"Морская война" - читать интересную книгу автора (Коломб Филип)
Глава VII Попытки приобрести обладание морем с определенной дальнейшей целью (продолжение)
Прежде чем идти дальше, необходимо взглянуть на последствия, которые могут произойти от полной неудачи в усилиях достигнуть обладания морем для определенной цели; последствия эти делают морскую войну скорее средством воевать, чем достигать намеченной цели.
В 1690 г. попытка Франции была неудачна, благодаря здравой политике графа Торрингтона, которому приходилось действовать при очень неблагоприятных условиях, но с глубоким убеждением в громадности того риска, который бы имел место, если бы опрометчивость лондонской политики сопровождалась серьезным разгромом союзных флотов.
В 1692 г. французы придерживались другого взгляда. Они были готовы поставить свою морскую жизнь на карту и стать лицом к смерти. В действительности, инструкции, данные де Турвиллю, обязывали его пройти через Канал, несмотря ни на какой риск. Морская война была поставлена в зависимость от сухопутной войны, завязка которой должна была произойти недалеко от Ла-Хога; эта сухопутная война казалась столь подавляюще важной, что никакой морской риск не должен был стоять на дороге к ней. Жребий был брошен, сражение при Ла-Хоге произошло, и французский флот был рассеян и истреблен. Последствия должны были быть приняты, однако, как будет пояснено ниже, французам удалось в 1693 г. облегчить их для себя благодаря возвращению к принципам «законной» морской войны.
Англо-голландский флот был совершенно не приготовлен к тому, чтобы довершить последствия поражения, которое претерпело морское предприятие Франции с разбитием флота де Турвилля. В действительности, конец 1692 г. и весь 1693 г. были проведены в соображениях, что должно быть сделано; но соображения эти не привели ни к какому окончательному заключению. Однако в 1694 г. беспомощность неприятеля на море вызвала атаку на Брест с моря и суши, которая, в сущности, не вызывалась целями войны, да и сухопутные силы были недостаточны для такого значительного сражения. Ничего нет удивительного, что после неудачной атаки в заливе Камаре все было брошено; но все-таки дерзость атаки была прямым следствием поражения французского флота при Ла-Хоге, и слова Торрингтона по отношению к последнему – «Если флот будет разбит, то все будет предоставлено милосердию неприятеля», – припомнились английским правительством. Англичане забрали в изобилии мортирные суда – «bombs», как их тогда называли, и нагрузились гранатами в огромном количестве.
После этого 13 июля 1694 г. был сильно бомбардирован Дьепп, а 16-го Гавр, который был сожжен в продолжение двух дней. В сентябре же было сделано смелое усилие выкурить жителей Дюнкерка при помощи «дымящих ботов» («smoke boats») какого-то изобретателя.
Союзники заняли прочное положение в Средиземном море и, зимуя в первый раз в этих широтах, остановили французскую торговлю. Наблюдали за французскими портами и сковывали всякие усилия французов на море.
1695 г. прошел в целой серии бомбардирований. В июле обстреливали порт Сен-Мало, в который было выпущено 900 гранат и каркасов. Гренвиль был разрушен. Дюнкерк был атакован в августе второй раз и опять безуспешно. Кале был бомбардирован сначала 600 гранатами, а на следующий год опять 300-ми. В этот же период времени далее по берегу были опустошены и разрушены Бель-Иль, Гуат и Гедик. Паламос, захваченный Францией со стороны суши, был бомбардирован союзниками со стороны моря в августе 1695 г. С 1692 по 1697 г. победителей, в действительности, занимал только один вопрос: какой вред можно нанести неприятелю наиболее экономичным и удобным способом? За эти пять лет, благодаря разрушению берегов Нормандии, французский флот был доведен до такой степени деморализации, что большая часть совершенного в морской войне была делом частной предприимчивости.
Это были дни Жан-Бара, частного предпринимателя, действовавшего в Северном море под наблюдением правительства; тогда же практиковалась отдача по контрактам частным лицам кораблей, офицеров и нижних чинов французского королевского флота. В конце концов, можно сказать, что неудача де Турвилля приобрести обладание морем для временной выгоды – переправить армию через Канал – имела последствием окончание морской войны и открыла все французское побережье для десанта неприятеля.
Отсутствие какой-либо возможности попытаться вернуть прежнее положение на море могло заставить Францию попробовать еще раз переправить свои войска через Канал, в то время когда он не был занят английским флотом. Такой случай мог представиться благодаря практиковавшемуся обычаю разоружать большие суда флота на зиму; и действительно, в феврале были сделаны приготовления к посадке армии на суда в Дюнкерке, Кале и смежных портах. Но известия об этом дошли до английского правительства, и сейчас же, на 21-е число того же месяца, были отданы распоряжения мобилизовать флот. Это было сделано так быстро, что уже 28-го числа Руссель находился во главе 40 линейных английских кораблей и 12 голландских, не считая брандеров и разных мелких судов. Одно появление такого флота заставило французов оставить всякую мысль о десанте.
