"Возлюбленный враг" - читать интересную книгу автора (Фэйзер Джейн)

Глава 29

Джинни растолковывала старой индианке свою ситуацию, наблюдая за ее реакцией. Владея всего несколькими словами и массой жестов, невозможно объяснить все тонкости, но она была уверена, что ей удалось передать смысл просьбы. И сейчас она ожидала проявления какого-нибудь признака отвращения или, по крайней мере, глубокого неодобрения, но выражение лица женщины почти не изменилось. Она коротко кивнула и подошла к полке, взяв оттуда кожаную фляжку. Вылив содержимое в небольшой флакончик, она добавила туда немного серого порошка и измельченной коры скользкого вяза. Джинни взяла смесь, поняв, что должна выпить ее за два раза — одну порцию вечером, вторую — на следующее утро. Через несколько часов могут начаться боли и кровотечение. Если этого не произойдет, ей придется снова прийти, потому что есть и другие способы.

Положив флакон в карман фартука, Джинни отправилась домой. Она до сих пор не знала, воспользуется ли этим снадобьем; сама мысль об этом вызывала у нее отвращение. Но сколько она ни металась ночью без сна, иного выхода так и не смогла найти. По крайней мере, теперь у нее есть хотя бы один вариант решения проблемы, каким бы мерзким он ни казался.

— А, попалась! — Алекс выскочил из-за деревьев позади нее, схватил за талию и закружил в воздухе. — Ты опять ходила к индейцам.

— Но ведь нет никаких причин, по которым мне нельзя было бы ходить туда?

— Пожалуй, нет, — ответил Алекс, опуская ее на землю. — Это не опаснее, чем быть принятой за колдунью. Просто мне очень не по себе, когда я не знаю, где ты в данный момент. Тебя это, конечно, раздражает, но тем не менее это так.

— Я никогда не давала тебе права следить за мной, — сказала Джинни. Это скорее забавляло, нежели раздражало ее.

— Может, и нет, но я достаточно часто присваивал себе такое право. — На какое-то мгновение они погрузились в общие воспоминания; потом вдруг Джинни нащупала флакон в кармане, и печаль вновь овладела ею. Она отразилась, в ее глазах, и Алекс заметил это. — Что-то беспокоит тебя больше, чем обычно, цыпленок, и уже целую неделю.

— Чепуха, разве что необходимость найти более укромное место, чем этот лес, — сказала она, отворачивая лицо.

— Эту проблему я уже решил. — Алекс обхватил ее лицо ладонями и повернул к себе. — Что тебя беспокоит?

— Я же говорю: ничего. Так как ты решил проблему?

— Ты так просто не отвертишься, Джинни. Я и без того чувствую себя достаточно беспомощным, а ты еще и небрежно отмахиваешься, когда я знаю, что моя тревога вполне обоснованна.

Джинни вцепилась во флакончик в кармане, словно это был талисман. Все, что ей нужно было сделать, — это пойти домой и принять снадобье; тогда не будет необходимости рассказывать что-либо Алексу или еще кому-нибудь. Если бы только ей удалось не поддаться искушению открыться ему, забыться в его объятиях и предоставить все решить ему. Но ей нужно быть сильной. Так гораздо лучше. Выхода все равно нет, и несправедливо было бы взваливать еще и это бремя на Алекса — он и так уже измучился от безысходности.

— Что это у тебя в руке? — нахмурившись, Алекс вытащил ее руку из кармана и, разжав пальцы, взял у нее флакончик. — Ты держалась за него как утопающий за соломинку.

— Это просто лекарство, — едва слышно проговорила Джинни.

— От чего? Ты нездорова? Почему тебе нужно идти за лекарством к индейцам? — Вопросы градом сыпались на нее, словно Алекс уже почувствовал приближение трагедии.

— Это просто лекарство для желудка, — сказала она. — Мои средства не помогли, и я подумала, что попробую…

— Нет, тут что-то иное, — настаивал он. — Скажи мне правду! Ты больна?

— Нет, не больна, и, пожалуйста, я больше не хочу говорить об этом.

— Ну а я хочу! — твердо сказал он. — Да простит меня Господь, Джинни, но если ты сейчас же не расскажешь мне все сама, я вытрясу из тебя правду!

— Зачем? Я не понимаю, почему это так важно для тебя! — воскликнула она в отчаянии, чувствуя, как остатки решимости оставляют ее под этим безжалостным натиском. — Тебе не нужно это знать. Так будет лучше.

Алекс переменился в лице.

— Что же это такое, что лучше скрыть от меня? Быстро, Джинни, я теряю терпение. — Он вцепился руками в ее плечи, как бы подчеркивая свои слова.

— У меня будет ребенок, — тихо сказала она, и его руки упали с ее плеч.

— Чей? — прохрипел Алекс едва слышно, лицо его посерело.

