"Безжалостное обольщение" - читать интересную книгу автора (Фэйзер Джейн)

Глава 17

Бомба Виктора Латура наконец взорвалась. Он вошел в гостиную, где его жена, младшая дочь и кузен грелись у камина после обязательного посещения собора Святого Людовика, в котором было холодно, как в пещере.

— Я должен кое-что сказать вам двоим. — Он пальцем указал на Женевьеву и Николаса. — Поднимайтесь в кабинет. — И без дальнейших объяснений вышел.

Николас заволновался, Женевьева увидела, что и Элен нервничает. На молчаливый вопрос — чем мы провинились? — мачеха покачала головой:

— Он мне ничего не говорил. Но голос у Виктора не злой, не думаю, что он сердится.

— Однако рассердится, если мы не поторопимся. — Николас был абсолютно прав, и с игривым поклоном он сделал приглашающий жест в сторону двери:

— После вас, кузина.

— Я считаю, что в подобной ситуации такая галантность негалантна, — ухмыльнулась Женевьева. — Тебе следовало бы первым принять огонь на себя. Ты ведь старше и сильнее!

— Женевьева, прошу тебя, постарайся не раздражать отца, — умоляющим голосом попросила Элен. — Если он не расположен веселиться…

— Он никогда не расположен веселиться, — фыркнула неугомонная падчерица. — Я бы удивилась, узнав, что папа вообще понимает смысл этого слова.

Они подошли к комнате, служившей Латуру кабинетом, когда тот занимался домашними делами. Ни Николас, ни Женевьева не любили этой комнаты, поскольку с ней было связано много неприятных воспоминаний. Дверь была открыта, Виктор сидел за массивным резным письменным столом, листая бумаги.

— Закройте дверь, — велел он. — Я не хочу, чтобы весь дом слышал то, что я собираюсь сказать.

Женевьева приняла позу, которую всегда принимала в этой комнате: руки сцеплены за спиной, глаза потуплены. Николас, как она отметила, усмехнувшись про себя, стоял почти так же.

— Садитесь!

Женевьева и Николас обменялись тревожными взглядами. Они не могли припомнить, чтобы кому-нибудь из них когда-либо предлагали сесть в кабинете патриарха. Молодые люди неуверенно присели на кожаные стулья с прямыми спинками.

— Я решил, что пришло время назначить наследника, — объявил Виктор в напряженной тишине.

Николас быстро вскинул голову. Всегда считалось, что за неимением собственного сына Виктор назначит наследником сына дальнего родственника, ребенка, который с самого раннего детства воспитывался в его доме и получил необходимые знания в кораблестроении и управлении плантациями сахарного тростника. Правда, вслух это никогда произнесено не было — Я не желаю, — продолжал Виктор с привычным отсутствием деликатности, — чтобы моим наследником стал человек, не являющийся моим ребенком. — Он остановил взгляд на дочери, но она отлично держала себя в руках, и ничего, кроме вежливого интереса, на ее лице прочитать было невозможно. — Однако женщина не сможет управиться с таким наследством, даже если провела чертову уйму времени в монастыре, уткнувшись в книги.

Женевьева оставалась неподвижной, но почувствовала, как Николас при этих словах немного расслабился.

— Итак, — сказал Виктор, — я нашел компромиссный вариант, который устроит всех заинтересованных. Ты, Николас, женишься на Женевьеве и таким образом получишь все преимущества моего наследника, а дети Женевьевы, в свою очередь, наследуют тебе. Ты умеешь управлять плантацией и верфью, вот и продолжай, а в качестве платы получай мою дочь и ее наследство.

— А что получит от этого ваша дочь? — От чудовищной затеи отца голос у Женевьевы дрожал. Отбросив все предосторожности, она встала, белая, как молоко, с расширившимися и гневно сверкающими глазами.

— Во-первых, и это главное — мужа, — без лишних слов ответил Виктор. — Это в конце концов мечта каждой девушки, а тебе давно пора прекратить слоняться без дела и угомониться. Кроме того, ты будешь единственной наследницей всех владений Латура, а после тебя — твои дети.