Следующая попытка Франции была только в 1744 г., и хотя ее нельзя причислить к такой, которая имела бы целью приобрести обладание морем, но все же о ней следует упомянуть, так как тут Франция желала собрать большие морские силы для переправки десанта на наши берега, экспедиция приготовлялась втайне, и высадка десанта на наши берега должна была служить объявлением войны. Приготовления совершались в очень большом секрете зимой, с 1743 по 1744 г.; из Фландрии и Пикардии было собрано 15 000 войска к Дюнкерку, Кале и Булони под предводительством графа Саксонского и в сопровождении молодого претендента и его шотландских и ирландских приверженцев. Для этой цели были собраны в портах транспорты, и 3 февраля в Канал под начальством Рокфейля вышел флот из 18 линейных кораблей, вооруженных и снабженных в Бресте и Рошфоре[41]. Британское правительство не было уведомлено вовремя о намерениях Франции. Общие приготовления для продолжения войны с Испанией и для обороны против вновь начинавшейся войны с Францией, хотя и были значительны, направлены скорее для предпринятия атаки, чем обороны. На корабле «Феникс» капитан Т. Бродрик наблюдал за Брестом и увидел эскадру в тот же самый день, как она вышла в море. Он тотчас же направился к Плимуту, прибыл туда 3 февраля и послал сообщение в Адмиралтейство. Весь состав годных судов был живо снаряжен к плаванию. Командиром их был назначен адмирал сэр Джон Норрис, вышедший в Спитхед. 6 февраля, захватив с собой все находившиеся там суда, он направился к Даунсу, где было приказано собраться всему флоту. Здесь он встал во главе 49 кораблей, из которых 21 имело 60 орудий и 11 – не менее 44, – следовательно, во главе флота, значительно превосходившего по силам флот неприятеля, приближавшийся под начальством Рокфейля.
В тот день, когда прибыл к Плимуту «Феникс», в Канал входили «Бедфорд» и «Кинсаль», выступившие 3 февраля на Ямайку в качестве конвоиров. Они также заметили французский флот, и капитан Янг, командир «Кинсаля», понял, что перед ним явилась задача, гораздо более важная, чем занимавшая его при коммерческих судах, а потому он бросил последние и поспешил с известием в Плимут. Таким образом, Адмиралтейство получило хорошие известия о движении и силах неприятеля. Посадка войск в Дюнкерке продолжалась, хотя говорят, что остатки войск неохотно покидали берег: их приходилось заставлять силой, казня для примера непокорных в присутствии товарищей.
 |
Французский флот был встречен неблагоприятными ветрами и погодой и только 17-го достиг берегов острова Уайт. Адмирал выслал рекогносцировочные суда к о-ву св. Елены и Спитхеду и, получив известие, что там никого нет, пришел к замечательному заключению, что британский флот отступил в гавань Портсмута. Затем он отрядил коммодора Барейля с пятью кораблями в Дюнкерк, чтобы поспешили с посадкой десанта, так как берега свободны. Сам он близ острова Уайт был застигнут трехдневным крепким штормом и потерпел сильные аварии; но 22 февраля ветер изменился к западу, и погода прояснилась. Французский адмирал воспользовался переменой и в тот же вечер стал на якорь у Дэнгенесса.
Такие действия нельзя не признать дерзкими и смелыми; это не морская война, а скорее военно-морская игра. Чтобы прийти к такому заключению, к какому пришел Рокфейль, – т.е. если нет судов в Спитхеде, то, значит Великобритания в минуту особенной опасности и беспокойства оставила свои берега без защиты, предоставив силе горсти кораблей завладеть ее морями, – надо с непоколебимым убеждением считать островитян великими дураками. Он собирался сделать на Великобританию решительное нападение, которое потребовало долгих приготовлений; но как ни смотреть на дело, силы его для этой цели все-таки надо признать сравнительно малыми. Правда, Великобритания отрядила большой флот в Средиземное море и в то же время значительные силы в Вест-Индию, но невозможно было предположить, чтобы она настолько лишила защиты свои берега, что не могла противостоять силам Рокфейля. Но если ей не пришлось разделять силы, то положение французского адмирала было бы до крайности гибельно. Такой образ действия был нисколько не лучше обнаруженного в 1695 г. и так легко показавшего свою полную несостоятельность. Настоящая попытка точно так же могла бы быть сочтена за абсурд, а может быть и за что-нибудь худшее, если не предположить, что французы рассчитывали на весьма вероятную случайность отсутствия британского флота.
В то время как подобные идеи прочно сидели в голове Рокфейля, на следующий день, 23 февраля, он увидел большой флот, огибавший при приливном течении Южный Форланд. В этот момент французы были с наветра, но заперты с востока денгенесским берегом. Они не были в состоянии избежать встречи с превосходящим их силами флотом, который медленно приближался к ним. Счастье благоприятствовало дерзкому неприятельскому флоту. Прилив прекратился, когда флот сэра Джона Норриса приблизился на 6 миль к французам, а ветер, оставаясь легким и противным, заставил его стать на якорь. Удостоверившись в неудаче противника, Рокфейль созвал военный совет, который решил, что чем скорее выйдут они из такого критического положения, тем лучше; сообразно этому было отдано приказание: «Сняться с якоря и поставить паруса в 7 часов вечера при заходе солнца, когда начнется отлив». Так и было сделано; счастье продолжало благоприятствовать французам: поднялась сильная буря, которая понесла их флот по Каналу со скоростью 12 узлов, и он, хотя и в большом беспорядке, все-таки благополучно прибыл в Брест. Когда с рассветом сэр Джон Норрис увидел, что французы исчезли, то, как только позволила погода, направился к Даунсу и прибыл туда второй раз 27 февраля, хотя флот его несколько и пострадал от крепкого шторма.
