"Вселенский расконвой" - читать интересную книгу автора (Разумовский Феликс)

Глава 3

Шумерский эпос.

Опустившийся вечер был тих и приятен. Солнце уплывало за вершины холмов, пробовали голос птицы, от пруда тянуло свежестью, тиной и особым, не сравнимым ни с чем ароматом тростника гизи. Природа замерла, оцепенела, не было ни ветерка, однако и насекомой жалящей мерзости не было тоже – работали на всю катушку установки отпугивания. Еще не хватало, чтобы сына Ана Господина морей Яркоглазого Энки жрали кровососы. Впрочем, в тихий тот вечер глаза у Энки были мутны, а сам он вряд ли бы заострил свое внимание на происки каких-то там москитов. Да что там москиты – прилети на бреющем рой мух це-це, и то ругнулся бы брезгливо, отмахнулся бы пару раз и забыл. Потому что, во-первых, был уже хорош; во-вторых, был занят делом; ну а в-третьих, думу думал важную, пристально глядя на поплавок. Тихо шептались камыши, резала воду леска, неподвижная поверхность коллекционного пруда была похожа на перевернутое зеркало. Отражались в нем удилище, мостки, беззаботно барражирующие стрекозы, фиолетовое небо, кусты и Владыка океанов и морей. Страшно бледный, зеленый, нехороший видом, здорово напоминавший мертвеца. Неудивительно, ведь сколько тринопли уже было выкурено и сколько ханумака было вмазано. Доброго ханумака, отличной тринопли. А сейчас для разнообразия и ликвидации упадка сил Энки баловался бальзамом, сваренным в строгом соответствии с уникальным рецептом Тота. Бальзам был еще тот, напоминающий нектар – прозрачный, как слеза, горящий синим пламенем, а главное, поднимающий настроение и с гарантией проясняющий голову. Однако вот странно-то, ну совершенно непонятно – пил его Энки, пил, а мысли его оставались все такими же мрачными, муторными, по кругу, похожими на мельничные жернова. Мысли о бабах. Вернее, об одной. О длинноногой, рыжеволосой, крутобедро-высокогрудой, с тесным, уютнейше-укромным лоном и белоснежно-шелковистой кожей. В одних только просвечивающих чулочках. Черных, в крупную сетку. Мысли о своей родной сестренке Нинти. Об этой лживой, похотливой суке, бросившей его, насравшей в душу, поставившей на том, что было, большой жирный крест. Снова спутавшейся в открытую с этим негодяем Энлилем. Бестолочью, сволочью и гнидой, только-то и умеющим, что распускать свой маршальский, даром что весьма загаженный паршивый хвост. Эх, мало он, Энки, бил ему харю в кровь. А теперь он, он…

И богатое, отлично развитое воображение рисовало Энки Энлиля, ухмыляющегося, торжествующего, с омерзительным, вздыбленным аж до самого пупа похотливым фаллосом. Тень от которого падала на ягодицы Нинти. Длинноногой, рыжеволосой, крутобедро-высокогрудой, с тесным, уютнейше-укромным лоном и белоснежно-шелковистой кожей, в одних только просвечивающих чулочках, призывно улыбающейся на ковре в своей коронной коленно-локтевой позиции.

В общем, пил Энки бальзам, думал о своем и смотрел на поплавок, чутко реагируя. Бога гневить нечего, клевало регулярно, однако карп Ре шел конкретно безикорный, тощий, разочаровывающе поджарый. Вроде бы и пруд заповедный, и нерест на носу. М-да. А ведь так хотелось лично добыть икры, сделать деликатес-пятиминутку и не то чтобы подсластить – подсолить свою горькую жизнь. Эх, видно, не судьба.

«Ладно, еще не вечер, пусть сядет солнце», – Энки, не теряя надежды, отхлебнул еще, но тут раздался смех, истошные крики, и на противоположной стороне пруда появился Гибил. Не один – с Мардуком и бабами. Все голые, распаренные, сразу видно – из бани, и к гадалке не ходи – вмазавшиеся. Не заметив родителя на фоне кустов, братья нырнули в воду, поплавали, отплюнулись, дождались партнерш и начали с энтузиазмом спариваться. Смолкли ошарашенные ночные птицы, побежали волны по поверхности пруда, разом взволновались, заходили дружно, зашептались в страхе камыши гизи. Что делал в глубине карп Ре, было не видно, но если следовать логике – то ноги…

«Черт побери», – выругался Энки, но тихо, вполголоса, и, дабы не нарушить деткам кайф, начал было сматывать удочки, но тут, как всегда некстати, проснулся гиперфон. Звонил главнолетающий Шамаш, в его хрипатом, обычно ровном голосе звучала явная тревога:

– Привет, Стаханов, это я. Плохие новости – мы потеряли связь с Первым. Дежурный на звездолете тоже не отвечает. А аппаратура регистрирует на орбите дельта-экранированное постороннее тело. Явно искусственного происхождения. В общем, так: дуй ко мне, будем вместе думать, как жить-быть дальше. Родственнички твои ближние уже летят, Нинурта со своими тоже на подходе. Давай торопись, ситуевина не ждет.

– Потеряли связь с папахеном? И на звездолете не отвечают? – вяло удивился Энки, с полным равнодушием вздохнул и вдруг, заметив, что поплавок исчез, мастерски, одной рукой вытащил солидного карпа. Лупоглазого, в теле, сразу видно, икряного.

– Ну да, потеряли и не отвечает, – начал заводиться Шамаш. – Хватит сопли жевать. Рви, говорю, когти.

– Знаешь, сейчас мне никак, – Энки ухватил карпа за бочок, бережно снял с крючка и трепетно, в предвкушении, заранее облизываясь, запустил рыбину в ведро. – Отправляю транспорт в Бад-Тибиру. Внеочередной, с раданием. Суперочищенным. Ты ведь знаешь, какой у нас план…

– Слушай, ты, маркшейдер гребаный, – окончательно разъярился Шамаш, – ты что, не врубаешься, блин, что у нас конкретно неприятности? Что и раданий, и Бад-Тибиру, и трижды сраный твой забой могут запросто накрыться неподмытым органом? Если уже не накрылись. А ну давай, закрывай пасть, вытирай сопли и канай ко мне в Сиппар. И боже упаси, если не в темпе вальса…

В трубку выругались, выматерились, вспомнили маму Энки и, сплюнув с презрением, отключились. Вот ведь, вроде бы и генерал, и Мастер Наставник, и Главный Орел, а все одно – урка. Как был Шамаш разбойником, так и остался.