— Не могу поверить! Я вообще не собиралась пока выходить замуж, а уж за Николаса — никогда! — Женевьева обернулась к кузену: он был бледен, словно только что увидел призрак. — И Николас не хочет жениться на мне. Правда ведь, кузен? — Поскольку тот не ответил сразу, она схватила его за плечи:

— Да скажи же что-нибудь, ради Бога! Вспомни о Мадлен Бенуа!

— Хватит! — рявкнул Виктор и встал с побагровевшим лицом. — В моем доме я запрещаю даже говорить о подобной партии. Если ты хочешь жениться на этой ничтожной маленькой недотепе, у которой ни копейки за душой, — твое дело, но тогда больше не попадайся мне на глаза.

Николас все еще не произнес ни слова. Женевьева встряхнула его, и он стал медленно приходить в себя, взгляд его сфокусировался. Женевьева поняла, что происходит, но не поверила своим глазам: Николас не собирался бороться. Она с презрением отвернулась от кузена и посмотрела на отца в упор:

— Я не выйду замуж за Николаса, папа. Мне все равно, кого вы назначите своим наследником. Для меня это не имеет никакого значения!

Женевьева направилась к двери, но Виктор гаркнул, чтобы дочь осталась, и она остановилась, уже взявшись за дверную ручку и ладонью ощутив прохладу фарфора. «Все равно от этого не уйдешь, оно настигнет везде», — подумала Женевьева с безысходной тоской.

— Вы сделаете то, что я прикажу, мадемуазель, — прошипел Латур, обходя вокруг стола. — Вы — моя дочь и обязаны признавать авторитет отца, в противном случае я заставлю вас это сделать.

— Вы не можете заставить меня вступить в такой омерзительный брак, — ответила Женевьева, с трудом принуждая себя стоять на месте, хотя все ее существо рвалось прочь отсюда. — Мы живем не в средние века.

— Почему этот брак — омерзительный? — впервые заговорил Николас. Услышав его голос, Женевьева даже обернулась от неожиданности. Он был все еще бледен, но уже вполне владел собой, словно принял наконец трудное решение. — Мы никогда не испытывали друг к другу неприязни. Я могу себе представить союз и похуже.

— Можешь? — вопрос Женевьевы прозвучал язвительно, а во взгляде читалось неприкрытое презрение. — Может быть, мне следует считать себя польщенной, но я более отвратительного брака и представить себе не могу.

И тут Виктор Латур взорвался.

Женевьева, на которую обрушилась гроза, застыла неподвижно и безмолвно, чтобы не навлечь на свою голову еще более страшных ударов молнии и чтобы неистовство отцовской речи не перешло в неистовство действия. Но наконец Виктор выпустил пар и остановился, прижав руку к груди и тяжело дыша. Латур настолько выдохся, что даже не мог велеть им убираться — лишь махнул рукой на дверь, и они поспешно ретировались.

— Трус! — гневно выкрикнула Женевьева кузену уже в вестибюле. — Ради денег ты готов пожертвовать Мадлен! Жалкий трус!

Николас невесело рассмеялся:

— А как мне, по-твоему, жить с несчастными двумя тысячами пиастров за душой? Скажи, если ты такая смелая и воинственная. Я не могу обрекать Мадлен на нищету, ведь у нее тоже ничего нет. Ее бабушка едва сводит концы с концами, чтобы поддерживать более или менее достойное существование для них обеих.

— Может быть, тебе пойти в пираты?

Женевьева словно со стороны услышала, как произносит эти слова, и прикусила язык. Они сорвались лишь потому, что девушка невольно сравнила Доминика Делакруа и Николасе Сен-Дени, оказавшихся в похожих ситуациях. К счастью, Николас ничего не расслышал.

— Если ты подумаешь минутку спокойно, — сказал он, — то увидишь, что во всем этом есть и положительная сторона: брак по взаимной договоренности, который обоим даст независимость. Уверен, что Виктор разрешит нам жить отдельно от него. Я не буду вмешиваться в твою жизнь. Если ты не захочешь выезжать в свет — не надо. Можешь делать все, что хочешь. Кто бы другой тебе это позволил? — Кузен хитро прищурился. — Если только тебя не беспокоит еще что-нибудь. Возможно, твое сердце уже принадлежит кому-то другому и у тебя есть особая привязанность?