Таков конец абсурдной экспедиции, в которой шансы атакующего были настолько против него, что ее нельзя поместить в ряду экспедиций, сколько-нибудь согласующихся с самыми основными принципами морской войны. Только счастье французов дало им возможность вернуться в целости. Всякий беспристрастный судья, знакомый с обстоятельствами первых дней февраля, должен был предсказать верную гибель французскому флоту. Попытка состоялась, но не была такой, при которой можно бы было приобрести обладание морем для определенной цели вторжения. Предпринята она была в то время, когда оба государства были в формальном мире, и, приготовленная втайне, она должна была подействовать своей неожиданностью, хотя на деле могло быть все, кроме того, чтобы такая неожиданность показалась действительной. Морские силы Франции были недостаточны для полного расстройства и поражения сколько-нибудь значительных сил Британии, что и выяснилось в 1690 г., когда почти полное расстройство сил обороняющегося все-таки позволило переправиться армии нападающего. При серьезном обсуждении никак нельзя было предположить, что английское правительство было настолько необычайно беспечно, что оставило бы свои берега совершенно без всякой защиты. Французскому правительству не могло быть неизвестно, что в данное время, менее чем когда-либо, можно было заподозрить в этом Англию, потому что только еще в прошлом декабре британское правительство завербовало 40 000 человек во флот и 52 000 в армию и в качестве морских солдат. Вся идея экспедиции изобличала недостаток понимания морских задач и указывала на злополучное влияние крайнего невежества. Война с Францией, опять формально объявленная в 1756 г., стремилась к прекращению овладевшего страной унизительного панического страха вторжения неприятеля и к обращению внимания на необходимость принятия соответствующих мер к воспрепятствованию такого вторжения. Как нация преимущественно военно-сухопутная, она имела ошибочные взгляды на морскую политику и была полна проектов вторжения. Несмотря на полученные уроки, Франция старалась все-таки подчинить действия флота задачам действий на суше и пыталась овладеть временно морем для определенной дальнейшей цели – хотя бы только переправить войска через Канал, если не идти далее; при этом она предполагала, что войска действительно могут быть благополучно высажены под прикрытием небольших морских сил.
Успех до некоторой степени противоположной политики, выразившийся в захвате Менорки, и общая неудача всякой другой операции, вместо того чтобы обратить внимание влиятельных лиц Франции всецело на сосредоточение морских сил с целью отбить у англичан обладание морем, казалось, наоборот, более чем когда-либо склонили их к идеям о вторжении войск в пределы неприятельской территории. Весьма странно, что такие идеи могли преобладать именно в то время, когда бессилие французского флота защищать свои берега было особенно заметно. В сентябре 1757 г. Рошфор был предметом нападения, благодаря отсутствию французских морских сил, которые бы могли предотвратить его. В апреле следующего, 1758 г. Хаук разбил во внутренних водах на Баскских рейдах конвоиров, назначенных для защиты и поддержки французских Северо-Американских колоний, а в июне Ансон присутствовал при другом повторении морской игры – при разорении Сен-Мало. В августе все общественные работы Шербура были разрушены под прикрытием эскадры командора Хоу.
Опыт показывает, что было только одно средство для предупреждения такого рода вещей – это иметь под рукой значительные морские силы. Организация и поддержание таких сил, которые бы были готовы встретиться лицом к лицу с неприятелем на море, считались до сих пор достаточными помешать всем намерениям территориальной атаки.
Франция впала в глубокую ошибку, предполагая, что она, хотя и не в состоянии защищать свои берега, может все-таки атаковать берега неприятеля морскими силами, по меньшей мере сомнительными в способности овладеть морем, которое мог удерживать за собой ее противник. Здесь, на самом деле, было колебание – каким способом вести предстоящее вторжение: силой или хитростью, открытым вызовом или скрытыми действиями. И когда пришло время для приведения в исполнение наиболее возможного плана, то появились разногласия в мнениях морского министра и начальника флота относительно основных принципов, которые должны были направлять предприятие. Странно и знаменательно, что именно начальник флота держался взгляда, совершенно противоположного тому, который подсказывался опытом. Я вернусь к этому несколько позже.
В начале 1759 г. у французов существовало три главных флота: в Тулоне 12 линейных кораблей, под начальством контр-адмирала де ла Клю; в Бресте под начальством вице-адмирала маршала де Конфланса, по британским сведениям, считалось в июле 17 линейных кораблей, но в ноябре оказалось 20 и 21; в Вест-Индии эскадра из 9 линейных кораблей под начальством контр-адмирала Бомпарта.
Флоты эти, будучи соединены вместе, составили бы силу в 38 линейных кораблей, способную думать о приобретении обладания морем, ввиду того что английский флот близ Тулона не превышал 14 или 15 линейных кораблей, а близ Бреста никогда не насчитывал более 25 линейных кораблей и редко достигал этого числа в каждый данный момент.
Однако идея о достижении обладания морем, как о конечной цели, не приходила им в голову. Мысль о сосредоточении сил не заходила далее расчета на это сосредоточение как на средство конвоирования и эскортирования армий. Одна из последних была собрана с полным транспортом около Морбигана – местности, содержащей группу рукавов, выходящих в залив Киберон. Эта армия состояла из 19 000 солдат под начальством герцога Аквильонского и первоначально предназначалась для отправления в Ирвин, вблизи Ардроссана, под конвоем капитана де Моргуеса, с 5 линейными кораблями и фрегатами. Точно так же были сделаны приготовления для посадки другой армии в Гавре на плоскодонных и других мелких судах; наконец, предполагалась еще одна демонстрация третьей силой, перевезенной из Дюнкерка под начальством Тюрота и направленной против некоторых пунктов северо-восточной Англии или Шотландии, а при возможности и против Ирландии.
