Фельштинский Ю ГЕще раз о немецких деньгах

Публикация доктора исторических наук Ю. Фельштинского

Еще раз о немецких деньгах

(частично опубликовано в газете "Известия", 5 ноября 1997 г.

под названием "Миллион рублей в русских банкнотах")

Публикуемые документы хранятся в различных зарубежных архивах. В коллекции Г.А. Алексинского в Бахметьевском архиве при Колумбийском университете (Нью-Йорк) находятся два доклада Заграничной агентуры Департамента полиции. Они представляют собой четыре исписанные рукой Алексинского листа бумаги. Оригиналы документов, на которые ссылается Алексинский, в Бахметьевском архиве отсутствуют. Не выявлены они и в других архивах. В подобных случаях всегда приходится допускать возможность фальсификации, хотя тексты документов кажутся правдоподобными.

Впервые документы были опубликованы в 1923 г. в Париже в книге Алексинского "Du Tsarisme au Communisme". Алексинский (1879--1967) в свое время был большевиком, депутатом социал-демократической фракции II государственной думы, заметным оратором. От большевизма вскоре отошел. В феврале 1915 г. он выступал в Швейцарии с лекциями о финансовой поддержке немцами и австрийцами украинских и грузинских революционеров, в апреле опубликовал статью о поддержке А. Парвусом "Союза освобождения Украины", обратив внимание читателей на то, что Парвус указывает на Ленина как на еще одного сторонника самоопределения украинского народа.

Видимо, в сентябре 1915 г. состоялась беседа Алексинского с Г.В. Плехановым. Приводим содержание этой беседы в записи Алексинского.

Запись беседы моей (Г. А. Алексинского) с Плехановым, в Женеве, 1915 Г.

Г[еоргий] В[алентинович] находит, что мои разоблачения о связях б[ольшеви]ков с немцами имеют чрезвычайно важное значение для борьбы с пораженческими и германофильскими тенденциями среди эмиграции. По мнению Г[еоргия] В[алентиновича], Ленин схватился за войну как за единственное для него средство добиться своих целей. Если бы не вспыхнула война, то вопрос о его дезорганизаторской роли в русском рабочем движении был бы поставлен на Междунар[одном] социалистическом конгрессе, который наверное осудил бы Ленина и исключил бы его из Социалистического Интернационала, как в свое время были исключены Бакунин и Ко. Война помешала созыву Конгресса и спасла Ленина от исключения из рядов Соц[иалистического] Интернационала. Ленин за это должен быть благодарен Вильгельму II и германским милитаристам, спровоцировавшим войну. Естественно, что Ленин должен "из простой благодарности", -- сказал полушутя Г. В., -- желать им победы, а России и союзникам поражения.

На мой вопрос: допускает ли Г. В. получение пораженцами финансовой поддержки от немецкого правительства, Г. В. ответил, что вполне допускает, ибо знает, что уже во время русско-японской войны Ленинский центр не брезговал помощью японского правительства, агенты которого в Европе помогали распространению ленинских изданий. В этом тогда же, то есть во время русско-японской войны, признался Г[еоргию] В[алентиновичу] ближайший сотрудник Ленина, [В. Д.] Бонч-Бруевич.

Что касается Парвуса, то, по мнению Г. В., Парвус вообще человек нечистоплотный. Он обвинялся в растрате партийных денег и ради денег способен пойти на службу к немцам.

Г. В. не удивляется лицемерному крику, который подняли против меня пораженцы и немецкие наемники после моих разоблачений о них. "Вы, -- сказал мне Г. В., -- нанесли им такой удар, что они, конечно, в бешеной злобе против Вас. Но это неизбежно, за смелое и честное выступление против подлецов (sic) подлецы не могут не мстить. Но зато порядочные люди и честные социалисты будут с вами. Г. В. обещал мне свою полную поддержку и на прощание обнял меня.

NB. Это запись разговора, который был у Алексинского с Г. В. Плехановым в Женеве во время совещания социал-демократов и эсеров-оборонцев, в результате которого в августе 1915 г. была создана антипораженческая группа "Призыв".

Дополнение (к записи беседы с Г.В. Плехановым)

Плеханов пожелал говорить со мною о деле Парвуса и моих разоблачениях с глазу на глаз, ибо, как он выразился, дело это чрезвычайной важности, и надо, чтобы возможно меньшее число нескромных ушей могло слышать то, чего им слышать не надо.

Кроме того Плеханов предвидел жесточайшую полемику по этому поводу в социалистических кругах, бешеные атаки на меня пораженцев и германских агентов. Плеханов сказал, что он уверен, что меня эти атаки не поколеблют и я буду продолжать начатые разоблачения. Но он опасался, что даже не все оборнцы, эсдеки и эсеры, найдут в себе достаточно мужества устоять перед натиском германофилов и немецких агентов. Некоторые окажутся слабонервными и начнут говорить: зачем эти разоблачения? Они компрометируют партию. К чему выносить сор из избы и пр.?

Надо быть готовым к этому "припадку малодушия" у некоторых из наших товарищей.

Я ответил, что руковожусь своей совестью и своим сознанием долга социал-демократа революционера. Разоблачать грязную измену не перестану. Плеханова за моральную поддержку сердечно благодарю. Мы уговорились с Плехановым о переписке по поводу дальнейшего развития "событий".

Г. Алексинский .

В 1916 г. Алексинский открыто обвинял в сотрудничестве с немцами и Ленина, и некоторых других большевистских руководителей. Понятно, что широкой популярностью кампания Алексинского не пользовалась, и бывший депутат государственной думы нажил себе среди революционеров много врагов.

В апреле 1917 г. Алексинский вернулся в Россию и примкнул к плехановской меньшевистской группе "Единство". Тогда же в Петроград прибыл французский министр снабжений Тома, информировавший Временное правительство о наличии германо-большевистских связей. В кампании по разоблачению большевиков, начавшейся вскоре после приезда Тома и усилившейся в июле 1917 г., после первой, неудавшейся, попытки большевиков захватить власть, Алексинский играл далеко не последнюю роль. Именно в связи с этой кампанией комиссар Временного правительства С. Г. Сватиков (его отчество Алексинским указано неверно), производивший ревизию российских учреждений за границей, мог привезти из Парижа, где находился архив Заграничной агентуры Департамента полиции, документы, компрометирующие Ленина и Троцкого. Документы, таким образом, могли быть скопированы Алексинским после возвращения Сватикова из-за границы в сентябре 1917 г., но до ареста Алексинского большевиками в апреле 1918 года. Вероятно, тогда же на копии документа была поставлена и подпись Сватикова, вскоре эмигрировавшего и умершего в эмиграции. Алексинский же был освобожден из-под ареста в январе 1919 г. и эмигрировал в июне. Жил он с тех пор в Париже.

В историографическом очерке "Миф о германских деньгах во время первой мировой войны" , А. Зен высказал предположение, что в документах русской контрразведки речь шла о другом "Ленине" -- двойном агенте Б. Долине, русском политэмигранте, работавшем одновременно на русскую и германскую контрразведки и изредка подписывавшемся псевдонимом "Ленин". Именно его, считает Зен, видели в немецком посольстве в Берне в декабре 1916 г., на что указывает С. Поссони . Именно о нем, утверждает Зен, был составлен документ, переписанный Алексинским.

Вопрос о том, подлинны или подложны переписанные Алексинским документы можно считать открытым. Но вывод Зена, что документ Алексинского имел в виду "другого" Ленина, неубедителен. Документ начинается со слов: "Ульянов (настоящее имя Ленина)". И далее в документе указывается на "Ульянова", а не на "Ленина". В целом же создается впечатление о тенденциозной направленности очерка Зена. Немецкие деньги вовсе не были "мифом". В этом смысле название статьи Зена следует признать неудачным и неправильным. "Мифом" Зен считает не факт получения революционерами германских денег во время первой мировой войны, а утверждения разных авторов, что немецкие деньги получал собственноручно Ленин. При этом в статье Зена сквозит не столько желание разобраться в запутанном вопросе, сколько намерение во всяком случае утверждать, что Ленин денег не брал.

Дабы сбалансировать утверждения Зена, приведен мнение другого американского историка - Ричарда Пайпса: "Было давно известно, -- пишет Р. Пайпс, -- что в 1917--1918 гг. Ленин получал субсидии от Германии; однако, будучи конспиратором, он не оставлял на бумаге следов о подобных финансовых сделках, которые могли бы вменяться ему в вину" .

"Давно известно" -- не преувеличение. Публикуемая вместе с документами Алексинского статья А. Ф. Керенского проливает свет на историю проблемы, причем Керенский указывает, что "если считать не доказанным" факт получения большевиками немецких денег, "несмотря на установленные предварительным судебным следствием огромные деньги, шедшие от германского правительства,... -- то надо будет признать, что самые очевидные факты недоказуемы" .

Ленин "следов на бумаге" действительно не оставил. Зато их оставил Александр Гельфанд (Парвус). В Гуверовском институте при Стенфордском университете хранится фотография расписки Парвуса за полученные от германского правительства деньги. Расписка на немецком языке. Текст ее в переводе на русский гласит следующее: 29 декабря 1915 года мною получен миллион рублей в русских банкнотах на усиление революционного движения в России от германского уполномоченного [фамилия неразборчива] в Дании. Д-р А. Гельфанд".

Фотокопия расписки Парвуса (А.Гельфанда) за полученные деньги: "29 декабря 1915 года мною получен миллион рублей в русских банкнотах на усиление революционного движения в России от германского уполномоченного [фамилия неразборчива] в Копенгагене. Д-р А.Гельфанд".

К сожалению, произвести экспертизу этого документа для определения его подлинности не представляется возможным -- местонахождение оригинала документа неизвестно. Но указания на выдачу Гельфанду-Парвусу 1 миллиона рублей имеются в документах германского МИДа. Так, 26 декабря 1915 года министр финансов Германии К. Гельферих писал заместителю статс-секретаря иностранных дел А. Циммерману:

"Стоит обсудить вопрос о предоставлении в его [Парвуса] распоряжение 1 млн. рублей, который он просит для пропаганды. Если министерство иностранных дел считает этот расход оправданным и полезным, я не буду возражать. В этом случае я прошу Вас прислать заявление в обычной форме и сослаться на нашу личную договоренность".

Расписка Парвуса датирована 29 декабря 1915 года. А уже в январе мы встречаем еще одно упоминание об уже полученном Парвусом миллионе. 23 января 1916 года германский посланник в Копенгагене Брокдорф-Ранцау сообщил канцлеру, что Парвус "вернулся в Копенгаген после трех недель пребывания в Стокгольме, где он встречался с русскими революционерами". И далее: "Сумма в 1 млн. рублей, предоставленная в его распоряжение, была немедленно выслана, уже доставлена в Петроград и используется по назначению".

Следующий документ -- доклад, составленный агентом по кличке Штурман, -- также хранится в архиве гуверовского института (коллекция Б. И. Николаевского, ящик 150, папка 11. Из бумаг Департамента полиции. Машинописная копия). По содержанию документ может быть датирован концом октября 1917 года по новому стилю.

23 письма разных лиц по вопросу о германских деньгах (в основном переписка Николаевского), хранятся в фонде Николаевского. Материалы архива Гуверовского института публикуются с любезного разрешения администрации архива.

В заключение приводятся три ранее не публиковавшиеся на русском языке статьи: статья Г. М. Каткова, одним из первых поднявшего вопрос о важности изучения темы финансирования германией российских политических группировок, прежде всего большевиков, в переводе с английского; и две статьи упоминающегося в переписке немецкого историка О. Шюддекопфа, в переводе с немецкого.

Документы воспроизводятся полностью; имеющиеся в тексте отточия (там, где нет специальных пояснений) принадлежат оригиналу.

Документы архива Заграничной агентуры Департамента полиции

Секретные доклады (два) заграничной агентуры Департамента Полиции а) посещение Лениным германского посольства в Берне (декабрь 1916 г.) и б) о деятельности Троцкого во время войны (1914--1916) и о его связи с австрийской политической полицией. Экземпляр, удостоверенный Комиссаром Временного Правительства (1917 г.) С. Т. Сватиковым. [Написано рукою Алексинского].

Доклад Заграничной агентуры Департамента полиции.

Наружное наблюдение за Лениным в декабре 1916 г. в Швейцарии

Особо секретно

"Ульянов (настоящее имя Ленина). -- Я установил наблюдение за домом 27 на Spiegelgasse (адрес Ленина в Цюрихе в это время) с 25 декабря 1916 г. и взял на себя руководство наблюдением 28-го утром. Ульянов с небольшим саквояжем вышел из дому и поехал по жел[езной] дороге в Берн, куда мы сопровождали его. Прибыв в Берн в 10 часов, он направился прямо в Hotel de France, возле вокзала, нанял комнату, вышел из отеля через полчаса, направился к остановке трамвая перед вокзалом и оттуда подъехал на другой конец города, где находится Медвежий Ров (Fosse aux Ours), затем он пошел пешком назад в город, все время держась под аркадами и время от времени оборачиваясь назад. Потом вдруг, выйдя из-под аркады и больше не оглядываясь, вошел в германское посольство. Было 11 S часов.

Наблюдение у германского посольства продолжалось до 9 час. вечера, но Ульянова выходящим оттуда не видели. Он не появился также и в Hotel de France ни вечером, ни на другой день утром.

Наблюдение было возобновлено 29-го утром у посольства, и только в 4 часа дня после полудня Ульянов вышел оттуда и поспешно направился в Hotel de France, где пробыл около четверти часа. Затем он сел в поезд, с которым мы и вернулись в Цюрих" .

Доклад Заграничной агентуры Департамента полиции.

Деятельность Троцкого

Особо секретно

"Бронштейн, по прозванию Троцкий, Леон, родился 26 октября 1878 г., в громоклеях, сын Давида и Анны Полянских.

В феврале 1911 Г. Бронштейн прибыл в Вену и поселился на Weinbergstrasse, 43, с женою (по фамилии Седова). Они занимали маленькую комнату и не каждый день бывали сыты. Вдруг Бронштейн переезжает на другую квартиру и поселяется в более комфортабельном помещении, на Einsiedeleigasse, 9. Он начинает издавать газету "Правда", которая выходит в неопределенные сроки. В течение некоторого времени эта газета еле-еле влачит свое существование, и выход ее совершенно необеспечен.

Но вдруг счастье поворачивается лицом к Троцкому и его "Правде", и эта газета, экземпляров которой почти нигде не было видно, распространяется повсюду. Распространением ее занимается народная книготорговля (Volksbuchhandlung), находящаяся на Zumpendorferstrasse, 18.

Эта книготорговля находится в заведывании Игнатия Бранда (Ignaz Brand). Этот Игн[атий] Бранд, австрийский подданый, является определенным агентом венской политической полиции, и при его посредничестве Бронштейн сам становится агентом той же полиции в октябре 1911 г. с жалованием в 300 крон в месяц. На этой своей службе он действует заодно с Раковским, который был одним из главных агентов австрийской политической полиции на Балканах.

Бронштейн продолжал свою работу, в качестве редактора "Правды" и агента австрийской полиции до 6 ноября 1914 г., -- до того времени, когда австрийское правительство послало его в Париж, чтобы он мог там продолжать свои подвиги. Надо отметить, что он мог оставаться в Вене больше трех месяцев после объявления войны, без всяких осложнений, хотя он -- русский подданый. Почему? Это ясно.

Поселившись 20 ноября 1914 г. в Париже, Бронштейн издавал там газету "Наше слово" (на русском языке), орган мира во что бы то ни стало, и часто защищал в своей газете австрийское правительство. По постановлению французского правительства от 15 сентября 1916 г., "Наше слово" было закрыто, а по отношению к Бронштейну, о роли которого в Париже, вероятно, были получены соответствующие сведения, было сделано распоряжение о его высылке. Не получив от Швейцарской миссии разрешения на въезд в Швейцарию, он был отправлен 31 октября 1916 г. на испанскую границу. Так как и испанское правительство тоже не хотело иметь его у себя, Бронштейн должен был отправиться в Америку. Когда он прибыл в Мадрид, он был арестован и отвезен в Кадикс, где и был посажен на пароход. В день его отъезда в Мадриде он имел при себе 15 000 франков французскими и испанскими деньгами" .

[Написано рукою Алексинского].

NB. Оригиналы вышеприведенных секретных документов были найдены в Архиве Заграничной агентуры Департамента полиции Российской империи комиссаром Временного правительства С. В. Сватиковым, в 1917 г., когда он производил ревизию российских учреждений за границей.

Подлинность сего удостоверяю. С. Сватиков .

Доклад "Штурмана"

Женева

Милостивый государь, Павел Алексеевич.

Доношу, что

1. После берлинского совещания русских максималистов (агентов германского генерального штаба) во главе с Лениным и Парвусом все деловые, организационные работы и сношения с Россией, дабы не компрометировать большевиков, велись только из стокгольмской штаб-квартиры. Но позже, ввиду целого ряда разоблачений, появившихся в русских газетах о деятельности русских большевиков в Швеции, а также ввиду репрессивных мер, предпринятых шведской администрацией по отношению некоторых членов их партии, с согласия германского генерального штаба их штаб-квартира была переведена в Копенгаген и во главе ее стал один из содеятелей Парвуса, социал-демократ Радек. Парвус остался в Берлине для издания ряда брошюр и ведения пропаганды среди военнопленных, а Ленин отправился (по слухам) в Финляндию или находится в сношениях с своими единомышленниками в Финляндии и занят агитационной работой для провозглашения независимости Финляндии. Фюрстенберг-ганецкий остался в Стокгольме для руководства оставшимися там большевиками.

Последняя победа экстремистов в Петрограде есть следствие работы вышеуказанной группы, а также великолепно организованной связи ее с Россией. У центральной штаб-квартиры имеются свои курьеры для России, и у меня есть сведения, что были случаи, когда эта группа за очень хорошее вознаграждение пользовалась, да по всей вероятности и сейчас пользуется, некоторыми из шведских дипломатических курьеров. Отделения штаб-квартиры находятся в гельсингфорсе, Петрограде, Москве, Воронеже, Полтаве, Киеве, Харькове, Ростове-на-Дону, Тифлисе, Армавире и Баку. Через Берлин здесь получены сведения о начале интенсивной агитационной работы и о движении на Кавказ.

Очень многие из членов вышеупомянутой организации продолжают в России и сейчас свою преступную против Родины работу и остаются на свободе, благодаря, с одной стороны, негласному покровительству некоторых членов петроградского "Совдепа" и, с другой стороны, благодаря затруднительности доказательства их преступной деятельности. Так, я не знаю, чем кончилось дело знаменитого присяжного поверенного Козловского, который в 1915--1916 годах три или четыре раза был в Стокгольме, где совещался с представителем германского генерального штаба Свендсоном. Далее, в начале 1916 г. побывал в Копенгагене, где встречался с Парвусом.

Коллонтай, Раковский, Луначарский, Зиновьев, Троцкий и Каменев -- все они определенно состоят на службе у германского генерального штаба. Организ[ация] германского генерального штаба не ограничивает свою деятельность исключительно работой среди "русских" большевиков, но ее влияние в большой степени распространяется также и на "украинцев", казанских татар, кавказских татар и грузин. германия, преследуя, с одной стороны, пропаганду сепаратических идей среди мелких национальностей России, дабы затруднить организацию России на основах революции, и всячески мешая нормальной работе по реорганизации боеспособности армии Временному правительству, с другой стороны, пользуется вышеуказанными элементами в целях разведочного характера. Через свои организации, при деятельном содействии части "большевиков", наши враги имели и имеют очень важные сведения о передвижениях войск и прочие сообщения как в Персии и вообще на Кавказском фронте, так и на Румынском (Бессарабия) и в недавних грустных событиях на рижском фронте. Про Финляндию и говорить нечего -- она в настоящий момент положительно наводнена германскими агентами. Два "украинских" эсдэка Александр Верховский и Лев Юркевич, ныне находящиеся в России, еще в бытность свою в Женеве числились за разведывательными организациями: первый -- за германской, второй -- за австрийской.

* * *

2. Политэмигрант Павел Лебедев, бывший офицер, проехавший в Россию через германию, получил в германии приказание встретиться в Стокгольме с неким Миллером (Мюллер), от которого он получил деньги и инструкции.

* * *

Приведенные выше сведения получены от Звонова (Цюрих, Зейденгассе, 23) -- представителя "Русского вестника" в Швейцарии, 15 сего месяца.

6. Звездич -- Бибиков

10 октября нов. ст. с. Г. Звездичу было предложено австрийским консулом в Женеве поехать в Цюрих для свидания с Милевым. Последний -- редактор официозной болгарской газеты "Эхо де Булгари" -- командирован своим правительством в Швейцарию во главе одной миссии для освещения в швейцарской прессе стремлений Болгарии, целей ее войны и изучить, насколько возможно вступить [в] переговоры с Россией о сепаратном мире, а также способствовать такой возможности. В состав этой миссии входит болгарский социалист Сакизов, коммерсант (болГ.) Прохор Давидов и профессор Вирков.

Сакизов, проживая в Женеве, в качестве социалиста снесся с женевскими русскими максималистами, прося у них поддержки в его выступлениях о мире. Секретарь комитета женевских политэмигрантов Плотник заявил ему, что как женевский, так и прочие комитеты в Швейцарии также работают в пользу мира, и послали [к] своему представителю в петроградском Совдепе.

Интернационалисты, стоящие за немедленный мир, готовы поддержать однородную работу, откуда бы они ни исходила, но они не в состоянии входить в сношения с дипломатическими представителями России, считая их представителями буржуазного правительства. Все же старания их иметь в Швейцарии комиссара пока не дали благоприятного результата.

Профессор Вирков, проживая в Берне, собирал сведения о настроении русской миссии, но до сих пор в официальные переговоры с ее представителями не входил. Зато он имел ряд встреч с М. М. Бибиковым, который находится в очень близких отношениях со всеми членами нашей миссии... Милев, как журналист, поместил в швейцарских газетах ряд статей [о] целях войны Болгарии. 12 октября с. г. он имел очень продолжительное свидание со Звездичем в Цюрихе. Из впечатлений, переданных Милевым другому болгарскому журналисту в Женеве, д-ру Корцареву, можно вывести заключение, что: 1. Звездич считает возможным предложение мира через бернскую русскую миссию. 2. Звездич считает настоящее положение России наиудобнейшим для мирных предложений. 3. Почва для мира достаточно подготовлена в России интернационалистами и другими сторонниками мира. 4. Экономическо-финансовое положение России плачевно.

Звездичем даны многосторонние сведения о политическом, экономическом, внутреннем положении России, и его сообщения были настолько полны, что даже удивили Коцарева. Последний выразил крайнее недоумение, как русский человек может так детально раскрывать тайны своей родины, хотя бы и своему коллеге, но из вражеского лагеря. Конечно, Коцареву неизвестна настоящая служба Звездича.

Прохор Давидов занят изучением вопроса о сближении с финансовыми и дипломатическими представителями в Австрии через бывшего секретаря болгарского посольства в Петрограде Г. Лолова, находящегося тоже в Швейцарии.

* * *

В Женеве проживает и имеет магазин колониальных товаров по Рю де Коммерц, 6 некий Сухоставский, приехавший сюда из Парижа в начале войны. В его магазине все продается значительно дешевле, чем у его конкурентов; в особенности он уступает дешевле свои товары русским жителям Женевы, благодаря чему среди последних приобрел огромный круг покупателей, среди которых значится и консул. На первый взгляд эти уступки русским, конечно, только похвальны, но при более близком изучении причин такого явления оказывается, что он работает по вполне обдуманному во вражеском генеральном штабе плану. Сухоставский очень неглупый, легко умеющий завязывать знакомства и, что называется, влезать в чужую душу, господин, прикидывающийся горячим патриотом. Это, кстати сказать, не помешало ему выхлопотать себе отсрочку для поездки в Россию для отбывания воинской повинности (отср. на 6 месяцев). Настоящая причина столь дешевой торговли --завязать и поддерживать огромное знакомство с русской колонией и благодаря этому иметь возможность быть в курсе русских дел.

Теперь окончательно установлено, что между Звездичем и Сухоставским, а также некоей Домбровской существуют определенные отношения. Австрийский консул в Женеве Монтлонг основал новую организацию, независимую от всех существующих, которой он руководит сам. Цель ее:

1. Собирать сведения обо всех общественных, государственных и финансовых деятелях союзных стран, проживающих в Швейцарии:

а) цель и причины их проживания в Швейцарии,

б) их финансовое положение и

в) связи с родиной и другие подробности.

Организация эта имеет две штаб-квартиры: одна в Женеве, для руководства работой во французской Швейцарии, и другая в Цюрихе для немецкой Швейцарии. Организация сбора сведений среди журналистов, а также среди русской колонии Женевы и Лозанны и [в] прочих городах французской Швейцарии доверена Звездичу, который и пригласил к себе в качестве помощника Сухоставского. Последний, помимо знакомств, заводимых в своем магазине, постоянно посещает всевозможные русские благотворительные вечера, рефераты, собрания и пр. и таким образом может получать нужные сведения. Недавно он завербовал для той же цели некую госпожу Домбровскую, которая намеревается переехать в ... . Через нее Сухоставский приобрел еще одного агента для работы в ... . Цель настоящей организации -- выяснение [отношения] русских, проживающих в Швейцарии, ко Временному правительству и ко всему происходящему в России для сообщения в генеральный штаб, где ныне основательно изучается вопрос о возможности организации в России нового и более сильного движения в пользу сепаратного мира. По имеющимся у меня сведениям, на происходившем недавно в Берлине совещании представителей генеральных штабов центральной группы держав решено употребить все старания для достижения с Россией сепаратного мира.

* * *

Еще во время исполнения Бибиковым обязанностей поверенного в делах в нашей миссии он довольно часто ездил то в Монтрэ, то в Вевэ, где имел ряд встреч с бывшим почетным австрийским консулом в Давосе Шевалье фон Зестом, через которого он хлопотал о разрешении ликвидации имущества своей жены. С января 1917 г. Зест более консулом не состоит, а ему поручена финансовая разведка, и, по имеющимся сведениям, Бибиков оказывал ему услуги, освещая финансовое положение России. По сведениям из того же источника, Бибиков очень часто принимал у себя в период 1916--1917 гг. некоего ... , а также госпожу Бахерахт, приходившую с каким-то господином лет сорока, высокого роста, плотного, краснощекого, лицо бритое, глаза карие, светлый шатен, имени, к сожалению, установить не удалось. Эти встречи обставлялись очень таинственно: запирались двери, отдавалось приказание никого не принимать, Бибиков часто внезапно открывал двери, желая проверить, не подслушивает ли кто-нибудь. В частной жизни Бибиков расходами не стеснялся, ведя очень широкий образ жизни. У него видели бумажные германские и австрийские деньги.

В первый месяц после революции по Швейцарии циркулировали слухи, что русским эмигрантом-публицистом Н.А. Рубакиным через женевское французское консульство была отправлена в Россию докладная записка о антипатриотической деятельности Бибикова и будто у того же Рубакина имеются компрометирующие Бибикова документы. Англичане и французы предпринимали меры для выяснения этих слухов, но безрезультатно.

9 октября с. г. к одному из моих агентов явился французский офицер генерального штаба (в штатском) Г. ... , предъявив в удостоверение личности свидетельство, выданное ему женевским французским генеральным консульством, и объяснив моему агенту, что во французском генеральном штабе имеются доказательства того, что все, что может быть известно в нашей миссии как о русских, так и французских и английских делах, становится известным германским и австрийским военным агентам, предложил ему заняться выяснением этого дела, и в частности наблюдением за Бибиковым и выяснением его отношений к членам нашей миссии, с одной стороны, и его связь с представителями вражеских стран [-- с другой]. Конечно, мой агент отказался, работая уже по этому делу для меня.

Бибиков и сейчас продолжает поддерживать дружеские отношения с бывшими своими сослуживцами -- Ону, Лавров, Борисовский (с ним почему-то имеет встречи в Цюрихе в компании Леонтьева, заведующий пресс-бюро -- о них позже), генерал голован и барон Кистер), а также продолжает вести очень широкую жизнь.

Он очень много и часто разъезжает по Швейцарии и, кажется, очень занят какими-то делами. В бытность свою поверенным в делах он чрезвычайно интересовался всем происходившим в управлении военного агента...

Далее я получил следующий рапорт:

... , один из советников Энвер-паши, сопровождавший его во время пребывания последнего в Германии и Австрии, уже с первых чисел октября находится в Швейцарии. Последнее время он проживал в отеле Метрополь, где имел с бывшим турецким министром почт Восканом эфенди Мартикяном ряд свиданий. В начале прошлой недели Джемиль-бей появился в Берне, где посетил германское, австрийское и турецкое посольства. Одна из главных миссий, доверенных ему -- добытие сведений о возможности заключения сепаратного с Россией мира.

Агентурные сведения, полученные им в Женеве через тур[ецкие] орг[аны?], а также полученные им в Берне, убедили его в возможности начала мирных переговоров через нашу миссию в Берне или через лиц, близко к ней стоящих. Джемиль-бей пока из русских посетил Бибикова, с которым 14 и 15 сего октября имел продолжительные свидания. О результате переговоров и сущности предложений пока сведений не добыто. Джамиль-бей уехал в Турцию, и по возвращении его надеюсь получить более подробные сведения.

Эти сведения получены от второго секретаря женевского оттоманского консульства Ибрагима-бея.

* * *

9. главарь и руководитель женевской группы большевиков Павел Лебедев, москвич, бывший офицер, по партийной кличке "Валериан", уехал в Россию с третьей группой эмигрантов через германию.

Лебедев был одним из главных содеятелей Ленина, Луначарского и Зиновьева, которые большей частью проживали в Цюрихе, издавая большевистскую литературу. В списке имен, переданном германским генеральным консулом женевской германской организации контрразведки и пропаганды (Отто Кармин и Кауфман), лиц, готовых оказать содействие в деле сбора сведений о деятельности русских социалистических организаций, организации пропаганды среди военнопленных в германии и в сборе сведений о внутренней жизни России, еще до русской революции значилось имя Лебедева. германцы услугами Лебедева в Швейцарии не воспользовались, но зато после отъезда Лебедева и компании Лебедеву было передано через германское консульство письмо от его товарищей, пересланное из Стокгольма через Берлин в Женеву с особым курьером.

После получения этого письма Лебедев виделся с первым секретарем германского консульства гофманом, от которого получил большие деньги и список лиц, с которыми он должен был встретиться в Стокгольме и от них уже должен был получить инструкции о своей деятельности в России. После его отъезда его товарищи по партии (Плотник, Донцев и др.) получили от него ряд писем, полученных с особыми курьерами через Стокгольм и Берлин. Письма эти содержали в себе указания на деятельность оставшихся в Швейцарии товарищей. Лебедев в бытность еще в Женеве не раз выступал на митингах, собраниях "оборонцев". Из его деятельных помощников должно указать георгия Хараджева и грузина Михели.

* * *

10. Плотник, начиная с 20 сего месяца совершил ряд поездок в Лозанну, Берн и Цюрих, где совещался с представителями комитетов максималистов о созыве конференции русских максималистов в Швейцарии, для обсуждения:

а) положения демократических организаций в России и роли Временного правительства.

б) отношения русских максималистов в Швейцарии к политическому движению в России и реагирования на запретительные меры въезда максималистов в Россию (опросные листы и пр.).

в) организации "Бюро русской прессы" для освещения ряда вопросов (на немецком и французском языках), касающихся внутренней политики и социалистического движения в России.

Конференцию предполагается созвать в 10-х числах ноября, в Лозанне. Решено иметь по три представителя от каждой группы.

* * *

Следующий доклад будет мною послан немедленно по обработке обильно поступившего в мое распоряжение материала.

Статьи из газет

Ленин на службе у Кайзера

Вскоре после Февральской революции в Петрограде начали циркулировать слухи о том, что Ленин и большевистская партия пользуются финансовой поддержкой императорского германского правительства. Когда на одном из первых же заседаний Временного правительства П. Н. Милюков поднял этот вопрос, даже не настаивая особенно на обвинениях по адресу большевиков, то А. Ф. Керенский в исторической речи протестовал против подобной "клеветы" на "славную русскую революцию" и тут же в негодовании подал в отставку, которую, правда, он на другой же день взял обратно.

Но когда большевики начали пропаганду на фронте, убеждая солдат брататься с немцами, то Временное правительство сочло все же нужным произвести негласное расследование связей Ленина с немцами. Его результаты, собранные при помощи союзной разведки, позволили возбудить против Ленина дело о предательстве во время войны и отдать приказ об аресте главных виновников. Июльское восстание, организованное большевиками, имело своей главной целью помешать этим арестам и дать возможность Ленину спрятаться.

Когда восстание было подавлено, то А. Ф. Керенский вернулся в Петроград и отдал приказ об аресте Ленина, Зиновьева и других большевистских вождей. Арестовать, однако, удалось только двух "посредников": некую Суменсон и адвоката Козловского. Инициатором арестов был тогдашний министр юстиции Переверзев, но ему пришлось, по настоянию Керенского, подать в отставку.

Факт получения большевиками денег от немцев никогда не был доказан, а октябрьский переворот, конечно, положил конец всем расследованиям. Историкам русской революции также не удалось разобраться в этом деле. Большевики все отрицали, и Ленин даже заявил, что против него готовится новое "дело Дрейфуса". Однако советский историк Покровский в разговоре с С. П. Мельгуновым в 1917 г. в Москве признал, что большевики получали деньги, но от "товарищей" -- немецких социал-демократов, и что, таким образом, ничего зазорного в этой операции усмотреть нельзя.

Другой большевик, Суханов, не скрывает своего удивления по поводу того, что Ленин предпочел бежать, вместо того чтобы потребовать гласного суда и опровергнуть "чудовищную клевету". Свидетельства Милюкова, Мельгунова, Керенского, Никитина (начальник контрразведки) и др. весьма расходятся, а английский историк проф. Карр в своей монументальной истории русской революции об этом деле даже не упоминает.

Только теперь это загадочное дело выяснено окончательно, и виновность большевиков в измене доказана. В секретных архивах германского Министерства иностранных дел, захваченных союзниками после поражения гитлера и находящихся в Лондоне, обнаружена шифрованная телеграмма тогдашнего министра фон Кюльмана, от 3 декабря 1917 г., адресованная дипломатическому советнику при императорской главной квартире грюнау, с просьбой доложить ее самому кайзеру.

В этой телеграмме фон Кюльман указывает на главную цель немецкой дипломатии: оторвать Россию от ее союзников. Во имя этой цели германия должна энергично поддерживать всех сепаратистов и большевиков. "Только получая от нас, -- пишет министр, -- постоянную денежную помощь разными каналами и в разных видах, большевики смогли создать свой главный орган "Правду" и развить энергичную пропаганду на фронте".

В заключение фон Кюльман, ссылаясь на то, что в этой области он действовал по прямым директивам императора, просил высочайшего одобрения. В ответной телеграмме грюнау передает это одобрение.

Документы эти напечатаны в английском журнале "International Affairs" (April 1956) и снабжены комментариями георгия Каткова.

Ек. Кускова. В дополнение...

В No 896 "Русской мысли" напечатана статья: "Ленин на службе у кайзера". Старшее поколение хорошо помнит, какой шум поднят был вокруг этого вопроса в самом начале Февральской революции. Покойный В. Л. Бурцев повел агитацию за арест верхушки большевистской партии: у него будто бы имелись фактические доказательства получения Лениным и Ко средств от германского штаба на форсирование русской революции и -- это главное -- на разложение русской армии.

Тогда приходилось лично встречаться с Бурцевым. Этот маньяк по вскрытию всяких дел шпионажа никакими подлинными документами не обладал. Откуда-то пошли слухи о роли какой-то г-жи Суменсон, г-жи Коллонтай и адвоката Козловского. Но откуда пошли эти слухи, тогда установить не удалось.

Теперь английский журнал "International Affairs" (апрель этого года) печатает документ: шифрованная телеграмма германского министра фон Кульмана о необходимости -- в интересах германии -- поддержки русской революции. Но в этой телеграмме не говорится, через кого именно они передавали деньги и на "Окопную правду", и на неистовую пропаганду на фронте. Откуда взялась эта Суменсон, как замешались туда Коллонтай и Козловский? Как известно, А. Ф. Керенский дал приказ об аресте и этой Суменсон, и Коллонтай, и -- если память мне не изменяет -- и Троцкого. Бурцев и другие лица требовали открытого суда над "предателями отечества, находящегося в войне, т. е. в смертельной опасности".

Разумеется, этот суд и имел бы место, если бы... если бы Временное правительство располагало бесспорными доказательствами. Идти на скандал обвинения "по слухам" невозможно, в те времена в особенности. Однако Временное правительство хорошо знало, что такие документы есть. Но не могло ими воспользоваться, не могло и публично сказать, почему оно не может их иметь. Пришлось арестованных выпустить: идти по будущей практике диктатурами бездоказательных осуждений оно не могло.

Все это дело (уже в деталях) раскрылось лишь в Праге, во времена эмиграции, и то для очень ограниченного числа людей. Тогда чехи очень убедительно просили всю эту историю не разглашать. Только в Праге мы узнали, почему Временное правительство нужных доказательств не получило. Да и узнали-то мы об этом лишь по неосторожности покойного президента Чехословацкой республики Томаса Масарика. Как это было?

Мы знали, что президент Масарик пишет свои обширные воспоминания и что много глав в них будет посвящено войне 1914--1918 гг. в России и большевизму. Ждали их с нетерпением. С чехами-легионерами мы были близки. И вот однажды один из легионеров, близкий к Министерству иностранных дел, говорит нам "по секрету":

-- Случился инцидент, кажется, единственный в истории... Пришлось вырезать одну страницу из готовых уже воспоминаний президента...

-- И он на это согласился?

-- Да, согласился. Ни мы, ни он не хотим ссориться с Советами...

-- А нельзя ли получить экземпляр с невырезанной страницей?

-- Очень хотите его иметь? Постараюсь...

Этот экземпляр мы с моим покойным мужем получили. Вероятно, получили и другие остро интересующиеся русским вопросом.

Цитирую по сохранившемуся у меня экземпляру.

Во время войны чехи -- Масарик и Бенеш -- работали с американцами и англичанами -- против немцев и австрийцев. Для этих своих союзников они организовали тайную контрразведку, во главе которой стоял чех Воска. В этой работе было занято около 80 человек, среди них не нашлось ни одного изменника.

"Из важных фактов этой работы, -- пишет Масарик, -- привожу раскрытие многих задуманных покушений на заводы и на купленных в Америке для союзнических войск лошадей на судах (отравление и т. д.). Наша же организация раскрыла, что Берлин вел переговоры с генералом Хуэртом о войне между Мексикой и Соединенными Штатами. Наша тайная служба узнала об организации немецкого заговора в Индии и открыла во Франции агентов, которые работали в интересах германии над заключением мира. Среди них был Боло-паша, арестованный во Франции 1 октября 1917 г. и расстрелянный 5 февраля 1918 года... Важно отметить, что в 1916 г. наша тайная служба завязала сношения с русской тайной полицией и таким образом мы узнали о многих немецких интригах в России.

Между прочим Воска в своих сообщениях обратил внимание на председателя Совета министров Штюрмера. Финансирование нашей тайной организации было принято на счет английской тайной полиции; на первые расходы дал сам Воска... В 1917 г., когда Америка вступила в войну, наша тайная деятельность изменилась от того, что само правительство стремилось усовершенствовать тайную разведку. Благодаря этому работать стало легче, а Воска по соглашению с французскими и английскими учреждениями выехал в Россию, чтобы устроить там информационное бюро, которое могло бы давать сведения Вашингтону. Воска получил от вашингтонского Министерства иностранных дел рекомендацию во все американские учреждения в России, и таким образом была дана американская помощь нашей пропаганде в России.

Не буду приводить подробностей того времени, а ограничусь одним интересным сообщением. Нам удалось установить, что какая-то г-жа Суменсон была на службе у немцев и содействовала передаче немецких фондов некоторым большевистским вождям. Эти фонды посылались через стокгольмское немецкое посольство в гапаранду, где и передавались упомянутой даме. Керенский, внимание которого обратили на Суменсон, велел арестовать немецкую агентку; однако она была потом освобождена; защищалась тем, что поддерживает большевиков на собственные средства.

Эта отговорка удалась ей лишь потому, что Воска прекратил дальнейшее расследование, когда оказалось, что в это дело запутан один американский гражданин, занимавший очень высокое положение. В наших интересах было не компрометировать американских граждан, так как это не единственный случай, когда среди американских граждан и в американских учреждениях в Европе встречались люди иностранного происхождения и вредного образа мыслей в политике". (Т. Г. Масарик. Воспоминания. Мировая революция, т. 2, с. 63--64).

Чехи нам разъяснили, что когда они напали на след Суменсон, они тотчас же известили А. Ф. Керенского, который немедленно отдал приказ об аресте Суменсон. Ему были обещаны сообщения и о путях, которыми получались средства, и о лицах, которым они передавались. Все это было уже в руках Воски. Вмешательство американского посла прекратило это дело, и А. Ф. Керенский остался с сообщением, но без доказательств.

* * *

В те времена люди, принимающие поддержку от иностранного правительства для работы против своего отечества, считались предателями; суд их приговаривал к смертной казни и общественное мнение не смело их защищать или как-либо оправдывать. Теперь времена изменились... Изменились и нравы. Открыто берется поддержка на работу против большевиков -- под тем предлогом, что "коммунизм -- явление интернациональное" и что в этом своем качестве оно оправдывает союз всех сил, направленных к его уничтожению. С другой стороны, коммунистические партии без всяких угрызений совести берут средства от Советов на борьбу "с мировым фашизмом", тоже интернациональным... Этим изменением нравов и упадком национальной морали, разумеется, широко пользуются и те, кто метит на ослабление самих государств, в которых укоренился коммунизм или фашизм. Явно -- против коммунизма и фашизма. Скрыто -- против самих государств и недопущения роста их мощи в той буквально звериной борьбе, которой отмечен XX век.

А между тем узко национальные интересы каждого государства далеко не отжили свой век и защита их -- политически и морально -- все еще остается обязанностью каждого гражданина, несмотря на рост интернациональных связей и отношений.

Женева

А.Ф. Керенский. Ленин на службе у кайзера

Письмо в редакцию

Прошу Вас в ближайшем номере "Русской мысли" напечатать следующее мое заявление, на том же месте, где была помещена статья "Ленин на службе у кайзера" (Русская мысль от 8 мая).

В этой статье сказано:

1) "Когда на одном из первых же заседаний Временного правительства П. Н. Милюков поднял этот вопрос (о финансовой поддержке Ленина и большевистской партии императорским германским правительством), даже и не настаивая особенно на обвинениях по адресу большевиков, то А. Ф. Керенский в исторической ("истерической" -- в статье Г. Каткова, где он говорит не о "большевиках", а о "немецких агентах") речи протестовал против подобной "клеветы на славную русскую революцию" и тут же подал в отставку, которую он, правда, на другой же день взял обратно".

Взять отставку обратно мне было тогда тем легче, что я никакой отставки не подавал. В. Д. Набоков, писавший свои воспоминания по памяти, о чем он сам упоминает, просто перепутал даты. Я действительно подавал в отставку, но только после 21 апреля, о чем было оповещено в газетах, и совсем по другому поводу: здесь не место об этом писать.

Возможно вполне, что некая резкая стычка в начале марта между Милюковым и мной произошла: сам я вспомнить об этом случае сейчас не могу. Однако кем-то вставленная в изложение георгия Каткова вводная фраза -- "даже не настаивая особенно на обвинениях по адресу большевиков" -- совершенная выдумка. Милюков не мог тогда настаивать, даже "не особенно", на обвинениях против большевиков. Ибо первые -- и в то же время решающие -- данные о связи Ленина с "императорским германским правительством" Временное правительство получило только в середине апреля.

Сам П. Н. Милюков в своих недавно вышедших "Воспоминаниях" (с. 328) пишет: "...В закрытом ночном заседании правительства я сказал, что немецкие деньги были в числе факторов, содействовавших перевороту (подчеркнуто мною -- А. К.). Это заявление П. Н. Милюкова должно было действительно вывести меня из себя, ибо я, не меньше Милюкова, одного из главных лидеров "Прогрессивного блока", знал, кто совершил переворот. Его совершили члены государственной думы при содействии вождей армии (см. Милюков "Воспоминания", с. 337).

Тому были две причины. Первая -- "Мы знали, что старое правительство было свергнуто ввиду его неспособности довести войну до победного конца" (там же). Вторая -- подозрение измены, притаившейся на самом верху государственной власти. Вспоминая свою знаменитую речь в государственной думе 1 ноября 1916 г., П. Н. Милюков пишет:

"Я говорил о слухах об измене, неудержимо распространяющихся в стране... причем в каждом случае я предоставлял слушателям решить --"глупость" или "измена"? Аудитория решительно поддерживала второе толкование -- даже там, где сам я не был в нем вполне уверен (подчеркнуто мною -- А. К.)... Но наиболее сильное, центральное место речи я замаскировал цитатой "Нейе Фрайе Прессе"... Там упомятуто было имя Императрицы в связи с именами окружавшей ее камарильи... За моей речью установилась репутация штурмового сигнала к революции. Я этого не хотел" ("Воспоминания", с. 277)...

Дело было не в личном хотении или нехотении оратора, а в том, что для "вождей армии", как я удостоверился из личных с ними разговоров, уверенность в измене "у самого трона" была второй причиной поддержки переворота, так же как и у членов государственной думы, его совершивших. А как далек был тогда П. Н. Милюков от мысли о роли денег германского правительства в работе Ленина в 1917 г., явствует из передовой "Речи" от 5 апреля под заглавием "Приезд Ленина".

2) Дальше в статье "Русской мысли" говорится:

"Но когда большевики начали пропаганду на фронте, убеждая солдат брататься с немцами, Временное правительство сочло все же (эти два слова вставлены в перевод текста Г. Каткова) нужным произвести негласное расследование связи Ленина с немцами". Временное правительство не "все же" было вынуждено начать поневоле расследование о ленинской группе. Оно приступило к этому как только -- сейчас же после приезда 10 апреля французского министра снабжения Альбера Тома -- получило от него точные данные, которые в некоторой части были подтверждены, в конце апреля, в Ставке ген. Алексеева прапорщиком Ермоленко. Ввиду особых условий работы, происходившей главным образом за границей, и необходимости считаться с государственными интересами наших союзников, о начатом расследовании были осведомлены не все члены правительства, включая и министра юстиции П. Н. Переверзева.

Вся работа была сосредоточена с начала мая месяца в руках М. И. Терещенко, министра иностранных дел. Только тогда, когда расследование подходило к развязке, т. е. к предъявлению обвинений и к арестам, приблизительно за две недели до начала июльских событий, часть добытых данных была сообщена министру юстиции. Тогда же министр иностранных дел познакомил начальника контрразведки полковника Никитина с французским офицером, который по поручению своего правительства помогал М. И. Терещенке.

В день занятия правительственным отрядом войск "Дачи Дурново", т. е. 19 июня, "в 11 часов утра я явился к министру М. И. Терещенко, который представил меня капитану французской миссии Лорену, -- пишет на с. 94 в своей английской книге "Фатальные годы" полковник Никитин, -- ему (Лорену) суждено было позднее оказать ценную услугу". А именно, капитан Пьер Лорен "4 июля (21 июня) пришел ко мне и вручил мне первые 14 телеграмм в Стокгольм и из Стокгольма между Козловским, Фюрстенбергом, Лениным, Колонтай и Суменсон; впоследствии он дал мне еще 15 следующих телеграмм" ("Фатальные годы", с. 119). Эти телеграммы, признает тут же полковник Никитин, "помогли провести ясное различие между главными и менее важными лицами, причастными к этому делу... Эта информация дала возможность нам быстрее двинуться вперед, и последующее расследование стало приносить ежечасно сенсационные результаты. Из этих телеграмм мы впервые узнали о существовании Суменсон..."

3) Дальше. В "Русской мысли" пишется: "Июльское восстание, организованное большевиками, имело своею главной целью помешать этим арестам и дать возможность Ленину спрятаться". У Г. Каткова нет этой категоричности: "Высказана была даже мысль, что неудачное восстание в начале июля большевиками было организовано в надежде предотвратить аресты". Но и в этой смягченной форме "мысль" полковника Никитина не соответствовала действительности. Ибо удар с тылу, в столице был нанесен для того, чтобы облегчить подготовленный к этому времени удар с фронта. Началось контрнаступление германских армий. Из книги же близкого друга Ленина В. Бонч-Бруевича "На боевых постах Февральской и Октябрьской революции" (с. 83) видно, что до вечера 4 июля Ленин не знал ничего о скором своем аресте.

