"Мальчишки с улицы Пала" - читать интересную книгу автора (Молнар Ференц)

2

Пустырь… О вы, красивые, здоровые альфельдские школьники, которым довольно сделать один шаг, чтобы очутиться посреди безбрежной равнины, под чудесным сипим куполом, называемым небосводом; вы, чьи глаза привыкли к далеким просторам, кому никогда не приходилось жить в узких теснинах высоких домов, – вы, верно, и не знаете, что такое для пештских ребятишек свободный, незастроенный участок земли. Это равнина, степь, Альфельд[2] пештской детворы. Крохотный клочок земли, с одного края обнесенный ветхим дощатым забором, а с других – стиснутый громадами вздымающихся к самому небу домов: для городских мальчишек он – безграничность и свобода… Теперь и здесь, на пустыре улицы Пала, тоже выросло большое унылое четырехэтажное здание, битком набитое жильцам, из которых вряд ли хоть одному ведомо, что здесь, на этом клочке земли, прошло детство нескольких бедных пештских школяров.

Сам пустырь был пуст, как и полагается пустырям. Забор тянулся по той стороне его, которая выходила на улицу Пала. Справа и слева возвышались два больших дома. А сзади… сзади как раз и было то, что делало его самым замечательным, самым интересным местом на свете. Там начинался другой обширный участок земли, арендуемый лесопильней и сплошь уставленный штабелями дров. Правильными рядами возвышались огромные, кубической формы штабеля, а между ними были узкие проходы: настоящий лабиринт. Пятьдесят – шестьдесят крохотных, тесных уличек перекрещивались там, среди безмолвных, темных штабелей, и не так-то просто было ориентироваться в этом лабиринте. А кому все-таки ударялось сквозь него пробраться, тот попадал на небольшую площадку, где стоял домик. Этот странный, таинственный, жутковатый домик был паровой лесопилкой. Летом он был весь обвит диким виноградом, а из зеленой листвы высовывалась, попыхивая, лишь тонкая черная труба, которая через равные промежутки времени с точностью часового механизма выплевывала в небо клубки белоснежного пара. Слыша это пыхтение издалека, можно было подумать, что среди дровяных штабелей выбивается из сил паровоз и все никак не сдвинется с места.

Вокруг домика стояли большие неуклюжие телеги для дров. Время от времени одна из них подъезжала к навесу, и там сейчас же раздавался треск и грохот. Под навесом проделано было небольшое оконце, из которого высовывался дощатый желоб. Когда телега останавливалась под оконцем, из желоба начинали сыпаться распиленные поленья. Казалось, деревянные чурбаки льются в кузов сплошным потоком, так быстро они сыпались. Как только телега наполнялась, возчик криком предупреждал об этом. Тонкая труба тотчас переставала пыхтеть, и в домике сразу воцарялась тишина. Кучер понукал лошадей, они трогали, воз отъезжал. Тогда другая, порожняя, телега становилась под навес, черная железная труба снова начинала пыхтеть, и из желоба опять сыпались поленья. И так из года в год. Вместо дров, распиленных скрытой в домике пилой, телеги привозили все новые и новые бревна. Таким образом, количество штабелей на обширном дворе не менялось и завывание паровой пилы никогда не умолкало. Около домика росло несколько чахлых тутовых деревьев. Под одним стояла сколоченная из досок хибарка. В ней жил сторож-словак, охранявший по ночам склад от воров и от поджога.

Ну где найти другое такое замечательное место для игр? Нам, городским мальчишкам, другого и не нужно было. Лучше и удобнее для игры в индейцы мы и представить себе не могли. Пустырь на улице Пала, это великолепное ровное пространство, прекрасно заменял американские прерии. А дровяной двор изображал все остальное: город, лес, Скалистые горы – словом, то, чем ему в тот день предназначалось быть. И не думайте, пожалуйста, что дровяной двор был незащищенным местом! На штабелях покрупнее сооружены были форты и бастионы. Какой пункт следовало укрепить, решал Бока. А строили укрепления Чонакош и Немечек. Форты возвышались в четырех – пяти местах, и гарнизоном каждого командовал капитан. Из капитанов, старших лейтенантов и состояло все войско. Рядовых, к сожалению, не было; верней, был только один. Единственный рядовой на всем пустыре исполнял приказания капитанов и лейтенантов, единственного рядового муштровали и его же за всякие проступки приговаривали к заключению в крепость.