Во Франции существовали большие разногласия относительно методов осуществления планов, и, по мере того как приготовления делались полнее и полнее, менялась и сама программа.
Английское правительство, воодушевленное советом Питта-старшего, воспользовалось таким положением дела очень здраво, Дюнкеркская наступательная эскадра, состоявшая из 5 фрегатов, наблюдалась 12 кораблями, вооруженными каждый орудиями в количестве от 50 до 12, под командой коммодора Бойса. Коммодор сэр Перси Бретт находился с другой эскадрой из 8 кораблей то на Ярмутском, то на Даунском рейдах, на случай, если бы французскому адмиралу Тюроту удалось как-нибудь избежать встречи с Бойсом. Флот, превосходящий флот де ла Клю или, по крайней мере, равный ему по силе, наблюдал за ним около Тулона. Сэру же Эдварду Хауку был поручен флот из 25 линейных кораблей и значительная сила из 50 канонерских лодок и нескольких фрегатов[42] специально для наблюдения за действиями адмирала Конфланса и за рейдами Морбиган, Рошфор и Баскским, для предупреждения исчезновения отсюда французских сил незамеченными Здесь не место обсуждать причины прогресса в организации морской обороны, как указывается описанным выше распределением сил британского флота. До сих пор эти силы были сосредоточены дома в ожидании нападения на наши берега, когда оно казалось неизбежным. Теперь же мы видим пункты сопротивления далеко от наших берегов, в непосредственном соседстве с неприятельскими портами. Перемена обязана главным образом усовершенствованию в судостроении, которое постоянно прогрессировало, улучшению качества и увеличению количества погружавшегося на суда провианта, а также и изменению к лучшему судовой гигиены[43]. Очевидно, что перемена обязана и изменению взглядов на принципы ведения морской войны и более широкому пониманию правила лорда Торрингтона, что своевременно выдвинутый оборонительный флот представляет абсолютную защиту против нападения на нашу территорию. Для поверхностного стратега отсутствие сильных флотов в Бискайском заливе и Средиземном море было равносильно оставлению берегов Англии открытыми. По здравому уму Питта и для просвещенных умов его морских советников и сподвижников, одно только содержание в готовности этих флотов представляло собой, на первых порах, полную защиту берегов Соединенного королевства, а потом и средство для прямого уничтожения неприятельских наступательных сил и препятствие даже попытке неприятеля к выходу из блокированных портов. Разумеется, опасность все-таки существовала, но она возникала скорее от разделения морских сил на части, которые могли бы оказаться не в состоянии поддерживать одна другую, чем от передвижения всей массы Сил в соседство к неприятелю.
Прямое последствие блокады французского флота в Бресте было то, что вице-адмирал Родней с эскадрой из 50–60 кораблей, с бомбардными судами («bomb-vessels»), в июле бомбардировал Гавр и разбил флотилию, назначенную для перевозки войск к берегам Англии. Гранаты сыпались в продолжение 52 часов, и плоскодонные суда, желавшие избежать их, были преследуемы, выброшены на берег и впоследствии сожжены по приказанию победителя-адмирала их же собственным экипажем, под угрозой подвергнуть порт Бассэн, где они искали убежища, участи Гавра.
Главное стремление французов было соединить флот де ла Клю с флотом Конфланса в Бресте. Воспрепятствование этому соединению, в свою очередь, составляло главную заботу адмирала Боскауена, стоявшего со своим флотом около Тулона. Для достижения этой цели приняты были меры, отнюдь не обрекавшие де ла Клю запереться в порту, но скорее вызывавшие его к действию в открытом море. Основание этого было довольно ясно: если бы французский флот был вызван на сражение, то, чем бы оно ни кончилось, непосредственная идея о соединении в Бресте должна была быть отложена. Если бы даже Боскауен был разбит окончательно – что совсем невероятно, принимая в соображение относительные силы противников, – все-таки возвращение французского флота в Тулон было бы необходимо для исправления повреждений после сражения. Успех французского плана главным образом зависел от уклонения де ла Клю от боя; он полагал, что ему не должно выходить, и надеялся, что время заставит Боскауена рано или поздно отступить.
Британский адмирал держал блокаду до начала июля и затем, за недостатком воды и провианта, а также по причине повреждений на некоторых судах, принужден был отступить к Гибралтару. По снятии неприятелем блокады де ла Клю 5 августа снялся с якоря и выступил из Тулона со своими 12 кораблями и 3 фрегатами в надежде пройти Гибралтарский пролив незамеченным. Но Боскауен поставил наблюдательные суда – одно около Малаги, а другое между Эстепоной на испанском берегу и Сеуттой – на африканском. К 17 августа суда Боскауена были вооружены только наполовину: паруса не были еще привязаны, а некоторые из стеньг спущены. К вечеру французский флот приблизился к проливам и, подвигаясь вперед попутным восточным ветром, оказался к полуночи около мыса Спартел в полной темноте, без всякого подозрения о преследовании и, может быть, даже с убеждением, что он не был замечен.
Де ла Клю радовался предполагавшемуся успеху движения. Ни одно из судов не показывало огней, и маневр, по его мнению, неизбежно удавался. Боскауена перехитрили, думал он; блокада Бреста и Морбигана будет снята, и последует, по меньшей мере, вторжение в Шотландию.
