Елена ЕЗЕРСКАЯ ВОЗВРАЩЕНИЕ

Глава 1 Секреты Забалуева

— Дело, конечно, ваше Мария Алексеевна, — уклончиво сказал Забалуев, входя в дом Корфов. — Можете ничего на меня не переписывать, но Лиза совершенно не имеет опыта в управлении поместьем.

— Когда я осталась одна, без мужа, у меня тоже никакого опыта не было. И ничего — справилась, — отвечала ему Долгорукая, между делом осматривая обшивку кресел и диванов в гостиной.

— У вас характер другой. А Лиза слишком впечатлительна. Вдруг ей крестьян жалко станет, она возьмет и всех их на свободу отпустит?

— А вы не позволяйте жене глупостей делать!

— Лизе-то я муж, а не хозяин.

— Так будьте хозяином, — Долгорукая взяла со столика графинчик с рифленым стеклом, глянула на просвет — красиво.

— А как я могу быть хозяином в доме, который мне не принадлежит? Здесь бы ремонт надо сделать да мебель обновить…

— Кстати, о ремонте, — перебила его Долгорукая и достала из дамского кошеля какие-то тряпички. — Я сама кое-что выбрала. Вот образчики обивки. Не желаете взглянуть?

— Конечно, с превеликим удовольствием. — Забалуев приблизился к ней и потянул носом воздух, воздав должное изысканному аромату дорогих духов.

— Вы извините меня, Андрей Платонович, — кокетливо поморщилась Долгорукая, — за то, что я уж решила имение оставить за собой. Для чего нам сейчас лишние хлопоты, бумаги? Вы только посмотрите, какая топкая работа, ручная вышивка — золото да серебро.

— Тончайшая работа, — кивнул Забалуев, почти склоняясь к ее плечам. — Разве в России так умеют делать? И, верно, дорого обошлось?

— Не дешево, — похвалилась Долгорукая, с любопытством оценивая траекторию перемещения забалуевского взгляда по ее телу. — В Бельгии заказывали. А вот это — китайский шелк.

— Прекрасный вкус… Великолепная фактура… — Забалуев уже терся подбородком о ее шею.

— А вы еще не видели туалетных принадлежностей, — растаяла от прикосновений Долгорукая. — Все из серебра.

— Все чудесно, вы чудесная, — зашептал Забалуев, оттесняя княгиню к дивану.

— Что-то у меня голова закружилась, — Долгорукая ловко выскочила из-под его руки. — Может, пройдем дальше по дому и посмотрим, что еще и где мы можем изменить?

— Идемте, идемте, божественная Мария Алексеевна, — Забалуев закатил глаза и выразил на своем лице полную покорность и обожание.

Из гостиной они прошли в библиотеку, откуда двери вели в спальню барона и его кабинет.

— Может быть, сюда, — Забалуев указал на дверь в спальню.

— Пожалуй, — согласилась Долгорукая, проходя вперед, — я как раз думала переменить там покрывала.

— У вас, часом, и на этот случай не имеется ли заготовок? — похотливо спросил Забалуев, прижимая к себе кошель Долгорукой вместе с руками его хозяйки. — А то еще можно и перину проверить — не затерлась ли, не свалялся ли пух.

— Отчего не проверить? — задыхаясь от волнения, шептала Долгорукая. — Можно и перину проверить. Хороша ли.

— Хороша, — процедил сквозь зубы Забалуев, роняя княгиню на постель. — Однозначно говорю вам — хороша.

— Маменька! — вдруг раздался совсем рядом голос Лизы.

— Я сама с горничными поговорю, — намеренно громко сказала Долгорукая, отталкивая Забалуева и бросаясь к двери. Но было поздно — Лиза стояла на пороге спальни.

— Маменька? Андрей Платонович?

— Мы.., мы проверяли, все ли готово к брачной ночи, — быстро нашелся Забалуев. С благодарностью во взоре Долгорукая посмотрела на него.

— Брачная ночь — здесь? Там, где умирал Иван Иванович? Даже и не мечтайте.

— Лизонька, нельзя же быть такой суеверной, — приторно улыбнулась Долгорукая.

— Люди постоянно то рождаются, то умирают, — равнодушно пожал плечами Забалуев. — Если из-за каждой смерти живым свои радости отменять, не будет ни живых, ни мертвых.

— Ах, вот вы где! — наконец-то нашла их Соня. — Я ходила по дому, здесь все такое знакомое, как будто мы всегда жили здесь.

— Не говори глупостей, Соня, здесь нам все чужое, и мне придется немало потрудиться над тем, чтобы я и мы все почувствовали себя в этом сарае, как дома. А сейчас, — Долгорукая решительно взяла Соню за руку и стала выпроваживать из спальни, — пойдем отсюда, оставим молодых наедине.

— Но я хотела… — заартачилась Соня.

— Все, довольно разговоров. У твоей сестры сейчас совсем другие заботы.

Когда мать с сестрою ушли, Лиза встала по другую сторону кровати, давая понять, что расстояние между ней и Забалуевым не сократилось.

— Вы как будто не ласковы ко мне, Лизавета Петровна, — Забалуев обиженно прикусил губу.

— Прежде ласки мои вам ни к чему были, вы все больше о приданом заботились.

— Я передумал. Вот увидел вас сегодня в церкви — такая вы были красивая, аж дух зашелся. Вот как повезло мне с женушкой, — плотоядно облизнулся Забалуев.

— Вон отсюда, — с холодной решимостью велела ему Лиза.

— Да вы никак запамятовали, Лизавета Петровна, я муж ваш, а вы мне супружница, — Забалуев сделал попытку приблизиться. Лиза бросилась к двери и распахнула ее.

— Не смейте и надеяться. Если это моя спальня, то вам здесь не бывать. Никогда!

— И где же, по-вашему, должно быть место вашего мужа?

— Вы не на мне, вы на имении женились. Вот и выбирайте — хоть конюшню, хоть диван в гостиной.

— А если я здесь остаться хочу?

