"Мальчишки с улицы Пала" - читать интересную книгу автора (Молнар Ференц)

5

Два дня спустя, в четверг, когда на Ботанический сад опустились вечерние сумерки, двое часовых на маленьком мосту заметили приближающуюся темную фигуру и сжали в руках оружие.

— На караул! — воскликнул один из них.

И оба высоко подняли свои копья с серебристыми наконечниками, тускло блеснувшими в бледном свете месяца. Приветствие относилось к предводителю краснорубашечников Фери Ачу, который быстрым шагом взошел на мост.

— Все в сборе? — спросил он у часовых.

— Так точно, господин капитан!

— И Гереб здесь?

— Он первый пришел, господин капитан.

Главнокомандующий молча отдал честь, и часовые в ответ снова подняли вверх свои копья. Таково было военное приветствие у краснорубашечников.

К этому времени все уже собрались на острове, на маленькой лужайке. При появлении Ача старший Пастор крикнул:

— На караул!

И целый лес длинных копий с остриями, обернутыми серебряной бумагой, вырос над головами.

— Нужно спешить, ребята, — сказал Ач, ответив на приветствие, — я малость запоздал. Ну, за дело. Зажгите фонарь.

До прибытия главнокомандующего фонарь зажигать не разрешалось. Когда фонарь горел, это означало, что Фери Ач — на острове. Младший Пастор зажег фонарь, и краснорубашечники на корточках уселись вокруг огонька. Все молчали, ожидая, что скажет командир.

— Кто имеет о чем-нибудь доложить?

Встал Себенич.

— Ну?

— Честь имею доложить, что из арсенала исчезло красно-зеленое трофейное знамя, которое господин капитан захватил у мальчишек с улицы Пала. Командир нахмурил брови:

— Оружие все цело?

— Все. Я как начальник арсенала по приходе сюда сейчас же пересчитал все копья и томагавки. Все до одного на месте, только знамени не хватает. Кто-то его украл.

— Ты видел следы?

— Так точно. Я каждый вечер, как положено по уставу, посыпаю пол в развалинах мелким песком. И вчера посыпал. А сегодня смотрю — на песке следы ног, очень маленьких, и ведут прямо в угол, где лежало знамя, а оттуда — обратно к расщелине. Там они, на твердой земле и в траве, потерялись.

— Маленькие, говоришь, следы?

— Так точно. Маленькие-маленькие, гораздо меньше, чем у Вендауэра, а из наших у него самая маленькая нога…

Наступило молчание.

— В арсенале побывал кто-то чужой, — сказал капитан. — Наверняка — один из тех, с улицы Пала. Волнение пробежало по рядам.

— Я потому думаю — один из них, — продолжал Фери Ач, — что ведь другой и оружие унес бы — ну, хоть один томагавк. А этот не взял ничего, кроме знамени. Они, наверно, поручили кому-то из своих выкрасть у нас знамя. Гереб! Ты ничего об этом не знаешь?

Значит, Гереб сделался у них уже постоянным осведомителем. Он встал:

— Ничего.

— Ладно, садись. Мы это расследуем. Но сначала уладим свои дела. Все вы знаете, как мы недавно опозорились. Хотя все до одного были в сборе, здесь, на острове, враг ухитрился прикрепить красную бумажку к этому вот дереву. Да как ловко все устроили: нам даже никого поймать не удалось. Бежали до самого поселка Чиновников за двумя чужими мальчишками, и только там оказалось, что они неизвестно почему от нас удирают, а мы неизвестно зачем за ними гонимся. Эта красная записка — страшный позор для нас, и за него нужно отомстить. Мы отложили захват пустыря до тех пор, пока Гереб не обследует территорию. Сейчас он доложит о результатах, и мы решим, когда начинать войну. Фери Ач взглянул на Гереба:

— Гереб, встать! Тот снова встал.

— Мы слушаем. Доложи, что ты сделал.

— Я… — начал Гереб с некоторым смущением, — мне пришло в голову, что мы, пожалуй, можем и без боя занять эту территорию. Я подумал, что ведь я сам прежде был с ними… и почему именно из-за меня… В общем, я подкупил словака, который караулит пустырь, и он теперь оттуда… оттуда…

Слово застряло у него в глотке. Он не мог продолжать под суровым взором Ача. И Фери Ач заговорил — глубоким, энергичным голосом, звуки которого заставляли вздрагивать мальчиков, когда этот сильный парень из-за чего-нибудь на них сердился.

— Нет, — загремел он, — ты, я вижу, еще не знаешь, краснорубашечников. Мы не ходим подкупать да торговаться. Добром не дают — берем силой. На кой шут мне твой словак или чтоб кого-то там выгоняли?… Тьфу! К чертям все эти подлости!