Женевьева затрясла головой. Ее привязанность не относилась к числу респектабельных женихов и не имела шанса воплотиться в законный брак. Увы, Николас, разумеется, имел в виду именно это.

— Тогда подумай, — настоятельно посоветовал он. — Даю слово, что я ничем не стесню твоей свободы. Ты сможешь делать все, что захочешь. В рамках приличия, разумеется.

"Например, продолжать роман с пиратом», — подумала Женевьева и пошла к себе в комнату. Если Николас отказывается бороться за свои права, ее задача усложняется, тем более что Виктор ни перед чем не остановится в достижении своей цели. И никто не знает, каким будет его следующий шаг. Размышляя подобным образом, Женевьева надевала свой квартеропский наряд и, только когда была уже совсем готова к выходу, поймала себя на том, что не собиралась сегодня встречаться с Домиником. Просто капер был единственным человеком, к которому она могла обратиться.

Закутавшись в толстую шерстяную шаль, она вышла из комнаты и положила ключ в карман. Все подумают, что после утренней сцены она заперлась у себя, и никто не посмеет ее тревожить, пока отец не решит возобновить атаку. Женевьева быстро сбежала с террасы и выскользнула через боковую калитку.

Очутившись на улице, она остановилась и задумалась: где искать Доминика? На Рэмнарт-стрит его нет, так как они не договаривались сегодня о встрече. Если, конечно, он не использует дом для свиданий с какой-нибудь другой любовницей. Но почему-то Женевьеве не верилось в это. Когда была Анжелика — другое дело, но теперь ей казалось, что Доминик держит дом только для них. Не то чтобы он давал ей повод убедиться в своей тактичности, но в доме не видно было следов присутствия другой женщины. Можно попробовать отправиться в дом Масперо, но, если Доминика там не окажется, ей придется сделать то, чего она никогда прежде не делала — пойти в его дом на Чартрес-стрит. Он поймет, почему Женевьева вынуждена была решиться на столь беспрецедентный шаг, когда она объяснит ему, в чем дело.

У Масперо было закрыто, на дверях — перекладина, на окнах — ставни; выходной. Женевьева пошла дальше, пока не очутилась возле дома, который когда-то показал ей Николас. Не давая проснуться своим дурным предчувствиям, она дернула за колокольчик. Сайлас открыл дверь и окинул ее взглядом, как всегда лишенным какого бы то ни было выражения.

— Ну что? — недовольно спросил он.

— Месье Делакруа здесь, Сайлас? — Желто-карие глаза смотрели умоляюще, и он вздохнул.

— Месье занят и не захочет, чтобы кто-то увидел тех, кто сейчас у него. Идите-ка лучше наверх. — Он открыл дверь пошире, и Женевьева проскользнула в переднюю.

Сайлас не дал ей осмотреться, а быстро провел по лестнице в большую спальню. Женевьева сразу же поняла, что спальня принадлежит Доминику: в ней стоял его запах, мебель несла отпечаток его изысканного вкуса — ничего общего с кричащей роскошью Рэмпарт-стрит.

— Ждите здесь, — сказал Сайлас. — Может быть, мне лучше запереть дверь?

— О Сайлас! — Женевьева вспыхнула от смущения. — Я не пойду туда, куда мне не следует ходить.

— Вам прежде всего не следовало приходить сюда, — напомнил он, едва заметно ухмыльнувшись, и закрыл дверь.

В обеденном зале с высоким потолком Доминик, постукивая пальцами по столу из красных тропических пород дерева, оглядел лица сидевших вокруг шестерых мужчин.

— Очень заманчивая идея, джентльмены, поздравляю. Но очень дорогая и трудновыполнимая.

— Недостатка в деньгах не будет, Делакруа, — сказал элегантный господин с аскетическим лицом. — А выполнение сложных и рискованных проектов — это ведь именно то, чему вы так или иначе посвящаете свое время и незаурядные способности.

Доминик улыбнулся, прищурился, подлил вина гостям, сидевшим рядом, и передал графин дальше.

— А что будет делать Наполеон, если нам удастся освободить его из ссылки?

— Это он решит сам, — ответил другой мужчина. — Мы, разумеется, будем счастливы принять его здесь, если он пожелает. Но у императора могут быть иные планы.