Но в поступке его была роковая ошибка, последствий которой он никак не мог ожидать; он много думал о своем собственном движении вперед и мало заботился о сохранении порядка во флоте за кормой. Рандеву для всех судов был назначен Кадис, и, когда наступила темнота и прекратилось всякое сообщение между судами, даже передача приказаний (по причине плохой сигнализации того времени), все командиры вообразили, что Кадис есть главная цель движения. Теперь, в полночь, курс в Кадис был, может быть, NNW, между тем как курс для прохождения мыса Сент-Винсент и для следования вдоль берега Португалии был, может быть, WNW. В полночь де ла Клю начал склоняться к мысли стянуть флот, и вместе с тем ему пришло в голову, что, назначив Кадис местом рандеву, он делает ошибку… Он понял, что может быть так же блокирован там, как в Тулоне. Вряд ли он может еще рассчитывать на такой случай, какой представлялся ему теперь. Он убавил паруса, чтобы дать возможность приблизиться к нему флоту, выставил на корме огни, чтобы показать свое место, и пытался давать ночные сигналы, чтобы показать своему флоту направление на запад[44]. Затем, опасаясь, что суда Боскауена увидят его огни, и, заключив, что все его корабли видели сигнал и поняли его, он со спокойной совестью погасил огни и направился на мыс Сент-Винсент. К рассвету около него было всего 6 кораблей и только к восьми часам утра известие о восьми кораблях к востоку от него дало ему надежду, что отсталые присоединятся. Он был тогда в 30 или 40 милях к OSO от мыса Сент-Винсент и убавил ход, чтобы дать возможность остальным кораблям приблизиться к нему. Теперь посмотрим, что происходило в это время в английском флоте. Я не думаю, чтобы мог яснее и вернее передать эту историю, чем передает ее подлинник журнала капитана Бакли, командира корабля «Намюр», и флаг-капитана адмирала Боскауена[45].
В 11 час. запеленговали мыс Кабритта на W, в расстоянии трех или четырех миль. Легли в дрейф и подняли шлюпки. В полночь прибавили паруса. В 1 час пополуночи отдали все рифы и поставили брамсели. Мыс Спартел в 7 или 8 милях к WtS. В 6 час. увидели к западу 7 кораблей. В 7 час. дали сигнал кораблю «Гибралтар» подойти на расстояние голоса и приказали идти вперед и узнать, кто эти незнакомцы. В 8 час. шесть шведских кораблей прошли южнее. Сделан сигнал идти на NW. В 9 час. дали сигнал отставшим кораблям прибавить паруса и вскоре повторили его. В полдень весь флот был в погоне.
Таково было первое сражение при Сент-Винсенте; так оно описано холодным и сжатым языком официального отчета. Легко понять, что случилось с французским флотом. Адмирал де ла Клю, заплативший жизнью за свою ошибку, какой бы малой в то время она ни казалась, не был оправдан в своем предположении, что в полночь 17-го его сигналы были видны и значение их понято флотом. Во всяком случае он должен был бы подумать об этом серьезнее; его судовые командиры не имели возможности угадать его мысли.
Пять линейных кораблей и все фрегаты, отстав от остального флота, повиновались первоначальному приказанию и проследовали в Кадис. Корабли, которых де ла Клю не видел до 8 час. утра 18-го и к которым он приблизился, предполагая, что это свои, были в действительности авангардные суда флота Боскауена, который уже был готов тогда к атаке. Опасность такого легкого взгляда в вопросе назначения рандеву даже в то время хорошо сознавалась в английском флоте, и невозможно предположить, чтобы какой-нибудь из английских адмиралов поступил подобно де ла Клю. Важность, приписываемая этому обстоятельству, хорошо иллюстрирована в этом же самом журнале капитана Бэкли, где говорится, что при назначении рандеву на полдень 20-го с каждого корабля было приглашено на флагманский корабль по лейтенанту, чтобы принять приказания об этом, причем имена этих офицеров, как лиц ответственных, занесены в журнал.
Результатом ошибки де ла Клю была потеря французами пяти из семи кораблей: два сгорело и три взято в плен; два остальных скрылись в ночь на 18-е, один прибыл в Рошфор, а другой – на Канарские острова, оба в целости. Несчастный де ла Клю, раненый, был свезен на берег, где вскоре и скончался. Идея о соединении флота Бреста и Тулона была окончательно покинута, и те из французских кораблей, которые достигли Кадиса, считали себя счастливыми, вернувшись в Тулон 17 декабря.
Существовало еще предположение о соединении эскадр адмиралов Бомпарта и Конфланса, против чего Хаук принимал всевозможные меры. Главным образом он заботился о строгом наблюдении за Брестом, чтобы находившийся там в то время флот не мог выйти в море незамеченным и непреследованным. Второй его задачей было наблюдение за предназначенными для вторжения в Англию силами, которые были собраны в Морбигане. Но большую опасность он видел в соединении флотов Тулонского с Брестским, и даже после известий от Боскауена о результате сражения с 18 на 19 августа он не находил причины ослабить свою бдительность. Боскауен писал 20-го, когда еще не знал, что половина французского флота была в Кадисе и могла скрыться. Так что когда Хаук в конце августа узнал, что Бомпарт действительно отплыл из Америки, то соединение в Бресте или около него казалось ему возможным, но с чрезвычайно серьезными последствиями. Бомпарт мог направиться в Рошфор, куда могла бы пойти остальная половина флота де ла Клю, и если бы Брест остался открытым, благодаря сильным бурям, которые могли бы заставить Хаука удалиться, то соединение могло бы произойти очень легко. Хаук не имел достаточно сил наблюдать за Рошфором и за Брестом вместе. «Если, – писал он 28 августа, – целью Бомпарта будет Брест, я сделаю все возможное, чтобы помешать ему; но если он направится в Рошфор, я не должен о нем думать, так как отделение на Рошфор сил, хотя бы достаточных только против 9 линейных кораблей Бомпарта, слишком ослабило бы его даже против только Конфланса, не говоря уже о соединенных силах остатка судов де ла Клю с силами Конфланса вместе».
