"Непокорный ангел" - читать интересную книгу автора (Фэйзер Джейн)

Глава 7

Генриетта очень старалась. Все пять дней пребывания Дэниела в Мейдстоуне она ходила за Сьюзен Йетс как тень. Генриетта прислушивалась к каждому слову, которое произносила экономка. Она часто посещала маслобойню, наблюдая, как работницы делают мягкий сливочный сыр, сбивают масло, снимают сыворотку. Сначала она пыталась скрывать свою истинную цель, притворяясь, что только наблюдает за тем, как идут дела, однако ей надо было задавать вопросы, которые, как она понимала, обнаружат ее неведение, и потому отказалась от притворства, прекрасно сознавая, что никого не удастся обмануть.

С трудом она вынуждена была признать, что приобретение навыков и знаний, необходимых леди, потребует нескольких лет практики. Дэниел хотел, чтобы восьмилетняя Лиззи незамедлительно начала обучаться ведению домашнего хозяйства, а Генриетта в детстве решительно отказывалась этому учиться. В конце концов мачеха, как говорится, умыла руки и оставила девочку в покое. Наслаждаясь свободой, она никогда не задавалась вопросом о пользе знаний, от которых отказалась.

Теперь пришло время расплачиваться за это, мрачно размышляла Генриетта. Все в доме понимали, что хозяин женился на девушке, совершенно не способной заниматься домом, хотя были далеки от злорадствования по этому поводу и предлагали ей свои услуги. Все ее тайны знал Том, но он никому ничего не рассказывал, больше из уважения и любви к Дэниелу, чем к ней, решила Генриетта. Вопрос был в том, как скоро Дэниел осознает истинное положение вещей?

При каждом удобном случае Генриетта уходила с Лиззи и Нэн в поля или в лес собирать цветы, отыскивать птичьи гнезда и ловить рыбу. Она делилась с ними всем, чему сама научилась в детстве: наслаждаться свободой и красотой природы. Ей не приходило в голову, что Дэниел может счесть такое обучение неприемлемым для своих дочерей. Она смутно чувствовала, что госпожа Кирстон не одобряет такие прогулки, но воспитательница не могла обсуждать действия мачехи своих подопечных, особенно в отсутствие их отца. Не нуждаясь в совете, который мог бы остановить ее, Генриетта продолжала беспечно веселиться со своими падчерицами, которые едва могли дождаться, когда закончатся их уроки и начнется отдых.

Дэниел вернулся к концу пятого дня. Он догнал Генриетту и дочерей, тихо идущих по дороге, усталых, но веселых, с охапками осенних листьев в руках. Дэниел вопросительно посмотрел на неряшливый вид дочерей и на Генриетту, которая тоже была не в лучшем виде. Однако они были так счастливы, что он заразился их хорошим настроением. Дэниел был подавлен событиями последних дней, и их веселость подействовала на него успокаивающе. Он спешился и в сгущающихся сумерках пошел с ними пешком к дому. Девочки простодушно рассказывали ему обо всем, что случилось за эти дни, постоянно обращаясь к Генриетте за подтверждением, одобрением и разъяснением. Она отвечала с естественной легкостью и приветливой улыбкой, отчего Дэниелу стало немного легче. Пусть он приобрел неимущую жену и огромный долг, но его дети явно обрели, как он и надеялся, любящую подругу. Случайно разорванная нижняя юбка, сползший чулок и испачканное колено не имели большого значения.

— Ты выглядишь очень усталым, — сказала Генриетта, отослав детей наверх с госпожой Кирстон. — Я согрею воду, если хочешь помыться перед ужином. Ты почувствуешь себя намного лучше.

Дэниел был доволен таким проявлением заботы.

— Хорошая мысль, Гэрри. Распорядись, чтобы приготовили горячую воду. Я буду рад смыть дорожную грязь… и зловоние парламента, — добавил он с неожиданной яростью.

— Там было плохо? — Она инстинктивно прикоснулась к его руке. В голосе мужа не осталось и следа веселости, а черные глаза глядели холодно и устало.

— Мне не хочется говорить об этом, — сказал он, не желая быть резким, но не в силах сдержаться.

Генриетта проглотила обиду, успокаивая себя тем, что он устал и голоден.