— Скорее всего, — пробормотал Доминик. — Не представляю себе императора без империи. Говорят, на Эльбе он создал свое королевство.

— Если вы преуспеете в своей миссии, Делакруа, полагаем, вы охотно предложите Наполеону любые услуги, которые ему понадобятся?

— Если он решит снова воевать? — Брови Доминика взлетели вверх. — Однако, прежде чем подставлять свою шею, джентльмены, я хотел бы быть уверенным, что у императора есть шанс на успех.

— Разумеется, — ответил аскетичного вида джентльмен, не скрывая презрения. — Мы все хорошо помним, что вы действуете только из корыстных побуждений, Делакруа, а не из принципиальных или идейных соображений.

— Рад, что вы это помните, — любезно заметил Доминик. — Еще вина?

На том обмен колкостями, напомнивший о сути взаимоотношений между гостями и хозяином, завершился, и Сайлас, вошедший в обеденный зал, услышал лишь, как все рассыпаются в комплиментах друг другу.

— Ну что там? — Доминик взглянул через плечо на матроса-слугу, остановившегося позади его стула.

Сайлас, если бы его не позвали, никогда не решился бы войти во время деловых переговоров хозяина, поэтому Доминик понял, что случилось нечто важное, и, когда матрос попросил его выйти на минутку, тут же извинился перед гостями и вышел в холл.

— Мадемуазель пришла, — непроницаемо уставившись в стену, сообщил слуга Сайлас.

— С ней все в порядке? — Почему-то этот вопрос показался Доминику более важным, нежели все «зачем» и «почему», которые могли возникнуть по поводу столь нежданного и неуместного визита.

— Кажется, она немного расстроена, месье. Я провел ее в вашу комнату наверху. Доминик кивнул.

— Проследи, чтобы она никуда не выходила. Я выпровожу гостей, как только смогу. — И вернулся в обеденный зал, с искренней приветливостью улыбаясь сидевшим за столом мужчинам:

— Джентльмены, вынужден просить вас извинить меня. Дела неотложной важности… — Вежливый жест завершил фразу и встречу, к всеобщему удовольствию.

Все немедленно поднялись с учтивым пониманием истинных креольских джентльменов и, откланявшись, покинули дом.

Доминик поднялся наверх поспешнее, чем было в его привычках, и Женевьева, явно чем-то встревоженная, при его появлении резко повернулась от окна, через которое смотрела во двор.

— Пожалуйста, не сердись, Доминик. Я не вынесу, если на меня сегодня еще кто-нибудь будет кричать.

— Я не сержусь, — сказал он. — И когда это я на тебя кричал?

Она неуверенно улыбнулась:

— Никогда. Когда ты сердишься, ты становишься очень спокойным, но это еще хуже.

— Что случилось, фея? — Он взял ее ладони в свои и подул ей на пальцы. — Да ты совсем замерзла, Женевьева!

— На улице прохладно, а я забыла перчатки.

— Ты обедала? — Доминик решил, что с рассказом можно и повременить, по крайней мере пока она перестанет выглядеть такой потерянной и несчастной. — Давай спустимся в библиотеку, и Сайлас принесет нам супу.

Он повел ее в большую комнату в глубине дома, стены которой были застроены книжными стеллажами. В камине весело потрескивали дрова, и Женевьеве стало немного легче. Мир Виктора Латура показался таким далеким от этого теплого и надежного дома, куда пират мало кого допускал. Сайлас принес ей большую тарелку супа из стручков бамии с моллюсками, и, к своему удивлению, она съела все до последней капли. А Доминик сидел на козетке, потягивая вино и наблюдая за ней. В его бирюзовых глазах играла та самая таинственная едва заметная улыбка.

— Теперь лучше? — спросил он, когда Женевьева глубоко вздохнула и отложила ложку.

— Намного. Откуда ты знал, что я голодна? — с довольной усмешкой в свою очередь спросила Женевьева. — Я и сама этого не знала.

— Работа капитана корабля заключается и в том, чтобы знать обо всем, что требуется его матросам, — улыбнулся в ответ Доминик. — А теперь можешь рассказать мне, что тебя так расстроило.

