"Смятение сердца" - читать интересную книгу автора (Фетцер Эми)

Глава 2

— Что-что я должен сделать? — Грубый хохот прокатился под низким потолком салуна. — Хей, леди, вас, часом, не сбросила кобыла?

Несколько голосов, не более приятных для слуха, поддержали шуточку лошадиным ржанием. Глаза Сэйбл сузились, губы сжались в тонкую линию: примерно такая же реакция на ее просьбу следовала в каждом подобном заведении.

— Я могу повторить, что от вас требуется, если вы глухой, — сказала она, и крепыш, продолжавший похохатывать, мигом умолк. — Насколько мне помнится, я выразилась ясно: я желаю нанять вас в качестве проводника до земель индейцев сиу.

— Я не глухой, но и не дурак, и лезть к черту в пасть не собираюсь. — Крепыш сверкнул маленькими глазками и погладил мясистой рукой густую растительность на лице. — А вот у вас, мэм, нет и унции мозгов. Ни один из местных, будь он хоть недоумок, не наймется в проводники к белой женщине, которую зачем-то несет к дикарям! Гляньте на себя в зеркало, может, что и поймете.

Сэйбл почувствовала, что начинает отчаиваться. Покинув Вашингтон несколько недель назад, она понятия не имела о том, что возникнет препятствие такого рода. Тогда ей казалось, что все пойдет как по маслу, стоит только улизнуть из отцовского дома. Она беспокоилась лишь о том, как правильно кормить, одевать и защищать вверенного ей ребенка. И вот теперь оказалось, что главная проблема вовсе не в этом.

— Я заплачу вам по-королевски!

— Да нет таких денег, чтоб заплатить за эту работенку. — Крепыш отвернулся к стойке и лихо опрокинул в заросший рот стопарик виски.

— Вы должны мне помочь! — настаивала Сэйбл, ухватив его за рукав.

Глазки, затерявшиеся в растительности, опустились на ее руку, холеную, белую и нежную, как брюшко котенка, — так странно смотревшуюся на грязном рукаве. Казалось, бородач раздумывает.

— Зачем вам приспичило соваться к этим кровожадным ублюдкам?

Щеки Сэйбл против воли загорелись: в ее прежней жизни никто никогда не произносил таких вульгарных выражений. Она отдернула руку, чувствуя желание вымыть ее, и как можно скорее.

— Это вас не касается! — отрезала она.

— Касается, раз мне тащиться с вами.

— Так вы согласны? — обрадовалась она.

— Ни за какие коврижки.

У Сэйбл зачесалась рука ударить по этой бородатой физиономии. Это было верхом подлости — разжечь в ней надежду, пусть даже на одно мгновение. Она оглядела из-под ресниц разномастное сборище, заполнявшее салун. Никто не собирался принимать ее предложение. И это был еще не самый худший вариант: в других тавернах на нее пялились с таким неприкрытым вожделением, словно она была разложена на блюде с яблоком во рту.

— В таком случае, сэр, благодарю за то, что вы согласились уделить мне время. Не смею дольше вас задерживать.

Сэйбл надменно подобрала юбки и приготовилась покинуть таверну, надеясь, что убила собеседника своим сарказмом. В своей наивности она не сознавала, что белоснежные кружева, показавшиеся из-под края палантина, заставили учащенно забиться не одно сердце. Ей не удалось сделать и пары шагов, как путь ей преградила группа мужчин, от которых ощутимо разило застарелым потом. Боже милостивый! Что, в этом городишке было принято никогда не мыться? Сэйбл прижала к носу надушенный кружевной платок.

— Прошу вас, позвольте мне пройти, — вымолвила она, стараясь справиться с неожиданным страхом.

— Я отведу тебя к сиу, сладенькая, если ты позволишь мне пошарить под этими кружевными юбками, — сказал жилистый мужчина неопределенного возраста.

Впервые в жизни так оскорбленная, Сэйбл не сумела удержать негодующий возглас. Приятели ее обидчика, ухмыляясь, придвинулись ближе. Не решаясь поднять глаз, беспомощно кутаясь в палантин, девушка жалобно прошептала:

— Умоляю вас! Умоляю…

— А ну-ка, мальчики, пропустите леди, — раздался голос позади тесного кружка, поймавшего Сэйбл в ловушку.

Удивительно, но группа, пусть неохотно, но расступилась. Прежде чем обратиться в бегство, девушка огляделась, стараясь понять, откуда пришло спасение. Она надеялась поблагодарить того, кто за нее заступился, но в облаках табачного дыма удалось рассмотреть лишь подошвы сапог, торчащие над столом, и уходящие в темный угол ноги в кожаных штанах. Вульгарно раскрашенная женщина, сидевшая рядом, оглаживала их босой ногой. Щеки Сэйбл вспыхнули едва ли не ярче, чем накрашенные губы проститутки, она возблагодарила небо за то, что дешево отделалась, и бросилась к выходу, шурша шелковыми юбками.