Только в этот момент Джинни до конца осознала, как терзался Алекс из-за того, что она принадлежит другому человеку, понимая, что Гилл имеет право и возможность обладать ею когда и где ему захочется. Эта мука была столь же сильной, как и та, что испытывал ее муж, думая о ее измене, но Алекс никогда не показывал ей, как мучается, скрывал свои терзания, так же, как и она скрывала свои.

— Твой, — ответила она. — Мой муж не мог исполнять свои супружеские обязанности с тех пор, как мы с ним… — она коротко и горько рассмеялась, — воссоединились. Именно эта неспособность делает его таким ожесточенным… — Она замолчала. В данный момент оправдание Гилла было как-то не к месту.

Алекс долго смотрел на нее; выражение на его лице было причудливой смесью изумленного восторга и огромной радости. Такие же чувства охватили и Джинни в те первые мгновения, когда она поняла, что беременна, и сейчас она ждала, когда на смену его радости придет осознание страшных последствий этой ситуации. Но она не дождалась перемены в его настроении. Напротив, он заключил ее в объятия и стал целовать пылко и страстно.

— Ты так меня обрадовала, милая, — прошептал он у ее губ. — Этого я хотел больше всего в жизни.

— Что ты говоришь? — Она не сводила с него глаз в ужасе от того, что он, кажется, не понимает ее. — Мой муж узнает, что я ношу не его ребенка. Он не сможет жить с этим…

— А ему и не придется, — ответил Алекс, внезапно нахмурившись. — Ты оставишь его задолго до того, как твое состояние станет заметно. Я бы предпочел не везти тебя морем, но тут ничего не поделаешь, да и до Вест-Индии недалеко…

— Алекс, ради Бога, остановись. Ты не понимаешь, что говоришь. Ты будешь жить как изгой на плантации на Барбадосе, пока я буду рожать тебе незаконных детей? Жить, опасаясь каждую минуту, что на следующем корабле может приплыть кто-нибудь, кто знает нас… знает Гилла… кто…

— Хватит! — произнес он очень тихо. — А какой же план действий у тебя, Вирджиния?

Она не могла произнести ни слова в ответ, не смела даже посмотреть ему в глаза, хотя душа ее бунтовала, она не хотела испытывать угрызений совести — ведь она старается пощадить его, взять все бремя забот на свои плечи.

— Ну? — спросил он так же тихо. — У тебя должен быть план, моя дорогая Вирджиния. Не могла бы ты поделиться им со мной?

Джинни вздрогнула от насмешливого тона, от жесткого взгляда, но все равно не в силах была сказать правду.

— Я еще ничего не решила, — прошептала она.

— Ты лжешь! — заявил Алекс, взглянув на флакон, который все еще держал в руках — Ты сказала, что ходила к индейцам за лекарством для желудка, так? Ну же? — требовательно спросил он, когда она промолчала. Очень неторопливо он вытащил пробку из флакона и, перевернув его, вылил содержимое на землю.

— Ты не понимаешь, — сказала Джинни; огромные глаза выделялись на побелевшем лице. — Разве ты не видишь, что другого выхода нет?

— Мое зрение не столь ограниченно, как твое, — холодно сказал он. — Запомни, Вирджиния Кортни. Ты не уничтожишь моего ребенка!

— Ну как же мне тогда быть? — воскликнула она. — Я не хочу делать такую ужасную вещь, но я ни за что не разрушу твою жизнь.

Алекс пытался совладать с гневом, которому, казалось, не было предела. Сейчас он никак не мог понять, почему она решилась на такой отчаянный шаг, причем сама, не посоветовавшись с ним, будто у него нет никаких прав. Кроме того, таким решением она, несомненно, подвергнет опасности свою жизнь.

— Я сейчас слишком зол, чтобы спокойно все обсуждать, — сказал он, наконец, ожесточаясь, когда серые глаза наполнились слезами и она отвернулась. — Пойдем со мной. Хочу показать тебе кое-что. — Не касаясь ее и даже не посмотрев, идет ли она за ним, Алекс зашагал с поляны. Джинни пошла за ним, потому что не могла придумать причину отказаться. Она чувствовала лишь холод и пустоту и что не в силах больше реагировать на его гнев. Если он не понимает, то у нее больше нет сил объяснять ему.

Наконец Алекс остановился, и Джинни увидела небольшую хижину, сделанную, как и индейские жилища, из переплетенных стеблей болотного камыша и травы.

— Откуда она взялась? — глупо спросила она.

— Я нашел ее несколько дней назад, когда подыскивал замену нашим встречам под открытым небом. Очевидно, она принадлежала какому-то изменнику, но уже некоторое время пустует. Я кое-что улучшил в ней. — Он открыл полог, и Джинни проскользнула внутрь. Это было истинно индейское жилище: со шкурами зверей на плетеном каркасе, служившем постелью, и очагом в центре. Земляной пол был подметен и покрыт шкурами, стены также были завешаны шкурами, чтобы холод и ветер не проникали сквозь щели.