— Папа задумал нечто отвратительное: собирается выдать меня замуж за Николаса! — без лишних охов и ахов выпалила Женевьева.

Доминик внезапно встал и, повернувшись к ней спиной, прошел к высокой французской двери, ведущей на балкон. Несколько долгих минут он стоял там, глядя на голый зимний сад, пока снова не взял себя в руки, но странное холодное ощущение у него в груди не исчезло. Тогда он медленно, растягивая слова, произнес:

— Это не тот выбор, какой сделал бы для тебя я.

— Что ты хочешь этим сказать?

Женевьеву удивило, что он не ответил на ее вопрос, как удивило и напряжение, явно сковавшее его движения. Однако минуту спустя Доминик вдруг передернул плечами, словно стряхивая оцепенение. Выражение лица было спокойным, взгляд оставался непроницаемым.

— Николас — недостаточно сильная для тебя личность, моя дорогая Женевьева, — небрежно заметил он. — Ты будешь ездить на нем верхом.

— Но я не собираюсь выходить за него! — твердо возразила Женевьева. — Ты говоришь так, словно это уже дело решенное, так же как Николас и папа, так же, как, я уверена, будут говорить Элен, Элиза и Лоренцо.

— Николас этого хочет?

Женевьева, ничего не скрывая, выложила, в чем состоит план Виктора и каково финансовое положение Николаса, а Делакруа тем временем снова сел на козетку и, не перебивая, внимательно слушал.

— И Николас говорит, — продолжила Женевьева. — что мы предоставим друг другу полную свободу, что я смогу делать, что захочу, в рамках приличий, что мы будем независимы от папа. И что все это вполне возможно, даже желательно! — почти отчаянно выкрикнула она под конец. — А я не согласна с этим, Доминик.

— Иди сюда. — Он поманил ее пальцем и, когда Женевьева послушно подошла, притянул к себе и посадил на колени. — Я хочу, чтобы ты выслушала меня и поверила, что я знаю, о чем толкую. Во-первых, в том, что говорит Николас, есть резон… Нет, нет, — Женевьева попыталась протестовать, — сиди смирно и выслушай меня до конца. Рано или поздно, скорее рано, тебе, фея, придется стать креольской дамой.

— Я не могу, — прошептала Женевьева.

— Нет, ты не можешь, ты не хочешь, — безжалостно поправил ее Доминик. — Тебе восемнадцать лет, Женевьева, у тебя впереди вся жизнь. Брак с Николасом — еще не конец света; к тому же он в самом деле даст тебе гораздо большую свободу, чем можно себе представить в любой другой ситуации.

— Как ты можешь так говорить? — заплакала Женевьева, отталкивая его и пытаясь вырваться.

— Я просто исхожу из здравого смысла и пытаюсь думать о будущем, — констатировал Доминик, еще крепче прижимая ее к себе. — Ты освободишься от отцовской опеки взамен на такую малость, как чисто формальная опека мужа. Материально ты будешь независима, и, если не захочешь участвовать в светской жизни, которую ты, по твоим словам, не выносишь, никто тебя не станет понуждать. А если решишь поучаствовать кое в каких играх… — циничная нотка вкралась в его речь, — ты сможешь себе это позволить с чистой совестью, зная, что Николас от этого страдать не станет.

— Не станет, потому что и сам будет играть в эти игры, — огрызнулась Женевьева. — Меня не интересует эта практическая сторона вопроса. Мне не подходит тот образ жизни, который ты так красноречиво описал. Может быть, раньше бы и согласилась, но теперь, после того, что я испытала, — нет!

— Мне показалось, или я слышу нотку упрека в твоем тоне? — сухо поинтересовался Доминик. — Быть может, это моя вина, что ты не можешь больше жить в том мире, к которому принадлежишь? Прости, но у меня было впечатление, что ты сама сделала выбор и взяла на себя ответственность за него.

— Да, взяла! — Воспользовавшись тем, что Доминик отпустил руки, она соскочила с его колен. — И именно поэтому не нуждаюсь в твоих советах. Предпочитаю вообще не выходить замуж, чем выходить на тех бесстыдных, сугубо практических условиях, которые вы с Николасом описываете.

