Филип Кинред Дик Человек, который высмеивал

Глава 1

В семь часов утра Ален Парсел, молодой прогрессивный директор недавно созданного процветающего информационного агентства, лишился спальни. Зато на ее месте появилась кухня. Процесс осуществлялся автоматически под контролем вмонтированного в стену электронного устройства. Ален не управлял им, но превращение одобрил; он уже проснулся и был готов вставать.

Позевывая и жмурясь от яркого света, Аден нащупал ручку, приводившую в действие кухонную плиту.

Как обычно, плита наполовину скрывалась в стене.

Однако стоило приложить небольшое усилие — и она с глухим протяжным звуком выдвинулась в комнату.

Ален ощущал себя полным хозяином своих владений: однокомнатной квартиры с видом на шпиль Священного Морака. Она досталась ему в наследство от родителей; арендная плата была внесена более чем на сорок лет вперед. Тонкие стены из оштукатуренных досок заключали в себе бесценное сокровище: пустое пространство, стоившее целого состояния.

Из плиты, в свою очередь, выдвинулись стол, раковина и кухонный шкаф, снизу появились два стула.

Большая часть комнаты оказалась занятой, однако оставалось еще достаточно места, чтобы одеться.

Его жена Дженет с трудом надела лифчик. Теперь она, нахмурившись, держала в руках свою юбку и тревожно озиралась. В квартире еще не включили центральное отопление, и Дженет ежилась от холода. Она уже три года была женой Алена, но так и не привыкла к постоянным перестройкам комнаты. Каждый раз, просыпаясь холодным осенним утром, она долго не могла прийти в себя.

— В чем дело? — спросил Ален, сбрасывая пижаму.

Для него такое утро было лишь освежающим. Он сделал глубокий вдох.

— Я переведу механизм часов на одиннадцать. — Она продолжала одеваться, медленно и совершая много лишних движений.

— Убери свои вещи, — напомнил он, открывая для нее дверцу шкафчика. Как всегда.

Агентство должно было открываться ровно в восемь, и потому приходилось вставать достаточно рано, полчаса уходило на путь по многолюдным улицам. С нижней площадки и из соседних квартир уже доносились голоса и прочие звуки, свидетельствовавшие о пробуждении дома. В коридоре послышались шаркающие шаги; выстраивалась очередь к общественной ванной.

— Иди первая, — сказал Ален жене; ему хотелось, чтобы она успела одеться и привести себя в порядок. — Не забудь полотенце, — добавил он.

Она послушно собрала свои вещи: косметичку, мыло с зубной щеткой, полотенце — и вышла. Соседи, собравшиеся в коридоре, приветствовали ее.

— Доброе утро, миссис Парсел.

— Доброе утро, миссис О'Нейл, — ответил сонный голос Дженет, и дверь закрылась.

Когда жена ушла, Ален достал из аптечки две капсулы кортотиамина. У Дженет было множество всевозможных пилюль и микстур; в детстве она страдала от бруцеллеза, одного из недугов, распространившихся на колонизованных планетах после первых попыток создания естественных ферм. Потребность в кортотиамине возникла у Алена потому, что вчера вечером он выпил три стакана вина, да еще на пустой желудок.

Посещение района Хоккайдо Ален считал необходимым риском. Он просидел вчера в Агентстве долго, часов до десяти. Ощущая усталость, но все еще не угомонившись, он запер все двери и выкатил из ангара небольшой одноместный слайвер, который принадлежал Агентству и использовался для передачи экстренных сообщений в Т-М. На этой машине Ален поспешно покинул пределы Ньюер-Йорка, полетал немного над окрестностями и наконец повернул на восток, к Гэйтсу и Шугерману. Но пробыл у них недолго, и в одиннадцать уже возвращался обратно. Во всяком случае, Ален считал свою поездку необходимой. Дело касалось важной информации.

Его Агентство оставалось в тени четверки гигантов, задававших тон в индустрии новостей. Фирма Ален Парсел Инкорпорейтед не располагала ни крупными средствами, ни солидной идеологической базой. Выпуски составлялись от случая к случаю. Сотрудники Агентства — художники, историк, консультант по вопросам морали, литератор, драматург — постоянно выискивали новые направления, вместо того чтобы следовать уже проверенным образцам. Подобный подход имел как определенные преимущества, так и существенные недостатки. Большая четверка не отличалась творческой плодовитостью. Они просто из года в год совершенствовали свои стандартные программы, основанные на старой надежной формуле, которой до революции пользовался сам Майор Штрайтер. В те дни пропаганда Морального Обновления велась бродячими труппами, состоявшими из актеров и лекторов, и майор был гениальным пропагандистом. Конечно, основная формула не утратила своего значения, однако Ален считал, что необходимы свежие веяния. Таким веянием стал в свое время сам майор. Достигнув сначала высокого положения в Бурской Империи — воссозданном государстве Трансвааль, — он сумел пробудить моральные силы, дремавшие в сердцах современников.

