"Сердца и судьбы" - читать интересную книгу автора (Уэлдон Фэй)

ВЗЛЕТ К КАТАСТРОФЕ

Читатель, развод разводом, но брак не обрывается, если он заключался по любви и если эта любовь воплотилась в ребенке. Хелен по-прежнему снился Клиффорд. А Клиффорд, выражаясь на языке пригородов, менее сдержанных и здоровых, чем Масуэлл-Хилл или Примроуз-Хилл, совершенно опупел, если хотите знать мое мнение. Словно ликвидировав свои права на сердце, душу и эротичность Хелен, он каким-то образом сохранил контрольный пакет акций на утробу, которая произвела на свет Нелл. На эту территорию вторгся другой, и тем самым его, Клиффорда, честь была поругана. Иной причины для его поведения я не нахожу. Извинений же ему нет.

– Я хочу выкрасть Нелл, – сказал Клиффорд Эрику Блоттону, юристу-похитителю. Фамилия Блоттона время от времени мелькала в газетах, когда коллеги выражали ему осуждение или когда порой он получал судебный приговор. Диплом у него был аргентинский, а практиковал он в английских барах, так и не обзаведясь официальной конторой и предпочитая встречаться с клиентами в часы, когда открыты питейные заведения всех рангов, начиная с пивных. Но Клиффорд поручил Джонни привести его в «Леонардо» к нему в кабинет. О, как великолепен был этот кабинет с высоким потолком XVIII века, дубовыми панелями по стенам и необъятным письменным столом! А картины на стенах… впрочем, достаточно. Однако по меньшей мере на миллион – даже по ценам шестидесятых. Клиффорд вольготно расположился за столом, вскинув на него ступни, одетый в джинсы, белую рубашку и тапочки на десятилетие раньше, чем все это стало модным. Вид у него был небрежный. Но с другой стороны, когда он выглядел иначе?

– Выкрасть? Мне такая формулировка не очень нравится, – возразил мистер Блоттон, щуплый, маленький, немножко не от мира сего, в темном костюме и с глазами убийцы. То есть они были ласковыми, и ледяными, и заинтересованными одновременно. – Выкрасть? Да никогда! Вернуть – вот более подходящее слово. – Он выкуривал девяносто сигарет в день. Пальцы у него были желтыми, как и зубы, одежда в перхоти и пропахла табачным дымом.

Клиффорд побарабанил длинными пальцами – теми самыми, которые Анджи любила, а Хелен не могла забыть – и заговорил о деньгах, и предложил вдвое меньше, чем рассчитывал Блоттон. Клиффорд не отличался щедростью. Даже в подобных делах.

– В пятницу я уезжаю в Швейцарию, – сказал Клиффорд. – Девочка должна быть у меня до истечения недели. До того, как мать сообразит, что я задумал.

Мать! Не Хелен, не мать Нелл, не даже «моя бывшая жена», но мать. О, да, опупел, не иначе.

Но действительно, если бы Хелен внимательно читала светскую хронику и поняла бы, что Клиффорд намерен прожить в Швейцарии целых полтора года, она бы не оставила Нелл в детском саду в следующий вторник с такой беззаботностью. Но она больше не читала светскую хронику. Не хотела ее читать. Упоминания о Клиффорде были ей тяжелы. А упоминался он постоянно – вечно его видели то там, то тут, лишь бы место было модным.

– А, так она не исполняет свой материнский долг? – спросил Блоттон у Клиффорда, раздавил окурок и закурил следующую сигарету. В то время еще не было известно, что табак – смертельный яд. Врачи все еще рекомендовали курение, как мягкое стимулирующее средство с легкими антисептическими свойствами. Научные исследования только-только начинали выявлять заложенную в нем опасность, однако статистические данные красноречиво и энергично опровергались и курильщиками, и табачными фирмами. Никто не желал верить, что табак – яд, и никто этому не верил. Ну, за редким исключением.

Блоттону хотелось думать о Хелен дурно. Ему нравилось выкрадывать детей, сохраняя свою совесть незамутненной, насколько возможно. Мы все нуждаемся в оправдании наших противозаконных удовольствий: крадем в магазинах, потому что их прибыль непомерно велика, обманываем наших нанимателей, потому что они нам не доплачивают, предаем наших родителей, потому что они любят нас недостаточно. Извинения, извинения! И от всех остальных Блоттон отличался только тем, что даже в мире, где без малого все извинительно, манера Блоттона зарабатывать свой хлеб насущный просто и безоговорочно извинений не имела.

