"Темные изумрудные волны" - читать интересную книгу автора (Московцев Федор)

Глава 11

За кормой пенилась легкая волна, широко расходясь по обе стороны и теряясь среди волжских перекатов. Разрезая воду, катер несся по реке. Справа проносились дубовые заросли острова Сарпинский, слева — песчаные отмели. Сидя на заднем сиденье, Андрей наблюдал за легкой фигуркой, скользившей по волнам на водных лыжах вслед за катером.

— Твоя девушка — настоящая спортсменка! — перекрикивая ветер, сказала Алина, жена Вадима.

Сам он, изредка поглядывая через плечо, находился за штурвалом.

Эти слова — «твоя девушка» — прозвучали для Андрея дивной музыкой.

«А если она отменит свою чертову свадьбу, — промелькнула мысль, — то станет для меня не просто девушкой!»

Приближаясь к отмели, Вадим снизил обороты. Андрей наблюдал за Катей. Двигаясь всё медленнее, она постепенно зарывалась в воду. Наконец, отпустила фал.

Она ждала Андрея, пока он подойдет к ней.

— Ты молодец! — сказал он, поднимая лыжи. — Всем очень понравилось.

Увидев его восхищенный взгляд, она улыбнулась, глаза её засияли.

— Ты совсем не загоревший.

— Я не люблю загорать.

— Почему? Тебе бы очень пошел загар.

— Правда? А ты, мой нежный персик, идеально выглядишь и так, без загара.

— Пойдем в тень, а то испортится твой персик.

— Сейчас я завидую ветру, который тебя обдувает.

— А я нет — у меня руки свободны!

С этими словами она стала щекотать его живот.

Вадим принес из лодки раскладной столик и начал его собирать. Алина сидела в шезлонге. Она сказала:

— На вас приятно смотреть. Вы словно голубки.

— У нас конфетно-букетный период, — ответила Катя.

— Сколько вы уже знакомы?

— Мы знакомы с детства.

— Ты слышал, Второв? — обратилась Алина к мужу.

— Они не видятся годами, а мы канаемся с тобой на ста квадратных метрах день и ночь, сутки прочь!

— Он ничего не понимает, — грустно вздохнула Алина. — Дальтоник, как большинство мужчин.

Она записала Катю в конфиденты и стала ей рассказывать о своих женских делах. Андрей с Вадимом направились к лодке, чтобы выгрузить оттуда все вещи.

Пока носили сумки с продуктами, Вадим рассказывал, что нового на работе.

Фурман сделал еще один гнусный выпад — написал новую докладную. Сначала Шалаев пообещал ему, что тщательным образом проверит все факты, которые в ней содержатся. Потом, переговорив с Вадимом, вызвал к себе Фурмана и дал ему понять, что не усматривает в действиях судмедэксперта Второва каких-либо нарушений. Но, тем не менее, Вадим собрался увольняться. То, что предложил Еремеев, гораздо интереснее работы с трупами. И, если дело пойдет так, как запланировано, то он, Вадим, обязательно позовет своего школьного товарища.

Собрав дрова, они разожгли костер, чтобы сварить раков. Раки, еще живые, копошились в ведре среди стеблей укропа.

— … ребенок — это здорово, — говорила Алина. — Но представляешь, Кать, каково одной сидеть целыми днями в четырех стенах. Абсолютно не с кем пообщаться. Разве что с кастрюлями и кухонным комбайном. Второв, этот молчальник, когда приходит с работы, ничего мне не рассказывает, и меня не слушает. Спросит про ребенка, и начинается игра-молчанка. Живу с глухонемым. С галапагосским истуканом.

Катя понимающе кивала ей в ответ.

— Что надо делать? — переспросил Вадим Андрея. — У Еремеева есть знакомый на химзаводе. Этот человек будет отпускать нам сырье, сырьё мы будем отгружать на фармацевтические заводы — Белгородский, Пензенский, и другие — в обмен на их продукцию. На «химию» будет хорошая наценка, поэтому мы сможем продавать медикаменты по ценам ниже заводских.