Треньканье расстроенного пианино заглушило ворчанье незадачливых насильников, и в салуне воцарился обычный ровный гомон. Жилистый и его приятели вскоре утешились в обществе созданий, более податливых, чем экзотическая залетная пташка.

В своем темном углу Хантер Мак-Кракен отхлебнул виски прямо из горлышка бутылки и, как обычно, отер рот тыльной стороной ладони. Элегантная фигурка, поразительно неуместная в грязноватом салуне, продолжала стоять у него перед глазами. Ему было безразлично, какой ветер занес сюда эту женщину, но он мысленно качал головой, думая о ее беспечности: надо же появиться в таком месте разодетой в пух и прах!

Ей стоит поставить Богу свечку за то, что удалось выбраться отсюда, не растеряв перьев, думал Мак-Кракен с угрюмой усмешкой. Нет, правда: шлюха вроде Молли смотрелась бы не так глупо на каком-нибудь благотворительном базаре!

Мак-Кракен представил себе Молли в гостиной особняка, на балу — и хрипло засмеялся (несколько завсегдатаев наградили его удивленными взглядами). Он уже забыл о гостье в шелковых юбках, выбросил ее из головы. У него было занятие поинтереснее, чем праздные размышления. Молли охотно уселась к нему на колени, стоило лишь потянуть ее за руку. Огрубевшие пальцы без церемоний проникли ей под юбку и обнаружили, что она готова хорошенько поработать в эту ночь. Что ж, он был вдали от города долго — черт знает, как долго. К утру Молли предстояло стать женщиной до предела усталой, зато куда более богатой.

Выскочив из салуна, Сэйбл схватилась за коновязь, чтобы отдышаться. Сердце грохотало в ушах, словно колеса пролетающего мимо поезда, и ей, как никогда, было ясно, что Лэйн сделала плохой выбор, поручив ей позаботиться о ребенке.

Бросив украдкой взгляд через плечо, Сэйбл заметила двух подозрительного вида мужчин, поглядывающих на нее поверх створок ворот. Она бросилась прочь, часто постукивая каблучками по деревянному тротуару и всей душой надеясь, что до самой гостиницы не привлечет к себе ничьего внимания.

Сколько же жалких городишек успело попасться ей м время пути? Сколько неприглядных гостиниц? Сколько грубых, вульгарных людей?

Сэйбл устало поднялась на второй этаж. На верхней площадке лестницы ей попалась навстречу жена хозяина гостиницы.

— Что вы здесь делаете? Где малыш?

— Ничего с вашим дикаренком не сделается, — хмыкнула Этта Кларксон, пренебрежительно сморщив нос, похожий на картофелину.

Сэйбл пропустила замечание мимо ушей, бросившись бегом по коридору к самой дальней комнате. Едва распахнув дверь, она обшарила глазами жалкое помещение, боясь застать там что-нибудь ужасное. Однако слабый свет, падавший из коридора, осветил ребенка, безмятежно спящего в центре просторной кровати. Девушка опустилась рядом, обессиленная чувством облегчения. Убедившись, что с малышом ничего не случилось, она бросилась за Эттой Кларксон, которую наняла присматривать за ребенком в свое отсутствие и кормить его грудью.

— Я плачу вам — и плачу щедро, — чтобы вы ни на минуту не оставляли его без присмотра! — упрекнула она, догоняя женщину. — Нужно быть бессердечной, чтобы оставлять новорожденного в полном одиночестве.

— А мне не нравится быть нянькой ублюдка-полукровки! — выпалила Этта, с удовольствием заметив, что стрела попала в цель. — Что, красавица, думала, никто не докопается до правды-то? Мой муж тоже недоволен. Скажу тебе вот что, милая: собирай-ка вещички да убирайся подобру-поздорову!

«Ах ты бочка с жиром! Откормленная свинья!» — зло подумала Сэйбл. Этта скрестила пухлые руки на объемистом животе, ее лоснящееся лицо выражало подленькое довольство недалекого существа. Как бы эта толстуха подскочила, если бы ткнуть ее шляпной булавкой! Сэйбл с трудом подавила это желание.

— Можете передать мужу, что я выеду не позже, чем через час, — процедила она, обретая в гневе непривычную смелость. — Но и вам это даром не пройдет: я всем расскажу о том, что вы не меняете постельное белье, а на обед подаете мясо, в котором только что не водятся личинки мух!

Миссис Кларксон разинула рот. Сэйбл не стала дожидаться ее дальнейшей реакции и поспешила в свою комнату, удивляясь собственной храбрости. Впрочем, запершись изнутри, она бросилась на кровать и выплакалась всласть.

Куда бы она ни направилась, везде одно и то же, думала Сэйбл, впервые за долгое время дав выход своей горечи. В поезде она заплатила за отдельное купе, однако вскоре просочились новости о том, что ее ребенок — полукровка, и ее вынудили перебраться в общий вагон, где пришлось спать вповалку с сотней нищих иммигрантов и было не продохнуть от запаха пота. Ей отказывали в ночлеге, не впускали в харчевни — и так город за городом. Почти невозможно было найти женщину, достаточно надежную для того, чтобы оставить с ней ребенка на время поисков проводника. Сэйбл чувствовала, что отчаивается все сильнее, слезы текли и текли, и не хотелось поднимать голову со скрещенных рук.