И все-таки Блоттон пытался их подыскивать. Клиффорд к его чести не стал подыгрывать Блоттону. Он не снизошел до ответа, а только предложил Блоттону на десять процентов меньше, чем намеревался. Человек этот внушал ему острую неприязнь.

– На двадцать процентов больше, – все-таки выдавил он из себя, – если она будет улыбаться, когда прилетит.

Так Клиффорд – и очень разумно – предусмотрел для Нелл спокойное путешествие по воздуху из дома ее матери в Масуэлл-Хилле до его дома в Женеве: Блоттон будет кормить девочку, развлекать ее, успокаивать и не посмеет пальцем ее тронуть ни в каком дурном смысле.

Читатель, Клиффорд ведь любил Нелл, хотя и по-своему. Он просто ее не заслуживал. Хелен, при всей своей хрупкости, а также безответственности на первых порах, любила Нелл и заслуживала ее. Ваш автор вовсе не хочет сказать, что женщины, как родительницы, всегда и обязательно лучше мужчин, как родителей. Есть прямо обратные случаи. И я даже признаю, читатель, что в некоторых обстоятельствах любящему родителю (родительнице) не остается иного выхода, кроме как выкрасть ребенка у нелюбящего родителя (родительницы) – ведь в ситуациях, рождающих столько душевных мук, когда в дело вступают злоба, страх, обида и возмущенные инстинкты, очень трудно разобрать, какие побуждения нами руководят. Любовь ли, как мы убеждены, или желание свести счеты? Собственно говоря, уверены мы можем быть только в одном: люди, вроде Блоттона, – жабы. Впрочем, это оскорбление для жаб: некоторые утверждают, что любят их.

По воздуху, сказала я. По воздуху! Читатель, это не вызвало у вас холодной дрожи? А напрасно – у меня вызвало. Боюсь, катастрофа уже ждет за кулисами своего выхода. Ведь мы в подавляющем большинстве так и не свыклись с тем, что мчимся по воздуху, вместо того чтобы благоразумно ползти по земле, и чем сильнее наше воображение, тем ярче рисуются нам картины катастрофы впереди. И хотя наши страхи не мешают нам летать, и мы ссылаемся на статистику, и убеждаем себя, что, переходя улицу, подвергаемся куда большей опасности, чем в воздухе, даже закаленные путешественники вздыхают с облегчением, когда самолет благополучно приземляется. А какие жуткие видения впечатаны в наше общее сознание! Страшный изуродованный лес на месте великой парижской воздушной катастрофы в семьдесят четвертом году (у меня, читатель, в ней погибла близкая подруга), земля, усеянная ужасными останками: обрывки одежды, куски человеческих тел, а на первом плане – туфля. Я уверена, что это была туфля моей подруги – длинная, узкая, с пряжкой, не слишком изящно выглядевшая у нее на ноге, но такая, какие ей нравились, а теперь единственное, что от нее осталось. Или огненный шар космического корабля, навеки обжегший внутренний взор, поразительно красивый, но лишенный симметрии, точно за мельчайшую долю секунды вдруг родилась новая форма искусства.

Что же! Чему быть, тому не миновать. В 11.55 утром во вторник Нелл из детского сада забрал Джонни. Он сидел за рулем «роллс-ройса», машины, внушающей доверие.

– А я не знала, что сегодня отцовский день, – заметила мисс Пикфорд, не одобрявшая разводы в принципе. А кто их одобряет? Но в те дни они случались реже, чем нынче, когда так завершается один из каждых трех браков. Как бы то ни было, мисс Пикфорд позволила Нелл уехать в «роллс-ройсе», хотя ожидала Хелен. И почему бы не позволить? Джонни она знала – иногда он приезжал за Нелл. Как легко все было проделано. Денежки на маслице мистеру Блоттону.

Крошка Нелл забралась на заднее сиденье – ей очень нравилась просторная пружинящая машина ее отца. «Вольво» ее отчима был легче, ярче и тоже ей нравился, но машина папы была гораздо интереснее. Нелл любила почти все: от природы ей было свойственно радоваться, а не отыскивать недостатки. Однако она сразу же прониклась неприязнью к мистеру Блоттону, который сутулился на другом конце заднего сидения.

– Кто вы? – спросила она. Ей не понравились его глаза: ласковые, ледяные и заинтересованные одновременно.