4) "Когда восстание было подавлено, то А. Ф. Керенский вернулся в Петроград", -- написано в "Русской мысли". Подчеркнутых мною слов у Г. Каткова нет. Они вставлены с некою целью, довольно ясной, но вставлены неудачно. Я не сам вернулся в Петербург потому, что восстание было подавлено. Я был вызван с Западного фронта, где по настоянию командования я должен был присутствовать при начале наступательных операций: был вызван, дабы преодолеть препятствие, мешавшее правительству издать приказ о производстве арестов. Этим препятствием была делегация от ЦИК и Совета крестьянских депутатов.

Хотя я "и отдал приказ об аресте Ленина, Зиновьева и других большевистских вождей, -- пишется в "Русской мысли", -- но арестовать удалось только двух посредников: некую Суменсон и адвоката Козловского". Неверно. Я дал приказ об аресте одиннадцати человек, имена которых имеются в официальном сообщении правительства, напечатанном в газетах 22 июля 1917 г. (см. Речь, No 170). Из одиннадцати семеро были арестованы. гельфанд-Парвус и Фюрстенберг-ганецкий находились за границей, и преждевременное опубликование части материала следствия остановило приезд Я. ганецкого в Петербург. Ленин же и Зиновьев, получив в 7 часов вечера 4 июля от предателя Н. С. Каринского через Бонч-Бруевича предупреждение, скрылись.

5) По "Русской мысли" и Г. Каткову, "инициатором арестов был тогдашний министр юстиции Переверзев, но ему пришлось по настоянию Керенского подать в отставку". Совершенно неверно. Как я уже выше указал, министру юстиции была передана часть документов, собранных правительством, когда пришло время готовиться к арестам по обвинению по No 51, 100 и 108 ст. ст. Уголовного уложения, т. е. в измене и организации вооруженного восстания. По причине, указанной в пункте 5-м, П. Н. Переверзев осуществить свою "инициативу" до 5 июля не мог. А 5 июля он выбыл из Временного правительства. В утренних газетах 6 июля было напечатано сообщение (Речь, No 156, 6 июля):

"Около недели тому назад П. Н. Переверзев заявил о своем выходе из Вр[еменного] правительства... ввиду происшедшего кризиса власти остался на своем посту, но 5 июля -- в связи с сделанными Советом Р. и С. Д. указаниями -- П. Н. Переверзеву было сообщено, что его заявление принято".

Никакого отношения какие бы то ни было "указания" Совета Р. и С. Д. к уходу П. Н. Переверзева не имели, что было разъяснено печати трижды -- 6, 7 и 11 июля М. И. Терещенко и Н. В. Некрасовым. Вся суть была в преждевременном опубликовании некоторых документов в частном порядке, без разрешения главы правительства князя Львова и без согласия М. И. Терещенко и осведомления остальных министров. Этот личный акт принес огромный вред делу борьбы с Лениным и Ко в 1917 году -- что сейчас должно быть очевидно всякому и особенно тому, кто продолжает утверждать, как и автор статьи в "Русской мысли", что "факт получения большевиками денег от немцев никогда не был доказан".

Если считать не доказанным этот факт, несмотря на установленные предварительным судебным следствием огромные деньги, шедшие от германского правительства через общепризнанного сотрудника и агента этого правительства гельфанда-Парвуса из берлинского "Дисконто-гезельшафт" в шведский "Ниа Банк" и [которые] оттуда сотрудниками Парвуса и Ленина переводились в Сибирский банк на имя Суменсон, которая никакой "коммерцией" не занималась, а передавала деньги ленинским агентам, главным образом, Козловскому, -- то надо будет признать, что самые очевидные факты недоказуемы...

P. S. В "Русской мысли" от 17 мая с. г. помещена статья Е. Д. Кусковой "В дополнение..." к статье "Ленин на службе у кайзера". Все мной изложенное выше свидетельствует, что Е. Д. Кускова была введена -- как и покойный Масарик, на которого она ссылается, -- в совершенное заблуждение какими-то чехами во главе с неким Воском, о которых я -- до статьи Е. Д. Кусковой -- и понятия не имел.

А. Ф. К.

Г. Аронсон. Большевики и немецкие деньги

Приведенные в передовой "Нового русского слова" некоторые новые данные о получении Лениным во время первой мировой войны немецких денег вызвали естественный интерес к этому вопросу, в общем до сих пор остающемуся в мире загадок и слухов. Документы, сообщенные в деловом исследовании проф. Г. Каткова в No 2 лондонского журнала "Интернешинал Эфферс", построенном на материалах немецких архивов, произвели сильное впечатление, так как подтвердили довольно широко распространенное подозрение, что большевики, ведя свою пропаганду против продолжения войны на Восточном фронте и подрывая существование демократической Февральской революции, выполняли полученную ими от немцев инструкцию. Почему они приняли к исполнению эту инструкцию? Потому что за это получили от немцев огромные деньги.

Для того, чтобы подчеркнуть значение новых данных, опубликованных в лондонском журнале, я приведу частично текст письма немецкого министра иностранных дел германии барона фон Кюльмана кайзеру от 3 декабря 1917 г., где сказано:

"С того момента, как большевики стали получать от нас деньги под разными этикетами через различные каналы, они могли широко поставить свою главную газету ,,Правду", проводить энергично свою пропаганду и заметно увеличить базы своей партии. Теперь большевики пришли к власти. Нельзя предвидеть, сколько времени они останутся у власти. Им нужен мир и порядок для того, чтобы укрепить свои позиции. И мы должны использовать в своих интересах остающееся в нашем распоряжени время... Заключение сепаратного мира будет существенным успехом, который приведет к разрыву России с союзниками. В тот момент, когда Россия будет покинута союзниками, она будет вынуждена искать нашей помощи..."

В связи с этим новым документом, подтверждающим слухи о получении большевиками немецких денег, интересно привести хотя бы вкратце материалы, которые до сих пор давали им основание. Они собраны и систематизированы в небольшой работе С. П. Мельгунова "Золотой немецкий ключ большевиков", вышедшей в Париже в 1940 г. и не получившей достаточного распространения главным образом вследствие совпадения во времени ее выхода с разразившейся второй мировой войной. На основании этих материалов и некоторых других данных загадка немецких денег рисуется в следующем виде.

Для многих участников событий первой мировой войны и Февральской революции представляется бесспорным, что и немецкие шпионы, и немецкие деньги играли или пытались играть весьма существенную роль в этих событиях. Самый факт вмешательства в ход дел на русском фронте находит себе подтверждение в том обволакивании немцами довольно многих представителей русской эмиграции в Женеве, в Стокгольме, в Копенгагене, о котором было широко известно. Эти международные центры тех лет кишели немецкими шпионами. Там циркулировали слухи о немецких деньгах, предлагающихся готовым соответствовать немецким видам. Отсюда же потом, когда разразилась Февральская революция, пошли "пломбированные вагоны", происхождение которых также до сих пор не вполне выяснено, но которые тесно связаны с денежным немецким клубком. Так обстояло дело за границей.

Но и внутри России были политические деятели, которые придавали большое значение проникновению немецких денег в русские дела. ген. Алексеев, бывший начальник штаба Верховного главнокомандующего, человек весьма осведомленный в этом вопросе, в своей телеграмме начальникам фронтов 27 февраля 1917 г. допускал, что "быть может" немцы приняли "довольно деятельное участие в подготовке мятежа", т. е. Февральской революции. Тот же ген. Алексеев в августе 1917 Г., выступая на "параде генералов" (как тогда говорили: Алексеев, Корнилов, Каледин...) на Московском государственном совещании, с большой твердостью говорил о людях, "выполняющих веления немецкого генерального штаба", у которых немецкие деньги "мелодично звенели" в карманах. В порядке личных воспоминаний хочу добавить, что мне привелось в ночь ликвидации Корниловского мятежа, спустя две недели после Московского совещания, вновь слышать ген. Алексеева, который со скорбью говорил о том, как мы все недооцениваем роли "секретных фондов германии и Австрии" в деле разложения армии и на предмет отторжения Украины.

Но в какой мере все это относится к Ленину и большевикам? И прав ли А. Ф. Керенский, который уже в эмиграции утверждал: "Если бы у Ленина не было опоры во всей материальной и технической мощи немецкого аппарата пропаганды и немецкого шпионажа, ему никогда не удалось бы разрушение России".

Вспомним вкратце, как вспыхнуло в июльские дни 1917 г., после этой неудавшейся генеральной репетиции октября, обвинение в получении большевиками немецких денег. И как оно провалилось, тогда почти не оставив за собою следа. Министр юстиции Временного правительства Н. П. Переверзев на основании показаний прапорщика Еремина, бывшего шлиссельбуржца Панкратова, затем Алексинского, выдвинул это обвинение против большевиков. Нити от Ленина тянулись в Стокгольм и Копенгаген, иногда прямо, иногда косвенно -- к Парвусу, ганецкому, Козловскому, Штейнбергу, Шпербергу, Суменсон. В деле были обнаружены телеграммы подозрительного содержания. У Суменсон при аресте на счету в Сибирском банке оказался 1 миллион. Переверзеву приписывалось заявление, что Ленин сносится с Парвусом, который якобы является главным посредником между немецкой казной и большевиками, и что эти сведения ему передал агент Временного правительства, якобы входящий в состав большевистского центра (имя этого агента не было названо).

Все это было неопределенно, сумбурно, не вполне правдоподобно. Во всяком случае, несмотря на аресты многих большевиков и привлечение многих к ответственности не только за июльские дни, но и за причастность к немецким деньгам, общественное мнение склонялось к мысли, что слухи о получении Лениным немецких денег -- клевета с целью морально опорочить большевиков. Показательно для настроений того времени, что ряд политических деятелей, которых никак нельзя заподозрить в желании во что бы то ни стало обелить большевиков, сочли нужным выступить против этого обвинения. Даже тот факт, что Ленин и Зиновьев скрылись от суда и, невзирая на уговоры Каменева и др., категорически решили отсиживаться в Финляндии, не вызывал подозрений, что за этим кроется что-то нечистое. Такие противники Ленина, как И. Церетели, Ф. Дан, М. Либер и др., отвергали возможность получения большевиками немецких денег. В. Г. Короленко выразил общее настроение в такой форме: большевики принесли много вреда, но в подкуп и шпионство большевистских вождей я не верю.

С. Мельгунов рассказывает, что вскоре после июльских дней в редакцию его журнала "голос минувшего" в Москве зашел приехавший из Парижа историк Покровский, большевик и будущий наркомпрос, и на вопрос: получил ли Ленин деньги у немцев, ответил:

-- Конечно. Деньги даны немецкими социал-демократами...

В сущности, вопрос воспринимался всеми в этой интерпретации: немецкие социал-демократы в порядке интернациональной социалистической солидарности оказали помощь русским большевикам. Само собой разумеется, что ни о каких крупных суммах в таком случае не может быть и речи.

Между тем совершенно очевидно для всякого наблюдавшего размах большевистской деятельности с приезда Ленина 4 апреля до октябрьского переворота, что большевики должны были располагать очень крупными деньгами. Издание огромного числа газет во многих городах, даже помимо столиц, издание ряда прифронтовых "Окопных правд", брошюр, листовок, содержание сотен разъездных агитаторов и пропагандистов на просторе всей страны требовало притока огромных средств, очень крупных капиталов. Никаких доходных предприятий у большевиков не было, -- можно сказать, наоборот, выпуск газет и книжек был всегда убыточен. Сборы среди членов партии, среди сочувствующих рабочих были ничтожны, можно сказать, смехотворно малы. Наконец, большевики уже до июля начали вооружать своих ландскнехтов -- и на оружие тоже требовались деньги. где же они их взяли?

Интересно, что после того, как впервые появилось обвинение в получении немецких денег и большевики в ответ горделиво только отмахивались от досадной клеветы, -- им и в голову не приходила мысль, что, пожалуй, следовало бы партийным инстанциям отчитаться в своих приходах-расходах. Нет, большевики никогда не представляли отчета, который мог бы опровергнуть естественное предположение, что они питаются из денежного источника, во много раз превышающего возможности помощи со стороны других социалистических партий. К сожалению, до октября 1917 г. ни у кого из деятелей демократической революции не было охоты прикасаться к этому темному делу, лезть со здоровой головой в осиное гнездо. А потом -- уже было поздно.

Как известно, в эмиграции появились кое-какие материалы, среди них --опубликованные документы в 1918 Г. в Америке, содержавшие разные сведения о переводах денег банками в адрес Ленина и Троцкого. Этим документам одно время поверил П. Н. Милюков -- тем не менее они оказались фальшивкой. Совсем другое значение имело в этом вопросе выступление известного немецкого социал-демократа Эдуарда Бернштейна, -- человека, о котором никак нельзя сказать, что он бросает слова на ветер. Наоборот, заявление Бернштейна является в высокой степени авторитетным свидетельством. Что показал Эд. Бернштейн? 14 января 1921 г. в берлинском "Форвертс" он опубликовал статью, в которой черным по белому заявил следующее:

"Ленин и его товарищи действительно получили от императорской Германии огромные суммы. Я узнал об этом уже в конце декабря 1917 года. Не узнал я лишь, как велика была сумма и кто был или кто были посредниками. Теперь из источников, заслуживающих безусловного доверия, я узнал, что речь шла о невероятных суммах, наверное 50 миллионов марок золотом, так что для Ленина и его товарищей не могло остаться места сомнениям, откуда притекали эти суммы".

К сожалению, Эд. Бернштейн больше не выступил по этому вопросу в печати, между тем как он мог многое знать, так как на заре германской революции в 1918--1919 гг. работал в Министерстве иностранных дел и имел доступ к архивам. Он также отказывался добавить какие-нибудь подробности в частных беседах, какие, знаю, он имел с Ю. Мартовым, Д. Далиным, Р. Абрамовичем. А. Ф. Керенскому, который посетил его в Берлине, он тоже не хотел ничего более сказать о "нечистоплотной политической авантюре" Ленина, как он тогда выразился. Возможно, что немецкая дипломатия начала 1920-х годов, заинтересованная в успехе ориентации на Восток, оказывала давление на социал-демократов, входивших тогда в правительство, и помешала дальнейшему разоблачению вопроса о немецких деньгах.

В свете новых данных, опубликованных в Лондоне, и исследовательской работы, которая там идет, возможно, будет раскрыта загадка немецких денег. Было бы большой неосмотрительностью думать, что, когда Ленин выехал на революцию в Россию, он привез с собой только план захвата власти, одну только идеологическую программу сокрушения молодой неустоявшейся русской демократии и использования революции для большевистских целей, которые он провозгласил немедленно по приезде в Петроград 4 апреля, -- провозгласил против всех, и против своих собственных товарищей-большевиков. Нет, вполне вероятно, что он привез с собою уверенность, что со стороны воюющей германии ему будет оказана крупная, неоценимая, всемерная финансовая поддержка. И этим, может быть, объясняется тот исключительный натиск, который развил Ленин и который поразил своей неожиданностью современников.

* * *

После того, как была написана эта статья, появилось письмо А. Ф. Керенского в парижской "Русской мысли" (от 14 июня 1956 г.), которое вносит несколько моментов, имеющих фактический характер, в историю о немецких деньгах большевиков. Керенский уверяет, что "первые и решающие данные" о связи Ленина с немцами "Временное правительство получило в середине апреля", т. е. задолго до июльских дней. В другом месте А. Ф. Керенский уточняет эту дату, когда связывает ее с приездом 10 апреля в Петроград французского министра Альберта Тома, от которого и были получены "точные данные". Интересно отметить, что, по словам Керенского, работа по расследованию порочащих большевиков слухов была сосредоточена в руках М. И. Терещенко, тогда министра иностранных дел, и что из одиннадцати лиц, об аресте которых был отдан приказ, семь было арестовано и что Ленин и Зиновьев скрылись от ареста, ибо были предупреждены Н. С. Каринским, скончавшимся в Нью-Йорке несколько лет тому назад, а тогда занимавшим видный пост в министерстве юстиции. Причина, по которой Временному правительству не удалось довести дело до конца, заключалась "в преждевременном опубликовании некоторых документов в частном порядке", что, по-видимому, спугнуло некоторых лиц, которые являлись важными свидетелями по этому делу, и вызвало отставку министра юстиции П. Н. Переверзева. Сообщение А. Ф. Керенского, несомненно, является вкладом в историю перипетий тогдашнего дела о получении большевиками немецких денег. К сожалению, несколько расхолаживает его ссылка на книгу полк. Б. Никитина "Роковые годы" (вышла по-русски в Париже, в 1937 г.), в которой немало вздора сообщается о делах и людях того времени, поскольку они попадали под лупу контрразведки.

Ленин и немцы

Мюнхенская радиостанция "голоса Америки" передала следующее сообщение:

8 августа 1917 г. открылся в Петрограде Шестой съезд большевистской партии.

Временное правительство, впервые после июльского восстания большевиков, решается заговорить о том, что это восстание было организовано при прямом участии немецких агентов и провокаторов.

Впервые Ленину брошено обвинение в связи с германским генеральным штабом.

Сегодня это -- документально установленный факт.

Еще в апреле текущего года орган Королевского Британского института иностранных дел -- "International Affairs" -- опубликовал тексты попавших после войны в руки англичан тайных документов германского Министерства иностранных дел. Среди этих документов -- секретное донесение германского министра иностранных дел фон Кюльмана императору Вильгельму II. В донесении говорится: "Только когда мы по разным каналам и под разными предлогами обеспечили большевикам постоянный приток фондов, они сумели проводить энергичную пропаганду в своем главном органе "Правде" и значительно расширить прежде весьма слабый базис своей партии".

Но еще 30 января г. ветеран германской социал-демократии Эдуард Бернштейн, работавший после первой мировой войны над архивами германского Министерства иностранных дел, пишет на страницах газеты "Форвертс": "Ленин и его товарищи действительно получили от императорской германии огромные суммы -- что-то свыше 50 миллионов золотых марок"...

Временное правительство отдает после июльского восстания приказ об аресте Ленина и ряда других руководящих большевиков. Ленин и Зиновьев скрываются, однако, в Финляндию. 5 августа арестован и заключен в тюрьму Троцкий -- за публичное выражение солидарности с Лениным. На короткое время попадают в тюрьму Каменев, Луначарский, Коллонтай. Большевистское руководство уходит в подполье.

Шестой съезд -- тайный. Он собирается сначала на Выборгской стороне и переносится затем к Нарвским воротам. Далеко не все участники съезда считают правильным, что Ленин скрывается от суда. Володарский и Лашевич открыто говорят, что Ленин должен предстать перед судом и превратить его в суд над правительством. Подобные настроения у многих большевиков передает в своих воспоминаниях Суханов:

"Ленин был обвинен в позорном преступлении. Его обвиняли в том, что он пользовался деньгами немецкого генерального штаба... Но Ленин предпочел уйти в подполье, обремененный таким ужасным обвинением. Это было совершенно беспримерно и непонятно.

Связь с скрывающимся в Сестрорецке Лениным поддерживает Сталин. Ему же поручается сделать на съезде отчетный доклад ЦК. Касаясь вопроса о политическом курсе страны, он заявляет:

,,Апрельский лозунг: "Вся власть советам!" не может быть уже оправдан. Надо ясно дать себе отчет, что не вопрос о форме организации явится решающим. На самом деле решающим является вопрос, созрел ли рабочий класс для диктатуры. А все остальное приложится, будет создано творчеством революции".

Очень многие большевики думают, что рабочий класс для диктатуры еще не созрел.

Выступает Бухарин:

"Первый фазис революции, это -- с участием крестьянства, стремящегося получить землю. Это -- крестьянская революция. Второй фазис -- это после отпадения насыщенного крестьянства, это -- фазис пролетарской революции, когда российский пролетариат поддержат только пролетарские элементы и пролетариат Западной Европы".

Участники съезда, один за другим, ставят вопрос: "Неужели, товарищи, наша страна за два месяца сделала такой прыжок, что она уже подготовлена к социализму?" Сталин оглашает соответствующий пункт проекта резолюции:

"Задачей революционных классов явится тогда напряжение всех сил для взятия государственной власти в свои руки и для направления ее, в союзе с революционным пролетариатом передовых стран, к миру и к социалистическому переустройству общества".

Преображенский, отражая мысли Троцкого, вносит в текст резолюции поправку: "Предлагаю иную редакцию конца резолюции: "...для направления ее к миру и при наличии пролетарской революции на Западе -- к социализму"".

Несмотря на колебания и возражения некоторых членов партийного руководства, Ленин заставляет съезд взять курс на вооруженное восстание, --тридцадь девять лет тому назад.

ПЕРЕПИСКА

1. Михаил Первухин -- В.Л. Бурцеву

Секретное

Рим, 2 февраля 1921 года.

глубокоуважаемый Владимир Львович!

По-видимому, Вы стоите на пороге к тому, чтобы раскрыть вторую азефщину, только она будет носить имя "черновщины". Дело это -- очень серьезное. На нем можно себе и шею свернуть... При этих условиях Вам может оказаться полезным даже самое малейшее указание, даже обрывочек ниточки от запутанного клубка. И, значит, нельзя пренебрегать решительно ничем, что может помочь выяснить истину.

Вот я и считаю долгом сообщить Вам то, что знаю.

Ни документов, ни более или менее определенных показаний у меня нету. Есть только намеки. Так и смотрите на то, что я сообщаю.

В 1916 г. в Риме около меня упорно кружились агенты итальянской политической полиции, стараясь незаметно выпытать сведения о наиболее видных представителях политической эмиграции. Игра была грубая, я держался настороже, и господам этим попользоваться от меня не пришлось. Но еще тогда меня поразило, что явно подосланные полициею люди все эти разговоры сводили к двум лицам: некоему Равенгофу, которого русская колония считала за "охранника" и который уже при Керенском был арестован в Париже по подозрению в шпионстве в пользу германии, и о Викторе Чернове.

Из обмолвок итальянцев-журналистов, если не состоящих в полиции, то все же якшающихся с нею -- это здесь вещь обыкновенная, я убедился, что еще с весны 1915 г. у итальянцев было убеждение, что Чернов является агентом германии. За ним была установлена самая бдительная слежка, и именно не как за русским революционером, а как за германским агентом. Когда Чернов с Ривьеры переехал в Швейцарию, где и занялся пораженческою пропагандой, то и там за ним следили итальянские агенты, чтобы "осветить" лиц, входивших с ним в контакт и потом пробиравшихся в Италию. Достаточно было считаться знакомым Чернова, чтобы попасть под подозрение в качестве немецкого шпиона. Из-за родства с Черновым под это тяжкое подозрение попал честнейший человек, молодой медик Александр Филипченко, живший в Риме; и полиция следила за каждым его шагом . Любопытно, что в итальянской журналистской, или, точнее сказать, хроникерской среде, по своей профессии механически осужденной якшаться с полицией, и сейчас циркулирует легенда, будто итальянское правительство наложило секвестр на дом и мебель Чернова, как германского шпиона, на Ривьере. говорю "легенда", ибо, насколько знаю, своего дома у Чернова здесь не было, жил она на частной квартире.

Не мне судить, насколько обоснованными являются эти итальянские подозрения. Но они существовали, и даже больше -- речь идет не о "подозрениях", а об "уверенности".

Я Вам писал уже для "Общего дела" об обвинениях, выставленных итальянским журналистом Армандо Занэтти (Armando Zannetti, "Giornale d'Italia") против Чернова. Занэтти несомненно очень осведомленный человек: он работал в Петрограде в теснейшем контакте с итальянским посольством и имел в своем распоряжении агентурный материал. говорить много, откровенничать, он отказывается. Но в своей среде отзывается о Чернове как о "товарище Ленина по предательству". По-видимому, речь идет о деятельности Чернова в качестве германского агента.

Знаю, что все это -- очень неопределенно и очень похоже на сплетню. Но и в основе каждой сплетни обыкновенно есть зерно истины. А тут налицо не только "зернышко", но и целая глыба: пораженческая деятельность Чернова.

* * *

У Вас в архиве, вероятно, есть изданная за границею, кажется, в Женеве, брошюра Рутенберга "Как был убит поп гапон". Тряхните стариною --пересмотрите эту брошюру. Там Вы найдете нечто ошеломляющее. Диалог между гапоном и Рутенбергом -- в изложении Рутенберга. Рутенберг упрекает гапона:

-- Ты берешь деньги от Департамента полиции!

Гапон отвечает:

-- А вы, социалисты-революционеры, -- вы брали в дни войны деньги от врага России! Вы получали субсидии от японского посланника, поселившегося в Стокгольме!

Рутенберг оставляет это тяжкое обвинение в предательстве без малейшего возражения. Вспомните, что в это время Виктор Чернов уже играл выдающуюся роль в партии эсеров. Если японские деньги в самом деле играли какую-либо роль в революционных попытках того периода, то Чернов был причастен. Я говорю "если" только в силу того, что у меня нет никаких доказательств, но лично я непоколебимо убежден, что это было. Предательство совершалось и тогда.

* * *

Кончик ниточки, обрывочек:

В 1904--1905 году одним из близких к Чернову лиц был некий Всеволод Шебедев, родом из Симферополя, студент Одесского университета, член партии эсеров. Позже Шебедев под именем "георга Христиана" жил в Италии. Я имел неосторожность держать его у себя в качестве личного секретаря. Скоро убедился, что это форменный прохвост: пьянчуга, хулиган и крепко на руку не чист. Но у меня никогда не было никаких подозрений политического характера против Христиана Шебедева.

Однако теперь Христиан Шебедев, неожиданно объявивший себя "украинцем", является тайным агентом или попросту шпионом на польской службе.

Я и сейчас думаю, что раньше он шпионом не был: просто был мелким негодяем, замешавшимся в революцию. Однако уже и тогда он был шпионом "в потенции", человеком, готовым за грош хоть родную мать зарезать. И этот человек целыми годами был близок к Чернову, пользовался его покровительством.

* * *

Вы заговорили о Циммервальде. Рано или поздно Вам придется попристальнее рассмотреть это дело. Тогда обратите внимание на ту темную роль, которую в Циммервальде и в Кинтале сыграли итальянцы. Все они сейчас ярые сторонники Ленина. Денежная связь их с Лениным -- секрет полишинеля.

* * *

Кончики, кончики, кончики...

Какую роль сейчас играет Генрих Платтен, провезший Ленина в Россию? Какую роль играют гримм и греулих?

Помните ли Вы следующий эпизод:

Накануне вступления Италии в войну (весна 1915 г.) сюда явилась специальная делегация швейцарских социалистов, с греулихом или гриммом или с ними обоими во главе. Память мне изменяет: кажется, главную роль играл греулих.

Эти господа явились к итальянским "товарищам" с предложением весьма солидных сумм, "хотя бы и миллионов", для организации в Италии пацифистской пропаганды. Итальянцы смутились, потом оправились и будто бы "резко" отказались даже рассуждать на эту тему. Но все же спросили:

-- А откуда же деньги? Кто вам их дал?

Швейцарцы ответили:

-- Один американский пацифист-миллиардер!

Когда несколько месяцев спустя эта история разгласилась, указанный швейцарцами миллиардер, "дядя из Америки", заявил категорически:

-- Никогда не собирался даже давать деньги швейцарцам на пропаганду в Италии!

Словом, речь шла опять-таки о германском золоте. Швейцарцы играли роль германских агентов.

Как Вы, вероятно, помните, все это дело было тогда же общими усилиями замято. Виновные в нем остались не наказанными. Социалисты не допустили до расследования вопроса: откуда шли деньги, на каком основании греулих (или гримм) впутались в явно нечистое дело.

Зачем я вспоминаю об этом? А вот зачем: эти господа были личными друзьями генриха Платтена--Ленина--Чернова.

* * *

Вы в моих советах, разумеется, не нуждаетесь. Но я скажу, что я сделал бы на Вашем месте.

Я спросил бы гофмана и Людендорфа: кому еще, кроме Ленина и Ко, давались германские деньги для организации революции в России через пресловутого Парвуса?

Не сердитесь, что я отрываю Вас от работы. Может быть, те кончики, о которых я говорю, помогут Вам "вытащить репку". Только эта проклятая репка сидит очень уж крепко в земле...

Михаил Первухин

2. Михаил Первухин -- В.Л. Бурцеву

Экстренно.

Только что бежал от большевиков и добрался до Риги молодой генерал царского режима Виктор Николаевич Энгель, который, попав в руки большевиков, был вынужден служить у них, правда, не в строевой службе. Он --авторитетнейший военный техник и великолепно осведомлен об истинном положении дел как в "Красной армии", так и вообще в России.

К сожалению, я адреса его не знаю, знаю только, что он в Риге.

Думаю, что следовало бы немедленно поручить нашему рижскому корреспонденту отыскать Энгеля и интервьюировать. При обращении к нему можно сослаться на меня: мы -- старые знакомые. Энгель -- человек честный и смертельный враг большевиков. Если он и служил им, то лишь в силу того, что в их руках была его семья в виде заложников.

Рим, 19 сентября

М. Первухин

3. В. Л. Бурцев -- Михаилу Первухину

Прежде всего большое, большое Вам спасибо за все Ваши корреспонденции. Большое и хорошее Вы дело делаете.

Очень мне хочется с Вами серьезно поговорить и даже побывать у Вас --надеюсь, что смогу побывать в Риме.

Я чувствую себя перед Вами без вины виноватым, но все-таки виноват. Вы понимаете, в чем дело.

Все последние месяцы моей заботой было главное: сохранить "Общее дело". Этой задаче я жертвовал всем остальным. Предо мной была дилемма: или закрыть "Общее дело", или маяться самому и вместе с собой заставить маяться своих сотрудников. Я выбрал второе. И вот маюсь сам и заставляю всех вас маяться с собой. Я решил маяться даже в том случае, если бы у меня не было никакого впереди просвета -- и стал бы маяться только для того, чтобы "Общее Дело" издавалось неделею больше.

Дело в том, что у нас дохода по изданию около 60 тысяч. Минимальные расходы в 90 тысяч. Недостающие 30 тысяч я должен ежемесячно где-то находить. Часто это мне не удается, и здесь происходит целый ряд трагедий, за которые отвечаете и Вы.

Вот почему я бесконечно виновен и лично перед Вами.

Но, во-первых, я на этих днях надеюсь кое-что выслать Вам и затем буду постоянно выплачивать. А кроме того, я почти убежден, что в конце августа месяца мы заживем иной жизнью и тогда перестанем маяться и поставим прочно издание "Общего дела".

Быть может, Вы скажете, что Вам непонятно, чтобы такой орган как "Общее дело" нуждался и бывал целые месяцы накануне закрытия. Незадолго до съезда и во время самого съезда четыре раза было так, что я думал, что "Общее дело" неизбежно должно прекратиться. Но, как видите, теперь июль месяц, мы существуем и, хотя нам по-прежнему тяжело, но закрываться и не думаем. Вы как непарижанин будете твердить, что это трудно понять и т. д. Друг Горацио! На свете много вещей, которые не снились и философам!

Я не возьмусь Вам объяснить, почему это могло быть.

Но объясните мне, как в России могли быть такими идиотами, чтобы дать возможность Ленину развить его большевизм. Объясните мне, как можно быть такими идиотами, чтобы дать возможность Керенскому быть и президентом-министром и главнокомандующим и т. д. А разве вся нынешняя история с Милюковым не идиотизм.

А на Западе. Разве Ллойд-Джордж не идиот. А Вильсон не идиот. А у Вас в Италии разве идиот не сидит на идиоте и идиот идиота идиотом не погоняет.

Мы живем в идиотскую эпоху, когда и Ленин и Троцкий могут быть общественными деятелями (и какими!), а самые выдающиеся политические деятели, сознавая, что Ленин и Троцкий -- предатели, во все горло кричат им "ура" и бегут за их колесницей!

4. Михаил Первухин -- В. Л. Бурцеву

Рим, 28 июня 1921 г.

Дорогой мой Владимир Львович.

Сердечнейшим образом благодарю за письмо, Ваше и Туношенского, а еще больше -- за весть о том, что "она все-таки вертится" -- что "Общее дело" не умолкло. Если бы у меня были средства -- я все отдал бы на "Общее дело". Оно сейчас нужно больше, чем когда-либо. Я решительно не понимаю одного: ну, пусть эмиграция, сама голодающая и разлагающаяся, не идет нам на помощь. Но почему французы не помогут?

Выслушайте меня спокойно. Вникните в то, что я говорю. Знаю, дело страшно щекотливое. На нем можно поскользнуться и свернуть свою шею. Но меня лично этот риск не испугал бы.

Говорю с Вами, как говорю с самим собой в часы бессоницы.

У меня живет сбежавший недавно от большевиков военный "спец" бывший генерал царских времен, из академии генерального штаба.

Вот дословно то, что он говорит:

-- В России и притом решительно во всех слоях, начиная с интеллигенции и кончая крестьянством, зреет лютая, звериная ненависть к Франции и к французам. В этом, и только в этом отношении, все сплошь население солидарно с большевиками. Единственный пункт соглашения. Семена ненависти посеяны, конечно, большевиками. Но они нашли для себя исключительно благоприятную почву. У нас ненавидят и англичан, хотя теперь большевики ведут англофильскую пропаганду, но ненависть к англичанам -- ничто в сравнении с ненавистью к французам. Мотив понятен: англичане всегда были нашими врагами и лишь случайно и ненадолго оказались нашими союзниками, но не друзьями -- в дни войны. А французы были нашими союзниками на протяжении десятилетий. Как могли они оставить нас во власти большевиков? Как могут они и сейчас допускать эту власть?

И дальше:

--Обмолвка Пуанкаре о том, что "Врагелю помогали только ради Польши" широко использована большевиками. В "Красной армии" нет самого захудалого солдатишки, которого агитаторы не настрочили бы соответствующим образом.

И дальше:

--Во всей России идет колоссальная и делающая поразительные успехи пропаганда в пользу не сближения, а наступательного союза с германией. Эту пропаганду ведут, разумеется, большевики в своих рассчетах, но она находит живейший отклик решительно во всех слоях населения. Выработалась уже формула:

--В союзе с германиею стереть с лица земли Польшу, а потом расплатиться за измену с французами.

"Расплатиться за измену"... Разве это не страшно?! Ведь этой идеи не вытравишь и в десять лет, и в сто лет. грядущие поколения будут всасывать ее с молоком из материнских грудей.

Другая формула:

У нас нету друзей, кроме американцев и немцев. Но американцы далеко, а немцы -- под боком. Наше спасение -- в союзе с немцами.

Это все -- невежество, симплицизм, непонимание существующих условий --но что же со всем этим поделаешь? Это -- факт!

Я имею десятки показаний беженцев. Все сходятся в одном: культивируется ненависть к "изменившей нам и предавшей нас Франции". готовится союз с германиею. Не союз президентов или императоров, а союз народов.

Получаю письма от рассеянных по миру офицеров и солдат. Поймите простых солдат. Осведомляются:

-- Правду ли говорят, будто германия тайком подготовляется уже к новой войне, и нельзя ли пристроиться к немцам?

Где же глаза у Пуанкаре и прочих? Или они так уверены, что Россия осуждена на окончательную гибель?

Но если и так, то на трупе преданной ими России вырастет та же германия. Две ненависти сольются в одну.

И страшна будет расплата с Франциею!

Имею точные сведения из германии: при первой возможности в германскую армию готовы завербоваться уже десятки тысяч русских.

Может быть, Франция так сильна, что ей бояться угроз умирающей России нет недобности? Допускаю! Но даже и в таком случае --французское правительство допускает грубейшую ошибку: оно могло бы, ничем не жертвуя в сущности, а только проявив немножно такту, ослабить и может быть рассеять эту русскую ненависть. Вспыльчивы мы, да отходчивы...

Но что же делается во Франции в этом отношении?

Еще и еще раз повторяю: затрагиваю страшно щекотливый вопрос. Малейшим неосторожным выступлением во Франции можно повредить не только эмиграции, но и русскому делу вообще.

Но и сидеть сложа руки -- не приходится. Попытайтесь Вы нажать все те кнопки, которые находятся у Вас под рукою. Сообщите всем доступным Вам газетам хотя бы только о том, что большевики ведут в России и особенно среди красноармейцев яростную антифранцузскую пропаганду и что целые сотни и тысячи обученных пропагандистов работают в этом направлении. Свидетельские показания в этом отношении единогласны.

У меня еще одно горе: закрылась гельсингфорская газета. Потерян мой последний определенный заработок. С итальянцев я уже почти ничего не зарабатываю: не тем ветром тут дует, а я кривить душой не могу.

Но и при этих страшных условиях я твержу:

-- А и биться мы будем до последнего! Пусть сдается, кому это позволяет совесть. Я не сдаюсь!

Вот почему я чуть не разрыдался, прочитав Ваше письмо:

-- Значит, борьба, в самом деле, не кончена!

Из-за полного отсутствия заработков мне пришлось начать корреспондировать в "Последние новости". Не упрекайте меня за это: это не измена "Общему делу". Пишу туда безразличные вещи. Не знаю даже, печатают ли. Постарайтесь поставить на ноги "Общее дело" -- и я сейчас же вернусь на старый пост. При еженедельном издании газеты я едва ли смогу быть очень полезным. Но и при этом я все же буду Вам писать и буду Вас информировать обо всем, что только может пригодиться.

5. Р. А. Абрамович -- Д. Р. Гольдштейну

D. Goldstein

48 via di Bardi

Firenze, Italy

30 апреля 1958 г.

Многоуважаемый Давид Рафаилович,

Хочу обратиться к Вам по одному в общем довольно невеселому делу, которое, однако, приобрело сейчас актуальный характер ввиду опубликования тайных архивов германского министерства иностранных дел 1915--1917 гг. Узнал от нашей общей приятельницы, Эмилии Марковны Слуцкой, что Вы в свое время, свыше сорока лет тому назад, были лично связаны с тем самым Цивиным, который сейчас приобрел такую печальную популярность в исторической литературе.

Сама по себе меня история Цивина не интересует, она сейчас важна для нас и партийно и политически под углом зрения возможных выводов по отношению к памяти В. М. Чернова. И Вы сами понимаете, что это для нас пункт очень важный.

Почти все документы немецкого происхождения, касающиеся взаимоотношений между Цивиным и германским правительством, имеются в моем распоряжении. Из них он вырисовывается как совершенно безответственный Хлестаков и авантюрист, который сумел убедить немецкого посла в Берне, что он "вождь" с.-р. партии и что он финансирует Чернова, Боброва (Натансона) и вообще всю работу с.-р-овской партии. Он получал 25 тысяч франков в месяц, и я лично держал в руках расписки в получении этих сумм. Но в бумагах нигде не видно, когда, где и сколько денег он давал партии с.-р.

По сведениям, полученным Эмилией Марковной от Вас и Колбасиной, какие-то небольшие деньги он все же давал. Для того, чтобы во всем этом разобраться, мне бы очень хотелось получить от Вас ответ на ряд вопросов, которые позволю себе перечислить.

1. По словам Э. М., Вы рассказывали о каком-то суде или разбирательстве, при котором роль Цивина была разоблачена и отчасти именно благодаря Вашему свидетельскому показанию. Не можете ли Вы мне указать примерно дату этого разбирательства и состав той группы, которая этим занималась. Каков был приговор этого "судилища"? Кому было сообщено о его роли и о тех подозрениях, которые против него существовали? Были ли с ним прерваны личные отношения или люди продолжали с ним встречаться и видеться?

2. Известно ли было Вам, -- и упоминал ли он об этом во время суда, --кому и примерно какие суммы он давал? Был орган Чернова в Париже, который потом переехал в Женеву, он назывался "Жизнь". Давал ли он на это деньги и в каких размерах?

3. Был орган с.-р. (Чернова--Лункевича) в Париже. Давал ли он деньги на этот орган?

4. Известно ли Вам было, что в конце 1916 г. и в январе 1917 Цивин поехал официально в Варшаву повидаться с семьей, а фактически, как теперь выясняется из тайных документов, совершил какую-то таинственную поездку в Осло, причем должен был там в какой-то русской типографии напечатать какие-то важные вещи?

5. Известно ли Вам, когда Цивин вернулся в Россию? Как Вам известно, из Цюриха выехало три поезда, везшие русских эмигрантов в Россию через Швецию. Первый выехал в апреле и вез Ленина и еще 25 большевиков; второй поезд был тот, в котором ехали Аксельрод, Натансон, Мартов, я и др. и в том числе Ваш и мой старый друг Драпкин со своей семьей. В этом поезде было 280 человек. Был Цивин в их числе? Или он поехал третьим поездом, который вышел недели через три после нашего.

6. По некоторым сведениям, Цивин по приезде в Россию в 1917 г. вращался в кругах с.-р. Известно ли Вам об этом что-нибудь? И почему лидеры партии, знавшие о его прошлом, не приняли мер к тому, чтобы его устранить из партии?

И, наконец,

7. Когда, где и при каких обстоятельствах Цивин скончался и где он жил последние годы своей жизни.

Возможно, что я далеко не исчерпал список тех вопросов, которые могли бы нам облегчить сейчас нахождение выхода из положения. Я лично считаю, что молчать об этом мы не должны и я собираюсь всю историю с Цивиным рассказать в печати. Я думаю, что этим путем, рассказав всю чистую правду, а главное изобразив его в подлинном свете как человека, обманывавшего германское правительство -- и своих друзей -- мы лучше всего послужим делу защиты В. М. Чернова и др. от ни на чем не основанных обвинений (по данным Колбасиной, В. М. узнав, что Цивин в Петербурге, предостерег ее от каких-либо сношений с последним, против которого существуют очень некрасивые обвинения).

Нечего прибавлять, что я Вам буду чрезвычайно благодарен за каждую деталь, которая поможет мне понять и узнать все об этом человеке.

Хочу в заключение сказать, что я с удовольствием вспомнил о том, что в свое время мы не-то встречались раз-другой, не то знали друг о друге через Драпкиных. Воспоминание это у меня проснулось тогда, когда Э. М. упомянула о Вас, как об одном из директоров итальянского отделения общества "Проводник". И тогда я вспомнил немедленно и о Вульфе, и о Белле, и о Люсе и обо всем остальном. О них я в последний раз слыхал лет 25 тому назад, они были в Туркестане и жили тяжело. С тех пор я ничего о них не мог узнать. Известно ли Вам что-нибудь? Напишите. Они были наши большие и близкие друзья.

С совершенным уважением.

Ваш,

6. Д. Р. Гольдштейн -- Р. А. Абрамовичу

Давид гольдштейн. Флоренция. 48, Виа де Барди

16 мая 1958 Г.

Многоуважаемый Рафаил... (к сожалению забыл Ваше отчество, кажется, Абрамович).

Получил Ваше письмо от 30 прошлого месяца -- не ответил немедленно, так как хотел собраться с мыслями о прошлом, ведь прошло больше 40 лет! Я совершенно не в курсе публикации документов, о которых Вы говорите. Предполагал, что дело Цивина давно забыто и классифицировано. Цивин был женат на моей сестре, которая живет в Милане. Как ни больно было мне, но я обратился к ней за некоторыми указаниями. Дело в том, что она в период войны не жила с Цивиным. Еще в начале 1914 года она уехала в Россию и снова встретилась с Цивиным по его возвращении в 1917 году. Я возвращусь к письму, которое получил от сестры, позже. Хочу ответить раньше всего на Ваши вопросы по мере возможности и насколько память мне помогает.

Цивин был болен туберкулезом легких и во время декларации войны был в германии в санатории. Насколько помню, в сентябре 1914 года он получил разрешение выехать в Швейцарию. Я считал, что разрешение он получил из-за своей болезни. Его отец писал мне из России, прося помочь ему, так как из России нельзя было посылать деньги (Италия тогда была еще нейтральной). По мере возможности я послал ему несколько сот лир. Это было в начале 1914 года. Долгое время после этого я не имел никаких сведений о нем.

Летом 1916 года (не могу никак вспомнить дату) я получил письмо от Вульфа Драбкина и Иона Койгена из Лозанны, в котором мне рассказали о том, что Цивин живет в Женеве и ведет очень широкий образ жизни. "Не знаю ли я, откуда он получает деньги?"

Я ответил, что никакого понятия не имею, но знаю определенно, что из дому, т. е. из России, он никаких денег не получает. Я, за исключением нескольких сот лир в первые месяцы войны, ему денег не посылал.

В ответ на это письмо Вульф просил меня лично приехать, так как Натансон хотел бы поговорить со мной и устроить личную ставку с Цивиным.

Я немедленно выехал в Лозанну, где я встретился с Цивиным, который специально приехал из Женевы.

С ним у меня было маленькое объяснение, и я заявил ему, что при личной ставке с Натансоном я скажу, что ни от меня, ни из дому он денег не получает и что я, зная его, не могу себе представить, что он честно заработал огромные деньги. Должен признаться, что мне не приходила в голову мысль о том, что деньги эти немецкого происхождения.

Итак, мы пошли к Натансону. Присутствовал при нашем разговоре с.-р. Розенберг, которого я не знал.

Произошло бурное объяснение, при котором Цивин старался увиливать и заявил, что никакого дела ни Драбкину, ни Койгену нет, где он берет деньги и как живет.

Натансон настаивал на том, что, несмотря на то, что ни Драбкин, ни Койген не принадлежат к эсеровской партии, они имеют право требовать от партийного человека, хотя и не принадлежавшего к той же партии, но считающегося революционером, объяснения о происхождении огромных денег, которыми он обладает. И Натансон требовал от него ответа и [говорил,] что будет требовать партийного суда.

Цивин, волнуясь, на это ответил, что он не может указать происхождения денег, но что В. М. Чернов о куран и знает точно их происхождение.

На этом моя личная ставка кончилась. Я лично порвал всякие отношения с Цивиным. Предполагал, что происхождение денег грязное, но не думал и [не] предполагал в тот момент об истинном происхождении их, как и Вольф Драбкин.

Я несколько раз после этой встречи запрашивал Драбкина, чем кончилась история. Но и он не знал. Все откладывалось объяснение, и никто из партийных работников, не принадлежащих к эсерам, не был вызван.

В декабре 1916 года я по делам [общества] "Проводника" уехал в Испанию, где революция в России меня застала. Уже до этого доходили до нас слухи о субсидировании немецким штабом газет для распространения среди военнопленных, и по целому ряду совпадений у меня возникли подозрения против Цивина.

2. Повторяю, Цивин не дал никаких указаний ни о происхождении денег, ни о том, как он ими распоряжался; ни что [он с н]ими делает. Он только рассказал мне, что большинство партийных работников бывают у него, принимают участие в вечеринках, одалживают деньги и т. п.

О его поездке в Осло я слыхал, но уже после революции, от его сотрудника Левенштейна, от которого я узнал о связи Цивина с генеральным штабом немецким. Левенштейн сам ездил во время войны через германию в Осло и, будучи задержан на границе немецкой, потребовал телефонировать в штаб и через час получил разрешение проезда через Германию.

Цивин вернулся в Россию через Париж--Лондон. Не знаю верно ли --вернулся вместе с Черновым.

В России он встречался с видными членами партии. Он жил у своего кузена Богрова (в Москве), и к Богрову часто приходили видные деятели партии с.-р., включая В. М. [Чернова]. Из Москвы он должен был по поручению партии ехать на Кавказ, но заболел. Если не ошибаюсь, его партийное имя было Пятницкий.

После Октябрьской революции он примкнул к большевикам и был, если не ошибаюсь, членом военревкома, раньше комиссаром фронта в Калуге и затем в Ростове-на-Дону. Здоровье его было сильно расшатано, кровохарканье и т. п., и в 1919 году его отправили в Крым. Вскоре по приезде туда белые заняли Крым. Он скрывался некоторое время и вскоре умер там, кажется, в Симферополе.

Эти сведения я получил теперь от своей сестры. Прилагаю при сем перевод с итальянского письма, полученного мною от моей сестры, в ответ на просьбу сообщить мне, что она знает об этом деле.

Между прочим, думаю, что поездка Цивина в Осло могла также быть как цель -- поставка немцам каучука. Вспоминаю фразу, брошенную им во время очной ставки у Натансона. "А может быть я заработал на покупке и продаже каучука?"

Теперь разрешите мне сделать некоторые выводы.

Цивин был членом партии эсеров, талантливый оратор, поэт и вообще одаренный человек -- избалованный богатыми родителями, женщинами и т. п.