— Я пойду прослежу за подготовкой купания для тебя, — сказала она, как ей казалось, твердым голосом. — И приготовлю что-нибудь особенное к ужину.

Генриетта поспешила в мыльню. К несчастью, она забыла или, может, просто не знала, что сегодня был единственный день месяца, когда большие медные котлы очищали от накипи, скапливающейся при постоянном нагревании. Печи в мыльне погасили, и горячей воды не было.

Она стояла, закусив губу, в холодном, пустом помещении, обычно наполненном паром и бульканьем кипящей воды. Ей следовало бы знать такую элементарную вещь в домашнем быту.

— Вы чего-то хотите, миледи? — раздался позади нее бодрый голос одной из служанок.

— Горячей воды, Мэг, — сказала Генриетта с печальной улыбкой. — Сэру Дэниелу нужно помыться.

— О, Том отнесет чан в его комнату, — сказала девушка. — Горячая вода есть на плите в кухне. Я поищу Тома.

— Благодарю, Мэг. — Генриетта вернулась в дом и поднялась наверх, чтобы объяснить Дэниелу изменение в плане. Он выслушал ее без всякого удивления и сказал, что с удовольствием помоется у огня, вместо того чтобы тащиться в мыльню.

Стук в дверь возвестил о прибытии Тома с чаном.

— Как дела в Мейдстоуне, сэр Дэниел? — спросил он напрямик, устанавливая свою ношу перед огнем.

— Расскажу, как только помоюсь, — сказал Дэниел, с благодарностью принимая готовность Тома помочь ему снять сапоги. — Они ублюдки, Том, все до единого.

Казалось, оба забыли о Генриетте, которая чувствовала себя посторонней. Было очевидно, что ее муж собирается обсудить с Томом такие вещи, какие не хотел обсуждать с ней. Она потихоньку оставила их и отправилась на кухню, чтобы приготовить что-нибудь особенное к ужину.

Повар отнесся с явным недоверием к сообщению, что хозяйка дома собирается лично готовить творожный пудинг, одно из любимых блюд сэра Дэниела. Однако он достал рецепт, вынул в кладовой необходимые продукты и отошел к дальнему концу длинного кухонного стола заканчивать свою работу.

Кажется, это довольно просто, думала Генриетта. Надо только следовать рецепту. Единственное затруднение вызывало количество трав и специй, не указанное в рецепте. Кухня была полна людей, но все они были заняты своей работой, и она не хотела обращаться к ним с вопросами. Действуя по принципу, что добром добра не испортишь, она щедрой рукой сыпала в тесто перец, мускатный орех и сладкий майоран. Разбивание яиц вызвало некоторые трудности, но перемешивание, взбивание, натирание сыра, замачивание хлеба в молоке оказалось простым делом, и результат, когда вся масса была уложена в форму для пудинга, выглядел вполне прилично, если не обращать внимания на случайно попавшие в тесто кусочки яичной скорлупы. Генриетта поставила форму на кастрюлю с кипящей водой, которая, в свою очередь, стояла на тагане, чтобы пудинг готовился на пару, и пошла наверх пожелать девочкам спокойной ночи.

Проходя мимо комнаты госпожи Кирстон, она услышала доносящиеся оттуда голоса воспитательницы и сэра Дэниела. Дверь оказалась открытой, и Генриетта заглянула в комнату. Вид у Дэниела был мрачный. Госпожа Кирстон казалась очень взволнованной. Они повернулись к Генриетте, и она удивилась тревожному выражению их лиц.

Когда она вошла в детскую, Нэн уже спала, однако Лиззи была настроена поговорить, и Генриетта просидела у ее постели около двадцати минут, рассказывая истории о том, как в детстве подкладывала лягушек в кровати своим сводным братьям.

— Когда у тебя будет ребенок, он станет нашим единокровным братом или сестрой, не так ли? — Лиззи, зевая, улеглась поудобней.

— Да, — согласилась Генриетта, натягивая одеяло ей до подбородка. — А вы станете уже достаточно взрослыми, чтобы не обижать малышку. Мне ведь тогда было всего пять лет, ты должна это помнить.