— Андрей Платонович, я вас предупреждаю, я такое устрою, вас даже дворовые на смех поднимут, опозорю — не отмоетесь.

— Хорошо, — подумав, примирительно сказал Забалуев. — Я сегодня и в самом деле устал, могу и подождать. Но и вы мне, Лизавета Петровна, впредь грозить не пробуйте — пожалеете. А вздумаете кому сказать, что я эту ночь не у вас провел — не обессудьте, накажу примерно. Вы меня уже знаете.

— Вон! — воскликнула Лиза.

Забалуев высокомерно окинул ее взглядом, от которого Лизе сделалось противно, и вышел из спальни. Лиза тут же метнулась к двери и заперла ее изнутри на ключ, торчавший в замочной скважине. Потом, чтобы успокоиться, походила по комнате и вдруг почувствовала, что замерзает. Ложиться в эту постель, которую только что приминали Забалуев и маменька, оскверняя место, где умирал добрейший Иван Иванович, — нет!

Лиза еще немного походила по комнате, но усталость и переживания брали свое, она буквально валилась с ног. И Лиза решилась — прилегла на край кровати, натянула на себя верхнее покрывало и, свернувшись под ним в клубочек, скоро заснула.

А Забалуев вынужден был устраиваться на ночь в библиотеке. От злости весь хмель прошел, но вернулась способность рассуждать здраво и плодотворно. Конечно, ссориться с мерзкой девчонкой не имело смысла, и впрямь, чего доброго, драться начнет. Забалуев был уверен, что сумел бы с ней справиться, но завтра явится с ответным визитом братец ее, начнет требовать удовлетворения. Хорошо, что сейчас он боится огласки его романа с крепостной, а вдруг… Вдруг, скажем, упрячет куда Татьяну с глаз подальше или, паче чаяния, передумает жениться — тогда все, больше ничем князька не припугнешь. И тогда уже точно за каждую пощечину, за каждый синяк его разлюбезной сестрички отвечать придется. Нет, перекрестился Забалуев, я и без брачной ночи смогу ею управлять. А лучше так ее матушкой. Вот женщина, так женщина, что тебе плечи, что тебе ручки. И, похоже, сама не против…

Забалуев растянулся было на диванчике в библиотеке, как в дверь постучали. «Ну, кто еще там — недовольно подумал Забалуев и крикнул — войди, человек!» Человек оказался весьма смазливой и видной девкой.

— Ты кто? — жадно оглядывая ее, поинтересовался Забалуев.

— Полина. Я здесь в услужении.

— Крепостная?

— А как же.

— И ты знаешь, кто у вас новый хозяин? — сладострастно улыбнулся Забалуев.

— Знаю — вы. Потому и пришла познакомиться. Спросить — не надо ли чего.

— Надо, Полина, надо, — Забалуев поманил Полину к себе. — Иди-ка сюда, ты в доме живешь? (Полина кивнула.) А я как раз хотел дом осмотреть — каково оно, приданое моей женушки, пока она там к брачной ночи готовится. Не желаешь дом показать?

— Отчего не показать, — улыбнулась понятливая Полина. — Затем и пришла, чтобы новому барину угодить.

— А старому часто угождала?

— Старый больно стар был, а молодой и похозяйничать не успел, как новый объявился.

— Ну, тогда пойдем, проводишь меня, — Забалуев от души шлепнул Полину ниже талии. Она не обиделась и быстрее вперед пошла.

— Хороша, — сказал сам себе Забалуев. — Хороша. Что же, пойдем посмотрим, а как там все остальное…

В это же время Долгорукая продолжала инспектировать дом. Она вошла на кухню в тот момент, когда Шуллер воевал там с Варварой, — вернувшись, как и обещал Репнину через час, он не застал в комнате Анны ни ее самой и ее вещей, ни Никиты и понял, что его опять провели. На всякий случай он обежал двор и конюшню, но беглецов — а в том, что Анна и Никита сбежали, управляющий уже не сомневался — нигде не было. Тогда он бросился к Варваре и учинил ей допрос с пристрастием. Варвара отбивалась от него половником и кричала: «Не подходи, убью!» А Шуллер бегал вокруг стола и ругался что есть силы по-немецки.

— А вот этого безобразия я в своем доме не допущу, — грозно сказала Долгорукая, испепеляя взглядом парочку, замершую при ее появлении. — Это, смею вам напомнить, кухня. Наказывать строптивых крепостных следует на конюшне, господин управляющий.

— Простите, Мария Алексеевна, не сразу вас и заметил, — испугался он.

— Вы, я вижу, не только меня не замечаете. То же мне управляющий! Это не дом, а помойка какая-то. Сплошное запустение, все старое, не модное. Вот и на кухне беспорядок, в шкафах пусто. Пряностей раз-два и обчелся.

— Барон не любил, — пояснила Варвара.

— А я люблю, и потому — чтоб запасы были! — прикрикнула на нее Долгорукая.

— Как скажете, барыня, так и будет, — равнодушно кивнула Варвара.

— По всему видно — нет женской руки ни в чем. А что Анна, — княгиня обернулась к Шуллеру, перестав шарить по полкам, — воспитанница барона? Куда она смотрела? Как могла до такого довести? Впрочем, она все актеркой стать хотела, ей не до домашних дел. Сейчас, наверное, ушла с Корфом? Стоит ей посочувствовать, он о себе-то позаботиться не может, куда ему такая обуза.

— А при чем здесь Анна, — пожал плечами Карл Модестович. — Она и не хозяйка в доме была, а так, как и все, — крепостная.

— Что ты сказал? — в миг побелела Долгорукая. — Да ты в своем уме? Она воспитывалась на моих глазах. С детьми моими играла!

— Барин ее и воспитывал, как собственное дитя! — воскликнула Варвара, пытаясь защитить Анну.

— Ах, он старый мерзавец! Ах, мошенник! Крепостную девку за дворянку выдавал! Благородные люди ее принимали, ручки целовали! Ах, лжец! Без обмана жить не мог! Ненавижу! — накричавшись, княгиня обратила взгляд на управляющего. — А ты все знал, чертово отродье! Все это время знал и молчал?!