— Твоя очередь, — сказала Дженет, вернувшись из ванной. — Я тебе оставила мыло с полотенцем. — Когда он шагнул к выходу, она склонилась над плитой, доставая готовый завтрак.

Прием пищи занял, как всегда, одиннадцать минут.

Ален ел с аппетитом. Благодаря кортотиамину ощущение тошноты прошло. Дженет, не доев, отодвинула тарелку и начала причесываться. При нажатии на определенную кнопку окно превращалось в зеркало — еще одно остроумное приспособление для экономии пространства, разработанное Жилищной Комиссией Комитета.

— Ты поздно пришел? — вдруг спросила Дженет. — Я имею в виду — вчера вечером. — Она взглянула на него. — Да?

Ее вопрос удивил Алена. Насколько он знал, Дженет никогда не пыталась за ним следить. Поглощенная своими тревожными мыслями, она едва ли могла думать о чем-либо еще. Нет, конечно, Дженет не следила.

Скорее всего, пока он не вернулся, она не сомкнула глаз, с беспокойством думая о нем. Когда он разделся и лег рядом, она ничего не сказала, только поцеловала его и тут же заснула.

— Ты летал на Хоккайдо? — продолжала расспрашивать Дженет.

— Ненадолго. Шугерман подбрасывает мне кое-какие идеи… С ним полезно поговорить. Помнишь наш выпуск о Гете? Про шлифовку линз? Я никогда не слышал ничего подобного, пока Шугерман не рассказал.

Такой подход есть пример хорошего Морака, — Гете и его настоящая работа. Сначала призмы, потом поэзия.

— Но ведь… — Она сделала характерный нервный жест. — Шугерман яйцеголовый.

— Меня никто не видел. — В этом Ален почти не сомневался. В десять вечера в воскресенье большинство людей уже в постели. Он выпил три стакана вина с Шугерманом, полчаса послушал чикагский джаз по фонографу Тома Гэйтса — только и всего. Ален бывал у них не раз без каких-либо неприятных последствий.

Нагнувшись, он поднял свои оксфордские ботинки.

Они были забрызганы грязью. Кроме того, каждый из них пересекала цепочка пятен засохшей красной краски.

— Это из художественного отдела, — сказала Дженет. В первый год существования Агентства она работала секретаршей Алена и хорошо знала офис. — Что ты делал с красной краской?

Он не ответил, продолжая разглядывать свои ботинки.

— И грязь. — Дженет оторвала присохшую к подошве травинку. — Где ты нашел на Хоккайдо траву? Ведь там только руины, и ничего не растет… Все заражено, да?

— Да. — Разумеется, так оно и было. Во время войны остров подвергся массированной бомбардировке и до сих пор оставался насыщенным всевозможной дрянью. Моральное Обновление не могло тут помочь — требовалось грубое физическое восстановление. Хоккайдо был мертв и бесплоден, так же как в 1972 году, когда кончилась война.

— Это здешняя трава, можешь мне поверить, — заметила жена, осторожно ощупывая травинку. Большую часть жизни Дженет провела на колонизованных планетах. — Такая мягкая. Ее не могли ниоткуда привезти… Она растет только здесь, на Земле.

— Где на Земле? — спросил он с раздражением.

— В Парке. Трава только там и растет — в других местах одни дома и офисы. Значит, вчера вечером ты был в Парке.

За окном в лучах утреннего солнца сиял шпиль Священного Морака. Внизу виднелся Парк. Шпиль и Парк окружали сердце Морака, его Омфал.[1]

Среди газонов, цветочных клумб и кустов стояла статуя Майора Штрайтера. Это была официальная статуя, отлитая еще при жизни майора. Она находилась там уже сто двадцать четыре года.

— Да, я гулял в Парке, — признался Ален. Он забыл про еду; его «яичница» остыла на тарелке.

— А краска, откуда она? — растерянно пробормотала Дженет. В критических ситуациях она обычно становилась совершенно беспомощной, оказываясь во власти страхов и дурных предчувствий. — Ты не сделал ничего плохого, правда? — Вероятно, она сразу подумала об аренде.

Ален потер ладонью лоб и встал.

— Полвосьмого. Мне пора на работу.

Дженет тоже поднялась.

— Но ты даже не доел. — Он всегда доедал свой завтрак. — Ты не заболел?