Излишне, пожалуй, добавлять, что этим единственным рядовым был Немечек – белокурый малыш Немечек. Капитаны, старшие лейтенанты и лейтенанты, сколько ни встречались, – хоть сто раз на день, – то и дело благодушно козыряли друг другу. Небрежно вскинув руку к голове, на ходу бросали:

– Здравствуй!

Одному только бедному Немечеку поминутно приходилось становиться навытяжку и молча отдавать честь. И кто бы ни проходил мимо, каждый на него кричал:

– Как стоишь?

– Пятки вместе, носки врозь!

– Грудь колесом! Подбери живот!

– Смиррно!

И Немечек самозабвенно всем повиновался. Бывают мальчики, которым доставляет удовольствие четко выполнять чужие приказания. Но большинство любит командовать. Таковы уж люди! Поэтому вполне естественно, что на пустыре все были офицерами и только Немечек – рядовым.

В половине третьего на пустыре никого еще не было. Перед сторожкой прямо на земле, на расстеленной попоне, крепко спал словак. Он всегда спал днем, так как ночью бродил между штабелями или сидел наверху, в одном из фортов, уставясь в пространство, залитое лунным светом. Выла паровая пила; тонкая черная труба выплевывала белоснежные клубочки пара, и в кузов телеги сыпались распиленные поленья.

Но вот скрипнула калитка, которая вела на улицу Пала, и появился Немечек. Оглянувшись по сторонам и увидев, что никого еще нет, он вынул из кармана краюшку хлеба и принялся потихоньку жевать. Но прежде старательно задвинул засов, ибо один из важнейших законов пустыря вменял в обязанность каждому входящему запирать за собой калитку. Нарушение грозило заточением в крепость. Воинская дисциплина на пустыре вообще отличалась большой строгостью. Немечек сел на камень и, жуя корку, стал ждать. Сегодняшний сбор на пустыре сулил много интересного. В воздухе носилось что-то, предвещавшее важные события, и к чему скрывать: Немечек в этот момент очень гордился своей принадлежностью к Союзу пустыря – славному содружеству мальчишек с улицы Пала. Немного пожевав, он, чтобы убить время, решил поразмяться и пошел к дровяным штабелям. Пробираясь узкими проходами, он вдруг столкнулся с большой черной собакой сторожа.

– Гектор! – дружелюбно окликнул ее мальчик.

Но пес не изъявил ни малейшей охоты здороваться, только на бегу слегка шевельнул хвостом: у собак это означает приблизительно то же, что у нас мимоходом приподнять шляпу. Потом помчался дальше, заливаясь яростным лаем. Немечек побежал за ним. Около одного штабеля Гектор остановился и, задрав морду кверху, продолжал с остервенением лаять. Это был как раз один из тех штабелей, где мальчики устроили форты. На самом верху из поленьев был сделан парапет и на тонкой палке развевалось маленькое ало-зеленое знамя. Гектор прыгал вокруг форта и лаял без умолку.

– Что там такое? – спросил у него Немечек: белокурого малыша ведь связывала с черным псом тесная дружба. Может быть, потому, что оба они числились в войске рядовыми.

Немечек посмотрел вверх, но никого не увидел. Однако кто-то все же возился там, среди дров. Поэтому мальчуган стал карабкаться наверх, хватаясь за их выступающие концы. Уже на полпути он совсем ясно услышал, как кто-то ворочает и перекладывает поленья. Сердце у него забилось, и ему захотелось спуститься. Но, посмотрев вниз и увидев Гектора, он приободрился.

«Смелей, Немечек», – сказал он себе и осторожно стал карабкаться дальше. И всякий раз, переставляя ногу выше, подбадривал себя, приговаривая:

– Смелей, Немечек. Смелей, Немечек.

Наконец добрался до вершины. Тут он еще раз сказал себе: «Смелей, Немечек», и уже собирался было перелезть через парапет, но занесенная нога его вдруг так и застыла в воздухе.