– Друг твоего папы.

Она недоверчиво покачала головой, и тут уж она не понравилась ему. Не понравились ее ясные внимательные глаза и приговор в них.

– Куда мы едем? – спросила она, когда «роллс-ройс» свернул на шоссе в Хитроу.

– Погостить у твоего папочки. У него красивый новый дом с плавательным бассейном и пони.

Она поняла, что здесь что-то не так.

– Мамуся будет скучать без меня, и кто будет кормить Таффина? (Таффином звали ее котенка.)

– Мамуся привыкнет, – сказал Эрик Блоттон.

По-моему, он со смаком думал о плачущих женщинах, о детях, которые молча и тихо лежат в незнакомых кроватках.

Нелл понимала, что ей грозит опасность, но не знала какая. Она нащупала в кармашке свой изумрудный кулон. Ну-у-у, изумрудный кулон своей матери. Маленький изумруд в форме сердца, оправленный в золото, на тонкой серебряной цепочке. И почувствовала себя в безопасности, хотя и виноватой. То, что он оказался у нее в кармашке, было очень-очень дурно, и она это знала.

– Завтра день сокровищ, – сказала накануне мисс Пикфорд детям. – Принесите свои сокровища, чтобы мы все могли их посмотреть и поговорить о них.

Нелл спросила Хелен, что такое сокровище, и Хелен достала изумрудный кулон. Его ей подарил Клиффорд через неделю после их свадьбы. Когда-то он принадлежал Соне, матери Синтии, прабабушке Нелл. Совсем недавно Клиффорд через своего адвоката потребовал его назад, указав, что кулон – семейная драгоценность, и Хелен, перестав быть членом семьи, утратила на него всякое право. Но Хелен отказалась отдать кулон, и против обыкновения Клиффорд не настаивал. Может быть, и он вспомнил, с каким чувством был сделан этот подарок и с каким принят – не с той ли чудесной одухотворенной любовью, которая сотворила самое Нелл? Так или иначе, а кулон сейчас был в кармашке Нелл. Она достала его из материнской шкатулки с украшениями, чтобы показать в детском саду – зная, что сбережет его, веря, что положит назад и никто ничего не узнает. Ее лучшее, ее и Хелен самое драгоценное сокровище, подарок Клиффорда. Только в детском саду она не стала его показывать, но почему, сама не знала.

– А где твое сокровище? – спросила мисс Пикфорд, а Нелл только покачала головой и улыбнулась.

– Ничего, деточка, – сказала мисс Пикфорд. – Принесешь в следующий раз.

До сих пор за всю ее жизнь никто не сказал Нелл ни единого злого или жестокого слова. Ее родители ссорились и шипели друг на друга, но, слава Богу, не при ней. Это внутреннее убеждение в доброте мира помогло Нелл выжить в последующие годы.

В то время как Нелл и мистер Блоттон приближались к Хитроу, а Хелен рыдала и умоляла о помощи, заехав в детский сад за дочкой и узнав, что ее увезли, механик, выбившись из расписания, толком не проверил хвост ЗОЭ-05 на усталость металла, решив про себя, что проверять нечего: самолет же совсем новый. А потому не обнаружил трещину, видимую невооруженным глазом, так что его приборы и не понадобились бы – трещину, тянущуюся под одним из стабилизаторов. Он подписал разрешение на полет, и ЗОЭ-05 вырулил из ангара к воротам № 43 – женевский рейс. И Нелл, которой не исполнилось четырех, последовала за Эриком Блоттоном на посадку.

– Можно нам сесть впереди? – спросила Нелл, когда они поднялись в самолет. – Папа всегда сидит впереди.

– Нельзя, – сердито ответил мистер Блоттон, волоча ее по проходу все дальше и дальше. Собственно говоря, Эрик Блоттон настоял на том, что они с Нелл полетят из Лондона в Женеву первым классом, и попросил необходимую сумму наличными. Клиффорд отсчитал требуемую сумму, хотя и неохотно. Эрик Блоттон, естественно, – как и предвидел Клиффорд – предпочел сэкономить и разницу в цене билетов положил себе в карман. А потому что он был курильщик, как свидетельствовали желтые кончики его пальцев и сиплый кашель, и еще потому, что кассирша, проникнувшись к нему антипатией, выдала им с Нелл билеты в отсек для некурящих, он увел Нелл с предназначенных им мест в самый хвост самолета, где воздух был тяжелый и затхлый, где ощущается каждая вибрация, каждый толчок противоестественной летающей машины и пассажиры вынуждены их терпеть. Эрик Блоттон, человек почти без воображения, был способен переносить все эти неудобства относительно легко и, как всякий заядлый курильщик, в любом случае предпочел бы умереть (буквально), чем обойтись без сигареты.