Позднее, вероятно, освобожденный от всяких опасений о флоте, запертом в Кадисе, Хаук отрядил адмирала Гэри с эскадрой запереть Бомпарту вход в Рошфор, в то время как другая эскадра, под командой капитана Дюффи, наблюдала за Морбиганом в Киберонском заливе. А затем, когда 10 октября Адмиралтейство известило его, что вряд ли Бомпарт пойдет теперь в Европу, адмирал Гэри был отозван.
Таким образом, планы Хаука были очень просты: он будет наблюдать за Брестом, пока это позволит погода, и если придется отступить, то направится в Торбей – место безопасной якорной стоянки, куда всегда могут прийти к нему транспортные суда с провизией и откуда он постоянно будет готов снова выступить в море, как только переменится погода. 10 октября Хаук, будучи около Бреста, писал:
«Их лордства простят мое замечание, что при настоящем положении эскадры, я думаю, мало причин беспокоиться, пока погода остается еще сносной. Что касается Бреста, то я смело могу заявить, что кроме нескольких судов, укрывшихся в Конквете, вряд ли какое-нибудь было в состоянии выйти из этого порта в течение 4 месяцев. Мы и теперь бдительны, как всегда, хотя дни становятся темнее… Если же какое-нибудь из судов проскочит, то причиной будем не мы лично, а погода».
Погода действительно не замедлила показать себя. 11-го поднялся такой сильный западный шторм, что флот принужден был скрыться в Плимут, откуда Хаук писал 13-го:
«Вчера и сегодня шторм усиливался, и я решил, что лучше идти в Плимут, чем рисковать быть рассеянным и дрейфовать к западу. Пока эта погода будет продолжаться, неприятель не в состоянии пошевельнуться… Как только погода стихнет, я опять выйду в море».
На следующий день он говорит:
«Их лордства могут быть уверены, что нет причин для беспокойства: когда погода благоприятна для выступления неприятеля, она способствует нашему наблюдению, а пока мы принуждены держаться в стороне, он не может ничего предпринять».
Адмирал возвратился на свой пост 23 октября, и так как позднее время года заставляло быть всегда настороже, то командиры его, почти не знавшие берега, команды эскадр, даже заболевшие от усиленной работы, были предупреждены, что отдых возможен теперь менее чем когда-либо. В начале ноября Хаук узнал, что Конфланс получил приказание выступить в море и сейчас же вступить в дело с английским флотом; но, вероятно, в душе адмирал сомневался в возможности такого события, потому что на стороне французов не было количественного превосходства, которое давало бы надежду рассчитывать на победу. Неизвестно, однако, кто был прав, но только на 9 ноября снова задул западный шторм, который через три дня достиг такой силы, что английский флот принужден был опять укрыться в Торбей, откуда возможно было выйти в море только не раньше 13-го.
Так как мы приближаемся к развязке, то необходимо взглянуть на действия французов в этой серьезной драме. Я уже говорил, что во Франции относительно всех этих операций существовало сомнение: вести ли их открытой силой или хитростью. В самом деле, в моем разуме существует сомнение, можно ли причислить действительно эти операции к попыткам приобрести обладание морем с дальнейшей определенной целью. Военно-сухопутные приготовления представляют собой относительно такое большое поле действия, когда смотришь через Канал, что я никак не могу себе представить, была ли, в самом деле, у кого-нибудь во Франции на этот раз такая же идея о приобретении обладания морем, какая занимала ее правительство в 1690 и 1692 гг. Проекты представляются разрозненными и запутанными, они не проникнуты сознанием, что предназначенные для вторжения в Англию силы должны будут пройти через неприятельскую территорию незащищенными, если не будут завоеваны сначала воды. Взгляд французов на все это дело очень неглубок, и планы их были трудно выполнимы. Кажется, что ни де ла Клю, ни Конфланс, ни Бомпарт не представляли себе ясно того, что они собирались делать; это выражается, во-первых, в назначении адмиралом де ла Клю рандеву в Кадисе, тогда как он должен был двигаться в Брест с полной поспешностью, несмотря ни на какой риск, а во-вторых, в замедлении Бомпарта возвращением и в последующем поведении его и Конфлаиса вместе. Последний, конечно, не имел ясного представления о том, что его ждет впереди.
«Робость нашего флота удивляет и оскорбляет меня, – писал маршал Бель-Иль герцогу Аквильонскому, – особенно после того положения его, которое я видел в начале столетия. Король должен давать положительные приказания Конфлансу. Согласно тому, что я слышу, он и не желает ничего лучшего, но ведь этого недостаточно. Много грустных мыслей роится в голове по этому поводу, но мы еще можем подняться; когда дело будет решено определенно и ход его назначен, то флот постоит за свою честь».
Конфланс определенно предполагал конвоировать десант всем своим флотом.
«Маршал (писал морской министр Беррье герцогу Аквильонскому) недостаточно хороший тактик, чтобы можно было надеяться, что он будет держать неприятеля в страхе своей ловкостью и искусством, и, по-моему, сражение неизбежно. В таком же случае гораздо лучше дать его, пока конвой не отправлен в море. Если мы одержим победу, то отбросим неприятеля за Канал; если сражение будет нерешительно – мы облегчим переход через Канал; если же наш флот будет уничтожен, то армия не будет потеряна».