Все притихли. Гереб опустил глаза. Фери Ач встал.

— Если ты трус, убирайся домой! — крикнул он, сверкая глазами.

Гереб струхнул не на шутку. Он понимал, что, если краснорубашечники сейчас прогонят его, он останется один как перст.

И он запротестовал, подняв голову и, стараясь говорить решительно:

— Я не трус! Я ваш, я с вами, клянусь быть вам верным!

— Вот это другой разговор! — сказал Ач, но по лицу его было видно, что он не очень-то симпатизирует перебежчику. — Хочешь остаться с нами — дай клятву соблюдать наши законы.

— Даю, — сказал Гереб, облегченно вздыхая.

— Руку!

Они пожали друг другу руки.

— С этого момента ты возведен в чин лейтенанта. Себенич выдаст тебе копье, томагавк и занесет твое имя в тайный список. Теперь слушай. С этим делом тянуть больше нельзя. Назначаю нападение на завтра. Завтра после обеда всем быть здесь. Половина отряда будет наступать с улицы Марии и овладеет фортами. Другой половине ты откроешь калитку, выходящую на улицу Пала, и вы прогоните врага с пустыря. Если же они побегут в штабеля, остальные ударят на них с фортов. Нам нужно место для игры в мяч, и мы завладеем им во что бы то ни стало!

Все вскочили.

— Ура! — раздался дружный крик, и копья взлетели над головами.

Командир знаком потребовал тишины:

— Я еще не все у тебя спросил. Как, по-твоему, не догадались твои бывшие друзья, что ты перешел к нам?

— Думаю, что нет, — ответил новоиспечённый лейтенант. — Даже если кто из них и пробрался сюда, когда прикреплял свою записку, то вряд ли меня заметил в темноте.

— Значит, ты спокойно можешь пойти к ним завтра после обеда?

— Могу.

— И это не покажется подозрительным?

— Нет. А если у кого мелькнет подозрение, никто ничего не скажет: они ведь меня боятся. Они там все трусы!

— Как бы не так! — раздался вдруг чей-то звонкий голос. Все в недоумении огляделись по сторонам.

— Кто это сказал? — спросил Фери Ач.

Ответа не было. Но прежний голос звонко повторил:

— Как бы не так!

Теперь все сообразили, что голос шел с верхушки большого дерева. В ту же минуту в густой листве что-то зашевелилось, сучья затрещали, и с дерева спустился маленький белокурый мальчуган. Спрыгнув с нижнего сука на землю, он преспокойно отряхнул свой костюмчик и, выпрямившись, смело встретил устремленные на него взоры оцепеневших от изумления краснорубашечников. Никто не проронил ни слова, так поразило всех его неожиданное появление.

Гереб побледнел.

— Немечек! — испуганно вымолвил он.

— Да, Немечек, — ответил белокурый мальчуган. — Он самый. И можете не ломать себе голову, кто утащил знамя из арсенала: это я его унес. Вот оно. Это мои следы такие маленькие, меньше, чем у Вендауэра. Я не стал бы вам кричать, сидел бы на дереве, пока вы не уйдете: все равно я там с половины четвертого прячусь. Но когда Гереб сказал, что у нас все трусы, — ну, думаю, постой, я тебе докажу, что и среди мальчишек с улицы Пала есть смельчаки; не офицеры — так рядовой Немечек! Вот я перед вами; подслушал, о чем вы совещались, отобрал у вас наше знамя. Теперь можете делать со мной что угодно: бейте меня, вырывайте знамя, потому что так я его не отдам! Ну, что же вы? Налетайте! Я ведь один, а вас десятеро!

Немечек выпалил все это, раскрасневшись, вытянув вперед руки и сжимая в одной из них маленькое знамя. Краснорубашечники никак опомниться не могли: такая их взяла оторопь. Они только глаза таращили на этого кроху, который словно с неба свалился и так громко, смело, с высоко поднятой головой бросал им в лицо эти слова, как будто ему не страшны ни силачи Пасторы, ни сам Фери Ач.

Первыми пришли в себя Пасторы. Подскочив к малышу с обеих сторон, они крепко схватили его за руки. Младший Пастор, стоявший справа, принялся было выкручивать ему руку, чтобы он выпустил знамя, но тут тишину нарушил голос Фери Ача:

— Стойте! Не трогайте его.

Оба Пастора в недоумении уставились на командира.

— Не трогайте, — повторил тот. — Этот парнишка мне нравится. Ты смелый малый, Немечек, или как там тебя! Вот тебе моя рука. Иди к нам в краснорубашечники!