Нелл была перепугана, но скрывала это. В наши дни, разумеется, маленькая девочка в сопровождении только мужчины, да еще такого потрепанного, вызвала бы не просто интерес, но подозрения. Настолько, что ее задержали бы у паспортного контроля или у выхода на летное поле – а затем звонок родителям или в полицию. Но то были более простодушные времена. И никто никаких вопросов не задал. У Нелл имелся собственный паспорт – для его получения в те дни достаточно было одной подписи – отца, а не матери. (Вы можете спросить, почему Клиффорд просто не забрал Нелл из садика сам, не прибегая к услугам Блоттона. Объяснение, боюсь, в том, что Клиффорду импонировала мелодрама похищения, а к тому же он был очень занят и привык перепоручать некоторые неотложные дела другим.) А Нелл улыбалась, как было у нее в привычке. Вот если бы она не улыбалась, а хныкала, плакала или упиралась, кто-нибудь, возможно, и вмешался бы. Однако Нелл сразу прониклась к мистеру Блоттону такой неприязнью – особенно за костюм, словно выстиранный в табаке, – что решила вести себя хорошо и ничем своей неприязни не выдавать.

«Даже если люди тебе не нравятся, – наставляла ее Хелен, – веди себя хорошо и старайся этого не выдавать».

Хелен боялась только одного: как бы Нелл не выросла похожей на ее отца и не выставляла бы напоказ свое неприязненное отношение к тем-то и тем-то. Высокомерие, кое-как терпимое в мужчине, женщине не идет – во всяком случае, так считала Хелен. Эти события, прошу вас, не забывайте, происходили на исходе шестидесятых, а новая феминистская доктрина, что все, относящееся к мужчине, точно также относится к женщине, и наоборот, только-только начинала проникать в Масуэлл-Хилл, где жили Саймон, Хелен и крошка Нелл. То есть где, начиная именно с этого дня, предстояло жить только Саймону и Хелен.

Турбулентность в этот день была большой. Хвост самолета, как мы знаем, был ослаблен усталостью металла – к тому же он испытал опасный толчок (о котором сообщено не было), когда выруливал из ангара перед своим первым полетом. Во время взлета от единственного надлома, не замеченного механиком, разбежалась сеть крохотных трещин, что еще больше ослабило хвост. Если бы перелет через Ла-Манш прошел спокойно и гладко, самолет, вероятно, благополучно приземлился бы в Женеве, все повреждения несомненно были бы обнаружены (теперь они прямо-таки лезли в глаза) и его сняли бы с рейсов. Разумеется, если бы это все-таки не произошло, следующий полет ЗОЭ-05 – или следующий после него – завершился бы катастрофой. Ну а в данной ситуации при приближении к французскому побережью самолет внезапно тряхнуло, хвост задрался, машина ухнула вниз на какие-то двадцать футов, но при выравнивании вибрация аккуратно разломила верх хвостового отсека. Он несколько секунд оставался в таком положении, а затем пол тоже переломился и хвостовой отсек целиком отделился от самолета. Такие нелепые вещи случаются, хотя, слава Богу, и не часто. Лишившись хвоста, самолет спикировал на берег внизу. Внезапная декомпрессия выдавила пол и самолет потерял управление. (Разумеется, теперь таких самолетов больше не строят. У конструкторов ЗОЭ-05 просто не хватало воображения. Но как еще может род человеческий набираться знаний и опыта, особенно имея дело с новой техникой, если не через ошибки?) В пике самолет развалился. Кресла с пристегнутыми к ним пассажирами разлетелись во все стороны, подчиняясь законам инерции. Надеюсь, никто больших страданий не испытал. Человеческое сознание при столь внезапной перемене обстоятельств мгновенно переключается на стадию тревоги, при которой не ощущаются ни боль, ни страх. В данном случае у сознания не было времени достигнуть следующей, более тягостной стадии – боли и паники. Этому воспрепятствовала смерть. Во всяком случае, так принято считать. Надеюсь, так оно и есть. Нет, правда.