«Ну, блин, и планетка, сплошные уголовники. Построили цивилизацию», – закручинился Энки, хватанул бальзамчика, тяжело вздохнул, глянул на наследников, размножающихся по соседству, и неожиданно разъярился не хуже Шамаша:

– А ну, сука, бля, кончайте эту еблю. Собирайтесь, бездельники. Вылетаем в Сиппар. Живо у меня, живо. Шевелите грудями. Время не ждет. А путь нам не близкий.

Ну да, рукою не подашь из Арали до Междуречья. Не ближний свет, не пустяковина, не семь верст, которые не клюшка. Раз этак в пятьсот поболе. Такие концы, естественно, не для гравикара, так что путь в Сиппар начался в кабине «My».

– Дай-ка я, – скомандовал Гибил, турнул пилота, любимчика отца, и, усевшись в кресле командира-навигатора, принялся третировать бортовую ГЭВН – курс, двигатели, топливо, системы, связь, погода. Никто не возражал, ни Энки, ни Мардук, ни пилот, ни ГЭВН. Все знали, что Гибил отлично делает три вещи – размножается, бьет морды и водит планетоиды типа «My». И действительно, взлетели, как по маслу, беспроблемно взяли курс и стремительно, на бреющем, понеслись на северо-восток. Энки пребывал с Морфеем, Гибил с напором рулил, пилот благожелательно кивал, Мардук смотрел похаб-журнал, ГЭВН же все держала под контролем. А внизу, в полумраке, под теллуриевым крылом плыла Африка – реки, горы, озера, долины, поля, буш, саванна, пустыни, нескончаемые джунгли. Плыла не долго – Энки даже толком и вздремнуть не успел, как на экранах показалась знакомая картина: изломы залива, клякса болот, величественные полноводные реки-соседи. Текущие в унисон, в одной упряжке…

– Тэк-с, пиздарики, – глянул на приборы Гибил, щелкнул клавишами коммутации и с апломбом сказал в эфир: – Эй, на базе. Это борт «Сокола». Дайте коридор, иду на посадку.

И чтобы ни у кого не оставалось сомнений, включил сирену и проблесковые огни – дабы всем было видно и слышно, что прибыл сам сын принца Энки, внук великолепнейшего Ана, лучезарнейший Гибил.

– «Сокол», самостоятельный спуск запрещаю, – грубо ответили в эфире. – Занимайте коридор 4 А, вас будут сажать серворежимом. И выключите свой внештатный гудок….

Ну да, все правильно, главное – безопасность. И перед ее суровым ликом все равны. А то летают тут всякие разные, крутые, но нелицензированные. От которых одна беда. Вернее, не одна – множество.

И потянули «Сокола» вниз на посадку при помощи силового поля – как бычка на веревочке. Не дали ни включить форсаж, ни активировать пси-реверс, ни выпустить причальные упоры – все сделали, сволочи, сами, дистанционно, при помощи своей проклятой аппаратуры. И посадили черт знает где, на задворках, куда Макар своих телок не гонял.

– Ну Шамаш и гнида, дятел мелкошанкарный. Совсем забурел в корягу, – буркнул с обидой Энки. – Как гостей встречает-то, сволочь. А ведь сам зазвал. У, стервятник ощипанный, падло батистовое. Ладно, коснется…

Однако обижался он, похоже, зря. У трапа его и сыновей ждал дежурный трехперый орлан – почтительнейший, улыбающийся, похожий не на орлана – на херувима.

– Ваше субвысочество! Ваше псисиятельство! Здравствовать, матереть, процветать и размножаться! – согласно этикету сказал он, добро улыбнулся и, посадив прибывших в гравикар, повез их в темпе вальса в «Орлиное гнездо» – главную рабочую штаб-квартиру Шамаша.

Путь и вправду лежал в гору, на вершину холма, где располагался качественный, построенный с душой командный пункт: ограда, сигнализация, охрана, лучеметы. Птица не пролетит, мышь не пробежит, враг не пройдет. Красота. Да и вообще, честно говоря, Сиппар напоминал большой военный лагерь – периметр, патрули, дозорные на вышках. Никакой разнузданности, разболтанности и шатания. Ярко светили херагеновые прожектора, охрана, не разговаривая, открывала огонь, у стратегических объектов на силовых цепях сидели натасканные роботы-убийцы. Чуть что – не промахнутся, маху не дадут – вжик-вжик боевым лазером, и уноси готовенького. Да, дела, похоже, у Шамаша шли как надо, образцово, в лучшем виде, казалось бы, живи да радуйся, да только нет, нынче главорел находился в настроении питейном.

– А, явились не запылились, – глянул он с порога на принца, выругался, не подал руки и обратил свое внимание на наследников. – Шли бы вы, ребята, отсюда, без вас тошно. Эй, кто-нибудь, в приемной, дайте дорогим гостям пожрать с дороги. Ну, живо у меня.

– Слушаюсь! Внимание и повиновение, генерал, – дернулся дежурный по приемной, вскочил, рысью бросился к Гибилу и Мардуку. – Ануннаки, прошу за мной. У нас отличный повар и повышенная жирность…

– А ты давай ко мне. – Шамаш поманил Энки в кабинет, сел, вздохнул, резко указал на кресло. – Падай. Жрать хочешь? И не знаешь, случаем, где все? Мир катится конкретно в дребезду, а нашим до фени…

– Хрен его маму знает, – отреагировал Энки, горестно вздохнул, вспомнил с любовью карпа Ре, ждущего своего часа в ведре, и также не преминул вспомнить своего брата, наследника престола. – Ты что, Энлиля не знаешь? Этого безмозглого мудака.

И тут, словно опровергая его слова, пожаловал Энлиль, бодрый, вальяжный, в прекрасном настроении и обергенеральском шикарном вицкостюме. Явился он, естественно, не сам по себе – со свитой, с наследниками рода Наннаром и Ишкуром и с целой дюжиной проверенных телохранителей. Да-да, с доброй дюжиной.