– Господи Иисусе! – испуганно воскликнул он и стал поспешно спускаться.

Когда он достиг земли, сердце у него готово было выпрыгнуть из груди. Он взглянул наверх. Возле знамени, поставив правую ногу на парапет, стоял Фери Ач – грозный Фери Ач, их враг, предводитель мальчишек из Ботанического сада. Ветер раздувал его просторную красную рубаху, а сам он насмешливо улыбался.

– Смелей, Немечек! – негромко бросил он сверху мальчику.

Но того покинули последние остатки смелости. Он пустился наутек. Черный пес помчался за ним, и оба юркнули в извилистые ходы между штабелями, спеша назад, на пустырь. А вдогонку им летели язвительные возгласы: «Смелей, Немечек!»

Когда Немечек, добежав до пустыря, обернулся, над фортом уже не видно было красной рубашки Фери Ача. Но не развевалось там больше и знамя. Фери унес с собой ало-зеленый флажок, сшитый сестрой Челе, скрывшись с ним в штабелях. Может быть, он вышел на улицу Марии, и ворота за лесопилкой, а может, прячется где-нибудь здесь вместе со своими друзьями Пасторами.

При мысли о том, что и Пасторы могут быть здесь, Немечека мороз подрал по коже. Ему ли не знать, что значит столкнуться с Пасторами! Зато Фери Ача он видел так близко первый раз. Немечек не на шутку его испугался, но, откровенно говоря, Фери ему скорее понравился. Красивый, плечистый, смуглый парень был Фери Ач, и ему удивительно шла просторная красная рубаха. Она придавала ему воинственный вид. В этой красной рубахе было что-то гарибальдийское. Красные рубашки, в подражание Фери Ачу, носили все ребята из Ботанического сада.

В калитку постучали четыре раза – через равные промежутки. Немечек облегченно вздохнул: четыре удара были условным знаком мальчишек с улицы Пала.

Он подбежал к калитке, отпер. Вошли Бока, Челе и Гереб. Немечеку не терпелось рассказать им устрашающую новость, но он не забывал, что рядовой и на нем лежат определенные обязанности перед старшими лейтенантами и капитанами.

Он стал навытяжку и откозырял.

– Здравствуй! – ответили вновь прибывшие. – Что нового?

Немечек открыл было рот, но не мог произнести ни слова: так силился он выложить все сразу, одним духом.

– Ужас! – выпалил он наконец.

– Что такое?

– Кошмар! Вы не поверите!

– Да в чем дело?

– Здесь был Фери Ач!

Теперь пришел черед слушателей ужасаться. Они сразу стали серьезными. – Врешь! – сказал Гереб.

Немечек положил руку на сердце:

– Ей-богу!

– Не клянись, – сурово заметил Бока и, чтобы придать своему замечанию больше веса, прикрикнул: – Смирно! Немечек щелкнул каблуками. Бока подошел к нему:

– Расскажи подробно все, что ты видел.

– Когда я вышел туда, на середину, Гектор залаял. Я побежал за ним, вдруг слышу какой-то треск в средней цитадели. Выбираюсь наверх – а там Фери Ач стоит в красной рубашке.

– Наверху? В самой цитадели?

– Наверху! – подтвердил белокурый мальчуган и чуть было опять не поклялся. Он уже поднес руку к груди, но, встретив строгий взгляд Боки, опустил ее и добавил только: – Он и знамя унес.

Челе ахнул:

– Как! Знамя?

– Да.

Все четверо побежали в форту. Немечек скромно трусил позади всех – не только потому, что был рядовым, но и потому, что неизвестно: а вдруг Фери Ач прячется где-нибудь неподалеку, на улице. У форта все остановились. Действительно, знамени не было. Даже древко исчезло. Все пришли в страшное возбуждение, только Бока сохранил хладнокровие и спокойно стал распоряжаться.

– Скажи сестре, – обратился он к Челе, – пускай сошьет к завтрашнему дню новое знамя.

– Хорошо, – ответил Челе. – Только зеленой материи больше не осталось. Красная есть, а зеленая вся вышла.

– А белая есть?

– Есть.