С хвостом же произошло следующее. Он спланировал вниз, грациозно спланировал, продуваемый насквозь воздухом, который по какому-то капризу аэродинамики поддерживал его, когда он накренялся то чуть влево, то чуть вправо, точно парашют. А внутри были два кресла, а в них бок о бок сидели Нелл и мистер Блоттон, а морской ветер выдувал сигаретный дым, а солнце сияло, а под ними довольно близко белые волны набегали на мягкий берег. Было очень красиво, и такого полета Нелл не довелось испытать ни до, ни после – да и могло ли быть иначе? – так что она запомнила его навсегда. Ей было страшно, это подразумевается само собой, но она сжимала изумрудный кулон, все так же лежавший в ее кармашке, и знала, что с ней ничего не случится. Ну да, ведь ей не исполнилось еще и четырех.

Хвост опустился на отмель все с той же величавой медлительностью. Разметанные останки ЗОЭ-05 посыпались в ил и песок в четверти мили дальше по берегу. Мистер Блоттон и Нелл окаменели от шока, но им по крайней мере не грозила внезапная гибель в воздушной катастрофе. Вскоре мистер Блоттон расстегнул ремень и проверил, глубоко ли здесь море – оказалось, что по колено. Он отнес Нелл на берег и поставил на ноги. Она тотчас села.

– Пошли! – сказал он. – Чего расселась! – Снова поставил ее на ноги и полупонес, полуповолок к дороге, по которой они затем направились к ближайшему селению.

Эрик Блоттон умел использовать счастливый случай, это несомненно. ЗОЭ-05 исчез с экрана радара всего каких-то пятнадцать минут назад, розыски его обломков велись не более восьми минут, а мистер Блоттон уже обменивал в банке приморского городка Лозерк-сюр-Манш швейцарские франки на французские, и крошка Нелл стояла рядом с ним. Нелл чувствовала себя не столько несчастной, сколько оглушенной – ей еще никогда не доводилось преодолевать на своих маленьких ножках такие расстояния. Если не считать легкой хромоты (из-за двух пузырей, натертых мокрыми ботинками) и все еще мокрых брючин, мистер Блоттон мало чем отличался от не слишком преуспевающих торговых агентов, и уж никак не походил на пассажира, уцелевшего после авиакатастрофы, в которой погибло 173 человека. А Нелл ничем не отличалась от маленькой девочки, которая тайком шлепала по воде, а потом села в воду и получила нагоняй.

Несколько минут спустя должны были взвыть сирены, все машины «скорой помощи» в этом районе устремиться к месту катастрофы, как и репортеры с телевизионщиками – из Парижа, а потом со всего света, так у кого в памяти сохранился бы какой-то прихрамывающий раздраженный мужчина с маленькой девочкой, который обменял деньги в банке в этот час?

– Да пошевеливайся же! – шипел мистер Блоттон на девочку, волоча ее к парижскому автобусу на площади, который должен был вот-вот тронуться. Он потерял свои сигареты.

– Я стараюсь, – ответила она тоненьким голоском, от которого сжалось бы любое сердце, кроме сердца мистера Блоттона.

Дело в том, читатель, что Эрик Блоттон, перед тем как подняться на борт ЗОЭ-05, остановился у одного из тех столиков, которые в те времена попадались на аэровокзалах на каждом шагу, а теперь словно бы исчезли – если не разместились в самых укромных уголках. Там можно было приобрести страховой полис на данный рейс. За пять фунтов вы могли застраховать свою жизнь на два миллиона сверх и помимо претензий, которые вы (то есть ваши близкие) имели право предъявить аэрокомпании. Два миллиона фунтов! Мистер Блоттон купил именно такой полис, указал, что деньги должны быть выплачены Эллен, его жене, запечатал полис в прилагавшийся конверт, а конверт бросил в ящик, перед тем как подняться в самолет. В поездках он всегда нервничал и, как мы видели, с полным на то основанием. В нашей жизни нельзя уповать на один шанс против миллиона, что ты всегда будешь получать козырей и мягко спланируешь на землю, вместо того чтобы рухнуть на нее головой вниз…