По Вашим сведениям он получал от немецкого посла в Берне 25.000 франков в месяц. В то время это была колоссальная сумма. Как ни широко он жил, он не мог проживать эти деньги. Вы жили в Швейцарии в то время, представляете себе проживать 25.000 франков в месяц? Только миллионеры в буквальном смысле этого слова могли позволить себе такую роскошь!

Между прочим Вульф и я будучи служащими "Проводника" получали по тому времени огромные оклады. Вульф получал 20.000 фр. в год! Я получал 15.000 в год! И это считалось по тому времени неслыханным жалованием, и мы жили прилично, помогали каждый из нас своей партии и своим товарищам!

Я не хочу обвинять партию, т. е. главарей партии с.-р., и далека от меня мысль оправдать Цивина. Как я Вам писал выше, я лично, после свидания с Натансоном, порвал всякие отношения с ним [с Цивиным]. Но после свидания с Натансоном, почему история была потушена? Почему Цивин не только остался в партии, но по приезде в Россию получил назначение от партии, и видные члены партии продолжали встречаться с ним. [Это] мне совершенно непонятно! Вывод один -- часть денег шла партии. Какая?.. Но важен сам факт по себе...

Вот все, что могу Вам рассказать об этой печальной истории.

О моем дорогом друге Вульфе Драбкине, кроме тех сведений, которые и Вы имели -- ничего не знаю -- хлопотал одно время о том, чтобы вернуться в Италию, но не удалось ему, к сожалению. Знаю, что кроме Люси у них был сын. Вот все, что знаю о них. Мы прожили вместе много лет, здесь в Италии, и, несмотря на то, что были политическими противниками, Вульф был бундовец, а я [в] Поале Цион, были близкими друзьями. Сомневаюсь, перенес ли он все лишения и горькие разочарования.

Что Ваша сестра Полина? где она?

Если опубликуете документы о Цивине, хотел бы иметь копию. Если что-нибудь неясно в моем описании (очень хаотическом) и если у Вас есть кое-какие вопросы, -- к Вашим услугам. Очень рад буду, если Вам удастся выделить из этой истории Виктора Михайловича, которого я очень любил и уважал.

С сердечным приветом

Давид Гольдштейн

Простите за мой русский язык! Вот уже 53 года, как я уехал из России.

Перевод письма с итальянского моей сестры

К сожалению, мало могу рассказать тебе о жизни Жени в германии и в Швейцарии. Он никогда не говорил со мной об этом периоде, и я его не спрашивала.

О его широкой жизни в Швейцарии я узнала только, когда была вызвана в полицию в Кишиневе, где мне показали твое письмо ко мне, в котором ты мне писал о лукуловой жизни Жени. Мне только прочли его, но не дали. Но должна тебе сказать, что мне в голову не могло прийти то, о чем ты пишешь теперь в твоем письме. Я считала, что он, вероятно, живет за счет какой-то старой женщины, -- и после тяжелого переживания я написала ему, что не желаю больших никаких репортов с ним.

После этого письма я получила небольшую сумму денег (единственный раз) и письмо, в котором он умолял меня не бросать его и быть готовой выехать в Швейцарию с Сарой (дочкой), как только он устроит все разрешения на проезд. Это разрешение никогда не прибыло, и я больше никаких известий от него не имела.

После революции я снова поехала в Добромино, к родным Жени, которые меня умоляли приехать, хотя бы на короткое время, с Сарой. Через несколько дней получилось известие из Москвы, что Женя приехал туда и приезжает в Добромино. Он приехал в ужасном состоянии здоровья, и у меня не хватило храбрости бросить его в таком состоянии и требовать от него объяснений.

Он пролежал несколько месяцев, и я ухаживала за ним как сиделка. После этого мы выехали в Москву и оттуда должны были выехать на Кавказ. Женя получил от партии очень важное назначение. В этот период я познакомилась с Черновым, но я их видела несколько раз у дяди Жени -- Богрова, у которого мы жили. Женя вернулся в Россию с очень малыми деньгами.

Когда произошла октябрьская революция, мы все еще жили у Богрова, и первое время Чернов еще приходил, пока не пришлось ему удрать. Женя после долгих размышлений примкнул к коммунистам и работал усиленно, но болел все время. Нас послали раньше в Калугу, потом в Ростов-на-Дону и в другие места, -- не помню теперь названий городов.

Моя жизнь была очень тяжелая. Я была сиделкой у умирающего. Наконец, я получила разрешение выехать с ним в Крым. Но через несколько дней после нашего приезда Крым заняли белые, и нам пришлось удирать. Не могу описать тебе, какие муки мне пришлось пережить с Женей, который еле держался на ногах, с маленькой дочкой.

После его смерти мне удалось с Сарой пробраться в Одессу и оттуда в Кишинев. Остальное ты знаешь. Единственное, что могу тебе сказать, -- мы никогда не говорили о периоде его жизни в Швейцарии и наши отношения были очень натянуты. И если бы не его болезнь, я не осталась бы с ним ни одной минуты.

Повторяю: он приехал через Англию с Черновым, Сухомлиным и другими членами партии, которых я не знала. С Лениным и Троцким он не встречался. Он всегда был болен, и все приходили к нему.

Я не верю, что Женя встретился с родными во время войны в Варшаве. Я этого не знаю и думаю, что это выдумка. Во всяком случае я рассказала тебе все, что я знаю и что помню.

7. Р. А. Абрамович -- Д. Р. Гольдштейну

4 июня 1958 г.

Дорогой Давид Рафаилович,

Очень признателен Вам за Ваше подробное письмо и за перевод письма Вашей сестры. Для нас, здесь, старых друзей В. М. Чернова, создалось тягостное положение ввиду того, что Ваше повествование о сцене суда оборвалось на ноте, которая оставляет какую-то неясность относительно В. М. ввиду ничем не доказанного утверждения Цивина, что В. М. в курсе всего его дела. Ни одного из участников этого разбирательства, кроме Вас, не осталось в живых. Может быть только тот с.-р. Розенберг, о котором Вы вскользь упоминаете, но которого, по-видимому, Вы сами не знали раньше. Этой фамилии здесь никто не знает, что не удивительно, если это был просто рядовой член заграничной группы с.-р., не игравший никакой роли в партии. Может быть Вы можете вспомнить больше подробностей об этом Розенберге? Ведь не даром же его Бобров пригласил на это разбирательство. По-видимому, он все же играл какую-то роль и считался человеком, достойным доверия. Может быть можете что-нибудь вспомнить?

Еще одну деталь хотелось бы выяснить. Из письма Вашей сестры неясно, кто такой дядя Жени "Богров", у которого они жили. К этому Богрову приходил В. М., следовательно это был человек близкий к партии с.-р. По-видимому, не активный член партии, а сочувствующий, у которого с.-ры бывали. Нельзя ли узнать у Вашей сестры, кто они такие были, находятся ли еще в живых и где? В России?

Неясно также из письма Вашей сестры, когда это было и где это было -- в Москве или в Петербурге? С одной стороны, она говорит, что до прихода большевиков к власти Чернов еще приходил к Богровым, -- следовательно, это должно было быть в Петрограде. Но затем она говорит о том, что Чернову необходимо было удрать, а это уже было весной 1918 года в Москве. Нельзя ли распутать это противоречие?

Во-вторых, в одном месте она пишет, что Женя был болен и потому "все приходили к нему". Кто эти "все"? Т. е., по-видимому, товарищи по партии с.-р. Приходил ли Чернов к нему, если это было в Петербурге и в какой именно период. Или она с Черновым встретилась впервые в Москве в 1918 году, когда большевики были уже у власти?

Еще одна деталь, которая очень важна для выяснения взаимоотношений между Черновым и Цивиным. Когда Черновы приходили к Богровым, был ли в их обществе и Цивин или последний оставался в своей комнате, м. б. лежал больной и в другие комнаты к гостям не выходил.

Вы сами понимаете, почему я Вам ставлю эти мелкие вопросы. Мы имеем еще непроверенное показание первой жены Чернова, с которой он тогда еще жил и которая подтвердила, что она встречала Цивина в Женеве, но что В. М. ей потом, уже в России говорил, чтобы она не встречалась с Цивиным, потому что против него есть нехорошие подозрения. Если это заявление подтвердится, -- с ней мы еще не говорили, -- то тогда возникает вопрос, каким же образом Чернов не то ходил к нему ("все к нему приходили"), не то дружески запросто встречался с ним у Богрова.

К сожалению, очень мало шансов на то, чтобы получить исчерпывающие сведения на этот счет. Однако я хотел бы обратить Ваше внимание на те сведения, которые имеются о Цивине в опубликованных новых книгах об отношениях между немцами и русскими революционерами. В них довольно много места посвящается Цивину: он единственный человек, о котором точно известно, что он брал деньги и сколько он их брал, что делал, куда ездил и т. д. О других группах и партиях или их мнимых и подлинных представителях -- никаких указаний во всей опубликованной литературе нет.

Он с 1915 (примерно мая-июня) стал работать с австрийцами, посещал в Австрии лагеря военнопленных, вывозил оттуда людей, печатал прокламации и т. д. Судя по всем данным, он проработал у них одиннадцать месяцев и получил за это время 140.000 франков. (Представитель Австрии назвал это "скромной цифрой".) Но затем австрийскому генеральному штабу показалось, что Цивин делает русскую революцию слишком медленно, и они его уволили. Но один из его австрийских друзей рекомендовал его немцам, и в августе 1916 г. он перешел на службу к германцам, которые назначили ему жалованье 25.000 фр. в месяц. Но в том самом разговоре, который он имел с представителями германского посольства в Берне, он, рассказывая о своих связях с Бобровым, упоминает, что с Черновым он не говорил, потому что Чернов, по его словам, был здесь (в Женеве) до мая 1916 года, но потом уехал в Россию, и с тех пор он от него не имеет сведений.

Как Вам известно, Чернов никогда до 1917 г. не ездил в Россию, и это явно все было Цивиным вымышлено. Но все же любопытно, что он в разговоре с немцами постарался выгородить Чернова, очевидно, боясь проверки со стороны более дотошных и недоверчивых немцев, которые могли бы его уличить во лжи. А между тем, в том разговоре в июне или в июле 1916 г. (очевидно, до своего увольнения с австрийской службы и перехода на германскую службу) назвал именно Чернова, как того человека, который "в курсе дела". Может быть, он назвал Вам Чернова, потому что действительно сам верил слухам, что Чернов уехал в Россию и потому мог свободно злоупотреблять его именем, не боясь немедленной проверки.

Конечно, совершенно необъяснимо, почему Бобров, первый заподозривший Цивина, не сообщил Чернову, своему ближайшему сотруднику по журналу "Жизнь", выходившему тогда в Женеве, о своих подозрениях и не предостерег его от общения с Цивиным. Мыслимо, что тогда подозрения против него шли не по политической линии, а, так сказать, по моральной. Ведь и его собственная жена заподозрила его в том, что на находится на содержании у богатой старухи. Если тогда у участников разбирательства создалась именно эта теория о происхождении его денег, то тогда понятно, почему они не стали докапываться дальше, и просто порвали с ним сношения, уже не по соображениям политическим, а нравственным.

Все же любопытно, что Бобров говорил об "огромных деньгах" Цивина. Деньги у него были большие тогда еще от австрийцев. Но каким образом Боброву могло показаться, что деньги огромные. Ведь если он и субсидировал газету Боброва--Чернова в Женеве, то, как сообщала первая жена В. М. [Чернова] --очень маленькими суммами.

Словом, в этом деле много непонятного. И теперь, как будто, уже нет никакой возможности установить истину. И все же я был бы Вам очень благодарен, если бы Вы мне сообщили все Ваши собственные домыслы по этому поводу и те сведения, которые я просил Вас собрать у Вашей сестры.

Крепко жму Вашу руку.

Ваш,

П. С. Моя сестра Полина Абрамовна жива и здорова и до сих пор живет в Цюрихе, где она состоит директоршей ею же основанной театральной школы. Ее адрес на всякий случай, если Вам захочется с ней списаться, прилагаю при сем.

Ваша сестра пишет, что Цивин получил важное назначение на Кавказ, но не успел выехать по болезни. Было ли это назначение от партии с.-р., т. е. в Петербурге еще до прихода большевиков, или это было уже от большевиков в Москве, после того, как он к ним перешел. Было бы очень важно узнать, играл ли он какую-либо роль в партии с.-р. в 1917 Г. или начале 1918 г.?

Да, забыл еще указать на то, что как раз в момент захвата власти большевиками в начале ноября Цивин был арестован Временным правительством по подозрению в связях с немцами, и его близкий друг Левенштейн получил у немцев 20.000 марок для оказания ему помощи.

8. Д. Р. гольдштейн -- Р. А. Абрамовичу

10 июня 1958 г.

David Goldstein

New York

Firenze

Paris 3

16 Vanderbilt Hotel

48 via Bardi

82, rue Beaubourg

Tel. Murrey Hill 38029

Tel. 282.894

Tel. Turbigo 49.54

Дорогой Рафаил Абрамовичь,

Получил Ваше письмо от 4 сего месяца.

К сожалению, в данный момент, мало что могу прибавить к моему предыдущему.

Как только увижу сестру, постараюсь получить более точные сведения.

Факт тот, что с В. М. [Черновым] она познакомилась у Богрова, вероятно в Москве.

Единственный, кто мог бы осветить всю эту историю, это Левенштейн. Если он жив (в последние годы он жил в Израиле, преподавал пение в консерватории).

Я надеюсь, в августе или в сентябре быть в Израиле, и разыщу его, и думаю, что мне удастся получить исчерпывающие сведения.

Мое личное впечатление, что партия, т. е. вожаки, были au courant [в курсе - фр.] поведения Цивина -- иначе не могу никак себе объяснить молчание Натансона, после нашего свидания.

Относительно Розенберга никаких других сведений не могу сообщить; была ли это настоящая фамилия или придуманная для момента, не знаю, впечатление мое, что он был видный член партии.

Непонятно, что немецкий штаб субсидировал, так просто, из-за болтовни, Цивина в течении стольких месяцев. Непонятно?! Не такие уж наивные немцы.

Как только увижу сестру, постараюсь узнать как можно больше сведений и сообщу Вам.

Крепко жму руку.

Ваш

Давид Гольдштейн

9. Р. А. Абрамович -- Д. Р. Гольдштейну

15 июля 1958 г.

Дорогой Давид Рафаилович!

Ваше письмо от 10 июня получил. Ждал отчета об обещанной беседе с сестрой, но до сих пор ничего не получил. Полагаю, то Вы, вероятно, так же сильно заняты, как и я, и эти исторические изыскания поневоле отступают назад перед потребностями дня. Все же я надеюсь, что Вам удастся найти время для того, чтобы снестись с Вашей сестрой и получить от нее подробные ответы на поставленные мною вопросы.

Хочу прибавить, что биография Цивина является "ключевым" вопросом по отношению к проблеме германских денег для с.-р. Во всех документах, которые до сих пор были опубликованы, фигурирует Цивин и только один Цивин (есть еще краткое упоминание о Левенштейне, но уже как о помощнике Цивина, не самостоятельно). В то время как о большевиках имеется очень много материала и открытого и полузаконспирированного, который надо расшифровывать, об с.-р. нет до сих пор ни одного другого документа, кроме Цивина. Если бы удалось убедительно показать, что Цивин был прежде всего авантюрист и вовсе не вождь русской революции или вождь партии с.-р., те многочисленные материалы, которые о нем опубликованы, в особенности с опереточной поездкой его в Осло вместе с Левенштейном, то миф о Цивине был бы окончательно разбит, а факт расследования, произведенного Натансоном в момент, когда у него появились подозрения относительно Цивина, являлся бы моральной реабилитацией и Натансона и, я думаю, Чернова.

Вот почему я с таким нетерпением жду и Вашего письма с передачей ответа Вашей сестры, и Вашего свидания с Левенштейном, если последний еще жив и если Вы теперь решитесь на поездку в Израиль.

С сердечным приветом.

Ваш,

10. Б. И. Николаевский -- М. Н. Павловскому

3 февраля 1959 г.

Дорогой Михаил Наумович,

Я все откладывал свое письмо к Вам, о котором сообщал Вам через М. В. [Вишняк], для того, чтобы дождаться того фотостата, о котором Вы писали, в расчете, что в подобной телеграмме могут оказаться некоторые мелочи, помогающие уяснению истинной роли Левенштейна и Цивина. Но по каким-то техническим соображениям этого фотостата я до сих пор не мог получить, ибо в самом Нью Йорке архивов нет, и все надо выписывать из Вашингтона или из Бонна. Так как мой корреспондент оказался не совсем надежным, то я попытаюсь получить нужный фотостат другим путем, через одного хорошего знакомого в Оксфорде.

Не желая истытывать Ваше терпение слишком сильно, я хочу совершенно независимо от того фотостата, о котором идет речь, высказать Вам свои соображения об абсолютной необходимости повидаться с Левенштейном и обязательно лично, а не через посредников или по почте. О Левенштейне я знаю, вероятно, больше, чем кто-либо другой, по той простой причине, что я совершенно случайно натолкнулся здесь на старого знакомого, родом из Либавы, который в Либаве, будучи еще молодым человеком, учеником реального училища, был в дружбе с Левенштейном, который тоже либавец и учился там же. По словам моего знакомого, Левенштейн в отличие от других реалистов-учеников не интересовался политикой, а всецело ушел в музыку и пение. У него был хороший голос, и он поехал в Милан учиться пению, чтобы сделать карьеру певца. В Милане он встретился и подружился с Цивиным. Со слов гольдштейна (Давида Рафаиловича), у которого в доме бывали и Цивин и Левенштейн, последний не принадлежал ни к какой политической группе, и его знакомство с Цивиным было просто на личной почве. Но Д. Р. рассказал мне, что в 20-х гг. он встретился с Левенштейном, ничего не зная ни о каких бумагах, ни о каких немецких деньгах, и только из беседы с ним только впервые узнал, что Левенштейн ездил в начале 1917 года в Осло. При этом он рассказал Д. Р. такую деталь. При въезде в Норвегию он был остановлен германской пограничной полицией и арестован как русский гражданин. Но когда он офицеру пограничной стражи указал на имя Цивина и просил передать по начальству, что тот его знает, то он через короткое время был пропущен, притом в чрезвычайно вежливой и услужливой форме. Левенштейну, по словам Д. Р., очень импонировало, что Цивин, о котором они оба знали, что его уже нет на свете, имел такое влияние в немецких военных кругах.

Я привожу все эти детали для подтверждения моего основного тезиса: и Цивин, и Левенштейн -- оба были чистыми авантюристами, никакого отношения к какой-либо партии не имевшими, никакой политической или пропагандистской работы не делавшими, никакой политической литературы не издававшими, никакой связи с Россией не имевшими и не имевшими никаких политических связей ни с Черновым, ни Натансоном, ни с кем бы то ни было из вождей партии с.-р.

Начнем с Цивина. Прочтите его докладные записки, которые он отправлял немецким властям. Зная все, что тогда делалось за границей в эмигрантских кругах, можно видет, какими белыми нитками все эти отчеты сшиты и откуда Цивин берет свою информацию. Все, что он мог найти в заграничной эмигрантской печати в Женеве, -- а в Женеве все концентрировалось, -- он бросал в одну корзину и объявлял это информацией тайной эсеровской организации. Он ухитрился даже известную меньшевистскую газету в Самаре ("голос", "Наш голос", "голос труда" -- названия менялись из-за цензуры) объявить органом эсеров. Точно так же происходившие забастовки он объявлял забастовками, устроенными партией с.-р., хотя в Петербурге единственная группа, которая могла это делать, была Рабочая группа при Военно-промышленном комитете, в которой не было ни одного с.-р. и т. п.

Препарируя, иногда довольно искусно, иногда грубовато, свои отчеты о России, он неизменно придавал этому как бы характер отчета о той работе, в которой он якобы сам принимал большое участие, и под это получал деньги. Наиболее грубой подделкой является та смехотворная история, которую теперь нельзя читать без улыбки, как он уговорил германское правительство и трех императорских послов, которые по этому поводу вели между собой длительную "крайне секретную" переписку; была сочиненная Цивиным басня о том, что в конце декабря 1916 и в начале 1917 г. в Осло должен произойти большой революционный съезд партии с.-р., в котором главную роль будет играть Чернов. И с каким тщанием германский посол в Осло разыскивал типографию с русским шрифтом, чтобы там печатать какие-то чрезвычайно важные документы или прокламации.

Люди, привыкшие считать немцев чрезвычайно деловыми и дотошными людьми, вряд ли поверят, что германские военные и гражданские власти могли проявлять такую совершенно детскую доверчивость и наивность с людьми, именовавшими себя русскими революционерами. Так думал и я сам. Когда, года три тому назад, ко мне пришел один вашингтонский профессор, занимавшийся разбором немецких архивов и показал мне микрофильм с отчетом гр. Ромберга в Берне о своем свидании с "Вейсом", прочитал мне то место, где он говорит о "Вейсе" как о "фюрер дер руссишен социаль-революционерен партай"*, -- я был действительно поражен. Если немцы в Берне, где у них были все возможности информации о русской эмиграции, называют человека вождем русских с.-р., то не может же этот "Вейс" быть просто авантюристом или самозванцем. Ведь немцев же на удочку не так легко поймать! И когда мой собеседник, указывая именно на эту характеристику, заявлял: ведь это могут быть только два человека -- либо Натансон, либо Чернов -- никакого меньшего человека немцы не примут как "вождя" русских с.-р., мне стоило большого труда с ним спорить. И только через несколько месяцев, когда они добрались до дальнейших документов и там узнали, что речь идет о некоем Цивине, то и ему и мне стало ясно, что о проницательности и осторожности немецких властей в то время у нас было слишком высокое мнение.

Как мы знаем теперь, они о Цивине не производили никаких расследований, а просто поверили австрийскому атташе, который и сам был обманут ловким и красноречивым Цивиным.

Я не хочу приводить Вам здесь весь список тех несуразностей и всего того жульничества, к которым Цивин прибегал для того, чтобы поднять свои акции в глазах немцев, которым он явно очень импонировал как человек. Даже история о съезде в Осло, о которой они сами могли убедиться, что это была чистая фантазия Цивина, их не разочаровала.

Теперь о Левенштейне. Левенштейн был вовлечен в "работу" позже. Но он явно усвоил себе тот самый метод выманивания денег у немцев, ничего не давая взамен, к которому прибегал его "учитель". Возьмите те телеграммы, которые приведены под No 79 и др., каких курьеров Левенштейн мог посылать 3 или 10 ноября в Петербург для установления [связи] с партией с.-р.! С какой партией с.-р.? С левыми? Черновым? Брешковской? И какого черта с.-р., получившим уже победу на выборах в Учредительное собрание, но потерявшим власть в стране, нужны были связи с заграницей, да еще с таким великим деятелем как Левенштейн? Явно, что те 5.000 марок, которые он получил под поездку курьеров, были блефом и только блефом. Совершенно таким же блефом была и

*) Вождь российской партии социалистов-революционеров (нем.) -- Прим. Ю. Ф.

сочиненная Левенштейном история о том, что Цивин, якобы, арестован Временным правительством по обвинению в сношениях с центральными державами и что для его освобождения нужны 20 тыс. марок, которые опять-таки были выданы Левенштейну легковерными немцами. Ведь Вы сами в разговоре с бывшей женой Цивина могли убедиться в том, что он никогда не был арестован, и его не надо было освобождать.

Теперь вернемся к более общему вопросу. По-моему глубокому убеждению, ни Цивин, ни Левенштейн ничего для немцев не делали, никакие сведения им не давались, да они и не могли и не хотели их давать. Они были чистые "хохштаплеры", помесь Хлестакова с вымогателем. Эти два молодых человека, которые, по-видимому, очень нуждались в деньгах, пошли на всю эту авантюру только ради немецких денег, а не для чего иного.

Нет сомнения, что Цивин короткое время давал деньги на газету Чернова в Женеве, но деньги довольно небольшие. (Колбасина рассказывала нам о той встрече, которую М. В. Вам описал, что Цивин заплатил долг за бумагу. Ну сколько в тогдашней Женеве могла стоить бумага для журнальчика, который выходил, вероятно, в 500 или 1000 экз. На содержание редакции он денег не давал, это Колбасина совершенно категорически утверждает.)

Конечно, здесь очень много остается еще неясных пунктов, которые мы, вероятно, никогда не сможем полностью выяснить и в которых беседа с Левенштейном ничего не сможет дать. Но мне представляется, что откровенный разговор с Левенштейном сможет выяснить общий характер и моральную физиономию Цивина и его отношение к партии с.-р. и ее вождям. Возможно, что Цивин надувал и своего ближайшего друга Левенштейна, поддерживая и в разговорах с ним легенду о том, что он видный деятель с.-р. партии, что ведется какая-то работа и т. д. Но я этого не думаю. Эти два молодых человека вряд ли друг перед другом скрывались и дипломатничали. Во всяком случае Левенштей мог убедиться во время своей поездки в Осло, что никакого съезда там не было, что Чернов туда не призжал, что это все был блеф. И я себе не представляю, чтобы эти два циника играли комедию друг перед другом. Вернее всего, что они в веселую минуту весело смеялись и над обманутыми немецкими министрами, и над наивными стариками из партии с.-р., которые были настолько непрактичны, что не могли сами получить гораздо большие деньги у немцев, чем те крохи, которые они получали через Цивина.

Мне кажется, что в откровенной беседе с Левенштейном можно было бы вот именно эту сторону дела нащупать и получить, если не юридическую, то моральную уверенность, что партия с.-р., или Чернов и Натансон, на самом деле помощи от немцев сознательно не получали, даже если говорить о небольших суммах, а о больших нечего и говорить.

Но, спросите Вы, согласится ли Левенштейн быть настолько откровенным в беседе с Вами. Мне казалось бы, что беседу с Левенштейном надо было бы начать с того, чтобы выяснить ему, что из всего этого расследования мы не собираемся делать "коз селебр", что никакого опубликования его имени и теперешних псевдонимов не будет и что прежде всего мы рассматриваем деятельность и Цивина и, в особенности, его как проделку молодых повес, которые очень ловко выманили у немцев большие суммы денег, ничего не давая в обмен и не совершая никакого политически или юридически наказуемого преступления. Их нельзя было бы предать суду, если бы даже Цивин сейчас был жив и находился в демократической стране, обвинить в государственной измене, ибо они немцам ничегошеньки не сообщили, что немцы сами не могли бы узнать из газет. Даже никакой пропаганды среди пленных они не вели, что вряд ли юридически наказуемо, -- кроме первого периода деятельности Цивина в Австрии. Они не были изменниками России, они не были союзниками немцев, они просто легкомысленно выманивали деньги у немецких дураков, которые такие деньги раздавали налево и направо, ничего не проверяя и не контролируя.

Но тут есть и другой элемент, касающийся уже не их, а касающийся памяти очень заслуженных и известных революционеров, на которых документами о связи с легкомысленными поступками Цивина и Левенштейна бросается тень.

Не считает ли он, Левенштейн, себя морально обязанным теперь, когда он сам уже старый человек, сделать все, для того, чтобы, рассказав истинную и полную правду, содействовать реабилитации чести ни в чем не повинных людей, которые могут пострадать "морально" из-за их проделок в 1916 и 1917 гг.?

Насколько я слыхал о характере Левенштейна, это эмоциональный, не очень глубокий, но не плохой человек. Может быть, такого рода подход побудит его быть откровенным.

Конечно, возможен и другой исход этой беседы: он может, говоря, как Вам может показаться, очень честно и убедительно, сообщить ряд мелочей, которые поколеблют нашу веру в правильности поведения Чернова и Натансона. Ну что же, нам для себя и это нужно было бы выяснить. Тогда мы бы уже в убеждении, что мы все, что возможно, сделали, бросили бы расследование и забыли обо всем этом деле.

Я понимаю, что несмотря на огромные размеры моего письма, я не все доводы привел и не на все возможные вопросы заранее ответил, но я хотел убедить Вас, что поездка в Израиль, -- если только она для Вас лично не сопряжена с слишком большими жертвами, была бы логическим и необходимым завершением той акции, в которую Вы сами себя втянули.

С глубоким уважением,

Ваш

11. М. Н. Павловский -- Р. А. Абрамовичу

Париж, 2 мая 1959

Дорогой Рафаил Абрамович,

Ваше письмо от 16 апреля и пакет с фотостатами я получил в день своего отъезда в Париж. Большое спасибо. Т. к. фотостаты были посланы в незапечатанном конверте, я хочу перечислить полученные документы:

1) доклад бар. Ромберга канцлеру от 5 октября 1916 No 2216 (документ, помеченный А. 33400 -- 140, 141, с приложением доклада Вейса -- 142, 143, неоконченный);

2) расшифровка телеграммы No 516 от 15 декабря 1916 германского посланника в Христиании -- министерству иностранных дел;

3) доклад канцлеру посланника в Берне, от 6 декабря 1916 г. (А. 33400);

4) сообщение секретаря Бернской миссии фон Шуберта от 30 декабря 1916 г. No 2978 (с приложением фотографии Цивина);

5) расшифровка телеграммы из Берна от 31 декабря 1916, переданной в Христианию 1 января 1917 за подписью Бетмана-Гольвега и

6) и телеграмма Витгенштейна из Копенгагена от 10/11 ноября 1917 г. в министерство иностранных дел за No 1329.

Этот последний документ у меня уже есть -- он приведен у Земана, и я просил разыскать не эту телеграмму, а телеграмму No 812 от 3 ноября 1917 г., на которую присланный Вами документ ссылается и которую Земан не приводит, указывая лишь, что речь в ней идет о планах Цивина (в конце октября 1917!). Я надеюсь разыскать эту телеграмму в Лондоне, куда я направляюсь отсюда через 8--10 дней и где я смогу получить доступ к документам через Royal Institute of International Affairs, с которым я возобновил связи свои 1937--38 гг.

Что касается Вашего письма от 16 апреля 1959, то я готов согласиться с любой гипотезой, при условии, что она окажется "рабочей", т. е. способной помочь в получении ответа на единственный вопрос, нас интересующий, а именно -- знал ли В. М. [Чернов] о происхождении денег, которые ему давал Цивин, вернее даже, что знал В. М. (и Бобров) о происхождении этих денег. Я так же, как Вы, не допускаю мысли о том, что "Чернов и Бобров существовали на деньги Цивина". Больше того, внутреннее чувство подсказывает мне, что В. М. не знал настоящего происхождения денег, а легкомысленно поверил (вместе с М. А[ндрееви]чем [Натансоном]) в какое-то другое их происхождение, которое придумал для них Цивин. Но это нужно доказать, а доказательств, к сожалению, я до сих пор найти не могу.

В Шввейцарии я обследовал все, что мог -- до текущих счетов 1918 года в нескольких банках на разные имена (эту исключительно трудную во всех отношениях работу мне удалось проделать, благодаря содействию одного старого приятеля по Китаю, сейчас занимающему большой пост в одном из банков). Виделся в Женеве и с наследниками E. Chalmontet, владельца типографии на rue des Rois, где издавалась "Жизнь", "Бюллетень объединенных групп ПСР" и "На чужбине".

Гонялся я повсюду и за Розенбергом, одним из членов Петербургского комитета с.-ров в 1917 г., присутствовавшим, по словам гольдштейна, на "очной ставке" в Лозанне у Натансона летом 1916 г. Этот Розенберг, по некоторым данным, живет в Польше (мне удалось напасть на его след через одно лицо, ездившее несколько раз в Варшаву для переговоров о выезде оттуда евреев в Израиль). Розенберг должен был приехать в Швейцарию, но потом всякий след его затерялся... Делал я и другие попытки, о которых сейчас говорить не стоит.

Результата пока никакого нет, а отмахнуться от того, что утверждает гольдштейн, мы просто не имеем права.

Разрешите мне откровенно сказать, что я совершенно не понимаю, почему Вы придаете такое значение свиданию с Левенштейном. Мне представляется, что что бы ни сказал Левенштейн в интервью, оно не может быть принято на веру (одинаково, если он скажет, что Цивин давал деньги Чернову и Натансону, или будет утверждать, что не давал их им). Я знаю, что Вы интересуетесь этим делом не меньше моего, и, поверьте, очень это ценю. Знаю, что Вы, вероятно, знаете многое в связи с этим делом и ознакомились с документами в большей мере, чем я. И все же я не могу понять, почему показание Левенштейна является в Ваших глазах таким существенным.

Прежде всего, откуда следует, что Цивин и Левенштейн были двумя Аяксами, действовавшими совместно в этом деле? Мне кажется более вероятным, что Цивин вовсе не вводил Левенштейна в курс своих сношений с Ромбергом, и почти несомненно не сообщал ему о размерах имевшихся в его распоряжении сумм. Только после революции и перед отъездом в Россию он представил Левенштейна Ромбергу, исключительно для поддержания через Левенштейна связи с последним.

Я совершенно не уверен, встречался ли Левенштейн когда-либо с В. М. или М. Андр[еевичем]. А если Цивин даже когда-либо что-либо говорил Левенштейну о суммах, которые он давал на "Жизнь" или на "На чужбине", почему мы должны думать, что он говорил Левенштейну правду. Наконец, почему, если считать, что Цивин держал Левенштейна в курсе своих отношений и рассчетов с германской миссией, он не познакомил Левенштейна с австрийским бар. Hennet [Хеннетом], с которым он работал в течение предыдущих 14 месяцев (бар. Hennet несомненно упомянул бы о Левенштейне в своем разговоре в августе 1916 с бар. Ромбергом). Наконец, почему Цивин, лгавший решительно всем --Ромбергу, В. М., гольдштейну и другим, должен был говорить правду Левенштейну, который ему совершенно не был нужен и для которого и правда, собственно, не была нужна.

Но раз Вы считаете интервью с Левенштейном необходимым, я не могу с этим не считаться. Лично, именно потому, что я не придаю ни малейшей меры каким бы ни было показаниям Левенштейна, я не в состоянии взять на себя миссию переговоров с ним. Но если бы среди Ваших знакомых в Европе нашелся подходящий человек, я бы взял на себя расходы по его поездке в Израиль и предварительно поставил бы его в курс всего того, что мы знаем до сих пор об этом деле. Вы можете мне писать по адресу: Hotel Continental, 3 rue Castiglione, Paris (1) -- в Лондоне я пробуду неделю -- десять дней и вернусь сюда.

Искренне уважающий Вас

М. Павловский

Р. S. Не откажите осведомить В. Вишняка о содержании этого письма. От него я давно не имею писем. Все ли у него в порядке?

По поводу Вашего письма от 16 апреля я хотел бы сделать два замечания. Первое -- тот факт, что некоторые доклады посланников адресованы канцлеру, отнюдь не означает, что канцлер этими вопросами занимался. Обычная бюрократическая практика -- адресовать бумаги министру (а канцлер был министром иностранных дел, министерством же управлял статс-секретарь Ягов, потом Циммерман, затем Кюльман). Министр иногда (и то не всегда) визирует конфиденциальную бумагу, и она направляется в нужную инстанцию. Присланные Вами документы отчетливо показывают, что бумага (доклад или телеграмма) исходит, например, из Берна, датирована днем отправки из Берна, но копия снабжается подписью Бетмана-Гольвега и посылается в Стокгольм или Христианию. Такой порядок до сих пор существует и во французской министерстве иностранных дел.

Я совершенно согласен с Вами, что фактически этими делами занимался Берген в министерстве иностранных дел (мне кажется, Берген был в Ватикане уже после войны, при Веймарском правительстве и даже при гитлере). В генеральном же штабе этими делами занимался Рицлер, впоследствии помощник Мирбаха и, после убийства Мирбаха, charge d'affairs в Москве в 1918 г.

Второе -- это то, что суммы, получавшиеся Цивиным, отнюдь не свидетельствуют, на мой взгляд, о том, что его рассматривали как мелкого осведомителя. Пресловутый эстонец Кескула, член "Эстонского национального комитета", связавший себя близким знакомством, если не дружбой, с Лениным, Кескула, ведший работу в "Союзе освобождения Украины" (СОУ) и среди финских активистов, которые по словам Шляпникова ("Канун семнадцатого года", 3-е изд., Петроград, 1923 г.) "горели желанием помочь русской революции за счет германского штаба и были прекрасно организованы, снабжены деньгами, имели явки на пограничных со Швецией пунктах, паспортные бюро для снабжения документами немецких агентов", этот Кескула, оказывается, только с мая 1916 г. стал получать регулярное жалование в 20.000 марок в месяц. Его непосредственное начальством был Штейнвакс, агент штаба и вместе сотрудник Бергена. Другие агенты Штейнвакса по той же линии работы, Литчев и Клейн, получали: первый 6000 марок, а второй 700 марок в месяц (см. доклад Штейнвакса Бергену от 8 мая 1916 -- документ номер 12 у Земана). Владимир Футран, создавший в голландии "Русскую лигу мира" и посылавший литературу (в том числе и "На чужбине") в лагери русских пленных в Германии и Австрии, получал всего 600 гульденов в месяц (см. доклад No 2026 фон Розена канцлеру от 18 мая 1917 г. -- документ No 60 у Земана, а также письмо Красильникова, начальника тайной русской полиции в Париже от 5 октября 1915).

Наряду с ними Цивин получал 25000 марок в месяц, т. е. больше всех известных нам до сих пор агентов, за исключением Парвуса, о котором ниже. Кстати, Цивин действительно получил, как Вы пишете с октября 1916 г. три раза по 25000 франков, но Вы упустили из виду первый платеж в 25.000 произведенный ему 30 августа 1916 г. Кроме того, по возвращении из Осло, Цивин запросил еще 30.000 фр., в которых 6 марта 1917 г. ему было отказано, но уже через 10 дней, по получении сведений о революции в России, эта сумма ему была выплачена.

Таким образом, вряд ли Цивин мог рассматриваться немцами в качестве "мелкой сошки". Объяснил это сам Ромбах: ценность Цивина была в том, что он был единственным среди других агентов и посредников, активным членом ПСР (связь которого с германией его партия не подозревает) и таким образом может приносить большую пользу.

Что касается затрат в миллионах, то они появились главным образом после февраля 1917, вернее даже после отъезда Ленина в Россию. До февраля вряд ли немцы могли считать большевиков очень влиятельной партией, "организующей революцию", на которую стоило тратить миллионы. Правда, Парвус получал крупные суммы уже с 1915 года, отчасти и на большевиков. Но поле деятельности Парвуса покрывало не только русскую акцию. Парвус был формально германским социал-демократом, а к началу 1917 года сделался и германским подданным. Деятельность его многообразна: он издает "Die Glocke", создает "Институт изучения последствий войны", полунаучную, полукоммерческую организацию, в которой работают ганецкий и несколько других большевиков. Он оказал германии (и себе лично) большие услуги в Турции, вел пропаганду --через Раковского и др. в Румынии за удержание нейтралитета. Наконец, он оказал германскому правительству услуги в среде германских социал-демократов, среди датских и шведских профессиональных союзов (см. рекомендацию, данную Парвусу ст. секретарем Циммерманом в письме к германскому министру в Стокгольме от 9 мая 1917 -- документ No 58 у Земена). А главное -- это был человек совершенно иного калибра, не идущий ни в какое сравнение ни с кем из других "сотрудников", буквально завороживший Брокдорф-Ранцау и даже Циммермана (фон Ягов к нему относился осторожно).

Настоящие же миллионы все же пошли в Россию после февральской революции, и не только через Парвуса, но и непосредственно к большевикам. С.-ры, бывшие у власти, в средствах не нуждались ни для своих изданий, ни для поддержания своих профессиональных кадров.

М. Павловский

P. P. S. Мне вспоминается, что И. Троцкий, живущий сейчас в Нью-Йорке, был в 1915--16 гг. в Копенгагене, где-то потом писал об этом времени, в частности о высылке из Дании Ганецкого. Тогда создался комитет для защиты ганецкого, в который входил с.-р. Камков. Каким образом Камков мог проехать в то время из Женевы в Данию, не вызвав подозрений?

12. М. Н. Павловский -- Б. И. Николаевскому*

Лозанна, 26 ноября 1962 г.

Дорогой Борис Иванович,

Получил Ваше письмо от 8 ноября и поражаюсь, как можете Вы справляться с такой перегруженностью работы...

1) Рубакин -- я не знал, что он в свое время давал предательские показания. В конце 1880-х гг. ему было около 25--26 лет!.. Вместо фотокопий посылаю Вам для ознакомления в свое время приготовленные мною для печати копии, напечатанные на машинке. То, что у меня имеется, далеко не все. Рубакин, связь которого с немцами началась с октября 1915 г. и продолжалась почти до самой революции в германии, обозначался в переписке псевдонимом "Martel" [Мартель"]. При беглом просмотре документов я несколько раз встречал это имя, но полагал, что этот "Vertrauensmann**" касается французской акции. Так как я не отмечал ни дат, ни номеров микрофильмов, теперь этих документов уже не найти. Совершенно случайно, разбирая архивные документы Бернского посольства, я наткнулся на микрофильмы, снятые с досье "Akten zu Martel (Rubakin), 2 Band in Russland"***, L. 849/L. 244.000--244.046. Часть копий

*) Архив гуверовского института, кол. Б. И. Николаевского, ящик 496, папка 3. -- Прим. Ю. Ф.

**) Агент (нем.) -- Прим. Ю. Ф.

***) Документы по Мартелю (Рубакин), том 2, в России (нем). -- Прим. Ю. Ф.

этих документов я при сем посылаю. Надписи сверху означают: P.R.O. --Public Record Office, London; G.F.M. -- German Foreign Ministry; номер "4" дан документам германского посольства, далее указан номер катушки микрофильма -- "reel* 364" и номер каждой страницы, снятой на микрофильм (frame)** -- в данном случае от L.244.000 до L.244.046. (Однако часть микрофильмов этого досье явно вырезана -- их не хватает.) Таким образом, если указать Public Record Office -- знаки, помещенные мною сверху каждого документа, можно найти соответствующий микрофильм документа и таким образом идентифицировать его. главные из этой серии документов у меня имеются в фотостатах и могут служить доказательством подлинности документов, на случай их оспаривания заинтересованными лицами.

Далее, я хочу дать Вам некоторые сведения в качестве примечаний к каждому документу. Рубакин был связан с Ромбергом (немецким послом в Швеции).

а) Документ 244.001, 244.002, 244. 003 -- обозначен датой 13 октября 1916 г. Это -- несомненная ошибка: нужно читать 1915 г. Уже в последующих посылаемых документах год указан "1916", а в документе L.244.020 от 17 марта 1916 есть ссылка на доклад Ромберга "von 13 okt. v. J. Nr.

*) Катушка (англ.) -- Прим. Ю. Ф.

**) Кадр (англ.) -- Прим. Ю. Ф.

880"*, т. е. речь идет о первой встрече Ромберга с Рубакиным и где последний окрещен псевдонимом Martel. Что касается упоминаемого в докладе No 880 от 13 октября 1915 -- "eine grosse Anklagenschrift gegen Russland"**, то здесь имеется в виду предложение Рубакина издать на многих европейских языках работу, основанную на документах, имеющихся в распоряжении Рубакина, о виновности России в начавшейся войне. Об этом свидетельствует позднейший документ L.244.042 от 6 декабря 1916 -- доклад германского консула в Берне (не знавшего о связи Рубакина с посольством) о живущем в Clarens'е "Ник. Рубакине, принадлежащем к русской революционной партии", который "Soll in Besitzen diplomatischer Aktenstucke Sein, die aif die Kriegsursache Bezug haben".*** Связь с Руб[акиным] можно установить через поляка Пилсудского, брата "известного генерала".

Этот документ у меня имеется, но я его Вам не посылаю, т. к. он большого значения не имеет. Если нужно, можете сослаться на него в примечании, указавши на докум[ент] P.R.O.--G.F.M.--4--reel 364--L.244.042.

*) От 13 октября прошлого года (нем.) -- Прим. Ю. Ф.

**) Важный обвинительный документ, касающийся России (нем.) -- Прим. Ю. Ф.

***) Видимо имеет дипломатические документы, относящиеся к причине войны (нем.) -- Прим. Ю. Ф.

b) в приложениях с документу L.244.001--L.244.001 дана под номерами L.240.005--244.013 биография Руб[акина], составленная им самим под заголовком "Quelques donnees biographiques sur la Dr. Nicolas Rubakin"* --по французски, а под номерами L.240.014--240.018 записка на нем. языке "Organisation einer Sozijlstischen (sic) antimilitaristischen Propaganda unter den russischen Kreigsgefangenen in Deutschland und Osterreich"**. В этой записке, напечатанной на машинке по-немецки (по-видимому, перевод с французского или русского, т. к. Руб[акин], кажется, недостаточно владел немецким языком) аппетиты Рубакина проявились сильнее, чем в личном разговоре с Ромбергом: здесь уже речь идет о 250.000 шв. франках. Эта записка у меня имеется в фотостате, я ее пока Вам не посылаю, т. к. предложение Руб[акина] было отвергнуто военным министерством и свидетельствует больше о намерениях Руб[акина], чем о его действиях.

c) документ L.244.020 -- Циммерман Ромбергу -- от 17 марта 1916 (выше упомянутый) говорит об эксперте по русской литературе Cosack'е. В других документах этот Harald Cosack*** идентифицируется как

*) Некоторые биографические данные о д-ре Николае Рубакине (фр.) --Прим. Ю. Ф.

**) Организация социалистической (!) антивоенной пропаганды среди русских военнопленных в германии и Австрии (нем.) -- Прим. Ю. Ф.

***) Гаральд Козак. -- Ю. Ф.

Altdorfer*. Кто этот Altdorfer, я так и не доискался. Доклады (отзывы) Cosack'а о брошюрах Рубакина я не привожу. Они составляют документы L.244.021, L.244.022, L.244.023 и 244.026. Как курьез укажу, что в брошюре "Военная бюрократия" (в свое время появившейся в "Русской мысли", янв. 1916 г.) речь идет о коррупции военных бюрократов, "большая часть которых не русские, а немцы" ("viele Nichtrussen, insbesonders Deutsche"**). Cosack эту брошюру забраковал и ее вернули обратно Рубакину -- Erlass*** от 1 марта 1916 г. и доклад 23 февраля No 330, на которые ссылается Циммерман, мною не разысканы.

d) Документ L.244.024, Циммерман Ромбергу от 27 марта 1916 -- о покупке "авторских прав" Рубакина на брошюру "Воля Аллаха" -- за 2000 frs.****

e) Документ L.244.025 -- Военное министерство канцлеру Бетм.-гольвегу от 15 апреля 1916 -- предложение Мартеля о пропаганде в лагерях военнопленных отклоняется, ибо эта пропаганда уже налажена самим министерством.

f) Документ L.244.037 от 23 мая 1916 г. -- личное письмо пом. статс-секретаря Штумма -- Ромбергу, в связи с отклонением военным министерством предложения Рубакина. Письмо Ромберга Штумму от 14 мая 1916 и Erlass от 15 мая No 286, на которые ссылается Штумм, мною не разысканы. Они находятся среди документов под номерами (микрофильмов) от L.244.026 до L.244.036, которые в микрофильм. катушке 364 -- не помещены (или, вернее, по некоторым признакам, вырезаны). В связи с тем, что Штумм пишет об особой газете для военнопленных, не следует заключать, что если здесь имеется в виду журнальчик "На чужбине", что он издавался на германские деньги. Среди документов Бернской миссии имеются 2 документа, которые устанавливают обратное, т. е. что "На чужбине" не пользовался никакой субсидией от немцев (при сем прилагаю копию). В свое время я просмотрел все вышедшие номера "На чужбине", издававшиеся с 1/14 января 1916 до 12/25 апреля 1917 г. ежемесячно (всего 15 номеров, у меня имеется их

*) Альтдорфер. -- Прим. Ю. Ф.

**) Много нерусских, в особенности немцев (нем.) -- Прим. Ю. Ф.

***) Указ (нем.) -- Прим. Ю. Ф.

***) Здесь и далее имеются в виду швейцарские франки. -- Прим. Ю. Ф.

оглавление). Это был наивно-провинциальный журнальчик, из номера в номер тянувший

скучнейшие статьи вроде "Крестьянство и земельный вопрос" или перепечатки из русских газет. Военнопленным было скучно, и они просили давать речи в гос. Думе Милюкова, Керенского и др. -- В. М. Чернов поместил в этом журнальчике только одну статью "Болгария и Россия" во 2-м номере. Статья эта появилась во 2-м номере (февраль 1916 г.), когда Чернова уже не было в Швейцарии (он и Камков уехали в конце января 1916, когда прекратилась из-за недостатка средств "Жизнь"). Когда начались в июле 1917 нападки на В. М., гл. образом в "Речи", Чернов в своих объяснениях сам забыл название своей единственной статьи и указал статью "Руку протянул" (которой нет в журнале). Это дало повод к новым нападкам. -- Средства на издание "На чужбине" были ничтожные: даны отчеты с 1.I.1916 по 1.I.1917 приход 6.851.93 фр., расход 6.394.52 и с 1.I.1917 по 1 апреля 1917 -- 3.208.70. -- Доход составлялся из пожертвований в Швейцарии, Лондоне, Нью-Йорке, продажи картин, подписн. листов, лотереи и проч. -- Нужно еще добавить, что Цивин вступил в сношения с немцами в сентябре 1916, т. е. через 9 месяцев после того, как начало выходить "На чужбине".

g) Документ L.244.039--244.040. Это написанное от руки письмо Руб[акина] к Ромбергу от 5 окт. 1916. По-видимому, текст письма написан не Рубакиным, т. к., как я указывал выше, Руб[акин] не был особенно силен в нем[ецком] языке. Но подписан текст Рубакиным (письмо написано готическим шрифтом, а подпись "Dr. N. Roubakin" латинским, и кроме того, по-немецки его фамилия пишется Rubakin, он же подписался по-французски "Roubakin". В письме для "конспирации" (довольно примитивной и у Руб[акина], и у немцев, где его часто именуют "Martel-Rubakin") он особенно подчеркивает, что книги "строго научные" (в своем докладе о пропаганде в лагерях военнопленных, отвергнутом военным мин[истерст]вом [германии], он предлагал так назвать предлагаемые им библиотеки). Письмо устанавливает, что проект Ромберга в письме от 13.X.1915 предложить за 5.000--10.000 frs. составить создать 2--3 пробных библиотеки был приведен в исполнение.

Есть у меня еще неск. документов по этому делу, но и того, что я посылаю, вполне достаточно, чтобы определить, стоит ли их публиковать. В сущности уже первый доклад Ромберга о его первой встрече с Рубакиным вполне обрисовывает то, чего искали обе стороны от их сотрудничества.

Кескула -- Вы, помнится мне, писали о том, что вышли воспоминания Кескулы. Не откажите сообщить название и издательство, я бы хотел их приобрести.

Привет и всего лучшего.

13. Г. М. Катков -- Б. И. Николаевскому*

[Без даты]

Многоуважаемый Борис Иванович,

Спасибо за Ваше письмо.

С удовольствием сообщаю Вам подробности моего столкновения с господином Рютером. Он был секретарем секции, на которой обсуждалось поведение немецкой социал-демократии во время первой мировой войны. На утреннем заседании председательствовал профессор Бернардт Шмитт. Я записался на выступление в прениях по докладу Чарлса Блоха (Израиль). В прениях по предыдущим докладам некоторыми советскими историками, в частности Степановой, говорилось о беспринципности германской социал-демократии, шедшей на компромисс с германским имперским правительством, тогда как Ленин всегда держался принципиальной линии и не шел на компромиссы ни с каким империалистическим правительством какой-либо из воюющих стран. На эту точку зрения я хотел возразить, что если германские социал-демократы сотрудничали со своим правительством в целях свержения царского режима в России, то и большевики со своей стороны не отказались в критический момент от финансовой помощи германского правительства в их борьбе за свержение "власти империалистов и капиталистов".

*) Ящик 486, папка 3. -- Прим. Ю. Ф.

Когда я должен был говорить, гернардота Шмитта сменил на председательском месте Рютер. Аудитория была довольно многочисленная, включая несколько десятков советских и восточноевропейских историков, среди которых я заметил академика Минца. Мое выступление, по моим расчетам, давало мне возможность процитировать отрывок из телеграммы Кюльмана, которая Вам, конечно, известна и за напечатание которой я подвергся окрику в "Вопросах истории" как распространитель "очередной фальшивки". Рютер видел, что я входил на трибуну с книжкой Земана в руках. Времени у меня было всего пять минут. Как только я дошел до места, когда я собирался цитировать телеграмму Кюлманна, Рютер прервал меня, сказав, что я говорю не на тему, так как мы обсуждаем немецкую социал-демократию, а не большевиков. Я замешался, и вместо того чтобы цитировать документ, напомнил Рютеру, что связь с большевиками поддерживалась через посредство немецких социал-демократических деятелей, в том числе Парвуса. Но как только я вернулся к теме и снова упомянул об отношении советских историков к данным документам германского министерства иностранных дел, Рютер снова остановил меня, пространно объясняя, что я вышел за пределы рассматриваемой темы.

При этих обстоятельствах я заявил, что отказываюсь от слова. Еще пока шел мой спор с Рютером, профессор Сеттон-Ватсон подал записку в президиум, протестуя против поведения председательствующего. После меня слово было предоставлено Рютером академику Минцу. говоря по-английски, он выразил удовлетворение в том, что председатель меня остановил. Советские ученые, по словам Минца, согласились принять участие в работах конгресса в уверенности, что вопросы будут разбираться в научной плоскости, и Минц был удивлен, что с "этой высокой трибуны" ему пришлось слышать "грязную ложь". На этом слове Рютер остановил Минца, прося его повторить то, что он сказал, так как он, Рютер, де не расслышал. Минц смутился и закончил, сказав, что легенда о немецких деньгах Ленина давно опровергнутая ложь, которую теперь могут распространять только бывшие нацисты.

Минц кончил под аплодисменты части аудитории. В тот же вечер я обратился с письмами к председателю конгресса сэру Чарлсу Уебстеру и профессору Бернардту Шмитту, прося их обеспечить опубликование текста моего выступления в протоколах конгресса. На следующий день я получил устное заверение, что так будет сделано, от профессора Шмитта. С Рютером я не разговаривал и против выступления Минца не протестовал, так как бессмысленно протестовать против лая шакалов и воя гиен. Сообщение об этом инциденте появилось в "Дейли Телеграф" а также, как я слышал, в "Нейе Цюрихер Цейтунг" и в ряде голландских газет. Посылаю Вам переписанные два отрывка из "Дейли Телеграф", текст моего ответа на письмо в редакцию Рютера, а также восстановленный текст моего выступления на конгрессе, каким он должен был бы быть, если бы не было вмешательства Рютера. Текста письма Рютера, появившегося в "Телеграфе" 13 сентября, у меня под рукой не оказалось. Я надеюсь, что этот подробный отчет удовлетворит Ваше любопытство к этому незначительному, но довольно характерному инциденту.

На днях в Америку на один месяц поедет мой большой друг Макс Хейуард, и он с Вами надеется встретиться, и я прошу его при этой оказии выяснить один или два вопроса, касающихся событий семнадцатого года, которые меня давно интересуют. Один из них касается некоего Цивина, имя которого упоминается и в книжке Земана*. По некоторым сведениям, которые мне не удалось проверить, Цивин был по возвращении из Швейцарии (через Англию, якобы в сопровождении жены Чернова?) арестован при Временном Правительстве. Известна ли Вам его дальнейшая судьба? Он несомненно был немецким агентом в самом простом и точном смысле этого слова. Летом семнадцатого года он был очень тяжело болен, но сведений о его смерти у меня нет.

Искренне Ваш

Георгий (Михайлович) Катков

*) И в статье Д. Шуба в "Новом журнале". [Прим. Г. М. Каткова.]

14. Б. И. Николаевский -- Г. М. Каткову

27 декабря 1960 г.

Многоуважаемый георгий Михайлович,

спасибо за письмо о "деле Рютера", пересланное с М. Хейвардом. Очень интересно и очень печально. Жалею, что нет письма Рютера. Знать его мне необходимо, т. к., боюсь, придется обо всем этом деле писать. Между прочим, Хейвард мне сказал, что И. М. Берлин считал, что выносить это дело в печать едва ли следовало. Какие у него мотивы?

Относительно Цивина здесь собраны довольно подробные данные. Настоящим партийным деятелем он не был: за границу выехал учиться (в консерватории, Милан), вел веселую жизнь, большой успех у женщин, кутежи. По атмосфере тех лет -- связан с эмигрантами, причислял себя к эсерам. Жена его жива, теперь в Швейцарии, замужем, имеет дочь на выдании и больше всего боится, что история первого мужа станет известна и повредит ее (не его) дочери. Но в общем известно следующее:

а) его доклады немцам показывают, что весь материал он брал из газет, никаких своих сведений не имел; австрийцы были правы, отказавшись от него, немцы тратили деньги без пользы для себя;

б) его поведение навлекло подозрения, был его допрос у Натансона. В точности дело неизвестно. По-видимому, он показал, что спекулировал и занимался контрабандной поставкой резины в германию;

в) почти несомненно, что он давал деньги на какое-то эсеровское издание, по-видимому, на "На чужбине" (есть указания, что оплачивал бумагу);

г) в Россию он ехал действительно с тогдашней женой Чернова (она жива -- здесь), но это была целая партия, не только они;

д) в России в 1917 Г. был эсером, жил у богатого родственника, какого-то Багрова, после октября перешел к большевикам, был каким-то комиссаром не то на Северном Кавказе, не то в Крыму, нажил туберкулез и умер вскоре после окончания войны. Агентом он был сначала австрийским, затем немецким. Ездил в лагеря военнопленных в германию -- во всяком случае один раз.

Это, кажется, все, что я знаю о нем. Но я делом специально не интересовался. Если нужны еще какие-либо справки, напишите. Но, судя по всему, это человек не высокого полета. Вообще: мне кажется, что наиболее интересной и исторически важной была работа не немецкого, а австрийского штаба, который свою подготовку к войне начал с 1908--10 гг. Но секретный архив австрийского штаба вывезен большевиками. [...] Лучшие пожелания...

15. Г. М. Катков -- Б. И. Николаевскому

13 марта 1961 г.

Многоуважаемый Борис Иванович,

По ошибке очевидно забыл вложить обещанную вырезку из "Daily Telegraph". Прилагаю сейчас. Тем временем получил от комитета Стокгольмского Конгресса сокращенный текст моего выступления, прерванного Рютером. Текст составлен добросовестно и упоминания об инциденте нет. Не знаю напечатают ли они и выступление Минца, в котором он меня обругал нацистом.

Отдельно посылаю второй выпуск St. Antony's Papers о Soviet Affairs с работами Footman, Ellis и моей, о Кронштате. Только что сдал в печать работу для третьего выпуска об убийстве Мирбаха. В ней привожу основания в пользу предположения, что Мирбах был убит Блюмкиным и Андреевым с ведома большевиков и вероятно самого Ленина. Левые эсеры оказались здесь жертвой провокации большевиков (не в первый и не в последний раз).

Летом собираюсь в Женеву на конференцию по советской историографии и очень надеюсь Вас там встретить.

Искренне Ваш,

Георгий Катков

16. Г. М. Катков -- Б. И. Николаевскому

12 марта 1962 г.

Многоуважаемый Борис Иванович,

Простите, что не ответил Вам прямо на Ваш запрос о некоем Байере, упоминаемом в книжке Земана, но Вам писал об этом мой "поднадзорный" Шарлау. С тех пор прошло некоторое время, и у нас появились новые соображения относительно подлинной личности того агента, которого, явно условно, немцы в своей переписке называли "Байером". Нам все более и более кажется, что его можно отождествить со швейцарским левым социал-демократом Карлом Моором. Шарлау проверил движения Байера, который явно то же самое лицо, что и не названный агент военного атташе в Берне Нассе, и нашел, что они в общем совпадают с тем, что мы знаем о передвижениях Карла Моора.

Карл Моор, уроженец Австрии или германии, стал швейцарским гражданином и одно время издавал в Берне газету. По приезде Ленина и Крупской в Швейцарию в 1914 он содействовал им в устройстве своих паспортных дел. Сношения между Моором и Лениным шли через Шкловского. Об этом посмотрите в письмах Ленина -- 3-е издание и Ленинский сборник, том 11. Согласно сообщению Нассе от 9 мая 1917 года, Байер пытался связаться с большевиками тоже через Шкловского. Карл Моор считался состоятельным человеком с деловыми связями, что совпадает с характеристикой Байера. В 1917 году Байер, по целому ряду сведений в немецких документах, должен был ехать в Россию, и мы знаем, что Моор был в России, когда на Ленина было совершено покушение, при котором был ранен Платтен.

Моор несомненно предлагал деньги большевикам, о чем есть упоминание в протоколах Центрального комитета в августе 1917 года. Предложение было отклонено, но в примечаниях к протоколам говорится, что впоследствии Истпартом было выяснено, что деньги эти действительно принадлежали Моору, неожиданно тогда получившему значительное наследство. В 1919 году Моор оказывается в Берлине, где он содействует освобождению Радека из тюрьмы и налаживает для Радека политические связи.*

*) См. статью Радека в "Красная новь" 1926 г. -- Прим. Г. М. Каткова.

Любопытно, что в примечании к Ленинскому сборнику, том 11, сообщается, что "последние годы" Карл Моор проживал в доме для престарелых революционеров имени В. И. Ленина. В том же примечании он политически охарактеризован, как оппортунист.

Мне кажется, что провести отождествление Байера с Моором будет вероятно возможно, но потребуется еще немало труда. Может быть, Вы были бы так добры сообщить нам Ваши авторитетные соображения по этому поводу. Может быть Вы даже встречали Моора? Он много старше Вас (родился в 1852 году).

Помнится, когда мы виделись в Женеве, Вы меня как-то спрашивали о князе Бебутове. До сих пор руки не доходили до того материала, который у нас имеется в микрофильме из немецкого министерства иностранных дел. Но теперь, наконец, мне удалось кое-что выяснить. Впервые германское министерство иностранных дел заинтересовалось Бебутовым после того, как посланник в Копенгагене, Брокдорф-Ранцау, сообщил 21 июля 1916 года, что в Стокгольме объявился русский князь Бебутов, который до тех пор с начала войны проживал в германии, а теперь возвращается в Россию. Брокдорф-Ранцау узнал об этом через некоего Шваба, немца, проживавшего в Стокгольме, и потому он обратился в Копенгаген.

Шваб сообщил, что с Бебутовым он уже был связан в германии и что Бебутов предлагает свои услуги для посредничества между Россией и германией. По словам Шваба, Бебутов видный член кадетской партии, бывший член Первой Думы, пожертвовавший значительную часть своего большого состояния на политические и гуманитарные цели. Шваб рекомендовал Бебутова одному германскому учреждению в Швеции (не посольству), но это учреждение не приспособлено к использованию знакомства с Бебутовым. Бебутов хотел бы, по словам Шваба, войти в сношения с авторитетным лицом, могущим его информировать о направлении германской политики.

На запрос Брокдорф-Ранцау министерство иностранных дел ответило 23 июня, что по полученным в министерстве сведениям князь Бебутов человек ненадежный и что на его предложение не будет дано согласия. Этим дело не кончилось, и Луциус и Брокдорф-Ранцау выразили сожаление о том, что на предложение Бебутова нельзя ответить согласием, и продолжали информировать министерство о дальнейших проектах предприимчивого грузинского князя. Переговоры с ним велись через посредство стокгольмского банкира Боккельмана. Большое впечатление на германских дипломатов производил тот факт, что Бебутов был принят у Неклюдова и что он установил тесную связь с небезызвестным Колышко, который уже много месяцев был информатором Луциуса.

Как и Колышко, Бебутов отнюдь не хотел попасть в положение платного агента, хотя по словам Боккельмана, он готов был принять некую мзду и средства на различные предприятия. Основным проектом Бебутова было раздобыть средства на покупку трех русских газет -- "Нового времени", "Русских ведомостей" и "Дня". Постепенно курс этих газет можно было бы изменить в духе подготовки сепаратного мира с германией. Бебутов много хвастал своими еврейскими связями, уверял, что в его предприятии смогут принять участие Бродский-Рубинштейн (по-видимому, "Митька"). Это немножко охладило немецких дипломатов, так как они считали, что при антисемитском курсе русского правительства семитофильская репутация Бебутова может ему повредить. На все это предприятие с газетами Бебутов считал, что потребуется около 10.000.000 рублей. Несколько разочаровало немцев также неумное поведение Бебутова при встрече с думской делегацией у Неклюдова. Там Бебутов так распинался, доказывая благоприятное положение в германии, что Неклюдов предупредил думцев, о том, что он может быть просто немецкий агент. Это сообщил Боккельману Колышко. Бебутов долго не решался после этого ехать в Россию, боясь, что его там арестуют.

Из всего этого и еще многой дребедени, содержащейся в немецких документах (WK2 geheim Bd 19, 20, 21) ясно, что Бебутов, еще находясь в германии, был в связи с агентурой немецкого генерального штаба. Он даже называл некого Браумюллера, представителя генерального штаба, с которым он был в связи в Берлине. Эти военные пробовали передать Бебутова министерству иностранных дел, но оно предпочло не иметь с ним прямых связей, а действовать через свое подставное лицо, банковского директора Боккельмана. Никакого указания на то, что Бебутову были отпущены средства на его проект с газетами, нет.

Любопытно, что Бебутов рассчитывал использовать горького в качестве сотрудника купленных им или выпускаемых взамен купленных газет. Этот проект в значительной степени совпадает с проектом Колышко, в котором был заинтересован Штиннес. Что касается еврейских связей Бебутова, то следует отметить, что как видно из всеподданейшего доклада Бетман-гольвега кайзеру, связь между немцами и Рубинштейном была налажена независимо от Бебутова. Бетман-гольвег сокрушается о том, что "эта многообещающая личность интернирована в Петербурге при облаве на евреев" (телеграмма кайзеру 16 августа 1916 г.).

Я еще не полностью использовал имеющийся о Бебуте материал, так как часть его находится в совсем другом отделе немецких архивов, но я думаю, что в основном я Вам сообщил самое важное из того, что в документах есть.

Очень был бы Вам благодарен за сообщение материала, если он у Вас имеется, о деятельности Маргулиеса как до войны, особенно в Константинополе, так и во время войны, когда он работал в Союзе городов и Военно-промышленном комитете. О связи Бебутова с масонами в немецких документах нет ни одного слова.

Рад буду получить от Вас весточку.

Искренне Ваш

Георгий Катков

17. Б. И. Николаевский -- Г. М. Каткову

24 марта 1962 г.

Многоуважаемый Георгий Михайлович,

спешу ответить на Ваше письмо от 12 марта. Оно пришло одновременно с письмом от А. Балабановой, которую я запрашивал о том же Мооре. Она, конечно, никогда большевиками в такого рода дела не была посвящаема, и в качестве настоящей наивной идеалистки многого из того, что творилось вокруг, не замечала. Но к Моору она и тогда относилась с недоверием и зимою 1917--18 гг. в качестве секретарши Циммервальдского объединения вернула ему обратно тысячу крон, которую он принес в качестве пожертвования для кассы Циммервальда. Она дает еще целый ряд таких деталей и резюмирует: "Я думаю, Вы правы, идентифицируя Байера с Моором". Просит ставить конкретные вопросы, заявляя, что "целиком в Вашем распоряжении". Если что вспомнит, расскажет. Пишет, что в Швецию и затем в Россию с Моором приезжала "одна швейцарская социалистка" -- думаю, жена Роберта гримма, которая, как Вы знаете, была большевичкой.

Я лично Моора никогда не встречал, но слышал о нем очень многое (особенно от Теодора Либкнехта, никак не могу найти большое письмо последнего).

Связи Бебутова с немцами (в частности, с Эрцбергером) интересно освещает Фриц Фишер в недавно вышедшей книге "гриф нах дер Вельтмахт". Читали? Надо. говорил ли я Вам, что у меня имеется подлинная рукопись воспоминаний Бебутова (свыше 2 тыс. листов), в котором он подробно рассказывает о своем масонстве? Но она закончена в Берлине, в начале войны. Думаю, план покупки газет -- чистая спекуляция. В частности, относительно горького. Есть у меня и рукопись неизданных воспоминаний Колышко, но я ее до сих пор не прочел: огромная, масса воды.

Про Маргулиеса я ничего не слышал, т. е. об его связях с немцами. Верно ли это? Какие основания для такого предположения?

Если имеете вопросы, которые полезно поставить Балабановой, напишите срочно.

Не попадалось ли Вам в архиве имя Арнольд Рубинштейн? В годы войны был эмигрантом (польским социал-демократом) в Берне. Затем один из виднейших деятелей секретного аппарата Коминтерна -- первый резидент последнего на западе (в германии, но с функциями на всю Западную Европу). Мне важно выяснить, имел ли он связи с немцами в годы войны, т. к. я уверен, что в качестве резидента Коминтерна он перенял какую-то часть секретного немецкого аппарата. Знаете ли Вы что-либо об острой борьбе внутри этого аппарата в первые послевоенные годы между сторонниками просоветской и профранцузской ориентаций? За последнюю были генерал М. Гофман, Арнольд Гехберг и даже Людендорф.

Лучшие приветы и пожелания!

18. Г. М. Катков -- Б. И. Николаевскому

13 июня 1962 г.

Многоуважаемый и милый Борис Иванович,

Большое спасибо Вам за обстоятельное письмо, на которое долго не мог собраться ответить. Но как Вы знаете, скоро сказка сказывается, но не скоро дело делается, и прежде чем беспокоить Вас и старушку Балабанову как-то хотелось выяснить вопрос о том, был ли действительно Карл Моор немецким агентом или нет. Отождествление его с Байером мы провели сравнивая передвижения обоих лиц, но несмотря на все изыскания никакого указания на связь Моора с немецким посольством в Берне мы в документах найти не могли. Там говорится лишь о Байере. Но неожиданно весь вопрос выяснился с совершенной ясностью на основании печатного источника, а именно, воспоминаний густава Майера, вышедших по-немецки в 1949 году, уже после его смерти. Это тот самый Майер, который издал письма Лассаля и биографию Энгельса. Он во время войны работал на германское министерство иностранных дел в качестве эксперта и был в связи с тем самым Нассе, который был военным атташе в Берне и поддерживал связь с Байером. густав Майер сообщает, что Карл Моор был одним из главных сподручных Нассе во взаимоотношениях с русскими эмигрантами в Скандинавии. Что Нассе пользовался адресом Майера для сношений с Карлом Моором, но что в характер этих сношений он Майера не посвящал. Все это относится к лету 1916 года, когда сам Майер проживал в Стокгольме, где часто бывал в доме, где жили Радек и ганецкий с женами. Все, что Майер от Радека узнавал, он сообщал в министерство иностранных дел в Берлине Диего фон Бергену. В воспоминаниях Майера масса интереснейших подробностей, и меня удивляет, почему на них так мало было обращено внимания. Я о них узнал только через моего ученика Шарлау.

Теперь относительно связи Карла Моора, с одной стороны, с германским министерством иностранных дел, с другой -- с большевиками, все более или менее ясно; и мы имеем налицо еще один из каналов, о которых говорит в своей телеграмме от 3 декабря 1917 года Кюльманн. Но интересно было знать побольше о личности Карла Моора. По словам Майера, это вымышленное имя: происходит Моор из дворянской семьи в Франконии. Они были баронами, выходцами из Франции, но настоящей их фамилии Майер не сообщает. Интересно было бы знать, что побудило Моора сблизиться с русской социал-демократической эмигрантской средой, какую репутацию он имел до войны, располагал ли он собственными средствами, или же зарабатывал деньги на жизнь? Когда и в какой форме он предлагал деньги Балабановой, как к нему относились в среде швейцарских социал-демократов, почему он перестал издавать "Бернер Тагвахт", и наконец, нет ли кого-нибудь в живых, кто бы его знал?

Если бы Балабанова могла оказать нам в этом содействие, мы бы управились как-нибудь с деятельностью Моора в 1916--20 гг. А вот, что произошло после, как и почему Моор попал в почетную богадельню в Москве будучи оппортунистом, не совсем понятно. Через чье посредничество это было устроено, и поддерживал ли Моор какую-нибудь связь с заграницей со своими товарищами по партии в Швейцарии и в германии в конце 20-х и 30-х годов? Это, конечно, было тоже очень интересно определить. Может быть Вы и тут нам поможете советом?

За последние недели тут у нас возник один вопрос, где я чувствую Ваша помощь была бы, вероятно, еще важнее и существеннее, чем в вопросе о Мооре. Дело касается положения Рязанова в 1915--16 гг. Как Вам вероятно известно, он проживал в Вене, где ему оказывали покровительство разные лица из академического и чиновнего мира, в том числе Шобер, который позже был начальником полиции в Вене. В 1915 г., или даже может быть еще в самом конце 1914 г. проездом в Вене был Парвус, и тогда он по старой дружбе останавливался у Рязанова. Шобер всегда интересовался русской эмиграцией, и если мне не совсем изменяет память, как-будто Керенский как-то рассказывал, что Шобер хвастал тем, что он оказывал финансовую поддержку Троцкому в 1912--14 годах. Поскольку вся затея немцев по использованию революционной эмиграции в своих целях как-будто зародилась в Австрии, как вариация на тему о поддержке сепаратистских движений, возникает вопрос, каково было положение Рязанова в этой связи и какому давлению он подвергался со стороны Парвуса, с которым его связывали давняя политическая и личная дружба. Может быть Вам об этом что-либо известно, чем Вы могли бы с нами поделиться?

И наконец, еще третий пункт, интересующий лично меня. Недавно мне попалась книжка о рабочем движении в России во время первой войны, изданная Флеером под общей редакцией Лозовского в 1925 году. Она содержит обильный полицейский материал о рабочих группах при военно-промышленных комитетах. Несколько смущает меня отсутствие координации и ссылок на матералы, напечатанные Шляпниковым в его "Кануне 1917 года". Чем это объясняется и что из себя представлял Флеер как архивист?

Но пора кончать, и так я Вас забросал вопросами, а ничего толкового по поводу Вашего Рубинштейна я не нашел и сообщить не могу. Буду очень благодарен Вам, если бы вот кратко подтвердили получение этого письма и сказали бы мне, на что я могу рассчитывать в смысле ответов на все мои вопросы, а на что Вы ответить определенно не сможете. Все лето просижу в Оксфорде, почти безвыездно.

Искренне Ваш,

Георгий Катков

19. Б. И. Николаевский -- Г. М. Каткову

23 июня 1962 г.

Дорогой Георгий Михайлович, [...]

О Карле Моор мне много писал и рассказывал Теодор Либкнехт, который его считал прикосновенным к деятельности правых немецких милитаристов. Моор действительно псевдоним, Либкнехт сообщал настоящую фамилию, но я забыл. В Швейцарии он появился с середины 1880-х гг., с самого начала был агентом немецкого штаба для обработки специалистов, начал издавать какую-то газетку -- но мне вспоминается, что речь шла не о Берне, а о Базеле -- для установления связей главным образом среди французских социалистов, но интересовался он и другими социалистами. По словам Теодора Либкнехта, его отец [Вильгельм Либкнехт] подозревал (или даже был уверен), что Моор старался проникнуть в редакцию нелегального немецкого "Социал-демократа", который тогда выходил в Цюрихе. Прошлое было темное: на родине [Моор] социал-демократом не был, уехал в связи с какими-то похождениями по женской части. говорил, что имеет состояние, но Теодор Либкнехт считал [это] вздором и был уверен, что [Моор] живет на деньги военного ведомства. Похождения по женской части продолжались и в Швейцарии, но Моор давал средства на издание социал-демократической газетки, прикармливал социал-демократическую публику и давал по мелочам взаймы, оказывал разные другие услуги и постепенно создал положение.* Сам

*) Так в документе. -- Прим. Ю. Ф.

писал мало и плохо, теоретически стоял совсем не высоко.

Деньги Циммервальдской комиссии предлагал (1000 шведских крон) зимой 17--18 гг., когда Балабанова была секретарем комиссии.Что он был издателем "Бернер Тагвахт", я не уверен. Во всяком случае этот последний орган не прекратился -- он выходит и поныне, поэтому я думаю, что орган, который издавал Моор, назывался иначе. Я должен найти письма Либкнехта, но у меня такой огромный архив, что на приведение его в порядок нужны недели работы. Балабановой я напишу, но она очень стара и писать ей трудно (около 85 лет). Хотя написала теперь мне воспоминания о Ленине и Первом конгрессе Коминтерна как она их видит в новом свете.

Рязанов в предвоенные годы имел стипендию проф. Менгера для работы над историей Первого Интернационала, которую ему устроил Каутский и др. Жил он то в Берлине, то в Вене. Подготовил и издал у Дитце тт. 5 и 6 "Литературного наследства" Маркса и готовил 2 тт. документов о Первом Интернационале (были набраны и оплачены, но из-за войны не вышли). Кроме того у него жена была из состоятельной семьи. Рязанов уже в 1910--12 гг. был известен как историк социал-демократического движения и сравнительно обеспечен. В Вене жил потому, что там была лучшая библиотека по истории социализма -- собрана Менгером (теперь в Москве, главным образом по ней составлена известная библиография Штайхаммера, 3 тт., лучшая до сих пор).

О Троцком я теперь не говорю, но знаю (имею документы), что он дико нуждался именно в 1912--13 гг. (ему посылал деньги Аксельрод, около того времени продавший свое кефирное заведение). С Парвусом Рязанов был знаком по Одессе -- чуть ли не оба они учились в одной и той же гимназии. Парвус был немного страше.

Книгу под ред. Лозовского я знаю. Отсутствие координации с Шляпниковым объяснялось, вероятно, острой борьбой между Шляпниковым и Лозовским, который в это время еще был умеренным, но склонным к скользким дорожкам (отсюда и работа в Профинтерне с Катаямой и др. паназиатами. [...]

20. Б. И. Николаевский -- Г. М. Каткову

3 февраля 1963 г.

Многоуважаемый Георгий Михайлович,

получил два экз. сборника -- большое спасибо. Счета не приложено, но я полагаю, что сумма не превышает 10 дол., каковые при сем прилагаю.

С большим интересом прочел Вашу статью, но не убежден в правильности Вашего основного тезиса. Для меня несомненно, что это убийство поставило большевиков в такое трудное положение, что сознательно вызывать убийство они не хотели*. Но, конечно, загадок вокруг этого дела очень много, и Ваша попытка в них разобраться весьма полезна.

Кстати, обратили ли Вы внимание, что показания Дзержинского теперь печатаются не по подлиннику, а по фотокопии, хранящейся в архиве Дзержинского. Это подтверждает рассказ об уничтожении архива ВЧК.

Знаете ли Вы, что около этого времени левые с.-р. планировали убийство Вильгельма? Для этой цели один видный с.-д.** ездил в германию и вел там разведку.

Всего доброго!

*) Речь идет о статье Г. Каткова "The Assassination of Count Mirbach" ("Убийство графа Мирбаха"), опубликованной на английском языке в 1962 году в третьем номере журнала "Soviet Affairs" (США), стр. 53-94, где Катков впервые аргументированно подвергает сомнению общепринятую версию о том, что Мирбаха убили левые эсеры. - Прим. Ю. Ф.

**) Так в тексте. -- Прим. Ю. Ф.

21. Б. И. Николаевский -- Г. М. Каткову

4 апреля 1964 г.

Многоуважаемый Георгий Михайлович,

как Вы, наверное, слышали, я с февраля перебрался в Стенфорд, работаю в институте гувера, на который и прошу мне писать.

"Северное подполье" я от Вас получил, но при посылке не было никакого счета. Большое спасибо, но сообщите при случае, кому я должен платить.

Что у Вас нового? Я немного расхворался, два раза лежал в больнице, а теперь меня готовят к операции (должна быть в мае).

Я очень просил бы Вас написать, что нового на фронте исторических раскопок. Читали ли Вы статью Шюддекопфа в т. 3 ганноверского "Архива"? Странная статья. С одной стороны, она точно устанавливает, что "Байер", работавший на Нассе, это -- Карл Моор. И в то же время автор делает этого Моора своим героем. Здесь политика смешалась с историей, и получается плохая история, пытающаяся стать основой скверной политики.

Буду очень благодарен, если напишете, и скоро, т. к. я должен писать об этом.

Лучшие пожелания. Жму руку.

22. Б. И. Николаевский -- Heine Fritz'у*

12 октября 1964 г.

Дорогой Фриц, [...]

Твое письмо меня не убедило, -- и не могло убедить: ты пишешь с чужих слов, не проверив фактов, которые я приводил в моем письме к Эккерту от 18 апреля сего года. Вопрос не о "Майнунгсфершиденхайт" между мною и Шюддекопф (Schuddekopf). Этот господин превосходно знает, что Карл Моор (Moor) был тайным агентом немецкой военно-политической разведки, засланным в лагерь социалистов. На стр. 232 "Архива" он меня обвиняет в том, что я неправильно называю Моора "платным агентом немецкого шпионажа" (прим. 22), а на стр. 236, прим. 31, сам приводит документальные доказательства этой деятельности К. Моора. Шюддекопф напал на меня, заведомо зная, что я написал чистую правду, и притом не выступил против Моора в печати, а написал в частном письме к этому самому Г. Шюддекопф, в ответ на его повторную просьбу, причем Шюддекопф себя рекомендовал сотрудником социалистической печати. Проверь факты, и ты увидишь, что я говорю правду.

*) Ящик 482, папка 21. -- Прим. Ю. Ф.

Это поведение Шюддекопфа и как историка, и как политика явно нечестное. Тем важнее установить, какую цель он ставит? Его статья -- настоящее прославление Карла Моора, который, как устанавливает сам Г. Шюддекопф, был секретным агентом военно-политической разведки Вильгельма II. Зачем Г. Шюддекопф это делает? Он защищает ту политику, которую проводил К. Моор и начальство последнего по линии указанной разведки. Какой была эта политика? Политикой дружбы между Бендельштрассе и Кремлем, политикой союза ген. Шляйхера (Schleicher) со Сталиным. Он превосходно знает, что именно эта политика взорвала демократическую. германию, что именно она подготовила войну 1939--45 гг., и он все же проповедует возврат к этой политике. Именно таков смысл всего, что напечатал Шюддекопф. Проверь. И эта проповедь печатается в изданиях социалистов! Можно придумать более чудовищную комбинацию?

Ты пишешь, что проф. Г. Эккерт (G. Eckert) высоко меня ценит. Я не знаю его лично, но факты говорят, что эта "высокая оценка" находит весьма своеобразное выражение: он отказался печатать мой ответ большевистским историкам, хотя в письмах ко мне заявлял о согласии со мною по существу (письма эти у меня имеются). Свой отказ он мотивировал нежеланием раздражать большевиков, которые перестанут пропускать "Архив" в Восточную германию. На практике такая политика ведет к тому, что коммунистические историки получили свободу клеветать на социал-демократов в прошлом и в настоящем, а историки-социалисты не находят места для ответов в соцалистических исторических изданиях. Коммунисты обнаглели. Они утверждают, например, что старый Партай-Форштанд целых 90 лет скрывал рукопись Маркса и Энгельса о "Немецкой идеологии" в партархиве (буквально!), а историки, формально называющие себя социалистами, восхваляют людей типа Карла Моора, которые были двойными агентами-провокаторами, работавшими и на военную разведку, и на советскую чека.

Ты пишешь, что "моеглихервайзе" Шюддекопф "дох нихт зо гемайнт", как я его понял. Мне безразлично, что думал Шюддекопф. Мне важно, что он написал и что Эккерт напечатал. И я хорошо знаю, откуда этот ветер дует. У меня имеются точные сведения о выступлении Поспелова, директора московского Института марксизма-ленинизма, против меня на закрытом собрании советских историков в Академии Наук, где он объявил меня главным вдохновителем антибольшевистской кампании западных историков и требовал принятия соответствующих мер. К сожалению, Поспелов преувеличивает мое влияние, но я знаю, что означает такое выступление Поспелова: это -- директива об открытии клеветнического похода против меня. Выступление Шюддекопфа -- не одиночное явление. Я допускаю, что Эккерт в эту историю попал по неведению, но Шюддекопф, в недавнем прошлом работник риббентроповского министерства иностранных дел (это я узнал только теперь), превосходно знает, где и какие раки зимуют.

Должен добавить, что я получил ряд предложений о сотрудничестве от немецких исторических изданий, несоциалистических. Я ничего им не дал, так как хочу писать только в органах социалистических.

23. Б. И. Николаевский -- Heine Fritz'у

7 марта 1965 г.

Дорогой Фриц, [...]

Все, что я тебе писал, ты можешь показывать, кому считаешь нужным. Не все в них (моих письмах) предназначается для печати, но в партийных кругах я, конечно, отвечаю за каждую написанную мною строку. Мне самому неприятно, что вышла эта история, но поведение Шюддекопфа (Schuddekopf) имеет вполне определенный смысл. Карл Моор (Moor) был вообще отвратительной личностью. Тот факт, что Моор был политическим агентом немецкого военного атташе в Берне, документально установлен самим Шюддекопфом. Это подтверждает все те данные, которые имел старик Либкнехт, рассказывавший о них своим сыновьям Карлу и Теодору (я слышал рассказы последнего). Старик считал Моора агентом еще с 1870--80-х гг., -- именно поэтому Моора на пушечный выстрел не подпускали к цюрихскому "СД", и именно это было причиной всех интриг Моора против грейлиха и др. Я теперь уже не помню всех деталей, но и того, что запомнилось, достаточно. Все остальное становится понятным только в свете этих данных старика Либкнехта, подтвержденных теперь документами. Моор несомненный и скверный военно-полицейский агент. И Шюддекопф его поднимает на щит, -- прославляя в социал-демократических исторических сборниках и политически защищая сношения этого агента с Бендельштрассе с Лениным. От человека, который в годы войны работал в министерстве Риббентропа, конечно, нельзя многого требовать. Но Эккерт (Eckert), зная все эти факты (а он знал), не должен был печатать выпады Шюддекопфа. А он даже и теперь ни словом не признал своей ошибки, не восстановил правды.

В теперешней сложнейшей обстановке этот исторический вопрос имеет совсем не только историческое значение. Ты это сам понимаешь. Охотников играть роль К. Моора теперь должно быть много, и прославление старого Моора не может не оказывать скверного влияния на молодых потенциальных Мооров. [...]

Георгий Катков

ДОКУМЕНТЫ ГЕРМАНСКОГО МИНИСТЕРСТВА ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ О ФИНАНСОВОЙ ПОДДЕРЖКЕ БОЛЬШЕВИКОВ В 1917 ГОДУ*

Документ No 1, воспроизведенный на странице 189 в английском переводе**, внесет вклад в освещение одного из самых противоречивых вопросов недавней истории, а именно отношений имперского германского правительства с русской большевистской партией в период между падением русской монархии и захватом власти большевиками в 1917 году. Документ был обнаружен в одной из папок германского министерства иностранных дел и в настоящее время находится в распоряжении британских властей. Он представляет собой машинописный текст на пяти страницах и датирован 3 декабря 1917 года, имеет ряд исправлений и заметок на полях. гриф -- "Тел. Хьюза" предполагает передачу сообщений посредством прямой линии телеграфной связи системы Хьюза.

*) Опубл. в журнале "International Affairs", vol. 32, No 2, April 1956, p. 181-188. Пер. с англ. -- Прим. Ю. Ф.

**) Не публикуется. Опубл. в кн. Б. И. Николаевский. Тайные страницы истории. Изд. гуманитарной литературы, М., 1995, с. 353-354. -- Прим. Ю. Ф.

Послание направлено министром иностранных дел бароном Р. фон Кюльманом чиновнику, который должен был устно передать его содержание Кайзеру. Документ No 2 свидетельствует, что послание было должным образом отправлено и получено, и Кайзер выразил согласие с его содержанием.

Документ No 2 -- это расшифрованный текст ответа на документ No 1, датирован 4 декабря 1917 года*. Он направлен из германского генерального штаба и подписан "грюнау", чиновником германского министерства иностранных дел, прикомандированным к персоне императора.

Срочность и откровенность послания вызваны обстоятельствами, в которых они написаны. В то время германское правительство собиралось отправить специальную миссию в Петроград для начала переговоров о возвращении германских военнопленных и возобновлении торговых отношений с недавно сформированным большевистским правительством. Миссию должны были возглавить представитель министерства иностранных дел граф Мирбах и представитель генерального штаба адмирал граф Кейзерлинг. Кроме того, вскоре в Брест-Литовске открывались переговоры о перемирии. Исход войны вполне мог зависеть в значительной мере от успеха этих переговоров.

Общие контуры германской политики в отношении России довольно подробно обсуждались между кайзером и его министром иностранных дел на состоявшейся ранее встрече. Теперь министру предстояло подготовить необходимые инструкции для этих различных действий. Он хотел, чтобы кайзер одобрил их общее направление, а поскольку кайзер тогда находился в генеральном штабе, министру иностранных дел пришлось прибегнуть к телеграфной связи. Текст был затем подшит к другим совершенно секретным документам, которые касались главным образом дел, относившихся к компетенции лично кайзера. Министр считал необходимым напомнить монарху о некоторых недавних политических акциях. Это изложено в четырех или пяти начальных

*) Не публикуется. Опубл. в кн. Николаевский, указ. соч., с. 354. --Прим. Ю. Ф.

предложениях документа No 1, в которых заявлялось, как о свершившемся факте, об оказанной немцами финансовой поддержке большевикам весной и летом 1917 года. Эти заявления важны, поскольку трудно предположить, что Кюльман лгал своему суверену. Они ясно свидетельствуют о том, что германское правительство оказывало в значительных масштабах финансовую поддержку большевикам, что эта поддержка поступала непрерывным потоком "по разным каналам и под разными предлогами" и, наконец, что она предоставлялась с целью ослабить Россию, как партнера Антанты и оторвать ее от союзников.

Эти заявления о реально существующем факте значительно отличаются от двух основных противоположных точек зрения, касающихся отношений немцев с большевиками.* По одной точке зрения, все обвинения в отношении контактов с немцами являтся контрреволюционными измышлениями, изобретенными для того, чтобы ввести в заблуждение и дискредитировать руководителей революции. Это, конечно, до сих пор является тезисом официальной советской историографии. Однако влияние этой идеи распространилось далеко за пределами коммунистического ортодоксального учения.

С самого начала Февральской революции существовали подозрения относительно того, что германские агенты, подстрекая солдат нападать на офицеров, стремились подорвать дисциплину в армии. Когда на одном из первых митингов Временного правительства в марте лидер кадетов П. Н. Милюков вскользь упомянул о вмешательстве германских агентов, тогдашний министр юстиции и "заложник революционной демократии" Керенский завопил в ответ в истеричном тоне, что не может находиться там, где славную русскую революцию могут лживо приписывать махинациям немцев. Он покинул митинг, объявив о своей отставке, которую, что и говорить, почти сразу же взял

*) Лучший анализ вопроса дан в книге С. Мельгунова "Золотой немецкий ключ большевиков" (Париж, 1940). Мельгунов использует главным образом русские источники. -- Прим. Г. М. Каткова.

обратно.*

В 1917 году наблюдалось такое отрицательное отношение к любому намеку на разлагающее германское влияние, что даже прибытие через германию запломбированного вагона с большевистскими руководителями не вызвало ничего подобно "злобному лаю оборонцев и буржуазии", чего ожидал Ленин. Произошло лишь то, что Ленин не сумел получить от Исполнительного комитета совета официального одобрения своего решения воспользоваться германскими услугами. Только после того, как большевики развернули свою пропаганду в армии, подстрекая солдат к неповиновению и братанию с германскими войсками, Временное правительство начало осторожное расследование возможных контактов с немцами. Крушение царской полицейской машины и развал контрразведывательной службы (которая работала с Охранным отделением) крайне затрудняли расследование. Однако с помощью контрразведки союзников, а также признанию агента, который был завербован врагом, когда тот в качестве военнопленного находился в германии, была собрана определенная информация, на основе которой можно было начать судебный процесс против большевистских руководителей.**

К концу июня 1917 года в условиях провала наступления Керенского и неуклонного падения дисциплины и морального духа в армии серьезно рассматривался вопрос об аресте руководителей большевиков по обвинению в государственной измене. Даже предполагалось, что неудавшийся большевистский переворот в начале июля был связан с надеждой не допустить эти аресты. Политическая эффективность обвинений относительно контактов с немцами наглядно проявилась в ходе июльских беспорядков. Когда войска петроградского гарнизона стали проявлять колебание в деле оказания поддержки правительству и Петроградскому совету, выступавших против мятежных

*) См. Архив русской революции, ред. Т. В. Гессена, 2-е изд., т. I. Берлин, 1922, с. 23. -- Прим. Г. М. Каткова.

**) B. V. Nikitine. The Fatal Years. Fresh Revelations on a Chapter of Underground History. London, Hodge, 1938. Никитин служил в контрразведке, спешно организованной в Петрограде Временным правительством. -- Прим. Г. М. Каткова. Русское издание: "Роковые годы" -- Прим. Ю. Ф.

большевиков, министр юстиции Переверзев организовал с помощью двух журналистов публикацию ряда материалов, порочивших большевистское руководство; эти разоблачения изменили настроение войск и во многом способствовали провалу восстания. Хотя доказательства не были достаточно убедительными, многие им поверили, так как они дали рядовому русскому патриоту более правдоподобное объяснение пораженческой политике большевиков и ее проявлениям, чем сами большевики могли сделать это с помощью своей циммервальдской идеологии. Керенский уехал из Петрограда в первый же день восстания. По возвращении, облеченный к тому моменту почти диктаторскими полномочиями, он приказал арестовать Ленина, Зиновьева и других большевистских руководителей вместе с рядом посредников, подозренных в связях с немцами. В числе последних, например, фигурировала женщина по фамилии Суменсон и адвокат Козловский, арестованные 7 июля в Петрограде. Двое других замешанных в этом деле -- пресловутый А. Гельфанд (известный под именем д-ра Парвуса) и его близкий сообщник Фюрстенберг-ганецкий --находились за границей. В то время, однако, Керенский вынудил министра юстиции Переверзева уйти в отставку. В качестве официальной причины в то время (затем повторенной в многочисленных личных мемуарах Керенского) приводился предлог, что, преждевременно разгласив обвинения против большевиков, Переверзев сорвал глубоко законспирированный план Временного правительства, а именно -- арест Фюрстенберга-ганецкого на шведско-финской границе. Считалось, что он собирался тогда прибыть в Россию, имея при себе крупную сумму германских денег и документы, компрометирующие большевиков.*

Отставка Переверзева дискредитировала опубликованные по его указке обвинения. Подобранные им журналисты -- Алексинский (бывший член Второй Думы) и Панкратов (бывший политический заключенный) -- не имели полномочий подтвердить обвинения. И

*) См. А. Kerensky. The Katastrophe. New York, Appleton, 1927, p. 239 ff. С точкой зрения Керенского не согласны Никитин (указ. соч., с. 169) и Мельгунов (указ. соч., с. 116). -- Прим. Г. М. Каткова.

действительно, вскоре после произведенного этими разоблачениями эффекта произошли существенные изменения в настроениях так называемой "революционной демократии". Вначале имели место протесты против огульных обвинений, направленных против большевиков, как партии; если некоторые большевики и были германскими агентами или имели отношение к германским деньгам, то их следует привлечь к суду, но в новой революционной России не должно быть места преследованию политической партии, как таковой, независимо от того, какой ложной позиции она может придерживаться. По просьбе большевиков Исполнительный комитет Совета создал свою собственную комиссию для расследования дела Ленина и других, а также обратился ко всем товарищам прекратить, до проведения следствия, распространять клеветнические обвинения. Эта комиссия затем объединилась с правительственной следственной комиссией. Пока эти комиссии, не спеша, вели расследование, среди населения все больше росло подозрение в том, что все это дело сфабриковано офицерами и "контрреволюционерами" с целью дискредитировать лидеров революционной демократии. То обстоятельство, что подобные обвинения могли бы склонить колеблющиеся войска петроградского гарнизона встать в вооруженном конфликте на сторону Временного правительства, убедило левых в том, что это является опасным орудием в руках партии кадетов и оборонцев. И все же бегство Ленина (он исчез к 7 июля, когда была предпринята попытка арестовать его), по-видимому, сильно обеспокоило многих его сторонников и соратников. Крайне важна реакция такого человека, как Суханов. Упомянув в своих мемуарах о чудовищной клевете против Ленина (о причастности к немецким деньгам), Суханов далее выражает свое удивление тем образом действий, который избрал Ленин. Суханов считал, что любой другой смертный потребовал бы расследования и суда даже при самых неблагоприятных условиях; любой другой смертный лично и публично сделал бы все возможное, чтобы оправдаться; однако Ленин предложил, чтобы так поступили другие, его противники, а сам предпочел спасаться бегством. Во всем мире только он мог поступить таким образом, --заключает Суханов*.

*) См. N. N. Sukhanov. The Russian Revolution 1917. Перевод Джоэла Кармайкла. London, Oxford University Press, 1955, p. 472. -- Прим. Г. М. Каткова.

Суханов не разделяет профессиональное мнение Ленина о том, что нельзя верить в

беспристрастность судов при Временном правительстве. Более того, Ленину, по свидетельству Суханова, не составило бы труда опровергнуть "абсурдные" обвинения, которые быстро рассеются "как дым". Единственное объяснение поведению Ленина, которое пришло на ум Суханову, было то, что Ленин обладал неприсущей обычному человеку психологией. Откровения Кюльмана приводят к куда менее метафизическому выводу: Ленин, может быть, знал или по крайней мере подозревал, что деньги, которыми он пользовался, -- германские деньги и что обвинения по существу справедливы. Тогда его действия кажутся естественными и абсолютно человеческими.

Однако в тот момент Временное правительство имело против Ленина только косвенные доказательства и недостаточно надежных свидетелей. Лица, которых государственный обвинитель привлек к ответственности 22 июля 1917 года за организацию восстания и измену, никогда не предстали перед судом, а те, кто были арестованы, освобождены под залог в сентябре, хотя, по свидетельству офицера психологией. Откровения Кюльмана приводят к куда менее метафизическому выводу: Ленин, может быть, знал или по крайней мере подозревал, что деньги, которыми он пользовался, -- германские деньги и что обвинения по существу справедливы. Тогда его действия кажутся естественными и абсолютно человеческими.

Однако в тот момент Временное правительство имело против Ленина только косвенные доказательства и недостаточно надежных свидетелей. Лица, которых государственный обвинитель привлек к ответственности 22 июля 1917 года за организацию восстания и измену, никогда не предстали перед судом, а те, кто были арестованы, освобождены под залог в сентябре, хотя, по свидетельству офицера

контрразведки Никитина, некоторые из них полностью признали свою вину*.

Следует подчеркнуть, что если обвинения рассеялись "как дым" в бурной обстановке последних месяцев существования Временного правительства, то их лживость никогда не была доказана перед лицом беспристрастного трибунала. Их также не предали

*) Никитин, указ. соч., с. 124; Керенский, указ. соч, с. 232. -- Прим. Г. М. Каткова.

забвению, по крайней мере не все большевики. Они стали оружием в арсенале коммунистической пропаганды. Ленин называл их "русской дрейфусиадой"; Троцкий с присущим себе презрением говорил о "великой клевете"; сотрудники Института красной профессуры, возглавлявшегося М. Н. Покровским, над обвинениюми надсмехались.

Более удивительно то, что беспристрастные историки на Западе, кажется, с течением времени придают все меньше и меньше значения обвинениям, которые в тот момент угрожали большевикам потерей народной поддержки в России и, возможно, самому их существованию, как партии. В своей фундаментальной истории большевистской революции Е. Х. Карр не ссылается как-либо ни на "великую клевету", ни на предполагаемые связи между большевиками и немцами, ни на вопрос о германских деньгах. говоря о шагах, предпринятых для ареста руководителей большевиков, он не упоминает вопроса о государственной измене;* читатель должен домысливать, что предполагавшиеся аресты были просто частью мер по подавлению июльского восстания. Конечно, даже попытка объективно рассмотреть утверждения, заклеймленые контрреволюционными, могла бы нанести ущерб репутации тех, кто разделяет взгляды философской школы "великой клеветы". С другой стороны, только изучив все возможные причины успеха большевиков в 1917 году, можно получить объяснение неизбежному ходу исторических событий, и германские деньги могли быть одной из этих причин, хотя указаниям Кюльмана на их сверхважность, вероятно, присущи самовосхваление и преувеличение.

Тщательное изучение германских архивов, по-видимому, вызовет определенный пересмотр и переработку истории русской революции. Это может коснуться отчасти и вопроса о преклонении перед Лениным как героем. Не только для своей партии, но и для левого крыла русского революционного правительства личные качества Ленина служили лучшей гарантией того, что он никогда не имел дела с германскими деньгами. Сам он

*) E. H. Carr. The Bolshevik Revolution 1917--23, v. I. London, Macmillan, 1950, p. 91. -- Прим. Г. М. Каткова.

никогда не утверждал, хотя и был бы вправе так поступить после крушения Германии, что успешно осуществил макиавеллиевский план и нанес поражение германскому

империализму деньгами, которые предоставили сами немцы. Напротив, он всегда уверял, что обвинения являлись чудовищными и злобными нападками на его революционную честь. В результате, те, кто подобно Бернштейну, искренне и, как мы видим, справедливо верили в то, что он пользовался германскими деньгами, подверглись остракизму как контрреволюционеры или ренегаты.

Воспроизведенные здесь документы должны раз и навсегда положить конец той легенде, что большевистская партия строго придерживалась принципов революционной этики, которые они проповедовали наряду с другими русскими революционерами. Подозрения в том, что большевики получали финансовую помощь от германского правительства -- не клевета, а логичное предположение.

И все же не могут получить утешения от знакомства с этими документами те, кто верил в то, что Ленин и его соратники были агентами германского правительства и германского генерального штаба. Эта точка зрения, распространенная среди русских антикоммунистов всех оттенков, которую разделяет и Керенский, нашла сторонника в лице бывшего лидера кадетов и историка русской революции П. Н. Милюкова. По его мнению, Ленин договорился с немцами о том, что последние должны были помочь ему захватить власть в обмен на деморализацию русской армии и заключение унизительного сепаратного мира.

Отсутствие каких-либо документальных свидетельств о существовании подобной договоренности между немцами и Лениным в значительной степени восполнялось догадками относительно возможных мотивов обеих сторон в деле помощи друг другу; разве немцы не проявили исключительную заботу, позволив большевикам возвратиться на родину и разве Ленин не расплатился с ними, трудясь над разрушением русской армии? Люди, склонные к подобным выводам, нашли подтверждение этому в факте получения германских денег большевиками. Свидетельства тому не были неопровежимыми, но все эти предположения и догадки образовывали одну совместимую, хотя и сенсационную, картину, которая во время острой политической борьбы оказывает огромное воздействие на воображение тех людей, кто не подвержен чарам революционного энтузиазма или мистической силе сверхчеловеческой личности Ленина. В ходе гражданской войны антикоммунистическое движение сочло политически выгодным изображать Ленина платным агентом немцев. "Белые" надеялись на поддержку союзников, которая, верили они, будет оказана с большей готовностью, если интервенцию в Россию представлять как часть общей борьбы против Центральных держав и их союзников. Зимой 1917--1918 годов в поддержку этой концепции был обнародован ряд документов, которые были якобы тайно вывезены из Петрограда на Юг России. Они выдавались за подлинники, фотокопии и копии государственных документов, изъятых из папок большевистского правительства, и имели целью доказать наличие близких и налаженных контактов между германскими властями и большевистской партией как в 1918 году, так и раньше.* Однако для тех, кто уже верил, что Ленин получал германские деньги, документы Сиссона -- так эти документы стали именоваться после их публикации в Соединенных Штатах --явились лишь запоздалым дополнительным доказательством того, что Ленин был германским агентом.

По иронии судьбы в настоящее время, когда установлена правда о германской финансовой помощи, есть еще меньше оснований верить в то, что Ленин был немецким агентом (если не употреблять слово "агент" в ленинско-сталинском смысле, по которому даже ученый, проводящий независимое исследование с помощью созданного промышленником фонда, достоин именоваться "агентом буржуазного империализма"). Из доклада Кюльмана кайзеру явствует, что, оказывая поддержку коммунистам, немцы предоставляли "безвозмездную помощь" независимому подрывному движению, а не финансировали политических агентов и шпионов, действовавших по их указаниям. В первые годы войны немцы поддерживали различные сепаратистские движения представителей национальных меньшинств; после падения монархии наступил черед большевиков.

*) Подлинность сиссоновских документов часто подвергалась сомнению (см. Мельгунов, указ. соч., с. 131 и последующие). -- Прим. Г. М. Каткова.

Не легко определить, что подразумевалось под указанием о том, что германская помощь большевикам поступала "по разным каналам и под разными предлогами". В телеграмме, посланной в ставку 29 сентября 1917 года, Кюльман упоминает о том, что предпринимаемые министерством иностранных дел в этом отношении действия осуществляются в тесном сотрудничестве с политическим отделом генерального штаба действующей армии (капитан фон Хюльзен)*, и, возможно, подробности будут обнаружены в германских военных архивах.**

Что касается германского министерства иностранных дел, то не может быть сомнений в том, что официальное опровержение германским правительством в 1921 году факта существования в архивах министерства иностранных дел каких-либо документов, касающихся финансовой помощи русским большевикам, выглядит по крайней мере неискренним. В архивах дипломатической миссии в Берне, например, находится "абсолютно секретное" донесение от 30 апреля 1917 года, в котором германский посланник в Берне барон Ромберг приводит свой разговор со швейцарским социал-демократом Фрицем Платтеном (он делал последние приготовления к отправке первого запломбированного вагона и сопровождал Ленина и его попутчиков из Швейцарии до финской границы). Платтен передал от имени русских благодарность за принятые эффективные меры, выразил сожаление по поводу того, что его не пустили в Россию и описал с чужих слов, какой восторженный прием был оказан Ленину по приезде в

*) См. Николаевский, указ. соч., с. 335-336. -- Прим. Ю. Ф.

**) В ответе на эту телеграмму Людендорф 2 октября 1917 года послал телеграмму, в которой выразил благодарность за выделенные министерством иностранных дел крупные суммы денег для поддержки подрывных движений в России. -- Прим. Г. М. Каткова.

Петроград, где, по словам Платтена, три четверти рабочих поддерживали Ленина. "Из того, что сказал мне Платтен, -- говорится далее в послании Ромберга, -- мне стало ясно, что эмигранты нуждаются в деньгах для ведения своей пропаганды, в то время как их противники располагают неограниченными средствами. Деньги, собранные для эмигрантов, попадают, главным образом, в руки социал-патриотов. Я принимаю меры к тому, чтобы поручить тайному агенту изучить крайне деликатный вопрос, есть ли возможность передавать им деньги таким образом, чтобы они не считали это предосудительным. Тем временем я бы был благодарен, если бы меня могли информировать телеграммой о том, получают ли уже революционеры финансовую помощь по другому каналу".

Никакого ответа -- ни телеграфного, ни иного в этой особой папке* не найдено, и след, как это часто происходит, когда дело касается совершенно секретных материалов, исчезает.

Ссылки на усилия тайного агента Ромберга имеются, однако, в папке, относящейся к деятельности другого германского агента, некоего Александра Кескула. В этой папке содержится датированное 9 мая 1917 года донесение германского военного атташе в Берне своему министру. Агент Ромберга, именуемый господином Байером**, писал 4 мая военному атташе, что вслед за предварительным зондажем большевика доктора Шкловского и меньшевика П. Аксельрода он имел еще беседу с представителями "различных оттенков предрасположенной к миру социалистической партии в Цюрихе" (Байер не называет их), которые проявили заинтересованность в содействии в деле немедленного заключения сепаратного мира любой ценой между Россией и германией. Обсуждался вопрос о финансовой поддержке. господин Байер предложил предоставить значительную сумму денег и намекнул, что другие его богатые друзья могут поступить таким же образом. Он резюмировал результаты этих переговоров так:

*) В приписке на тексте послания Ромберга в германский МИД упоминается, что ответ на этот запрос был передан в устной форме, но не говорится о его содержании. -- Прим. Г. М. Каткова.

**) Он же Карл Моор. -- Прим. Ю. Ф.

"1. Личность жертвователя гарантирует, что деньги идут из источника, не вызывающего подозрений; 2. Жертвователю или лицу, передающему деньги, по официальным или полуофициальным рекомендациям должен быть разрешен въезд в Россию с этими деньгами; 3. Так как деньги надо будет употребить немедленно, необходимо иметь их наличными, а не в виде аккредитивов, которые трудно будет реализовать, не привлекая внимания. Швейцарскую валюту было бы легче всего, наиболее эффективно и наименее заметно преобразовать в какую-либо ликвидную и полезную форму".

Нет смысла говорить, что господин Байер считал себя надежным посредником для такой операции.

Эти донесения бросают некоторый свет на природу "каналов" и "предлогов". Настроенных в пользу заключения мира русских социалистов, к которым обращались, устраивала мысль о том, что богатые товарищи и друзья окажут финансовую помощь их пропаганде. Настроенными в пользу заключения мира, очевидно, были циммервальдские левые, среди которых Ленин был самым ярым пораженцем. В цитированной выше книге Мельгунова сообщается о разговоре, который у него состоялся в 1917 году в Москве с историком Покровским, заявившим, что большевики получали деньги от германских социал-демократов. Этот источник мог бы быть приемлемым для большевиков, хотя социалисты разных оттенков, вероятно, посчитали бы это неубедительным. Опубликованный Никитиным материал указывает, что переведенные с помощью госпожи Суменсон средства поступили от Фюрстенберга-ганецкого, члена польской социал-демократической партии. Деньги, пересланные по этому каналу, можно считать полученными от "друзей и товарищей". "Доктор Парвус" в то время был широко известен как агент германского правительства. Он вел себя настолько неосмотрительно, что Ленин отказался встретиться с ним по пути в Россию, избегая прямых контактов. Однако Ленин постоянно поддерживал связь с Фюрстенбергом-ганецким, который был служащим Парвуса в бизнесе, его партнером в политике и сообщником по германским интригам (в июле 1917 года "Правда" из кожи лезла вон, защищая революционную неподкупность и честность Фюрстенберга-Ганецкого).

В любом случае сейчас ясно, что пусть и под разными предлогами, деньги поступали от германского правительства. Дадут ли германские архивы ответ на вопрос о том, было ли известно об этом Ленину и в какой степени? Содержание относящихся к высоким сферам документов, которые воспроизведены здесь, очевидно, указывает, на то, что тщательное исследование контактов между немцами и большевиками на низшем уровне окажется плодотворным.

ОТТО-ЭРНСТ ШЮДДЕКОПФ

Германия между востоком и западом

Карл Моор и немецко-русские отношения в первой половине 1919 г.

В первые три месяца 1919 г., когда в тяжелых боях гражданской войны еще решался вопрос о существовании молодой республики, немецкий народ, полный забот и иллюзий, ожидал объявления условий заключения мира. Экономике не удалось перестроиться на мирные рельсы. Миллионы демобилизованных солдат и рабочих оборонной промышленности остались без гарантированного дохода и были готовы (даже слишком готовы) завербоваться в одну из участвующих в гражданской войне армий: в армию правых или левых. Казалось, в подобной безнадежной ситуации должна была бы заглохнуть любая дискуссия о создании активной внешней политики немецкой республики. Но это было совсем не так. Речь шла не только о том, что многие считали, будто, присоединившись к одному из предполагаемых победителей, Германия сможет избежать утраты своего значения великой державы. Огромное число опубликованных в то время проектов доказывает распространенность этой нереалистической оценки положения рейха.

Но намного важнее было то обстоятельство, что Первая мировая война велась и заканчивалась не как кабинетная война прежних времен, в ней противостояли друг другу два политических мировоззрения, которые вынуждали народы Европы сделать свой выбор. Соединенные Штаты Америки стремились к тому, чтобы повсюду в Европе распространился их "way of life", парламентская демократия в условиях капиталистической системы хозяйствования. А руководители большевистской России надеялись, что в ходе мировой революции везде победит демократическая советская республика при социалистической системе хозяйствования. В своем стремлении избежать хаоса послевоенных лет все народы чувствовали, что они должны сделать выбор. В этом стремлении их поддерживали обе державы, искавшие союзников и последователей своих политических теорий. Так, уже на рубеже 18-го и 19-го годов появились первые оживленные попытки запада и востока привлечь Германию на свою сторону, а внутри страны в то же время начались острые дискуссии о будущей внешнеполитической ориентации. Это касалось не только лиц, формирующих общественное мнение. Среди ответственных политиков республики также возник оживленный спор о том, будет ли Германия вообще когда-либо проводить независимую внешнюю политику, и в каком направлении она (внешняя политика) будет развиваться. Об этих спорах и о первых шагах немецкой внешней политики до сих пор были известны, за исключением концепции министра иностранных дел графа Брокдорф-Рантцау, прежде всего усилия Америки и реакция на эти усилия в Германии. Соответствующие попытки социалистического лагеря рассматривались до сих пор в меньшей степени, тем более, что внимание было приковано к усилиям, направленным на политический переворот в Германии. Только результаты исследований, опубликованных в последние годы, внесли изменения в эту картину. Однако еще многое предстоит выяснить, прежде чем будет воссоздана картина немецкой внешней политики в первой половине 1919 г. вплоть до момента подписания мирного договора.

В данной статье делается попытка внести скромный вклад в воссоздание этой картины на основании материалов из Политического архива министерства иностранных дел, в особенности из архива графа Брокдорф-Рантцау и из документов немецкой мирной делегации в Версале. Конечно, учитывая положение немецкого рейха, речь могла идти в первую очередь только о теоретических рассуждениях. Но они в большой степени способствовали прояснению точек зрения и готовили тем самым грядущие решения. Географическое положение Германии и вытекающий из него страх политиков перед установлением односторонних связей, а еще больше проявившееся уже в "Finassieren" Штреземанна желание удержать Германию в неустойчивом равновесии между двумя определяющими время тенденциями для достижения наибольшей выгоды повлияли и на эпизод, который будет рассмотрен ниже.

Граф Брокдорф-Рантцау, с 13 февраля 1919 г. министр иностранных дел, находился с 29 апреля в Версале в качестве председателя немецкой делегации на мирной конференции. Его тщательно взвешенная внешнеполитическая концепция не выдержала противостояния с непреклонной позицией союзников, и ее пришлось приспосабливать к изменившимся обстоятельствам. Очевидно, поэтому он был готов по меньшей мере непредвзято рассмотреть новые предложения. В этот момент он получает от посланника Виктора Науманна, руководителя службы новостей министерства иностранных дел в Берлине, письмо (от 3 июня) с сообщением, что Науманн в ближайшие дни собирается беседовать с вернувшимся из Москвы влиятельным швейцарским социалистом Карлом Моором и пришлет отчет об этой встрече. Эти подробные переговоры состоялись в тот же день, так как уже 4 июня Науманн написал о них Брокдорф-Рантцау в Париж.

Кем же был этот Карл Моор? Почему люди, отвечавшие за внутреннюю политику Германии, придавали такой вес его сообщениям и так считались с его мнением? Насколько романтическим кажется (ошибочно) его имя, настолько же многочисленны легенды, рассказываемые о его жизни. Скудный, часто ненадежный и противоречивый материал дает мало возможностей реконструировать его жизнь. И однако мы попытаемся это сделать, не претендуя на окончательную полноту и достоверность.

Карл Моор, внебрачный сын австрийского офицера Frhr. Buirette (фон Ёльфельд), родился 11 декабря 1852 г. Его отец принадлежал к франкскому дворянскому роду, ведущему свое начало из Франции и относящемуся к реформаторской церкви. Семья жила в Нюрнберге. Вероятно, Карл Моор родился во Фрайбурге в Брайсгау. Его мать - швейцарка по фамилии Моор, родом из Фордемвальда в кантоне Аргау. По месту рождения матери его назвали Карл фон Фордемвальд. Позднее его рождение было узаконено браком его отца и матери, но он, очевидно, не захотел взять фамилию своего отца и называл себя по имени матери Карл Моор, причем совпадение с именем героя драмы Шиллера "Разбойники" ему, кажется, даже нравилось, хотя оно и возникло случайно. Вероятно, Карл Моор учился в школе в Нюрнберге. Кажется, там же, будучи совсем еще молодым человеком, может быть, из-за внутреннего неприятия родительского дома, а также под влиянием Парижской Коммуны, он приобрел связи с социалистическими кругами. Рассказывают, что он был дружен с одним из основателей Айзенахской партии, оружейником из Нюрнберга Карлом Грилленбергером, а в 1873 г. познакомился с Вильгельмом Либкнехтом и Августом Бебелем. В это время он уже был членом международной рабочей ассоциации - основанного Карлом Марксом I Интернационала.

Очевидно, примерно в 1874 г. он под именем Карл Моор переезжает в Швейцарию, гражданином которой является по матери. Произошло ли это с согласия семьи или он порвал с нею, установить не удалось. Как бы то ни было, нельзя забывать, что по отцу он состоял в родстве с людьми, которые заняли влиятельные положения в Германии и Австро-Венгрии, что он и в дальнейшем поддерживал с ними отношения и что они в качестве посредников имели большое значение для его дальнейшей деятельности. Его отец был австро-венгерским офицером и при Радецком служил в Италии. Позднее он, вероятно, жил в Граце. Временный министр обороны Баварии генерал Крес был его кузеном. С баварским посланником в Вене бароном Тухером он переписывался и был с ним на "ты". Он сам сообщает, что с 1875 по 1876 г. работал над основанием "независимой, обладающей классовым сознанием социал-демократической партии" в Швейцарии. Кажется, вначале он учился, но оставил учебу и экзамен не сдавал. Потом некоторое время он служил на железной дороге в Базеле: следовательно, Карл Моор никоим образом не был жертвой исключительного закона против социалистов, как это иногда утверждают. Также Моор не был в полном смысле слова основателем швейцарской социал-демократии, но, вероятно, в значительной степени участвовал в создании Бернского "Рабочего Союза", который корпоративно принадлежал к социал-демократической партии Швейцарии, но стоял на левых позициях классовой борьбы. Это без сомнения можно полностью приписать деятельности Карла Моора и его друга д-ра Н.Васильева (Wassilief и Wassiliev), русского эмигранта и руководителя Рабочего союза. Моор принимал участие в организованном Федерацией кантона Юра празднования в память парижской Коммуны и в последовавших за ним беспорядках в Берне 18 марта 1876 г. и 18 марта 1877 г. В 1877 г. он был делегатом Немецкого рабочего просветительного общества на 5 Конгрессе швейцарских рабочих союзов в Нойенбурге (Neuchatel). В промежутках он писал статьи для издаваемой д-ром Альфредом Брюстляйном буржуазной газеты "Grenzpost".

Но его значительное влияние на швейцарское рабочее движение началось только с 90-х годов, когда Моор стал редактором "Berner Tagwacht", органа бернского Рабочего союза. Этот пост он занимал до 1907 г.. Газета была вначале очень бедна, и Моор руководил ею вместе с недавно умершим писателем C.A.Loosli в достаточно богемной манере. Своими чрезвычайно остро написанными статьями Моор завоевал любовь и доверие бернских рабочих, членов Рабочего союза, но одновременно приобрел много врагов среди швейцарских политиков, а также в кругах умеренной социал-демократии. Самым решительным его противником внутри партии был прежде всего Альберт Штек, избранный на съезде партии в 1893 г. вице-президентом. Моор же руководил левым крылом бернского рабочего движения, а когда в связи с беспорядками ("Kafigturmkrawall") 19 июня 1893 г. Штек отказался от руководства Рабочим союзом, Моор стал президентом Союза. С этого момента можно в определенном смысле говорить об "эре Моора" в Берне, причем Моор вел постоянную полемику против Штека и издаваемого им "Швейцарского социал-демократа". Только смерть Штека в 1899 г. положила конец этому яростному спору внутри партии. В 1907 г. якобы из-за болезни глаз Моор вышел из редакции "Berner Tagwacht" и стал рабочим секретарем в Берне; этот пост, вероятно, был создан только 1 января 1907 г. К этому времени он уже был членом городского совета Берна и Кантонального совета кантона Берн.

Наследство, которое он, кажется, получил после смерти отца, дало Моору возможность поддерживать социалистов-эмигрантов в Швейцарии. Это упоминается как итальянскими, так и русскими политическими эмигрантами. И в международном социалистическом движении он рано стал известным и пользующимся уважением лицом. Так, говорят, на конгрессе II Интернационала, который состоялся в августе 1904 г. в Амстердаме, он познакомился с Лениным. Есть сведения и о том, что в 1914 г., когда Ленин и его сотрудники захотели переехать из Австро-Венгрии в Швейцарию, Карл Моор поручился за них перед швейцарскими властями. И наконец 29 июля 1914 г. на знаменитом заседании Международного Социалистического Бюро в Брюсселе Карл Моор был представителем швейцарской социал-демократии.

Мнения друзей и врагов о Карле Мооре, чью жизнь мы здесь проследили вплоть до начала I мировой войны, когда ему уже был 61 год, по существу совпадают: он был высокоинтеллигентным человеком, имевшим заслуги перед рабочим движением, его резкие, ироничные оценки и статьи создали ему много личных врагов. К этому следует добавить сильное существенное противоречие, разделявшее его и многих ведущих швейцарских социал-демократов. Речь идет об однозначно марксистской позиции Карла Моора, признававшего классовую борьбу решающим мотивом социального и политического развития. Другие ведущие деятели швейцарской социал-демократии (такие, как Герман Грейлих и Альберт Штек) занимали скорее реформистскую позицию немецкой социал-демократии. Этим объясняются хорошие отношения Моора с русскими левыми социалистами в Швейцарии. К тому же большинству швейцарских руководителей рабочего движения с их буржуазным отношением к жизни был подозрителен богемный, даже "цыганский" образ жизни Моора и его многочисленные любовные связи. В солидном уже возрасте, когда Моор после 1927 г. из-за болезни глаз покинул дом ветеранов международного рабочего движения в Москве и переехал в санаторий в Берлин, он женился на своей медсестре, молодой женщине Вере Еремеевой, которая принимала участие в траурных торжествах в Берне, состоявшихся 16 июля (так в тексте) 1932 г..

Во время I мировой войны (мы наконец приближаемся к нашей теме) Моор снова появляется только в начале 1917 г., в период подготовки созванного Международным Социалистическим Бюро II Интернационала, но не состоявшегося конгресса в Стокгольме. Еще в 1914 г. Моор был представителем Швейцарии в этом Бюро, которое вскоре переехало из Брюсселя в Амстердам, но в неразберихе войны не смогло восстановить разорванные связи солидарности рабочего движения. Эту почти безнадежную ситуацию изменило только растущее стремление всех народов к миру и в первую очередь русская революция марта 1917 г. Уже в середине марта Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов призвал все народы к "справедливому демократическому миру". В ответ на это представители Голландии и Скандинавии в МСБ взяли инициативу в свои руки и образовали в Стокгольме в апреле 1917 г. подготовительный комитет, так называемый голландско-скандинавский комитет.

По поручению голландско-скандинавского комитета в апреле 1917 г. датский социалист Борбьерг (Borbjerg) поехал в Петроград, чтобы пригласить социалистическую партию России. Ситуация была очень запутанной не только потому, что социалисты раскололись на группу II Интернационала и радикальных Циммервальдских левых, но и потому, что противоречия между представителями стран Центральной Европы, входящих в союз с Германией, и представителями стран Антанты резко обострились, так что было невозможно достичь взаимопонимания. Социалисты Антанты, некоторые из руководителей которых занимали в своих странах ответственные министерские посты, и большинство представителей нейтральных стран, которые были настроены дружелюбно по отношению к Антанте, отказывались вести переговоры с немецкими правыми социалистами. Русские больше всего боялись стремления немцев к особому миру с их страной, а это было единственным, чего германское правительство ждало от русской революции и Стокгольмской конференции.

Наконец в начале июля представители России прибыли в Стокгольм, но начало конференции все время откладывалось, а в сентябре конференция была отменена.

Мнения большевиков также разделились. Некоторые, например, Каменев, выступали за участие в конференции, чем вызвали гнев Ленина, который вел с ними яростную полемику из Финляндии. Он был даже против созванной 18 мая в Стокгольме конференции Циммервальдских левых, которую задумал Роберт Гримм, руководителем подготовительного комитета была Ангелика Балабанова. Эта конференция прошла позднее, в середине августа, как тайная конференция, причем Ленин не отказался от своей отрицательной точки зрения.

Правительства стран Центральной Европы не могли не сознавать значения запланированной большой конференции. Поэтому они вынуждены были искать независимо друг от друга, так как Германия и Австро-Венгрия уже начали испытывать большое взаимное недоверие, надежные источники информации и возможности влияния. Было очень немного пользующихся признанием в Интернационале социалистов из нейтральных стран, которых можно было заподозрить в дружеских чувствах к Германии и Австро-Венгрии. Пожалуй, только Карла Моора, в то время как симпатии Роберта Гримма были на стороне Антанты, а Герман Грейлих из-за своей общеизвестной деятельности в пользу Германии был лицом одиозным. Моор уже предпринимал некоторые поездки, в которых он вел агитацию за мир в духе социалистического Интернационала, например, в марте 1917 г. он был в Италии, где он одновременно вел переговоры по заданию правительства Швейцарии. Это при том, что пронемецкие настроения Моора были хорошо известны.

Кроме того, походя утверждают, что Моор не только использовал свои международные связи в интересах Германии и Австро-Венгрии (в чем не может быть никакого сомнения), но даже, что он просто работал в качестве платного агента (доверенного лица) немецкой и австро-венгерской службы новостей. Это означает, что ему приписывается оплачиваемая работа в интересах империалистической Германии, предательство социализма, т. е. неблагородные и эгоистические мотивы. Как пишет Борис Николаевский, это подводит нас к самому острому вопросу в истории того времени, а именно, к вопросу о "подкупе большевиков немцами".

Не имея здесь возможности принципиально рассматривать этот вопрос, нужно в отношении Карла Моора четко отделить друг от друга две проблемы. Во-первых, возникает вопрос, действительно ли Моор работал в интересах Германии, а если да, то по каким мотивам. Во-вторых, следовало бы выяснить, предал ли он тем самым свои социалистические и даже большевистские убеждения.

Нет никакого сомнения в его сотрудничестве с немцами во время I мировой войны. Об этом знали и швейцарцы, что ясно из уже цитированного опровержения члена Федерального совета Шультеса21. Когда Густав Майер, историк немецкого рабочего движения, в мае 1917 г. прибыл в Стокгольм, чтобы с санкции ведущих представителей правительства Германии наблюдать за подготовкой и ходом социалистического конгресса и сообщать о нем, он делал это и как немецкий патриот, и как член социалистического Интернационала. Ему не надо было ни продаваться, ни изображать агента или предателя. Скорее, его поездка в Стокгольм была для него единственной возможностью поспособствовать установлению мира между всеми народами в соответствии с его политическими убеждениями. Карл Моор, которого он там встретил вместе с помощником немецкого военного атташе в Берне д-ром Вальтером Нассе, находился в принципе в той же ситуации. У него тоже было сильное немецкое национальное чувство, как, впрочем, и сильные симпатии к Австрии, и он пытался привести это в соответствие со своими решительными социалистическими убеждениями.

Так как не имеется сообщений Моора из Стокгольма немецким властям, то представляется очень познавательным обзор соответствующих связей Моора с представителями австро-венгерской миссии в Берне. И в том, и в другом случае связь поддерживалась через военных атташе, в германском случае через упомянутого Нассе, в австро-венгерском - через барона Геннета, прикомандированного к военному атташе полковнику фон Айнему (von Einem). При этом можно с уверенностью предположить, что решающую роль в этом сыграли его родственные отношения с офицерами и дипломатами обеих стран. Во всяком случае, кажется, для Карла Моора, как и для Густава Майера и для многих других социал-демократов, начало русской революции и решение Международного Социалистического Бюро о созыве Стокгольмской конференции означало наступление подходящего момента для установления всеобщего мира между народами, сохраняющего существование Германии и Дунайской монархии, путем переговоров. Все, к чему стремился Моор, - проведение переговоров с австрийскими и венгерскими социалистами и информирование миссии в Берне о ходе переговоров в Стокгольме. Его августовский промежуточный отчет об обстановке в Стокгольме однозначно показывает необоснованность упреков, будто бы Моор был платным агентом. Скорее, этот отчет проясняет его четкую политическую концепцию, с помощью которой он надеялся убедить венские государственные инстанции. Сравнение с сообщениями, которые привез из Стокгольма и предъявил в Берлине Густав Майер (он опубликовал их in extenso в своих воспоминаниях) показывает совпадение в политических позициях и в поведении обоих лиц.

Отчет Моора демонстрирует его стремление усилить в ходе многочисленных бесед в Стокгольме с социалистами различных стран слабые по сравнению с преобладающими симпатиями к Антанте симпатии к Германии. Он подчеркивал, что ввиду сопротивления Антанты и США, а также радикальных Циммервальдских левых социалистов, поддерживающих Ленина, у него есть очень большие сомнения в том, что Конгресс вообще состоится - скептическое суждение, полностью совпадающее с мнением Густава Майера и в точности предсказавшее развитие событий. Интересны суждения Моора о большевиках, высказанные в его отчете:

"Осталось еще сказать о русских большевиках как о противниках проведения Конгресса. Они из всех русских партийных направлений являются партией, наиболее энергично выступающей за мир. Но они хотят мира путем революционного восстания народов. Они хотят заключать мир только с демократическим правительством. Тем не менее их пропаганда в России и вся их партийная деятельность таковы, что способствуют миру и вынуждают руководящие круги избрать в интересах самосохранения скорейший мир."

"Правда, с одной стороны нас достаточно грубым образом предостерегают, что от подобных дискуссий нечего ждать и что все надежды на мир надо связывать только с "революционным восстанием народов". И хотя в соответствии с моим темпераментом эта перспектива для меня лично не имеет ничего отталкивающего, но мой опыт, мое знание обстоятельств и условий в различных странах, мой взгляд, обострившийся в долгие десятилетия, полные политических и социальных изменений, говорят о реальном положении дел: ни в центральной, ни в западной, ни в южной Европе - нигде я не вижу революционного восстания народов. И я не верю, что оно может произойти до заключения мира, а что произойдет после войны - другой вопрос. Но для достижения мира это неважно..."

В этой оценке целей большевиков бросаются в глаза их объективное изображение и тот факт, что Моор, очевидно, ожидал дальнейших революционных событий на востоке Европы, т. е. в России. Это одновременно дает ответ на второй вопрос - на вопрос, предал ли Моор своим поведением в Стокгольме свои социалистические убеждения. Густав Майер считает, что большевики испытывали глубокое недоверие к Моору, и ссылается при этом на письмо Ленина, написанное из Финляндии в Заграничное Бюро ЦК РСДРП 17 (30) августа 1917 г.. В этом письме в пункте (4) Ленин пишет: "Кстати. Не помню кто-то передавал, кажись, что в Стокгольме после Гримма и независимо от него появился Моор. Что подлец Гримм, как "центровик"-каутскианец оказался способен на подлое сближение со "своим" министром, меня не удивляет: кто не рвет с социал-шовинистами решительно, тот всегда рискует попасть в это подлое положение. Но что за человек Моор? Вполне ли и абсолютно ли доказано, что он честный человек? Что у него никогда и не было, и нет ни прямого, ни косвенного снюхивания с немецкими социал-шовинистами? Если правда, что Моор в Стокгольме, и если Вы знакомы с ним, то я очень и очень просил бы, убедительно просил бы, настойчиво просил бы принять все меры для строжайшей и документальнейшей проверки этого. Тут нет, т. е. не должно быть места ни для тени подозрений, нареканий, слухов и т. п. Жалею очень, что "Циммервальдская комиссия" не осудила Гримма строже! Следовало бы строже!"

Таково взволнованное предупреждение Ленина. В нем, однако, бросается в глаза большой интерес к Моору, о котором Ленин отзывается не так уничтожающе, как о Гримме. Заслуги Моора перед международным социалистическим движением до 1914 г. были хорошо известны Ленину . Его недоверие 1917 г. было результатом отчаянного положения его партии после неудавшегося летнего путча, его собственной изоляции и нападок русских "правительственных" социалистов из-за связей Ленина и его партии с немцами, которыми они якобы были куплены. То, что это недоверие было обусловлено временем и носило преходящий характер, и к тому же должно было побудить Радека и Ганецкого (Hanecki) к осторожности в общении с Моором, доказывают тесные контакты Ленина с Моором после удавшейся революции. Это видно в числе прочего из документов, приведенных в приложении. Как бы то ни было, пожилым человеком Моор по инициативе Ленина жил с 1919 по 1927 г. в Доме ветеранов Международного революционного движения.

Сам Моор пишет в упоминавшемся выше отчете австро-венгерскому посланнику в Берне о себе в третьем лице, как о бывшем редакторе "Tagwacht", "который не принадлежит к Циммервальдским левым, и заменить которого одним из своих "радикальные" горячие головы не решаются". Посланник заметил по этому поводу в своем докладе: "своего намерения поехать в Россию Моор не осуществил, потому что как раз в середине июня поднялся большой шум из-за аферы Гоффмана-Гримма. Он не является принципиальным противником Гримма и Циммервальдских левых, но несмотря на различные хорошие рекомендации к ведущим русским политикам всех направлений, его бы слишком строго контролировали из-за его известной симпатии к странам Центральной Европы, что помешало бы ему действовать". Посланник вполне верно видит позицию Моора: не принадлежа непосредственно к Циммервальдским левым, от чего его удерживали, вероятно, не только внутришвейцарские партийные обстоятельства, но и его собственное понимание развития социалистической мысли в Европе, он относился к большевикам по меньшей мере доброжелательно. Наверняка ему, как и Густаву Майеру, импонировали их энергия и революционная последовательность, недостаток которых у немецких правых социалистов последний так мучительно переживал.

После того, как Моор, находившийся с конца мая по начало августа 1917 г. в Стокгольме, съездил на короткое время для отчета в Берн, он снова вернулся в середине августа на Север. Наверняка он вернулся в Берн после того, как в сентябре стало совершенно ясно, что конференция не состоится. Если он являлся агентом "Байер" ("Baier" или "Beier"), которого вел Нассе, за что говорит очень многое, то Моор поехал в начале декабря 1917 г. в Россию через Берлин, чтобы вернуться туда в мае 1918 г. Это совпадало бы с замечанием Карла Радека в его берлинском дневнике, что Моор сразу же после победы революции поспешил в Россию. Во всяком случае, в августе 1918 г. он снова был в Берлине и в Берне, чтобы подготовить свою вторую поездку в Россию, где он находился в течение 8-9 месяцев, чтобы затем в начале марта 1919 г. вернуться через Стокгольм в Берлин. Интенсивные старания Карла Моора сделать эту поездку плодотворной для улучшения немецко-русских отношений подтверждаются документами, приведенными в приложении.

1 августа 1918 г. Моор, он же "Beier", подробно сообщил о многочисленных беседах, которые он вел в Берлине с советским послом Иоффе, а также с Красиным, Сокольниковым, Лариным и Менжинским. "Красин через 8 дней хочет поехать в Москву, Иоффе тоже, на несколько дней. Оба очень хотят взять меня с собой". Автор отчета резко полемизировал с систематическим распространением неверных сведений о положении в России. По его словам можно было бы понять, если бы этим занималась Антанта, "так как большевики, заключая сепаратный мир с Германией, не особенно заботились о благополучии Антанты. Но как может немецкая пресса собирать повсюду всякую бессмыслицу, все неблагоприятное о большевиках, менее понятно. Ибо в совершенно понятных интересах Германии с ноября 1917 г. и по сегодняшний день - сегодня даже больше, чем раньше - поддержание, а не свержение власти большевиков". В результате своих переговоров с Иоффе и другими большевиками, которые говорили с ним, по его словам, со всей открытостью и ничего не приукрашивая, автор отчета выдвигает следующий тезис: "Длительность власти современного русского правительства гарантирована, она никоим образом не ставится под сомнение восстанием левых эсеров. Фундамент ее существования еще не подорван."

Подготавливаемая Моором поездка в Россию вызвала в начале августа 1918 г. яростные дебаты в швейцарской прессе. 11 августа было опубликовано сообщение о том, что Моор выехал в Берлин после беседы с членом Федерального совета Шультесом. Австрийский временный поверенный в делах барон де Во (de Vaux) сразу же предположил, что за этой поездкой скрываются немецкие поиски мира с помощью нейтральных социалистов. Газета "Tribune de Lausanne" назвала Моора в этой связи "персона гратиссима" для Советского правительства, который во время своего пребывания в России будет соблюдать также и швейцарские экономические интересы. Официальное опровержение шефа швейцарского департамента народного хозяйства Шультеса от 13 августа содержало следующую информацию: беседа с Моором имела место, однако инициатива исходила от Моора, который сообщил, что русское правительство пригласило его в Москву; официального поручения от Швейцарского правительства Моор не получал. Это успокоило дружественных к Антанте жителей Французской Швейцарии, тем более, что уже появились слухи о планируемом признании Советского правительства Швейцарией и о назначении Моора посланником в Петроград.

Как бы ни развивались события вокруг этой поездки Карла Моора, твердо установлено, что в начале марта 1919 г., после почти 9-месячного пребывания в России, он вернулся через Стокгольм и сразу же начал работать на осуществление своих неизменных политических целей. Они сводились к тому, чтобы создать как можно более благоприятное представление о Советском правительстве и его положении в стране и стимулировать немецко-русские совместные действия против Запада. Приводимый в документе 3 обмен телеграммами между немецкой миссией в Стокгольме и министерством иностранных дел в берлине говорит сам за себя. Он подтверждает высокий авторитет, которым Карл Моор, несмотря на свои известные социалистические взгляды, пользовался у ведущих немецких дипломатов, и то, как настоятельно необходима была его информация. Отчеты Моора казались Берлину такими важными и потому, что немецко-русские отношения, зашедшие в тупик и как будто замороженные с осени 1918 г., казалось, немного сдвинулись с места. 19 апреля русское правительство снова радировало немецким и всем советам рабочих и солдатских депутатов, что оно энергично протестует против всех слухов, способных омрачить отношения между немецким и русским народами, и вновь потребовало возобновления дипломатических отношений. На заседании кабинета 23 апреля графу Брокдорф-Рантцау удалось провести свою концепцию, предусматривающую пока только военное перемирие, так как любой более далеко идущий шаг только бессмысленно осложнил бы положение рейха в Версале. По этой концепции следовало избегать любой односторонней связи с Западом или Востоком. "Германия должна выбрать, будет ли она посредницей между Западом и Востоком, или полем боя для их борьбы. Официальное завязывание отношений с Россией будет полезно в тот момент, когда требования Антанты сделают невозможным взаимопонимание".

Эта новая ситуация наступила после передачи условий заключения мира в Версале 7 мая 1919 г. С этого момента началось рассмотрение возможностей переориентации немецкой внешней политики, и тогда понадобились отчеты Моора. Очевидно, он ничего не сообщил посланнику фон Луциусу (von Lucius). Зато стокгольмскому представителю "Франкфуртской газеты" ("Frankfurter Zeitung"), д-ру Фрицу Деку, он дал ценные сведения, которые тот переработал для второй статьи в серии публикаций своей газеты о положении в Советском Союзе. Эту еще не напечатанную статью он послал вместе с подробным письмом посланнику Науманну в Берлин, который, очевидно, благодаря этому и обратил внимание на Карла Моора (документ 4).

Ход рассуждений Карла Моора во многом близок соображениям Науманна, которые он в частных письмах сообщал рейхсминистру иностранных дел в Версаль. В конце мая, когда Науманн уже получил отчет д-ра Дека из Стокгольма, он с большим пессимизмом ждал решения в Версале. При 50%, которые еще нужно было выторговать, договор все равно оставался неприемлемым. Однако все шаги немецкой стороны в этом направлении до сих пор не принесли результатов. Поэтому Науманн был принципиально против подписания договора. Аргументы, подобные тем, которые Науманн излагал в своем письме графу Брокдорф-Рантцау от 4 июня 1919 г. (документ 5), содержатся и в более ранних письмах. Затем он продолжал: "По моему мнению, не надо пугаться того, чтобы - нет, не заключить союз с советским правительством, - но, проведя обмен радиограммами с Москвой о точном соблюдении перемирия, каковой должен быть выдержан в дружелюбном тоне, нагнать на противников страх, что представляется необходимым. Ибо в этом не может быть никакого сомнения: ужас от возможного союза Германии с Россией и тем самым со славянским миром будет огромен. Само собой разумеется - я еще раз подчеркиваю это - я совсем не думаю о союзе, я думаю только о предварительном предупредительном выстреле." Четырьмя днями позднее он сообщил министру иностранных дел среди прочего о заседании кабинета по поводу известного опроса командования сухопутными войсками в связи с возможным возобновлением боевых действий и о близком к отчаянию настроении широких кругов офицерского корпуса, вынуждающем начать действовать. "Я остаюсь при том мнении, - продолжал Науманн, - что единственно правильный метод - это метод Троцкого: если не будут достигнуты желательные изменения, не подписывать и сказать: воевать мы не можем, так что вводите войска! Тогда мы должны будем сконцентрировать наши усилия на восточном направлении и ждать, пока Антанта не расколется, что продлится, вероятно, не слишком долго, учитывая настроение в ее собственных войсках." Переписка с министром иностранных дел закончилась 9 июня 1919 г., когда Науманн резюмировал свои размышления: "После заключения мира нам придется начать очень осторожную, но очень умную игру, которая должна будет подготовить окончательное решение. Ибо - и в этом отношении нельзя себя обманывать - этот мир не решит ни одной проблемы, но создаст еще сотню новых, а значит, каким бы он ни был, его надо рассматривать только как временный". В этом смысле, который принципиально совпадал с мнением правительства Советского Союза о характере Версальского мира, Науманн просил Брокдорфа-Рантцау хотя бы ознакомиться с советами Моора. До этого дело не дошло, так как 20 июня министр иностранных дел подал в отставку, а 23 июня новое правительство немецкой Республики безоговорочно приняло договор. Тем самым потеряли смысл прежде всего усилия по немецко-русскому примирению, которые видны из приводимых здесь документов о деятельности Карла Моора летом 1919 г. Но спустя короткое время, хотя вначале и при более скромных предпосылках, этим усилиям суждено было возобновиться и привести к заключению договора в Рапалло 16 апреля 1922 г.

Внешнеполитическая деятельность Карла Моора была с этого момента закончена. Он жил, не имея поля деятельности, почти до 76 лет в Доме ветеранов революции в Москве. В 1924 г. о нем отзываются как о "старом, подавленном человеке", которому остались только официальные почести режима. В 1927 г. он возвращается на свою старую родину, в Германию, чтобы из-за болезни глаз поселиться в Берлинском санатории. Он умер в Берлине 14 июня 1932 г.

Документ 1

Отчет Карла Моора о подготовке Международного социалистического Конгресса в Стокгольме, август 1917 г.

См. прим. 24.

О Стокгольмском Конгрессе.

Подготовительные работы и предварительные дискуссии, которые проводятся в целях созыва Конгресса, длятся уже несколько месяцев. Издалека невозможно составить себе представление о колоссальных трудностях, противостоящих удачному проведению Конгресса. Едва удается с непередаваемыми усилиями и терпением устранить одни препятствия, тут же возникают новые и еще большие. Голландско-скандинавский комитет и особенно генеральный секретарь Международного Социалистического Бюро (Брюссель-Гаага), бельгийский депутат Camill (sic!) Huysman, имеют большие заслуги перед делом мира и перед человечеством, потому что они с неизменным терпением, настойчивостью и неутомимостью преследуют и пытаются приблизить к осуществлению идею объединения социалистических партий всех стран на общем съезде в целях ускорения мира. И их заслуги не стали бы меньше, даже если их благородным стремлениям не суждено увенчаться успехом, чего, как я надеюсь, не произойдет. Magna voluisse sat est.

Действительно, это великая цель - вернуть голодающему и истекающему кровью человечеству, отчаявшимся, страдающим народам давно желанный мир. Но спрашивается, является ли планируемый Стокгольмский Конгресс пригодным средством для достижения этой цели, и если да, состоится ли он? Что касается второго вопроса, то я убежден - и уже давно был убежден в том, что он состоится. Он должен состояться. Вот уже несколько месяцев со всей энергией и волей я стараюсь содействовать, насколько это в моих силах, созыву Конгресса: устно и письменно, а главным образом благодаря личному влиянию на выдающихся и авторитетных руководителей социалистического большинства и меньшинства различных стран (на руководителей, с большей частью которых я десятки лет хорошо знаком или даже дружен); я стремлюсь к тому, чтобы ускорить распространение и усиление идеи о заключении мира и способствовать проведению Мирного Конгресса.

