"Мальчишки с улицы Пала" - читать интересную книгу автора (Молнар Ференц)

3

План военных действий был готов на другой же день, после урока стенографии. Урок кончился в пять, и на улицах уже зажигались фонари. Выходя из школы, Бока сказал мальчикам:

— Прежде чем напасть, нужно доказать им, что мы их не боимся. Я возьму с собой двух самых храбрых из моих людей, и мы сделаем вылазку в Ботанический сад. Проберемся к ним на остров и прибьем к дереву вот эту записку.

С этими словами он достал из кармана красный клочок бумаги, на которой большими заглавными буквами было выведено:

Все благоговейно воззрились на красный лоскуток. Чонакош, не ходивший на уроки стенографии, но привлеченный любопытством, заметил:

— Нужно прибавить еще какое-нибудь словцо покрепче. Бока отрицательно покачал головой:

— Нет, нельзя. И вообще, красть знамена, как Фери Ач, и разные такие вещи мы делать не будем. Покажем только, что не боимся их, что посмели проникнуть в самое сердце их владений, где они устраивают свои собрания и прячут оружие. Эта красная бумажка — наша визитная карточка. Вот мы им и оставим ее.

Челе тоже вставил слово.

— Прости, пожалуйста, — сказал он, — но говорят, они как раз в это время, по вечерам, приходят на остров играть в солдаты и разбойники.

— Не беда. Фери Ач тоже ведь пришел, зная, что в это время мы бываем на пустыре. Кто трусит, пускай не идет.

Но никто не трусил. Даже Немечек проявил бесспорную отвагу. Ему, видно, хотелось поскорей заслужить повышение. Гордо подняв голову, он выступил вперед:

— Я иду с тобой!

Ведь тут, около гимназии, не надо было вставать «смирно», отдавать честь. Законы действовали только на пустыре, а здесь все были равны. Чонакош тоже вызвался:

— И я!

— Только обещай, что не будешь свистеть.

— Обещаю… А еще разочек можно свистнуть, самый последний?

— Ну, валяй!

И Чонакош свистнул. Так молодецки, изо всей мочи, что даже прохожие оглянулись.

— Ну вот, на сегодня насвистелся, — с блаженным видом сказал он.

Бока обернулся к Челе:

— Ты не идешь?

— А что я могу поделать? — сокрушенно ответил Челе. — Мне нельзя: я к половине шестого должен быть дома. Мама так и следит, когда кончится урок стенографии. Она меня больше никуда пускать не будет, если я сегодня опоздаю.

Мысль эта страшно его испугала. Тогда прощай и пустырь, и лейтенантский чин!

— Ладно, оставайся. Я возьму с собой Чонакоша и Немечека. Завтра утром в школе обо всем узнаете.

Они пожали друг другу руки. Бока, вспомнив что-то, вдруг остановился:

— А Гереба на уроке стенографии ведь не было?

— Не было.

— Он что, заболел?

— Вряд ли. Днем мы с ним вместе возвращались домой. У него ничего не болело.

Поведение Гереба не нравилось Боке. Оно вызывало у него сильнейшие подозрения. Вчера, при прощании, Гереб так странно, многозначительно посмотрел ему в глаза. Как будто вдруг понял: там, где Бока, ему ничего не добиться. Бока вызывал в нем ревнивое чувство. В Геребе смелости, задора было больше; уравновешенный, рассудительный, серьезный нрав президента был ему не по душе. Он ставил себя куда выше Боки.

— Бог его знает, — пробормотал Бока и в сопровождении двух мальчуганов двинулся в путь.

Чонакош с серьезным видом шагал с ним рядом. А Немечек ног под собой не чуял от радости. Как же! Наконец ему довелось, всего с двумя спутниками, участвовать в таком интересном приключении! Он так ликовал, что Бока даже остановил его:

— Не дури, Немечек. Ты, кажется, вообразил, что мы развлекаться идем? Наша вылазка куда опасней, чем ты думаешь. Вспомни-ка о Пасторах.

При этом напоминании у белокурого малыша сразу пропала всякая охота дурачиться. Ведь вот и Фери Ач — гроза всей улицы; по слухам, его даже исключили из реального училища. Но у него во взгляде было что-то привлекательное, располагающее, не то что у Пасторов, Те всегда ходят сбычившись, глядят исподлобья, как будто пронизывают тебя насквозь. Оба — черные от загара, и никто еще ни разу не видел, чтоб они смеялись. Пасторов действительно можно испугаться. И три мальчугана спешили поскорей миновать бесконечный проспект Юллё. Уже смеркалось: вечер наступил рано. На проспекте зажглись фонари, и ходить по улицам в этот необычный час было немного тревожно. Мальчики привыкли играть днем, а по вечерам сидели дома, за книжками… Молча шли они рядом и через четверть часа достигли Ботанического сада.

За каменной стеной враждебными призраками застыли огромные деревья. Ветер шелестел молодой листвой; было уже темно, и сердца пришельцев забились при виде этого раскинувшегося перед ними огромного, загадочно шепчущегося сада с запертыми воротами. Немечек хотел было позвонить у входа.

— Ради бога, не звони! — предостерег его Бока. — Они узнают, что мы здесь, и перехватят нас на полдороге… Да и вообще, с какой стати нам вдруг будут открывать ворота!