— Да у нас, почитай, все знали, — с довольным видом сказал Варвара, понимая, что Модестовичу сейчас же и достанется.

— Барон клятву взял, — бросился объяснять управляющий. — Крепостным грозил — кто проболтается, того сразу продадут. Говорят, даже сына заставил поклясться. О себе уж молчу, тотчас же и вылетел бы со службы.

— Ах, он хитрый лис! — задыхалась от возмущения Долгорукая. — Как посмел!

— В любовницы Анну себе держал, говорил — пусть только кто прикоснется, — продолжал он мутить воду.

— А вот это ты хватил, — вмиг остыла Долгорукая. — Нет-нет, так трепетно относятся лишь к родным детям или крестникам своим. А кем ему была Анна?

— Сирота она, — кивнула Варвара, видя, что вопрос этот к ней. — В младенчестве без родителей осталась, вот барон и пожалел ее.

— И родных, значит, у нее нет, и вольную старый дурак ей дать не успел. Славно, однако! — улыбнулась Долгорукая. — Так, стало быть, Анна теперь моя крепостная? Я хочу ее видеть! Карл Модестович! Веди ее живо ко мне!

— Да где же я теперь Анну найду — ушла она, — залепетал управляющий.

— Где хочешь, ищи — всю округу переверни, под каждый куст загляни, но чтоб была она здесь передо мной, — кипятилась Долгорукая. — Вот уж потешусь, душу отведу. Вспомнят меня еще Корфы не раз — будут помнить!

От новости такой княгиня пришла в столь большое возбуждение, что никак не могла успокоиться и направилась в библиотеку — там у Корфа всегда стояли графинчики с вином и коньячком. Но, как оказалось, не одна она в этот час пробавлялась баронскими припасами.

— Андрей Платонович, вы-то что здесь делаете? Или в брачную ночь заняться нечем?

— А я одно дело уже сделал, — нагло ответил ей Забалуев. — И решил отметить свой успех. А почему вы бодрствуете?

— У меня теперь забота есть, воспитанницу барона найти.

— Далась она вам!

— Пока не далась, но пусть только в руки попадется — шкуру спущу. Воспитанница, дворянка! Анька — крепостная актерка!

— Что вы такое говорите, Мария Алексеевна? — недоуменно приподнял бровь Забалуев.

— То и говорю — дурачил нас старый Корф. Крепостную за равную нам выдавал. Но она у меня за это ответит. За всех Корфов ответит! — Долгорукая плеснула себе коньячку в рюмку и решительно выпила.

— Смелая вы, Мария Алексеевна, — как бы между прочим отметил Забалуев. — В этом доме пить надо осторожнее. Особенно крепкие напитки.

— А я не из пугливых!

— Разумеется, вы же сама себе не враг, — усмехнулся Забалуев.

— На что это вы намекаете? — насторожилась Долгорукая — Да бросьте, княгинюшка! Каждая собака в поместье уверена, что это я отравил барона. И только два человека знают правду. Догадываетесь, о ком речь?

— Догадываюсь, Андрей Платонович, что затмение на вас от брачных трудов нашло. Перенапряглись, однако, вот кровь в голову и ударила.

— Зря вы так, Мария Алексеевна. Постельное занятие для мозга полезное — потом расслабишься, подумаешь да на многое прозревать начнешь.

— И какое же прозрение на вас снизошло, зятек дорогой?

— А то, что вы барона убили. И теперь об этом знают только два человека — вы и я.

— Да вы и впрямь съехали, Андрей Платонович! — зашлась в деланном смехе Долгорукая. — Али грибки на свадебном столе не хороши были?

— Грибки были в самый раз. И факты — тоже. Один к одному.

— Это какие же факты? — озлобилась Долгорукая.

— А вы присаживайтесь, Мария Алексеевна, чтобы слушать удобнее было.

Долгорукая посмотрела на него с презрением, но села — расположилась на диванчике напротив и вперила взгляд свой в Забалуева.

— А факты… Вот вам и факты, — сказал вполголоса Забалуев. — Для начала вы украли у меня яд. Тот самый, что был в индийском флакончике, — помните, вы еще рассматривали его?

— Конечно! И прекрасно помню, что вы забрали флакончик с собой.

— Вот именно — флакончик. Содержимое осталось у вас. После чая в тот день вы попросили Софью Петровну показать мне новые рисунки. Свой флакон я тогда неосмотрительно оставил на столе, и вы просто подменили его содержимое.

— У вас богатая фантазия, Андрей Платонович, — недобро скривилась лицом Долгорукая.

— Это не фантазия, Марья Алексеевна, это факты, и у меня есть доказательства. Когда Корф обвинил меня в убийстве барона, я отправился в свое поместье, чтобы уничтожить яд, так — на всякий случай. И как истинный ценитель прекрасного, бутылочку решил оставить. Но, высыпав содержимое, понял, что это была обыкновенная соль.

— Невероятно! — с притворным восхищением воскликнула Долгорукая.

— И главное — как остроумно! — в тон ей поддакнул Забалуев.

— В другой раз я бы посмеялась над вашей выдумкой…

— Смейтесь сейчас, — прервал ее Забалуев, доставая из кармана серебряную солонку, — другого раза может и не представиться. Узнаете? Вы велели вещи распаковать да в порядок привести. А с этой солонкой одной девице пришлось лишнего повозиться — никак внутри темный налет счистить не могла. Случайно мне пожаловалась. А солонка-то приметная — тогда же у вас на столе и стояла.

— И что из того? Серебро всегда темнеет.

— Увы, этот налет иного свойства. Меня цыган строго-настрого предупредил — в другую посуду яд не пересыпать! Серебро для него непригодно.

— Что ж, убила я его, — страшно усмехнулась Долгорукая после невыносимо долгой паузы, от которой Забалуеву даже страшно стало. — Тогда убила, а представился бы случай — и еще раз убила бы! И вас убью, если вздумаете со мною тягаться…

— Что вы, Мария Алексеевна, — замахал руками Забалуев. — Разве я доносчик какой? Я договориться с вами мечтаю. Мы ведь и породнились уже, а дочка ваша мне как чужая, имение вы себе оставляете. И подозрение в убийстве барона — тоже на мне. Нечестно как-то. Поделиться бы надобно.

— Против вас доказательств нет. Корф не в счет. Никто не поверит опальному дворянину, изгнанному из армии. А вы богаты, влиятельны и к тому же предводитель уездного дворянства.

— Все это хорошо, но маловато.

— Ладно, — устало кивнула Долгорукая, — уговорили. Завтра в город поедем — отпишу вам поместье.

— Мария Алексеевна, благодетельница! — радостно воскликнул Забалуев, но осекся — слишком громко получилось, и дальше уже зашептал. — Никогда не забуду вашей доброты.

— И я не забуду, — тихо сказала Долгорукая.

— Я ваш, весь ваш! Можете на меня рассчитывать!

— Хотелось бы верить… — кивнула Долгорукая.

— Верьте, верьте, а уж я вас не подведу. И давайте выпьем за наш союз!

— Надеюсь, вы принесете опечатанную бутылку из подвала?

— А вы шутница, Мария Алексеевна! Я сейчас прямо и распоряжусь.

— Да разве ж это шутка! Так, баловство. А вот когда я по-настоящему шутить начну, сразу догадаетесь. Только смотрите, чтобы поздно не оказалось, — шепотом добавила Долгорукая вслед уходившему Забалуеву.

Когда Корф пришел в себя, то первое, что он увидел, было лицо Сычихи. Владимир сильно встряхнул головой, пытаясь сбросить это наваждение, но лицо никуда не исчезло, а в голове к шумам и глухой боли прибавилось кружение.

— Ты почему здесь? — с трудом разлепляя иссохшие губы, спросил Корф.

— Не помнишь? Совсем ничего не помнишь?

— А что я должен помнить?

— Как гулял в трактире, подрался с трактирщиком?

— Не знаю, может быть… — Владимир сделал попытку приподняться на узкой и низенькой деревянной кровати, но тут же вынужден был опереться на спинку — в глазах вспыхивали и гасли маленькие серебряные звездочки, а слабость была такая, что тело казалось невесомым и совершенно чужим.

— Давно я так?

— Время торопится, и тебе надо торопиться.

— Куда, зачем? — обреченно махнул рукой Владимир. — Я один, без денег. Отравитель моего отца женился на моей бывшей невесте! Я не вернул поместье, не наказал убийцу!

— Но ты еще можешь это сделать, — Сычиха попыталась положить ладонь ему на лоб, но Владимир отшатнулся.

— У меня нет свидетельств выплаты этого проклятого долга. У меня нет ничего против Забалуева. Что я могу? Я устал воевать. Мне надоело.

— Это не ты говоришь, это брага. И разве ты не воин?

— Но почему, почему за все приходится воевать?! За правду, за любовь и даже за то, что мне и так принадлежит по праву?

— Зря только тратишь силы на вопросы, вместо того, чтобы искать ответы.

— А что изменится оттого, что истина откроется мне? Все чудесным образом перевернется? Воскреснет отец, Анна полюбит меня?

— Найди убийцу отца, и ты вернешь себе поместье. И любовь вернется к тебе.

— Что ты меня гипнотизируешь? Я же не девица — верить в твои заговоры и видения.

— А ты и не верь, ты просто встань и иди.

— Куда?

— Чтобы жить в будущем, надо понять прошлое. Ищи там, — тихо сказала Сычиха и исчезла, словно на самом деле привиделась ему.

Но нет, она, конечно, была в его комнате — на столе остывал приготовленный ею отвар. Корф понял: это для него и, поморщившись от горечи, выпил всю кружку. Через полчаса он почувствовал облегчение в голове и во всем теле. Руки, ноги — все было на месте. Он стал бодрым, уверенность вернулась к нему. Пожалуй, Сычиха права: валяться в пивной недостойно героя войны и дворянина. Больше никаких слабостей — он должен найти убийцу отца. Как она сказала — ищи ответы в прошлом? Хорошо, он тотчас же отправится в имение Забалуева и попробует разыскать там свидетельства своей правоты.

Владимир заплатил хозяину гостиницы за лошадь и отправился на поиски дома Забалуева. Ему пришлось немало поплутать по проселочным дорогам — судя по всему, Забалуев большого хозяйства не держал, поэтому мало кто видел его крепостных. Да и в гости он никого не приглашал, все больше сам навещал соседей и приятелей по карточной игре.

Когда Владимир добрался до имения Забалуева, солнце уже перевалило зенит. Под выпавшим утром снегом дом казался обычным особняком — не лучше и не хуже его собственного. Но подойти Владимиру к дому не дали. Едва он появился на дорожке, на него бросились с лаем три мохнатые собаки. Они не нападали, но обступили и принялись рычать, выразительно демонстрируя солидные клыки. Следом за собаками показались сторожа — три дюжих мужика в дохах и с ружьями наперевес.

— Здорово, братцы! — крикнул им Корф. — Собак-то отозвали бы.

— Здорово, барин, коль не шутишь! — неласково откликнулся один из них. — Фу, псины, фу!

— Мне бы хозяина твоего повидать, Андрея Платоновича, — с благодарностью кивнул Корф, видя, что собаки отбежали и два других мужика увели их за поводки к крыльцу.

— Нет его, — покачал головой сторож.

— Так проводи меня в дом. Я его подожду.

— Не велено!

— Как же не велено?! Мы с твоим барином договорились. Если я уйду, он приедет и тогда уже точно велит тебя выпороть за такое гостеприимство!

— Не стращай, барин, и не лезь на рожон! Мы зайцев бьем без промаха.

— А вот это я сейчас и проверю, — Корф стремительно сделал шаг к сторожу и выхватил у него ружье. Мужик оторопело уставился на него и пуще прежнего замотал головой.

— Зря ты это, барин, — с угрозой в голосе сказал один из вернувшихся сторожей. — Фирс у нас ротозей известный, ружье зарядить забывает.

— А вот мы свои завсегда наготове держим, — поддержал его третий сторож.

— Ладно, — кивнул Корф, поняв, что диспозиция неудачная, и осторожно опустил на землю отобранное у Фирса ружье. — Все, спектакль окончен. Так и передам вашему барину, мол, хорошие у вас, Андрей Платонович, сторожа!

— Мы воробьи стреляные, нас на мякине не проведешь, — усмехнулся второй сторож.

— Давай, давай, пока мы тебе шкуру не попортили! — с обидой в голосе пригрозил ограбленный Корфом сторож.

— Да не, Фирс, пусть катится восвояси, нам из-за него на каторгу идти неохота, — сплюнул вдогонку Корфу третий мужик.

Этот странный случай только подтвердил, что в нынешней и прошлой жизни хозяина дома что-то нечисто. Теперь уже Владимир был в этом уверен. Но как проникнуть в дом, хранящий не одну, наверное, тайну? Одному вряд ли удастся преодолеть этот заслон. Что же, пора звать на помощь Михаила. Уезжая, Репнин сказал, что найти его можно в таборе у цыган близ поместья Забалуева. Гитарные переборы ветер доносил до слуха и сейчас. Значит, это судьба. Владимир направил коня в сторону озера и пришпорил его. Вперед!..

— Снова слышу голос твой, / Слышу и бледнею. / Как расставался я с душой, / С красотой твоею. / Если б муки эти знать, / Чуя спозаранку, / Ох, не любил бы, не ласкал смуглую цыганку, — пел красивый бархатный баритон, и голос становился все ближе и ближе.

Но что это? Владимир вздрогнул — второй, зазвучавший рядом с мужским, женский голос принадлежал Анне. Корф никогда и ни с каким другим не спутал бы его. Владимир осадил коня и спешился. Он боялся нарушить ладность песни и то очарование, каким веяло от проникновенных голосов.

— Зачем, зачем передо мной / Образ этот милый / Ох, не смогла меня ты полюбить. / Я забыть не в силах.

Владимир привязал коня к дереву и подошел ближе к кибиткам — да, это была Анна. Они сидели у костра — седовласый величавый старик, молодая красавица-цыганка и Репнин.

— Снова, снова слышу голос твой. / Слышу и бледнею. / Ох, расставалась я с душой, / С красотой твоею, — пела Анна, и как когда-то сердце зашлось от тоски. Владимир отступил назад, под ногою хрустнула ветка.

Песня оборвалась. Репнин, выхватив из-за пояса пистолет, вскочил со своего места и бросился в ту сторону, откуда послышался шум. Корф на всякий случай поднял руки и вышел из-за кибитки.

— Владимир? Дружище, как же я рад! — приятели обнялись, Седой жестом пригласил Корфа к костру.

— Я думал, вы уходите из наших мест с первым снегом, — с благодарностью кивнул Корф Седому.

— Мы бы и уехали, да должок тут один остался — надо бы получить.

— Забалуев?

— Он самый, — подтвердил Седой, раскуривая трубку.

— А что здесь делает Анна, Михаил? Она уже давно должна была жить в Петербурге.

— Карл Модестович помешал, — тихо сказала Анна.

— И мне пришлось устроить похищение и спрятать ее у цыган, — добавил Репнин.

— Это не выход, Миша. Мы можем все исправить только одним способом — уличить Забалуева в убийстве и вернуть поместье.

— Пока ты будешь возвращать свое поместье, Анна может попасть в руки какого-нибудь самодура!

— Похоже, ты сейчас не способен принимать правильные решения. И уж не знаю, то ли это дым от костра, то ли опять тебе любовь в голову ударила.

— А что за это время предпринял ты? Где был, что делал, пока я Анну спасал?

— Тоже спаситель нашелся — забрался в глухой лес и отсиживается.

— Я-то хотя бы оборону занял, а ты до передовой вообще не дошел — отдал все Долгорукой без боя и руки опустил!

— Перестаньте ссориться, господа, — прервала их Анна. Еще немного, и спор мог легко перерасти в драку и дуэль. — В нашем положении бессмысленно держать обиды друг на друга. Если вы снова приметесь враждовать, то ничего хорошего из этого не выйдет. Так что лучше обменяйтесь рукопожатием и помиритесь. Я прошу вас.

— Анна права, — подумав, признал Репнин. — Мир?

— Мир, — нехотя, сквозь зубы согласился Корф. — И хочу, чтобы ты знал: я тоже не бездействовал. Сегодня я пытался пробраться в поместье Забалуева, но сделать это оказалось не так просто. Дворня вооружена. Дом охраняют собаки. Одному там не справиться.

— Ты, кажется, просишь моей помощи? — хмыкнул Репнин.

— Я прошу, чтобы ты довел начатое дело до конца. Ведь это была твоя идея — пробраться в дом Забалуева.

— Я поеду с вами, — решительно сказала Анна.

— Женщина на корабле… — покачал головой Корф.

— Анна, мне кажется, вы недооцениваете опасность предстоящего предприятия, — поддержал сомнения друга Репнин.

— Я пойду с вами. Потому что я знаю, как пробраться в дом, а вы нет.

— Тише, — вдруг остановил их Седой. — Слушайте.

— Чужой, — подтвердила сидящая рядом с ним Рада.

— Надо спрятать Анну. Рада, помоги, — обернулся к ней Репнин.

— Хорошо, барин," — Рада поднялась и кивнула Анне. — Идем со мной. Я спрячу тебя так, что и князь не найдет.

Не успели девушки и Седой скрыться за кибитками, на поляну вышел сам Карл Модестович.

— Что будем делать? — шепнул Репнин и в следующую секунду упал, получив мощнейший удар в челюсть.

— Подлец! — закричал склонившийся над ним Корф. — Я знаю, это ты. Ты увез ее. Где ты ее спрятал? Где она?

— Да мне нет до нее никакого дела. Я с Анной порвал отношения, и тебе это хорошо известно, — со злостью сказал Репнин, держась за щеку. Он не сразу понял игру Корфа, но быстро опомнился.

— Она исчезла. Ты знаешь, куда. Отвечай!

— Не знаю и знать не хочу. Уходи отсюда по добру по здорову. Я здесь у друзей-цыган, сейчас мы вместе объясним тебе, что к чему.

— Не верьте ему, Владимир Иванович, — вмешался управляющий. — Он сам мне деньги предлагал, чтобы я Анну с ним отпустил.

— И ты те деньги, конечно же, взял? — Корф свирепо посмотрел на управляющего.

— Если бы я деньги взял, стал бы я сейчас Анну искать!

— Так ты тоже за ней сюда пришел?

— Вот, дорога привела. Видать неслучайно, раз и вы здесь…

— Значит, правильно привела, — кивнул Корф и снова обернулся к Репнину. — Говори, где она?

— Да я о ней и думать забыл. Купить хотел, не отрицаю. Может, мне приятно видеть, как она в моем доме на кухне картошку чистит да полы моет. А тебе-то она зачем, ты ведь не хозяин ей уже?

— Так я тебе и поверил!

— Не столь уж и важно, веришь ты мне или нет. С цыганками мое сердце успокоилось. Они песни поют страстные, объятия их — жаркие, поцелуи — сладкие. Мне до вашей Анны дела нет. Нужна она вам — так ищите, а меня не трогайте. Понятно?

— Как не понять! — Карл Модестович подмигнул появившейся на словах Репнина Раде. — Из-за такой красавицы можно забыть все на свете! Однако я все же проверю, не здесь ли предмет вашего спора.

— Я только что все проверил, Карл Модестович. Нет ее здесь, — Корф с безнадежностью махнул рукой. — Поеду дальше искать.

Что ж, если Корф отчаялся, значит, и впрямь чисто здесь, — рассудил управляющий.

— Я, пожалуй, тоже пойду. А ты, красавица, всем скажи — ищут, мол, беглую крепостную, что выдает себя за барышню. Деньги за нее обещаны хорошие. Ваш вожак знает, где меня найти.

Друзья собрались вместе не сразу.

— Однако, Михаил Александрович, вы были весьма убедительны, когда говорили с Карлом Модестовичем, — обиженно заметила Анна.

— Сказал первое, что в голову пришло. Простите, моя царица!.

— А мне показалось, вы были довольно искренни. Я даже поверила, что вы хотели сделать меня своей рабыней.

— Разве только в страшном сне, Анна! — принялся оправдываться Михаил.

— Все, друзья мои, довольно разговоров — нам пора действовать. Модестович в любой момент может вернуться. Кто знает, действительно ли он поверил нам, — остановил милую перебранку Корф. — Я сделал вид, что ушел, и обернулся вокруг табора. Надеюсь, мне удалось запутать управляющего хотя бы на время.

— Пора — значит, пора, — улыбнулся Репнин. — Мы ведь теперь в расчете?

— Что? Ах, да, в расчете, — кивнул Корф. — Думаю, твоя боль скоро пройдет. Моя успокоилась к вечеру.

— Что такое, господа? — с недоумением поинтересовалась Анна. — Вы что-то скрываете от меня?

— Так, былое! — отмахнулся Репнин. — Не стоит и разговора. Спасибо тебе, Рада, за Анну.

— Зачем цыганке слова? Сердцем благодари, любовью своей, — прошептала Рада, с грустью смотревшая на них. — Только вот сердце твое занято, а любовь слепа.

— Прости меня, — тихо сказал Репнин. — Видишь ли, Анна…

— Опять, Анна! — воскликнула Рада и пошла прочь от костра.

Репнин смутился, поймав на себе взгляда Корфа и Анны, и махнул — не стоит переживать, не о чем…

Когда они подошли к дому Забалуева — Репнин узнал у цыган кратчайшую дорогу к имению — уже смеркалось. Охранники, по-видимому, разделились и дневалили по одному на посту у небольшого костра возле крыльца. Собаки далеко не отбегали, видать, тоже мерзнуть не хотели. Первый снег, не растаявший днем, напоминал о конце осени, вечерами было уже по-зимнему зябко.

— Голову на отсечение, это тот самый мужик, с которым я давеча сцепился! — признал его Корф, выглядывая из-за угла дома.

— Побереги голову и лучше подумай, как заставить его открыть двери, — посоветовал Репнин.

— Надо подумать…

— Пока мужчины думают, женщины обычно действуют, — сказала Анна и с криком «Помогите! Помогите!» открыто побежала к дому.

— Анна! Куда вы?! Подождите! Что она задумала? — Корф растерянно смотрел на Михаила. Репнин только пожал плечами — кто их поймет, этих женщин!

— Помогите! — Анна с рыданием бросилась к сторожу. — Умоляю! Карета разбита, мой муж — ему плохо! Цыгане напали!

— Цыгане? Чур меня, чур! — принялся креститься сторож. — Эй, Матюха, Митька, сюда!

— Что за крик? — выскочил на крыльцо второй сторож.

— Умоляю вас, — застонала Анна. — Нога… Мы были на свадьбе в соседнем поместье. Ехали домой, лошадь понесла. Карета перевернулась. Господи, нога, так болит нога! Мне плохо…

— Чего это вы, барышня, на меня падаете. Я мужик, я не барин какой-нибудь, — перепугался сторож.

— Зато ты у нас самый молодой, — подбодрил его товарищ. — Помоги-ка барышне в дом подняться.

— Там, кажется, собаки, я боюсь, — побледнела Анна, цепляясь обеими руками за доху сторожа.

— Не боись, барышня. Митька! Собак запри! А ты, Матюха, веди госпожу в комнаты, пусть посидит, отдохнет. А где карета-то?

— Там, за пригорком, я через лес бежала, заплутала, — Анна склонила голову на скрещенные руки.

— Устала, поди ж ты, — посочувствовал сторож. — Ладно, мужики, пошли мужа ейного из-под кареты извлекать. Вдруг, неровен час, это знакомцы нашего барина, будет потом попрекать, что не помогли.

— Вы не думайте, — словно очнулась Анна. — Муж заплатит вам за работу. Только помогите ему!

— Вот, водички принес, — Матюха подал стакан Анне.

— Спасибо тебе, милый, — улыбнулась она и отпила глоток. И, едва сторожа ушли, бросилась к дальнему от входа окну и открыла его.

— Господа, — позвала Анна в темноту двора, тотчас же откликнувшуюся голосами Репнина и Корфа. — Добро пожаловать в поместье Забалуева, господа!

— Да… — протянул Корф, оглядывая коридоры и гостиную забалуевского дома.

— Неужели здесь можно жить? — с недоумением воскликнула Анна.

— Жить, конечно, нельзя, а вот изображать жизнь можно, — усмехнулся Репнин, стараясь не задевать запыленных и покрывшихся паутиной вещей.

— Теперь понятно, почему господин Забалуев так хотел переехать в наше имение — свое-то изгнило от ветхости.

— Ты прав, Владимир, — кивнул Репнин. — Забалуев — мошенник, всех водил за нос, рассказывая о своих богатствах.

— Мошенничество еще ничего не значит. Нам надо доказать его участие в убийстве отца. Анна, вот свечи. Помогите посветить здесь, — попросил Корф. — Ага, здесь шкафчик с аптекой. У нас в доме такой же, там хранятся лекарства.

— Похоже, здесь сто лет никто не был и ничего не открывал, — покачал головой Репнин.

— Только не этот шкафчик. Смотрите — его точно открывали, и не так давно. Везде полным полно пыли, а на шкафчике — следы рук!

— И, правда, что это здесь? — Михаил пошарил рукой по полочкам и извлек несколько пузырьков.

— Кажется, вот это лекарство от облысения, — прочитала одну надпись Анна.

— А это что? Какие-то яды.

— Мышьяк, стрихнин. Я видел такие же баночки у Варвары на кухне, — определил Корф. — Но зачем ему столько?

— Не знаю, — задумчиво произнес Репнин. — Только все равно, того самого — чем отравили Ивана Ивановича — здесь нет.

— И что нам это дает, вся эта авантюра? Мы ничего не нашли, — рассердился Корф.

— Не спеши! — остановил его Репнин. — У меня появилась идея. Давайте выберемся отсюда и вернемся в табор. А я скажу, что мы сделаем дальше.

По дороге Михаил изложил свой план, и он показался Корфу удачным. Репнин предложил оставить Анну в таборе, а самим поутру отправиться к Долгорукой. Они убедят княгиню поехать с ними к Забалуеву, и пусть Мария Алексеевна сама увидит, что Забалуев ее обманывал. Михаил был уверен, если удастся разрушить этот союз, Забалуев запаникует и чем-то обязательно выдаст себя. Корф с ним согласился — на том и порешили.

Когда утром Анна проснулась и спустилась из распряженной кибитки, Корф и Репнин уже давно уехали. Они не стали тревожить Анну, каждый втайне надеялся вернуться к ней победителем. Анна хотела поговорить с Репниным еще до отъезда. Она подошла к кибитке, приютившей Михаила, и позвала его. В ответ из-за приоткрывшегося полога выглянула Рада.

— Что так смотришь на меня? — улыбнулась цыганка. — Не тебе одной князья нравятся.

— А мне не важно — князь или раб, — ответила ей Анна. — Главное — сам человек, его душа.

— Видать, ничего-то ты в душе не понимаешь, если так барину сердце надорвала. Извела его, да все попусту.

— Почему это попусту?

— Вижу я, все вижу — от цыганки не спрячешься. Не нужен он тебе, другой в твоем сердце, только ты сама себе в том признаться боишься. Вот и мучаешь князя. Оставь его, освободи!

— Я не понимаю, о чем ты, — смутилась Анна, — я люблю Михаила, и он любит меня. Несмотря ни на что. Он простил мне обман и помогает мне.

— Разные у вас пути. Это я тебе и без карт, и без руки скажу, потому что чувствую — думаешь о другом. Рядом твой любезный, но не князь. Не князь! — Рада спрыгнула с облучка кибитки.

— Нравится он тебе, вот ты и морочишь мне голову, — сказала Анна.

— А я и не скрываю того. Я все, как есть, говорю. Видишь, честно выхожу, не прячусь, — Рада гордо откинула со лба волосы.

— Так ты здесь ночью была… — прошептала Анна.

— Я думала, ты жестокая, а ты и слепая еще! — усмехнулась Рада.

— Незачем тебе меня оскорблять, так мужчины не добиваются.

— А мне и добиваться не надо — он сам меня позвал.

— Если звал, значит, его воля. Михаил Александрович — свободный человек, и не мне его судить, — Анна повернулась, чтобы уйти.

— Отпусти его! — Рада схватила ее за руку. — Не мани больше. А я утешу князя — боль быстро пройдет, потому что и не боль вовсе, так — баловство.

— Я не цыганка, чтобы колдовать, привораживать, отвораживать. Прогонит он меня — уйду. А пойму, что не любит — уйду и того раньше. Но ты мне не мешай, я сама решаю, как мне поступать следует, — Анна хотела было уйти, как вдруг услышала, что ее позвали. Она обернулась на голос. — Лиза?

— Аня! — бросились они друг к другу.

— Лиза, что вы делаете здесь?

— Я приехала узнать у цыган о гибели отца. Они ведь прошлым летом стояли возле озера.

— А разве гибель вашего отца — не трагическая случайность?

— За последние дни раскрылось столько странных обстоятельств, что я поняла — маменька скрывает правду.

— Лиза, а вы не слишком торопитесь с обвинениями?

— Я сказала барышне, что слышала в тот день выстрел и женский крик, — пояснила Рада.

— Да-да, — кивнула Лиза. — Но кто кричал и кто стрелял — загадка. Анна, может быть, и вы что-нибудь знаете?