Противниками созыва этого Конгресса являются с одной стороны социалисты Циммервальдского направления с очень строгой партийной дисциплиной, а с другой стороны - правительства западных государств, входящих в Антанту.

К этим ортодоксальным Циммервальдцам относятся главным образом большинство швейцарской социал-демократической партии, болгарские "тесные" социалисты, шведские крайние левые и русские большевики. Все эти группы бойкотируют Стокгольмский Конгресс, потому что они заранее решили дискредитировать его с одной стороны как мероприятие, дружеское по отношению к союзу стран центральной Европы, и с другой стороны, потому что они осудили и заклеймили его как орган, который в союзе с империалистическими правительствами вообще намерен работать на достижение опасного мира, вредного интересам народов. Эти группы хотят созвать за несколько дней до всеобщего Стокгольмского Конгресса Циммервальдскую конференцию и послать на нее, и только на нее, своих делегатов, в то время как другие многочисленные и сильные Циммервальдские группы и партии будут участвовать в обоих съездах или решат в зависимости от решения Циммервальдской конференции, имеют ли они право участвовать в общем Конгрессе или нет.

Швейцарские Циммервальдцы - очень фанатичная, сектантски ожесточенная группа - образуют большинство швейцарской социал-демократической партии. Они не хотят иметь дела с общим Стокгольмским Конгрессом, потому что они с ужасом отвергают сотрудничество с империалистическими правительствами, представленными правительственными социалистами, и все еще ожидают осуществления своей Циммервальдской догмы, по которой мир должен наступить благодаря революционному восстанию народов, революционному восстанию, которое произошло в марте в России, но не нашло подражателей в остальной Европе, даже в Италии, которую знатоки итальянских условий объявили "перезревшей для революции". Наряду с редактором Робертом Гриммом, чья международная роль уже сыграна, а позиция и во внутренней, и во внешней политике остается такой же двусмысленной и противоречивой, главарями здесь выступают в основном партийный секретарь Фе. Платтен, редактор цюрихской "Volksrecht" Нобс и т. д. Представителем швейцарской партии в Международном Социалистическом Бюро (Брюссель-Гаага) является бывший редактор бернской "Tagwacht" Карл Моор, который не принадлежит к Циммервальдцам, и заменить которого одним из своих "радикальные" горячие головы не решаются. Не решаются в первую очередь потому, что он открыто высказывает свое мнение и отстаивает его, в то время как Грейлих, гораздо более правый, чем Моор, подвергается нападкам за Циммервальдскую конференцию главным образом не из-за того, что он правый, а потому, что он, отступив от прямого пути, хочет доказать, будто он настоящий Циммервальдец, каковым он на самом деле не является. Из-за этого, несмотря на его большие заслуги перед партией, "радикалы" больше не принимают его всерьез, а его авторитет падает.

Болгарских радикальных социалистов, так называемых "тесных", на предварительных дискуссиях в Стокгольме представляли Кырков и Коларов. Но они ни разу не явились в голландско-скандинавский комитет, держались полностью в стороне, общались только в среде шведских левых и хотят участвовать только в Циммервальдской конференции, а не в Общем Конгрессе. Так называемые правительственные социалисты, "широкие", через своих представителей Сакасова, Янулова и д-ра Сакарова очень активно участвовали в предварительных дискуссиях голландско-скандинавского комитета. Шведское крайне левое направление стоит на той же позиции, что и болгарские "тесняки". Это - Хеглунд, редактор стокгольмской "Politiken" Стрем, Карлсон Линдхаген. Последний является пожизненным бургомистром Стокгольма и, как и остальные, членом первой и второй палат. В оппозиции к ним стоит Брантинг со своей социалистической партийной группой и газетой "Социал-демократ". К социал-демократической партии принадлежат в шведской второй палате 87 депутатов из 230; из них 20 относятся к крайним левым, примерно 63 поддерживают Брантинга. Брантинг - один из главных инициаторов и активных сторонников общего Стокгольмского Конгресса. До недавнего времени даже открытой враждебности западных государств - членов Антанты к Стокгольмскому Конгрессу, выражавшейся в первую очередь в бесстыдном отказе выдать паспорта социалистическим делегатам, не удалось поколебать его точку зрения и уменьшить его очень ярко выраженные симпатии к Антанте.

По этому поводу я хотел бы здесь рассказать, что мне сообщили относительно осенних выборов в Швеции в этом году Брантинг и его товарищ по партии и близкий личный друг барон Palmstjerna. (En passant*: барон отпрыск старого дворянского рода, его отец был предводителем дворянства; портрет отца, написанный маслом, висит в ратуше (? - Riddarehus) на Ридерхольмен; барон - очень богатый человек, депутат от социал-демократической партии, который оказал очень большое влияние на Гиальмана (sic!) Брантинга). Шведское правительство консервативно и, как и эта партия, симпатизирует Германии. Либералы и социал-демократы Брантинга в целом симпатизируют Антанте. Теперь возникает вопрос, какое влияние оказала бы возможная победа на предстоящих выборах социал-демократов и либералов на внешнюю политику Швеции. Я знал, что такая победа очень возможна, шансы левых партий в Швеции, как и во всех странах, очень велики. В случае победы на выборах очень вероятно, что Брантинг войдет в правительство. Поэтому для меня было естественно расспросить Брантинга, с которым я достаточно часто общался самым дружеским образом, а также Palstjerna (sic!), который при моем первом посещении второй палаты чрезвычайно любезно меня принял и seance tenant** показал мне все здание, о том, какие последствия будет иметь изменение кабинета министров в смысле дружественного к Антанте "полевения" во внешней политике и в частности нейтралитета Швеции. Оба социал-демократических лидера ответили самым определенным и решительным образом, что победа левых партий на выборах и изменение кабинета министров совершенно ничего не изменят в нейтральной позиции Швеции. В любом случае, как мне дали понять, не может быть и речи о том, чтобы Швеция вдруг вступила в войну и начала воевать на стороне Антанты.

После этого экскурса я возвращаюсь к теме, от которой я отступил на предыдущей странице. осталось еще сказать о русских большевиках как о противниках проведения Конгресса. Они из всех русских партийных направлений являются партией, наиболее энергично выступающей за мир. Но они хотят мира путем революционного восстания народов. Они хотят заключать мир только с демократическим правительством. Тем не менее их пропаганда в России и вся их партийная деятельность таковы, что способствуют миру и вынуждают руководящие круги избрать в интересах самосохранения скорейший мир.

Итак, Циммервальдские строго дисциплинированные партии и группы, рассмотренные до сих пор (начиная со стр. 2), не хотят участвовать в общем Конгрессе или, может быть, поставят свое участие в зависимость от четкого решения Циммервальдской конференции.

Но есть еще 10 других Циммервальдских партий и групп, которые уже приняли решение участвовать в общем Стокгольмском Конгрессе и открыто об этом заявили, так что диссидентские группы образуют не слишком большую кучку.

Другим противником проведения общего Конгресса, упомянутым на стр. 2, являются западные государства - члены Антанты. До сих пор они действительно препятствовали созыву Конгресса. Россия приветствовала созыв Конгресса, социалистические партии, за исключением большевиков, доказали свою заинтересованность в проведении Конгресса. Совет рабочих и солдатских депутатов взял в свои руки созыв Конгресса и объединился для этой цели с голландско-скандинавским комитетом и секретариатом Междунар. Соц. Бюро. Также правительство России - скорее реакционное - не чинит препятствий на пути созыва Конгресса, а напротив придает ему большое значение, а Керенский, диктатор и слепое орудие реакционных сил, только что заявил представителю "Daily News", что он ничего не имеет против Конгресса, что нельзя препятствовать его проведению, что любое сопротивление правительств союзников проведению Конгресса и все сложности, которые они могут создать для делегатов, - все это означает играть на руку Германии.

Не то западные державы и Америка. Оттуда идут бесчисленные трудности, каверзы и издевательства, которые позволяют себе "демократические" правительства Франции и Англии по отношению к голландско-скандинавскому Комитету. Если бы социалисты Англии, Франции и Америки получили от своих правительств паспорта для поездки в Стокгольм, то враждебность строго дисциплинированных Циммервальдцев не имела бы значения и не могла бы помешать проведению Конгресса. Многочисленные фазы, которые прошла история участия в Конгрессе социалистов Антанты, очень поучительны интригами, лицемерием, двурушничеством и грубым цинизмом, которым подвергались социалисты Антанты со стороны своих правительств. Социалисты вполне заслужили эти унижения и оскорбления той собачьей преданностью, с которой они верноподданейше принимали все пощечины и пинки от своих правительств. Когда министр Гендерсон, возвращаясь из Петербурга, был в Стокгольме, я имел с ним беседу и резко упрекал его за то, что английское правительство не выдало паспорта. При этом я обвинил английских социалистов, позволяющих так с собой обращаться, в измене социализму. Так вот Гендерсон торжественно мне пообещал, что теперь английское правительство выдаст паспорта. Когда я сказал, что автократические правительства союза стран Центральной Европы выдают паспорта, а "демократические" правительства стран - членов Антанты на это не решаются, так как, вероятно, у них есть причины бояться социалистического мирного Конгресса, Гендерсон подал мне руку и заверил меня: "Слово чести! Англия выдаст паспорта." Так что Гендерсон по крайней мере хорошо держался. Только что он был выбран депутатом на Стокгольмский Конгресс наряду с Пэрди (Purdy) от синдиката кораблестроителей Ланкашира, Робинсоном, президентом союза техников, Тэрнером от синдиката рабочих-шерстянщиков Йоркшира, Картером от синдиката докеров Суонси и Гатчинсоном от союза техников (sic!). Джордж, fou furieux* этой войны, вероятно, уверен, что может безнаказанно навязать все, что угодно, вождям английского рабочего класса. Тем не менее недавно 1 800 000 человек высказались за участие в Конгрессе против 500 000.

Соединенные Штаты также недемократически воспротивились предоставлению паспортов делегатам Стокгольмского Конгресса. Сегодня, как и в июне, Лансинг отказывает в паспортах руководителю социалистов адвокату Гилквиту, члену Международного Социалистического Бюро (Брюссель-Гаага) и другим делегатам от социал-демократической партии. Два месяца тому назад социалисты перехитрили правительство славной демократической республики и оставили его в дураках. Каким-то авантюрным и забавным путем, о котором и сегодня ничего не сообщается, социалисты Рейнштейн, Давидович и Гольдфарб ускользнули из свободного демократического пространства звездного флага и неожиданно появились к общему изумлению с настоящими мандатами американской рабочей организации в Стокгольме. Рейнштейн, который описывал мне свою полную приключений поездку, знаком мне еще по взрыву на Цюрихберг (1888 или 87) и по своему парижскому процессу.

Хотя у этих американских делегатов не самые англосаксонские фамилии, но мандаты у Гольдфарба и компании настоящие англосаксонские, а это главное.

Отрицание элементарнейших демократических принципов западными правительствами стран Антанты постепенно сделали их подозрительными даже в глазах друзей Антанты, тем более, что ведь эти правительства и их парламентские и журналистские адвокаты и пособники при любой подходящей и неподходящей возможности лицемерно афишируют свои якобы демократические институты и принципы и требуют от стран Центральной Европы, прежде чем они смогут заключить с ними мир, "демократии", которой у них самих тоже нет, и принципы которой они каждый день попирают.

Даже страстные друзья Антанты, кажется, постепенно - достаточно поздно - поняли, что державы - члены Антанты преследуют империалистические захватнические цели и поэтому не хотят мира; не потому, что (как они пытаются доказать) они хотят заключать мир только с государствами, имеющими демократические, парламентские правительства. Нет, теперь даже ранее слепым приверженцам Антанты совершенно очевидно, что страны Антанты при всех условиях стремятся к полному подавлению стран Центральной Европы, главным образом Германии. Даже Гиальмар Брантинг, фанатичный сторонник Антанты, до сих пор бывший верным защитником всех происков, козней, интриг, жестокостей и силовых приемов правительств Антанты, сейчас настроен против них. Еще несколько недель назад он с большим возбуждением спорил со мной, когда я в заключение дискуссии по "столь излюбленному" вопросу о долге сказал ему: "Об этом мы не договоримся. Оставим пока в стороне вопрос, кто виноват в войне, но совершенно ясно, что только Англия и другие страны Антанты виноваты в продолжении войны, в бессмысленном уничтожении многих миллионов людей и в том, что у страдающего человечества нет сегодня и еще длительное время не будет мира."

Если еще несколько недель тому назад Брантинг не хотел этого признавать, сегодня он настойчиво пытается взывать к совести правительств Антанты. В резких выражениях он указывает на негативное моральное впечатление, которое произведет на общественное мнение и на рабочий класс всех стран упорный отказ в паспортах делегатам Стокгольмского Конгресса, и на то, что везде возникает мнение, что у Англии, Франции и других стран Антанты, должно быть, есть причины бояться мирной встречи делегатов рабочего класса воюющих и нейтральных стран.

Но несмотря на эти сложности и сопротивление злобных, античеловеческих, враждебных культуре элементов в Англии, Франции и Америке, Стокгольмский Конгресс состоится. Неважно, где будут проходить его заседания: в Стокгольме, Кристиании или где-то еще. Воля народов к миру сильна, и становится день ото дня сильнее. В чем она должна проявиться, в чем она может проявиться легитимнее, целесообразнее и плодотворнее, чем в общем совещании братьев, которые до этого момента грабили и убивали друг друга в угаре безумия, в состоянии невменяемости, в какое военный психоз привел все народы?! И в дискуссии с теми братьями, которые в качестве так называемых нейтралов должны были выносить страдания войны в экономической области, в виде голодания больших народных масс?!

Правда, с одной стороны нас достаточно грубым образом предостерегают, что от подобных дискуссий нечего ждать и что все надежды на мир надо связывать только с "революционным восстанием народов". И хотя в соответствии с моим темпераментом эта перспектива для меня лично не имеет ничего отталкивающего, но мой опыт, мое знание обстоятельств и условий в различных странах, мой взгляд, обострившийся в долгие десятилетия, полные практических и социальных изменений, говорят о реальном положении дел: ни в центральной, ни в западной, ни в южной Европе - нигде я не вижу революционного восстания народов. И я не верю, что оно может произойти до заключения мира, а что произойдет после войны, - другой вопрос. Но для достижения мира это не важно.

Конечно, для человечества было бы благодеянием, если бы народы Англии, Франции и России, подняв революционные восстания, вынудили свои правительства заключить мир. Потому что именно правительства Англии и Франции не хотят мира. Они даже силой мешают представителям огромных народных масс объединиться для совместных мирных переговоров со своими иностранными братьями. Но народы до сих пор не вынуждают свои якобы демократические, а на деле деспотические, империалистические правительства, не желающие мира, к заключению мира. Поэтому не остается ничего другого, как попытаться содействовать установлению мира в ходе совместной дискуссии представителей рабочего класса всех стран.

Насколько точно то, что такой конгресс обязательно состоится, настолько же точно и то, что он является пригодным средством для того, чтобы придать идее о мире импонирующий вид, чтобы усилить эту идею. Не надо думать, что я предаюсь иллюзии, будто бы конгресс непосредственно повлечет за собой мир. Нельзя требовать или ожидать невозможного. Но мирный Конгресс междунар. пролетариата выразит тоску о мире, которая живет в миллионах истекающих кровью рабочих сердец, в миллионах страдающих женщин и терпящих лишения детей. Этот Конгресс явится сильным и концентрированным выражением воли к миру отдельных, не связанных друг с другом людей, и благодаря их живому взаимодействию придаст мощный импульс этой тоске и этой воле и сделает их непобедимыми.

Сам Конгресс не принесет мира, но он является безусловно необходимым первым шагом к нему. Пока не удастся собрать вместе приглашенных представителей междунар. пролетариата для совместных дискуссий и для достижения добросердечного взаимопонимания в вопросе о мире, до тех пор и представители правительств не смогут собраться вместе. Одно с логической последовательностью влечет за собой другое.

Очень важно, чтобы междунар. пролетариат встретился в лице своих представителей. В последний раз это произошло в Мюнстере и на Мюнстер-плац в Базеле, перед этим в большем объеме в 1910 г. в Копенгагене. Социалистические представители воюющих стран должны снова встретиться и посмотреть друг другу в глаза, они должны сидеть за одним столом друг с другом, они должны отчитаться друг перед другом. Они должны вспомнить десятилетия совместной работы, перенесенные вместе преследования своих буржуазий и правительств, плодотворную работу в области товарищества; они должны вспомнить все, что у них есть общего, объединяющего, примиряющего. Все это должно вновь ожить и расцвести в них. Благодаря этому исчезнут все недоразумения, ожесточенность, неприязнь и ненависть, вражда и злоба. Лед тронется. Они снова осознают естественную общность своих классовых интересов и солидарность в противовес искусственно созданным различиям, лжи, клевете, шовинизму. Может быть, не сразу удастся достичь взаимопонимания, даже очень может быть. Но это будет по крайней мере попыткой понять друг друга. И даже если Конгресс закончится, не достигнув взаимопонимания, сам факт, что "враги" снова сидели и разговаривали друг с другом, оказал бы мощное моральное воздействие, которое было бы крайне полезно делу мира.

Я действительно не тешу себя иллюзиями о непосредственном, практическом результате этой международной встречи, но тем, кто считает ее бессмысленной, я хотел бы возразить: неужели вам не бросилось в глаза, какими силовыми средствами, с какой яростной злобой пытаются империалистические правительства и круги Англии и Франции не допустить осуществления этой пролетарской встречи? Неужели вы не видите того, что видит любой, кто не слеп? Неужели вы не видите за деспотическими насильственными методами, за издевательствами над тоской народов о мире смертельного страха империалистических поджигателей войны во Франции и Англии, что международный пролетариат, который сегодня разрознен и расколот, который сегодня все еще позволяет убивать себя на пользу и благо кумирам капитализма, может снова придти к взаимопониманию? Руководящие политики Англии и Франции, ответственные за долгое продолжение ужасной бойни народов, испытывают невыразимый страх, бесконечный ужас, что пролетарии могут снова научиться понимать друг друга, что давние благородные чувства могут ожить, что может опять возникнуть обмен ясными мыслями, что сердца снова забьются с давней симпатией, что старая любовь даст новые плоды, что старая верность всегда будет молодой.

Этого боятся палачи, которые хотят вести войну еще многие годы, этого боятся изверги, которые хотят, чтобы народы, миллионы женщин и детей голодали и вымирали, чтобы будущие поколения чахли и гибли.

Представителям пролетариата нельзя позволить встретиться. Физическая встреча в одном месте, в одно время может повлечь за собой встречу духовную и душевную. Рибо, французский премьер-министр, только что очень явно выразил этот страх в своей речи. Не есть ли этот страх перед Конгрессом убедительное доказательство его важности, его высокого назначения?

Не есть ли этот страх веское доказательство того, что Конгресс является пригодным средством, чтобы укрепить, усилить и сделать непобедимой мысль о мире? Как ужас перед войной заставляет содрогаться простых людей, так поджигатели войны дрожат от ужаса перед миром.

Но мы хотим добиться того, чего они боятся: мира; мы хотим способствовать его достижению всеми средствами нашего разума и наших сердец. Бедные, истекающие кровью народы должны снова получить мир. И так как социалистический Конгресс в Стокгольме является первым шагом к этому, он должен состояться, и он обязательно состоится.

Документ 2

Отчет Карла Моора о его беседах с советским послом и другими ведущими русскими деятелями.

См. прим. 31.

Берлин, 1 августа 1918 г.

О России и большевиках столько всего выдумывают, что для человека, не знающего тамошних обстоятельств из собственного опыта и собственного знакомства с действующими лицами, очень трудно отличить истину от вымысла. Особенно много ерунды поставляет немецкой прессе Стокгольмская фабрика телеграфных вымыслов, которая скоро догонит прессу Антанты по части искажений, преувеличений и грубой лжи о Советском правительстве. Но вот что странно. Поступая так, пресса Антанты совершенно не выходит из своей роли, так как большевики, заключая сепаратный мир с Германией, не особенно заботились о благополучии Антанты. Но как может немецкая пресса собирать повсюду всякую бессмыслицу, все неблагоприятное о большевиках, менее понятно. Ибо в совершенно понятных интересах Германии с ноября 1917 г. и по сегодняшний день - сегодня даже больше, чем раньше - поддержание, а не свержение власти большевиков.

Тебе наверняка интересно услышать что-либо о положении власти большевиков, особенно после покушения на графа Мирбаха. Я уже раньше, в мае этого года, после моего возвращения из России, подробно писал тебе о положении дел в этой стране.

Но теперь, после убийства Мирбаха, которое для многих, в том числе для меня (а я ведь не принадлежу к непосвященным), раскрыло неожиданный и поразительный факт заговора левых эсеров против правительства большевиков, уместен вопрос, какое влияние окажет этот факт на длительность власти большевиков. Ведь левые эсеры, в отличие от правых эсеров, были твердой опорой в правительстве большевиков. И даже после своего выхода из правительства, произошедшего только потому, что они не хотели нести ответственность за оскорбительный и унизительный Брестский мир, они ясно заявили о своем желании по-прежнему поддерживать большевиков.

Как же обстоят дела сейчас?

Сегодня я посетил Иоффе и беседовал с ним, Красиным, Лариным и Менжинским. Красин через 8 дней хочет поехать в Москву, Иоффе тоже, на несколько дней. Оба очень хотят взять меня с собой.

То, что я тебе здесь сообщаю, передает абсолютно точно, по большей части даже дословно точно, содержание моих переговоров с названными лицами. Это не приукрашивание в большевистском духе, а истина, так как разговор велся со всей открытостью и все изображалось так, как есть.

Чтобы сразу сформулировать вывод: длительность власти современного русского правительства гарантирована, она никоим образом не ставится под сомнение восстанием левых эсеров. Фундамент ее существования не подорван.

После покушения на Мирбаха и после восстания левых эсеров в Москве в рядах большой партии левых эсеров появилась трещина, так что сейчас вместо одной единой партии возникли три новые партии.

1. Часть организации левых эсеров взяла новое название "революционные народные социалисты". Они не хотят иметь ничего общего со своей бывшей партией. Они хотят продолжать работать вместе с большевиками. Они против участия в войне между Антантой и Германией, против разжигания войны с Германией. Эта группа очень сильна, главным образом в городах и деревнях Волжской области, где идут особенно ожесточенные бои с чехословаками (об этом ниже).

2. Вторая часть левых эсеров - а именно преобладающая часть бывшей партии левых эсеров - не изменила названия и принципиальной программы партии, но отвергла тактику Центрального комитета партии, осудила убийство графа Мирбаха как грубую ошибку и заклеймила восстание против большевистского Советского правительства как предательство. В качестве центрального органа они издают в Москве "Знамя борьбы", большую ежедневную политико-литературную газету. Первый номер вышел 26 июля 1918 г. (Я прилагаю этот номер, так как знаю, что ты - ценитель и собиратель таких исторических документов.) Эта партия по-прежнему поддерживает большевиков.

3. Только третья, самая малочисленная группа осталась верна Камкову, Спиридоновой и т. д. Камков (Кац) сбежал на Украину, Карелин тоже. Спиридонова и Саблин арестованы. (Сообщение о расстреле оказалось в отношении Спиридоновой ошибочным.) А Калегаев, бывший министр земледелия в Советском правительстве, который также принадлежит к этой группе, свободно разгуливает по Москве, так как выяснено, что он не принимал участия в убийстве Мирбаха и в восстании против правительства. Эта группа численно не достаточно сильна, чтобы нанести какой-либо ущерб власти и прочности правительства большевиков.

Влияние Антанты.

Влияние Антанты в буржуазных кругах не уменьшилось. Все рассказы об изменении тактики кадетов - сказки. Это скорее желание их авторов. Достаточно подумать только о каком-нибудь Милюкове, который все еще воплощает буржуазию, к которому присоединились все контрреволюционные элементы, достаточно подумать о каком-нибудь Милюкове как о друге Германии! Это просто смешно!

"Речь" (в настоящее время "Наш век") в Петербурге и "Русские ведомости" (в настоящее время "Свобода России") в Москве, два ведущих печатных органа кадетов, официально опровергают то, что кадеты начали симпатизировать Германии, что они хотят заключить пакт с немцами, называют все это клеветой, ходом большевиков с целью настроить народные массы против кадетов (что, конечно, тоже неверно. Достаточно посмотреть на кадетов в Риге и на Украине. В правительстве Сибири сидят кадеты; это единственная компактная контрреволюционная власть, ею руководят кадеты, и что же? - она объявила войну Германии).

Если отдельные буржуазные элементы - может быть, даже многочисленные в этом, 1918 году обращались к немцам за помощью против правительства и большевистской системы, то этим нельзя обольщаться: кадеты, как буржуазный класс России, были и остаются врагами Германии, были и остаются покорными исполнителями решений Антанты. Буржуазный класс России по внутренней необходимости. в соответствии с имманентными ему капиталистическими, экспансионистскими, империалистическими тенденциями должен быть враждебен Германии. Это его исторически обусловленное экономическое призвание, его raison d°etre* .

Что же касается малочисленной, как выяснилось, группы левых эсеров, которые убили Мирбаха и подняли восстание против правительства большевиков, то эта фракция, я в этом убежден, не находится под влиянием Антанты и ее действия не спровоцированы Антантой. Позиция этой фракции естественно объясняется ее ментальностью, ее пониманием событий, и только так и должна объясняться. Иначе обстоит дело с отдельными личностями. Представляется достаточно точным, что отдельные лица связаны с Антантой и находятся под ее влиянием. В этом отношении Антанта не экономит, в том числе и в нейтральных странах.

Правые эсеры.

Покушение на графа Мирбаха и восстание группы левых эсеров в Москве не повлекло за собой сближения левых и правых эсеров. Принципиальные и тактические различия слишком велики.

Правые эсеры помогают кадетам и чехословакам. Главой правительства чехословаков в Самаре является Фортунатов, член распущенного Учредительного Собрания (я присутствовал 5 (18) января этого года в Таврическом дворце), и этот Фортунатов - правый эсер...

В Омске главой Сибирского правительства, состоящего из кадетов и представителей чехословаков, является Дерберг, и этот премьер-министр правый эсер.

Коротко говоря: по всей России существует союз между правыми эсерами и кадетами с чехословаками. (И на севере, где они оказывают всяческое содействие англичанам.)

Немецкий посол.

О личности нового посла в Москве высказываются очень сдержанно. О его манере общаться с людьми, входящими в круг его деятельности, de haut en bas** и о его авторитетных аллюрах, кажется, ничего не знают и заявляют, что вначале нужно приобрести собственный опыт общения с ним. Я ничего не сказал о том, что я нахожу его назначение не самым удачным, насколько я знаю людей и условия в России. Возможно, тебе будет интересно узнать, что г-на Розенберга встретила очень благожелательная критика, при этом не было прямо сказано, что ему предпочитают Гельффериха.

Сложности с чехословаками, Алексеевым и англичанами в Мурманской области

правительство большевиков легко преодолеет, если ему не будет мешать поведение немцев. Правительство и посольство рассматривают это поведение как недостаток искренности и лояльности и одновременно как близорукую политику, противоречащую собственным интересам самой Германии.

Поддерживая невозможные требования Финляндии в вопросе о границе, увеличивая вооруженные силы на демаркационной линии, что удерживает большое число советских войск, Германия мешает Московскому правительству обороняться от союзников в Мурманске, от чехословаков и Алексеева, что не составило бы труда для Москвы при лояльном поведении Германии.

К этому следует добавить следующее:

В Поволжье идут яростные бои с чехословаками. До покушения на Мирбаха чехословаки стояли на левом берегу Волги, большевики - на правом. Советскими войсками командовал левый эсер Муравьев. 6 июля Муравьев получил из Москвы телеграмму о покушении на Мирбаха и восстании левых эсеров против правительства. Муравьев сразу же издал содержащий ложную информацию приказ по своей армии (Екатеринбург - Царицын, Урал - Волжский фронт), в котором сообщалось: Германия объявила войну России, заняла Оршу и движется к Москве, поэтому все советские войска должны немедленно возвращаться в Москву. Советская армия подчинилась этому приказу; будучи верным сторонником правительства, она хотела защитить его от немцев, теперь, после "нападения" Германии, армия считала чехословаков уже не врагами, а союзниками; все войска этого фронта двинулись к Москве. 7 июля пришла депеша от Ленина, которая раскрывала предательскую ложь главнокомандующего и содержала приказ тотчас расстрелять левого эсера Муравьева. Советские войска остановились, Муравьев бежал, его преследовали, окружили и в тот момент, когда его хотели схватить, он застрелился.

Результатом предательства Муравьева было, естественно, то, что чехословаки переправились через Волгу и захватили на правом берегу города: Вольск - железнодорожный пункт, Сызрань - важный узловой железнодорожный пункт, здесь начинается большая сибирская железная дорога, Спасск на севере и т. д. Повсюду они организовали казни советских работников и сторонников советской власти. Так местное население увидело отрицательные последствия восстания левых эсеров в Москве и предательства Муравьева. Поэтому в Поволжье очень многие левые эсеры сами организовали оппозицию собственному Центральному Комитету партии левых эсеров, отделились от нее и основали свою собственную партию, которая поддерживает большевиков, уже упомянутую партию революционных народных социалистов (см. выше).

Взятие названных городов привело к тому, что Советское правительство было вынуждено по стратегическим соображениям пожертвовать некоторыми важными пунктами, чтобы улучшить линию фронта (Екатеринбург и Симбирск на Волге). Новым главнокомандующим был назначен латыш Вацетис, который очень хорошо себя проявил еще во время войны с Германией как организатор латышских стрелков. За последние 14 дней Вацетис отбил у чехословаков ряд городов и населенных пунктов. Так, он занял Вольск и Спасск и оттеснил чехословаков к Волге. У них остались только Симбирск и Сызрань.

Можно было бы легко разгромить чехословаков, если б не нужно было на всякий случай постоянно держать наготове против немцев большую часть военных сил в Москве, Петербурге и на немецкой демаркационной линии.

Если бы правительство могло послать свои войска, расположенные в Москве и на немецкой демаркационной линии, против чехословаков и генерала Алексеева (Ставрополь на юго-восток от Ростова, Северный Кавказ), то оно сумело бы в короткое время справиться и с теми, и с другими.

Сами по себе чехословаки и Алексеев не являются опасными для Советского правительства. Поведение немцев делает их опасными.

С начала июля немцы значительно усилили демаркационную линию (Смоленская область, Орша, Жлобинка, Полоцк). Они установили 7 новых радиостанций, добавили ряд новых дивизий. Население и русские войска обеспокоены этим. Поэтому русское правительство не может забрать оттуда свои войска. Не может хотя бы по той причине, что иначе крестьяне, а они вооружены, могут напасть на немцев. Крестьяне очень озлоблены. Дело в том, что немцы вернули землю крупным землевладельцам. Немцы снова ввели... порку для крестьян (мужчин и женщин). Порку, которая была отменена 15 лет тому назад кровавым царем Николаем II. Очевидно, немцы хотели в этой области и во всей России вести пропаганду немецкой культуры и опровергнуть наиболее эффективным образом фразы Антанты о немецком варварстве. Если вполне понятные интересы Германии требуют поддержать современное правительство России, помочь облегчить его положение, по меньшей мере, не создавать ему сложностей - а я не сомневаюсь в том, что этого требуют интересы Германии, то Германии следовало бы незамедлительно сократить число своих дивизий на демаркационной линии до того числа, которое там находилось перед покушением на Мирбаха. Если это будет сделано, то русское правительство сможет послать против чехословаков и сторонника Антанты Алексеева 50-60 000 человек. Оно могло бы отвести войска от Курска, Воронежа и с демаркационной линии.

Украина

Чтобы иметь такую возможность, Германии следовало бы вынудить гетмана Скоропадского заключить мир с Россией. Уже несколько месяцев переговоры топчутся на месте и не двигаются с мертвой точки.

Скоропадский должен принять те условия о границах Украины, которые предложила Рада и которые были приняты и опубликованы Германией в ноте от 29 марта. По этой ноте Россия получает часть Донецкого угольного бассейна.

Если будет заключен такой мир с Украиной, то Россия сможет отвести свои войска от Курска и Воронежа и разгромить Алексеева.

Мурманск

Чтобы русское правительство могло послать свои войска из Петербурга против англичан на Онегу и в Сумский посад (станция Мурманской железной дороги), Германия предварительно должна оказать влияние на Финляндию, чтобы Финляндия заключила мир с Россией без аннексий. Финляндия должна сохранить свои старые, существующие более 100 лет, границы и не забирать сверх этого Восточную Карелию от Олонецкой губернии, что означало бы для России угрозу Мурманской железной дороге.

Кроме того, белофинны хотят еще кондоминиум на Мурманской железной дороге и, в третьих, еще часть Мурманской области (Западный Мурманск).

26 июля министр иностранных дел фон Гинтце отослал проект, по которому упомянутые требования финнов, неприемлемые для России, должны быть одобрены. Тем самым Россия теряла бы - после потери Либавы, Риги и т. д. - свой последний выход к открытому морю.

До тех пор, пока не будет заключен приемлемый мир с Финляндией, Россия не может отвести свои войска от Петербурга и послать их против англичан на Онегу, так как русское правительство должно на всякий случай защищать Петербург от Финляндии.

Одним словом: основным препятствием, которое мешает русскому правительству вести успешные военные действия на Белом море против чехословаков, Алексеева и англичан и разгромить их, является агрессивная политика Германии, которая не только не соблюдает Брестский мир, но и выдвигает все новые требования. Вполне во власти Германии помочь России получить приличный, дешевый мир с Украиной и Финляндией.

Можно назвать близорукой политику Германии, выражающуюся в том, чтобы искусственно удерживать Россию на западе и на юге, вместо того, чтобы дать ей возможность разбить чехословаков, англичан и Алексеева и предотвратить образование восточного фронта, направленного против немцев.

При существующих обстоятельствах чехословакам, англичанам и Алексееву намного легче создать восточный фронт против немцев - при любезном "содействии" самих немцев.

Документ 3

Папка "Министерство иностранных дел: посольство в Стокгольме: Война 1914-1918 г.г. Россия 1918/19" 129, том II.

Телеграмма посланника барона фон Луциуса (von Lucius) от 7 марта 1919 г. No 157 в министерство иностранных дел в Берлин (в папке хранится расшифрованный текст шифрованных телеграмм).

Муниципальный советник Карл Моор из Берна, предъявивший свой старый швейцарский паспорт и старый /в тексте зачеркнуто/ пропуск, встретился здесь со швейцарскими посланниками Odier и Junod, которые сегодня продолжат свою поездку. Он пробудет здесь примерно 4 дня и затем поедет /в/ Берлин; он ссылается на посланника барона Ромберга и на фон Бергена.

Он, Моор /в тексте зачеркнуто/, имел продолжительные беседы с Лениным, с которым он дружен еще по Швейцарии, и выражает мнение, что большевизм пока сохранится, несмотря на чрезвычайно сложный продовольственный вопрос (sic!) в Петербурге и в Москве. В остальном он подтвердил впечатления Гейлборна (Heilborn) (ср. отчет консула в Abo от 4 сего месяца (No 228/19)), которые последний повторил мне также устно и которые не содержат ничего существенно нового.

Так как Моор /в тексте зачеркнуто/ названное лицо мне не знакомо, был бы благодарен за сообщение о том, насколько ему можно доверять, ибо тогда я попросил бы его вступить в контакт также с Нелидовым (см. телеграмму No 157 от 21 прошлого месяца) и другими русскими, с которыми мне трудно сблизиться.

Луциус

Берлин

В немецкую миссию в Стокгольме 10.3.1919. No 197, ответ на No 157.

Моор известен здесь как достойный доверия человек, однако считаю нецелесообразным встречи Моора с русскими правой ориентации, учитывая лево-радикальные политические взгляды Моора.

Берген.

Телеграмма из Берлина, 27.3.1919, вечер, в миссию в Стокгольме No 229, секретно, получена в Стокгольме 28.3.

Благодарю за письмо.

Прошу

1. Установить и передать по телеграфу в Берлин адрес г-на Моора.

2. Незаметно выяснить у г-на Моора, как долго он намерен пробыть в Стокгольме. 3.Передать ему от Гюнтера, что его семья с декабря не имеет от него известий и что в интересах его политической партии настоятельно необходимо его незамедлительное возвращение в Берн, что Гюнтер обязательно должен переговорить с ним еще до его въезда в Швейцарию, лучше всего в Мюнхене. Поэтому он должен сообщить Марии о своем прибытии в Мюнхен и мюнхенский адрес.

Берген.

Телеграмма No 207 от 28.3.1919, ответ на No 229.

По определенным причинам М. не хотел бы давать свой адрес в Стокгольме. О своем прибытии в Мюнхен и о месте проживания М. сообщит своевременно. Он пробудет здесь недолго и потом поедет в Берлин.

Л.

В Берлин. Стокгольм 29.4.1919. No 257. Барону Ромбергу.

Слышал, что г-н Моор окончательно назначил свой отъезд на 4 мая, когда истекает срок его билета.

Л.

Телеграмма No 283 от 30.4.1919. Ответ на No 257.

Попросите М. посетить меня, когда он будет проездом в Берлине. Барон фон Ромберг. Берген.

Приписка от руки: Г-н Моор письменно уведомлен. 1 мая 1919.

Канцелярия миссии в Стокгольме, 19 мая 1919 г. В Центральное бюро министерства иностранных дел в Берлине.

К сему прилагается посылка, содержание которой здесь не проверялось, его превосходительству барону фон Ромбергу с просьбой доставить ее его превосходительству фон Ромбергу, у которого ее должен взять член швейцарского Кантонального парламента и муниципальный советник г-н Моор.

Стокгольм, 20 мая 1919 г. No 306. Только для его превосходительства барона Ромберга.

Господин Моор сегодня выезжает в Берлин и /в тексте зачеркнуто/ в скором времени посетит Ваше Превосходительство.

Луциус.

Министерство иностранных дел. Телеграмма No 351 от 30 мая 1919 г. Секретно. В миссию в Стокгольме. Получена 31.5.1919.

Моор не появился. Он выехал, когда ждать? Ромберг.

Лангверт.

Ответ из Стокгольма от 31.5.1919. No 336.

Моор выехал, как сообщалось в телегр. No 306, 20-го сего месяца. Он поехал с д-ром Stieve; решите сами, справиться ли у него (отель "Адлон") о местонахождении Моора.

Л.

Документ 4

Копия доклада Фрица Дека, Стокгольм, Schylag. 22/I. Lt 12. Май 1919 г.

(Папка "Немецкая мирная делегация в Версале, документы, касающиеся наших отношений с Россией, май-июль 1919 г." Том I. К. 534/1).

Глубокоуважаемый г-н редактор!

...

Я изучил по статьям П. и Ш. все эти вопросы и подробно обсудил их со швейцарским социалистом Карлом Моором. Моор - урожденный немец (из Нюрнберга), очень влиятельный человек, левый социалист. Он пробыл примерно девять месяцев в большевистской России и при этом благодаря своей тесной дружбе с Лениным спас многим людям жизнь и состояние. Он - немецкий патриот и хотел бы избавить свою старую родину от ужасов радикальной революции. На основании своего российского опыта он видит выход в сильном расширении до сих пор почти негативной политики немецкого правительства в позитивном направлении. (Заселение крестьянами Остэльбии и обобществление крупной промышленности в Вестэльбии.) Возможность этих шагов зависит от установления мира. Но, как теперь очевидно, было бы лучше заранее интенсивнее работать в этом направлении. Возникают такие сомнения, является ли Национальное Собрание в Веймаре пригодным инструментом. Большая часть информации, переработанной в статье, предоставлена также М. Он считает Ленина совершенно необыкновенно одаренным и энергичным политиком. Л. - больше русский патриот, чем сторонник мировой революции. Он, как и Чичерин, действительно готов оставить других в покое, если они помогут России. Троцкий - больше революционер, критик, разрушитель.

Я хотел бы подчеркнуть здесь еще одно: в редакции не должны забывать тот факт, что сегодня есть только одна страна, где Антанта действительно не имеет влияния, - Советская Россия. Немецкой политике следовало бы это учитывать уже при установлении перемирия. Дело с Либавой было выдающейся глупостью. Доказательство тому - проект мирного договора. Это только создаст еще большую отчужденность большевиков, не говоря уже о том, что вопрос о немецких балтийцах проигран, неизбежно будет проигран, пока существует Советская Россия. А то, что она в скором времени прекратит свое существование, совершенно исключено. Мелкие и средние крестьяне благодаря революции обогатились, следовательно, они заинтересованы в Советском правительстве. Даже если они не будут бороться за него, они не будут бороться и против него. Тот, кто хочет верить в возможность демократического или либерального правительства, должен помнить, что Россия - крестьянская страна со слаборазвитой промышленностью и совсем слабым буржуазным слоем. Страной, где есть всего несколько промышленников и других буржуа, и, может быть, 10 000, а может быть, и больше крупных землевладельцев, не сможет править никто. Русская революция совершалась как революция индустриальных рабочих, но в действительности она - гигантская крестьянская революция. Теперь там разрушен феодализм. Можно сомневаться, сохранится ли социалистическая организация промышленности. Во всяком случае, кажется, она последовательно создается, а кому понадобится возвращаться к керосиновой лампе, если будет покончено с коптилкой и можно будет наладить электрический свет? Я так же, как П. и Ш., полагаю, что экономическая разруха в России вызвана намного больше блокадой (последствия которой мы в Германии тоже знаем), чем революцией. Поэтому дальнейшее существование крестьянской страны с социалистической индустрией, каковой Россия является или станет, представляется мне фактически гарантированным. В своих расчетах можно учитывать этот фактор с гораздо большим правом, чем Антанта включает в свой баланс порабощенных народов Германию как одну из позиций этого баланса.

Документ 5.

Письмо руководителя службы новостей министерства иностранных дел, посланника д-ра Виктора Науманна рейхсминистру иностранных дел графу Брокдорф-Рантцау от 3 июня 1919 г. и его отчет от 4 июня 1919 г.

(Папка "Министерство иностранных дел, мировая война 526/3: Документы, касающиеся его превосходительства г-на рейхсминистра ин. дел Брокдорф-Рантцау", том 1, апрель-июнь 1919 г. Штамп отправителя: канцелярия мирных переговоров. Телегр.: Мирная конференция Bln. Берлин В 8, Беренштрассе 21.)

Сюда только что приехал непосредственно из России, где он вел переговоры с Лениным и Троцким, швейцарский социал-демократ Моор. Я буду беседовать с ним (вне дома) и затем позволю себе послать записку о нашей беседе в Версаль.

Отчет Науманна от 4 июля 1919 г.

Ваше Превосходительство, глубокочтимый господин граф!

О вчерашнем заседании кабинета Вам, вероятно, уже доложил барон Лангверт. Оно было отрадным постольку, поскольку кое-что представилось иначе, чем можно было бы предположить.

...

Теперь я хотел бы упомянуть, что здесь находится известный старый основатель и руководитель швейцарской социал-демократии Карл Моор и что я имел с ним вчера трехчасовую беседу. Г-н Моор прибыл через Стокгольм из России, где он находился 8 месяцев, постоянно общаясь с Лениным, а также с Троцким. Г-н Моор заявил, что сообщения Антанты о Колчаке на 9/10 - ложь. Возможно, у Колчака вполне приличная армия, но она никогда не сможет покорить Россию, главным образом потому, что положение Советского правительства сейчас прочнее, чем когда-либо. Ленин уже сейчас получил перевес над Троцким и начинает становиться умереннее. Он высокий идеалист и абсолютно прислушивается к доводам рассудка. Он совсем не холодный кровопийца, каким его часто изображают, "но", - говорит г-н Моор, - "я могу Вас уверить, что я освободил многие сотни людей из тюрьмы, сказав Ленину несколько слов о их судьбе. Насколько Антанта преувеличивает, видно уже из того, что я был в Петербурге в те дни, когда они сообщали об ужасных восстаниях, о тысячах трупов, о смертях от голода и т. д. Я не заметил в Петербурге даже намека на что-либо подобное. В Петербурге было гораздо спокойнее, чем в Берлине. Вообще удивительно, в каком спокойствии происходит переход к социалистическому государству без промежуточной капиталистической стадии."

Касаясь Германии и России, г-н Моор сказал: "Мне абсолютно понятна позиция правых социалистов. Я сам левый, но здешние независимые стали для меня слишком космополитами. Я полностью разделяю чувства правых социалистов. Если бы они наконец ответили бы на радиограммы русских, выражающие высокую степень симпатии к Германии. Это прежде всего привело бы Антанту в смертельный ужас, так как, насколько я знаю, она ничего не боится больше, чем возникновения восточного союза народов, который вскоре будет сильнее Антанты, особенно в Европе." Г-н Моор полагает, что нет необходимости говорить непосредственно о союзе, что сам факт переговоров и завязывания отношений может произвести впечатление катастрофы. Затем он сказал, что, по его убеждению, необходимо послать к Ленину искусного человека, чтобы обсудить с ним перспективы на будущее. При правильном подходе к Ленину его легко можно будет убедить в том, что советское правительство в Германии невозможно, и что Германия должна быть средней пропорциональной между западным и восточным социальным и политическим устройством. Г-н Моор выразил готовность сопровождать такого посланника.

Я должен честно признаться Вашему Превосходительству, что аргументы господина Моора, которые во многом совпадают с моими собственными взглядами, снова произвели на меня глубокое впечатление. Кроме того, я думаю, что нам уже, собственно говоря, нечего терять, поэтому мы можем только выиграть. Вот почему я должен сказать, что на месте Вашего Превосходительства я бы согласился с предложением Моора и быстро послал кого-нибудь, чтобы вначале провести с ним ни к чему не обязывающую беседу. Просто изображать овечку, блеять и говорить: "Я не защищаюсь, можешь меня забить," - этим мы немногого добьемся, мы должны думать о будущем и о наших действиях в нем.

Это тем более важно, так как в Южной Германии, как я неоднократно докладывал, существует опасность роста сепаратистского движения. Сегодня у меня был один генерал, который приехал из Штутгарта и сообщил мне, что и там настроение очень неустойчивое. Оно едва ли выдержит большие испытания. То же самое происходит в Баварии, о чем я могу и не упоминать, так как это хорошо известно Вашему Превосходительству. Нужно попытаться сделать все, чтобы сохранить юг и запад. Если же это не получится, то мы должны подготовить все для того, чтобы после войны начать восстановление с востока, а это будет возможно только при наличии поддержки на востоке. Я был бы за то. чтобы правительство, выдержав вначале какое-то время в Берлине, затем переехало в какой-нибудь город в Померании и оттуда начало восстановительную работу. Лангверт и я полностью единодушны в этом отношении. Возможно, закалка иностранной оккупации поможет нашему люмпенизированному народу в средней, западной и южной Германии понять, насколько полезно ему национальное чувство, а тогда все снова придет в порядок.

Позвольте выразить Вашему Превосходительству мое глубокое почтение, с которым остаюсь покорный слуга Вашего Превосходительства

Науманн.

Отто-Эрнст Шюддекопф

Карл Радек в Берлине

Глава германо-русских отношений в 1919 году*

Для развития немецкой революции 1918-19 гг. решающими оказались два обстоятельства. Некогда глубокая и в конечном счете непреодолимая пропасть между правым и левым крылом социал-демократии с 1914 года, которую не удалось преодолеть даже в совместном противоборстве с правыми, но которая как раз в значительной степени способствовала союзу между большинством социал-демократии и старой армией, была решающим элементом внутренней политики. Во внешней политике таким элементом была уверенность Ленина, что Германия созрела для революции и что активная часть немецких трудящихся возьмет на себя руководство мировой революцией. Это ожидание было основано на убеждении в том, что такое развитие, безусловно, необходимо, чтобы революция в России в течение короткого времени не потерпела неудачу.

Оба эти обстоятельства во многом объясняют нервозность, спонтанность и вынужденность многих поступков руководителей революции в Германии, как и поведение

-----------------------------------

*) Otto-Ernst Schuddekopf. Karl Radek in Berlin. Ein Kapitel deutsch-russischer Beziehungen im Jahre 1919, pp. 87-109. Archiv fur Sozialgeschichte, Band II, 1962. Verlag fur Literatur und Zeitgeschehen. Публикуется в переводе с немецкого с сокращениями, обозначенными [...].

советского правительства по отношению к германским революционерам. Трудности внутри страны и угроза вторжения создавали крайне сложное положение, времени было в обрез, и они не думали, что могут рассчитывать только на спонтанность масс, либо на революционную элиту. Поэтому русские революционеры, отвечавшие за политику Германии, стремились к тому, чтобы учесть оба этих фактора в успешных совместных действиях.