— Приходи сюда завтра, — сказал Алекс тоном, который она часто слышала, когда он обращался к своим офицерам, — тоном человека, даже не представлявшего, что его приказ может быть не выполнен. — К этому времени я уже смогу все спокойно обдумать, а у тебя будет достаточно времени понять, что мое решение — единственное, и мы сможем обсудить, как лучше осуществить его.

— Если ты этого хочешь, — подавленно сказала Джинни. — Мне больше нечего возразить. — Она повернулась и покинула хижину, так расстроившись, что не смогла даже попрощаться.

Алекс разразился градом ругательств. Да, он добивался капитуляции, но не такой подавленности. В этой победе не было никакого удовлетворения, никакой радости. Он хотел бы планировать их отъезд в счастливом предвкушении ожидавшей их совместной жизни, но как он может делать это, когда Джинни видит будущее лишь в мрачном свете?

В последующие несколько дней Джинни продолжала противостоять всем попыткам Алекса вселить хоть какую-то надежду в их встречи. Она покорно приходила в хижину, садилась на груду мехов и слушала, как он рассказывает о том, что в конце месяца голландский корабль отплывет из Джеймстауна. Он объяснял, что уедет от Харрингтонов на несколько дней раньше, якобы для того, чтобы добраться до Джеймстауна заранее, но потом тайно вернется за ней. Она выскользнет из дома, сядет в каноэ, а он встретит ее ниже по течению реки.

Джинни молча выслушивала его, не возражала, ничего не предлагала, пока однажды Алекс, теряя терпение, не обвинил ее в том, что она специально пытается провалить его план своим подчеркнутым безразличием. Как он может рассчитывать, что она выполнит свою часть плана, когда даже не знает, слышала ли она хотя бы слово из того, что он сказал?

— Мне нет необходимости срывать его, — ответила Джинни, впервые за последние дни проявив характер. — Все равно ничего не получится. Ты думаешь, Гилл будет сидеть сложа руки, когда его жена убежит с другим мужчиной? Ты думаешь, он не узнает, с кем я? Как мы сможем вместе сесть на корабль? Об этом тут же станет известно всей колонии.

— Здесь мы ничего не можем изменить, и, в конце концов, это не важно. К тому времени мы уже уплывем и будем далеко; скандал нас не коснется.

— Ты витаешь в облаках, — возразила Джинни. — Гилл не позволит мне покинуть его. Ты не знаешь, каким он стал. Он полон решимости отомстить мне за то, что я изменила ему, когда думала, что он погиб. Я просила его в Престоне отпустить меня, посчитать умершей, но он отказался, потому что хочет отомстить. В дни войны меня нельзя было обвинить в нарушении супружеской клятвы, потому что его считали погибшим, но, по мнению Гилла, это не смягчает мою вину. Как, по-твоему, он поступит, обнаружив, что я изменила ему сейчас? Он ожесточается с каждым часом и последует за нами в Вест-Индию и дальше, пока у него хватит здоровья.

— Ты считаешь, что я не справлюсь с Гиллом Кортни? — спросил Алекс, притягивая ее к себе.

— А что ты сделаешь? Убьешь его? Какое же у нас может быть счастье, если наша жизнь начнется с убийства?

Алекс вздохнул, борясь с закрадывающимся предчувствием, что он потерпит поражение в этой битве. Он пытался пробиться сквозь ее подавленность и безразличие, навязать свою волю, игнорируя ее сопротивление, но в конце концов это оказалось невозможным.

— Милая, ты должна помочь мне, — мягко сказал он. — Ты не хочешь принять мой план, а тот, что придумала ты, я категорически запрещаю выполнять, и я имею на это право. Разве нет? Разве в этом деле я не имею никаких прав, Джинни?

Она медленно кивнула.

— Есть еще одна возможность. Я скажу Гиллу, что ухожу от него, но не назову истинную причину. Он ничего не должен знать о тебе. Я скажу ему, что намерена отплыть на корабле в Голландию и рассчитываю на милость моего кузена Эдмунда, который вместе с Карлом Вторым находится в изгнании.

— И он тебя отпустит?

— Неохотно. Но он никак не сможет помешать мне, разве что посадить за решетку, а ведь я не совершу никакого преступления. Он знает, что у меня есть кое-какие драгоценности моей матери, это позволит оплатить дорогу, его денег мне не нужно. Не могу быть до конца уверенной, но мне кажется, что Гилл, зная, что меня ожидает мрачное будущее, отпустит меня и не будет преследовать. Если же он хотя бы на мгновение заподозрит, что я бегу с любовником, он будет преследовать меня до самой могилы — его или моей. А вот мысль о том, что меня ждет морское путешествие в одиночестве, безрадостное существование изгнанника в чужой стране, неуверенность в том, найду ли я кузена, даже если предположить, что он все еще жив… Думаю, он скажет: «Скатертью дорога». Ведь я для него — постоянное напоминание о неудачах. Он будет счастлив остаться один на один с бутылкой, без сварливой жены. Он даже может сказать, что я уехала домой из-за слабого здоровья, так что и краснеть не придется.