– Эй кто-нибудь там, в приемной, накормите дорогих гостей, – с ненавистью приказал Шамаш, кликнул в кабинет Энлиля, а в это время заявилась Нинти, причем тоже не одна, со своим новым пилотом-асом. Его могучий член, руки и губы так напоминали ей о Кумарби. О трепетно-волнующем, невозвратном, умчавшемся куда-то далеко счастье.

Последним пожаловал Нинурта. Как и подобает полководцу – при параде, резонансном палаше и преданной до гроба охране, ужасающих мокрушниках, чудо-богатырях из зловещего племени мессиу. Да-да, из того самого племени мессиу, возникшего от блуда ануннаков с самками больших черных обезьян. Богатыри были свирепы, неразговорчивы и внешне напоминали матерей – широкоскулых, широконосых, вызывающих ужас и омерзение. Однако же Шамаш взглянул на них с явным одобрением – известно было всем, что воины мессиу питаются по уникальной, придающей им особые силы диете и, кроме разрешенного своими шаманами, в рот ничего не берут. Ладно, послали и их в комнату для гостей для компании, крепко закрыли двери, и хозяин дома, особо не мудрствуя, принялся освещать реалии. Они не радовали. Примерно три часа назад автоматика слежения забила общую тревогу – пропала связь со звездолетом и личным выделенным каналом самого Ана. Одновременно радары засекли излучающее искусственное тело, идентифицированное чуть позже ГЭВН как ударный гиперхронный сублинкор. А линкор этот выполнил маневр, дал залп из бластера в сторону Земли и занял элиптическую орбиту вблизи от орбиты звездолета. Точнее говоря, не занял, а сел на плечи – вышел на дистанцию активных боевых неконтролируемых действий. Теперь стоит только надавить на спуск…

Вот такие, блин, пирожки с котятами. Такие вот, блин, радостные вести. Причем не все. С научной станции, устроенной на Полюсе, сегодня утром доложили: лед тронулся. Огромный, этот поражающий воображение ледовый панцирь треснул, пришел в движение и собирается поднять волну – стрельба из бластеров линкора, как видно, инициировала процесс. В общем, хреново везде: и наверху, и внизу, и на грешной земле, и на небе, суть на орбите. Вот он, сука, бля, закон подобия в действии. Вернее, пришла беда – отворяй ворота.

– А теперь вопрос на засыпку, – Шамаш замолк, выдержал паузу и зверем, алчущим крови, взглянул на Энлиля. – У вас ведь там, в Ниппуре, аппаратура помощней моей будет, один сканирующий хронопеленгатор чего стоит. Да и персонала куда поболе. Так почему же ты, сука, бля, рогом-то не шевелишь? Кто здесь у нас, в натуре, отвечает за связь? Кого здесь Утес, блин, назначил за старшего? А, канцлер хренов? Штаны-то у тебя маршальские, с малиновым кантом. Мне что здесь, такую мать, больше всех надо?

Сказал он это тихо, проникновенным голосом, но получилось пробирающе, по-настоящему страшно.

– Да ладно тебе, пернатый, ладно, – и не подумал огрызнуться Энлиль, а попытался все свести к банальной шутке. – Ишь, как клюв-то раскрыл, скоро каркать начнешь. Профилактика у нас плановая, профилактика. Все станции слежения на ПЭПЭЭРе, а я, блин, вообще не при делах, ни сном, ни духом, ни в дугу и не в тую, меня ведь дернули с природы, точнее, с инспекторской поездки. Спасибо, дорогой, что дал сигнал, ввел в курс дела, выступил с инициативой. Что ж, давайте идти к консенсусу, в консорциуме, коллегиально. Одна голова хорошо, а четыре, – он виновато посмотрел на Нинти, – хм… пять – лучше.

Чувствовалось по всему, что ему глубоко плевать на все, кроме своих личных интересов.

– Не профилактика у тебя там в Ниппуре, а бардак голимый. А за ворона ответишь, – цыкнул зубом Шамаш, по-уркагански хмыкнул и сразу же стал серьезен, выкатил желваки. – Не хочу вперед Утеса лезть в пекло, но, поскольку время не ждет, полагаю, что надо лезть в горы. Всем черноголовым лулу надо набирать высоту – тащить наверх баб, добро, харчи, припасы. Мы по мере сил поможем, и морально, и транспортом. А сами, когда припрет, перекантуемся в планетоидах, на стационарной орбите. Ну не ануннакское же это дело – жопу мочить, в гробу я видел этот девятый вал. Предлагаю действовать решительно, с напором, жестко и без сантиментов. Чтобы никакой там паники, шатаний и разброда. Шаг влево, шаг вправо – расстрел, раненые, женщины и дети – вперед. Естественно, военное положение, тотальная мобилизация, ночное патрулирование, комендантский час. Чтобы никакого бардака, как теперь в Ниппуре. И начинать нужно немедленно, без соплежуйства, ледовый панцирь ждать не будет. А сейчас, – он выдержал паузу, тяжело вздохнул и твердо посмотрел в глаза Нинурте, – предлагаю выдвинуться на орбиту. Один хрен, от гиперонного линкора не денешься никуда, так уж лучше сдохнуть вместе с корешами. И с музыкой. Ты, генералиссимус, как?

Нинурта Шамаша не любил, помнил, как тот гонял его и в хвост, и в гриву, однако взгляда не отвел и с чувством улыбнулся:

– Конечно, лучше с музыкой. И в коллективе.

Уж он-то как никто другой был в курсе, на что способен линкор. Постарается – так от планеты останется один голый шарик. Раскаленный, потрескавшийся, жутко радиоактивный. А если очень постарается, так и шарика не останется. Так, облачко плазмы в безбрежных просторах Галактики.

– Постойте, постойте, какое там, на хрен, патрулирование, какая там еще мобилизация? Какой, к чертям собачьим, комендатский час? – несколько запоздало, но с экспрессией удивился Энлиль. – О себе надо думать, о себе. А лулу… Это же куклы, слепки, искусственные твари, блудливые потомки обезьян. Будем живы сами – новых откуем, уж всяко не хуже этих. Ты, дорогой пернатый, витаешь в облаках, оторвался от жизни и не там, где надо, акценты ставишь. О себе надо думать, о себе. Вначале курица, потом яйца.