— Так все просто?

— Да, дружище, все офигительно просто. Самое сложное в этой схеме — выбрать сырье с химзавода.

Они сидели у костра и пили пиво. Андрей оглянулся, чтобы посмотреть на Катю, словно боясь, что она куда-нибудь денется. Она была на месте, смеялась, слушая то, что говорит ей Алина.

— Ты помнишь Женю Захарова? — спросил Вадим.

— Рыжего? Летчика?

— Его. Он уехал в ЮАР на постоянное место жительства.

— Это была его страсть — куда-нибудь уехать за границу.

— Он там открыл фирму по обслуживанию аэропорта. Живет в собственном доме, до соседнего ранчо — три километра. Говорит, скучно, пообщаться не с кем. Дом — работа, работа — дом. В гости ходить у них не принято. Живут с женой, как отшельники.

— Помню его жену. Никогда не была приятной собеседницей, а тем более желанной гостьей.

— Я бы никогда не уехал из России, — сказал Вадим. — И даже из Волгограда. Я патриот нашего города.

— Вы там еще не все пиво высадили? — спросила Алина.

Вадим, не обращая внимания на вопрос, встал, чтобы проверить раков, тогда Андрей ответил, что пива полно.

Раки оказались сваренными. Вадим снял ведро с треноги, слил воду, а раков высыпал в таз.

— Готово, девчата! — сообщил он. — Пока раком не нагнули, раков ставлю я на стол.

Он ушёл за пивом, охлаждавшимся в реке, Андрей и Катя слушали Алину.

— Сейчас все бегут устраиваться медицинскими представителями в иностранные фирмы. Один наш знакомый — забыла, как его зовут — работает в голландской фирме, ничего, доволен. А что? Зарплата от пятисот долларов, еще дают машину. Начальство в Москве, он тут один, график работы — свободный. Ездишь, общаешься с народом. Нет, я обязательно добью Второва, чтоб он меня куда-нибудь устроил.

Вернулся Вадим с пакетом пива.

— Второв, что за парень у тебя такой… помнишь, мы обсуждали… похожий на крестьянку с недобрым мужским лицом… при этом он так и светится интеллигентностью…

— Офигительное описание.

— … с фамилией, похожей на название какого-то джина или таблеток от печени.

— Гордеев?

— Вот-вот, это он распространяет таблетки.

— Как раки? — спросил Вадим.

— Изумительные! — ответила Катя за всех. — Все большие, один к одному. Это что, специальная селекция?

— Жена моего троюродного дяди, она из Калмыкии, — стал объяснять Андрей. — Муж её родной сестры ездит туда на охоту и на рыбалку. Его родной дядя работает в охотничьем хозяйстве — одним словом, главный браконьер Калмыкии. Он как раз организовывает моему дяде охоту и рыбалку. Эти раки — оттуда, из Калмыкии.

— Какая странная и длинная пищевая цепочка, — заметила Катя. — А почему раки все одинаковые? Твой дядя, он что, со штангенциркулем на рыбалку ходит?!

— А… размер, — рассеяно сказал Андрей. — Из целого мешка мы с Вадимом выбрали самых крупных, а мелочь оставили дома.

Алина забеспокоилась, как там их ребёнок, которого они оставили со свекровью. Вадим принялся на все лады ругать Шавликова.

— Ума не приложу, как этот сын осла подобрался к Еремееву. Как бы не спутал мне все карты. Всю дорогу висит на хвосте. Куда ни глянь, везде его уши торчат. И когда он избавится от своего цитатного поноса и этих своих речевых расстройств?

— От этого только смерть помогает, — философски заметил Андрей, разламывая рака.

Узнав о том, что Катя недавно приехала из Москвы, Алина воскликнула:

— Вот ты мне сейчас расскажешь про модные адреса! Второв обещал меня свозить в Москву за шмотками. Мне совсем стало нечего носить. Нужны сапоги на длинных каблуках и всякое другое. Знаешь, какая мне фирма нравится?

Она напряглась, пытаясь вспомнить название марки.