Одной из важнейших фигур в этом плане был Карл Радек. Его роль в немецкой революции до сих пор во многом остается неясной, и мы попытаемся рассмотреть ее здесь на основе всех доступных материалов.

[...] Джон У. Уилер-Беннетт, опираясь на данные Даниэля, говорит о знаменитом предложении Радека Германской республике союза против Запада(1). [...] Лионель Кохан утверждает, что в тюрьме большевику Радеку было "вполне уютно"(2) [...]

Вальтер Ратенау, посетивший в 1919 году, в качестве представителя власти Радека в тюрьме и с блеском зачитавший ему свои элегантные тезисы, в 1922 году назвал его "бесспорно умным, но грязным парнем, подлинным образцом мерзкого еврея". [...]

Радек как до ареста, так и во время содержания под стражей развил бурную публицистическую деятельность и опубликовал при содействии своих друзей из КПГ ("Союз Спартака") большое число брошюр. В первой из них была помещена его приветственная речь на Учредительном съезде КПГ 30 декабря 1919 г. "Русская и германская революция и мировая обстановка"(3). Второму съезду КПГ в октябре 1919 г. Радек адресовал свое письмо "Развитие германской революции и задачи Коммунистической партии"(4), которое было опубликовано в 1919 г. в Берлине под псевдонимом Арнольд Штрутан и вторым изданием в Гамбурге в 1920 г. совместно с памфлетом, направленным против гамбургского национал-коммунизма Лауфенберга--Вольфхайма "Современная политика немецких коммунистов и гамбургский национал-коммунизм"(5). Этот памфлет был впервые опубликован в гамбургской газете КРПГ "Коммунистише Арбайтерцайтунг" No 173-176 от 1919 г., а затем в журнале "Ди Интернационале" от 20 декабря 1919 г. В следующем году появились многочисленные отдельные выпуски в виде брошюр, в частности совместно со статьей А. Тальхаймера в брошюре "Против национал-большевизма"(6). На основе тезисов Первого конгресса Коминтерна Радек написал в ноябре 1919 г. в тюрьме на Лертер-Штрассе теоретическую статью "Развитие мировой революции и тактика коммунистических партий в борьбе за диктатуру пролетариата", которая была опубликована КПГ также в 1919 г. В Моабитском изоляторе Радек пишет статью для "правоверных буржуа" на тему "Германия и Россия", которую Гарден опубликовал в газете "Ди Цукунфт" от 7 ноября 1920 г. и затем в сборнике "Руссише Корреспонденц". Во время содержания под стражей Радек подготовил к публикации сборник своих статей, написанных в 1909--1919 гг. под названием "В рядах германской революции"(7), который был издан в 1921 г. в Мюнхене Куртом Вольфом. Публикации этого сборника, посвященного Радеком своей жене Розе, им было уделено особенно много внимания, поскольку он стремился доказать, что участвовал в немецком рабочем движении. Предисловие к сборнику в 1920 году было написано Паулем Фрслихом.

Помимо этих брошюр, служивших для повседневной политической борьбы, имеется ряд письменных документов, дававших основание еще во время Веймарской республики получить непредвзятое и до известной степени объективное представление о деятельности Радека в Германии в 1918--1919 гг. В марте 1919 г. Радек из заключения пишет письмо писателю Альфонсу Пакве, с которым он познакомился в Москве в 1918 г. во время деятельности последнего в качестве представителя газеты "Франкфуртер Цайтунг". Это письмо было передано рейхсминистру иностранных дел Брокдорф-Рантцау и затем опубликовано в книге "Дух русской революции"(8). Интересные данные о личности Радека и его отношении к Германии были опубликованы А. Пакве в том же году в книге "В коммунистической России. Письма из Москвы"(9). Письмо было перепечатано также центральным органом социалистической молодежи Германии "Ди Юнге Гарде" (Берлин, 28 июня 1919 г.). В подобном же журнале, органе молодежной организации КПГ от 1 мая 1920 г., Максом Бартелем был опубликован ряд историй из революционного прошлого Радека, рассказанных им друзьям, посещавшим его в Моабите.

Однако наиболее важными печатными источниками являются письмо Радека в адрес ЦК КПГ от 9 января 1919 г., опубликованное в 1929 г. в книге "Иллюстрированная история революции в Германии"(10), и его письмо II Конгрессу Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов (Берлин, 8--14 апреля 1919 г.). Это письмо было опубликовано в стенографическом отчете Конгресса(11) и в журнале "Ди Републик" от 12 апреля 1919 г., No 95. Они упоминаются в опубликованном в 1942 г. Гансом Фольцем сборнике документов "Ноябрьский переворот и Версальский мир"(12).

[...] В последующие годы о Радеке было опубликовано немного. Журнал "Дас Тагебух" (Берлин), поместил в 1923 г. "Письмо к Радеку" Т. Верлина (Th. Wehrlin) и в 1924 г. очерк Радека "В запломбированном вагоне через Германию". В сборнике "Десять лет истории Германии, 1918--1928 гг."(13) бывший министр рейхсвера Густав Носке писал о роли Радека в 1919 г. в своей статье "Контрразведка большевизма", отмечая, что хотя Радек и считал январское восстание ошибкой и резко критиковал его, но "его соучастие в коллективной интеллектульной ответственности" из-за этого отнюдь не устраняется. Ценные свидетельства и оценка Радека содержится в книгах В. Марку "Силуэты истории"(14) и П. Шеффера "Семь лет Советского Союза"(15).

Первые надежные данные о ранних контактах Радека с офицерами только что учрежденного рейхсвера, в частности с генералом фон Сектом, привел Фридрих фон Рабенау во втором томе своей биографии Секта, вышедшей в свет в 1940 г. Рабенау упоминает лишь о двух беседах между Сектом и Радеком в 1921 г. и 19 декабря 1922 г. Шведский журналист Арвид Фредборг опубликовал 5 сентября 1949 г. в газете "Свенска дагбладет" (Стокгольм) содержание своей беседы с бывшим военным атташе в Москве генералом Кестрингом--бывшим близким сотрудником генерала Секта, из которой следует, что генерал Сект встречался с Радеком еще в 1919 г. В своей книге, вышедшей в 1951 г. Фредборгу пришлось назвать это утверждение недоразумением(16) [...].

Б. И. Николаевский сообщил в издававшемся в Нью-Йорке "Новом журнале" (No 1 за 1942 г.), что Радек издал дневник [1919 года] с детальным воспроизведением бесед с немецкими офицерами и промышленниками в год русско-французского сближения и поэтому его откровения можно считать сознательной бестактностью по отношению к Германии. Когда Радек опубликовал в 1927 г. этот дневник повторным изданием (что вообще пока оставалось незамеченным историками), эти беседы, по-видимому по приказу свыше, были исключены. Николаевский подчеркивает даже, что впоследствии Радеку было полностью запрещено переиздавать этот дневник. Таким образом, становится ясно, -- считал Николаевский, -- что Радек разболтал секретные сведения, которые следовало хранить в тайне. С этим утверждением Николаевского нельзя не согласиться. [...]

Рут Фишер в работе "Сталин и немецкий коммунизм"(17) во многих разделах детально и частично на основании собственного опыта рассматривает деятельность Радека в Германии в 1918--1919 гг. со многими интересными подробностями, но не всегда с достаточной достоверностью. Имеется также диссертация Легтера "Карл Радек как рупор большевизма". В ней использованы неопубликованные тезисы диссертации Барбары К. Беккер "Карл Радек в Германии 1918--1923 гг."(18), но по существу не приводится каких-либо новых материалов. Новые сведения имеются лишь в двух публикациях, в которых кроме уже названных использовались неопубликованные источники; это исследование Г. Фройнда и уже упоминавшаяся работа Г. Гельбига(19).

Гельбиг, исследование которого посвящено в основном графу фон Брокдорф-Рантцау, использовал соответствующие материалы политического архива МИДа. Его в наибольшей мере занимало внешнеполитическое воздействие ареста Радека в Берлине, поскольку с этим была связана деятельность министра иностранных дел. К этому обстоятельству мы еще вернемся. Г. Фройнд, напротив, знакомился в Англии с архивом МИДа и занимался непосредственно и исключительно Радеком.

[...] Теперь назовем до сих пор не опубликованные архивные материалы, относящиеся в большей или меньшей степени к Радеку.

1. Дела, касающиеся русского большевика Карла Радека (Собельсона). Политический архив МИДа, отдел А., No 580--582. [...] Эти дела, которые впервые были использованы Фройндом в Англии, теперь имеются в политическом архиве МИДа в Бонне [...].

2. Наследие графа фон Брокдорф-Рантцау, материалы за 1918/19 г. Дела: публикации в печати и др. Политический архив МИДа, 7/1.11 "Р": H 23457-62. Нами использованы и эти материалы.

3. События после революции 9 ноября 1918 г., том. 1: 1918/19 г. Федеральный архив, Кобленц: Прусское министерство юстиции. Р. 135/11759, папки 1-226. Эти дела были сформированы впервые в федеральном архиве. [...] Дела представителя обвинения, прокурора земельного суда 1 в Берлине, а также дела следственного судьи, как показал запрос в Берлин, больше не существует.

4. В деле М. А. 1943. А. У. 413 Баварского секретного государственного архива (дела бывшего МИДа) имеется ссылка на "Дело Радека". Этот документ, как показала проверка, безвозвратно утерян.

5. Столь важный вопрос как внешнеполитическое воздействие поездки, деятельности и ареста Радека в 1919 г. в Германии, можно в настоящее время исследовать лишь на основе материалов, указанных в пунктах 1--3. Документы немецкой комиссии по перемирию, в которых имеются некоторые интересующие нас сведения, находятся теперь в Немецком центральном архиве в Потсдаме. [...]

6. Архивы британского МИДа, как было сообщено официально, после 1910 г. закрыты. Архивы французского МИДа за 1919--1921 гг. погибли во время войны в 1940--1944 гг. [...]

Карл Радек до того, как он появился в конце декабря 1918 г. в Берлине, был уже известен немецким властям. Еще во время первой мировой войны он имел, по-видимому, контакты со связными немецкой военной разведки, среди которых известную роль играл д-р Липп, будущий министр иностранных дел Мюнхенской советской республики(20). После Октябрьской революции он имел особо хорошие отношения с майором Шубертом из немецкого посольства. Этого офицера он вспоминал в заключении в Берлине и пытался получить от Пакве его адрес; майор Шуберт был единственным, который его знал и в качестве военного чиновника мог и был в состоянии ему помочь. О Шуберте Радек записал и в своих дневниках.

Радек еще в конце апреля 1918 г. и еще раз в августе во время переговоров о дополнительном соглашении в Брест-Литовске пытался поехать в качестве делегата в Германию. Немецкий посол получил указание из Берлина воспрепятствовать этому намерению, что является доказательством политического веса, который приобрел к тому времени Радек. После этого о Радеке нет никаких упоминаний вплоть до рукописного доклада в делах МИДа, в котором сообщалось о появлении Радека на Учредительном съезде КПГ 31 декабря 1918 г. в Берлине. (А. 547/9-180512 архива МИДа: 580). Германское правительство протестовало телеграммой от 2 января 1919 г. в Москву. Оно было обеспокоено сообщениями прессы из Гааги, согласно которым Антанта намеревалась использовать действия Радека в Берлине в качестве предлога для срыва переговоров о перемирии. [...]

Поездку в Берлин Радек описывает в дневниках достаточно подробно. Как показало расследование, он ехал под собственной фамилией Собельсон и прибыл туда 19 декабря. Он отказался от появления на Конгрессе Советов, куда он был собственно делегирован и который длился до 20 декабря, поскольку знал, что там он ничего не сможет сделать. Когда же с 5 по 12 января 1919 г. в Берлине происходили беспорядки и вооруженные выступления, сразу же был заподозрен Радек. Министерство иностранных дел Германии, которое с самого начала требовало от СНК отозвать Радека, считало себя непричастным к его деятельности.

Ордер на арест Радека был выдан 16 января, и сразу же начались лихорадочные поиски по всей территории Германии. Задержать его удалось 12 февраля в Берлине. Как свидетельствуют архивные документы Прусского министерства юстиции, этот успех полиции сразу же привел к ожесточенным спорам между военными и органами юстиции. Полковник Рейнгард, подчиненные которого препроводили Радека в Моабит и составляли там часть охраны политических заключенных, 14 февраля оправдывал перед прокурором д-ром Вайсманом из земельного суда I необходимость содержажния Радека в наручниках, применения других мер безопасности и запрещения свиданий тем, что речь идет об опасном преступнике--"военнопленном, шпионе воюющей державы". Рейнгард опасался также самоубийства, бегства или попыток освобождения извне. Именно он ходатайствал о предании Радека военному суду, так что Радек мог легко разделить участь Карла Либкнехта и Розы Люксембург.

Следственный судья отменил содержание Радека в наручниках, а прусский министр юстиции послал в тот же день, 14 февраля, телеграфный протест Национальному собранию в Веймаре против вмешательства военных. Оба защитника Радека, д-р С. Вайнберг и д-р К. Розенфельд, получили возможность беседовать с ним, но вначале лишь в присутствии следственного судьи. Кроме того, пока еще действовало распоряжение, согласно которому при ежедневных прогулках на Радека следовало надевать наручники, из-за чего тот вплоть до отмены этого распоряжения отказывался от прогулок. [...]

Предварительное расследование вскоре село на мель, так как активного участия Радека в январском выступлении доказать не удавалось. При нем в числе прочего были обнаружены написанные им брошюры и еще не опубликованные рукописи, в содержании которых обвинение не могло найти чего-нибудь важного для себя. Хотя Радек еще в апреле протестовал против продолжительности содержания под военным контролем, но его условия существенно улучшились еще в марте. Он находился в камере на третьем этаже тюремного здания на Лертерштрассе, причем камера запиралась двумя замками, а перед дверьми постоянно дежурил охранник. Ночью военная охрана навешивала третий замок. [...].

К этому же времени относится письмо Радека Альфонсу Пакве, которое тот передал министру иностранных дел (это письмо находится в архивном наследии Брокдорфа-Рантцау). Радек писал Пакве 11 марта, после завершения мощных мартовских выступлений, продолжавшихся с 3 по 8 марта. В этом письме, которое Радек писал с надеждой, что оно будет прочитано, утверждалось, что в Германии пока еще нет революционной рабочей партии; Независимая социал-демократическая партия--это "партия инвалидов", КПГ--пока еще только направление, но не партия с прочными традициями, как у большевиков в 1917 г., и с армией, стоящей на ее стороне. Таковы два решающих заключения Радека, сделанных им на основе событий 1919 г. Для своих немецких читателей он продолжал: пламя революции перекинется на страны Антанты. Однако отношения между Германией и Россией он желал видеть поставленными прежде всего на здоровую основу экономического сотрудничества. Эту новую программу, как видно из дневников, Радек пытался внушить многим влиятельным лицам, посещавшим его в заключении.

Между тем немецкие власти после безрезультатного завершения предварительного следствия попали в затруднительное положение: что делать с Радеком. Ситуация осложнялась еще и тем, что Радек 19 июня был назначен представителем Украинской советской республики и что русское правительство взяло за Радека немецких заложников. Выдачу Радека странам Антанты, о чем ходатайствовало прусское министерство юстиции, министерство иностранных дел санкционировать не могло. Затруднения возникали со всех сторон. Когда советский нарком иностранных дел Чичерин пригрозил 12 июня: "У нас имеется в запасе кое-что более сильное", в записях МИДа дел появилось смущенное примечание: "В данный момент мы ничего не можем сделать".

18 июня в Прусском земельном парламенте был сделан малый запрос, поскольку в Радека во время прогулки в тюремном дворе стреляли из близлежащей казармы. Эту ситуацию, складывающуюся всс больше в его пользу, Радек использовал в своем письме новому министру иностранных дел Герману Мюллеру от 4 июля 1919 г., в котором он крайне искусно обыграл все слабые места позиции социал-демократического министра. Чиновники МИДа, ответственные за русскую политику, в частности референт Аго фон Мальтцан, не были в состоянии решительно противостоять совместному сопротивлению военных кругов (военный министр Носке), юстиции (прусское министерство юстиции), рейхскомиссара по контролю за общественным порядком и антисоветских сил в собственном министерстве. Однако после того, как прокурор отказался от предъявленного обвинения и ходатайствовал об освобождении Радека на заседании рейхскабинета 26 июня 1919 г., правительство решило освободить Радека в обмен на немецких заложников, среди которых находились работники МИДа, и выслать его в Россию. Инициатива была передана, таким образом, министерству иностранных дел, которое должно было связаться с русским правительством по техническим вопросам обмена и взять на себя ответственность за дальнейшее пребывание Радека в Берлине вплоть до его отъезда.

12 августа 1919 г. прокурор возбудил ходатайство об окончании предварительного следствия, прекращении дела Радека и его освобождении совместно с привлекавшимися по тому же делу Линой Беккер и Гертой Остерлих. О какой-либо компенсации за содержание под стражей не могло быть и речи, "так как производством по делу не было установлено ни то, что он невиновен, ни отсутствие против него обоснованных подозрений". Такой элегантной формулировкой прокурор уклонился от дальнейшей ответственности, которая теперь полностью ложилась на МИД, о чем следовало достичь договоренности с военными. 16 августа Радек послал радиограмму в наркомат иностранных дел в Москву, сообщив, что он вплоть до выезда будет находиться под военной охраной.

С этих пор начался второй период пребывания Радека в Берлине в 1919 г., состоящий из длительных переговоров относительно маршрута, по которому Радек должен быть выслан из Германии. Первоначально предполагалось, что обмен Радека на заложников будет произведен под гарантией британского правительства на литовской границе. Но предварительно советское правительство должно было дать заверение, что оно после возвращения Радека не будет давать ему новых поручений в Германии и воспрепятствует любой попытке Радека выехать в Германию (6 августа). Радек лично предпочел бы дорогу через Данию, где он хотел бы работать вместе с Литвиновым, который устанавливал первые контакты с британскими посредниками в Копенгагене; этот процесс чрезвычайно нервировал германский МИД, который опасался, что англичане опередят немцев в Москве в восстановлении экономических связей.

В начале октября 1919 г., согласно уведомлению военного министра, направленному министру иностранных дел, появилась возможность отправить Радека в Москву самолетом вместе с турецкой делегацией (дело с индексом "Мюллер" от 5 октября 1919 г. в папке: МИД 581). Речь шла о знаменитом полете Энвер-Паши из Германии в Россию. Радек описывает в своих дневниках посещение в начале августа в самом начале его содержания под стражей в Моабите. Рабенау во втором томе биографии Секта (Лейпциг, 1940, с. 306) отмечает, что оба турка вылетели в Москву в апреле 1919 г. Но приводимое там же письмо Энвер-Паши к фон Секту относится лишь к августу 1920 г. Независимо от того, имела ли место непосредственная встреча Радека с Сектом, что вначале подтверждается, а затем опровергается генералом Ксстрингом, нет сомнения, что Энвер-Паша способствовал косвенным контактам между обоими этими столь противоположными личностями.

В деле МИД 582 содержится запись от 13 декабря 1919 г. о посещении советского уполномоченного по делам военнопленных Виктора Кноппа, прибывшего незадолго до этого в Берлин, в сопровождении капитана фон Геерингена из представительства военного министра ни Шарлоттенштрассе; они посетили МИД с целью оформления для Радека удостоверения с фотографической карточкой в связи с предстоящим в ближайшие дни вылетом в Россию. Так как по погодным условиям полет пришлось отменить (это удостоверение осталось в архивных делах, и на фотографии обросший бородой Радек похож на пророка), начали хлопотать о переезде через Польшу, который затем и состоялся.

Но перед этим должен был наступить третий период пребывания Радека в Берлине. Со времени перевода Радека под военную охрану (в военном министерстве за содержание Радека отвечал военный судебный советник Золь), адвокат Радека, а затем и Виктор Копп ходатайствовали об освобождении Радека из-под ареста. В то время Радек имел право принимать посетителей лишь в присутствии тюремного чиновника и, как уверждали, не получал ни газет, ни журналов. Министр иностранных дел неоднократно обращался к Носке с защитой интересов Радека, "поскольку с политическими заключенными везде обращаются подобающим образом". Запись в деле МИД 581 свидетельствует о том, что 17 ноября 1919 г. д-р Вайнберг обратился к советнику посольства барону фон Мальтцану с просьбой разрешить переслать Радека на квартиру барона Эвгена фон Райбница, Берлин, Сигизмундштрассе, 5. Радек в своем дневнике ошибочно писал о Райбнице как о коллеге Людендорфа по кадетскому корпусу, разделяющем национал-большевистские воззрения. Гельбиг на стр. 59 назвал его даже дядей (со стороны жены) барона Аго фон Мальтцана, что невозможно перепроверить. Если это так, то становятся понятными многие ничем другим не объяснимые обстоятельства.

Адвокат обосновывал свое ходатайство подорванным здоровьем Радека; с этим соглашался и чиновник военного министерства, который все еще контролировал все встречи Радека с посетителями. "Это могло бы также способствовать успешному формированию германо-советских отношений". Носке ответил 26 ноября, что он не имеет права разрешить русскому гражданину Карлу Радеку переселиться на квартиру к Эвгену фон Райбницу. 28 ноября адвокат направил военному министру повторное ходатайство с уведомлением, что МИД при согласии Носке ничего не будет иметь против. Однако Носке отклонил 3 декабря и это ходатайство. При этом В. Кнопп 29 ноября заявил министру иностранных дел, что военый министр обеспечивает наблюдение за Радеком до момента его выезда из Германии и что Радек будет проживать в доме барона фон Райбница.

В архивных делах имеется также телеграмма Радека Чичерину от 15 декабря, в которой он сообщал, что уже в течение недели находится интернированным в частном доме. Следовательно, он был уже где-то около 8 декабря переселен из тюрьмы на частную квартиру. Сам процесс переселения Радек описывает в дневниках весьма детально и иронично, не разъясняя, впрочем, причины столь внезапного и неожиданного разрешения. Здесь, по-видимому, сыграли роль взаимоотношения между военным министерством и МИДом, которые не нашли отражения в архивных материалах. Но уже 15 декабря Радек был переселен из этой квартиры к шсненбергскому комиссару уголовной полиции Шмидту, где политической полиции Берлина было удобнее вести за ним наблюдение (письмо начальника полиции от 15 декабря 1919 г. в МИД). Начальник полиции непрерывно требовал от МИДа ускорить высылку Радека из Германии, поскольку он бесспорно использует "свое пребывание для контактов с мощными коммунистическими и леворадикальными движениями". В ответ на повторное напоминание начальника полиции МИД пытался 5 января 1920 г. его успокоить. В качестве причины задержки в большинстве случаев указывались трудности координации обмена Радека на немецких заложников на границе Польши или соответственно Восточной Пруссии. Однако могло быть, что МИД не очень-то стремился ускорить выезд Радека, поскольку именно на этот период пребывания Радека в Берлине приходятся некоторые наиболее важные его беседы с ведущими германскими промышленниками относительно желательного для обеих сторон восстановления экономических связей.

Так, 10 января 1920 г. посольский советник Гей, который должен был сопровождать Радека до границы, посетил его на шсненбергской квартире вместе с тайным советником Дойчем, директором компании АЭГ и членом правления Союза германских промышленников, и директором банка Симоном, независимым социалистом. В этой беседе принимал участие также и Виктор Копп. Радек постоянно подчеркивал свое желание ехать через Копенгаген, чтобы принять участие в англо-советских экономических переговорах; Радек, таким образом, стремился пробудить немецкую ревность и опасение опоздать, что ему в полной мере удалось.

Радек описывал дальнейшие намерения большевистского правительства после предстоящего окончательного разгрома интервентов и белых армий. Оно не собиралось поддерживать военной силой коммунизм в других странах, но требовало и от других не вмешиваться во внутренние дела России. Большевизм сам распространится по всей Европе. Весной начнется восстановление народного хозяйства, и до этого времени необходимо ратифицировать германо-советское экономическое соглашение. Для восстановления прежде всего путей сообщения должны быть использованы избыточные технические мощности Германии. Политические связи могут быть урегулированы позже. Радек придавал большое значение тому, чтобы еще до отъезда в Копенгаген ознакомиться с официальной германской точкой зрения, которую он хотел использовать при переговорах с британскими посредниками в пользу Германии. Тайный советник Дойч обещал после консультаций с министром иностранных дел ориентировать германских промышленников.

Барон фон Мальтцан, ведший соответствующие записи, сделал от руки сделующую приписку: "В связи с тем, что большевизм через три-четыре года станет серьезным фактором, с которым нам придется считаться, я полагаю, что политические и экономические интересы Германии требуют, чтобы мы больше не чинили каких-либо официальных препятствий частным экономическим стремлениями к советской России. В противном случае возникнет опасность, что Англия нас опередит". Британская тень все больше и больше падала на все еще тонкий ручеек германо-русских переговоров и сильно возбуждала немецкие интересы. Тем не менее полиция докладывала, что Радек и д-р Оскар Кон (из Независимой социал-демократической партии) несомненно вступали в контакт с английскими кругами в Берлине, по-видимому, журналистами.

19 января 1920 г. посольский советник Гей телеграфировал фон Мальтцану из Просткена: "Радек выслан". Это случилось 18 января. В архивных делах имеется протокол, подписанный Радеком, Гейем и капитаном польской армии Игнацем Бернерем. Во время переезда из Берлина через Торн в Просткен Радек беседовал с сопровождавшим его советником посольства в том же духе, что и с тайным советником Дойчем, о чем свидетельствует архивная запись от 20 января 1920 г., сделанная для Мальтцана. Характерным для Радека было замечание, что пока еще нельзя предвидеть развитие формы большевистского государства. В любом случае цель не будет заключаться в том, чтобы приспособить жизнь к идеологии или, наоборот, идеологию к жизни (в этом месте записывающий поставил жирный восклицательный знак). Что касается германо-русских отношений, то Радек неоднократно повторял: Германия из-за недостатка воли не должна упустить момент согласованных действий с Россией. Но в отношении готовности вступить в экономические связи с Советской Россией он вступил в редкое противоречие с тем, что говорил в Париже советник посольства барон фон Лерснер, утверждавший, что Германия при определенных условиях готова выступить вместе с западными державами против большевиков. Это сообщение пришло, по мнению Радека, с английской стороны. Но все же в интересах быстрейшего заключения германо-советского экономического соглашения Радек считал крайне желательным пригласить в Германию наркома торговли и промышленности Красина.

Итак, это все, что можно было найти в архивах относительно пребывания Радека в Германии с декабря 1918 по январь 1920 г. Они дают почти полную и достаточно четкую хронологическую картину происходившего. Архивные материалы и дневники хорошо дополняют друг друга. Датировку событий теперь можно устанавливать со значительно большей достоверностью, чем это было до сих пор в литературе. Однако еще более важным может быть то обстоятельство, что теперь становится более ясным подлинное значение этого эпизода германо-советских отношений: оно намного важнее, чем было принято считать до сих пор. Ведь в этом эпизоде все видели нечто курьезное или даже криминальное. Из архивных материалов вполне ясно, что речь идет о первых серьезных контактах представителей немецких кругов с новым режимом в России. При этом следует заметить, что обеим сторонам пришлось основательно переучиваться, как мы уже отмечали относительно личности генерала фон Секта.

Карл Радек лишь во время своего длительного пребывания в Моабите получил довольно четку картину внутриполитических условий в Германии. В то время когда Радек прибыл в Германию, он значительно переоценивал революционную зрелость германского рабочего класса, но потом при личных контактах и продолжительных беседах, носивших отчасти теоретический характер, он получил представление об истинной силе буржуазии и армии. Перед лицом нелегкой ситуации его правительства в Москве он все больше убеждался, что теперь в условиях отсрочки всех революционных устремлений становится очень важно использовать технические мощности Германии для восстановления экономики Советской России. Можно даже высказать предположение, что здесь несомненно влияние гамбургских национал-коммунистов Лауфенберга и Вольфхайма. Если Радек и проклял это направление в своем обращении к Гейдельбергскому съезду КПГ, то все же он беседовал с обоими в Моабите и, по-видимому, этот разговор произвел на него впечатление.

С другой стороны, также несомненно, что Радек был первым представителем новой власти, прибывшим в Восточную Германию, которому удалось в беседах с влиятельными представителями дипломатических, военных и промышленных кругов, возросших, по представлению Бисмарка, на германо-русских связях, обрисовать образ нового государства, убедив их, что продолжение давних традиций--дело отнюдь не бесперспективное. Нельзя сомневаться в непосредственном воздействии его тезисов на фон Секта и фон Мальтцана, о чем отчасти можно судить по архивным материалам. Невозможно точно установить, читал ли граф фон Брокдорф-Рантцау пересланное ему А. Пакве в марте 1919 г. письмо Радека, но такое предположение не может быть исключено. В любом случае министр иностранных дел в составленной в апреле "Памятной записке по восточной политике", которую приводит Гельбиг в своем исследовании(21), не занимает резко отрицательную и однозначную прозападную позицию, которая прослеживается в затребованном им уже упоминавшемся заключении МИДа (барон фон Тэрман). Известно, что впоследствии на основании опыта Версальского мирного договора он в еще большей мере стал придерживаться тех позиций, которые выражал Радек. Конечно, граф фон Брокдорф-Рантцау относился скептически или отрицательно ко многим тенденциям большевистского режима, но так же мало одобрял он некритическую и односторонне проамериканскую позицию верховного командования, смелые ожидания которого он с полным основанием, как показали события последующих лет, не мог разделять.

Здесь мы подошли ко второму моменту, выяснение которого оправдывает необходимость изучения архивных материалов о пребывании Радека в Берлине в 1919 г. Гельбиг на основании наследия графа Брокдорф-Рантцау упоминает в своей последней книге о различных поисках в Берлине агентов союзнических держав. Архивные материалы прусского министерства юстиции содержат дополнительные сведения. Этот факт сам по себе чрезвычайно важен для возникновения первого самостоятельного побуждения немецкой внешней политики во времена Веймарской республики. К этому необходимо вполне ясно осознать, что в Германии уже к 1919 г. среди ведуших политических кругов четко обозначились две противоборствующие группы, имевшие своих представителей во всех влиятельных слоях: в политических партиях, промышленности, дипломатии и армии. Одна из них, бравшая верх вплоть до момента объявления условий мирного договора, выступала за безоговорочный союз с западными державами при резкой антибольшевистской направленностои, доходившей до поддержки военной интервенции. Вторая группа придерживалась политики лавирования и сохранения или улучшения отношений со всеми соседними странами. Она исходила при этом из реалистичных представлений, что ни одна из держав-победительниц не заинтересована в быстром возрождении Германии и что не дело немцев служить наемниками в войне с Советской Россией, чтобы приобрести благоволение западных держав. Но таких же воззрений придерживался и министр Эрцбергер, руководивший переговорами о перемирии. По немецкой инициативе статья XII соглашения о перемирии от 11 ноября 1918 г. была сформулирована таким образом, что германские войска будут выведены из Прибалтики только тогда, когда союзные державы сочтут это необходимым.

3 января 1919 г. представитель МИДа при германской комиссии на переговорах по перемирию в Спа, советник посольства Ганиель, телеграфировал в Берлин, что Эрцбергер просил генерала фон Винтерфельдта уточнить у представителей стран Антанты, будет ли желательна выдача Радека и Иоффе, которая затем может быть произведена в Спа. Министр иностранных дел фон Брокдорф-Рантцау в своем ответе от 4 января рекомедовал отказаться от такого запроса (Наследие Брокдорфа-Рантцау, дело 16, Н 234654).

Этот факт свидетельствует о крайней нервозности германских представителей в Спа, поскольку они должны были знать, что Иоффе вообще не было в Германии, а Радек в Берлине еще не арестован. Немецкие политики и дипломаты, проводившие переговоры с представителями стран Антанты, опасались, что из-за пребывания Радека в Берлине может возникнуть подозрение в закулисных германо-русских переговорах, грозящее ответными мерами в виде продления срока режима перемирия, как это следовало из приведенного выше сообщения прессы. Эта озабоченность была в значительной мере обоснована, поскольку Радек неоднократно (в том числе в первом телефонном разговоре с Гаазе и по поводу Учредительного съезда КПГ) заявлял о возможности германо-большевистского союза против Запада и о предоставлении денежных средств на пропагандистскую работу среди находившихся в Германии военнопленных из союзнических держав. К тому же Антанта была недовольна действиями германских войск в Прибалтике. Маршал Форш сделал по этому поводу в начале января 1919 г. весьма резкое заявление. Генерал Гейкинг, английский представитель в комиссии по перемирию, также считал, что Германия должна более активно действовать против большевизма.

В этой ситуации 12 февраля 1919 г. в Берлине был арестован Радек [...]. Предварительно в начале января проходила дискуссия между МИДом и Советом солдатских депутатов 10-й Восточной армии, который Радек противопоставлял Союзу Спартака, заявляя, что советские войска в случае необходимости будут пропущены через линию фронта для оказания помощи восставшим немецким коммунистам. Совет солдатских депутатов телеграммой от 8 января опроверг это сообщение. Председатель Центрального совета рабочих и солдатских депутатов Ляйнерт назвал это утверждение Радека бессмысленным и оскорбляющим немецкий пролетариат, сыновья которого находятся на фронте. Это недоразумение было улажено радиограммой советского наркома иностранных дел Чичерина от 15 февраля, в которой он опроверг утверждение, что у Радека при аресте якобы нашли документы, свидетельствующие о намерении советского правительства послать войска в Германию в случае коммунистического восстания. Нет никаких оснований опасаться русского вторжения. Русское заявление свидетельствует лишь о том, что в случае революции в Германии и последующего за ней наступления западных держав немецкому пролетариату будет оказана помощь. Чичерин ссылался на резолюцию ЦК РКП(б) от 3 октября 1919 г. и выступление Ленина на пленуме.

Как уже говорилось, во время ареста Радека при нем действительно не было найдено никаких уличающих его в этом отношении материалов. Управление юстиции передало прессе лишь утрированные данные, основанные на кратком заявлении Радека, которое он сделал по тактическим соображениям. Ведь он находился в окружении солдат и ожидал, что его антифранцузское замечание вызовет симпатии и улучшит обращение с ним.

Таковым было положение дел, когда 23 февраля прибывший из Лондона генерал Гейкинг заявил "как солдат" немецкому генералу Гаммерштайну в Спа, что "мы все должны теперь совместно бороться с коммунизмом", который становится все сильнее. Общественное мнение Великобритании придерживатется мнения, что Германия слишком слабо борется с коммунистами. Генерал вручил своему германскому коллеге официальное письмо, в котором была выражена просьба к германскому правительству передать найденные у Радека документы. Это было бы для британского правительства доказательством готовности Германии к сотрудничеству. Гейкинг, который обсуждал эти дела с генералом Нудантом и главами союзнических комиссий по перемирию, просил также назвать имена англичан, работающих на большевиков (телеграмма Ганиеля No 898 в МИД, Эрцбергу, верховному командованию и военному министру; дело МИД 580).

Это привело официальные круги в Берлине к сильному замешательству, поскольку прокурору пришлось признать, что сообщения в немецкой прессе сильно преувеличены и что "добыча" была не слишком велика. Если эти сведения распространятся дальше, то недоверия со стороны стран Антанты не избежать. Поэтому следует продемонстрировать принципиальную готовность пойти им на встречу и попросить прислать специальную комиссию. К этому времени в Берлине можно будет "подготовить" материалы, такие как протоколы допроса и др. В этом смысле в Берлине 25 февраля, после получения из Спа соответствующего напоминания (замечание Надольного от 24 февраля), начали подготовку. Затем в течение двух недель ничего не происходило, после чего в Берлин внезапно прибыл французский капитан Деруа, чтобы ознакомиться с материалами Радека (Ганиель от 13 марта в МИД о сообщении генерала Нуданта). Он в течение трех дней напрасно старался получить эти документы. Затем, 14 марта, в сопровождении майора Шобера, офицера связи межсоюзнической комиссии при военном министерстве, Деруа посетил МИД.

Военное министерство было, по-видимому, не очень-то заинтересовано в том, чтобы облегчить офицеру Антанты поиски доказательств параллельной агитации большевиков в войсках западных держав. Министерство было против выдачи разрешения очевидно потому, что там также знали, что в материалах Радека не было ничего важного, так что немецкая сторона теряла ценный пункт в переговорах (военное министерство от 17 марта 1919 г., за подписью фон Франсецки--в МИД).

Совершенно другой позиции придерживалось министерство юстиции, где делом Радека занимался тайный государственный советник д-р Тиггес. Там были бы рады выдать Радека Антанте, чтобы избавиться от возрастющих день ото дня забот. МИД в лице советника посольства барона фон Тэрмана был заинтересован в содействии офицеру Антанты, чтобы убедительно продемонстрировать антибольшевистское настроение правительства. Фон Тэрман лично проводил 15 марта французского офицера вместе с майором Шобером к прокурору д-ру Вайсману из земельного суда 1. Последний старался на основании дела Радека и других коммунистов доказать, что большевистская опасность для стран Западной Европы чрезвычайно велика (отчет прокурора от 20 марта 1919 г.). Он особенно отмечал показания Радека, что находящиеся у д-ра Оскара Кона деньги, переведенные ему через г-жу Ветцель-Май, были предназначены для организации большевистской пропаганды во Франции и Великобритании. Также должна быть подготовлена в Берлине листовка, предназначенная для большевистской агитации среди оккупационных войск на левом берегу Рейна. Германия является "мощнейшим и последним барьером". Поэтому необходимы продовольствие и сырье. Равным образом немецкая сторона в беседах с французским офицером требовала свободы действий для защиты границ на востоке. Но все же фон Тэрману пришлось добавить, что материалы весьма скудны и, в частности, ничего не содержат о связях Радека с Францией и Англией.

Чтобы произвести более глубокое впечатление на скептически настроенного француза, ему устроили встречу в Объединении борьбы с большевизмом на Шеллингштрассе, 2, генеральным секретарем которого являлся известный публицист Эдвард Штадлер. Это объединение выпустило в январе плакат, обещавший вознаграждение в 10000 марок за содействие в аресте Радека. 17 марта французского офицера в сопровождении офицеров дивизиона гвардейской кавалерии провезли по улицам восточных и северных районов Берлина, где незадолго перед тем происходили вооруженные выступления. При отъезде капитана Деруа в Париж вечером 17 марта немецкая сторона была уверена, что французский офицер убедился в серьезных намерениях германского правительства делать все возможное для борьбы с большевизмом. Однако тот выразился вполне дипломатично, сказав, что международное сотрудничество будет, по-видимому, возможно лишь после подписания мирного договора, вежливо добавив, что он лично надеется на возвращение в Берлин и совместную работу. Таким образом, по отношению к Франции цель не была достигнута, поскольку демонстрацией решительной антибольшевистской позиции правительство Германии намеревались добиться смягчения условий мирного договора (замечание фон Тэрмана от 18 марта).

Прибывшая вскоре после этого британская делегация привнесла более благоприятные психологические предпосылки. Ганиель передал 15 марта из Спа сообщение генерала Гейкинга о выезде в Берлин британской офицерской комиссии (майор Берти, капитан Гардинг и капитан Брандт). Она должна была наряду с изучением путей сообщения в Германии ознакомиться с делом Радека. Гардинг должен был затем остаться в Берлине "для изучения большевистского движения". Фон Тэрман пытался убедить англичан "в серьезности положения и особенно в полной готовности и серьезных намерениях германского правительства вести борьбу с этой мировой опасностью". В противоположность французскому офицеру, англичане заявили, что коммунистический переворот в Германии или переход на советскую систему исключит в дальнейшем любую возможность для Германии вести переговоры о мирном договоре. Немецкой стороне пришлось сделать из этого вывод, укрепляясь в собственных ожиданиях, что, наоборот, успешная борьба с любым большевистским проникновением в Германию создаст более благоприятные предпосылки на мирных переговорах в Версале, но об этом практически не могло быть и речи. В этом смысле капитан Деруа оказался намного честнее.

Д-р Вайсман был поражен той основательностью, с которой английские офицеры изучали дело Радека, и надеялся, что британская сторона согласится на совместную борьбу с большевизмом. До тех пор и в Великобритании существовало подозрение, что Германия сильно преувеличивает большевистскую опасность. Там все еще предполагали, что "существует сильная империалистическая партия, которая использует идеи большевизма для своих целей и пытается раздуть очаг контрреволюции в качестве единственной меры спасения от большевизма", от чего д-р Вайсман старался отговорить британских офицеров. Впрочем в апреле майор Берти, капитан Гардинг и капитан Брандт вернулись в Берлин из Лондона, куда их вызвали для доклада, с очевидным разочарованием из-за незначительности того впечатления, которое произвел их отчет в Англии и Франции. После этого стало преобладать стремление к достижению соглашения с Советской Россией.

Отражением этого мнения являются пункты рапорта барона фон Тэрмана от 3 апреля 1919 г. относительно восстановления дипломатических отношений с Россией (Наследие Брокдорфа-Рантцау, дело 18, Н 235 124). Комиссии стран Антанты, изучавшие в Берлине дело Радека, стали пробным камнем для проверки честности антибольшевистской позиции германских властей. Дилемма состояла теперь в том, что германское правительство не могло отклонить требования советских властей о высылке Радека и других арестованных русских "ввиду действительного отсутствия достаточного обвинительного материала". Однако на страны Антанты подобного рода мероприятие произвело бы "губительное впечатление". Лишь британское предложение сулило приемлемое решение.

9 апреля в сопровождении полковника Данси и майора Гибсона в Берлин прибыл британский майор Вишер, чтобы неофициально заявить германским властям от имени британского правительства, что британское правительство убеждено в опасности большевизма для Великобритании и намерено с целью защиты от большевизма начать поставки продовольствия и сырья в Германию. После ознакомления с материалами по делу Радека британское правительство начало сомневаться в возможности длительного содержания Радека под стражей. Однако британское правительство считает Радека опасным большевистским агитатором. Поэтому Вишер уполномочен передать прусским властям предложение о выдаче Радека англичанам путем перевода его в Кельн. Уголовно-правовым обоснованием этой меры может служить признание Радека, что найденные при нем деньги были предназначены для пропаганды против стран Антанты. Прусское министерство юстиции 11 апреля ходатайствовало перед МИДом в пользу английского предложения телеграммой находившемуся в то время в Веймаре министру.

13 апреля д-р Вайсман заявил британской комиссии, что для обсуждения британского предложения германским властям понадобится существенное время, так как Германия озабочена участью находящихся в России немецких заложников. Англичанин предложил тогда совместное англо-германское содержание Радека под стражей в Кельне, что и было поддержано прокурором. 13 апреля все три британских офицера были приняты в Берлине министром иностранных дел, после чего один из них (Гибсон) был приглашен в Веймар. Министр сослался еще раз на выданную им министерством инструкцию от 25 февраля, предлагавшую сотрудничество с англичанами в борьбе с большевизмом и разрешавшую ознакомление с делом Радека. За это Брокдорф-Рантцау потребовал немедленного снятия блокады, указав, что это необходимо для укрепления положения правительства. Он высказал серьезные внутриполитические доводы против намерения перевести Радека в Кельн. Ведь даже при условии сохранения немецкой охраны это означало бы "весьма существенный отказ от собственного суверенитета". Британские офицеры были явно смущены таким ответом. Брокдорф-Рантцау запросил затем письменное подтверждение британского предложения. Гибсон ответил, что англичане предпримут совместные с остальными союзническими странами меры, так как они видят, что Радек во время своего пребывания в Германии намеревался вести пропаганду в большей степени против Антанты, чем против Германии.

Брокдорф-Рантцау в этой беседе, которая полностью соответствовала тогдашнему направлению его политики, пытался убедить западные страны в том, что голодная блокада Германии "самым гнусным образом" ведет ее к большевизму. Большевизм в Германии примет более упорядоченную, но и более заразную, чем в России, форму. 19 марта граф Брокдорф-Рантцау заявил британскому генералу Эварту, что ему хотелось бы, чтобы и англичане боролись с большевизмом. Это дало генералу повод возразить, что если бы граф выступал подобным же образом в Версале, условия мирного договора были бы более благоприятными для Германии. В том же смысле Брокдорф-Рантцау беседовал 19 апреля с американским уполномоченным Эллисом Дреселом.

Брокдорф-Рантцау надеялся найти в совместной борьбе с большевизмом основу для сближения с бывшими противниками, о чем он информировал также и англичан. Между тем Брокдорф-Рантцау весьма скептически оценивал возможности идти этим путем в связи с малой склонностью стран Антанты следовать такой политике. Можно предположить, что в подобной обстановке он не был готов добровольно уступить Радека, служившего важным подспорьем для сближения с Востоком. Ведь он все же по всей вероятности читал письмо Радека от 11 марта, которое переслал ему А. Пакве с интересной сопроводительной запиской.

А. Пакве считал Радека "хотя и сангвичным, неуравновешенным и бесцеремонным человеком, но в то же время личностью с необычным политическим чутьем и определенной европейской целью". Лично он стоек, как солдат. Он из тех людей, которые препятствуют Англии; этот довод не мог пройти мимо Брокдорфа-Рантцау. Пакве считал, что в этом отношении Радек является лучшим агитатором. Он смог бы пробить широкую брешь для немецких рабочих и переселенцев в Россию. Однако и в случае вынужденной массовой эмиграции в США Радек сможет стать тем человеком, который "усилит то движение на Западе, которое направлено против олигархии в ее опасной для свободы Старого света форме".

Эти мысли А. Пакве в какой-то мере совпадали с тогдашними воззрениями Брокдорфа-Рантцау, о чем свидетельствует его стремление весной 1919 г. не допустить превращения Германии в послушный инструмент союзнических держав, не получив за то конкретных уступок. Возможность получения подобных уступок еще до подписания мирного договора он теперь оценивал намного скептичнее, чем в начале года. Также не мог он разделять и неисчерпаемый оптимизм генерала Грснера, который ожидал всего от благоразумной позиции США. 4 апреля 1919 г. состоялась беседа между обоими этими влиятельными личностями молодой республики, которая позволила выявить принципиальные позиции обеих сторон и закончилась чрезвычайно резкими разногласиями. В наследии Брокдорфа-Рантцау имеются полный и сокращенный протоколы этой беседы.

Грснер в этой беседе резко защищал необходимость и оправданность вступления германских войск в Бельгию в 1914 г. "И в будущем мы сможем вести на Западе только наступательную войну". Генерал далее возложил вину за прорыв фронта на собственную страну, против чего граф решительно возражал. В отношении внешней политики Грснер полагал возможным переубедить американцев, в частности, по вопросам ответственности за войну, что, по-видимому, явилось следствием его бесед с уполномоченным главного командования США в Европе. В качестве ответной услуги он называл решительную борьбу Германии с большевизмом. Для этого требуется крепкое правительство, явный вотум недоверия также и министру иностранных дел. Генерал изложил в качестве мнения верховного командования мысль, что Германия, как только развеется дым революции, "в недалеком будущем снова должна превзойти по своей мощности" Францию.

Брокдорф-Рантцау существенно охладил пыл генерала. "Вильсон в нас разочаровался". Внутриполитическое и военное положение Германии следует оценивать значительно менее оптимистично. Нужно считаться с третьей революционной волной, которая будет намного мощнее первых двух. Генерал Грснер полагал, что для этого достаточно разогнать советы рабочих и солдатских депутатов и получить разрешение поставить к стенке руководителей "Союза Спартака". Носке необходимы свободные руки. Со стороны внешней политики, по мнению Грснера, необходима война против Советской России. "Германия должна в этом вопросе идти в кильватере Америки..."

Какое-либо взаимопонимание между этими столь противоположными точками зрения было невозможно. Дело дошло до специального заседания кабинета министров, протокол которого от 24 апреля 1919 г. за подписью Розенфельда был опубликован бюро рейхспрезидента. Здесь была выработана "Инструкция по нашему образу действия на германо-русском фронте". Существующую линию фронта следует удерживать, отказываясь, однако, от наступательных действий. Германскому правительству предоставляюся все возможности: "Либо оставаться в обороне, либо достигнув договоренности, выступить совместно с Антантой против большевиков; либо же вместе с большевиками--против Антанты".