— Уже давно пора спать, — сказал Дэниел, с хмурым видом входя в детскую. Он наклонился поцеловать дочерей и коснулся кончиком пальца длинной царапины на щеке Нэн. — Как это произошло?

— О, это от колючки, когда мы шли по лисьему следу, — ответила Лиззи за сестру, которая по-прежнему крепко спала. — Гэрри может объяснить разницу между следами лисицы и барсука. Она хорошо знает такие вещи.

— В самом деле? — Дэниел произнес это без всякого восхищения. — Я же говорил тебе, Лиззи, что ты должна называть свою мачеху надлежащим именем.

Генриетта открыла было рот, чтобы вставить слово, но потом мудро решила промолчать. Однако Лиззи, казалось, не видела ничего несправедливого в выговоре отца, так как речь шла о послушании, а ее проступки всегда были очевидны и не имели смягчающих обстоятельств.

Генриетта оставила их и спустилась в маленькую, обшитую деревянными панелями гостиную позади столовой, где, как ей сказали, Дэниел решил ужинать. Стол перед камином был уже накрыт, бутылка хорошего бургундского вина откупорена. Она не заметила никаких погрешностей и, вероятно, удивилась бы, если бы смогла их заметить.

Вошел Дэниел, прикрыл за собою дверь и встал у камина, глубоко засунув руки в карманы.

— Тебя что-то беспокоит? — нерешительно спросила Генриетта.

Дэниел нахмурился, размышляя. Ему не хотелось ругать жену. Госпожа Кирстон была расстроена поведением своих подопечных, но, как женщина осторожная, не стала возлагать вину на Генриетту. Он и сам заметил, в каком виде они были сегодня днем, но он также видел, как им хорошо с Генриеттой. Нет, он подождет и убедится сам в необходимости вмешательства в развитие этой быстро крепнущей дружбы.

— Пожалуйста, не разрешай детям называть тебя Гэрри. — Это все, что он сказал, подходя к буфету, чтобы налить себе вина. — У тебя было время обследовать подвалы? Хэкет покажет, как хранятся различные вина, так что ты сможешь быстро ориентироваться там, когда потребуется.

Еще и вино! Генриетта не предполагала, что должна знать, чем занимаются лакеи. Казалось, количеству ее обязанностей не будет конца. Пробормотав нечто невразумительное относительно недостатка времени, она сказала, что сходит за творожным пудингом, и исчезла из комнаты.

Пудинг отделился от формы вполне нормально. Генриетта подцепила оставшийся на дне кусочек и, удовлетворенно кивнув, гордо понесла его к столу.

— Видишь, я приготовила тебе творожный пудинг, Дэниел. Надеюсь, он хорош.

Дэниел улыбнулся. Жена выглядела такой взволнованной, ее большие карие глаза ждали его ответа.

— Я уверен, что хорош. — Он отодвинул для нее стул, затем сел напротив.

Генриетта заботливо наполнила его тарелку, прежде чем положить кусок себе. Она тайком поглядывала на мужа, когда он откусил первый кусочек. На лице Дэниела появилось удивленное выражение. Она поспешно попробовала пудинг и закашлялась, уронив ложку на тарелку. Дэниел продолжал с удивлением смотреть на нее.

— Что в нем, Гэрри?

— Он не очень хорош, не так ли? — печально сказала она.

Дэниел покачал головой:

— Мне кажется, я никогда ничего подобного не пробовал.

— Может быть, это сладкий майоран? Кажется, я положила его слишком много.

— Не знаю. — Дэниел осторожно снял с кончика языка кусочек яичной скорлупы и сделал большой глоток вина. — Но чувствую, что очень голоден.

— Да, я посмотрю, что еще есть.

Генриетта взяла со стола тарелки и пудинг, глаза ее были полны слез. На кухне она положила пудинг перед поваром:

— Пожалуйста, попробуйте его и скажите, что я сделала неправильно.

Повар откусил кусочек, и на лице его возникло то же выражение удивления, что и на лице Дэниела. Затем он медленно произнес:

— Здесь слишком много соли, совсем не нужен мускатный орех, кроме того, многовато сладкого майорана. Нужна всего небольшая щепотка.

— Благодарю. — Генриетта выбросила пудинг в стоящее у двери ведро для поросят и пошла в кладовую. — Что я могу предложить сэру Дэниелу вместо пудинга?