Но Конфланс настаивал на своих идеях, и морской министр, наконец, уступил. Все-таки поведение маршала необъяснимо, потому что между 9 и 14 ноября, когда берег был свободен по причине ухода Хаука в Торбей, Бомпарт прибыл со своей эскадрой и прошел в Брест без всякого затруднения. Несмотря на это, и, вероятно, не сознавая, насколько эти девять линейных кораблей[47] поддерживали план морского министра и ослабили его собственный, Конфланс все-таки выступил 14 ноября в море со своей первоначальной эскадрой из 21 линейного корабля. Его целью была Киберонская бухта, избранная без всякого представления о том, что он там будет делать. Но крепкий восточный шторм отнес его на 180 миль к западу от Бель-Иля[48]. Затем он попал в штиль, так что когда 19 ноября к 11 час. утра ветер задул от запада, Конфланс все еще был в 70 милях от острова на SW1/4W.
Тогда он поставил все паруса, намереваясь пройти по Южную сторону острова и на следующий день подняться в Киберонскую бухту. Ветер, однако, начал дуть с такой силой от WNW, что пришлось убавить паруса, чтобы не пройти этого расстояния скорее, чем нужно. К рассвету на 20-е заметили несколько судов, и был дан сигнал сомкнуться и приготовиться к сражению. Когда рассвело совсем, то оказалось, что это 7 или 8 кораблей, составлявших эскадру капитана Дюффи, который стоял в Киберонской бухте, наблюдая за вооружением, и в данный момент употреблял все усилия к тому, чтобы избежать французского флота, превосходившего его силами. Конфланс тотчас же сделал сигнал о погоне. Тот же самый восточный ветер, который дал возможность выйти Конфлансу из Бреста, в тот же день позволил Хауку выйти из Торбея, и 15-го числа он узнал от капитана Мак-Клеверти с «Гибралтара», что в 70 милях к NW от Бель-Иля виден французский флот, держащий на SO. Тогда Хаук взял курс на Киберонскую бухту, но сильный ветер, начавший дуть от StO и S, погнал английский флот так же, как он гнал французский, далеко к западу. 18-го и 19-го ветер и погода переменились, и Хаук взял курс правее Бель-Иля.
Фрегаты «Мэйдстон» и «Ковентри» были посланы вперед для рекогносцировки, но они ничего не замечали до 8 1/2 час. утра 20-го. Вслед за этим Хаук, в свою очередь, дал немедленно сигнал судам построиться в линию фронта.
Это было как раз в тот момент, когда Конфланс под всеми парусами гнался за Дюффи, давая знать кораблю «Тоннант», что он решил атаковать неприятеля без всякого порядка. Он уже радовался, считая себя счастливым, что не встретил превосходящих сил неприятеля, и вдруг появляются на горизонте с наветренной стороны 23 корабля в «полном по рядке», и корабли эти – неприятельские!
Перед выходом из Бреста маршал де Конфлан отдал курьезный многословный приказ о том, как он предполагает встретить неприятеля, и особенно том, как он желает сражения на расстоянии только ружейного выстрела. Планы были обработаны прекрасно, но все, казалось, рассчитывали на то, что встреча произойдет при исключительных условиях. Ни в одном из планов не предполагалось такого случая, какой оказался налицо. Все было настолько не предусмотрено, что не было никакого наблюдения за тылом, хотя именно оттуда и можно было ожидать силы неприятеля. Французскому адмиралу оставалось только одно – повернуть обратно и дать англичанам сражение в открытом море. Сделать что-нибудь другое – значило бы разрушить весь план вторжения и позволить неприятелю разбить гранатами экспедицию в Киберонской бухте, подобно тому, как она была уже расстроена на рейдах Гавра.
Лучшее, что могло бы произойти, если бы де Конфланс не дал сражения в открытом море, это то, что французский флот был бы с этого момента заперт в Киберонской бухте, блокада которой значительно легче блокады Бреста.
Но весь план от начала до конца был перепутан и не имел определенных принципов, так что невозможно было ориентироваться и действовать сообразно какому-либо основному принципу в момент надобности. Киберонский залив усеян мелями и банками, и первая мысль, пришедшая в голову де Конфлансу, была – добраться до залива со своим флотом раньше англичан… Тогда эти скалы и мели послужили бы ему защитой; во всяком случае, опасность в последнем случае была меньше, чем в первом. Из всего этого произошла история, передаваемая сэром Эдуардом Хауком так:
«Весь день мы имели свежий ветер от NW и WNW с сильными шквалами. Де Конфланс продолжал уходить под всеми парусами, какие только эскадра могла нести и при которых она могла держаться вместе; мы тоже гнались за ними под всеми парусами. В 2 1/2 часа пополудни, с открытием огня неприятелем я сделал сигнал вступить в бой. Мы были тогда к югу от Бель-Иля. Французский адмирал, будучи впереди, скоро обогнул Кардиналы[49], в то время как арьергард его был уже в действии. Около 4 часов «Формидейбл» наскочил на мель, а немного погодя «Тезей» и «Сьюперб» пошли ко дну. Около 5 часов «Херос» сел на мель и бросил якорь, но так как ветер был очень свеж, то нельзя было послать к нему ни одной шлюпки. Наступила ночь, и так как мы были без лоцмана близ берега, среди островов и скал, о которых мы не имели ни малейшего понятия, да еще при сильном ветре по направлению к берегу, я сделал сигнал стать на якорь на 15 саженях глубины…»
Короче, французский флот был окончательно разбит и расстроен. Из 21 линейного корабля, которые неделю назад покинули Брест, 2 были загнаны к берегу и сожжены, 2 затонули, один потерпел крушение около Луары, один взят в плен; 11 спаслись тем, что выбросили за борт все орудия и провиант и скрылись в мелких водах реки Вилэн, и только 8 благополучно отступили к Рошфору. Это ужасное и решительное сражение поставило, разумеется, крест на осуществлении планов Франции. К вышеизложенному остается только добавить, что экспедиция М. Тюро оказалась самой успешной из всех, так как ему удалось уйти 12 октября со своей эскадрой в море, воспользовавшись штормом, который согнал коммодора Бойса с его поста. Счастье не оставляло его и помогло ему достигнуть нейтрального порта Гетеберг в Швеции, а затем Бергена в Норвегии, где эскадра и оставалась до следующего года[50].