Энлиль, честно говоря, не кривил душой, не шел против истины и был совершенно искренен – лулу, эти чертовы черноголовые, так действовали ему на нервы в последнее время. Только-то и умеют, что ничего не делать, жить за счет других, жрать, врать, гадить, надуваться спесью, исходить на зависть и спариваться. А уж шуму-то от них, шуму. Вчера вот всю ночь было не заснуть – орали жрицы в придворном храме, голосили хором на всю округу, кончали, видимо, как умалишенные. И заткнуть нельзя – как же, навредишь сам себе – сакральнейшая церемония, основа культа, священное жертвоприношение в его, Энлиля, честь. А что там делалось внизу, в глубинах подземелий, лучше и не думать. Мрак. Одни жрецы с их мерзкими кабздохами чего стоят. Нет, положительно, этим лулу нужно как следует выкупаться, дабы смыть с себя всю свою грязь, нечисть и скверну. Хотя некоторые из них, особенно самочки, очень и очень ничего, если, конечно, рассматривать их в горизонтально-коленно-локтевом ракурсе…

– Да ты всю жизнь, братец, только и делаешь, что думаешь о себе, – внезапно разозлилась Нинти. – И яйца у тебя всегда на втором месте. Мы с дядей Тотом старались, старались, делали, делали лулу, а ты вот так, сразу, одним махом – утопить их, наплевать и забыть. Хрен тебе, братец, лососячий куда не надо. А между нами теперь дохлый бобик, круг от унитаза и мертвого осла уши. Все, дружба врозь, пошел в жопу, – сдерживаясь, в четверть силы выругалась Нинти, вытерла слезу и сразу вспомнила своего пилота-аса, так напоминающего ей о Кумарби. Наполовину лулу, между прочим. Это что же, и его в воду? Нет уж, на хрен, братец, поди-ка ты отсоси…

– Увы, сестра, увы, брат твой жестокий и бессердечный ануннак, – с тихой и контролируемой радостью вклинился в беседу Энки. – Ведь сколько сил, труда, спермы, наконец, потребовалось для создания лулу. И это что же, в песок? То есть, я хотел сказать, в воду? Чушь, бред, волюнтаризм, провокация, непонимание момента. Счастье твое, брат, что отец наш тебя сейчас не слышит. Уж он бы указал тебе на недочеты, уж он бы вразумил. А сейчас твой путь ведет в пропасть, в бездну, конкретно никуда…

– Свинья ты поганая, бабирусса, – образно резюмировал Шамаш, – падло, блин, батистовое, гандон трижды штопанный, козлина, нехороший ануннак. Пока все путево и на мазях, так ты с амелу конкретно вась-вась – и с пряниками, и с давалками, и с трещинами, и с лакшовками. А как замаячила рига, конкретная хана – то все, свободны, пошли дружно на хрен. Вот так и бывает всегда – вначале предают блядей, затем педерастов, а после своих корешей. Где, скажи, гарантии, что завтра ты не повернешься жопой к нам? А? И потом, вот еще что, для общего развития. У меня почти весь техсостав лулу. Механики, заправщики, рабочие ремзоны. Давай, давай, насрем в душу им, давай огорчим их до невозможности, и я буду очень посмотреть, как ты выйдешь на орбиту. Сам будешь, что ли, разводить пситритиевый мегаокислитель? Окисляющий наповал, а? Скажи, Нинурта.

– Да уж, – начал было тот, поднялся, заблестел глазами, однако же вспомнил, что Энлиль ему родня, и резко увильнул от темы. – Гм… В общем, хватит разговоры разговаривать, надо срочно дело делать. Время не ждет. Ну что, летим?

– Летим, – отозвался Шамаш, – у меня все на мази, планетоид под парами. Ну что, рвем когти в космопорт? Эй, кто-нибудь, гравикар к подъезду.

Однако же немедленно отбыть в космопорт им не удалось. На рык Шамаша не ответил никто, повисла томительная тишина, а едва, ругаясь, он направился к дверям, как в дверях тех показался дежурный. Но, боже ты мой, святые угодники, в каком же бледном виде – с расквашенным клювом, невидящим глазом и сломанным в локте крылом. Затем послышались шум, гам, кипеж, отчетливые удары по живому и страшный, пронзительный, не ануннакский голос:

– Всех, суки, урою, всех!

Без сомнения, это были звуки битвы, битвы не на жизнь, а на смерть. Доносились они из комнаты для гостей.

– Черт, – выругался Шамаш, оттолкнул дежурного и бросился вперед. – Такую вашу мать.

Заторопился он не зря, узнал хриплый голос Гибила. Следом за ним устремился Энки – тоже услышал голос сына, поспешил Нинурта, взял ноги в руки Энлиль, снедаемая любопытством, потрусила Нинти. Бежали сломя голову они не зря, глазам их предстало преудивительное зрелище: Гибил и Мардук на пару били всех. И грозных телохранителей Энлиля, и страшных богатырей мессиу, и бедную свою родню в лице Наннара и Ишкура. Мастерски крушили кулаками, щедро раздавали тумаки, крутили дедовскую коронную, бьющую наповал вертушку. Да, воинственные гены Ана давали нынче о себе знать, да еще как давали…

А началось все с того, что для дорогих гостей накрыли с дороги стол – икорка, буженинка, копчености, язычки, соленья, маринады, горячее, кура-гриль. Ну и, естественно, ханумак. С триноплей и бальзамом.

– Я с этими двумя не то что за один стол – в одном поле срать не сяду, – сразу же пояснил свою позицию Гибил и вилкой указал в сторону Наннара и Ишкура. – Они ж петухи-миньетчики, вафлеры-педерасты, причем гнойные. А, братан?

– Ну да, конечно, – живо отозвался Мардук. – Мы их на той неделе и хором, и по кругу, и двойной тягой. Как они это любят – на четырех костях.

– Все-то вы врете, сволочи, мы совсем не любим на четырех костях, – дружно обиделись Наннар и Ишкур, выругались по матери, задышали тяжело, однако же послушались и отсели за стол к охране. От греха, от беды, от Гибила с Мардуком подальше.

Еда была вкусной, тринопля ядреной, ханумак – вообще выше всяких похвал, так что на время воцарилась тишина, только мерно постукивали вилки да урчало в брюхе у голодных мессиу. У них бежало по бородам, да в рот не попадало – такая, видимо, была судьба, точнее же говоря, диета. Гармония, мир, запахи еды густо струились над столами. Струились не так уж долго, пока не подали торт.

– Ну что, пожалуй, приступим. Пора, братуха, пора. – Гибил и Мардук переглянулись, с напором поднялись и, скалясь, подтянулись поближе к Наннару и Ишкуру. – Так, говорите, вам не катит на четырех костях? А это мы сейчас проверим. Ну, кто там первый? Становись.

Все эти беседы, приколы и посягательства ужасно не понравились охранникам Энлиля. Они сконцентрировались, забыли про торт и попытались было восстановить гармонию, однако очень скоро об этом пожалели – море плюходействия, океан пинков, Ниагара зуботычин обрушились на них. После ханумака, тринопли и хорошей жратвы что Гибил, что Мардук были в ударе.

– А ну-ка ша! Всем стоять! Грабки в гору! – ужасно закричали голодные мессиу. – А ну, белый, лягай! На пузо, говорю, лягай! А ну, живо у меня!

Да, закричали они дико, бешено, по-звериному страшно, что будешь делать с ними – вандалы, дикари. Правда, быстро унялись, заткнулись и притихли, сделались спокойными, очень медленными и задумчивыми, поскольку что Мардук, что Гибил были нынче в ударе…

– Ну что, суки, взяли? – зарычали они, хотели было взяться за Наннара по-настоящему, но тут на шум пожаловали дежурные орлы, и пришлось браться за них – чтобы крылами не махали и не щелкали клювами. Зато уж потом Гибил с Мардуком разошлись по-настоящему, показали себя во всей красе, продемонстрировали то, чем их так щедро одарила мать-природа. Когда примчались Шамаш, Нинурта и иже с ними, в модуле для гостей царила разруха. Пахло там не триноплей и разносолами – кровью, фекалиями, желчью и мочой. Жалобно подавали голос раненые, блевали – и это на пустой же желудок! – богатыри мессиу, грозные телохранители канцлера Энлиля слабо держали оборону. А Гибил тем временем бросился к стене, завладел внушительным, в рост ануннака зеркалом и, расколов его о чей-то череп надвое, двинулся с чудовищной опасной бритвой в битву.

– Всех, всех, суки, на ноль помножу, всех!

Дело, и так-то не совсем хорошее, принимало мокрый оборот.

– А ну стоять! – взревел Шамаш, выхватил суббластер, клацнул рычажком активизатора. – Замри, задрыга. Зажарю как цыпленка.

А вот Нинурта промолчал, сразу перешел от слов к делу. Выхватил палаш, оценивающе прищурился и одним движением располовинил стол. А затем под звуки бьющейся посуды с падающей интонацией изрек:

– Ну все, все, хорош. Повоевали, хватит. Сдавайтесь, ребята, хорош.

И наступила тишина, только негромко стонали раненые.

– Так, гостевой сервиз на сто голов, – посмотрел под стол Шамаш, удрученно сплюнул и поднял мрачный взгляд на Энлиля. – Давай-ка забирай своих уродов и с песнями вали, пока еще все теплые и дышат. И разговор наш не забудь, не тяни кота за яйца, объявляй мобилизацию срочно, в темпе вальса. Ну, что застыл-то, будто обосрался. Вали. А может, хочешь о чем-нибудь спросить? А может, ты чем-то конкретно недоволен?

Глаза Шамаша метали молнии, голос напоминал рык, а в руке он держал взведенный бластер, так что задавать ему вопросы как-то совершенно не хотелось.

– Да нет, все хорошо, – вышел из ступора Энлиль, зверем посмотрел на Энки, взял под белы руки сыновей и в сопровождении гвардии убрался – как-то уж очень по-английски, даже не попрощавшись с Нинти. Обстановка без него стала гораздо лучше, непринужденней, располагающей к общению.

– Ну что, сука, бля, повеселились? – скупо пожурил Шамаш Мардука и Гибила. – Что, довыкаблучивались, говнюки, мудилы грешные? Давайте, давайте, такую вашу мать, скоро, блин, так вашу и не так, не до того станет.

– А что такое? – насторожился Гибил. – Грядут какие-нибудь перемены?

– У папаши своего спроси, принца, – отмахнулся Шамаш, – а мне с тобой, тупоголовым, общаться нечего. Что ты, что братец твой как есть карпы Ре отмороженные. Белоглазые. Ну ты смотри, гостевой сервиз на сто пятнадцать голов…

– Да ладно, пернатый, не серчай, будет тебе компенсация, – приосанился Энки и шепотом, но так, чтобы Нинти услыхала, сказал: – Ты ведь знаешь, я всегда плачу по счетам.

– А пошел бы ты, – огрызнулся Шамаш. – Вначале в душу наложил дерьма, а потом в жопу лезешь с компенсацией. Эй, Нинурта, брат, двинули отсюда.

– С удовольствием, – кивнул Нинурта, с лязгом убрал палаш, глянул с презрением на мессиу, и они с Шамашем двинули в космопорт.

Там их уже ждал дежурный планетоид – прогулочная, для вип-персон, шикарная четырехместная посудина.

– Размножаться и здравствовать! Внимание и повиновение! – пилот, даром что пернатый орел, вытянулся, замер, выполнил большой респект, крепкое скуластое лицо его выразило почтение. – Прошу на борт. Куда изволите?

– На орбиту давай. К звездолету поближе, – распорядился Шамаш. – Но без суеты, без вошканья, на цырлах. И заходи со стороны Солнца. Реклама нам сейчас ни к чему.

– Внимание и повиновение! Есть заходить со стороны Солнца, – бодро отреагировал пилот и принялся вводить в ГЭВН данные. – Чтоб никакой рекламы.

– Ну вот и молодец, все схватываешь на лету, – веско одобрил Шамаш, расположился в кресле и глянул с усмешкой на Нинурту, тоже устроившегося по-соседству. – Мой лучший ученик, асс. Может как угодно – и на честном слове, и на одном крыле. Мастер, виртуоз, рулит играючи. Гм. А у тебя очко-то не играет? Ведь можем и не вернуться.

– Можем. – Нинурта зевнул, с юмором оскалился и сладко потянулся, устраиваясь в кресле. – Только не играет. Насрать.