– Ну, так пусть сделает красно-белое знамя. Теперь нашими цветами будут красный и белый.

На этом и порешили. Гереб крикнул Немечеку:

– Рядовой!

– Я!

– Нынче же внесите поправку в законы: наши цвета теперь не красный и зеленый, а красный и белый.

– Есть, господин старшин лейтенант!

И Гереб благосклонно кинул белокурому мальчугану, который вытянулся перед ним в струнку:

– Вольно!

Немечек встал вольно. Мальчики взобрались на вершину цитадели и установили, что Фери Ач отломил древко. Конец его, накрепко прибитый, печально торчал на гвозде.

Со стороны пустыря послышались возгласы:

– Гаго, го! Гаго, го!

Это был их клич. Наверно, пришли остальные и ищут их. Из множества ребячьих глоток вырывались звонкие крики:

– Гаго, го!

Челе подозвал Немечека:

– Рядовой!

– Я!

– Ответить остальным!

– Есть, господин лейтенант!

Немечек приставил рупором ладонь ко рту и тонким детским голоском прокричал:

– Гаго, го!

Спустившись на землю, все пошли на пустырь. Там, посредине, тесной группой стояли Чонакош, Вейс, Колнаи и другие. Увидев Боку, все встали «смирно», потому что Бока был капитаном.

– Здравствуйте. – приветствовал он их.

– Честь имею доложить, – отрапортовал Колнаи, выступив вперед, – когда мы пришли, калитка была открыта. А по закону полагается запирать ее изнутри на задвижку.

Бока обернулся и укоризненно взглянул на свою свиту. И все сразу посмотрели на Немечека. Немечек снова поднял руку и уже хотел было поклясться, что не оставлял калитку открытой, но Бока спросил:

– Кто вошел последним? Все притихли. Последним никто не входил. Некоторое время длилось молчание. Вдруг лицо Немечека осветила догадка:– Последним вошел господин капитан.

– Я? – удивился Бока.

– Так точно.

Бока на мгновение задумался.

– Ты прав, – сказал он серьезно. – Я забыл про задвижку. Старший лейтенант, – обернулся он к Геребу, – внесите за это мое имя в черную книгу.

Гереб вынул из кармана черную записную книжечку и большими буквами вывел в ней: «Янош Бока». А чтобы ясно было, о чем идет речь, тут же пометил: «калитка». Это всем понравилось. Бока был справедлив. Наказание, наложенное на себя самого, было прекрасным примером мужества – мужества, о котором не часто доводилось слышать даже на уроках латинского языка, хотя там только и говорилось, что о твердости древних римлян. Но и Бока был человек. И ему не чужды были слабости. Правда, он приказал вписать свое имя в черную книгу, но Колнаи, доложившему о незапертой калитке, сказал:

– А ты поменьше языком болтай. Старший лейтенант, внесите туда же Колнаи за ябедничество.

Старший лейтенант опять вытащил свою грозную книжку и вписал туда Колнаи. Что же касается Немечека, стоявшего позади всех, то он на радостях, что в книгу впервые за все время вписали не его, принялся потихоньку отплясывать на месте чардаш.[3] Дело в том, что в книжке только его имя и красовалось на каждой странице. Все, всегда, за все записывали одного Немечека. И военный трибунал, заседавший по субботам, выносил приговоры только ему, и никому больше. Что поделаешь! Так уж повелось. Ведь Немечек был единственным рядовым.

После этого качалось совещание. Через несколько минут все уже знали потрясающую новость о том, что капитан краснорубашечников Фери Ач осмелился проникнуть сюда, в самое сердце пустыря, забрался в среднюю цитадель и похитил знамя. Негодование было всеобщим. Все обступили Немечека, который дополнял сенсационное известие все новыми и новыми подробностями.

– Он говорил тебе что-нибудь?

– А как же! – с гордостью отвечал Немечек.

– Что?

– Он мне кричал.

– Что кричал?

– Кричал: «Не смей, Немечек!»

– Тут мальчуган судорожно глотнул, почувствовав, что сказал нечто не совсем соответствующее истине. Даже прямо противоположное ей. Выходит ведь, будто он вел себя настоящим храбрецом, так что сам Фери Ач, пораженный его дерзостью, крикнул: «Но смей, Немечек!»