— Ну не будь романтичной дурочкой, — нетерпеливо сказал пират. — Не обязательно искать любви в браке, можно найти ее в другом месте — любовь и страсть, не обремененные житейскими заботами. Ты знаешь Николаса, тебе известны его слабости так же хорошо, как свои собственные. Не вижу причины, по которой вы не могли бы жить в полном согласии — партнеры по делу, которое обоим принесет выгоду.

— Я скорее умру, чем проведу две недели так называемого медового месяца в спальне со своим кузеном Николасом, — объявила Женевьева, отчеканивая каждое слово. — Не могу себе представить, как Николас будет исполнять супружеские обязанности, хотя бы потому, что это будет брак по расчету. А кроме того, папа нужны внуки. Это одно из условий сделки, не так ли?

Доминик моргнул, словно отгоняя наваждение. Почему-то мысль о том, что его страстная фея окажется в объятиях Николасе Сен-Дени, была ему крайне неприятна, но он не собирался поддаваться слабости.

— Твой кузен — молодой зрелый мужчина, весьма искушенный, — с грубой откровенностью сказал Доминик. — Как и ты. Не думаю, что Николас будет огорчен, когда откроет, что у него в постели не сжавшаяся от страха девственница. А другой мужчина при иных обстоятельствах рассвирепел бы, тем более что тебе при твоей врожденной пылкости было бы трудно скрывать свою осведомленность до тех пор, пока ее можно было бы выдать за приобретенную в браке.

Женевьева смотрела на него широко открытыми глазами:

— Ты говоришь так, словно уже обдумывал этот вариант.

— А я и обдумывал. — Доминик подошел к бару и подлил себе вина. — Тебе, моя импульсивная фея, не приходило в голову, что когда-нибудь эта проблема непременно возникнет?

— Нет, — чуть не плача пропищала она. — Но поскольку я не собиралась… не собираюсь выходить замуж в обозримом будущем, зачем мне было думать об этом?

Доминик вздохнул:

— А что ты в таком случае собиралась делать, Женевьева? Ты не подходишь на роль старой девы, это я тебе говорю. Согласились же мы уже, что монашество — не для тебя. У тебя может быть сколько угодно любовных приключений, если ты найдешь себе терпимого мужа, а пока ты находишься под отцовской опекой, это невозможно.

— Но я не хочу иметь терпимого мужа, — медленно произнесла она. — Мог бы ты быть терпимым мужем, если бы Роз-мари была жива?

Лицо Доминика зловеще потемнело:

— Это не обсуждается. Мы говорим не обо мне.

— Но ты мог бы? — настаивала она, упрямо игнорируя знаки приближающейся опасности.

— Нет, черт возьми, я бы не мог, — слегка вспылил он. — Но я не собираюсь становиться ничьим мужем, так что вопрос неуместен.

Вежливый стук в дверь возвестил о появлении Сайласа. Обычно невозмутимое лицо его было оживленным, в темных глазах читалось волнение:

— Месье, простите, что беспокою вас, но на озере Бори замечены британцы. Посыльный от мэра принес это известие.

— Но генерал Джексон ожидал, что они войдут в Миссисипи, — сказала Женевьева, забыв на время о своих неприятностях.

— Да, он так думал. — Доминик засмеялся. — Они его дьявольски перехитрили. Город абсолютно не готов к обороне. — Он решительным движением поставил бокал на стол. — С вечерним приливом отплываем, Сайлас. Часть наших кораблей — в безопасной бухте, мы соединимся с ними на озере.

— Что ты собираешься делать? — встрепенулась Женевьева.

— Надеюсь, мне удастся отрезать их, — последовал ответ. — Если они намереваются потом идти вниз по реке, мы сможем задержать их, пока Джексон не соберет силы на берегу… Нет, тебе нельзя! — вдруг прогремел он, по тому как заблестели тигриные глаза, угадав просьбу, уже готовую сорваться с ее губ.

— Ну пожалуйста, — взмолилась она. — Обещаю, я не буду мешать. Я все время буду внизу.

— Я сказал нет! И если ты собираешься пререкаться со мной, я советовал бы тебе прежде хорошенько подумать.