— А как же мы пойдем? Бока указал глазами на стену:

— Перелезем.

— Через стену?

— Прямо здесь, на проспекте?

— Зачем! Зайдем с другой стороны. Сзади стена гораздо ниже!

Повернув на маленькую темную уличку, где каменная ограда вскоре сменилась дощатым забором, они стали пробираться вдоль него, ища, где бы лучше перелезть. В одном месте, куда не достигал свет уличного фонаря, все трое остановились. За дощатой оградой, почти вплотную к ней, росла большая акация.

— Если взобраться здесь, — шепотом сказал Бока, — то по этой акации легко спуститься в сад. Это удобно еще и потому, что с верхушки акации далеко видно и мы можем осмотреться, нет ли кого поблизости.

Спутники одобрили этот план и сейчас же приступили к исполнению. Чонакош нагнулся и уперся руками в забор. Бока осторожно взобрался к нему на плечи и заглянул в сад. Все это было проделано в глубоком молчании: никто не издал ни звука. Убедившись, что вблизи никого нет, Бока махнул рукой. Немечек шепнул Чонакошу:

— Подымай!

Чонакош, выпрямившись, приподнял президента, и тот влез на забор. Ветхая ограда заскрипела и затрещала под его тяжестью.

— Прыгай! — шепнул Чонакош.

Снова послышался треск, потом — мягкий удар о землю: Бока спрыгнул прямо на грядку. За ним перелез Немечек. Последним на забор вскарабкался Чонакош. Но вместо того чтобы спрыгнуть вниз, он полез на акацию. Чонакош отлично лазил по деревьям: он вырос в деревне.

— Видно что-нибудь? — спросили Бока и Немечек снизу.

— Почти ничего; страшно темно, — донесся приглушенный ответ с верхушки дерева.

— Остров видишь? — Вижу.

— Есть там кто?

Чонакош, напрягая зрение, наклонился вправо, влево, всматриваясь между ветвей в темноту — туда, где находилось озеро.

— На острове ничего не видно из-за деревьев и кустов… Но на мосту…

Тут он умолк и перебрался на другой сук, повыше.

— Теперь вижу хорошо, — донесся оттуда его голос. — На мосту стоят двое.

— Они там, — тихо сказал Бока. — На мосту у них часовые.

Ветви опять затрещали — Чонакош слез с дерева. Все трое в глубоком молчании стали раздумывать, как быть дальше. Потом, присев под кусты, чтобы никто не увидел, тихонько, шепотом, начали совещаться.

— Лучше всего, — предложил Бока, — пробраться сначала кустами к развалинам замка. Знаете, есть там справа такие развалины, на склоне холма.

Остальные кивнули, подтверждая, что знают.

— Кустами осторожно доберемся до развалин. Там кто-нибудь ползком взберется на вершину холма и посмотрит вокруг. Если никого нет, поползем дальше. Холм ведь подходит к самому озеру. Спрячемся в осоке; ну, а там видно будет, что делать.

Две пары горящих глаз были устремлены на Боку. Чонакош и Немечек благоговейно внимали каждому его слову.

— Согласны? — спросил Бока.

— Согласны! — кивнули они.

— Тогда вперед! Только держитесь все время за мной. Я тут все проходы знаю.

И он на четвереньках пополз между низенькими кустами. Но не успели его спутники опуститься на колени, как издали послышался резкий протяжный свист.

— Заметили! — воскликнул Немечек и вскочил на ноги.

— Назад! Назад! Ложись! — приказал Бока.

И все трое повалились в траву. Затаив дыхание, они стали ждать, что теперь будет, Неужели действительно заметили?

Но никто не появлялся. Только ветер шумел в ветвях деревьев.

— Никого, — прошептал Бока.

Но тут снова резкий свист рассек воздух. Снова стали они выжидать, и снова никто не появился.

— Надо с дерена посмотреть, — пролепетал из-под куста Немечек, стуча зубами.

— Ты прав. Чонакош, на дерево!

Чонакош, как кошка, в мгновение ока вскарабкался на верхушку все той же большой акации.

— Ничего не видно?

— На мосту какое-то движение… Сейчас там четверо… Вот двое уходят… идут обратно, на остров.

— Тогда все в порядке, — сказал Бока, успокоившись. — Слезай. По свистку у них просто сменяется караул на мосту.

Чонакош спустился с дерева, и все трое поползли на четвереньках к холму. Огромный таинственный сад в этот час затихает. По звуку колокола посетители удаляются, и в саду не остается посторонних — кроме разве таких, кто замышляет недоброе или строит военные планы, вроде наших пришельцев, которые переползали от куста к кусту, сжавшись в еле видимые комочки. Глубоко сознавая важность своей миссии, они не тратили лишних слов и ползли молча. По правде говоря, им даже было немного не по себе. Немалая ведь смелость нужна, чтобы проникнуть в неприступную твердыню краснорубашечников, пробраться на остров посреди маленького озера, когда на единственном мосту, который туда ведет, стоят часовые… «Может быть, как раз Пасторы», — подумал Немечек и вспомнил красивые круглые разноцветные шарики и среди них даже два стеклянных. Его до сих пор мучила досада при мысли, что именно тогда, когда он пустил свой шарик и должен был выиграть столько красивых шариков, прозвучало это чудовищное слово: «Эйнштанд»…

— Ой! — вдруг вскрикнул он. Бока и Чонакош замерли в испуге.