«Я и теперь не ближе к Черному Волку, чем Лэйн, оставшаяся в Вашингтоне».

Как если бы всего этого было недостаточно, в окрестностях форта Ливенворт она столкнулась с офицером, лицо которого показалось ей знакомым. Сэйбл тогда опрометью бросилась прочь из городка, прекрасно зная, что отец с первого же дня после их бегства пустил людей по их следу.

Малыш пошевелился, загугукал. Сэйбл отерла слезы и зажгла лампу. Теперь можно было уложить вещи, не боясь потревожить сон Маленького Ястреба. Когда-то она едва справлялась с этой задачей, теперь же собирала сундук, почти не глядя, что делает: укладка вещей давно стала рутиной. Однако где же найти проводника, а если это все-таки удастся, что делать потом? Найдется ли другая кормилица? Где ночевать сегодня ей и Маленькому Ястребу? И чистая одежда почти кончилась… (Сэйбл не была в восторге от смены подгузников, а делать это приходилось часто. Она пришла к выводу, что дети только едят и пачкают пеленки.)

Малыш снова завозился.

— Что, маленький мужчина, уже проголодался? — спросила она ласково, щекоча круглый животик младенца. — Надеюсь, твое пузико еще не опустело, а проснулся ты, чтобы поболтать со своей тетей.

Маленький Ястреб в ответ пошевелил ручками и ножками, забулькал, пуская пузыри, и улыбнулся. Сэйбл не могла не улыбнуться в ответ, глядя в круглые глазенки, полные бесконечного удивления окружающим миром. Переодев ребенка, она поуютнее подоткнула одеяльце и прилегла рядом.

Разумеется, она всем называлась его матерью в надежде, что это пресечет ненужное любопытство. Оказалось, это порождает проблему иного рода: при одном упоминании об индейской крови белые теряли свои хорошие манеры. С самого первого дня Сэйбл узнала, что такое презрение. Ей приходилось собирать всю свою небогатую силу воли и напоминать себе, что ее только временно будут спихивать с тротуара, таращиться, ухмыляться, показывать пальцами и шептаться за спиной, а Лэйн пришлось бы выносить это долгие годы. Но как же она любила Маленького Ястреба! Она обожала прижиматься лицом к его нежной медной коже, обнимать его, покрывать поцелуями.

«Делайте, что хотите, ведите себя, как угодно, — Лэйн доверила мне то, что ей всего дороже на этом свете, и я ее не подведу!»

Однако два дня спустя Сэйбл поняла, что больше не выдержит.

Соорудив из шали подобие рюкзака и привязав младенца к груди, она из последних сил волокла сундук по тротуару. Улица вскоре перешла в аллею, где силы окончательно оставили девушку, и она рухнула на крышку сундука напротив какой-то двери, испустив вздох облегчения. Маленький Ястреб спал, в блаженном неведении насчет мучений, которые испытывала его тетушка. Она смертельно устала, продрогла, насквозь пропахла кислым молоком и детской мочой. Дорожный костюм — когда-то элегантный туалет из темно-голубой шерстяной ткани — обносился и висел бесформенней тряпкой, кое-где уже порванный и довольно пыльный. И неудивительно: прошлой ночью ей пришлось ночевать в телеге. Спину ломило от постоянного ношения малыша, но Сэйбл больше не решалась доверить его кому бы то ни было. В отместку за ее угрозу Этта Кларксон первая раскрыла рот. Новость о белой женщине с ребенком-полукровкой разнеслась по городу, и теперь Сэйбл не пускали даже в самые паршивые гостиницы, не говоря уже о низкопробных харчевнях. Даже деньги, как выяснилось, были бессильны купить ей элементарные удобства. Единственное, что шло в счет: белая спуталась с индейцем, позволила наградить себя индейским отродьем, а значит, ее деньги были грязными даже для самых грязных рук. Возможно, дело было в уязвленной мужской гордости… Как бы там ни было, никто не собирался помогать Сэйбл, она стала неприкасаемой.

После той жизни, которую она вела прежде, терпеть подобное обращение было невыносимо. Она не привыкла просить, теперь же вынуждена была умолять о самом необходимом, и — о Боже! — она только и думала, что о ванне и чистом белье. Не раз ей хотелось бросить в лицо бездушным людям свое имя, но она сумела удержаться от безрассудного шага. Она была все еще слишком близко к отцу, и его кавалеристы оказались бы в городке уже на рассвете.

Погрузившись в невеселые мысли, Сэйбл начала поправлять прическу, чтобы придать ей видимость приличия, когда дверь неожиданно открылась. Девушка подняла голову — и получила в лицо ушат грязной воды. Малыш захныкал, когда его личико окатило водой, но она была слишком измучена, чтобы что-то предпринять, и так и осталась сидеть, промокшая насквозь.