Это был тот случай, когда Женевьеве ничего не оставалось, как признать поражение. Спорить было бесполезно, потому что она не смогла бы с ходу придумать убедительное объяснение для отъезда из дома. Конечно, если бы Доминик согласился, она все равно отправилась бы в море, а о последствиях позаботилась бы потом. Но поскольку он явно не собирался менять решение и просить его об этом было небезопасно, Женевьева покорно опустила плечи.

— Тогда мне лучше пойти домой. Доминик разрывался между необходимостью немедленно приступить к подготовке похода и нежеланием оставлять Женевьеву в таком отчаянии.

— Если ты хорошенько подумаешь о том, что я тебе сказал, фея, ты увидишь, я прав. — Он отвел локон с ее лба. — У тебя хорошая головка на плечах, нужно только научиться пользоваться ею, и уверяю тебя, что это гораздо более надежный проводник на пути к счастью, чем сердце.

— Да, — уныло согласилась она. — Наверное, ты прав. В конце концов, ты ведь гораздо опытнее меня.

Ему показалось, что нотка иронии прозвучала в этом утверждении, или он ошибся? Однако Доминик решил отбросить сомнение, и недвусмысленно подтвердил:

— Да, я опытнее. Поговорим, когда я вернусь.

— Если ты вернешься, — сказала Женевьева, направляясь к двери.

— Я определенно намерен именно так и поступить! А пока вернись и поцелуй меня на прощание.

С вымученной улыбкой она подошла и нехотя подставила лицо для поцелуя. Но даже за этой сдержанностью Доминик не мог не ощутить ее врожденную, естественную страстность, которая пленяла так же, как и вдохновляла его. Последовательно разрушая ее оборонительные заграждения, он то обводил языком ее губы, то погружался в глубину ее нежного и сладкого рта, одной ладонью сквозь платье прижимал сосок, другой сжимал ягодицы, пока она не сдалась и со всхлипом не прильнула к нему. Когда кончик его языка дразняще заскользил по ее ушной раковине и нырнул в глубину, Женевьева издала глухой стон и прижалась к нему в безумном восторге сладостной муки.

— Мне не следовало этого делать, — тихо сказал он, отрываясь от ее лица с покрасневшими от поцелуев губами; взгляд ее карих глаз стал тяжелым от желания, и Доминик знал, что такое же желание она видит в его глазах. — Никогда не надо начинать того, что нельзя закончить.

Она опустила руки и разгладила складки на шали:

— Пришло время воевать, а не любить, месье Делакруа. Как и все особы моего пола, я останусь здесь и буду терпеливо ждать вашего возвращения.

— Ты вовсе не такая, как «все особы твоего пола», — вздохнул Доминик, глядя ей прямо в лицо.

— Но не такой ли ты хотел бы меня сделать? — спросила она. — Мне показалось, что именно в этом ты меня убеждал все утро.

— Я не хочу ссориться с тобой, Женевьева. Иди, пока один из нас не сказал чего-нибудь, о чем мы оба потом пожалеем. В дверях она обернулась, закусив верхнюю губу, и попросила:

— Возвращайся невредимым.

— Всеми правдами и не правдами! — пообещал он. — У нас ведь еще одно дельце не закончено.

— Да, конечно — Она послала ему воздушный поцелуй и вышла.

Женевьева спешила домой. На улицах царило всеобщее возбуждение. Колокола собора Святого Людовика звонили не переставая, и к площади перед собором отовсюду бежали мужчины с мушкетами, пистолетами и шпагами. Женщины собирались на углах и с испуганными лицами перешептывались, наблюдая, как по призыву генерала Джексона их мужья, отцы, братья готовятся к обороне.

Добравшись до своей спальни, Женевьева сбросила маскарадный костюм и, прежде чем спуститься вниз, быстро переоделась. Она слышала, как в гостиной жалобно рыдает испуганная Элиза, а Лоренцо уговаривает ее своим, как всегда, патетическим басом. Потом в их диалог ворвался раздраженный и безапелляционный голос Виктора, сразу же заставивший зятя замолчать. Женевьева незаметно проскользнула в комнату.

— А, вот и ты, дорогая, — встрепенулась Элен; ее и обычно-то бледное лицо было теперь смертельно белым. — Это так ужасно! Британцы — на озере Борн и могут в любой момент атаковать город.

— Так это поэтому звонят колокола?

