"Сицилийский специалист" - читать интересную книгу автора (Льюис Норман)

Глава 6

В течение следующего месяца был заложен фундамент благосостояния семьи Риччоне. С помощью Тальяферри они всего за две трети запрашиваемой цены приобрели квартиру в респектабельном районе Акуасанта. Теперь они жили в новом доме с мраморным вестибюлем, лифтом, плевательницами величиной с купель на каждом этаже, огромными окнами, плавательным бассейном, детской площадкой и швейцаром в похожей на адмиральский мундир униформе. В квартире оставались две незанятые комнаты, и Риччоне решили, что, как только родится ребенок, каждый из них снова попробует уговорить свою мать — обе они были вдовами — переехать к ним. Марко особенно тепло относился к теще, которая по-прежнему проводила дни за плетением кружев у себя в деревне Пьоппо. Услышав, что его брат Паоло хочет купить в Кампа-маро гараж, он послал ему в подарок двести тысяч лир. Он стал членом трех местных клубов и двух благотворительных организаций. Купил новую машину «Ланча Аугуста» с особым кузовом «Фарина» и в свободное время занимался отлаживанием мотора. В конце месяца в больнице Сант-Анджело появился на свет их первенец.

Спустя два дня позвонил Брэдли и сказал, что хочет с ним встретиться.

— Прежде всего, Марко, прими мои самые горячие поздравления. Замечательное событие! Сын, да? Прекрасно! Надеюсь, и мать и младенец чувствуют себя хорошо?

— Спасибо, мистер Брэдли. Все в порядке. Роды продолжались всего два часа.

— Превосходно! Как вы его назовете?

— Амедео.

— Хорошее имя. Необычное. Мне оно нравится. Замечательное событие, Марко! Очень рад за вас обоих.

Они сидели в другом конце парка делла Фаворита, в заброшенной беседке у высохшего фонтана, где ушедшая под землю вода наполняла воздух ароматом оранжерейных цветов.

— Дело в том, что я уезжаю, — сказал Брэдли. — Отбываю на следующей неделе в Штаты. Мне хотелось повидать тебя и попрощаться.

— Мы еще увидим вас, мистер Брэдли?

— Не знаю, Марко. Не думаю, что я сюда вернусь. Мне здесь делать нечего. Тут все стабилизировалось.

— Приятно было сотрудничать с вами, мистер Брэдли. Мне вас будет не хватать.

— Спасибо, Марко. Позволь задать тебе один вопрос. Как у тебя сейчас дела? Я слышал, что базу закрыли. Где теперь ты применяешь свои необыкновенные способности?

— Я надеюсь, что меня возьмут в контору по продаже недвижимости.

— Думаешь, тебе там будет по душе? — На лице Брэдли появилось что-то вроде насмешки.

— Для меня это дело новое. Буду учиться.

— Скучно здесь стало в последнее время, — сказал Брэдли. — Прямо тихая заводь. И между прочим, главным образом благодаря тебе, Марко. Прошли те дни, когда нельзя было развернуть газету, чтобы не прочитать, как кого-то похитили или как Мессина перестрелял целый полицейский участок. Грандиозно ты поработал.

— Мое участие было очень незначительным.

— А у меня другие сведения. Наверное, я знаю о случившемся несколько больше, чем ты предполагаешь. Все эти фокусы за закрытыми дверями на вилле служителя божьего. Который пусть лучше останется неназванным, Марко, пусть останется неназванным. Да и чего нам беспокоиться? Результаты налицо.

— Вы как-то говорили о неприятностях, там, дома… Какой-то сенатор интересовался, да? Получилось из этого что-нибудь?

— Абсолютно ничего. Заглохло само собой. Я чувствовал, что так и будет, если, конечно, все пойдет в нужном направлении.

— Рад это слышать. Сразу, наверное, легче стало.

— Легче? Еще бы! Признаюсь, это был трудный момент. — Брэдли вдруг сморщился словно от боли и замахал рукой, будто ошпарил кончики пальцев. Как и многие другие жесты, которые он перенял у итальянцев, этот был не совсем к месту — скорей он был неаполитанским и в Сицилии выглядел странно. — Ладно, с этим уже покончено, теперь нам надо думать о будущем, а оно, Марко, обещает быть интересным. Хотя и нелегким, не заблуждайся на этот счет. Я не имею в виду Сицилию, нет, это — пройденный этап. Я говорю про Берлин, Латинскую Америку. А потом рано или поздно и Дальний Восток.

— Пусть делают что хотят, лишь бы оставили меня в покое.