Сьюзен Йетс, всегда доброжелательная и готовая помочь, сразу засуетилась:

— Есть пирог с мясом, миледи, и головка сыра. Мэг принесет все это в гостиную. Хозяин будет доволен.

Не то что пудингом, подумала Генриетта, не желая возвращаться в гостиную. Как она объяснит мужу свою неудачу?

Когда Генриетта вошла, Дэниел по-прежнему сидел за столом, задумчиво крутя в руках бокал.

— Смею предположить, что ты никогда прежде не готовила творожный пудинг.

— Нет, — призналась Генриетта. — Мэг сейчас принесет пирог с мясом и сыр. Хорошо?

— Вполне достаточно. — Он замолчал.

В камине потрескивал огонь, а Генриетта потягивала вино, стараясь придумать, что сказать. Появление Мэг с ужином нарушило неловкое молчание.

— Наложенная на тебя контрибуция очень велика, Дэниел? — спросила Генриетта, наконец набравшись храбрости.

— Да, она нанесет мне ужасный удар, если не удастся найти в Лондоне друга, который мог бы замолвить за меня словечко в парламенте. — Дэниел отломил кусок от буханки ячменного хлеба. Коли не найдется никого, кто походатайствует за него, он будет счастлив, если не потеряет дом и ферму. Положение усугублялось еще и долгом сэру Реджинальду Транту.

— У тебя есть друг, который мог бы помочь? — спросила она.

— У моего зятя есть родственник, имеющий влияние в парламенте. Он обращался к нему, когда просил за себя. Возможно, сможет попросить и за меня. — Дэниел резко отодвинул стул. — Ложись спать, Генриетта, а я должен еще написать несколько писем.

Он вышел из гостиной и направился в свой кабинет, а Генриетта еще долго сидела, глядя на огонь. Она помогла бы ему, если бы могла. Но как можно помочь человеку, если он не желает говорить о своих проблемах? Как она вообще может помочь кому-то? Она, не способная даже приготовить творожный пудинг и не знающая, что каждый второй вторник месяца мыльня не работает?

По прошествии еще нескольких дней положение не улучшилось. Дэниел был очень занят, стараясь вместе со своим управляющим раздобыть денег, чтобы уплатить контрибуцию в четыре тысячи фунтов, если не удастся снизить ее. Такая большая контрибуция была назначена членами комиссии в Мейдстоуне из-за высокого положения Дэниела и цены поместья. Он должен был продать большую часть плодородных земель и лес, чтобы собрать нужную сумму. Лес являлся главным источником дохода, получаемого за счет поставки дров в близлежащие города, там же заготавливалась древесина для нужд фермы и домашнего хозяйства. Без этого источника дохода он будет вынужден продавать и другие земли, а каждый проданный клочок снижал возможность сохранения экономической независимости его хозяйства. Со временем ему придется покупать древесину и продукты у других. И так далее. Таковы экономические законы жизни.

Генриетта знала, что озабоченность ее мужа никак не связана с ней, и тем не менее чувствовала себя подавленной. Настроение отца подействовало даже на девочек, и за обеденным столом царили тишина и уныние, не слышно было веселого детского щебета. Госпожа Кирстон сидела с поджатыми губами, управляющий выглядел как человек, увидевший конец света, а Дэниел, казалось, не замечал, что он ест и пьет. Генриетта несколько раз пыталась поговорить с ним, но все ее попытки заканчивались неудачей, и она перестала добиваться доверия мужа. Он отвечал на вопросы жены очень кратко и не допускал дискуссий, будь это за обеденным столом или в их спальне.

Вследствие большой занятости Дэниел почти не замечал, что происходит вокруг, и не спрашивал, как его жена проводит дни, Неистовые ноябрьские бури заставили Генриетту и детей сидеть дома, и госпожа Кирстон перестала жаловаться на ее неподобающее леди поведение. Генриетта продолжала заниматься домашним хозяйством, все в доме, казалось, вступили в молчаливый заговор. Дэниел полагал, что его жена уже взяла в свои руки бразды правления, и никто не посвящал его в истинное положение вещей. Генриетту можно было увидеть на маслобойне, в пивоварне, буфетной, мыльне, кладовой — во всех местах, где нужен хозяйский глаз. Но она не могла всю жизнь поддерживать этот обман.