В голосе его слышалось полнейшее равнодушие, будто бы не собирался он под жерла лучеметов. Пожил, пожил, посмотрел на этот мир. А потом, аннигиляция – это совсем не больно.

– Это хорошо, если не играет, а еще лучше, если насрать, – одобрил Шамаш, с пониманием кивнул, а ГЭВН тем временем объявила готовность, и асс по громкой связи возвестил:

– Генералы, внимание. Пошли на взлет.

С легкостью, без труда, без шума, пыли, вони и гама, даром, что ли, планетоид был для вип-персон, качественный, с форсированными двигателями. Да и пилот был стопроцентный орел, которому и гравитация, и турбулентность это так, тьфу. Мощно ввинтились в атмосферу, миновали плотные слои и мастерски, описывая сложную кривую, вышли в околоземное пространство. Внизу величественно плыла внушительная голубая сфера, сзади, в кормовых иллюминаторах, буйствовало, исходило светом Солнце. А вот что там делалось впереди, по курсу, среди равнодушных звезд? Нинурта и Шамаш гадать не стали, дружно поднялись, прошли на нос, в рулевую рубку.

– Ну, пернатый, как дела? Так, так, так. Ну молодец.

Рулевой действительно делал все, как надо – двигался по инерции, со стороны Солнца, на связь не выходил и радары не включал. Четко выдерживал генеральную линию в том верном направлении, что реклама не нужна.

– Ну что, будем посмотреть в отраженном излучении? – не то чтобы спросил – законстатировал Шамаш, Нинурта кивнул, и орел включил телескоп обзора – мощная пейсовская оптика сразу сократила расстояние, приблизила звезды и показала звездолет, отсвечивающий на Солнце. Рядом с ним – не с Солнцем, со звездолетом – занимал орбиту искусственный объект, тоже отливающий парадно и призывно, словно вылизанные с душой мурокотовы яйца. Расстояние между ними – не между яйцами, объектами – по космическим масштабам было ничтожно несущественным, настораживающе интимным, вызывающим ассоциации о дешевых домогательствах. Впрочем, это кому как…

– Да, линкор в натуре, – глянул в окуляр Шамаш, выругался, тронул кнопку фокусировки. – Похоже, четвертая серия, проект Z.

– Она, она, родимая, правду речешь, – похвалил его Нинурта. – Да, бля. Это очень хорошо, что мы идем тихо, мирно и со стороны Солнца. А то бы…

Он не договорил. Пространство вокруг звездолета вспыхнуло, окрасилось в немыслимые цвета, лилово заискрилось мириадами молний. Казалось, что оно вот-вот взорвется.

– Двигатель! Они пустили главный двигатель! – бешено заорал Шамаш и тоже замолчал, замер, утратил на мгновение дар речи. Было с чего. Пространство действительно взорвалось, вспыхнуло, трансформировалось в плазму, породило огромный огнедышащий шар. Это звездолет, стремительно ускорившись, врезался на всем ходу в днище линкора. Какая там активная защита, какая силовая броня, какая превентивная атака бластерами, какое что… Вспыхнула новая звезда, на миг всколыхнула вакуум и сразу же погасла, сгинула, исчезла, не оставив и следа. Казалось, что не было ни звездолета, ни этого чертова линкора, ни жизни, ни ануннаков, ничего. Лишь скучный отмороженный вакуум да блестки равнодушных звезд.

– Утес!

– Кореша!

– Утес!

Вздрогнули, закричали судорожно, всхлипнули Нинурта и Шамаш, вытерли нежданную слезу и хором приказали рулевому:

– Полный ход. Радары включить. Может, кого и пронесло.

Ну да, надежда умирает в муках – последней.

– Внимание и повиновение! – выдохнул орел, резко встрепенулся и, едва включив станцию слежения, не сдержал эмоций. – Есть! В секторе 4 Б. Малая неэкранированная среднелетящая. Так это же…

– Я что, по-твоему, слепой? – перебил его Шамаш. – Или, может, грамоте не обучен? Вот же, по-ануннакски написано: малый хрональный супербот внесерийной постройки, эксклюзивная модель. Порт приписки неизвестен, характеристики отсутствуют, зарегистрирован на общественный фонд «Мы и родная Кассиопея». А кто на таком у нас летает? Ну конечно же, Исимуд. Черт! Только вот куда он держит курс? Похоже, куда-то не туда, в другую сторону, налево. Ладно, сейчас узнаем. – И Шамаш, не мудрствуя, активировал связь: – Эй, борт 7-40, вы там как, крепко ударились головками? Земля вообще-то в противоположной стороне.

Ответом его не удостоили, повисла тишина, а хронобот знай пер себе конкретно не туда, как видно, направляясь к хрональному Туннелю. Причем он двигался как-то странно, вызывающе, в шокирующей манере – по дуге. Чувствовалось, что пилотирующий его хорошо ударился головкой.

– Эй, борт 7-40, с вами говорит командный пункт, – живо взял инициативу в свои руки Нинурта. – Приказываю немедленно остановиться, заглушить турбины и ждать проверяющих. В случае отказа, квалифицируемого злостным, все пойдете под трибунал. Повторяю, это командный пункт…

Да, сколько тысяч лет прошло, а как был Нинурта солдафоном, так им и остался. Причем повысился в чине, дослужился до маршала. Однако, что удивительно, его приказ подействовал, пусть и частично. Хронобот вдруг замедлился, разом сбавил ход. Правда, останавливаться не стал – сделал реверс и отозвался мрачным голосом Тота:

– Эй, проверяющие хреновы, расслабьтесь. Наш статус восстановлен, никто никуда не едет, все живы и здоровы. Куда прикажете садиться?

– В Сиппар давай, – вклинился в общение Шамаш. – Уж там вас встретят. С песнями. Сейчас распоряжусь. – Выругался, как обычно, покачал головой и с улыбкой облегчения посмотрел на Нинурту: – Ну дела. Ты что-нибудь понимаешь, фельдмаршал?

А дела на хроноботе обстояли вот как. Где-то минут сорок тому назад на его борт поднялись Тот, бандиты, главмех и Исимуд. Настроение у всех было еще то – они только что навечно попрощались с Аном. Однако нужно было настраиваться на жизнь, и Тот подался в грузовой отсек, где изготавливались к вояжу, а вернее, к худшему простые путешествующие массы: рядовые игиги, непернатые орлы, анунначки с хозблока, кормобазы и из обслуги.