– И ты ушел?

– Ничего подобного! Стоял внизу, около форта. А Фери слез с другой стороны. И убежал.

– Это неправда! – крикнул Гереб. – Фери Ач еще ни от кого не бегал!

Бока пристально взглянул на Гереба:

– Эге! Ты что же, защищаешь его?

– Я только потому говорю, – возразил Гереб, слегка сбавив тон, – что это просто невероятно: чтобы Фери Ач испугался Немечека!

Все засмеялись. Действительно, это было невероятно. Немечек стоял, окруженный толпой слушателей, и растерянно пожимал плечами. Бока вышел на середину:

– Надо что-то делать, ребята. У нас все равно назначены на сегодня выборы президента. Так вот, давайте выберем полновластного президента, которого все должны беспрекословно слушаться. Возможно, что дело кончится войной, поэтому нужен предводитель, которой все подготовит заранее, как настоящие полководцы. Рядовой, ко мне! Смирно! Нарежьте столько листочков бумаги, сколько всех нас. Каждый на своем листке напишет, кого он хочет в президенты. Бумажки опустим в шляпу, и кто получит большинство голосов, тот и будет президент.

– Ура! – закричали все, а Чонакош вложил в рот два пальца и свистнул не хуже паровой молотилки. Стали вырывать листки из записных книжек, а Вепс вооружился карандашом. Позади Колнаи и Барабаш спорили, чья шляпа удостоится такой чести. Между ними вечно были раздоры, а тут и вовсе чуть не дошло до рукопашной. Колнаи говорил, что шляпа Барабаша не годится, потому что она засаленная. А Барабаш утверждал, что у Колнаи шляпа еще грязнее. Оба не медля взяли пробу на жирность: поскребли друг у друга перочинным ножиком кожаный ободок и внутри шляпы. Но опоздали: Челе уже предложил для общественной надобности свою небольшую изящную черную шляпу. Что поделаешь: по части шляп у Челе не было соперников.

А Немечек, к великому удивлению присутствующих, вместо того чтобы раздавать бюллетени, улучил момент, когда общее внимание обратилось па него, и, зажав листки в грязном кулаке, выступил вперед. Встав «смирно», он дрожащим голоском заговорил:

– Извините, господин капитан, но это несправедливо, что я единственный рядовой… Когда мы основали Союз пустыря, все сразу, стали офицерами, и только я до сих пор рядовой, и все мне приказывают… и я всё должен делать… и… и…

Тут бедный мальчуган совсем расчувствовался, и по его бледному личику с тонкими чертами покатились крупные слезы.

Челе бросил свысока:

– Его надо исключить. Он плакса.

– Рева, – пробасил кто-то сзади. Все засмеялись. Это переполнило чашу. Уж очень накипело на сердце у бедняги: он не мог больше сдерживаться. Прерывающимся от рыданий голосом он произнес:

– И в черную книгу… посмотрите сами… всегда только ме… меня… записывают… Все я… один я… хуже последней собаки…

Бока спокойно заметил:

– Перестань сейчас же реветь или уходи. С карапузами мы не играем.

Слово «карапуз» возымело нужное действие. Бедный маленький Немечек, не на шутку испугавшись, перестал плакать. Капитан положил ему руку на плечо:

– Если будешь хорошо себя вести и отличишься, уже в мае будешь офицером. А пока временно оставайся рядовым.

Остальные одобрили это решение. В самом деле, если и Немечека произвести сегодня в офицеры, тогда уж действительно ничего не выйдет: некому будет приказывать.

– Рядовой, очините карандаш! – раздался резкий голос Гереба.

Немечеку сунули в руку карандаш Вейса, острие которого обломилось в кармане, среди шариков. Бедный рядовой с мокрым от слез лицом послушно взял карандаш и, встав «смирно», принялся точить, точить его, время от времени еще судорожно всхлипывая, как всегда после долгого плача, и всю свою печаль, всю накипевшую на сердечке горечь вложил в оттачивание этого карандаша «Хардмут» номер второй.

– Го… готово, господин старший лейтенант.