Конечно, кое-какие мелочи обращали на себя внимание Дэниела. Жена не всегда знала ответы на самые элементарные вопросы, например, можно ли сваренное в октябре пиво хранить в бочке из-под сладкого вина или когда молодые цыплята становятся пригодными для еды. Однажды днем, страдая от сильной головной боли, Дэниел попросил приготовить ему настой из ромашки. Это заняло у Генриетты так неестественно много времени, что он пошел искать ее и обнаружил в кладовой вместе с экономкой. Дэниел решил, что они готовят что-то более сложное, чем простой отвар из ромашки, который он попросил, — другой причины возиться здесь вдвоем не было — и чрезвычайно удивился, когда Генриетта наконец принесла ему обычный отвар.

Однажды холодным утром в конце ноября Дэниел шел через двор позади дома, когда из маслобойни внезапно донесся какой-то шум. Толчком открыв дверь, он вошел в холодное помещение, где никого не было, кроме Генриетты, пинающей ногой маслобойку и яростно ругающейся.

— Какого дьявола ты здесь делаешь?

— Будь она проклята, эта штуковина! О, я никогда не научусь на ней работать! — воскликнула она, топая ногами по сырому каменному полу. Несмотря на холод, капюшон ее плаща был откинут назад, открывая раскрасневшееся лицо и блестящие от расстройства карие глаза. — Уже второй раз молоко превращается в сыр, когда должно получиться масло! Я никак не могу уловить нужный момент. Это такая трудная работа! — Она снова пнула ногой маслобойку.

— Что ты хочешь этим сказать? — Дэниел подошел к ней, и Генриетта внезапно поняла, что раскрыла себя. Она замолчала и застыла в ожидании.

Дэниел задумчиво погладил рукой подбородок. В его голове отдельные эпизоды начали складываться в цельную картину, и не оставалось сомнений, что это была истинная картина.

— Есть несколько объяснений, — сказал он наконец. — Пойдем в дом. Здесь холодно, как в богадельне.

Генриетта последовала за ним в кабинет, где встала у двери, по-прежнему ничего не говоря. Дэниел наклонился и протянул руки к огню. Молчание затянулось. Он медленно выпрямился и повернулся к ней:

— Как я понимаю, твоя неспособность управлять маслобойкой не единственное, чего ты не умеешь делать?

Теперь не было смысла притворяться. Она даже обрадовалась, что больше не надо лгать, и подняла на него глаза.

— Да, именно так. Тебе также следует знать, что я ничего не смыслю в пивоварении, приготовлении пищи, травах и врачевании. Я понятия не имею, что делать со счетами или…

— Достаточно! — резко прервал ее Дэниел. — Мне все ясно. Но как это возможно, Генриетта? Почему тебя не научили всему этому?

Она закусила нижнюю губу.

— Меня учили.

Дэниел нахмурился:

— Что ты имеешь в виду?

— Все очень просто, — сказала она с горечью. — Не очень-то хочется учиться, когда тебя постоянно бьют, независимо от того, сделаешь ты что-нибудь хорошо или плохо. Вне дома мне было лучше, и потому я предпочитала убегать.

Дэниел медленно кивнул, затем поманил ее пальцем.

— Подойди сюда, фея. — Она осторожно приблизилась, и он положил руки ей на плечи, строго глядя на нее. — Почему ты до сих пор скрывала это?

Худенькие плечи под его руками слегка приподнялись.

— Я не решалась рассказать. Ты был так уверен, что я знаю все эти вещи, и, конечно, мне следовало бы их знать… ведь я должна учить Лиззи… — Генриетта замолчала, еще раз беспомощно пожав плечами. — Я пыталась учиться, но всего так много, что потребуется, наверное, целая жизнь.

— Чепуха, — сказал Дэниел, и в голосе его впервые прозвучали суровые нотки. — Я помогу тебе. И если захочешь, ты выучишься очень быстро. Теперь тебе не надо притворяться, и станет намного легче.

— Но у тебя сейчас и так много забот. — Она посмотрела ему в лицо. — Я тоже могла бы помочь тебе, если бы ты поделился со мной своими проблемами.