Мистер Блоттон умел соображать быстро. Еще ошарашенно моргая в хвостовом отсеке самолета, который мягко оседал в литторальный ил, он составил план действий. Его сочтут погибшим. Чудесно! Он будет скрываться (и это кстати – парочка судебных разбирательств грозила неприятностями), пока Эллен не востребует страховую компенсацию. Тогда он пошлет за ней. Она простит и приедет. Он увезет ее в Южную Америку, где у Закона глаза подслеповаты, и они заживут счастливо, прожигая жизнь. Хотя прожигание жизни было не очень-то в характере миссис Блоттон – она крайне неодобряла курение, потребление спиртных напитков и иностранцев. Но, может быть, жаркий климат и такое обилие денег смягчат ее? Эрик Блоттон любил жену и хотел бы, чтобы она относилась к его профессии одобрительно, но она на одобрения скупилась. Брак Блоттонов был бездетным, так что жена могла понять побуждения своего мужа: «Раз своих детей мне не дано, буду красть ваших!» Долг любящей и верной жены – видеть профессию мужа в наиболее благоприятном свете, и она старалась изо всех сил.

– Что мне с тобой делать? – спросил мистер Блоттон у Нелл, когда автобус мчал их в Париж. Единственной помехой его плану было существование этой девчонки. Ребенок, которому почти четыре, способен выболтать информацию, но, увы, слишком юн, чтобы его можно было запугать или подкупить. Трудный возраст с определенной точки зрения.

Я хочу в туалет, – вот все, что она сказала, и только тогда, на исходе дня, на протяжении которого она была похищена и попала в авиакатастрофу, малышка заплакала. Эрик Блоттон испытал неимоверное искушение не только зажать ей рот ладонью, но и не отнимать ладони, пока она не задохнется. Однако в рейсовом автобусе он себе позволить этого не мог. Все же оценить эту идею по достоинству он сумел – почему бы не завести девчонку в какой-нибудь дешевый французский отель, зарегистрировавшись по фальшивому паспорту (у мистера Блоттона было при себе три таких паспорта), придушить ее во сне, а затем паспорт уничтожить и раствориться в парижских толпах. Мучиться девочка не будет. Она просто ничего не заметит. А какое будущее ее ждет, останься она в живых? Живые дети вызывали у мистера Блоттона чувство, несколько похожее на то, которое доктор Ранкорн питал к нерожденным младенцам – что в определенных случаях им лучше бы поскорее прекратить свое существование. Так ветеринары же относятся к животным, именно так, и никто их не осуждает. Если оно страдает – оборвать его жизнь! Дайте нам всем немножко покоя, избавьте нас от мук других живых созданий.

– La pauvre petite! – сказала элегантная французская дама, наклоняясь к ним с сидения позади (она выглядела такой элегантной, словно возглавляла многонациональный конгломерат, а не была всего лишь провинциальной домохозяйкой, отправившейся в Париж. Но что вы хотите, это же французы!). – Tu veux faire pipi?[7]

Нелл перестала плакать, улыбнулась и кивнула, поняв если не слова, так тон, которым они были произнесены, и так очаровала французскую даму этой улыбкой, что та заставила шофера остановиться возле площадки отдыха aux toilettes[8] и сама проводила ее туда, а мистер Блоттон злился и бесился на своем сиденье. Но как он мог помешать?

– Мамуся будет без меня скучать, – сказала Нелл доброй даме. – Я хочу домой. Мы поехали покататься на самолете, а он упал с неба.

Однако всей своей изысканной элегантности вопреки французская дама английского не понимала и просто отвела ее назад и усадила рядом с мистером Блоттоном, после чего автобус тронулся под глухое ворчание шофера – опаздывая на две минуты пять секунд, что во Франции считается из рук вон скверным. Но как знать, кто еще мог услышать девчонку?

– Куда мы едем? – Нелл подергала мистера Блоттона за рукав. – Пожалуйста, поедемте домой.

– А пропади ты пропадом! – сказал мистер Блоттон.

«Убивать ее теперь опасно, – размышлял мистер Блоттон. – Нас засекли». К тому же какая в этом выгода? Труп, даже небольшой, даже детский – только обуза и сплошные расходы. От него же так или иначе необходимо избавиться, но в любом случае это стоит денег. (В наши дни, естественно, его можно распродать по кусочкам для незаконной пересадки органов, но не забывайте, мы говорим о том, что было двадцать лет назад, до того как пересадка органов стала последним криком моды, да оно и к лучшему, учитывая натуру мистера Блоттона.)

Тогда же, и к счастью для Нелл, Эрик Блоттон нашел еще один выход. Он избавится от крошки Нелл самым надежным и самым прибыльным способом, какой ему доступен.