Он отдал карандаш и, глубоко вздохнув, оставил пока надежду на повышение.

Роздали листки. Каждый отошел с ним в сторонку, каждый уединился: дело ведь большое и важное! Затем рядовой стал собирать записки, бросая их в шляпу. Когда он, обходя всех со шляпой, поравнялся с Барабашем, тот подтолкнул Колнаи:

– Смотри, у Челе тоже засаленная.

Колнаи заглянул внутрь шляпы. И обоим стало ясно, что стыдиться им нечего. Уж если у Челе шляпа засалена, им сам бог велел.

Бока стал вслух читать записки, передавая их стоящему рядом Геребу. Всего оказалось четырнадцать записок. «Янош Бока», «Янош Бока», «Янош Бока», – читал он подряд. Потом вдруг «Деже Гереб». Мальчики переглянулись. Все поняли, что это бюллетень самого Боки: он из вежливости проголосовал за Гереба. Дальше опять пошло «Бока», «Бока». И вдруг снова: «Деже Гереб». И под конец еще раз «Деже Гереб».

Итак, за Боку – одиннадцать голосов, за Гереба – три. Гереб смущенно улыбался. Впервые за все существование союза пришлось ему вступить с Бокой в открытое соперничество. Эти три голоса были ему приятны. А Боку два из них больно задели. Несколько мгновений он стоял в раздумье, стараясь угадать, кто же эти двое, которым он пришелся не по сердцу. Потом, оставив эти попытки, объявил:

– Значит, президентом избран я. Все снова закричали «ура», а Чонакош опять свистнул. Немечек, хотя у него еще слезы на глазах не просохли, кричал с огромным воодушевлением. Уж очень любил он Боку. Президент сделал знак рукой, призывая к молчанию.

– Спасибо, ребята, – сказал он. – А теперь к делу. Я думаю, всем ясно, что краснорубашечники хотят захватить наш пустырь и штабеля. Вчера Пасторы отняли у наших шарики; сегодня Фери Ач прятался здесь и унес знамя. Рано или поздно они нагрянут и постараются прогнать нас отсюда. Но мы этого места не уступим.

– Да здравствует пустырь! – гаркнул Чонакош во всю глотку.

Вверх полетели шляпы. Все с восторгом подхватили:

– Да здравствует пустырь!

Собравшиеся озирали это чудесное, широкое пространство, освещенные весенним солнцем дровяные штабеля, и по глазам их было видно, что им дорог этот клочок земли и, если понадобится, они будут за него бороться. Это было что-то похожее на любовь к родине. Каждый восклицал: «Да здравствует пустырь!» – с таким чувством, как если бы кричал: «Да здравствует родина!» Глаза у всех блестели, сердца переполнились.

Бока продолжал:

– Мы сами пойдем к ним в Ботанический сад, прежде чем они явятся сюда!

В другое время такой дерзкий план, пожалуй, остановил бы многих. Но в этот миг общего воодушевления все в едином порыве воскликнули:

– Пошли!!!

А поскольку все решили идти, Немечек тоже крикнул: «Пошли!» Ему, бедняге, все равно придется тащиться позади с шинелями господ офицеров. И еще один сиплый голос донесся от штабелей. Он тоже воскликнул: «Пошли!» Все повернулись в ту сторону. Это был словак. Он стоял с трубкой во рту и ухмылялся. У ног его застыл Гектор. Мальчики засмеялись. А сторож, передразнивая их, подбросил шляпу в воздух и рявкнул:

– Башли!

На этом официальная часть кончилась. Пришла очередь лапты. Офицеры наперебой стали кричать надменными голосами:

– Рядовой, на склад! Принести биту и мячик!

Немечек побежал на склад, устроенный под одним из штабелей. Залез под поленья и вытащил оттуда мяч и биту. У штабеля стоял словак, а рядом с ним – Барабаш и Колнаи, Барабаш держал в руках шляпу словака, а Колнаи брал с нее пробу. Шляпа сторожа безусловно была самая засаленная из всех.

Бока подошел к Геребу.

– Три голоса, значит, достались тебе, – сказал он.

– Да, – гордо ответил Гереб и посмотрел ему прямо в глаза.