Дэниел вздохнул, отпустил ее плечи и снова возвратился к камину, чтобы поправить соскользнувшее полено.

— Пока я не получу известий от зятя, который собирается в Лондон поговорить со своим родственником, я не могу ничего решить. Меня беспокоит неопределенность. Даже если станет известно худшее, мне будет легче. По крайней мере я смогу принять какое-то решение.

Генриетта взяла его руку, ощутив налитые мускулы в разрезе рукава камзола. Он повернулся к ней и улыбнулся, истолковав ее жест, как стремление утешить его.

— Это время пройдет, фея, — сказал он, наклоняясь, чтобы поцеловать ее в уголок губ. — Плохие времена сменяются хорошими.

— Да, я знаю. Почему бы тебе не посидеть немного у огня, а я принесу тебе пива. — В озорных глазах ее заплясали чертики. — Это я умею. Если бы у меня была гитара, я бы сыграла тебе. Я играю вполне сносно, и мне говорили, что у меня приятный голос.

— Почему же ты научилась только этому, и ничему больше? — спросил Дэниел, насмешливо посмотрев на нее.

— Потому что мне это нравится, — ответила она просто. — И танцы тоже.

— Сейчас для таких развлечений неподходящее время, — сказал Дэниел, и его расслабленность исчезла. — Парламент решил привлечь короля к суду.

Генриетта вздрогнула.

— А в чем его обвиняют?

— В том, что он поднял армию против парламента и злоупотреблял данной ему властью, — с горечью произнес Дэниел. — Они считают его виновным. Надо подождать, чтобы увидеть, насколько прочно ими овладел дьявол и смогут ли они вынести королю смертный приговор. — Он встал, тяжело вздохнув. — Я должен поехать на лонгфордское поле и посмотреть, как его огораживают, а ты продолжай свои занятия, Гэрри. После ужина я покажу тебе, как надо подводить итог по счетам.

Дэниел вышел на холодный двор, размышляя о том, что услышал. Это соответствовало его мнению о Генриетте, И сейчас стало ясно, что ничего другого от нее нельзя было ожидать. Однако она была довольно сообразительной и быстро усваивала науку. По определенным причинам он решил скрыть ее недостатки, хотя предпочел бы, чтобы она с самого начала супружеской жизни призналась в отсутствии навыков ведения хозяйства. Надо уделять ей побольше времени, решил Дэниел. Девочкам тоже будет полезно дополнительное отцовское внимание. Был уже полдень, когда неотложные дела отвлекли его от этих мыслей.

Дэниел работал не покладая рук, и вскоре атмосфера в доме стала прежней, пока не разразился скандал.

Отвратительная погода, которая заставляла Генриетту и детей долгое время сидеть дома, наконец кончилась, и на смену пришли яркие солнечные дни, голубое небо и морозный воздух. Все трое возобновили дневные прогулки верхом, возвращаясь домой в сумерках, раскрасневшиеся и усталые, но в полном согласии. Госпожа Кирстон поджимала губы и недовольно смотрела на перепачканные юбки, оторванные пуговицы и растрепанные волосы. Она не могла наказывать детей, так как их сопровождала мачеха, часто такая же растрепанная, как и они. К сожалению, сэр Дэниел уехал в Элликот-Парк, и ему нельзя было рассказать об этих нежелательных прогулках. Поэтому госпожа Кирстон вынуждена была ждать, когда придет ее время.

Дэниел вернулся в субботу днем. Его визит к Элликотам не принес радостных вестей. Джеймс обратился в Лондоне в комиссию по делу своего шурина, но никакого решения пока не было принято. Дома Дэниела ждало письмо от сэра Реджинальда Транта, в котором он требовал уплатить долг сэра Джеральда Эшби и проценты, накопившиеся за последние десять лет. Требование было изложено в грубых выражениях, и Дэниел, побелев от гнева, смял письмо и швырнул его в камин.

Дэниел рассчитывал выплатить долг по частям, хотя и это должно было существенно урезать его средства, так как он собирался продать часть земли, чтобы уплатить контрибуцию. Дэниел вынужден был резко уменьшить число людей, работающих в доме, в садах и на полях. Мысль о том, что он обречет на лишения тех, кого должен уволить, доводила его до белого каления. Он был взбешен наглым письмом Транта и бесстыдным обманом негодяя Эшби.