— Что такое?

Немечек привстал на коленях, глубоко засунув палец в рот.

— Что с тобой?

Не вынимая пальца изо рта, Немечек ответил;

— В крапиву наступил — рукой!

— Соси, соси пальчик, мамочка! — посоветовал Чонакош; но сам, не будь дурак, обмотал себе руку носовым платком.

Так ползли они все дальше и вскоре достигли холма. На склоне его, как известно, были сооружены искусственные развалины, какие устраивали обычно в больших помещичьих садах, старательно воспроизводя особенности старинного замкового зодчества и заполняя искусственным мхом расщелины между огромными камнями.

— Это развалины замка, — объяснил Бока. — Здесь надо быть осторожней: я слышал, что краснорубашечники сюда тоже приходят.

— Это что еще за замок? — отозвался Чонакош. — Мы по истории не учили, что в Ботаническом саду — замок.

— Это всего-навсего развалины, руины. Их так, в виде руин, и строили.

Немечек засмеялся:

— Уж коли строить, так почему нового замка не выстроить?

Через сто лет он и сам развалился бы…

— Рано ты что-то обрадовался, — заметил Бока укоризненно. — Вот погоди: с Пасторами встретишься, не до шуток будет.

И правда, одного этого замечания оказалось довольно, чтоб у Немечека сразу вытянулось лицо. Такой уж у него был характер: все время он забывал, что радоваться нечему. Постоянно приходилось ему об этом напоминать.

Они принялись карабкаться вверх по склону, между кустами бузины, цепляясь за камни развалин. На этот раз Чонакош полз впереди. Вдруг он, как был, на четвереньках, так и застыл на месте. Предостерегающе подняв правую руку, обернулся и сказал испуганно:

— Тут кто-то есть.

Все трое спрятались в высокую траву, надежно укрывшую их маленькие тела. Только глаза блестели в зарослях бурьяна. Мальчики прислушались.

— Чонакош, приложи ухо к земле, — шепотом приказал Бока. — Так всегда делают индейцы. Сразу слышно, если кто поблизости ходит.

Чонакош повиновался: лег ничком и, выбрав голое, не заросшее травой местечко, приложил ухо к земле. Но тотчас же поднял голову.

— Идут! — в страхе прошептал он.

Теперь уж и без индейского способа было слышно, как кто-то пробирается сквозь кусты. И этот неведомый «кто-то» — не то человек, не то зверь — шел прямо на них. Мальчики струхнули не на шутку, даже головы спрятали в траву. Только Немечек простонал чуть слышно:

— Домой хочу.

Чонакош, не утративший веселого расположения духа, посоветовал:

— В травку заройся, мамочка.

Но так как это увещание не придало Немечеку смелости, Бока высунулся из травы и, сверкая глазами, гневно прикрикнул — конечно, шёпотом, чтобы не выдать своего присутствия:

— Рядовой, голову в траву!

Этому приказанию пришлось повиноваться. Немечек прильнул к земле. Между тем неизвестный все шуршал в кустах; но теперь по звуку слышно было, что он изменил направление и постепенно удаляется. Бока снова приподнял голову и огляделся по сторонам. Он увидел темную фигуру человека, который спускался с холма, тыча палкой в кусты. — Ушел, — сообщил Бока своим спутникам, лежавшим в траве. — Это караульный.

— Что? Краснорубашечник?

— Нет, сторож, который сад караулит.

Мальчики облегченно вздохнули. Взрослых они не боялись. Например, старого солдата с бородавкой на носу — сторожа при Национальном музее, который никогда не мог ничего с ними поделать. Они поползли дальше. Но тут караульщик, видимо заподозрив что-то, остановился, прислушиваясь.

— Заметил, — пролепетал Немечек.

Оба посмотрели на Боку, ожидая распоряжении.

— Скорей в замок! — отдал он приказание.

Все трое кубарем скатились с холма, на который только что взобрались. В каменных стенах руин были прорезаны узкие стрельчатые окна. С испугом беглецы обнаружили, что первое окно забрано железной решеткой, и метнулись к другому. Но и на нем решетка. Наконец в одном месте нашли расщелину, достаточно глубокую, чтобы в ней поместиться. Забились в это темное углубление и затаили дыхание. Мимо окон промелькнула фигура сторожа. Из ниши было видно, как он — теперь уже насовсем — удалился» прилегавшую к проспекту Юллё часть сада, где находилось его жилище.

— Слава богу, — сказал Чонакош, — пронесло.

И они осмотрелись в своем убежище. Там было душно, сыро, словно в подземелье настоящего замка. Осторожно ступая. Бока вдруг споткнулся. Нагнувшись, он поднял что-то с земли. Немечек с Чонакошем, подскочив к нему, в полумраке различили в руках у него томагавк. Точь-в-точь такой — вроде топорика на длинной рукоятке, — какими, по свидетельству романистов, сражались индейцы. Выстроганный из дерева и оклеенный серебряной бумагой, томагавк зловеще поблескивал в темноте.

— Это их томагавк! — со священным трепетом промолвил Немечек.

— Конечно, их, — подтвердил Бока. — А где нашелся один, там должны быть и другие!

