждал слух присутствующих как песнями и пьесами из собственного богатейшего и разнообразнейшего репертуара, так и теми, которые заказывали люди.

Затем, когда южная ночь уже вплотную подобралась к пирующим, по желанию Валерки Стихаря (остальные его в этом поддержали) принесли множество факелов (никакого электричества — надоело!) на длинных шестах. Их воткнули в песок вокруг столов так, чтобы никто не испытывал недостатка в освещении.

Где-то стразу после полуночи Курту Шнайдеру пришла в голову мысль показать своей подруге, которую он уже изрядно к тому времени напоил (искусственные существа пьянели в той же степени, что и люди), настоящий красочный и шикарный фейерверк. Очень быстро выяснилось, что остальные девушки также ни разу в жизни не видели фейерверка, хотя теоретически знали, что это такое. Идея понравилась всем и немедленно была осуществлена с большим размахом и энтузиазмом. Да и как ей было не осуществиться, если на вопрос, есть ли в Доме фейерверк, Ганс Иванович лишь усмехнулся и немедленно отдал приказ по маленькому — меньше сигаретной пачки — и плоскому карманному телефону.

Такие же телефоны, кстати, были со вчерашнего вечера и у всех людей для связи друг с другом и обслуживающим персоналом. Арнольд и Ганс Иванович уверяли, что этому устройству не страшны любые расстояния, а заряжается он просто от солнечного света и без подзарядки способен работать до десяти местных суток, которые на Лоне длились двадцать шесть часов. Фейерверк вышел знатный.

Помощники Ганса Ивановича натащили на берег большое количество разнообразнейших праздничных ракет и шутих на любой вкус, и когда распустившиеся в небе цветные яркие бутоны и россыпи фейерверка затмили своим сиянием и блеском звезды, Велга как-то вдруг и окончательно понял, что они победили и при этом остались живы. И понимание этого простого факта наполнило его такой чистой и всеохватной радостью, что даже сердце, как ему показалось, сладко замерло на секунду, не в силах вместить в себя сразу всю эту радость, но все же справилось, мягко ткнулось изнутри в грудную клетку и снова застучало учащенно и мощно.

По этому поводу требовалось немедленно провозгласить тост и выпить, что Александр и сделал, так как привык выполнять принятые решения. Отряд, как один человек, поддержал своего командира, а Дитц, расчувствовавшись, тут же отчего-то предложил тост за любовь, от которого также никто не смог и не захотел отказаться.

В дальнейшем ночь в памяти лейтенанта распалась на фрагменты, которые позже он, как ни старался, так и не смог собрать в одно целое.

Он помнил, как вместе с Кариной они лежали на воде и смотрели в бесконечное ночное небо, полное звезд и неизъяснимой тайны.

Большой костер на берегу, который развел Вешняк, и совершенно незнакомые, но удивительно красивые песни, что пела Аня, аккомпанируя себе на гитаре.

Теплые мягкие губы Карины и ее медленные, нестерпимо сладкие ласки.

Крепкий вкус испанского хереса, они с Дитцем пили его прямо из горлышка, передавая друг другу бутылку.

Мощную фигуру Малышева, уносящего Аню на руках к Дому.

Валерку Стихаря, настойчиво пытающегося обучить музыкантов словам и музыке знаменитой «Мурки»… Ночевать почти все остались на берегу.

Кажется, именно друг Хельмут заявил, что негоже закаленному в боях и походах солдату привыкать к мягкой перине и теплому одеялу. Настоящий солдат спит там, где застает его ночь. Конечно, палку не будем перегибать, и обойдемся, пожалуй, без рытья окопа и устройства блиндажа, но выставить часовых никогда не помешает. Особенно здесь, на чужой планете. Так и быть, на этот раз часовыми могут послужить и официанты. Они все равно существа искусственные и вполне могут обойтись без сна. То, что солдаты из них, как из дерьма пуля, не подлежит ни малейшему сомнению, но лучше они, чем совсем никого, — не бля… простите, наших прекрасных дам же на часы ставить! Он, Дитц, прекрасно понимает, что ни он сам, ни вверенный ему личный состав, а также товарищ лейтенант Александр Велга караульную службу в настоящий момент нести не могут по объективным причинам, а посему слушай приказ: официантам вооружиться шампурами, не спать и оставаться на посту вплоть до его, обер-лейтенанта Дитца, пробуждения! Людям же пусть немедленно принесут их личное оружие. Так, на всякий случай. Чтобы спокойнее спалось. Все. Выполнять!

Утро четвертого дня (на третий день отряд, конечно, ни на какие экскурсии не отправился, а продолжил заниматься тем же, чем занимался в первый и второй) застало рядового Стихаря в кустах.

С отвращением разлепив глаза, он перевернулся на живот и сделал попытку выползти на более-менее свободное пространство. Попытка удалась, и Валерка, дрожа всем телом, поднялся на ноги.

Допился, разведка, подумал он, ощущая, с каким отвратительным скрипом ворочаются в чугунной голове мысли, до дома не дошел — в кустах свалился. Все. Амба. Пора завязывать. Так, где это я?.. Ага, дорога впереди, а вон и Дом сквозь ветви просвечивает. Надо же, совсем чуть-чуть не дошел. Но чуть-чуть у нас не считается. У нас считается только все и до конца. Ладно, пойдем тихонечко. Шажок, другой… вот и молодец. Ох, что же вчера было-то? Не помню ни хрена. Ладно, шут с ним, перемелется. А перемелется, и мука будет. Из муки пирогов напечем, за стол сядем, гулять бу… Не-не-не! Отставить гулять. А что тогда? Как что? Старый, веками проверенный способ. Баня и баба. Интересно, можно ли организовать в Доме баню? И куда я вчера дел свою бабу? Ладно, отыщется, не иголка. А вот и Дом. Интересно, где наши? Так, принимаем вид по возможности бодрый и независимый, потому как если я вчера чего не того учудил, то все одно найдется, кому мне об этом подробно рассказать…

В своих душевных и физических страданиях Валерка оказался не одинок. Отряд являл собой жалкое зрелище, о чем ему, отряду, и было прямо заявлено единственным, чувствующим себя адекватно человеком — Аней Громовой.

— Мужчины… — подбоченившись, снисходительно-презрительно усмехалась она краем рта (все, ви димо, подчиняясь неведомому инстинкту, собрались в обеденном зале). — Солдаты. Защитники. Спасители человечеств и рас. Космопроходцы. Рыцари, я бы сказала, без страха и уж тем более упрека. Вы в зеркало на себя глядели, рыцари?

«Рыцари» отводили глаза и бормотали под нос нечто маловразумительное.

— К-хм… — кашлянул в кулак Малышев. — Сейчас бы баньку истопить…

— Ты, Миша, прямо мысли читаешь, — немедленно поддержал таежника Валерка. — Где наш Арнольд, интересно, и Ганс Иванович заодно? Спросить надо, есть ли тут баня, а то ведь помрем во цвете лет.

— Баня? — переспросил Майер. — Это что?

— Ну ты даешь, Руди, — сказал Шнайдер. — Столько в России провоевал и не знаешь. Баня — это исконно русская забава. Очень рискованная. Нам, немцам, не выдержать. Судя по тому, что я о ней слышал…

— Ты, Курт, — перебил его хмурый Вешняк, — одну исконно русскую забаву уже выдержал. Значит, выдержишь и баню. Сам потом спасибо скажешь.

— Одну — это какую? — заинтересовался Карл Хейниц.

— Пить три дня без просыху. И безобразничать всяко.

— Ну-у… — разочарованно протянул Шнайдер. — Нашли, тоже мне, исконно русскую. Она такая же русская, как и немецкая.

Начавшийся было интересный разговор прервало появление Альберта и Ганса Ивановича. У них немедленно поинтересовались наличием во вверенном заведении бани с настоящей русской парной и, получив ответ, что таковая, конечно же, имеется и полностью готова, выразили желание немедленно воспользоваться.