И как назло госпожа Кирстон выбрала именно этот момент, чтобы обратить внимание Дэниела на некоторые вещи. Она поспешила вниз, как только услышала о его возвращении, решив поговорить, пока его жены и дочерей не было дома. Дэниел выслушал ее в полной тишине. Его дочери стали дерзкими и неуправляемыми, она не может нести за них ответственность, когда подрывается ее авторитет. Обследование лисьих нор, лазание по деревьям, ловля рыбы в ручьях всегда были запрещены, пока… Здесь она поджала губы и замолчала. Можно было не продолжать фразу, и она не стала открыто обвинять леди Драммонд.

— Все это остается под запретом, — резко сказал Дэниел. — Я разберусь с ними, госпожа Кирстон.

Он вышел из дома во второй половине декабрьского дня. Солнце уже клонилось к закату, дул холодный, пронизывающий ветер. Дэниел плотнее закутался в плащ, размышляя, откуда начать поиски. В конюшне сказали, что они не взяли лошадей, значит, находились где-то недалеко.

Внезапно он услышал взволнованный крик Нэн, донесшийся из рощи:

— Ты можешь поймать его, Гэрри? О, бедный малыш… Надеюсь, он не упадет!

— Глупышка, котята никогда не падают, — раздался презрительный голос Лиззи, прозвучавший как-то приглушенно. — Во всяком случае, Гэрри возьмет его.

Причина приглушенности голоса стала очевидной, как только он вошел в рощу. Лиззи сидела на развилке соснового ствола, глядя вверх, где Дэниел различил синее пятно. Это была юбка Генриетты. Нэн, слишком маленькая, чтобы лазать по деревьям, и в тот момент не знавшая, что в этом ее счастье, прыгала вокруг дерева, пронзительно крича.

— Элизабет!

Услышав голос отца, Лиззи чуть не свалилась с ветки. Нэн мгновенно замолчала и, как обычно делала в напряженные моменты, сунула большой палец в рот.

Дэниел вытащил палец.

— Ты уже достаточно большая. Отправляйся немедленно к госпоже Кирстон.

Нэн убежала, не говоря ни слова, а ее сестра спустилась с дерева. Она стояла, заложив руки за спину, уставившись в какую-то точку за плечом отца.

В ее волосах застряли сосновые иголки, юбка испачкана, щеки вымазаны грязью. Дэниел вспомнил о матери детей. Нэн была очень аккуратной женщиной, такой грациозной и женственной, хорошо знавшей свои обязанности.

— Тебе было запрещено лазать по деревьям, разве не так?

— Да, сэр.

— Иди в свою комнату. Я скоро приду туда.

Лиззи пошла, едва передвигая ноги. Генриетта, которая осторожно спустилась с другой стороны дерева, вышла из-за своего укрытия. В руках она держала крошечного рыжего в полоску котенка.

— Надеюсь, ты не станешь наказывать Лиззи, — медленно и отчетливо произнесла Генриетта. — Она решила, что раз я влезла на дерево, значит, это не запрещено.

— Хотя мне и неприятно, но исправить ошибку — мой долг, — резко сказал Дэниел.

Он уже не мог сдерживаться, и весь его гнев обрушился на жену. Генриетта не могла научить детей ни управлению домашним хозяйством, ни поведению, достойному знатной женщины, так как сама не умела этого. Она могла похвастаться лишь мальчишескими выходками и мятежным духом. Она ничего не принесла ему, кроме обременительного долга, который и без контрибуции мог уничтожить его.

— Я не допущу, чтобы мои дочери превратились в непослушных, неряшливых, крикливых сорванцов.

Генриетта не сомневалась, что эта характеристика относится и к ней самой. Каждое его слово звучало, как удар, но она держалась твердо, убежденная, что Лиззи не должна страдать за недостатки своей мачехи.

— Позволь мне поговорить с ней, — произнесла она. — Я объясню Лиззи положение вещей так, чтобы она могла понять. Котенок очень жалобно мяукал, потому что прилип к дереву, и мы не думали ни о чем, кроме как о его спасении.