Таким образом, решение было принято ни по Грснеру, ни по фон Брокдорфу-Рантцау, но в то же время оно весьма отличалось от проводившейся до тех пор политики правительства. Если раньше считали, что за счет жесткой политики сдерживания можно завоевать благоволение западных держав и особенно США, то теперь доверие к такой политике было в значительной мере подорвано. На заседании правительства 24 апреля даже Эрцбергер выступил против Грснера, поскольку сами США хотели мира с Советской Россией. Так была принята точка зрения, что следует оставить за собой все возможности. Конечно, такое решение могло бы быть принято также и без прямого или косвенного воздействия того факта, что в Берлине в это время находился Радек. Тем не менее приводившиеся здесь сведения из архивных материалов не оставляют сомнения в том, что Радек своими аргументами заставлял задумываться своих влиятельных посетителей и стоящие за ними организации и побуждал их пересматривать многие господствовавшие представления о германо-советских отношенииях. Поэтому этот эпизод неспокойного 1919 года неизбежно должен был оказать существенное воздействие на формирование будущей германской внешней политики.

Примечания

1. John W. Wheeler-Bennet. The Nemesis of Power, the German Army in Politics 1918-1945. London, 1953, p. 123.

2. Lionel Kochan. Russland und die Weimarer Republik. Dusseldorf, 1955, S. 22.

3. Karl Radek. Die Russische und die deutsche Revolution und die Weltlage. Berlin, 1919.

4. Arnold Struthahn. Die Entwicklung der deutschen Revolution und die Aufgaben der kommunistischen Partei. Berlin, 1919.

5. Die auswartige Politik des deutschen Kommunismus und der Hamburger nationale Kommunismus. Hamburg, 1919.

6. А. Thahlheimer. Gegen den Nationalbolschevismus. Berlin, 1920.

7. Karl Radek. In den Reihen der Deutschen Revolution, Munchen, 1921.

8. Alfons Paquet. Der Geist der russischen Revolution. 1919.

9. Alfons Paquet. Im kommunistischen Russland. Jena, 1919.

10. Illustrirtes Geschichte der Deutschen Revolution. Berlin, 1929, S. 282.

11. Stenografisches Protokoll des Kongress. Berlin, 1919, S. 276.

12. Hans Volz. Novemberumsturz und Versailles, 1918-1919. Berlin, S. 43, Anmerkung 3.

13. Zehn Jahre deutsche Geschichte, 1918-1928. Berlin, 1928, S. 36.

14. Valeriu Marku. Schatten der Geschichte. Leipzig, 1929.

15. Paul Scheffer. Sieben Jahre Sowjetunion. Leipzig, 1930.

16. Arvid Fredborg. Storbritannien och den ryska fragen 1918-1920. Stockholm, 1951, S. 196.

17. Rut Fischer. Stalin und der deutsche Kommunismus. Frankfurt, 1948.

18. Barbara K. Becker. Karl Radek in Germany 1918-1923. Universitat von Illinois, 1956.

19. Herbert Helbig. Die Trager der Rapallo-Politik. Gottingen, 1958, S. 16.

20. M. Gerstl. Die Munchener Rate-Republik. Munchen, 1919, S. 34.

21. Herbert Helbig. Unholy Alliance, Russian-German Relations from the Treaty of Brest-Litovsk to the Treaty of Berlin. London, 1957.

Приложения

РАДЕК В БЕРЛИНЕ В 1919*

1.

РАПОРТ ОБ АРЕСТЕ РАДЕКА

26 февраля [1919], 19 часов.

Передано Кноте 26.2. (абзац нечитабелен)**.

Благодаря многолетней деятельности в социал-демократической партии и связанному с этим опыту и личным знакомствам мне удалось разыскать тех лиц, которые могут общаться с товарищем Радеком. При этом следовало иметь в виду, что общение с Радеком поддерживали лишь те, кто еще до [германской] революции имели связи с русским посольством либо работали там. Среди таковых следует назвать прежде всего Кэти Раух, улица Малплакет, 13, и Лину Беккер, проживающую в Берлине-Лихтенберг, улица Риттергут, 22. Я установил, что Радек живет в (берлинском) предместье под фамилией советника по экономике доктора Ф., у вдовы офицера, что он располагает документами, выданными ему Бременским советом рабочих и солдатских депутатов, и у себя на квартире поддерживает общение с товарищами по партии.

Из наблюдений на протяжении нескольких недель за названными лицами выяснилось, что Раух также поддерживает отношения с русскими, что она после революции продолжает свою деятельность в (группе) помощи русским военнопленным. Далее, выяснилось, что Беккер каждый день почти регулярно с 9 до 11 утра уходит из дома. Наблюдением установлено, что она едет трамваем из Лихтенберга до вокзала на Принценштрассе, отсюда--подземкой, с пересадкой на Глайсдрайэк и Виттенбергплатц до станции метро "Уландштрассе". Она ведет себя очень осторожно, а я не хочу попадаться ей на глаза, и потому иногда невозможно вести слежку. Особенно трудно следовать за ней после станции "Уландштрассе", потому что здесь она ведет себя с особой осторожностью.

От станции "Уландштрассе" она пользовалась трамваем линии "Н" и часть пути шла пешком. 10 сего месяца за Луизой Беккер была установлена слежка, в которой принимают участие несколько сотрудников. В первый день этой строгой слежки она не появилась. Во вторник, 11-го, слежка была отменена, в среду возобновлена с новой силой, в нескольких местах уже известного маршрута были расставлены наши сотрудники. Однако Беккер в среду не воспользовалась обычным маршрутом, по дороге она занималась дополнительными делами. Так, она поехала на Доротеяштрассе и забрала там множительный аппарат, затем отправилась на квартиру Радека. Если в предыдущие дни

*) Даются в переводе с немецкого. Опубл. как приложения в статье Отто-Эрнста Шюддекопфа "Карл Радек в Берлине. Глава германо-русских отношений в 1919 году" [Otto-Ernst Schuddekopf. Karl Radek im Berlin. Ein Kapitel deutsch-russischer Beziehungen im Jahre 1919], сс. 87-109.

**) Указание О. Шюддекопфа.--Прим. Ю. Ф.

она проявляла крайнюю осторожность, то тут, 12-го, она спокойно отправилась со станции метро "Уландштрассе" на Паульсборнерштрассе 93 в Вилмесдорфе, и так нам удалось обнаружить местонахождение товарища Радека. На Паульсборнерштрассе она внезапно исчезла в каком-то доме, и благодаря расспросам консьержки удалось установить, куда именно она пошла. Консьержка сказала, что Беккер бывает у госпожи Каллманн, живущей в белъэтаже. На звонок дверь квартиры открыли, и наши сотрудники обнаружили там Радека, сидящим за столом. В его комнате находились также Беккер и госпожа Остерло. Поначалу Радек отрицал, что это он, но затем был вынужден признать это. Сотрудники сообщили об этом в полк Рейнгарда. Вскоре прибыли солдаты полка с бронированным автомобилем. Когда вошли солдаты, Радек спросил нашего сотрудника, не может ли тот остаться с ним, он будет ему очень признателен. Радек был доставлен в полк, а затем в следственную тюрьму Моабит. При допросе он заявил, что ничего не предпринимал против Германии, потому что после первого путча выяснилось, что Германия еще не созрела для большевизма. Напротив, его аресту будет очень рада Франция, потому что он собирался насаждать большевизм там. Из денег у Радека имелось всего 8 тысяч марок. Никаких существенных обличительных материалов при обыске квартиры не найдено.

Примечание на полях от 5 февраля: Я был тем сотрудником вышестоящей инстанции, которая вела описанную (следует нечитабельное имя)* слежку, на основе чего был арестован Радек.

---------------------------------------

*) Указание О. Шюддекопфа.--Прим. Ю. Ф.

2.

К. РАДЕК. ИЗ ПИСЬМА ЖЕНЕ*

20 марта, Берлин, Следственная тюрьма Лертерштрассе.

[...]** Самое трудное во всей этой истории--это чувство, что ты при каждом сообщении о страшном характере борьбы здесь мучаешься мыслями, что со мной, а у меня нет возможности послать тебе весточку. Не буду пускать тебе пыль в глаза. Смерть Розы,

*) Роза Маврикиевна Радек. Копия письма хранится в архиве бывшего Прусского министерства юстиции (Бундесархив) за No 67 1036/19. Очевидно, письмо было с рассчетом на то, что будет перехвачено цензурой, или же писалось с разрешения министерства юстиции. Основная цель письма указать и германскому и советскому правительствам, что Радек опасается за свою жизнь. В этом плане интересны как указание Радека жене "потребовать" от Ленина обеспечить его безопасность, так и перечисление жертв белого террора: Либкнехт, Люксембург, Тышко и Бела Кун. Письмо жене--не единственное указание на немужественное поведение Радека. 3 апреля 1919 г. специалист по России в МИДе Германии барона фон Тэрмана дал для Брондорфа-Рантцау заключение, в котором обвинял Радека в цинизме и личной трусости: "Радек при аресте скулил, прося сохранить ему жизнь, и теперь дрожит в своей камере перед каждым посещением" (Наследие Брокдорфа, МИД, дело No 18, Н 235124 фф.--Цит. по статье О. Шюддекопфа).--Прим. Ю. Ф.

**) Все отточия принадлежат О. Шюддекопфу.--Прим. Ю. Ф.

Карла и--этого ты, верно, еще не знаешь--Лео* -- достаточно красноречиво говорит о том, чем чревата здешняя ситуация. Поэтому я во время мартовских сражений честно и откровенно указывал на эти возможности правительству через моего адвоката. Несмотря на это они оставили меня в тюрьме, где в других крыльях живут добровольцы, и министр юстиции Гейне считает возможным с трибуны ландстага рекомендовать меня вниманию патриотов как "преступника мирового масштаба", который всей душой стремился к унижению Германии. Тут уж ничего не поделаешь. Самое опасное, если они меня вышлют. Путь следования лежит через Восточную Пруссию, которая находится в руках армии. Если меня отправят не под прикрытием политически ответственных людей или Красного креста или нейтралов и если немецкое правительство не возьмет на себя обязательство передать меня прямо в руки русской комиссии, то опасность равновелика как на восточно-прусской территории, так и на "бесхозных" землях между двумя армиями. Я сделаю все, чтобы добиваться необходимого здесь, ты же потребуй у Ленина, чтобы правительство из Москвы по телеграфу выставило те же требования. Все остальное от нас не зависит. Я буду защищать свою жизнь всеми доступными мне средствами [...]. Риторика.

С точки зрения юридической дело ерундовое. Следствие, конечно, опрокидывает представления читателей романов о заговорах, единственная реальная улика--это фальшивый паспорт и участие в коммунистической пропаганде, к тому же направленной против [других коммунистических] течений. Если все пойдет нормально, в мае я уже должен быть с вами. А пока что надо ждать. Камера у меня чистая, с воли мне передают еду, книги, я целыми днями занимаюсь, восстановил свой английский. Если заключение затянется, напишу книгу. Для отдыха пишу также воспоминания о юности. [...] Очень беспокоит отсутствие известий о состоянии дел. Наши последние известия перепечатываются в здешних газетах очень редко, в остальном же печатается всякая чушь, хотя иногда и проникают верные сообщения. Очень прошу Осинского написать мне краткий, чисто фактический отчет об экономическом положении, отношении партий к правительству (переведи его на немецкий, иначе защитник не сможет мне его принести). Насколько я понимаю ситуацию из прессы Антанты, опасность извне кажется мне ничтожной, главное--это экономическое положение.

Моя жизнь в Германии протекала тихо и уединенно. С Розой и Лео мы с самого начала договорились не обсуждать наши личные дрязги, и я никогда не говорил на эту тему с Розой. Только после ее страшной смерти, накануне моего ареста, Лео пришел ко мне и мы провели вместе четыре часа. Лео предложил мне издавать ее статьи по истории и тактике и ее наследие. Он сказала: мы осиротели, у нас нет Розы, нам нужно сплотиться еще теснее. И мы говорили о самых личных вещах, и я рад, что он понял, что все действительно забыто. А теперь и он мертв. Мы осиротели еще больше. Оба основателя партии погибли. Я просил позаботиться о том, чтобы его тело похоронили особым образом, чтобы мы могли перевезти его в Польшу. Роза должна остаться здесь, на Берлинском кладбище, а его историческая роль принадлежит польскому движению. День, когда я узнал о его смерти, был самым трудным днем в тюрьме. Я постоянно вспоминаю о моих годах ученичества, которые связали меня с ним.

*) Лео Йогихес, польский социалист, ведущий член Спартака, после убийства Либкнехта и Люксембург возглавивший его. Был арестован и расстрелян 10 марта 1919 г.--Прим. О. Шюддекопфа.

О Беле* газеты сообщили, что он убит в Будапеште [...]. Я телеграфировал Зигмунду Кунфи**, он приличный человек, и он ответил, что речь идет о легкой ране и Бела уже поправляется. (жене--любовь и пр.) Передай приветы Ленину, Бухарину, Оболенскому, Сосновскому, Сокольниковым, шоферу Злобину, если увидишь его. Привет Юрию и Кристи Раковским и Свердлову. Я уже думаю о работе, которой займусь по возвращении.

Твой Карл.

*) Бела Кун (1886-1939), венгерский коммунистический деятель, один из организаторов и руководителей венгерской компартии. Нарком иностранных дел в венгерском советском правительстве (1919). После поражения революции эмигрировал в СССР. Расстрелян.--Прим. Ю. Ф.

**) Зигмунд Кунфи--член социал-демократической партии, в начале 1919 года министр просвещения в кабинете Кароле, принимал участие в установлении Венгерской республики.--Прим. О. Шюддекопфа.

3.

К. РАДЕК

ПИСЬМО МИНИСТРУ ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ ГЕРМАНИИ ГЕРМАНУ МЮЛЛЕРУ

Написано от руки.*

1 июля 1919 г.

Господин министр!

Я узнал из газет то, что не посчитало нужным сообщить мне министерство иностранных дел: что советское правительство Украины назначило меня своим дипломатическим представителем в Берлине и что немецкое правительство отказалось вступать в дипломатические отношения с рабоче-крестьянским правительством Украины. В мою задачу не входит выносить суждение по тому поводу, что немецкое правительство, признавшее в качестве украинского правительства Скоропадского, царского генерала, главу юнкерско-капиталистической белогвардейской банды на Украине и помогавшее ему оружием--даже тогда, когда ваш коллега по партии Шейдеман принадлежал к правительству Макс фон Баденского, -- отказывается признать правительство украинских народных масс. Эта политика является всего лишь частью политики Германии относительно России, политики, определяемой контрреволюционной ненавистью к рабочей революции и мелкобуржуазной верой в могущество победоносного капитала Антанты, политики, в результате которой Германия, отрезанная от сырьевых источников России, которые могли помочь повысить занятость рабочих в стране, отрезанная от русского народа правительствами, созданными и водруженными с помощью немецкого оружия, Германия выдана на милость--или немилость--Антанты, и вынуждена смотреть на то, как созданные ею с целью блокирования России так называемые "окраинные

*) Указание О. Шюддекопфа.--Прим. Ю. Ф.

государства" теперь по указке Антанты блокируют Германию. Близок день, когда немецкий народ сам вынесет уничтожительный приговор этой политике. Узнав о решении немецкого правительства, я пишу к Вам, чтобы обратить Ваше внимание на то, что Министерство иностранных дел в ответе на радиотелеграмму украинского правительства совершенно исказило историю моего ареста.

Министерство иностранных дел заявляет, что при рассмотрении моего дела не будут приняты во внимание политические соображения. Но это противоречит фактам. Я был арестован ... января на основании приказа об аресте от 16 января, в котором говорилось, что меня подозревают в том, что я во время январских волнений помогал Ледебуру и Ген*. при совершении ряда преступлений, как то--нарушение общественного порядка, подрыв закона о взрывных материалах и т.д. Сам этот арест является актом политической борьбы, а не юридическим мероприятием, поскольку--как показало следствие--прокуратура не располагет не только ни одним фактом, но даже не имеет в наличии факта, позволяющего подозревать меня в совершении преступления, на котором оно могло бы основать свой приказ об аресте. Меня было приказано арестовать на основании общих рассуждений, возникших из известного вам мировоззрения прусской прокуратуры, что коммунист, да еще--к тому же! -- русский! -- не может не участвовать в преступлениях, которые связаны с нарушением общественного порядка, взрывными веществами и тому подобными жуткими делами. Следователь не получил от прокуратуры ничего, что он мог бы расследовать. Поэтому он принялся расследовать найденные у меня документы. Это были статьи и брошюры, частью готовые к печати, из которых, однако, вытекало, что они должны служить распространению принципов коммунизма и поэтому даже, со своей точки зрения, решительно возражали против всякой попытки захвата власти, прежде чем большинство рабочего класса обратится к коммунизму. В статьях, опубликованных в бременском "Коммунисте" до январских волнений, я обозначил предстоящий период коммунистической политики как период агитации и организации. В одной из брошюр, найденных у меня в виде рукописи, об уроках берлинской гражданской войны, где описывается развитие и перспективы немецкой революции, я критикую коммунистическую политику, поскольку в январские дни она не смогла кратко и доходчиво объяснить массам, что в тот момент нельзя было думать о захвате власти, хотя этого мнения придерживался в том числе и центральный комитет коммунистической партии Германии. В других написанных или переданных мною сообщениях я также самым настойчивым образом предостерегаю от актов насилия.

Если бы следствие не ставило перед собой никаких политических целей, то, выяснив такие обстоятельства, меня тут же бы освободили. При этом прокуратура все равно не могла бы возбудить против меня дело на том основании, что я, как представитель центрального комитета русских советов рабоче-солдатских депутатов, то есть верховной власти России, по приглашению Берлинского совета рабоче-солдатских депутатов, то есть в то время верховной власти в Германии, легально прибыл в качестве делегата на конгресс советов рабоче-солдатских депутатов, что я открыто, под собственным именем, выступал в Берлине на съезде коммунистической партии, но скрывался после январских событий под чужим именем, чтобы избежать судьбы Либкнехта и Люксембург. Хотя прокурор, в силу, вероятно, незаурядного по нашим временам чувства юмора, представил это использование чужого паспорта для защиты жизни как поступок с корыстными целями-

*) Так в документе. Возможно, речь идет о Генрихе Дорренбахе, командире Народной морской дивизии, активном участнике коммунистического восстания в Германии, в решающий момент поддержавшем Ледебура.--Прим. Ю. Ф.

так утверждается в приказе от 19 февраля--чтобы перевести малозначительное нарушение, а именно использование чужих документов, в разряд тяжкого преступления, однако ему нехватило мужества отменить первый приказ об аресте и, за неимением материалов для следствия, поставить меня перед судом на основании второго приказа об аресте. Он не мог это сделать, так как знал, что ни один суд не примет во внимание его утверждение, что член русского правительства живет в Берлине под чужим именем с целью спекуляции продовольственными карточками--ибо к этому сводится подозрение, что я обзавелся фальшивыми документами в корыстных целях. Точно так же он не мог привлечь меня к суду на основании обвинения в разжигании классовой ненависти, потому что найденные у меня статьи либо были уже напечатаны и не вызвали вмешательства юридических властей против опубликовавших их газет, либо имелись в рукописи, то есть не могли представлять собой правонарушения, не говоря уже о том, что содержание статей лишало прокурора всякой надежды на то, что меня осудят, несмотря даже на растяжимость понятия "подстрекательство".

Итак, чтобы держать меня в тюрьме, пришлось вести следствие о мнимых преступлениях. Но поскольку не было ничего пригодного для расследования, следователь занялся сбором материала к моей биографии. Он расспрашивал меня о моей деятельности до и во время войны, о моей деятельности в качестве члена русского правительства, он даже обзавелся отзывами членов бывшего немецкого посольства в Москве. Когда и с этим было покончено, он перешел к литературно-историческим штудиям. Мне были предъявлены фантастические сообщения немецких журналистов, в которых описывалось, какое грандиозное впечатление произвело на Ленина известие о моем аресте, или же выражалось восхищение моим литературным талантом, затем в ход пошли мои старые статьи, которые при кессельской цензуре немецкая буржуазная пресса перепечатывала из московских "Известий". Все это времяпрепровождение не имело ничего общего с преступлением, в котором меня обвиняли, однако это никого не трогало, поскольку прокуратура имела возможность заявить в прессе, что следствие продолжается. Наконец, удалось разыскать живых "свидетелей". Так, допросили господина, который заявил, что видел меня в машине с Эйхгорном--что неправда, но даже если бы это было так, это не имеет ни малейшего значения, поскольку, по показаниям свидетеля, это происходило до январских волнений. Второй свидетель--страшно произнесть! -- видел у пивной во время беспорядков машину, про которую кто-то сказал, что я там сижу. Так это или нет--он не знает. Третий во время беспорядков видел во главе толпы человека, про которого сказали, что это Радек. Во время очной ставки со мной он заявил, что это был другой человек. Наконец, из Гамбурга за государственный счет привезли свидетелей, один из которых собщил страшный и точный факт, что ему кажется, что он в период с ноября (когда я был за границей) до января видел меня в гамбургской ратуше, но не может в этом поклясться, а второй явно хотел создать мне алиби, утверждая, что видел меня в Гамбурге 7, 8, 9 января--то есть в те дни, когда я, якобы, совершал преступления в Берлине. Достигнув этого пункта, когда появилась возможность, что найдутся свидетели, которые будут клясться, что я в период январских волнений плавал с Леттов-Форбеком в открытом море, следователь заявил мне, что он закрывает следствие, с тем чтобы господин прокурор получил возможность со своей стороны приступить к аналогичным изысканиям.

Если мой безосновательный арест явился актом политической борьбы против коммунизма, то мое длящееся уже четыре с половиной месяца пребывание в тюрьме есть акт чистого насилия. И зеленую улицу этому применению насилия дал прусский министр юстиции Гейне, который, проигрноровав декларируемый министерством иностранных дел принцип невмешательства в незаконченное следствие, с трибуны ландстага заявил общественности, что мое участие в январских беспорядках доказано и рекомендовал меня как "международного преступника" вниманию подчиненных ему (!) органов правосудия и приданной его юстиции добровольцев. И те, и другие оказались достойны своего хозяина. Апелляционный суд первого земельного суда отклонил ходатайство моего защитника о моем освобождении из-под ареста, обосновав это решение тем, что, хотя это никак не доказано, надо мной тяготеет подозрение в участии в январских беспорядках. Добровольное правосудие уже 13 июня пыталось привлечь меня к ответу: из казармы напротив в меня несколько раз стреляли. Все попытки замазать это дело разбиваются о высказывания солдат, которые подтверждают не только выстрелы, но и то, что перед стрельбой в казарме шел разговор о том, что я нахожусь во дворе. В довершение всего, юридические власти отказываются перевести меня из этой тюрьмы, в которой от добровольцев меня отделяет всего лишь деревянная стена, в которой я до недавнего времени был свидетелем того, как забивали арестованных в марте, как упражнялись в стрельбе по живым мишеням, в Моабитскую тюрьму, где, как утверждает мой защитник, я буду в большей безопасности*. Я не знаю, по каким причинам юридические власти держат меня в этой тюрьме, в которой сейчас содержат кратковременно лишь уголовных преступников, находящихся под следствием. Я лишь хочу обратить Ваше внимание на то, что если в один прекрасный день господам офицерам надоест терроризировать Германию под прикрытием правительства Носке, если они возьмутся за какие-то дела сами, то, конечно, препроводить в царство небесное еще одного вождя мирового коммунизма им будет гораздо проще оттуда, где нет других политических заключенных, в отличие от Моабита, где их сотни. Я не сомневаюсь, что потом окажется, что официальные власти этого вовсе не хотели, но можете быть уверены, что мое правительство не посмотрит ни на какие уважительные причины, по которым члена центрального комитета советов рабочих и солдатских депутатов, после незаконного ареста, держат месяцами в заключении в тюрьме с наиболее благоприятными возможностями для несчастного случая.

Вы можете проверить все мои утверждения, не вмешиваясь "в незаконченное следствие". Для этого только нужно--и кстати, это Ваша обязанность, --поскольку немецкие граждане и служащие, являющиеся заложниками в России, головою отвечают за мою безопасность--потребовать от министерства юстиции конкретизации доказательств, собранных против меня во время пятимесячного следствия. Министерство юстиции не сможет назвать Вам ни одного даже самого ничтожного факта, который мог бы доказать, что в моем случае дело идет об охранном аресте. Тем самым я Вам заявляю, что этот охранный арест уже сейчас составляет угрозу для моей жизни. Вы знаете, что в момент военного путча эта угроза станет явью. Я обращаю ваше внимание на то, что, если вы не выполните ваш элементарный долг как министр иностранных дел и не положите конец этому незаконному задержанию члена русского и представителя украинского правительства, то вы ответственны не только за мою безопасность, которая вас явно не слишком волнует, но за безопасность немецких граждан, которых мое правительство сочло вынужденным взять в качестве заложников за меня.

Цель моего письма--установить эту ответственность и лишить министерство иностранных дел возможности утверждать, что оно было не информировано и что к нему никто не обращался. Мое правительство, несмотря на то, что следователь всячески

*) Неясно, почему в конце письма указано, что оно написано из следственного изолятора Моабит, если Радек только требует еще туда своего перевода. Шюддекопф считает, что Радек был переведен в Моабит в самом начале августа 1919 г.--Прим. Ю. Ф.

задерживает информацию обо мне, в курсе дела. А через него будут информированы также венгерское советское правительство, Жан Лонг, МакДональд, Модильяни, а также социалистические партии нейтральных стран. Пусть все знают, господин министр, имеете ли Вы право апеллировать к ним относительно актов насилия со стороны Антанты.

Берлин, Моабит, следственная тюрьма.

1 июля 1919. Карл Радек

член русского и представитель

украинского советского правительства

член Центрального комитета

Коммунистической партии России

. Цит. по: Baron S.H. Plekhanov in War and Revolution, 1914--17.--International Review of Social History (Amsterdam), 1981, vol. 25, pt. 3, p. 346--348.

. Senn A.E. The Myth of German Money During the First World War. --Soviet Studies, 1976, vol. 28, 1, p. 83--90.

. Possony T. Lenin: The Compulsive Revolutionary. Chicago. 1964, p. 183, 192.

. The Unknown Lenin. Yale University Press. 1996, p. 12.

. Николаевский Б.И. Тайные страницы истории. М. 1995, с. 257, 260.

. Написано рукою Алексинского. -- Прим. Ю.Ф.

. Написано рукою Алексинского. -- Прим. Ю.Ф.

. Написано рукою Сватикова. -- Прим. Ю.Ф.

. Архив гуверовского института, колл. Б.И. Николаевского, ящик 150, папка 11. Из папки бумаг Департамента полиции. Машинописная копия. Конец октября 1917 г., нов. ст. (датировано по содержанию). -- Прим. Ю.Ф.

. Здесь и далее в оригинале нумерация нарушена. -- Прим. Ю.Ф.

. Пропуск в документе. -- Прим. Ю.Ф.

. Пропуск в документе. -- Прим. Ю.Ф.

. Пропуск в документе. -- Прим. Ю.Ф.

. Пропуск в документе. -- Прим. Ю.Ф.

. Пропуск в документе. -- Прим. Ю.Ф.

. Русская мысль, 8.V. 1956.

. Русская мысль, 17.V.1956.

. Русская мысль, 14.VI.1956.

. Новое русское слово, 6.VII.1956

. Русская мысль, 23.VIII.1956.

. Ящик 151, папка 12.

. Эту слежку я видел сам.

. Письмо на бланке газеты Бурцева "Общее дело".

Fritz T. Epstein. Zwischen Compiegne und Versailles, geheime amerikanische Militardiplomatie in der Periode des Waffenstillstandes 1918/19: die Rolle des Obersten Arthur L. Conger. - Vierteljahrshefte fur Zeitgeschichte III, 4. Oktober 1955. Stuttgart, 412-445. О реакции командования сухопутными войсками см.: H.Phelps. Aus den Groener-Dokumenten. II: Внешняя политика командования сухопутными войсками вплоть до заключения мира. Deutsche Rundschau, 76, 1950, стр. 616-625; Wilhelm Groener. Lebenserinnerungen, Gottingen, 1957, S. 484 и далее, а также Dorothea Groener-Geyer. General Groener, Soldat und Staatsmann. Frankfurt a. M. 1955, S. 136 и далее.

Herbert Helbig. Die Trager der Rapallo-Politik. Gottingen, 1958; Gunder Rosenfeld. Sowjetrussland und Deutschland 1917-1922 . (Восточный) Берлин 1960.

Особую благодарность хотелось бы выразить руководителю Политического архива г-ну советнику посольства I класса д-ру Йоганесу Ульриху за разрешение пользоваться архивом и служащим отдела за их постоянную помощь и поддержку.

Гельбиг, там же стр. 11-27; Отто-Эрнст Шюддекопф "Левые справа, национально-революционные меньшинства и коммунизм в Веймарской республике", Штутгарт, 1960, гл. 8, стр. 65-67.

Д-р Виктор Науманн (8 мая 1865 г. - 10 октября 1927 г.) имел уже во время I мировой войны, когда он был журналистом, вследствие своих многочисленных связей, большое политическое влияние, в том числе на рейхсканцлера графа Гертлинга (см. его книгу "Документы и аргументы", изданную посмертно в 1928 г. д-ром Паулем Майлером). В январе 1919 г. он пишет тогдашнему министру иностранных дел, графу Брокдорф-Рантцау, вслед за чем получает от него приглашение прибыть в Берлин для беседы. (Министерство иностранных дел, Германия, 122, No 2, том 6, "Министерство иностранных дел с 1 февраля по ноябрь 1925 г., стр. 1024). Затем, с 6 февраля по 18 августа 1919 г., Науманн - руководитель службы новостей министерства иностранных дел (посланник и директор), представляющий доклады непосредственно министру иностранных дел. Вероятно, вследствие конфликта из-за подписания мирного договора, он подает в отставку и в конце ноября 1919 г. покидает дипломатическую службу. Но, кажется, и со своим начальником, заместителем министра иностранных дел Эрнстом Фр. Лангвертом фон Зиммерн он соглашался не всегда. В архиве Брокдорф-Рантцау находится его секретная записка о беседе в июне 1919 г. с рейхспрезидентом Эбертом по поводу его отставки, где он называет назначение Науманна, произошедшее по совету Лангверта и посланника фон Бергена, ошибкой. Эберт называет Науманна "занимательным собеседником, которому все аплодировали, но который решительно не соответствовал занимаемой должности. Попытки Науманна снова поступить на дипломатическую службу в качестве посла, которые он продолжил и при Штреземанне, потерпели неудачу, Науманн жил в Мюнхене. Его жена, Альма Науманн-Ревин, переехала после смерти своего мужа к родным в Венесуэлу, где и умерла. Архив Науманна обнаружить не удалось.

Документ 5.

Разрозненные сведения о Карле Мооре можно найти в: Фридрих Гееб "Albert Berner und die Unionsdruckerei, ein Lebenswerk", Берн, 1946, стр. 51-53; "Das grune Husli", воспоминания Германа Грейлиха", изд. Гертрудой Медичи-Грейлих, Цюрих, 1942; высказывания Карла Моора о причинах участия в выборах в "Schwezer Blatter fur Wirtschafts und Sozialpolitik" ("Швейцарский журнал экономической и социальной политики") ХХ, Берн 1912, стр. 171-178, с историческими сведениями; Петер Биллер "Альберт Штек, 1843-1899, основатель социал-демократической партии Швейцарии", Ольтен, 1960; Й.Белли "Красная полевая почта при исключительном законе против социалистов", Берлин, 8.А. 1926; Франц Бергхоф-Изинг "Социалистическое рабочее движение в Швейцарии", Лейпциг, 1895; Й.Лангхарт "Анархическое движение в Швейцарии от истоков до настоящего времени и его руководители" Берн, 1909. Благодарю г-на Берта Андреаса (Versoix-Genf) за хронологическую таблицу с основными датами жизни Карла Моора.

Мною найдены некрологи на смерть Карла Моора в: "Berner Tagwacht" 1932, NoNo 163, 165. Эмиль Вебер "Пионеры свободы, сто биографий передовых борцов за свободу, право и культуру", Берн 1943. "Vorwarts" No 276 от 14 июня 1932 г. и "Arbeiter Illustrierte Zeitung", Берлин 10 июля 1932 г. с большим и документированным некрологом Альфреда Куреллы.

"Историко-биографический лексикон Швейцарии", т. 5, Гессенбург 1929, нем. изд. д-ра Г.Триболета и доклад австро-венгерского посланника в Берне барона Мусулина от мая 1917 г. No 68 Д министру иностранных дел графу Чернину в Домашнем, придворном и государственном архиве, Вена РА I карт. 960. Я выражаю глубокую благодарность Австрийскому Государственному архиву за предоставленные мне фотокопии этого и других докладов барона Мусулина, а также г-ну государственному архивариусу доценту университета д-ру Л.Миколецки (Вена) за дружескую поддержку. Поиски в записях рождений и крещений в Генеральном архиве земли Баден в Карслруэ и в Нюрнбергском Государственном архиве были, к сожалению, безрезультатными. Фамилия отца иногда ошибочно пишется "Buerette" и "Birnette".

Эти не поддающиеся проверке, но вполне вероятные данные взяты из упоминавшегося некролога Альфреда Куреллы. Карл Радек, который познакомился с Моором в 1904 г. в Берне, также пишет в своем берлинском дневнике, что Карл Моор был членом I Интернационала. (Отто-Эрнст Шюддекопф "Карл Радек в Берлине, глава немецко-русских отношений в 1919 г."; "Архив социальной истории, Ганновер 1962, том II, стр. 151)

Эти сведения взяты из упомянутого выше доклада австро-венгерского посланника в Берне и кажутся надежными. Барон Мусулин также сообщает, что Карл Моор переехал в Швейцарию только после смерти своего отца.

Это единогласно утверждают все швейцарские источники. Его урна захоронена на кладбище Бремгартен-Берн, за могилой ухаживали до 1972 г. по распоряжению президента профсоюза железнодорожников в Берне национального советника Г.Дюби. Этими и другими ценными сведениями я обязан библиотекарю швейцарского объединения профсоюзов в Берне г-ну Вилли Келлеру.

Приводимые в источниках даты вступления в эту должность колеблются между 1 октября 1893, весной 1894 и 1895 г.

Швейцарская журналистка Эмми Моор написала автору следующее: "Некоторое время, когда "Tagwacht" только начала выходить, и была очень бедной газетой, Loosli совместно с Карлом Моором возглавлял редакцию. Он рассказывал мне, что у них тогда не было даже бюро, и что они вместе писали свои статьи в кассовом зале центральной почты Берна. А когда почта закрывалась, то они дописывали статьи просто в зале ожидания вокзала. Потом шли к наборщику и, пока тот не заканчивал работу, оба - большие Bohemiens - до закрытия сидели в кафе. А потом обычно еще раз заходили к наборщику, чтобы до утра просмотреть гранки." (Письмо автору от госпожи Эммы Моор от 8 августа 1962 г.).

У "Berner Tagwacht" в августе 1901 г. было 4500 подписчиков. Спор внутри партии принимал очень личные формы. В феврале 1896 г. Моор, как прежде в Базеле, был арестован якобы за преступление против нравственности по отношению к 17-летней девушке, но был оправдан. Противники Моора, которые называли его "смесью Рейнеке-лиса, Ричарда III и Казановы", хотели добиться его отставки. Но большинство Рабочего союза стояло за Моора, так что дело дошло до раскола в партии, который был преодолен только в 1900 г. после смерти Штека.

Вероятно, с 1906 по 1910 г. он жил в Германии. На партийном съезде 1906 г. в Ольтене Моор в большой речи выступил за Бернскую резолюцию по военному вопросу, требовавшую от солдат в случае, если их будут использовать против бастующих рабочих, отказа от выполнения приказа и финансовой помощи солдатам. Эта резолюция была принята. (Базельская "Vorwarts" No 36 от 13 февраля 1906 г. о съезде социалистической партии в Ольтене и военный доклад No 13 майора фон Бюло-Штолле от 26 октября 1903 г. J.Nr 106/03 в "Министерство иностранных дел, папка: Европа, Generalia. 82: Социал-демократия в Швейцарии", том 14). В 1912 г. Моор написал статью "Право женщин участвовать в выборах", он и тогда еще называл себя редактором.

Письменные сообщения автору от г-жи Дженни Гримм (Берн, 6 июля 1962 г.) и Вилли Келлера (Берн, 6 июля и 8 августа 1962 г.). Надгробную речь в Берне держал тов. Оскар Шнеебергер, член совета общины, похороны состоялись 16 июня в крематории Берлин-Вильмерсдорф при активном участии КП Германии. Поиски архива Карла Моора не дали результатов, возможно, он находится в Москве.

Членами комитета были: Гиальмар Брантинг (Hjalmar Branting), вождь шведской социал-демократии, П.И.Трульстра (Troelstra), руководитель Голландской братской партии и Камилл Гюисман (Camille Huysmans), бельгийский социалист, секретарь II Интернационала. О предыстории Стокгольмской конференции см.: Густав Майер "Воспоминания", Мюнхен, 1949, стр. 252 и далее. Майер, который, как и Моор, был прекрасно знаком с руководителями международной социал-демократии, прибыл в Стокгольм с одобрения германского правительства в качестве наблюдателя и регулярно посылал отчеты в Берлин. В этом отношении он играл в Стокгольме ту же роль, что и Моор.

В.И.Ленин "Полное собрание сочинений", 5 издание, М., 1964, том 31, стр. 560, прим. 149. Автор указывает немецкое издание, (Восточный) Берлин, 1960, том 25, стр. 527, прим. 70. О Борбьерге см. Вернер Гальвег "Возвращение Ленина в Россию в 1917 г.", Лейден, 1957, стр. 100, прим. 96.

См. речь Ленина "По вопросу о положении в Интернационале и задачах РСДРП" от 29 апреля (13 мая) 1917 г. на 7 Всероссийской конференции РСДРП. В.И.Ленин "ПСС", op. cit., том 31, стр. 441. Автор указывает немецкое издание, там же, том 24, (Восточный) Берлин 1959, стр. 297.

Сообщение 2 отделения Временного Генерального штаба No 5935 от 25 марта 1917 г. Центральному Бюро министерства иностранных дел "о поездке швейцарского социалистического лидера Карла Моора (Mohr - sic!) в Милан и его намерении распространять в итальянской социал-демократии мысли о заключении мира" (Министерство иностранных дел, папка "Европа. Generalia, 82: Социал-демократия в Швейцарии" том 15). Эту поездку упоминает и австро-венгерский посланник в Берне в уже цитированном докладе.

См. опровержение члена федерального совета Шультеса в "Bund" от 13 августа 1918 г., приложение I, о поручении правительства Моору в связи с его поездкой в Москву. Австрийский посланник, который сообщает об этом 14 августа (доклад 105/В), упоминает намек Шультеса на "подчеркивание германофилии и услуг, оказанных Моором Германии" (Австрийский домашний, придворный и государственный архив, РА XXVII, Швейцария, карт. 62).

Автор руководствуется здесь, в частности, письмом к нему Б.И.Николаевского от 25 августа 1962 г., где Николаевский утверждает, что относительно того, был ли Моор платным агентом немецкой разведки, по его мнению, не может больше существовать никаких сомнений. В первый раз Н. услышал об этом 40 лет тому назад от Теодора Либкнехта, который вел в своей газете "Volkswille" борьбу за выяснение обстоятельств убийства своего брата Карла. Н. пишет, что у него сохранились письма Теодора Либкнехта об этом.

Николаевский убежден, что Моор являлся упоминаемым в немецких документах под именем "Байер" ("Baier" или Bayer, Beier) агентом немецкого военного атташе при немецкой миссии в Берне. Но исследования в журнале личного состава Политического Архива министерства иностранных дел показали, что оба, Моор и Байер, записаны отдельно, что говорит против предположения Николаевского. Агент (доверенное лицо) "Байер" встречается в собрании документов Z.A.B.Zeman "Германия и революция в России 1915-1918 г.г.", Лондон 1958, где он указан как агент немецкого военного атташе Нассе. Нассе, о котором очень интересно и увлекательно пишет Густав Майер в цитированных выше "Воспоминаниях", был только помощником военного атташе майора фон Бисмарка.

См. вышеупомянутое сообщение австро-венгерской миссии в Берне от 4 мая 1917 г.

Доклад барона Мусулина от 25 августа 1917 г. графу Чернину за No 133 С приложенным сообщением Моора (Австрийский дом., придв. и гос. Архив, Вена, РА I, карт. 960). См. документ 1.

Густав Майер "Воспоминания", там же стр. 267-281.

Наверняка в это время в Стокгольме у Моора были также контакты с жившими там представителями Заграничного Бюро ЦК РСДРП(б), Карлом Радеком и Фюрстенберг-Ганецким, с которыми тесно общался и Густав Майер.

Г.Майер, там же, стр. 262. Письмо Ленина в "Собрании сочинений", том 35, (Вост.) Берлин 1962, стр. 295-301, впервые опубликовано в 1930 г. Русск. текст по: Ленин, "ПСС" изд. 5, М. 1964, том 49, стр. 447.

Швейцарский социалист Роберт Гримм ездил с согласия немцев весной 1917 г. в Россию, пребывание в которой он, несмотря на свою известную про-антантскую позицию, пытался использовать для того, чтобы содействовать через члена Федерального совета Гоффмана немецко-русским переговорам о сепаратном мире. Он вынужден был покинуть Россию и по решению упомянутой Лениным комиссии Циммервальдских левых оставил свой пост председателя Международной Социалистической Комиссии (июнь 1917 г.). Это решение было утверждено осенью 1917 3 Циммервальдской конференцией в Стокгольме.

Не имея возможности подробно вдаваться здесь в эту, ставшую сегодня снова столь актуальной тему, отсылаем читателя к оценке положения дел в кн. "Левые справа", op. cit., стр. 51-52, а также прим. 12 и 13 на стр. 412-413.

Отто-Эрнст Шюддекопф "Карл Радек в Берлине" op. cit. стр. 152. О поездке Байера в Россию через Берлин см.: Zeman "Германия и революция в России" op. cit., стр. 71 и далее.

См. док. 2. "Копия выдержанного в форме частного письма отчета агента Байера, который намеревается сопровождать Иоффе в его скорой поездке в Москву". С этой пометкой действительный советник посольства и исполнительный советник Диего фон Берген (Diego von Bergen) представил 4 августа 1918 г. министру иностранных дел фон Гинтце отчет Моора от 1 августа. Фон Гинтце сделал на нем пометку от руки: "Командованию сухопутными войсками. Многое верно, многое ошибочно. Г. 5/8" (Министерство иностранных дел. Документы, касающиеся общих вопросов России. Россия No 61, том 160, 23 июля - 5 августа 1918: AS 3573).

Л.Красин был позднее уполномоченным по делам внешней торговли Советского Союза. Сокольников - членом Политбюро партии большевиков, образованного 10 (23) октября 1917 г., Ларин - экономист-теоретик, принадлежавший ранее к меньшевикам; Менжинский стал в январе 1926 г. руководителем ГПУ.

Байер имеет в виду убийство немецкого посла графа Мирбаха левыми социал-революционерами, которые этим поступком во время V Всероссийского съезда Советов хотели добиться разрыва отношений между Российским правительством, к которому они еще принадлежали, и Германией.

Телеграмма в Вену от 11 августа 1918 г. (Австрийский домашний, придворный и государственный архив РА XXVII, Швейцария, карт. 62).

Телеграмма министра иностранных дел из Версаля барону Лангверту от 3 мая 1919 г. в связи с различными упреками из-за восточной политики на заседании кабинета 2 мая (Немецкая мирная делегация в Версале: документы, касающиеся наших отношений с Россией, май - июль 1919 г., том I, W.K. 534 (I).

По поручению социал-демократической партии Норвегии адвокат М.Пунтерволд (M.Puntervold) (правый социалист) и адвокат Верховного суда в Христиании Эмиль Штанг (Stang, в др. месте - Strang) (левый социалист) предприняли ознакомительную поездку по Советскому Союзу. Они освещали эту поездку в прессе в марте-апреле 1919 г. Штранг писал об этой поездке и в письмах к знакомому ему сотруднику немецкой миссии в Христиании, д-ру Вольгасту (Министерство иностранных дел, Общие вопросы России, No 61, том 172). Д-р Дек использовал статьи этих норвежских социалистов для своей серии во "Франкфуртской газете", они появились в номерах 364 (18 мая 1919 г.), 383 (25 мая), 410 (5 июня) и 434 (15 июня). Статья со сведениями Моора, посланная д-ру Науманну, за исключением двух начальных предложений полностью соответствует второй статье во "Франкфуртской газете". Контакт д-ра Дека с Карлом Моором мог произойти через шведского левого социалиста, депутата Рейхстага и журналиста Фредрика Стрема. В своем отчете от 25 августа 1917 г. Моор причислял этого главного редактора "Folkets Dagblad Politiken" к крайне левым в Швеции. Некоторое время после Октябрьской революции Стрем был официальным представителем Советского Союза в Швеции. Немецкий посланник в Стокгольме в своем отчете от 27 мая 1919 г. называет Стрема "хорошо информированным" в отношении советской внешней политики. (Министерство иностранных дел, папка Война 1914 г., мирная конференция в Версале. Мировая война, 31, том 4, документ 932203). Стрем подписал также известную "декларацию чести" (Ehrenerklarung) от 7 апреля 1917 г. для проезжавших через Германию большевиков, а в 1917 г. некоторое время выпускал информационный бюллетень, очевидно, в тесном сотрудничестве с Радеком и Ганецким (Министерство иностранных дел: служба новостей: "Пресса в Стокгольме". Швеция 2, том 2, 1 апреля - 31 декабря 1917 г.). Отчеты Пунтерволда - Штанга шли из посольства в Стокгольме через Берлин также в Версаль рейхсминистру иностранных дел.

Письмо Науманна к рейхсминистру иностранных дел от 24 мая 1919 г. см.: Мирная конференция. А.843 pr. (Министерство иностранных дел. Мировая война: 526, 3, Документы о его превосходительстве г-не рейхсминистре Брокдорф-Рантцау, том I, 1 апреля - 6 июня 1919 г., Pol. No 16).

Письмо Науманна министру ин. дел от 28 мая 1919 г. см.: Мирная конференция, 848 (документы, указанные в прим. 36). Об "опросе" командования сухопутными войсками в мае 1919 г. см. документ 30 в книге: Отто-Эрнст Шюддекопф "Армия и республика", Ганновер/Франкфурт/Майн, 1955, стр. 92.

Письмо Науманна от 9 июня 1919 г. графу Брокдорф-Рантцау (Документы, указанные в прим. 36, том 526/4, листы 079-080).

Национальный советник Вальтер Брингольф, председатель городского общинного совета Шаффгаузена, о своей встрече с Моором в 1924 г. в Москве (Любезное сообщение В.Келлера автору от 30 августа 1962 г.). Последние известные действия Карл Моор предпринял летом 1919 г. в Берлине, чтобы облегчить положение Карла Радека в тюрьме Моабит и помочь ему наладить связи с внешним миром. Об этом см. упоминавшийся дневник Радека и книгу Рут Фишер "Сталин и немецкий коммунизм", Франкфурт/Майн, 1948, стр. 251-252.

Альфред Курелла приводит в своем некрологе в "Arbeiterte Zeitung" от 10 июля 1932 г. факсимиле поздравления Исполнительного комитета Коминтерна от 11 декабря 1926 г. по поводу празднования в Москве 74-летней годовщины со дня рождения Карла Моора. В поздравлении говорится: "Товарищу Карлу Моору, испытанному передовому борцу швейцарского и международного пролетариата, верному, беззаветному другу русской революции - самые сердечные поздравления и приветы в день его 74-летия." В числе прочих "с партийным приветом" подписались Н.Бухарин, Клара Цеткин, Реммель, Джон Пеппер, Бирк, Тельман и Сталин.

* Kстати - Прим. Ю. Ф.

** Cразу же - Прим. Ю. Ф.

* Буйный сумасшедший. - Прим. Ю. Ф.

* Смысл существования. - Прим. Ю. Ф.

** Свысока. - Прим. Ю. Ф.

Статья швейцарского посланника Odier "Правление Ленина. Доклад M.Odier" (Приложение к отчету " 294 немецкой миссии в Берне от 18 марта 1919 г.: папка "Министерство иностранных дел: Россия" " 61, том 171 (появилась в No 73 "Journal de Geneve" от 15 марта 1919 г.