Немечек покачал головой.

— Только не я! — сказал он упрямо. Голосок его дрожал, но не от страха, а от волнения. Бледный, серьезный, стоял он и повторял:

— Только не я! Фери Ач усмехнулся:

— Ну, как знаешь! Я до сих пор никого еще не звал в отряд. Все, кто тут есть, сами просились. Тебя первого позвал. Не хочешь — не надо…

И повернулся к нему спиной.

— Что с ним делать? — спросили Пасторы.

— Отнимите у него знамя, — бросил через плечо капитан.

Старший Пастор одним рывком вывернул из слабой ручонки Немечека ало-зеленое знамя. Этот рывок причинил малышу боль: у Пасторов была чертовски сильная хватка. Но он стиснул зубы и не издал ни звука.

— Вот знамя! — доложил Пастор.

Все ждали, что теперь будет, какую страшную кару придумает для него могущественный Фери Ач. Немечек по-прежнему упрямо стоял на месте, плотно сжав губы.

Фери Ач обернулся и кивнул Пасторам:

— Жидковат больно. Бить не стоит. Вот что… Искупайте-ка его.

Краснорубашечники прыснули. Засмеялся и Фери Ач. Пасторы тоже схватились за животы. Себенич подбросил в воздух свою кепку, а Вендауэр принялся скакать, как бесноватый. Даже Гереб осклабился, стоя под деревом. Посреди всеобщего веселья лишь одно лицо осталось серьезным — маленькое личико Немечека. Он был простужен и уже несколько дней кашлял. Сегодня мать даже запретила ему выходить на улицу. Но он не мог усидеть в комнате: в три часа улизнул из дому и с половины четвертого до самого вечера дрожал на верхушке дерева. Но он ни за что на свете не скажет об этом. Сказать, что простудился? Да его еще сильней высмеют и Гереб осклабится еще противней: растянет рот до ушей, так что все зубы вылезут наружу. Нет, уж лучше молчать. Под общий хохот он терпеливо позволил отвести себя на берег, где его и окунули в мелкую воду озера. Страшно сильные парни были эти Пасторы! Крепко держа Немечека, один — за руки, другой — за шиворот, они по уши погрузили беднягу в воду, и на острове в этот миг разразилась целая буря ликования. Краснорубашечники весело приплясывали, подбрасывали кепки, улюлюкали и гикали:

— Гейя, гоп! Гейя, гоп!

Это был их клич.

Веселый гомон всколыхнул вечернюю тишину. Непрерывные возгласы «Гейя, гоп!» сливались с громким смехом. А на берегу, у самой воды, из которой, словно печальный маленький лягушонок, выглядывал Немечек, стоял Гереб. Широко расставив ноги, он хохотал во все горло, кивая в сторону жертвы.

Наконец Пасторы отпустили Немечека, и он выбрался на берег. Тут-то, при виде этой насквозь промокшей, грязной фигурки, и пошло настоящее веселье. Вода струилась с бедняги ручьями, а когда он опустил руки, хлынула из рукавов, как из ведер. Все отскочили от него, когда он стал отряхиваться, словно мокрая собачонка. Посыпались обидные возгласы:

— Лягушка!

— Наглотался?

— Что ж ты еще не поплавал?

Немечек не отвечал. С горькой усмешкой разглаживал он свою мокрую курточку. Тут к нему подступил Гереб. Заносчиво вскинув голову и осклабясь, он спросил:

— Ну что? Хорошо было?

Немечек поднял на него свои большие голубые глаза.

— Да, хорошо, — тихо промолвил он и повторил:- Хорошо; гораздо лучше, чем расхаживать по берегу и насмехаться надо мной. Да лучше целый год просидеть в воде, чем стакнуться с врагами своих друзей! Это неважно, что вы меня в воду окунули. Я сам недавно в воду шлепнулся; а вот ты и тогда уже здесь был, среди чужих. Но меня вы сколько угодно можете звать к себе, хвалить, подарками задабривать — я вас знать не хочу. Окунайте меня в воду хоть сто, хоть тысячу раз — я все равно и завтра и послезавтра приду сюда и спрячусь где-нибудь, так что вы меня и не заметите. Не боюсь я вас! А если вы придете к нам, на улицу Пала, землю нашу отнимать, мы все будем там! Вдесятером мы поговорим с вами иначе, вот увидите. Со мной-то легко справиться. Кто сильней, тот и победил. Пасторы сильнее, вот они и отняли у меня шарики в саду музея. Это не трудно, когда десять против одного! Что ж, пожалуйста. Можете избить меня, если вам так нравится. Ведь стоило мне захотеть — и не пришлось бы купаться в озере. Но я не пошел к вам. Хотите — топите меня, хотите — убивайте, только я никогда не буду предателем, как этот, который там стоит… вон там…