— К сожалению, нет. Мы тогда почти все лето были в Петербурге, правда, Иван Иванович получал иногда письма от вашего папеньки. — Анна задумалась. — Впрочем, подождите! Однажды — как раз в те дни! — пришло письмо от Петра Михайловича… Да, да, точно. Мы сидели в гостиной, барон прочел письмо и тут же уехал в деревню, сказал, что по какому-то срочному делу.

— А что это было за дело, он не объяснил?

— Нет, — покачала головой Анна. — Но, когда Иван Иванович вернулся, он сообщил нам, что отец ваш погиб на охоте. Барон тогда приехал вместе с отцом Георгием, они закрылись в кабинете и долго-долго о чем-то разговаривали.

— А потом?

— Потом отец Георгий просто уехал и все, — закончила свой рассказ Анна.

— Отец Георгий… Вы не первый человек, кто упоминает его в связи с этими событиями. Я сейчас же еду к нему!.. А вы, — спохватилась Лиза, — вас куда-нибудь отвезти? Вы, наверное, гадать приезжали?

— Это раньше в табор за гаданием ехали, а сейчас — за суженым, — усмехнулась Рада.

Лиза с недоумением посмотрела на Анну.

— Рада шутит, — успокоила ее Анна. — Но вы должны знать — я беглая!

— Что?

— Я крепостная, Лиза. Барон воспитал меня, как свою дочь, и никто в округе не знал об этом. Но теперь в имении хозяйствует ваш муж, и меня ищет управляющий.

— Вы — крепостная?! — растерялась Лиза.

— Погодите-ка, — прервала их Рада. — Слышу, нам знак подают. Опять вблизи табора ваш немец появился. Прятаться тебе надо, Анна. Поднимайся в кибитку, а я присмотрю, чтобы он чего не разнюхал.

— Как же так, как это? — шептала Лиза.

— И вы, барышня, тоже идите — не думаю, что вам стоит тому человеку на глаза показываться.

— Тому человеку?

— Это Карл Модестович, — пояснила Анна, забираясь в кибитку.

— Господи! — воскликнула Лиза. — Вы правы, мне надо поторопиться. Прощайте и помните — вы были и останетесь моей подругой, Анна. И, если честно, между нами нет разницы. Я тоже не принадлежу себе. Моя маменька распорядилась моей жизнью по-своему. Вы — крепостная, меня продали Забалуеву.

— У нас еще будет другая жизнь, не отчаивайтесь!

— Простите, я сейчас совсем не могу вам помочь. Может, когда разгадаю тайну смерти отца, то смогу разговаривать с матушкой и моим мужем уже по-другому. А сейчас — берегите себя и будьте осторожны.

— Будьте и вы счастливы! — прошептала Анна вслед убегавшей от табора Лизе.

Тем временем Корф и Репнин, как им казалось, торжествовали победу. Долгорукая поначалу приняла их в штыки, но потом, похоже, их настойчивость и ее любопытство взяли верх, и она согласилась тайно поехать с ними в дом Забалуева.

Мария Алексеевна обставила выезд с превеликой театральностью, и забалуевские сторожа, так и не нашедшие вечером ни кареты с ограбленным барином, ни потом в доме его хорошенькой барыни, вынуждены были пропустить в дом Долгорукую с эскортом с лице исправника.

И пока Забалуев, ничего не подозревая, отсыпался после ночного разговора и его счастливого, как он думал, завершения под звуки открываемых бутылок с шампанским, Долгорукая осматривала его дом и крыла зятя на чем свет, не стесняясь в выражениях и не обращая ни малейшего внимания на присутствующих при этой сцене Репнина с Корфом и исправника.

— Он у меня попляшет, — рычала всю дорогу обратно Долгорукая, — он меня попомнит. Теперь понятно, почему он так боялся в дом к себе приглашать — там даже мыши дохнут! А сколько таинственности напустил! К дому не подойди, коляску не трогай — сплошные ограничения!

По приезде она велела исправнику далеко не уходить, хотела, дескать, отблагодарить его за помощь, накормить, напоить. А сама бросилась будить Забалуева.

Репнин и Корф не могли нарадоваться такому повороту событий. Они спешились во дворе родного Владимиру поместья и решили ждать на часах — вдруг Забалуев вздумает бежать. И тут Репнин обратил внимание на коляску Забалуева.

— Слушай, Владимир, а что там княгиня говорила про коляску, что, мол, не дает к ней Забалуев никому подходить? Может, посмотрим, что он там прячет?

Корф кивнул, и они принялись осматривать коляску. И вскоре обнаружили тайник под сиденьем, где среди разных шуллерских принадлежностей под руки им попался флакон с порошком, по запаху так похожим на тот, с помощью которого был отравлен старый барон Корф.

Михаил тотчас же побежал на кухню за исправником, а Корф ворвался в гостиную, где Долгорукая отчитывала зятя, и с криком «Убийца!» бросился на Забалуева. Забалуев, конечно, все отрицал и показал, что истинный убийца не он, а княгиня Долгорукая. Мария Алексеевна немедленно пустилась в слезы.

— Хватит изворачиваться, — прервал измышления Забалуева Репнин. — Мне доподлинно известно о вас все. Вы картежник, мошенник и вор. Вы, именно вы купили этот яд. И у нас есть тому свидетель.

— Да кто поверит пройдохе-цыгану! — завопил Забалуев.

— Вот вы и выдали себя, Андрей Платонович! Думаю, что с появлением этого флакона вы уже не сможете никого убедить в своей невиновности. — Репнин, как факир, извлек из рукава злополучный флакон. — Мы только что с бароном нашли его в тайнике вашей коляски.

— Обманщик! Плут! — стенала Долгорукая. — И этому негодяю я отдала самое ценное, свою дочь!

Наконец, исправник повел Забалуева к выходу, и тот, обернувшись от дверей, сказал Корфу: «Ваш друг наивен. Но вы-то, Владимир Иванович, должны чувствовать, что все это слишком просто. Подумайте еще раз обо всем, и, если не перемените своих обвинений, я стану сомневаться в том, что вы умный человек».