— Похоже на название затонувшего корабля.

— «Iceberg», — подсказал Вадим.

Андрей посмотрел на Катю. Он любовался её нежным овалом лица, потом взгляд его заскользил ниже. Верх купальника темно-абрикосового цвета Андрей мысленно снял и представил то, что стал бы делать потом. Заметив его взгляд, Катя улыбнулась.

Вадим рассказывал анекдот.

— Сын спросил отца: «Папа, что такое альтернатива?» Немного подумав, отец ответил, что понятие это сложное. И привел такой пример. Вот, говорит, представь, что у тебя есть два куриных яйца. Ты можешь их съесть, но это будет туфта и лажа, потому что двумя яйцами ты не наешься. Вместо этого ты можешь отнести яйца в инкубатор, там из них вылупятся цыплята. Но это тоже — туфта и лажа, потому что сосед Петрович, если нажрется, спалит наш сарай, в котором цыплята будут жить. А теперь представь, что у тебя двадцать яиц. Ты можешь наесться до отвала, и еще останутся яйца, чтобы поместить их в инкубатор. Но это все равно туфта и лажа, потому что сосед Петрович, если нажрется, спалит сарай. Ему ведь все равно, сколько там цыплят, — два или двадцать два. Все спалит к едрене фене. Понятно? Сыну было непонятно. Он спросил: «Папа, а что такое альтернатива?» Отец ответил: «Альтернатива, сынок, это утки — они на воде живут!»

Где-то далеко-далеко, в безбрежных просторах, рождался ветер и, точно шум прорвавшейся воды, приближался и порывисто нёсся на камни. Огромные валуны, срываясь, устремлялись вперед, сбивали на пути другие, и, увлекая за собой каменные глыбы, образовывали плотную смертоносную массу, сметавшую на своём пути все живое. Накатываясь друг на друга, камни образовывали исполинские горы. Каменные руины заполняли все видимое пространство. Разобраться в рельефе невозможно — все однообразно, все затянуто густой дымкой. Горы привораживали взор непередаваемым хаосом. Они толпились, ненадолго уснувшие, со следами недавней катастрофы. Их вершины казались бесконечно старыми и уставшими. Нигде не видно ничего живого. Все желто-серое, безмолвное, умершее, прикрытое стареньким-стареньким небом.

Приближался адский рокот, и гигантское цунами, поднятое все тем же неутомимым ветром, стало сметать горные хребты, заполняя водой глубокие ущелья.

Стоя у воды, Андрей наблюдал за тем, как ветер играет песком, и мысленно увеличил песчинки до гигантских размеров.

— Алина называет мужа строго по фамилии, — сказала Катя. — Хочешь, я буду тоже тебя так называть? Буду говорить: Разгон, налей мне пива, Разгон, свози меня в Москву за шмотками. Хочешь?

— Тебе нравится моя фамилия?

— Да, хорошая фамилия.

— Хочешь такую?

— Да, хочу, — непринуждённо ответила Катя. — Я готова к тому, чтобы сидеть в четырех стенах, нянчить детишек, и причитать, что со мной никто не разговаривает.

— Я буду другим, вот увидишь.

— Мне все равно, лишь бы ты пораньше приносил с работы свою аппетитную задницу.

— Я безработный, — рассмеялся Андрей и провел ладонью по её лицу. — Поэтому смогу быть всегда с тобой рядом.

И подумал: «Надо же так влюбиться».

Посмотрев ему в глаза, Катя спросила, что это за вскрытие, «определяющее жизнь», про которое они так увлеченно разговаривали с Вадимом.

— А-а… это Виктор Кондауров…

Она вздрогнула.

— Никак не могу освоиться с мыслью, что ты шесть лет проработал в морге.

И попросила поподробнее рассказать о вскрытии Кондаурова.

Андрей рассказал про этот случай — в самых общих чертах, опустив все то, что с точки зрения закона и общепринятой морали считается недопустимым. Внимательно выслушав, Катя спросила:

— Что же такого определяющего было в этой истории, поражающей своей необычностью?

