"Ночь нежна" - читать интересную книгу автора (Фицжеральд Фрэнсис Скотт)5На веранду главного корпуса лился из распахнутых дверей яркий свет, темно было только у простенков, увитых зеленью, и причудливые тени плетеных кресел стекали вниз, на клумбы с гладиолусами. Фигура мисс Уоррен сперва мелькала среди других, сновавших из комнаты в комнату, потом четко обрисовалась в дверях, как только она заметила Дика; свет упал на ее лицо, когда она переступала порог, и она понесла его с собой. Она шла, точно танцуя, музыка всю неделю звучала у нее в ушах, музыка лета, в которой есть и густая синь неба, и озорные потемки, – а когда появился Дик, зазвучала так громко, что ей захотелось подпевать этой музыке. – Здравствуйте, капитан, – сказала она, с трудом отводя свой взгляд, казалось, запутавшийся в его взгляде. – Хотите, посидим здесь. Сегодня тепло, как летом. Какая– то женщина вышла следом за ней, толстуха, закутанная в шаль. Николь представила: – Сеньора XXX. Франц оставил их, сославшись на дела, и Дик пододвинул три кресла. – Чудесный вечер, – сказала сеньора. – Прекрасный, – подтвердила Николь и повернулась к Дику. – Вы надолго сюда? – В Цюрих, вы хотите сказать? Надолго. – Первый по-настоящему весенний вечер, – заметила сеньора. – До какого же времени? – По крайней мере, до июля. – А я в июне уезжаю. – Июнь – чудесный месяц в здешних краях, – отозвалась сеньора. – Лучше побудьте июнь здесь и уезжайте в июле, когда станет по-настоящему жарко. – А куда вы поедете? – спросил Дик у Николь. – Куда повезет Бэби, моя сестра, – мне бы хотелось, чтобы это было такое место, где интересно и весело, ведь у меня столько времени пропало. Но может быть, решат, что мне лучше для начала пожить в каком-нибудь тихом уголке, на Комо, например. Почему бы и вам не приехать на Комо? – Ах, Комо… – начала сеньора. В доме заиграли вступление к «Легкой кавалерии» Зуппе. Николь при первых звуках встала; Дик посмотрел на нее, и оттого, что она была так молода и красива, волнение охватило его и в горле точно свернулся тугой клубок. Она улыбнулась трогательной детской улыбкой, вся заблудившаяся юность мира была в этой улыбке. – Под такую громкую музыку трудно разговаривать – давайте пройдемся по парку. Buenas noches, сеньора. – Доброй ночи, доброй ночи. Они сошли на дорожку, которая через несколько шагов нырнула в тень. Николь взяла Дика под руку. – У меня есть хорошие пластинки, сестра прислала из Америки, – сказала она. – Когда вы следующий раз сюда приедете, я вам поставлю. Я знаю одно укромное местечко, куда можно принести патефон и никто не услышит. – С удовольствием послушаю. – Вы знаете «Индостан»? – тревожно спросила она. – Мне нравится, я его раньше не знала. А еще у меня есть «Мы давно уже не дети» и «Я рад, что ты плачешь из-за меня». Вы, наверно, не раз танцевали под все эти пластинки в Париже. – Я в Париже не был. Ему все время хотелось смотреть на ее кремовое платье, казавшееся то голубым, то серым на разных поворотах дорожки, на ее удивительно светлые волосы – когда бы он ни взглянул, она чуть-чуть улыбалась, а попадая в круг света от фонаря, ее лицо сияло, как ангельские лики. Она словно благодарила его за приятно проведенный вечер, и Дик все меньше и меньше понимал свое отношение к ней, а она становилась все уверенней – радость, переполнявшая ее, как будто вобрала в себя всю радость, какая только есть на свете. – Я теперь могу делать все, что хочу, – сказала она. – Есть еще две пластинки, которые вы непременно должны послушать: «Когда стада вернутся с гор» и «Прощай, Александр!». В следующий свой приезд, ровно через неделю, он немного запоздал, и Николь уже ждала его на полдороге от домика Франца к главному корпусу. Волосы у нее были откинуты со лба и свободными волнами падали на плечи, от этого казалось, будто ее лицо только сию минуту открылось или будто она вышла из леса на поляну, освещенную луной. Тайна отступила от нее; Дику захотелось, чтобы за ней не стояло прошлое, чтобы она была девушкой ниоткуда, просто вдруг возникшей из тьмы. Она повела его туда, где был припрятан патефон; они обогнули сарай, служивший мастерской, перелезли невысокую ограду и, наконец, взобрались на скалу, от которой на много миль кругом разбегались темные холмы. Они теперь были в Америке – даже Франц, упорно видевший в Дике неотразимого Лотарио41, не догадался бы, как они далеко. Они были там, где небо ясно, где огни любви горят так властно; они на свиданье спешили в авто; они ловили любимой улыбку и вспоминали о встречах где-то на Индостане; потом, как видно, поссорились, потому что им стало все равно, все равно, ведь любовь умерла давно – а в конце концов кто-то из них уехал, оставив другого в тоске и печали думать о днях, что навек миновали. Ниточки мелодий, связывавших то, что уже ушло, с тем, что еще могло сбыться, закручивались в темноте вечера. Паузы заполнял звон цикад. Потом Николь остановила патефон и принялась напевать сама: Казалось, она совсем не дышит, только ее губы шевелятся, выговаривая слова песни. Дик вдруг порывисто встал. – Что с вами? Не нравится песенка? – Нет, почему – нравится. – Это меня наша кухарка выучила. – Вам правда нравится? Она улыбалась, стараясь как можно больше вложить в эту предназначенную ему улыбку. Она всю себя бескорыстно предлагала за такую малость, за минутный отклик, за то, чтобы почувствовать биение его сердца в лад своему. Из ветвей ивы, из темноты, сгустившейся вокруг, вливался в нее капля за каплей сладостный покой. Она тоже встала и, споткнувшись о патефон, на мгновение припала к Дику, уткнулась головой в изгиб его шеи у плеча. – Еще есть одна пластинка, – сказала она. – Вы знаете «До свидания, Летти»? Наверно, знаете. – Господи, да поймите же вы – ничего я такого не знаю. И не знал никогда, мог бы он добавить; не слыхал, не нюхал, не пробовал на вкус; ничего такого не было в его жизни; только горячее женское дыхание в горячей тесноте укромных уголков. В Нью-Хейвене 1914 года девушки целовали мужчин, упираясь им в грудь кулаком, чтобы оттолкнуть сейчас же после поцелуя. И вот теперь эта едва спасшаяся жертва крушения раскрывает перед ним целый неведомый мир… |
|
|