– Братья и сестры, – сказал он. – Настала минута испытаний. Ровно через двадцать минут нас со страшной силой выкинет в пространство, так что не забудьте о законе инерции, устраивайтесь поудобней и держитесь покрепче. Ну все, в добрый путь, и да поможет нам Бог. Так-с, сверим часы. Гм. На моих без двадцати восемь. – Он вытащил свой кубаббаровый хронометр, поставил нулевой отсчет и поспешил на верхнюю палубу, где находился пассажирский салон. Там все было окутано аурой беды – женщины сдерживали всхлипы, мужчины катали желваки, дети в страхе прижимались к взрослым, боялись разговаривать и пускали слезу. Братва, не мудрствуя лукаво, играла на баянах, орлы, пристегиваясь покрепче, готовились взять старт. Стояла какая-то тягостная, панихидная, убивающая наповал тишина. Зато из-за дверей руль-рубки доносилась громкая, на непонятном языке гортанная речь – ры-ры-ры, бу-бу-бу, хы-хы-хы, густо приправленная и весьма-весьма знакомыми ануннакскими матюгами. Собственно, это и были родные матюги, слабо разбавленные чужой речью.

«Во дают», – удивился Тот, оторвался разом от созерцания безнадеги и поспешил в рулевую рубку, благо, время еще терпело, а дверь была не заперта. Внутри имели разговор дуэтом – не только громко, но еще и крупно, совсем не по душам.

– Ах ты сука, бля, пидор гнойный, гандон штопаный. Ры-ры-ры, бу-бу-бу, хы-хы-хы, – говорил Исимуд, и маленькие прищуренные глаза его блестели от праведного гнева. – Падло позорное, ложкомойник хренов, вонючий необрезанный поц. Ры-ры-ры, бу-бу-бу, хы-хы-хы. Такую твою мать!

– Тем же концом вас, рабби, в то же место. Сами вы пидер гнойный и гандон штопаный. Ры-ры-ры, бу-бу-бу, хы-хы-хы, – с чувством отзывался Хурдонай, сплевывал сквозь зубы и тряс могучим кулаком. – А пошли бы вы, рабби, куда подальше в манду. Хрен вам, рабби, большой и толстый куда не надо. Ры-ры-ры, бу-бу-бу, хы-хы-хы.

– Никак проблемы, ребята? – послушав, спросил Тот и вытащил из кармана свой хронометр. – Решайте быстрее, скоро на взлет.

До старта оставалось четырнадцать минут. Но это, конечно, если в идеале.

– Этот поц не хочет брать курс на Землю, – усмехнулся Исимуд, вернее, не усмехнулся, а нехорошо оскалился. – Говорит, что видел все это в гробу и в белых тапках. Говорит, что нужно рвать когти.

– И говорю! – пролаял Хурдонай. – Если все сейчас будет хорошо, то потом, такую мать, будет плохо. Хрональный сублинкор не пенис моржовый, его будут искать, а найдут, в конце концов, нас. Нет, нет, надо рвать когти. Куда-нибудь подальше, в другую метагалактику…

– Ладно, ладно, будет день, будет и пища, – с крайним дружелюбием и тактом заметил Тот. – Остыньте, ребятишки, сдуйтесь. До всего хорошего еще дожить надо. Неизвестно еще, как мы вынесем ускорение, разблокируются ли системы, запустятся ли двигатели. Расслабься, корешок, – подмигнул он Хурдонаю, – устройся поудобней, вспомни свою бабушку, может, даже успеешь, если постараешься, подрочить. А я, пожалуй, братцы, составлю вам компанию. Уж больно вы мне нравитесь, да и плацкарты у вас первый класс. – И Тот с комфортом устроился рядом, в кресле третьего пилота. – Ну вот, шик, блеск, красота. Полная гармония. Все в этом мире, ребята, начинается с жопы. Тэк-с, сколько там у нас натикало? – Он глянул на хронометр, качнул головой и с дружеской улыбкой повернулся к Адонаю. – Ну, так ты будешь дрочить или нет? Три минуты осталось.

– Да у такого поца и не встанет, – желчно заметил Исимуд. – У этого неподмытого поца.

– Слабо насчет проверки, рабби? Снимайте ваши сраные штаны, – обиделся, и не на шутку, Хурдонай. – Да и вообще, кишен мирен тохес, рабби, шли бы вы отсюда в жопу. А лучше малой скоростью на хрен…

– Все, шлимазоло, ты уволен, – тоже оскорбился Исимуд, грозно засопел, набычился, начал было подниматься с кресла, но не успел. – Тот взмахнул рукой и взглядом указал на свой хронометр. – Все, ребята, взлетаем. Даю отсчет: девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два, один… Ноль. Ну. Все…

И ничего не произошло. Лишь механизм хронометра, поставленный на нулевой отсчет, нежно, с переливами, заиграл:

– Ах, мой милый Нингерсу, Нингерсу, Нингерсу…

– Что за черт? – Тот заткнул песню, мгновение помолчал и удивленно воззрился на хронометр. – Что, двух камней тебе не хватает? На один положить, а другим…

Однако ломать вещь редкую, цены немалой, он не стал, мигом отыскал глазами часы раданиевые, стационарные, на пульте управления, и внутренне похолодел. Нет, дело было не в хронометре, дело было в чем-то другом.

– Что-то я не чувствую ускорения, – почему-то шепотом сообщил Исимуд. – Так, выходит, мы никуда не летим? Может, что-то раньше времени приключилось с Аном? Он был белый, белый такой, похожий на мел… А, многоуважаемый Тот?

– Не знаю, – отозвался Тот, убрал хронометр, тяжело вздохнул, а из-за двери, из стана пассажиров, уже неслось:

– Что за сука-бля, непонятки в натуре?!

– Это еще что за форшмак?

– Эва, Тот, корифан, внеси-ка ты ясность, давай, светильник разума, вразуми!

Похоже, ситуация тревожила не только Исимуда, однако поднимать вопрос, вернее, подниматься из кресел конкретно не хотелось никому – а ну как начнется? И быстро закончится – так вдарит по мозгам законами инерции, что костей не соберешь. Вот и оставалось только одно – поднимать голос.