Начались поиски, и в одном углу были обнаружены еще семь томагавков. Из этого легко было заключить, что краснорубашечников восемь человек. По-видимому, здесь находился их потайной оружейный склад. Первой мыслью Чонакоша было унести томагавки с собой как военную добычу.

— Нет, — сказал тихо Бока, — этого мы не будем делать. Это было бы просто воровство. Чонакошу стало стыдно.

— Что, мамочка? — осмелел было Немечек, по, получив легкий пинок от Боки, умолк.

— Ну, нечего время терять! Вылезаем — и на холм! Мне вовсе не хочется оказаться на острове, когда там никого уже не будет.

Эта дерзкая мысль вновь пробудила в них интерес к приключению. Раскидав томагавки по полу, чтобы враг видел: здесь кто-то был! — они вылезли из расщелины и на этот раз смело, в открытую, поспешили на вершину холма. Оттуда было видно далеко вокруг. Встав рядом друг с другом, они осмотрелись по сторонам. Бока достал из кармана сверток и, развернув его, вынул из газетной бумаги маленький перламутровый бинокль.

— Это сестра Челе дала мне свой театральный бинокль, — объяснил он, прикладывая его к глазам.

Но островок был виден и невооруженным глазом. Вокруг пего поблескивала гладь маленького озера, засаженного разными водяными растениями и густо заросшего по берегам камышом и осокой. Среди кустов и развесистых деревьев, видневшихся на острове, двигалась маленькая светящаяся точка.

— Они там, — промолвил Чонакош сдавленным голосом. Немечеку понравился фонарь.

— Ого, у них и фонарик есть!

Светящаяся точка то пропадала за кустами, то вновь появлялась. Кто-то переходил с места на место с фонарем в руках.

— Сдастся мне, — сказал Бока, не отнимай бинокль от глаз, — сдастся мне, что они к чему-то готовятся. Или вечернее учение проводят, или…

Тут он внезапно замолчал.

— Или что? — в тревоге спросили остальные.

— Господи, — воскликнул Бока, продолжая глядеть в бинокль, — тот, что держит фонарь… ведь это…

— Кто? Да говори же!

— Очень похож… Неужели это…

Он поднялся немного выше, чтобы получше разглядеть, но фонарь скрылся за кустами. Бока опустил бинокль.

— Исчез, — тихо сказал он.

— Кто же это был?

— Не имею права говорить. Мне не удалось разглядеть его как следует: только я хотел всмотреться, он исчез. А пока я твердо не знаю, кто он, не хочу подозревать напрасно.

— Уж не из наших ли кто?

— Кажется, да, — печально ответил президент.

— Но ведь это же предательство! — воскликнул Чонакош, позабыв, что надо соблюдать тишину.

— Тише! Вот доберемся до острова и все узнаем. А пока потерпи.

Теперь подстрекало и любопытство. Бока не хотел говорить, на кого похож был тот, с фонарем. Немечек с Чонакошем стали было гадать, но президент запретил, сказав, что непозволительно кого бы то ни было пятнать подозрениями. В возбуждении сбежали наши лазутчики с холма и внизу, снова опустились на четвереньки, прокладывая себе дорогу в траве.

Они уже не замечали ни колючек, ни крапивы, ни впивавшихся в ладони камней, а молча быстро ползли, подбираясь все ближе к берегам таинственного озерка.

Наконец вот и цель. Здесь уже можно было подняться на ноги; густая осока, камыш и высокий прибрежный кустарник совершенно скрывали их маленькие фигурки. Бока хладнокровно отдавал приказания:

— Где-то здесь должна быть лодка. Мы с Немечеком пойдем по берегу направо, а ты, Чонакош, ступай налево. Кто первый найдет, пускай подождет остальных.

И они молча разошлись. Но уже через несколько шагов Бока заметил в осоке лодку.

— Подождем, — сказал он.

Немечек и Бока стали ждать, пока Чонакош, обежав вокруг озерка, вернется с противоположной стороны. Сидя на берегу, они некоторое время глядели на звездное небо. Потом стали прислушиваться, не донесется ли с островка какой-нибудь обрывок разговора. Немечеку вздумалось блеснуть сообразительностью.

— Давай-ка я приложу ухо к земле, — сказал он.

— Оставь землю в покое, — возразил Бока. — Ведь рядом вода. Гораздо слышней, если к воде наклониться. На Дунае я видел, как рыбаки с разных берегов переговариваются друг с другом, наклонившись к воде. Вечером голоса здорово разносятся по поверхности.

Мальчики нагнулись к озерку, но слов различить не могли. С острова доносились только перешептывание да какая-то возня. Тем временем появился Чонакош и с огорчением доложил:

— Лодки нигде нет.

— Не горюй, мамочка, — утешил его Немечек. — Без тебя нашли.

И они спустились вниз, к лодке.

— Садимся.

— Только не здесь, — предостерег Бока. — Отведем ее сначала к другому берегу, чтобы не оказаться слишком близко от моста, если нас вдруг заметят. Переправляться будем как можно дальше от него: пускай они сделают крюк побольше, если побегут за нами.

Эта разумная предосторожность пришлась Немечеку и Чонакошу по душе. Сознание, что у них такой умный, предусмотрительный командир, прибавило им смелости.

— У кого есть бечевка?