— Я? — усмехнулся Ален. — Заболел? — Он поцеловал ее в губы и взял свое пальто. — Когда я последний раз болел?

— Никогда, — тихо сказала она, с беспокойством глядя на Алена. — С тобой никогда ничего не случалось.

На первом этаже бизнесмены выстроились перед столом управдома. Шла обычная проверка, и Ален присоединился к ним. В утреннем воздухе пахло озоном, и у Алена опять прояснилось в голове. К нему вернулся привычный оптимизм.

Центральный Гражданский Комитет выделял для каждой жилой точки должностное лицо женского пола, и миссис Бирмингэм представляла собой типичный пример такой сотрудницы: полная дама лет пятидесяти пяти, она носила цветастые платья и писала свои доклады внушительной авторучкой. Этот пост считался почетным, и миссис Бирмингэм занимала его не первый год.

— Доброе утро, мистер Парсел, — лучезарно улыбнулась она, когда подошла его очередь.

— Здравствуйте, миссис Бирмингэм. — Он приподнял шляпу, поскольку управдомы придавали большое значение вежливости. — Кажется, сегодня неплохой день, если только облака не набегут.

— Дождь тоже нужен — для урожая, — пошутила миссис Бирмингэм. На самом деле вся пища и другие товары, потребляемые населением Земли, доставлялись на автоматических ракетах. Ограниченные земные запасы служили лишь своего рода эталоном. Миссис Бирмингэм сделала заметку в своем большом желтом блокноте. — Сегодня… я не видела вашу очаровательную супругу.

Алену постоянно приходилось подыскивать какое-то оправдание для своей жены.

— Дженет готовится к заседанию в Книжном Клубе. Ее назначили казначеем.

— Очень рада за нее. Она такая прелестная женщина. Правда, немного застенчивая. Ей надо побольше общаться с людьми.

— Да, конечно, — согласился он, — но вы ведь знаете: Дженет росла на безлюдных просторах Бетельгейзе-четыре. Там только скалы и козы.

Ален надеялся, что этим беседа закончится — его поведение редко вызывало вопросы. Но внезапно на лице миссис Бирмингэм появилось строгое выражение.

— Вы вчера поздно вернулись, мистер Парсел. Хорошо провели время?

"Черт подери, — подумал Ален, — наверное, засек какой-нибудь «малыш». Интересно, много ли он увидел?

Если прицепился, то, уж конечно, проследил до конца.

— Не очень, — ответил Ален.

— Вы посетили Хоккайдо, — продолжала миссис Бирмингэм.

— Работа, — начал оправдываться он. — Информация для Агентства. — Ален неплохо освоил диалектику морального общества и находил в ней своеобразное очарование. Перед ним был бюрократ, бездумно следовавший установленной программе, в то время как сам он предпочитал смелую импровизацию. На этом основывался успех его Агентства, успех его личной жизни.

— Работа в средствах информации порой требует забыть личные чувства, миссис Бирмингэм. Вам, конечно, это хорошо известно.

Доверительный тон Алена сыграл свою роль. Лицо миссис Бирмингэм снова расплылось в улыбке. Сделав небольшую пометку в блокноте, она спросила:

— Увидим ли мы вас в среду на собрании жильцов?

Это будет послезавтра.

— Разумеется, — ответил Ален. За многие годы он научился переносить бесконечные мероприятия, нудные заседания со своими соседями в душном зале. И жужжание «малышей», передающих собранные сведения членам Комитета. Только, боюсь, от меня будет мало толку. — Ален был слишком занят своими идеями и планами, чтобы обращать внимание на прегрешения ближних. — У меня сейчас по горло работы.

— Кто знает, — не то надменно, не то лукаво усмехнулась миссис Бирмингэм, — возможно, мы услышим кое-что и о вас.

— Обо мне? — Алену опять стало не по себе.

— Мне кажется, я встречала ваше имя, когда просматривала сообщения. Будем надеяться, что я ошиблась. — Она опять слегка усмехнулась. — В противном случае это будет впервые за многие годы. Впрочем, никто не безгрешен; все мы смертны.

— Хоккайдо? — спросил он. Или то, что было после?

Краска, трава. Внезапно из памяти выплыли странные образы: мокрая трава сверкает под ногами, он стремительно и легко несется вниз по склону холма. Потом лежит на спине, глядя в бескрайнее черное небо; редкие облака — словно миражи в черной пустоте. И он раскинул руки, как будто для того, чтобы обнять звезды.

— Или то, что было после? — произнес вслух Ален, но миссис Бирмингэм уже занялась следующим человеком.