– Ладно, чего гадать. Пойду-ка я узнаю, – внутренне собрался Тот, расстегнул фиксатор, настраиваясь на худшее, глубоко вздохнул, но стоило ему подняться на ноги, как чудовищная сила швырнула его в кресло, обожгла резкой болью и погасила сознание. Не осталось ничего, кроме липкой темноты…

Пришел он в себя в горизонтали, на полу, и первое, что услышал, были крики – истошные, протестующие, вибрирующие от гнева. На все том же гортанном, непонятном языке. Потом послышался звук удара, на миг настала тишина, и что-то грузное, безвольное и мягкое припечатало Тота к полу.

«Так-с, кому-то дали в морду», – сделал вывод он, с трудом разлепил ресницы и узрел Исимуда – тот лежал в отрубе, совсем никакой, из съехавшего набок носа его текла по подбородку кровь.

– Я тебе что, баба? А ну-ка слазь, – страшно разъярился Тот, начал выбираться из-под тела, отчего Исимуд пришел в себя и монотонно забубнил:

– Ох, азохенвей, он едет не туда… Не туда он едет, азохенвей… Едет он, азохенвей, в Туннель… А ведь надо нам, азохенвей, совсем в другую сторону… Ох, сука, бля, азохенвей…

– А ну, тихо там внизу! Лежать, не дергаться! – прогремел сверху, от штурвала, голос Хурдоная. – А то получишь еще.

– Ох, азохенвей, ведь не в ту сторону, не в ту, – скорбно отозвался Исимуд, а в дверь тем временем приложились ногой, и голос Мочегона проревел:

– А ну, такую твою мать, живо дай проход! Ты, рулила грешный, куда курс держишь? Охерел, блин, в атаке? Открывай, говорю, открывай.

– Ага, щас тебе, нараспашку, – хмыкнул Хурдонай, – только подмоюсь. Нишкни у меня, протоплазма.

Настроение у него стремительно улучшалось. Страх и напряжение прошли, ситуевина конкретно прояснилась, мысли кружились косяками, масла в голове хватало. А ведь все, с какой ты стороны ни посмотри, совсем неплохо: посудина даром что покувыркалась, слушается руля, двигатели тянут как звери, системы функционируют исправно, автоматика находится на высоте. Можно рвать когти хоть к черту на рога. Тем паче что на борту три сотни потенциальных доноров, а у одного из них на кармане матрица с очень-очень-очень-очень кругленькой суммой. Так что перспективы отчетливы, радужны и благоприятны: сейчас надо будет пройти Туннель, тщательно замести следы, а потом махнуть на Альфу Центавра, к проверенным чечикам. Ну а уж дальше все пойдет как по нотам: свидетелей на органы, посудину налево, матрицу – в работу. С пристрастием. Есть там гуманоид один, мастер на все руки, снимает вначале шкуру, а потом уже бабки со счетов. Виртуоз… Так что если глянуть в корень, все и неплохо вовсе, а, можно сказать, отлично, здорово, качественно и оптимистично. А все потому, что он хороший внук, помнит свою бабушку и мастерски владеет росписью по металлу. Ну и еще, конечно, ас, дока, профи, мастер виражей и корифей посадок.

Так, занятый своими мыслями, рулил в открытом космосе Хурдонай, обмозговывал перспективы, держался за штурвал и чрезвычайно – до мочеиспускания, до калоотделения – удивился, услышав властный голос:

– А ну, сволочь, тормози.

Удивился до такой степени, что забыл про управление. Впрочем, понять его было не сложно – рядом с ним стоял Тот с крупнокалиберным импульсным бластером, который, по мудрейшему совету Ана, с некоторых пор носил с собой. Массивное легированное дуло смотрело Хурдонаю точно в лоб. И он, даром, что ли, стопроцентный ас, мигом вспомнил про управление – начал тормозить. А Исимуд тем временем пришел в себя, дополз с проклятьями до пульта и разблокировал замок, ввиду чего в руль-рубке стало тесно – это пожаловали урки. Недобрые, не в настроении, готовые на все. Однако Хурдонай не дрогнул, не вскрикнул и не испугался, а отреагировал странно – судорожно захохотал. Причем смотрел он вовсе не на бандитов, глаза его были прикованы к панели управления. Со стороны казалось, что он прощается с крышей…

– Ты, сука, еще будешь лыбиться тут, как параша? – начал было Мочегон, душераздирающе выругался, сжал кулаки, но Хурдонай даже не шевельнулся, смотрел в одну точку. На сигма-индикатор активности напряженности хронополя, по умолчанию настроенный на устье Туннеля.

«Ага», – понял его взгляд Тот, тоже посмотрел, горько усмехнулся:

– Да, дела. Вход в канал заблокирован, не иначе как линкор постарался. Теперь ни проехать, ни пройти, точнее, в хроносистему не войти. В общем, мы теперь отрезаны от цивилизации. Остается только вариться в собственном соку.

– Ах, вот от чего ты так радуешься, сука, – не стал смотреть на индикатор Мочегон, уставился на Хурдоная. – Только хорошо скалится тот, кто скалится последним. – И мощным ударом ноги он вынудил его заткнуться, с напором приласкал рукой, умеючи добавил головой и как кутенка вышвырнул из кресла. – Эй, братва, стреножить его. Что делать будем с ним, решим завтра. То ли тюрмить, то ли пидорасить. – Гнусно ухмыльнулся, разом подобрел, высунулся с экспрессией в пассажирский салон. – Эй, пернатые, ахтунг! У нас тут с рулевым беда, приболел малехо. Ну, кто на новенького? Пока не залетели на хрен.

За добровольцами дело не стало, но лишь только опытнейший из них четырехперый орлан занял еще теплое место, как глаза его в страхе округлились.

– Там на связи проверяющие, из командного пункта. Грозят трибуналом.

– Из командного пункта, говоришь? Проверяющие? – взял наушники Тот, ухмыляясь, послушал, узнал голос Нинурты. – Эй, проверяльщик хренов, расслабься. Наш статус восстановлен, никто уже никуда не едет. Все живы и здоровы.

Добро так сказал, ласково, искренне, как на духу. Впрочем, нет, маленечко соврал – Хурдонай совсем не выглядел пребывающим в добром здравии. Зафиксированный ремнями по рукам и ногам, он лежал в бледном виде и напоминал мертвеца.