— Но опять ты взваливаешь все на себя, — запротестовал Алекс. — Ты подвергаешь себя опасности, а мне не даешь возможности рисковать.

— Я должна уехать с его согласия, чтобы у нас был шанс начать жизнь вместе, — сказала Джинни с тихой настойчивостью. — Но и тогда мы не сможем вернуться в Англию, из-за меня тебе придется жить в изгнании…

— Ты не должна так говорить. И вовсе не из-за тебя. Это ради нас. И такую жертву я сочту ничтожной. — Он провел ладонью по ее животу. — Я люблю тебя, Вирджиния, и наш ребенок должен иметь шанс вырасти в любви.

— Ну, тогда ты позволишь мне поступить по-своему? Потому что это единственная для нас возможность добиться счастья. — Она говорила с тихой настойчивостью, и лицо ее вдруг приобрело умиротворенное выражение, когда она наконец приняла единственно возможное решение. Этот план был рискованным во всех отношениях. Как только Гилл узнает, что Джинни намерена покинуть его, и если он поступит не так, как рассчитывает она, он может силой помешать ей уехать, и закон будет полностью на его стороне. Мужчина имеет право удерживать дома жену, собравшуюся бежать. Но разве у них есть выбор?

— Когда ты поговоришь с ним? — Вопрос свидетельствовал о согласии. — Лучше бы подождать вплоть до самого отплытия.

— Да. — Джинни вздрогнула при мысли о том, что нужно будет продолжать жить с Гиллом под одной крышей после такого разговора. Это будет просто невыносимо. — Да, я подожду до дня отъезда.

— Ты ведь не сделаешь это, не предупредив меня прежде? Ты должна дать мне слово. — Он притянул ее к себе на колени и прижал ее голову к себе. — Твое слово, Джинни.

— Мое слою, — сказала она, понимая, как должно быть трудно для этого человека дела отдавать ей инициативу и дожидаться результата, пока она подвергается риску.

— Ну, тогда я соглашусь, потому что вынужден. — Алекс нежно положил ее на меховые шкуры, встав рядом с ней на колени. В хижине, наполненной тишиной и спокойствием окружавшего ее леса, было тепло от горевшего очага. Они еще ни разу не любили друг друга здесь — чересчур напряженными были последние дни, слишком велико предчувствие беды, чтобы наслаждаться любовью. Сейчас между ними воцарился мир, ощущение неизбежности развязки обволакивало их, словно шелковый кокон.

Джинни, улыбнувшись, томно потянулась и приподнялась, помогая Алексу, который неторопливо раздевал ее. Ее кожа светилась на фоне темных мехов. Не торопясь, он поцелуями покрывал ее тело, двигаясь вниз, не пропуская ни одного миллиметра, а когда добрался до ног, перевернул ее и начал целовать снова, от кончиков пальцев до затылка. Кожа ее затрепетала, когда его рука проскользнула между ее бедер. Алекс удовлетворенно хмыкнул, когда Джинни изогнулась от наслаждения; лежавший под ней мех ласкал ее тело при каждом движении.

Джинни окунулась в море ощущений, подчиняясь велению своего тела и тела Алекса, который сегодня удовлетворял свою фантазию и свое желание, играя с ее телом и играя на ее чувствах, словно музыкант-виртуоз. Встав на колени позади нее, он приподнял Джинни, поставил на четвереньки и вошел в нее, поглаживая ее живот в том же ритме, в котором двигался, словно сообщая о своем присутствии той жизни, которая зародилась в ней. Она уронила голову, плечи поникли, и шелковый мех терся о ее щеку; глаза были плотно сомкнуты, она ощущала лишь спокойствие и безмятежность; когда Алекс достиг пика своего наслаждения, это спокойствие захватило ее целиком, и казалось, что этот блаженный момент будет длиться вечно.

День уже клонился к вечеру, когда Алекс затоптал огонь и они покинули хижину. Джинни посмотрела на небо, темневшее над голыми ветвями деревьев. Ей повезет, если она доберется домой до наступления сумерек, и Гилл, если еще не напился, будет уже требовать обеда, особенно если сочтет, что он потрудился на полях. Лиззи проведет ночь в поместье Харриштонов, ухаживая за заболевшей матерью, так что подготовка к обеду не продвинулась дальше той стадии, на которой она оставила ее, когда отправилась на встречу с Алексом.

А, ладно, он всегда находит причину для ругани! И тот факт, что на этот раз его претензия действительно обоснованна, доставит ему огромное удовольствие. Она, конечно, поунижается перед ним, а он, хотя и сделает вид, что все равно недоволен, все же отступит, лишь немного ворча. Сегодня она чувствовала себя слишком умиротворенной, чтобы волноваться о последствиях и злобных выпадах Гилла. Радостная мысль о том, что ей осталось терпеть постылого мужа совсем недолго, вызвала улыбку на ее лице, когда она открыла дверь.

Улыбка застыла на ее лице, когда она осмотрелась в темной комнате. Свечи не были зажжены, огонь почти погас. Гилла не было. Она зажгла свечи, раздула угли и вышла с корзинкой за дровами.

— Где ты, черт возьми, была? — Гилл вышел из темноты, и Джинни вскрикнула от неожиданности, уронив дрова.

— Гилл, ты напугал меня. — Сердце ее неприятно колотилось. — Тебя не было в доме.

— Я искал тебя, — проскрипел он, хватая ее за руку. — Где ты была все это время? Я жду уже три часа.

— Три часа ждешь обеда? — заикаясь переспросила Джинни, все еще пребывая в состоянии шока. — Но сейчас только пять часов. Мы не обедаем раньше половины пятого. — Произнося эти слова, она понимала, что дело не в этом. Гилл ждал три часа не обеда, он ждал ее.

— Где ты пропадала больше трех часов? — Бледно-голубые глаза блестели странным светом в темноте, и сердце ее упало. Он был достаточно пьян, чтобы быть агрессивным, но недостаточно для того, чтобы она могла легко сбить его с толку своей историей. И он еще очень не скоро забудется в пьяном угаре. — Как долго тебя не было в доме? Ты могла уйти в любой момент после того, как я ушел утром. Что ты делала?

— Пойдем в дом, — сказала Джинни очень спокойно. — Ведь нет необходимости вести эту беседу здесь, на холоде и в темноте. — Она нагнулась, чтобы поднять упавшие поленья; сердце ее заколотилось, когда она поняла, насколько уязвимой сделало ее это движение, но она могла думать только о том, что нельзя показать ему свой страх. — Ты не отнесешь поленья, муж? — Она положила два полена в его руки, так удивив его, что он невольно схватил их. Взяв оставшиеся поленья, она прошла впереди него в уже теплую и уютную кухню.

— Ты будешь отвечать? — Гилл кинул поленья в корзину, подняв облако пыли и опилок. — Я хочу знать, где ты была.

— А что, мне нельзя выходить из дома? — спросила Джинни, ставя на огонь сковороду со «сладким мясом»6.

— Я ведь езжу время от времени к Харрингтонам.

— Не смей так нагло говорить со мной. — Гилл оттащил ее от огня; лицо его было искажено жуткой гримасой. Как же он ненавидит ее — так же, как и она его! Джинни только сейчас полностью осознала это. Почему она никогда раньше не понимала всю силу этой ненависти? И ответ у нее уже был готов — потому что она была слишком занята тем, что думала о своей ненависти.

— Тебя не было у Харрингтонов, — заявил в это время Гилл, — потому что я сам был там. У них все в горячке.

— Все? — переспросила Джинни, пытаясь говорить спокойно, чтобы перевести разговор в русло повседневных тем. — Все больны — и Сюзанна, и дети?

— Значит, ты не была там? — В бесцветных глазах блестело торжество. Джинни вздохнула, вырываясь из его рук и возвращаясь к огню; где встряхнула сковороду, чтобы растеклось масло.

— Я и не говорила, что была. Я просто сказала, что время от времени езжу туда.

— Ты что, хочешь обмануть меня, лживая шлюха?! — прошипел Гилл, снова хватая ее. — С кем ты была?

— Гилл, пожалуйста, отпусти меня. Я пытаюсь приготовить тебе обед, масло же подгорит.

— Пропади пропадом этот обед! С кем ты шлялась, женщина?

И в этот момент внутри нее что-то словно оборвалось. Перед ее мысленным взором пронеслись долгие месяцы терпения, когда она подавляла гордый дух Вирджинии Редферн, бесстрашной и дерзкой Вирджинии.

Кортни, которая пошла за армией из-за любви к генералу парламента, которая никому и ничему не позволила помешать ей исполнить свой долг. В эти последние месяцы она склоняла голову перед оскорблениями человека, недостойного даже завязывать шнурки на ее ботинках, делала все, чтобы умиротворить его, терпела публичное унижение от его пьяных оскорблений, и все только потому, что он — ее муж, а она покорно приняла ярмо, которое судьба возложила на ее плечи. Всю последнюю неделю она была напряжена до предела, пытаясь защитить тех, кого она любит, от этого чудовища, называющего себя ее мужем. Но больше у нее уже нет сил терпеть. Тщательно продуманный план, который она изложила Алексу, был отброшен. Пришло время постоять за себя.

— Я не шлюха, но, вероятно, ты должен узнать правду.

Гилл страшно побледнел, руки опустились, он даже попятился.

— Какую правду?

— Ты достаточно часто обвинял меня в том, что у меня есть любовник. Разве тебя удивляет то, что это правда? — холодно сказала она. — Полно, не стоит изображать такое потрясение. Зачем бы тебе постоянно обвинять меня, если ты не верил, что это правда?

— Кто? — хрипло спросил он. — Я убью его. Джинни покачала головой.

— Не думаю, Гилл. — Она чувствовала себя удивительно спокойной, контролирующей ситуацию. Гилл совсем не пугал ее, он был жалок. Если бы она решилась противостоять ему раньше, кто знает, насколько по-другому могла бы сложиться жизнь? В этот момент эйфории Джинни просто забыла, сколько раз она ставила его на место язвительными замечаниями или ледяным молчанием. И она забыла, что произошло однажды, когда, испытывая такую же горечь, как сейчас, она попробовала бороться с ним его же оружием.

И тут Гилл заговорил тихим, напряженным голосом, злобные ругательства сыпались на нее ядовитым потоком. Джинни внезапно почувствовала тошноту; она не могла остановить этот поток грязи, льющийся на нее; ей казалось, что грязь прилипает к ней уже только оттого, что она слушает эти оскорбления.

— Во имя всего святого, остановись! — наконец воскликнула она, пытаясь выйти из жуткого оцепенения. Закрывая уши руками, она кинулась к лестнице.

Ее движение встряхнуло Гилла. Джинни уже больше не владела ситуацией. Он бросился на нее, заломив руку за спину. В ужасе от бесконечной ненависти в его бесцветных глазах Джинни сопротивлялась, как фурия, пиная его ногами, ударяя головой в грудь. Он был ненамного сильнее ее из-за недомогания и чрезмерного увлечением спиртным, но его необузданное бешенство помогло ему взять верх. Когда он ударил ее первый раз, Джинни с абсолютной уверенностью почувствовала, что сейчас повторится то, что не должно было повториться, ведь она сама давала слово. От второго удара у нее зазвенело в ушах, и с нечеловеческим усилием, рожденным крайним отчаянием, она сумела повернуть голову и впиться зубами в его руку, удерживавшую ее запястье.

Гилл взвыл, когда ее зубы впились еще глубже, и она почувствовала вкус крови. Внезапно он отпустил ее руки, а она отскочила от него к двери, понимая, что наверх бежать нельзя, там она окажется в ловушке. С ревом раненого быка он кинулся на нее, захлопывая дверь, которую она только что приоткрыла. Джинни нырнула под его руку и бросилась к другому концу стола, отчаянно оглядываясь в поисках выхода. Его не было. Гилл наступал на нее, кулаки были сжаты, злобные слова все еще сыпались с его губ. С тошнотворным ужасом Джинни вдруг поняла, что он обезумел. Она в одной комнате с сумасшедшим, и до него не достучаться ни словами, ни увещеваниями, он уже доказал раньше, что способен на беспредельную жестокость.

Оцепенев от ужаса, она смотрела, как он берет в руки кухонный нож. Он собирался убить ее! Они были одни в доме, ближайшие соседи — в миле по реке, никаких прохожих здесь быть не могло, никто не услышит ни крика, ни стона — нет, не может быть, чтобы это происходило на самом деле! Внезапно сквозь оцепенение до нее донесся запах гари. Позади нее в уже почерневшем масле в тяжелой сковороде подгорало мясо. Очень осторожно Джинни отступила назад, не сюда глаз с Пила, который надвигался на нее, размахивая ножом. Протянув назад руку, она нащупала ручку сковороды. Ручка была горячая, жгла кожу, но Джинни не обращала внимания на боль, даже почти не чувствовала ее. И когда Гилл кинулся на нее, она швырнула дымящееся содержимое сковороды ему в лицо. Рука с ножом опустилась, задев ее. Гилл закричал, ослепленный горящим маслом, капавшим с его лица, но не отпускал нож и снова двинулся на нее. Отчаяние придало ей сил, и она обрушила сковороду ему на голову.

Удивление промелькнуло в безумных голубых глазах. Гилл покачнулся и упал в камин. Голова его с тошнотворным стуком ударилась о железную подставку для дров, и нож выпал из ослабевшей руки.

Комнату наполнила странная тишина, прерываемая лишь неуместным, почти неприлично веселым потрескиванием поленьев. Джинни присела у неподвижного тела и попыталась прощупать пульс на шее. Ее пальцы не ощутили ничего, даже легкого трепетания. Лицо Гилла было бледным, глаза широко распахнуты и устремлены в потолок.

Джинни отползла подальше от мертвеца и прислонилась к ножке стола, пытаясь подавить поднимающуюся волну тошноты. Ее била непрерывная дрожь так, что даже руки тряслись; в голове был туман, и сознание отказывалось смириться с реальностью.

Но постепенно жизнь и тепло возвращались к ней, дрожь утихла, мысли достаточно прояснились, чтобы можно было взглянуть правде в глаза: она виновата — прямо или косвенно — в смерти мужа. В глазах закона она убила его. Не было свидетелей тому, что он спровоцировал ее, никто не видел, как развивались события, — были лишь ее слова, кровь, капавшая с ее руки, и отметины от двух ударов по лицу. Сейчас ей, как никогда раньше, нужен Алекс. Он уж точно знает, что делать в подобной ситуации. Здесь нужна ясная голова солдата, чтобы найти выход из такого лабиринта.

Джинни поднялась на ноги, перевязала рану небрежнее, чем обычно, нашла накидку и вышла из дома. Уже наступила ночь; неяркая луна, время от времени скрывавшаяся за облаками, была для нее единственным источником света, когда она отвязывала каноэ. Но темнота успокаивала ее. Она старалась грести как можно тише, лишь едва слышное движение весла нарушало тишину. Она должна попытаться найти Алекса, не подняв на ноги Харрингтонов, но если это не удастся, ей придется отдать себя на милость Роберта, надеясь, что он достаточно хорошо знает подлинный характер своего кузена и сочтет возможным позволить скрыть правду. Если же нет, то ее, наверно, отдадут под суд, но по крайней мере Роберт и Сюзанна будут свидетелями ее нынешнего состояния и не подвергнут сомнению ее слова. Возможно, беременность вызовет сочувствие и ее помилуют, только никто не должен знать, что это ребенок не от убитого мужа.

Эти мысли вихрем проносились у нее в голове, но сейчас самое важное было найти Алекса. Теперь она не справится одна, и лишь мысль о его руках, сильно и уверенно обнимающих ее, о его голосе, спокойном и ровном, когда он принимает решения, поддерживала ее в пути. Джинни привязала каноэ у берега, ярдах в ста от причала. Она не хотела сообщать о своем приезде, если только у нее не будет выбора. Неслышно двигаясь, она подошла к дому. Было освещено лишь одно окно в небольшой комнате, где Роберт обычно работал со счетами. Потом она вспомнила слова Гилла о том, что вся семья больна, заразившись от няни, матери Лиззи. Может, они все спят? Она подкралась к освещенному окну, присев на мгновение у подоконника, чтобы перевести дыхание. Осторожно привстав на цыпочках, она заглянула в комнату, и от облегчения у нее чуть не подогнулись колени. В комнате был один Алекс, сосредоточенно изучавший какие-то документы. Как ей знакома эта задумчивая складка на лбу! Она постучала по стеклу, но, вероятно, слишком тихо, потому что Алекс даже не поднял голову. Прикусив губу, она постучала еще раз, на этот раз сильнее.

Алекс услышал стук, но сначала подумал, что это птица. Однако сообразил, что уже ночь. Он посмотрел на окно и увидел мертвенно бледное лицо в ореоле темной накидки, огромные глаза, полные молчаливой мольбы. Стул с грохотом упал на пол, когда Алекс кинулся к окну. Но Джинни отчаянно затрясла головой, показывая в сторону двери. Было ясно, что она хочет, чтобы он вышел из дома — и незаметно! Но почему она не подошла к парадной двери, как это сделал бы любой законопослушный гражданин? С подсвечником в руках он вышел в темный коридор. Поставив подсвечник на маленький столик у двери, он осторожно снял засовы, шагнул за порог и тихо прикрыл за собой дверь.

Потом он обежал дом. Джинни сидела на земле под окном, свернувшись калачиком в своей накидке, и даже не попыталась встать, когда он приблизился к ней.

— Что случилось? — требовательно спросил он; от волнения в голосе его появилась резкость. — Ты ранена?

— Немного, — прошептала она. — Пойдем под деревья. Никто не должен видеть меня здесь. — Она протянула ему руки.

— Да почему же? — Взяв ее за руки, он хотел помочь ей встать и почувствовал тяжесть ее тела, будто силы ее совсем оставили. Ее руки были холодными как лед. — Ты должна войти в дом, — настаивал он, но Джинни, отчаянно вскрикнув, сильно замотала головой. Решив, что пока ему придется поступать так, как она хочет, Алекс подхватил ее на руки и понес к деревьям. Поставив ее на землю, он откинул капюшон с ее головы. Увиденное заставило его грубо выругаться. — Я убью этого сукиного сына, — заявил он. — И к черту последствия.

— Нет… нет. В этом нет нужды. Он уже мертв.

— Что? — Алекс уставился на нее в темноте, — Что ты говоришь, Джинни?

— Я убила его, — прошептала она. — Обними меня, пожалуйста.

Он тут же крепко прижал ее к груди.

— Ты должна мне рассказать все, что произошло, цыпленок Я пока еще ничего не понимаю, но если я не ошибаюсь, чем быстрее я разберусь, тем будет лучше.

Джинни сразу успокоилась, поверив, что все будет хорошо, что она выполнила свою часть работы и теперь может переложить непосильную ношу на широкие солдатские плечи. Она рассказала все, не утаив ни одной подробности, вплоть до момента, когда постучала ему в окно.

Алекс молча слушал ее, хотя губы его угрожающе сжались, а глаза стали холодными и жесткими, словно кварц.

— Тебе совсем нельзя доверять составление планов, Вирджиния. После того, что произошло сегодня между нами, после того, что ты поклялась ничего не предпринимать без меня…

— Ты сердишься на меня! — Джинни недоверчиво посмотрела на него. — После… после…

— Шш, милая, извини. — Полный раскаяния, Алекс прижал ее голову к своей груди, гладя ее волосы. — Просто мне стало жутко от того, что случилось с тобой. Я отдал бы все, чтобы уберечь тебя от этого. — Алекс продолжал обнимать ее, нежно поглаживая, но почти рассеянно; он смотрел в темноту, сосредоточившись на чем-то. — Да… да… это подойдет, — сказал он с внезапной решимостью. — Где каноэ?

— Вон там. Что мы будем делать?

— Ты, любовь моя, на этот раз будешь делать то, что я скажу. У нас впереди долгая ночь, но она пройдет быстрее, если ты не будешь мешать мне возражениями или вопросами. Мне хотелось бы оставить тебя здесь, уложить в постель, но, к несчастью, это невозможно.

Говоря это, Алекс подталкивал ее к реке, помог сесть в каноэ, где она, сгорбившись, сидела на носу. Лодка заскользила по воде.

— В дом, туда, где тепло, — деловито распорядился он, когда Джинни замешкалась у двери. — Ничего более страшного, чем раньше, ты там не увидишь. — Его приказной тон оказался именно тем, что нужно было Джинни в этот момент, и она вошла в кухню, почти не дрогнув. Все было так, как она оставила. — Поднимись наверх и приляг, — распорядился Алекс, но она покачала головой.

— Я не хочу оставаться одна.

Он кивнул.

— Хорошо, тогда садись у огня. — Взяв с буфета фляжку, он спросил: — Это бренди? — Когда она кивнула, он наполнил маленькую рюмку и передал ей. — Выпей. — Джинни мелкими глотками пила бренди и чувствовала, как постепенно тело наполняется теплом и расслабляется.

— Что ты собираешься делать? — спросила она, с любопытством наблюдая, как он разжигает огонь, доводя его до ревущего пламени, переворачивает мебель, высыпает на пол зерно и муку из мешков.

— Готовлю погребальный костер, — коротко ответил он. — Мне нужны простыни, полотно, тряпки.

— Наверху, в бельевом ящике. Я принесу. — Она приподнялась, но Алекс резко велел ей оставаться на месте, а сам побежал наверх по шаткой лестнице, перепрыгивая через три ступеньки.

— А почему я тоже не погибну в огне? — спросила Джинни. Этот вопрос почему-то интересовал ее, несмотря на потрясение, которое она испытывала. — И как начался пожар?

— Нападение изменников, — коротко ответил Алекс. — Три недели назад то же самое случилось на плантации Гроув, так что никто не удивится. А тебя в это время дома не оказалось, ты в ужасе пряталась в лесу до тех пор, пока нападавшие не ушли, а потом поспешила к Харрингтонам. Твое избитое лицо легко можно объяснить тем, что ты наткнулась на ветки, когда бежала. — Он впервые взглянул на мертвого мужчину. — На ноже кровь.

— Из моей руки. Но рана несерьезная. — Джинни вытащила перевязанную руку из-под накидки. Глаза Алекса помрачнели, но он промолчал и продолжал свою работу.

— Я пойду выпущу уток и кур, потом отвяжу лошадей.

— Я не могу оставаться здесь одна с…

— Тогда пойдем со мной. — Ему не было необходимости продолжать. Взяв Джинни за руку, он вывел ее из дома. — Выпусти птицу. А я прогоню коров и лошадей через огород, этого хватит, чтобы создать вполне достоверную картину.

Джинни сделала, как он велел, удивляясь противоречивости человеческой натуры, — ей было жаль уничтожать все то, что она с таким трудом создавала в последние месяцы, хотя само это уничтожение означало для нее начало новой жизни.

Наконец все было закончено, и Алекс остался доволен. Огород и грядки с травами превратились в истоптанное месиво, птичник готов к поджогу, пристройка освобождена от соломы, которая теперь высилась копной в центре кухни.

— Если есть какие-то мелочи, которые ты хотела бы сохранить, Джинни, то бери их побыстрее, — тихо сказал Алекс, — Всем будет понятно, что ты не могла убежать с вещами, а мелочи никто не заметит.

— Только гребни моей матери и драгоценности, — сказала Джинни. — Все остальное, кроме моей одежды, принадлежит семье Кортни. Все, что у меня было, осталось в доме у залива Алум, который уже не принадлежит мне.

— Значит, ты придешь ко мне вот так, единственная моя? — мягко сказал Алекс. — Наконец действительно моя, больше нет препятствий, и я могу любить и боготворить тебя. Ни война, ни политика, ни различия в наших убеждениях больше никогда не встанут между нами. Ты станешь женой генерала парламента, мой маленький кавалер?

— Я выйду замуж за отца моего ребенка, — мягко сказала она. — Я стану женой человека, любовь к которому всегда преодолевала все наши различия. И хотя я, возможно, не всегда смогу разделять твои политические принципы, любовь моя, я научусь мирно воспринимать их.

Алекс улыбнулся.

— Я не надеюсь на мирную жизнь с такой неукротимой мятежницей. Чудес не бывает. — Обхватив ее лицо руками, он стал неторопливо и нежно покрывать его поцелуями, потом, оставив ее на берегу, поджег дом. Оковы, связывавшие Джинни, рухнули.