— Не знаю, правильное ли это отношение, Марко. Для старика, пожалуй, да, но молодой человек обязан проявлять активность. Я говорю о будущем цивилизации. Разве тебя не страшит угроза культурному наследию Запада?

— Если говорить откровенно — нет, не страшит, мистер Брэдли. Я слишком незначителен, чтобы проявлять беспокойство о подобных вещах. Пусть о них заботятся Другие.

— Марко, ты здесь пропадешь. Все твои способности пойдут прахом.

— Очень сожалею, что вам так кажется, мистер Брэдли. Едва ли я тут что-то могу изменить.

— А не переехать ли тебе в Штаты?

— Вы шутите, мистер Брэдли.

— На сей раз не шучу. Мое предложение совсем не шутка. Я бы хотел, чтобы ты перешел на работу в мою организацию.

— Извините, но никак не могу. Здесь вся моя жизнь, моя семья.

— Я не требую немедленного решения. И не прошу тебя сказать «да» или «нет». Подумай как следует. Больших денег я не могу тебе предложить, но по сравнению со здешними трудностями в Штатах сейчас, по мнению многих, живется совсем недурно. Могу сказать одно: твоей жене там понравится. И когда придет время, ты сможешь отдать своего сына в хорошую школу. Почему бы тебе не поговорить с Терезой и не посмотреть, как она к этому отнесется? А что, если нам потолковать втроем?

— Я не совсем понимаю, мистер Брэдли, зачем я вам нужен. По вечерам я изучаю право, но пройдут годы, прежде чем я получу диплом, если вообще его получу. Кроме того, в США законодательство совсем другое, мне пришлось бы начать все сызнова.

— Марко, мы заинтересованы в твоих необыкновенных способностях, и ты не хуже меня знаешь, о чем я говорю. Не торопись отказываться, поразмысли как следует. Мы еще успеем до моего отъезда не раз обсудить этот вопрос. Ты должен спросить самого себя, готов ли ты провести остаток жизни в конторе в тихом городе вроде этого или жаждешь быть в центре событий.

— Я непременно об этом подумаю, — сказал Марко, — и поговорю с Терезой, но очень сомневаюсь, что мы решимся на такой шаг. У нас обоих есть матери, не говоря уже о моих брате и сестре. Мы не могли бы оставить их здесь. Я только что купил новую квартиру на Акуасанта, у нас много друзей и родственников. По-моему, я сразу должен ответить: об этом не может быть и речи.

— Все равно подумай день-другой, — сказал Брэдли, — Я тебе еще позвоню.

Сразу после этой встречи Брэдли направился в свою бывшую штаб-квартиру на улице Изидоро Карини, где его преемник Элистер Фергюсон за неделю пребывания на посту произвел целый переворот. Это был, как и обещал генерал, молодой человек с твердым характером и «реальным» взглядом на вещи. В Европе он прежде не бывал. Все в Фергюсоне и на нем было новым и свежим, в том числе и его живой, юношеский цинизм, воспитанный в военном училище и выставленный напоказ, словно костюм из магазина фирмы «Братья Брукс». У него была чисто выбритая современная физиономия уроженца Новой Англии с высокими, как у монгола, скулами, густыми бесцветными бровями, с добродушными морщинками вокруг глаз и гладкими щеками, на которых еще цвел мальчишеский румянец. Хотя у входа в палаццо постоянно стоял на страже итальянский солдат, а у барьера на первом этаже следовало предъявить пропуск, Фергюсон вставил в дверь своего кабинета секретный замок, а вторым замком запер занимавшую треть комнаты и вызывавшую всеобщий восторг новую автоматизированную картотеку.

— Не клюнул, — сообщил Брэдли. — Как я и думал.

— А почему?

— Потому что ему и здесь хорошо. Молодая жена, ребенок, достаточно состоятелен, какое-то общественное положение. Зачем отказываться от всего этого ради сомнительного существования там, где, скажем прямо, даже элементарная безопасность не гарантирована.

— И правда, зачем?

— Он не так жаден на деньги, как большинство из них. У него уже есть столько, что другому хватит на всю жизнь, — сказал Брэдли.

— А то и больше.

— Кроме того, как это ни странно, сицилийцы — не любители приключений.

Брэдли провел рукой по крышке только что доставленного из Штатов письменного стола Фергюсона, наполнявшего кабинет запахом искусственной кожи. Они с Фергюсоном одного поколения, а разделяет их целая жизнь, подумал он. Американцы все больше и больше становятся американцами, и этому молодому человеку никак не удастся скрыть свою принадлежность к американской расе и свои намерения, когда, одетый в неприметный, как он по наивности полагал, итальянский костюм, сшитый из дешевого материала, он примется фланировать в толпе по улицам Палермо. На другой день после приезда Фергюсона в Палермо Брэдли подверг его испытанию, которое тот успешно выдержал.

«Карабинеры поймали человека, на которого падает подозрение, — словно невзначай обронил Брэдли. — И собираются расплющить ему половые органы».

«Как? На самом деле?»

«Именно. Я подумал было: может: вы хотите пойти посмотреть? Считается, что: таким путем можно добиться признания секунд за десять. Нам, пожалуй, есть чему у них поучиться. Не знаю, но, по-моему, мир не становится лучше. Впереди нас еще ждут трудные времена».

Они вместе отправились на допрос, где подозреваемый очень скоро во всем признался. Брэдли не слишком прельщало подобное зрелище, однако усилием воли он заставил себя ничего не видеть и не слышать. Когда все кончилось, Фергюсон был, пожалуй, чуть бледнее обычного, но присутствия духа не утратил.

«Информация, полученная вовремя, может спасти жизнь сотни, а то и тысячи невинных людей, — сказал Брэдли. — Во всех своих начинаниях я всегда руководствуюсь христианскими заповедями. С одним только не могу согласиться — что на зло следует отвечать добром».

«Придет этот человек в себя?» — спросил Фергюсон достойным похвалы небрежным тоном. «Наверное. Хотя таким мужчиной, как прежде, ему уже не бывать».

— А Риччоне очень нам нужен? — спросил Фергюсон, возобновляя прерванный разговор.

— Рано или поздно он нам понадобится. Этот парень — поистине великий организатор. Когда составляется план операции, он просто незаменим. С Мессиной он разделался блестяще. Ни одна деталь не была упущена.

— Но сумеет ли он со своими специфическими способностями работать в Штатах? В незнакомой обстановке, хочу я сказать.

— В Штатах незнакомая для сицилийца обстановка? Вы смеетесь. Да он будет у нас как рыба в воде.

— Что вы намерены предпринять? — спросил Фергюсон.

— Не знаю. Нужно подумать. Я все-таки заполучу его, надо только найти ход. Дон К., наверное, способен помочь.

— А он пойдет на это?

— Пойдет, если я как следует нажму.

— А что скажет Риччоне, когда его насильно отправят отсюда? — спросил Фергюсон.

— Зачем раньше времени ломать голову?

Фергюсон помолчал; он плохо владел современным жаргоном и теперь с трудом подыскивал нужное слово.

— Думаете, это он… м-м… убрал Джентиле?

— Не собственноручно, разумеется. Человек, о котором мы говорим, отнюдь не простак. Он сделал вот что — причем это факт: шепнул одному из родственников Мессины, что на Джентиле лежит вина за гибель этого великого человека.

— Несмотря на то что Джентиле тоже из их компании и таким образом теоретически неприкосновенен?

— Неприкосновенен в обычных условиях, но в данном случае он слишком вырос из своих штанов. Вполне возможно, что над ним состоялся суд, вот ему и пришлось убраться на тот свет.

Несколько раз ткнув не туда, куда надо, Фергюсон, наконец нашел кнопку, приводящую в действие одну из секций шкафа для делопроизводства. Зажужжал механизм, выдвинулся ящик, и их глазам предстали ряды скоросшивателей. Но они были пусты, и Фергюсон, лишний раз увидев свою несостоятельность, погрустнел.

— Как вам удается откапывать сведения? — спросил он.

— Связи. Я часто навещаю одну известную личность, не так давно покинувшую Даннеморскую тюрьму.

— Неужели Спину?

— Именно. Дон К, приглашал его на знаменитое совещание в Монреале, где принималось решение.

— А что заставляет Спину помогать нам? Мы вытащили его из тюрьмы и таким образом расквитались с ним. И он нам тоже ничем не обязан.

— В данный момент нет, но он не теряет надежды, что положение изменится.

— Могу я узнать об этом подробнее?

— Ненамного больше того, что уже знаете. Я полностью согласен со старинным утверждением: чем меньше человек знает, тем для него же лучше. Спина, по-видимому, думает, что мы в скором времени сможем оказаться ему полезными. Ваше любопытство удовлетворено?

— Мне бы хотелось с ним встретиться, — сказал Фергюсон. Брэдли покачал головой.

— Ничего не выйдет. Он человек обаятельный, но очень замкнутый. Время от времени мы ведем беседы за чашкой кофе. Для меня он делает исключение, потому что мы давние друзья, но большую часть времени предпочитает проводить в уединении.

— Джон Локателли участвовал в этой операции вместе с вами, да?

— Мы некоторое время работали вместе.

— Что, по-вашему, заставило его поступить так, как он поступил?

— Наверное, нервы сдали.

— Вы считаете самоубийство трусостью?

— Нет, — ответил Брэдли. — Я никогда не придерживался этой точки зрения. Он постарел для того образа жизни, который был вынужден вести. Его нервная система не могла выдержать такого напряжения и такой нагрузки. Или он был не в состоянии глядеть в лицо кое-каким фактам. Да нам ли судить?

— Он был приятный человек. Я видел его в Центре. Он приезжал читать нам лекцию.

— Один из лучших, — согласился Брэдли, — только сентиментальный, может, чересчур сентиментальный для нашей работы. Вы, наверное, слышали о крупной сделке с Муссолини, в которой он почти добился успеха. Мы все были большими поклонниками Джона Локателли. Я уверен, что у него сдали нервы.

— Он до конца оставался идеалистом, — сказал Фергюсон и нахмурился: опять у него по неосторожности вырвалось выражение из того мира, от которого он отрекся. — Он был человеком искренним, — поправился он.

— Локателли позволил себе роскошь сохранить совесть, — сказал Брэдли. — Что заставляло его балансировать на туго натянутом канате. Куда лучше отдать свою совесть родине на сохранение. — И оба расхохотались.

— Он, по-видимому, не мог пережить того, как предали Джентиле, — предположил Фергюсон.

— Вполне возможно. Он был простым солдатом и жил мифами прошлого.

— В Центре говорят о таких делах.

— О каких?

— Как, например, история с Джентиле.

— Все еще толкуют об этом?

— Мифы нашего времени, — сказал Фергюсон. — Слушаешь их и забываешь, потому что не веришь в них. А потом вдруг оказываешься в таком вот месте вроде этого, и все становится правдой. Я изучил тут несколько дел, которые вы мне дали. Эти вендетты! Уму непостижимо. На днях застрелили четырнадцатилетнего мальчишку за поступок, совершенный его отцом еще до его появления на свет. Как это сицилийцы могут быть такими?

— Потому что они совсем не похожи на нас.

— Я приехал сюда только потому, что меня не послали в Париж, — признался Фергюсон.

— Знаю.

— А вам здесь нравится, правда?

— Да.

— Что же здесь хорошего, разрешите спросить?

— Что здесь хорошего? Не знаю. — Какими словами можно описать этот сплав неопределенных эмоций? Этот душевный отклик на ляпис-лазурь великого города, мраморных грифонов, пышногрудых ангелов, просвечивающее сквозь пальмы небо, желтовато-смуглые лица, демонстрацию крови девственниц, запах пробивающейся сквозь траву воды, лицо Христа, выглядывающее из-за плеча хитро улыбающегося архиепископа? — Просто все началось не только в Афинах, но и здесь. — И я помог спасти этот край, убеждал он себя. Я помог отстоять его. — Вам следовало бы побывать в Сиракузах, — сказал он.

— С удовольствием. Здесь все пропахло дерьмом, — сказал Фергюсон.

— Мы говорили о том, что сицилийцы отличаются от нас, — продолжал Брэдли. — У них своя религия, отличная от христианской. Они верны традициям. У них меньше привязанностей, чем у нас, но их привязанности сильнее. Если они на твоей стороне — значит, останутся верными до конца. Вот почему мне хотелось бы заполучить Риччоне. Есть ситуации, где он был бы незаменим.

Фергюсон попытался угадать, чему улыбнулся Брэдли. Брэдли — интриган, о чем его предупреждали еще в Штатax. Немного фантазер. До сих пор у него все шло гладко, но в один прекрасный день он лопнет с треском, как мыльный пузырь. Фергюсон почувствовал, что того гляди станет участником одной из тех грандиозных авантюр, на которых основывалась легенда о Брэдли.

— Если вам придется все-таки пойти к Дону К., что, по-вашему, он сделает?

— Поддаст пару, — ответил Брэдли. — Не знаю, как именно это произойдет, но есть возможность довести до сведения родственников Джентиле, кто его погубил. А если так, вряд ли Марко удастся усидеть на этом острове.

Глаза Фергюсона расширились от восхищения. Вот оно, предательство в чистом виде: грандиозный обман и тройное предательство, холодное и романтичное, как айсберг.

— Понятно, — сказал он.