— У нас много мужчин и мальчишек, которые могли бы сделать это, — сказал Дэниел все так же резко. — Мне сказали, что мои дети стали дерзкими и непослушными под влиянием своей мачехи. Этого не должно быть.

— Конечно, — быстро согласилась Генриетта. — Если все это так, ты вправе вмешаться. Но я не верю, что в этом есть необходимость.

— Как ты можешь быть судьей?

Генриетта вздрогнула, но смело ответила:

— Потому что я знаю разницу между жизнерадостностью и неповиновением, а другие нет. — Почувствовав, что он заколебался, она заговорила еще энергичней: — Только позволь объяснить все Лиззи, и я обещаю, что подобное никогда не повторится.

Дэниел терпеть не мог наказывать своих детей, но всегда боялся, что его снисходительность испортит ребенка. Однако если возникала альтернатива, он всегда соглашался. Сейчас Дэниел стоял в задумчивости, чувствуя, что гнев проходит и он может отчетливо представить ситуацию. Растрепанная, раскрасневшаяся Генриетта, прижимающая к груди котенка, выглядела в этот момент не таким уж ребенком, каким он всегда ее считал. Возможно, обе они, Генриетта и Лиззи, придут к правильной оценке случившегося, если поговорят наедине.

— Обещаю, что подобное никогда больше не повторится, — снова сказала Генриетта, рассеянно почесывая котенка за ушками.

— Да, уж лучше не надо, — сказал Дэниел, отворачиваясь и тем самым давая понять, что согласен.

Генриетта посмотрела на рыжего котенка.

— Это ты во всем виноват, — сказала она недовольно. — Я могла бы свернуть твою тощую шейку. — Она поставила котенка на траву и с изумлением увидела, как он побежал к той же самой сосне, забрался на нее и начал жалобно мяукать. — О нет! Как ты можешь быть таким глупым!

Услышав это восклицание, Дэниел обернулся:

— Ну, что теперь, черт побери?

— Котенок, — сказала она, смеясь и плача. — Он снова залез на дерево.

— Это какой-то кошмар, — проворчал Дэниел и решительно добавил: — Оставь его там, где он есть. Пусть научится выживать.

— О, я не могу, Дэниел. Только послушай, как он пищит. — Она горестно сжала руки. — Если ты немного приподнимешь меня, я легко его достану. Это не будет считаться лазанием по деревьям.

В это невозможно было поверить. Дэниел почувствовал то же самое, что и тогда, когда Генриетта возвратилась из Ноттингема с пропусками для всех. Из его груди вырвался громкий смех, совершенно неуместный после всего, что он ей только что говорил. Подбежав к жене, он повернул ее лицом к дереву, чтобы она не могла видеть выражения его глаз.

— Ты неисправима! — Взяв Генриетту за талию, он приподнял ее, чувствуя в своих руках гибкое женское тело.

— Я достала его. Благодарю. — Дэниел поставил жену на землю, и она повернулась, крепко держа царапающегося котенка. — Дэниел, мне кажется, ты смеешься.

— Вовсе нет! — горячо возразил он. — Я никогда не смеюсь, когда происходит такое.

— Нет, конечно, нет, — смиренно согласилась Генриетта. — Не могу понять, как я могла ошибиться.

— Я тоже не могу понять. Отнеси это несчастное животное куда положено и, ради Бога, прежде чем пойдешь к Лиззи, приведи себя в порядок! — С этими словами Дэниел быстро зашагал к дому.

Ничуть не огорченная случившимся, Генриетта отнесла котенка на конюшню к другим котятам, задержалась в своей комнате, чтобы сменить платье и причесать волосы, а затем пошла к Лиззи.

Девочка сидела на кровати, но, когда дверь открылась, сразу вскочила на ноги с испуганным выражением лица. Она явно удивилась, увидев Генриетту.

— Папа тоже придет?

— Нет, — сказала Генриетта, закрывая дверь. — Но, думаю, будет лучше, если ты проведешь остаток дня в прилежных занятиях с госпожой Кирстон. — Она села на кровать, похлопав ладонью рядом с собой. — Садись, Лиззи, нам надо поговорить. Есть вещи, которые мы должны попытаться понять вместе.