— Генерал Джексон собирает всех мужчин, которые способны держать в руках оружие, — прорыдала Элиза. — А Лоренцо нездоров…

— У него, видите ли, острый приступ дизентерии, — взорвался Виктор. — Чертовски вовремя!

— Но он же не виноват, папа, — сказала Женевьева, во всеобщей сумятице забыв о том, что ей бы лучше не привлекать к себе отцовского внимания.

Но Николас с редкой для него готовностью помочь грудью бросился на амбразуру, успев отвлечь внимание Виктора за мгновение до того, как уже сделанный им глубокий вдох чуть было не извергнулся потоком брани:

— Мы должны идти немедленно, — заявил он, сосредоточенно проверяя, надежно ли пристегнута к поясу шпага. — Негоже нам являться на площадь последними.

— Да-да, конечно. — Мысль о том, что Латур — не важно какой, по рождению или по свойству — может в такой момент оказаться не в первых рядах, тут же заставила Виктора, забыв обо всем, броситься к выходу.

Лоренцо похлопал плачущую Элизу по плечу и уверил, что под опекой мачехи она будет в полной безопасности, а когда Элиза запричитала, что ее беспокоит отнюдь не собственная безопасность, снова, на сей раз молча и скорбно, похлопал ее по плечу и поспешил к выходу.

Николас взглянул на Женевьеву, словно хотел ей что-то сказать, но передумал. Элиза и Элен дали волю слезам, а Женевьева, наблюдая за этой сценой, не без иронии подумала, что ей и заплакать-то нельзя, поскольку предполагается, что у нее нет никого, о чьей безопасности следовало бы тревожиться. Не то чтобы слезы подступали к горлу при мысли о Доминике. Просто хотелось стоять рядом с ним на мостике «Танцовщицы», слышать, как он уверенно командует боевым фрегатом, отдавая хладнокровные, ясные, решительные распоряжения, хотелось быть частью этой военной операции, вместо того чтобы сидеть с плачущими женщинами и бить баклуши!

— Элиза, если ты будешь так горевать, это может плохо отразиться на ребенке, — сказала она, принимая на себя единственную роль, на которую при сложившихся обстоятельствах еще готова была согласиться.

В ночь на 24 декабря генерал Джексон предпринял атаку на британцев, упреждая их наступление. Странным было то Рождество в городе, получившем временную передышку неизвестно, правда, на какой срок. Перед лицом грозящей оккупации собор Святого Людовика во время всенощной службы в сочельник был переполнен людьми, тихо молившимися за здравие близких, за то, чтобы удалось защитить город.

В первый день нового года генерал сэр Эдвард Пэкенхем начал, как он считал, заключительную битву, но, к своему безграничному изумлению, вместо плохо подготовленного, немногочисленного разношерстного ополчения встретился со шквальным огнем артиллерии противника. Оказалось, что отличные стрелки из Кентукки и Теннесси ни в чем не уступают ритуально чеканящим шаг, вымуштрованным британцам. Пэкенхем подождал подкрепления и, абсолютно уверенный в себе, 8 января снова бросил свои главные силы против неприятеля, укрывшегося за наскоро сооруженными земляными укреплениями.

Доминик со своими сподвижниками на кораблях, благополучно вставших на якорь в Миссисипи, в полумиле от поля битвы в Чэлмете, действовал с помощью легкого вооружения и пушек и, так же как его соратники — солдаты на скорую руку собранной армии, не веря глазам своим, наблюдал, как шеренги в красных мундирах шли в наступление прямо на пули противника, которые косили их, как траву. Падала одна шеренга, и на смену ей вставала другая. Казалось, англичане так оболванены муштрой и так слепо верят в незыблемость джентльменских правил ведения войны, что воображение их полностью парализовано, а вместе с ним и понимание происходящего, и способность оценивать факты.

Немногочисленный противник между тем не собирался выходить из-за своих баррикад и сражаться с британцами лицом к лицу. Не так глуп он был! При виде трагической бессмысленной гибели стольких молодых жизней Доминик готов был заплакать. Это кровавое побоище продолжалось в течение получаса, после чего на земле осталось лежать более двух тысяч убитых и раненых британцев.

Потери американцев составили тринадцать человек.