Бечевка нашлась у Чонакоша. Чего только не было у него в карманах! И на базаре не найти всего, что умещалось в карманах Чонакоша. Были там и ножик, и шпагат, и шарики, медная дверная ручка, гвозди, ключи, тряпки, записная книжка, гаечный ключ и бог знает что еще. Чонакош вытащил из кармана бечевку, и Бока привязал ее к железному кольцу, ввинченному в нос лодки. Затем друзья медленно, осторожно повели лодку вдоль берега. Натягивая бечевку, они не переставали наблюдать за островком и, достигнув места, где собирались сесть в утлую посудину, опять услыхали свист. Но теперь это их не испугало: они знали, что свист возвещал лишь смену караула на мосту. Уже одно сознание, что они — в самой гуще событий, прогоняло всякий страх. Так бывает и с настоящими солдатами на настоящей войне. Пока врага не видно, каждый кустик страшен. А просвистала первая пуля, — и к солдатам возвращается храбрость: они словно хмелеют от опасности, забывая, что бегут навстречу смерти.

Приятели стали усаживаться в лодку. Первым вошел в нее Бока, за ним — Чонакош. Немечек боязливо переминался с ноги на ногу на вязком берегу.

— Ну лезь же, лезь, мамочка, — подбадривал его Чонакош.

— И так лезу, мамочка, — откликнулся Немечек, но вдруг поскользнулся, схватился за тонкий стебель камыша — и бултых в воду! Растянулся во весь рост, но даже пикнуть не посмел и сразу вскочил на ноги: оказалось — мелко. Очень он был смешон в эту минуту: вода лила с него ручьями, а руки все еще судорожно сжимали тонкую камышину. Чонакош не удержался и фыркнул:

— Захлебнулся, мамочка?

— Нет, не захлебнулся, — ответил мальчуган растерянной как был, мокрый, грязный, брызгая и хлюпая, уселся в лодку. Лицо его еще было бледно от испуга. — Вот не думал, что мне сегодня вдобавок еще выкупаться придемся, — чуть слышно прибавил он.

Но медлить было некогда. Бока с Чонакошем схватили весла и оттолкнулись от берега. Тяжелая лодка лениво отвалила, всколыхнув неподвижную гладь озера. Гребцы бесшумно опускали весла в воду, и тишина наступила такая, что было явственно слышно, как у притулившегося на носу Немечека стучат зубы. Через несколько минут лодка причалила к островку. Поспешно выскочив на берег, мальчики тотчас же укрылись за кустом.

— Ну, до острова, кажется, добрались, — сказал Бока и тихо, осторожно пополз вдоль берега. Остальные двое — на ним.

— Что же это мы? — вдруг обернулся к ним президент. — А лодка-то? Нельзя же бросать ее просто так. Если ее увидят, нам отсюда не уйти! Ведь на мосту часовые. Чонакош! Оставайся у лодки, раз уж у тебя такая фамилия.[4] Если заметят, — пальцы в рот и свисти во всю мочь. Мы сразу примчимся, прыгнем в лодку, а ты оттолкнешься от берега. Чонакош побрел назад, втайне радуясь; вдруг и вправду представится случай изо всех сил свистнуть.

А Бока с белокурым малышом поползли дальше по берегу. Там, где кусты были повыше, они вставали на ноги и крались пригнувшись. Потом остановились за одним высоким кустом и, раздвинув ветки, выглянули. Прямо перед ними, на небольшой лужайке посреди островка, расположился грозный отряд краснорубашечников. У Немечека забилось сердце. Он прижался к Боке.

— Не бойся, — шепнул президент.

Посреди лужайки лежал большой камень. На нем стоял фонарь, а вокруг на корточках сидели краснорубашечники. Они и на самом деле были все в красных рубашках. Рядом с Фери сидели оба Пастора, а возле младшего Пастора — какой-то мальчишка в рубашке совсем другого цвета.

Бока почувствовал, что прижавшегося к нему Немечека охватила дрожь.

— Ты… — начал было Немечек, но больше не мог ничего сказать и только повторял:- Ты… ты… — Потом прибавил чуть слышно:- Видишь?…

— Вижу, — грустно ответил Бока.

Среди краснорубашечников сидел на корточках Гереб. Значит, Бока не ошибся, когда рассматривал остров с холма. Фонарь действительно держал тогда не кто иной, как Гереб.

С удвоенным вниманием стали они теперь наблюдать за собравшимися. Фонарь причудливо освещал смуглые лица Пасторов и красные рубашки остальных. Все молчали, один Гереб что-то тихо говорил. Очевидно, он рассказывал о чем-то живо интересовавшем собравшихся, так как все повернулись к нему и слушали с напряженным вниманием. В вечерней тишине слова Гереба долетали и до незваных гостей с улицы Пала. Вот что он говорил:

— На пустырь можно войти с двух сторон… Можно с улицы Пала; но оттуда труднее: по закону, вошедший обязан запирать калитку на задвижку. Другой вход — с улицы Марии. Ворота лесопилки всегда открыты настежь, а дальше можно пробраться между штабелями дров. Тут только одна загвоздка: на штабелях устроены форты…

— Знаю, — перебил Фери Ач своим низким голосом, при звуке которого у пришельцев мороз пробежал по коже.

— Ну да, ты ведь был там, — сказал Гереб. — Так вот, на фортах дежурят часовые, и они, только заметят кого-нибудь среди штабелей, сейчас же подают сигнал. Так что оттуда подходить не советую…

Значит, речь шла о нападении на пустырь!..

— Лучше всего заранее условиться, когда вы придете, — продолжал между тем Гереб. — Тогда я войду на пустырь последним и оставлю калитку открытой. Не буду ее запирать.

— Ладно, — сказал Фери Ач. — Так будет правильнее. Я вовсе не собираюсь занимать пустырь, когда там никого нет. Будем вести войну по всем правилам. Сумеют они защитить свой пустырь — хорошо. Не сумеют — мы займем его и водрузим там наше красное знамя. Ведь не из жадности мы это делаем…

— …а потому, что нам негде играть в мяч, — вмешался один из Пасторов. — Здесь — нельзя; на улице Эстерхази — тоже вечные споры… Нам нужно место для игры в мяч — и точка!

Итак, причина воины была совершенно та же, что и между настоящими державами. Русским нужен был выход к океану, поэтому они стали воевать с японцами.[5] Краснорубашечникам нужно было пространство для игры в мяч, и, поскольку иначе завладеть им не удавалось, они решили добиться своего войной.

— Значит, решено, — объявил предводитель краснорубашечников Фери Ач. — Ты, согласно уговору, забудешь закрыть калитку с улицы Пала.

— Ладно, — сказал Гереб.

А у бедного маленького Немечека больно сжалось сердце. Мокрый насквозь, стоял он и широко раскрытыми глазами смотрел на сидевших вокруг фонаря краснорубашечников и предателя между ними. Так сильно заныло у него сердце, что, когда прозвучало это «ладно», которое означало готовность предать пустырь, он не выдержал и заплакал. Обнял Боку за шею и, тихонько всхлипывая, повторял только:

— Господин президент… Господин президент… Господин президент…

Бока мягко отстранил его:

— Слезами горю не поможешь.

А у самого тоже комок подкатил к горлу. Уж больно нехорошее дело затевал Гереб!

Вдруг по знаку Фери Ача краснорубашечники вскочили.

— По домам, — приказал предводитель. — Оружие есть у всех?

— У всех! — в один голос откликнулись они, подымая с земли длинные деревянные копья с красными флажками на остриях.

— Отнести оружие в кусты и составить там в козлы! — скомандовал Фери Ач. — Марш!

Все направились в глубь островка, предводительствуемые Фери Ачем. Гереб тоже пошел с ними. Маленькая лужайка с камнем посредине, на котором стоял зажженный фонарь, опустела. Шаги все удалялись: краснорубашечники углубились в чащу.

Бока сделал движение.

— Сейчас, — шепнул он Немечеку и вынул из кармана красную бумажку, заблаговременно проткнутую кнопкой. Потом раздвинул кусты, обернулся и сказал:- Жди здесь. Не шевелись!

И одним прыжком выскочил на лужайку, где только что тесным кружком сидели краснорубашечники. Немечек затаил дыхание. Первым делом Бока подбежал к исполинскому дереву, которое росло на краю лужайки, осеняя весь островок своей могучей кроной, словно огромным зонтом. Во мгновение ока он приколол к его стволу алый знак и шмыгнул к фонарю. Открыв одно из стекол, он дунул внутрь. Свеча погасла, и Немечек перестал видеть Боку. Но не успели его глаза привыкнуть к темноте, как Бока уже очутился рядом и схватил его за руку:

— За мной! Скорей, скорей!

И оба помчались к берегу, где стояла лодка. Чонакош, увидев их, прыгнул в нее и уперся веслом в берег, готовый сейчас же оттолкнуться. Бока и Немечек мигом перемахнули через борт.

— Отваливай, — задыхаясь, приказал Бока.

Чонакош налег на весло, но лодка не двинулась с места. Слишком глубоко врезались они в берег, когда причаливали: лодка почти наполовину вылезла па сушу. Надо было кому-то выйти, чтобы приподнять нос и столкнуть лодку в воду. Но на лужайке уже слышались голоса. Краснорубашечники, вернувшись из арсенала, увидели, что фонарь потух. Сначала они было подумали, что его погасил ветер. Но Фери Ач, осмотрев фонарь, обнаружил, что одно стекло открыто.

— Здесь кто-то был! — загремел он так, что его услышали и трое беглецов, бившихся с лодкой.

Фонарь зажгли, и всем бросилась в глаза записка, прикрепленная к дереву: «Здесь были мальчишки с улицы Пала». Краснорубашечники переглянулись. Фери Ач воскликнул:

— Если были, значит, не ушли далеко! В погоню! Он издал протяжный свист. С моста прибежали часовые и доложили, что по мосту никто на остров не проходил.

— Они на лодке приплыли, — сказал меньшой Пастор. И трое мальчишек с улицы Пала, сталкивавшие лодку, с ужасом услыхали громкий вопль краснорубашечников:

— В погоню!

Как раз и этот момент Чонакошу удалось спихнуть лодку и быстро в нее прыгнуть. Беглецы дружно взялись за весла и изо всех сил принялись грести к противоположному берегу. Фери Ач громогласно отдавал приказания:

— Вендауэр, на дерево! Посмотри, где они! Пасторы, живо через мост: обежать озеро с обеих сторон!

Казалось, трое с улицы Пала теперь окружены. Пока они сделают четыре — пять взмахов веслами, необходимые, чтобы достичь суши, быстроногие Пасторы успеют обежать вокруг озера, и тогда путь будет отрезан с обеих сторон. И даже если удастся достичь берега раньше Пасторов, их все равно заметит с дерева дозорный и крикнет, куда они побежали. С лодки видно было, как Фери Ач с фонарем в руке бегает по берегу. Потом раздался гулкий топот: это Пасторы промчались по мосту.

Но не успел дозорный вскарабкаться на дерево, как беглецы уже достигли берега.

— Лодка пристала к берегу! — завопил с дерева невидимый дозорный.

— Все за ними! — тотчас ответил ему низкий голос предводителя.

Но трое лазутчиков с улицы Пала уже удирали со всех ног.

— Нельзя, чтобы они нас догнали, — промолвил на бегу Бока. — Их в несколько раз больше, чем нас.

И они припустили вовсю, не разбирая дороги, по газонам — впереди Бока, за ним остальные, — прямо к стеклянному зданию оранжереи.

— В оранжерею! — запыхавшись, проговорил Бока, подбегая к низенькой двери.

К счастью, дверь не была заперта. Юркнув в нее, беглецы притаились за густыми кипарисами. Снаружи все было тихо. Преследователи как будто потеряли их из виду.

Мальчики перевели дух. Они оглядели внутренность этого странного здания, сквозь стеклянную крышу и дверь которого проникал слабый свет городских сумерек. Необыкновенное, любопытное место была эта большая оранжерея. Трое беглецов попали в левое ее крыло. Прямо перед ними находился центральный зал, а за ним уходило вдаль правое крыло. Вдоль стен, насколько видел глаз, тянулись ряды зеленых кадок, в которых росли деревья с толстыми стволами и большими листьям. В длинных ящиках красовались мимозы и папоротники. Под высоким куполом центральной части неподвижные пальмы простирали кверху свои веерообразные листья и высился целый лес каких-то южных растений. Посреди этого леса находился бассейн с золотыми рыбками, а возле стояла скамейка. Дальше опять шли магнолии, лавры, померанцевые деревья, гигантские папоротники — сплошь крупные, сильно пахнущие растения, наполнявшие воздух пряным ароматом. И всюду в этом обширном стеклянном строении, обогреваемом паровым отоплением, сочилась и капала вода. Капли щелкали по широким, мясистым лопастям, и когда где-нибудь, шурша, вздрагивал большой пальмовый лист, мальчикам чудилось, будто это какой-то диковинный южный зверек копошится во влажных, душных зарослях, между зелеными кадками. Здесь беглецы почувствовали себя в безопасности и стали раздумывать, как теперь выбраться отсюда.

— Только бы не заперли на ночь оранжерею! — пролепетал Немечек, который в изнеможении уселся под высокой пальмой, прислонившись к ее стволу. Он промок до нитки, и в тепло натопленном помещении его охватила приятная истома.

Бока успокоительно заметил:

— Ну, если до сих пор не заперли, так теперь не запрут.

Они сидели и слушали. Но снаружи не доносилось ни звука. Видно, никому в голову не пришло искать их здесь. Тогда они встали и начали бродить среди высоких стеллажей, сплошь уставленных горшочками с зелеными кустиками, душистыми травами и большими цветами. Чонакош, задев ногой за одну из полочек, споткнулся. Немечек поспешил к нему на помощь.

— Погоди, — сказал он, — я тебе посвечу.

И прежде чем Бока успел помешать, вынул из кармана коробок и чиркнул спичкой. Спичка вспыхнула, но тут же погасла, потому что Бока выбил ее у него из рук.

— Осел! — сердито прошипел он. — Забыл, что мы в оранжерее? Ведь здесь даже стены стеклянные… Теперь они наверняка нас заметили.

Мальчики остановились, прислушиваясь. Бока был прав. Краснорубашечники увидели вспышку света, на мгновение озарившую вею оранжерею, и в следующую минуту ясно послышался хруст гравия у них под ногами. Они тоже направились к левому крылу. В Аче снова проснулся военачальник.

— Пасторы, к правому крылу! — крикнул он. — Себенич — к среднему входу, а я сюда!

Мальчишки с улицы Пала мигом попрятались кто куда. Чонакош лег на живот и заполз под нижнюю полку стеллажа. А Немечеку велели залезть в бассейн с золотыми рыбками: все равно он уже промок. Малыш погрузился в воду по самый подбородок, а голову прикрыл большим листом папоротника. Боке уж не оставалось времени для размышлений, и он успел только стать за приотворенную дверь.