— Заведующий решил, что мы срубили кучу денег с этих клиентов, и устроил допрос. Я ответил на понятном ему языке, что забыл вообще, как эти деньги выглядят, но разве иудею объяснишь. Ему везде мерещатся шекели. Он предложил написать заявление. Можно было пожаловаться начальнику, но я не стал. Всё это пустое, всё лирика.

— Но ведь Вадим тоже собрался уходить. Почему же он стал прикрываться шефом?

— Вадим — ходячий калькулятор, всё просчитывает. Сегодня так, завтра этак. Опять же, ему надо дописать протоколы вскрытий, там много всяких тонкостей.

— То самое — «определяющее» — вскрытие?

— И это тоже.

— И что, там много таких тонкостей?

— Не особенно, — там все просто и ясно. Огнестрельное ранение, что тут может быть такого сложного? Дело не в этом. Убит известный человек, поэтому все нужно сделать с особой тщательностью. Мало ли, какие проверки. Все может быть.

— Что же в нём такого значительного, в убитом?

Андрей объяснил. Удовлетворив свое любопытство, она спросила:

— Хочешь, расскажу стихотворение?

— Любишь стихи?

— Я их пишу.

Поймав его удивлённый взгляд, добавила:

— Пишу… и, забыла тебя предупредить, кроме этого, ничего не умею делать. Но мне на это всё равно. Вот, послушай.

Угодила в свои сети,

Жилки палого листа,

Перепутала я ветер

И дыхание Христа.

Мне смеяться или плакать?

Мне молчать или кричать?

Я как рваный тертый лапоть

На ноге у богача.

Я танцую, я играю

На свирели грустных глаз.

Что творю, сама не знаю,

Я топчу святой алмаз.

Мое небо под землею,

Мое море в облаках,

С лучезарною звездою

На одних живу ролях.

Моя честность оступилась,

Моя смелость умерла,

Я с собою той простилась,

А другая не пришла.

Угодила в свои сети,

Только я их не плела.

Не хотела жить на свете.

Я «убила и спасла».

Закончив, она спросила:

— Ты любишь стихи?

— Стихи — это моя страсть.

Она обрызгала его водой:

— Женские трусики, женские стихи… что у нас на очереди?! — На очереди — приготовление еды и стирка. Ты ведь это не умеешь делать.

Светлое небо отражалось в воде, темная вода дышала, и солнце словно подпрыгивало на речной волне. Тревожно кричали чайки. Стремительно убегали вдаль песчаные отмели и заросли тополиного молодняка острова Голодный. Еще поворот, и словно из воды выплыл высокий береговой откос — правый берег Волги. Показалась центральная набережная с широкой лестницей, поднимавшейся от воды, высокие ротонды с колоннами, поросший зеленой травой спуск, на котором по праздникам собираются люди, чтобы посмотреть салют. Вправо от центральной набережной береговой откос был сплошь заросший деревьями и кустарниками — вплоть до того места, где во время войны оборонялась дивизия генерала Родимцева. Однажды, во время бомбежки, в блиндаж, в котором находился штаб, хлынула вода, и вся канцелярия выплыла на берег. На военных картах шутники отметили место впадения родимцевского штаба в Волгу.

Черные волны шумели у бортов, низовой ветер ударил, завыл, подхватил брызги холодной речной воды.

Катер приближался к городу. Андрей размышлял, куда бы ему устроиться на работу, и избавиться от чувства неуверенности, от беспокойства, охватившего его после увольнения. Будущее казалось зыбким. Где-то далеко простиралось прошлое, насыщенное потрясениями. Как назойливый призрак, преследовало воспоминание о последнем дежурстве. В свои двадцать три года он ощущал себя состарившимся на много-много лет.

А что сейчас?

Катя была рядом, он обнимал её упругие плечи.

Ветер разметал её волосы, в уголках губ мелькнула улыбка. Сила молодости, безудержная сила, исходившая от Кати, передалась ему. И он уже спокойнее посмотрел на теплые волны, плескавшиеся за бортом.