Он протянул руку, указывая на Гереба, у которого смех так и замер на губах. Фонарь озарял красивую белокурую головку Немечека и его мокрую, блестевшую на свету одежду. Гордо, чистосердечно, отважно смотрел он Геребу прямо в глаза, и Гереб почувствовал, будто, ему на душу ложится какая-то тяжесть от этого взгляда. Он насупился и опустил голову. В это мгновение все примолкли; тишина настала, точно в церкви, и было ясно слышно, как с одежды Немечека на твердую, утоптанную землю капает вода… В этой тишине прозвучал голос Немечека:

— Мне можно идти? Все молчали.

— Значит, вы не будете меня бить? Мне можно идти? — спросил он еще раз.

И так как ему опять не ответили, он неторопливо, спокойно, с достоинством пошел к мосту. Никто не пошевелился, не тронулся с места, чтобы его задержать. Все почувствовали, что этот белокурый малыш — настоящий герой, достойный называться мужчиной… Двое часовых на мосту, на глазах у которых разыгралась вся сцена, уставились на него, но ни один не посмел его тронуть. Когда же Немечек ступил на мост, вдруг загремел низкий, гулкий голос Фери Ача:

— На караул!

И часовые, встав «смирно», вскинули вверх свои копья с серебристыми остриями. Одновременно все краснорубашечники щелкнули каблуками и высоко подняли свое оружие. Все это было сделано молча; только серебряные концы копий блеснули в лунном свете, да стук шагов донесся с моста. Некоторое время еще слышалось хлюпанье башмаков, полных воды… Немечек ушел…

Краснорубашечники, оставшиеся на острове, в замешательстве переглядывались. Фери Ач понуро стоял посреди лужайки. К нему приблизился Гереб, белый как мел.

— Слушай… я… — начал было он.

Но Фери повернулся к нему спиной. Тогда Гереб отошел к неподвижно застывшим краснорубашечникам и, обращаясь к старшему Пастору, снова пролепетал:

— Слушай… я…

Но Пастор последовал примеру командира — тоже повернулся спиной к Геребу, который остался стоять в полной растерянности, не зная, как поступить. Немного погодя он сдавленным голосом произнес:

— Кажется, я могу уйти.

Но и на этот раз никто ему не ответил. И он ушел тем же самым путем, каким только что удалился Немечек. Но Геребу никто не салютовал: караульные на мосту, опершись на перила, глядели в воду. Шаги его прозвучали и стихли в безмолвии Ботанического сада.

Теперь, когда не было чужих, Фери Ач подошел к старшему Пастору. Подошел вплотную, так что лица их почти соприкоснулись.

— Ты отнял у этого парнишки шарики в саду музея? — тихо спросил он.

— Я, — так же тихо ответил Пастор.

— И брат твой был там?

— Да.

— «Эйнштанд» устроили?

— Угу.

— А я не запретил разве краснорубашечникам отнимать шарики у малышей?

Пасторы молчали: с Фери Ачем не поспоришь. Командир смерил их строгим взглядом и спокойным, но не терпящим возражений тоном приказал:

— Ступайте купаться.

Пасторы в недоумении уставились на него.

— Что? Непонятно? Да, да, прямо в одежде. Теперь ваша очередь.

И, заметив на некоторых лицах улыбку, прибавил:

— А кто будет зубы скалить, сам полезет в воду. Охота смеяться у всех сразу пропала. Нетерпеливо взглянув на Пасторов, Ач поторопил их:

— Ну, живей, окунайтесь. По шею. Раз-два!

А отряду приказал:

— Кру-гом! Нечего на них глазеть.

Краснорубашечники повернулись спиной к озеру. Сам Фери тоже не смотрел, как Пасторы выполняют наложенное на них взыскание. Братья между тем уныло, медленно вошли в воду и покорно сели на дно, погрузившись по самую шею. Мальчики не видели их, слышали только плеск. Кинув взгляд на озеро и убедившись, что оба действительно погрузились по шею, Фери Ач скомандовал:

— Сложить оружие. Марш!

И повел отряд с острова. Часовые задули фонарь и примкнули к отряду, который, мерным шагом прогрохотав по мостику, скрылся в чаще сада.

Пасторы вылезли из воды. Взглянув друг на друга, они, по привычке, сунули руки в карманы и тоже двинулись восвояси. Им было ужасно стыдно, и они шагали молча.

И покинутый всеми островок, залитый лунным светом, погрузился в вечернюю тишину…