Фери Ач с фонарем в руке вошел со своим отрядом в оранжерею. Свет фонаря падал так, что Бока, стоя за стеклянной дверью, хорошо видел Фери Ача, но сам оставался невидимым. Тут он впервые как следует рассмотрел предводителя краснорубашечников, которого раньше видел близко только раз, в саду Национального музея. Красивый малый был этот Фери, особенно сейчас, когда глаза у него горели воинственным пылом. Но в следующее мгновение он со своими спутниками уже кинулся обшаривать проходы. В правом крыле они даже заглянули под стеллажи. В бассейне искать никому не пришло в голову. Зато Чонакоша чуть не обнаружили. Его спасла чистая случайность: как раз в ту минуту, когда преследователи собирались заглянуть под нижнюю полку, паренек, которого Фери Ач назвал Себеничем, сказал:

— Да они давно небось удрали через правую дверь…

И так как он побежал направо, все в пылу погони тоже устремились за ним. Несколько глухих ударов об пол возвестили, что преследователи не очень церемонятся с цветочными горшками. Но вот они выбежали наружу, и все утихло. Чонакош выполз из своего укрытия.

— Мамочки! — воскликнул он. — Я весь в земле. Горшок свалился мне прямо на голову.

И принялся усердно отплевываться от песка, набившегося ему в нос и в рот. Затем из бассейна, словно морское чудище, показался Немечек. С бедняжки опять ручьями текла вода, и опять он, чуть не плача, по своему обыкновению, принялся жаловаться:

— Что же мне, всю жизнь в воде сидеть? Лягушка я, что ли?

И встряхнулся, как болонка, которую окатили водой.

— Не ной, — сказал Бока. — Ну, теперь пошли; на сегодняшний вечер, кажется, хватит. Немечек вздохнул:

— Ой, как мне домой хочется…

Но, сообразив, какой прием его ожидает в этой мокрой насквозь одежде, поспешил поправиться:

— Да нет, совсем не хочется!

Они побежали назад, к акации у ветхого забора, и вскоре были там. Чонакош взобрался на дерево, но, ступив на верхнюю перекладину забора, оглянулся и посмотрел в сад.

— Они идут сюда! — раздалось его испуганное восклицание.

— Назад, на дерево! — приказал Бока.

Чонакош перелез обратно на акацию и помог вскарабкаться товарищам. Они забрались как можно выше, пока держали ветви, вверху совсем тонкие. Мысль, что их поймают, когда спасение так близко, была нестерпимо обидна.

Отряд краснорубашечников с громким топотом подбежал к дереву. Беглецы тремя огромными птицами застыли наверху, в темной листве…

Послышался голос того самого Себенича, который еще в оранжерее сбил своих товарищей с толку:

— Я видел, как они перепрыгнули через забор!

Наверно, он был глупее всех, этот Себенич. А так как глупцы больше всех шумят, только его голос все время и раздавался. Краснорубашечники, все до одного ловкие гимнасты, мигом перемахнули через забор. Оставшийся последним Фери Ач, перед тем как перелезть, задул фонарь. На забор он взобрался по той самой акации, в ветвях которой угнездились наши пташки. Тут с одежды Немечека — с нее все еще текло, как из дырявого желоба, — упали ему за ворот три крупные капли.

— Дождь пошел! — крикнул Фери Ач и, вытерев ладонью шею, спрыгнул на тротуар.

— Вон они! — загремело на улице, и краснорубашечники гурьбой ринулись вслед за Себеничем, который, видимо, опять ошибся.

— Да, если б не этот Себенич, мы давно бы уж были в их руках… — заметил Бока.

Только тут они почувствовали, что спасены. Краснорубашечники по маленькой уличке пустились вдогонку за какими-то двумя мальчуганами. Те шли себе потихоньку, ничего не подозревая, но, увидев преследователей, в испуге бросились бежать, а краснорубашечники с торжествующим ревом погнались за ними. Шум погони все удалялся и наконец замер где-то в закоулках Йожефвароша…

Пришельцы с улицы Пала спустились с забора и, ощутив под ногами мостовую, облегченно вздохнули. Какая-то старушка брела мимо; вдали показались еще прохожие. Ребята снова были в городе: тут уже им ничто не угрожало. Все трое устали и проголодались. Неподалеку, в сиротском приюте, окна которого приветливо светились в темноте, зазвонил колокол, сзывая на ужин.

У Немечека зуб на зуб не попадал.

— Идем скорей, — пробормотал он.

— Постой, — сказал Бока, — поезжай лучше на конке. На вот деньги.

Он полез в карман, но рука его так и осталась там. У президента было всего-навсего три крайцара. Сколько он ни шарил, ничего, кроме этих трех медных крайцаров да изящной чернильницы, весело пускавшей синие капли, в кармане не оказалось. Бока вынул три запачканные чернилами монетки и протянул Немечеку:

— Больше у меня нет.

У Чонакоша нашлось еще два крайцара. И у самого малыша хранился заветный крайцар, который он носил с собой в коробочке из-под пилюль — на счастье. Всего это составило шесть крайцаров. С этой суммой в руках Немечек и взобрался на конку.

А Бока остался стоять посреди улицы. Из головы у него всё не шел Гереб с его проделками. Печально стоял он и молчал. Зато Чонакош, который еще ничего не знал о предательстве, был в превосходном настроении.

— Гляди-ка, мамочка! — сказал он и, когда Бока взглянул на него, вложил два пальца в рот и так пронзительно свистнул, что ушам больно стало. Как говорится, во всю мочь. Свистнул — и огляделся с таким видом, будто вкусно поел. — Весь вечер сдерживался, — весело заявил Чонакош. — Больше невтерпеж, мамочка!

Он подхватил загрустившего Боку под руку, и мальчики, усталые от пережитых волнений, побрели в город по длинному проспекту Юллё…