Переходя от изложения судьбы незрелых по своему характеру планов французов в 1759 г. к вопросу о том, в чем причина их неудач – в другом ли выполнении планов, в ошибочности ли принципов или же, наконец, в недостатке предприимчивости, – я полагаю, можно сказать, что если бы не было недостатка ни в хорошем выполнении планов, ни в предприимчивости, дело едва ли могло бы окончиться успешно для французов, при условии возникновения и ведения их операций на таких ложных принципах.
Я думаю, что по мере нашего повествования становится все более и более очевидным, что море не есть и не может быть нейтральной почвой. Как путь сообщения оно постоянно находится в руках той или другой враждебной стороны, и если какая-нибудь из этих сторон возымеет желание беспрепятственно им пользоваться, то она должна достичь этого завоеванием водной территории.
Франция в 1759 г. сильно грешила непониманием этого основного принципа. Единственный шанс, который она могла бы иметь на успех вторжения, должен был явиться только после завоевания моря, а не одновременно с ним. С эскадрами в Тулоне, Бресте, Рошфоре и Вест-Индии, содержание которых во всех этих пунктах для нее было одинаково возможно, Франция обладала такой великолепной стратегической позицией, что, оставляя в стороне вопрос о дурном управлении и о не могущих быть предусмотренными случайностях, для нее была возможность победы над английским флотом по частям, так как тогда раздробленность последнего вызывалась бы как необходимость позицией неприятеля.
Раз это так, то ей надлежало преследовать одну цель – устроить такие комбинации, чтобы возможно было нападать превосходящими силами на отдельные эскадры британского флота.
Если бы она имела способность достигнуть этой цели и таким образом постепенно ослаблять своего врага, то не было бы в конце концов и особенных затруднений к осуществлению вторжения в Англию в каком угодно масштабе. Но внимание Франции раздвоилось на приготовление ко вторжению и на снаряжение флотов, назначение которых было неясно для нее самой. Если бы она сосредоточила свои мысли исключительно на поражении Британии на море, то кто может сказать теперь, что она не могла бы осуществить своей цели, предполагая, что ее действия согласовались бы с решением. Если такую задачу признать непосильной для нее, то уж наверно еще менее соответствовала ее силам задача перевозки армии через Канал и высадка ее на берег перед лицом неприятельского флота, заведомо сильнейшего.
Но, может быть, скажут, что она надеялась избежать столкновения с неприятельскими силами на море? Так чем же вызывалась тогда посылка больших морских сил для сопровождения транспортов? Итак, с какой стороны ни взгляни на планы Франции, видишь недостаток ясного понимания ее стратегической задачи и перестаешь удивляться ее поведению при отсутствии твердо поставленного принципа, который управлял бы всеми частными действиями ее.
Франция была, очевидно, не в силах снарядить транспорты, так как, например, в Гавре она не могла спасти их от уничтожения гранатами и каркасами[51]. Не менее очевидна и ошибка де ла Клю, назначившего рандеву в Кадисе, когда весь успех зависел от избежания встречи с Боскауеном и возможно поспешного соединения с Конфлансом. Из этой ошибки вытекли и другие, которые прямо привели к катастрофе в Лагосском заливе.
Зачем де Конфланс вообще направился в Киберонский залив – этой тайны я до сих пор не могу постичь. Явная задача его состояла в том, чтобы отвлечь Хаука как можно дальше от транспортов с армией, которые сопровождались уже сильным конвоем под командой де Морогуеса. Если бы он последовал за Хауком в Торбей и здесь привлек его внимание, то де Морогуес имел бы свободный путь до канала св. Георгия. Но привлечение Хаука к транспортам было действительным средством к помехе их движения; и, как уже было замечено, переход от безопасного положения в Бресте к открытому в Киберонской бухте равносилен домоганию поражения, которое он и потерпел. Затем, уклонение от встречи с Хауком, следовавшим с 9 судами эскадры Бомпарта, связанной с его собственной эскадрой, является заключением целого ряда ошибок. Если что и могло дать успех, так это снаряжение силы в 30 линейных кораблей к востоку от Уэссана; даже поражение такой силы могло бы настолько временно задержать флот Хаука, что заставило бы его пропустить армию через Канал.
Нет сомнения, что эта история, как и история многих других событий в жизни флотов, нуждается в более многостороннем исследовании. Только тогда могут быть найдены объяснения тех действий, которые сами по себе теперь непонятны, но все-таки едва ли возможно, что ясные принципы морской войны везде пренебрегались французами в 1759 г.
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |