"Рибофанк" - читать интересную книгу автора (Филиппо Пол Ди)

А вот и не слабо!

– А мои тормознутые предки – такие уроды!

Словечко выскочило, как будто чья-то недобрая рука выдернула из меня базарофильтр. Сначала я была в шоке. А потом стало легко.

До сего дня я бы скорее завела шашни с трансгеном, чем пожаловалась на свой позор кому-нибудь кроме Сглаза. Но здесь и сейчас почему-то все казалось не таким, как раньше. Мне осточертело защищать свою родительскую симплекс-пару, особенно когда она не давала того, чего я хотела.

Мы находились в ЧАНе – конструкте, симулирующем анатомию человека. Чан применяется главным образом для обучения младшего медперсонала, ну а мы, школьники, проходим здесь практику. Наступила перемена, все мы бездельничали в селезенке. Контракт между школой и корпорацией «МикроДисней» обязывал нас ходить в фирменных личинах-образинах, отчего всех давно уже тошнило. Но троподозировщики утверждали, будто бы это для нашей же пользы. По идее, ни один избалованный мегабабками школяр не сможет в виртуалке изобразить себя лучше, чем любой из его одноклассников, каковое обстоятельство вынуждает нас сосредоточиться на учебе, а не на задирании носов друг перед другом. Да и, кроме того, дома дети любят носить любимые идентификаты наикошмарнейших монстров из ужастиков – а кому нужно, чтобы ребята и в школе вопили от страха и срывали уроки?

Так что я была в невинном образе Дэйзи Дак, Сглаз – в образе Гуфи, а прочие носили личины жеманных птичек и рыбок, гномиков и Пиноккио, белоснежек и гиппопотамов-балерин. И все было окутано вирт-суррогатом лимфоидной ткани, «важным компонентом ретикуло-эндотелиевой системы», как вещала училка-черепаха, да только кто ее слушал.

То и дело кто-нибудь протягивал конечность и ловил проплывающее красное кровяное тело и давил у себя под носом. Лопаясь, клетка испускала запашок, от которого крыша ползла, как от лучшего самогона или компота[13].

Мы, как и положено детям, наперебой хвастались своими предками, и тут я возьми да и выдай! Наверное, раньше и не понимала, до чего достало меня родительское ханжество.

Как по сигналу, подал голос мой лучший чувак Сглаз.

Я уже упоминала, что Сглаз был в образе Гуфи, но надо бы добавить: научившись щипать волокна, из которых состоял его костюм, он нарастил бесчисленное множество чернокожих яиц и пенисов. Грустно было думать, что настоящими причиндалами ему не разжиться, пока не повзрослеет, но иметь виртуальные половые органы нее же лучше, чем не иметь никаких. И вот Сглаз спрашивает:

– Ну, Эрни, и какие же они уроды?

– А такие они уроды, – выдала я в ответ, – по сравнению с ними богд гэгээн – просто секси-сиукс!

Все над этим посмеялись, вообразив вечного бого-мальчика Великой Свободной Монголии в аксессуарах нашего любимого телетрахаля.

Когда прекратились взревывание и чириканье, заговорила Жимолость.

Я всегда терпеть не могла эту стерву. Два года назад, когда моя грудь еще даже не начала оформляться естественным образом, предки разрешили Жимолости обзавестись крутейшими буферами от «Ксомы». Чтобы мои родители позволили мне иметь любую грудь, кроме естественной – да о таком и мечтать бесполезно до двенадцатилетия, когда я получу гражданские права.

Скорее по этой причине, чем по какой-либо другой, я взорвалась и назвала своих косных родителей уродами.

Жимолость всегда была верна своему любимому образу Русалочки. Просто до идиотизма верна – теперь у большеглазой мультяшечной трансфекции такие невероятные макротитьки, что на них чашечки – морские раковины – кажутся колпачками для сосков.

И вот Жимолость заговорила, и одноклассники – включая моего чувака – жадно ловили каждое ее слово.

– Это потому что твои предки – трансвозы! – прикалывалась Жимолость.

А я только кривилась от злости. Что тут возразишь? Всем известно, что мои папаши принадлежали к трансвековым воздерженцам. У них даже было собственное часовое шоу в метамедиуме: «Будем проще – с Альвином и Кальвином Арнесонами».

Все ржут-заливаются-покатываются, а мне бы заступиться за отцов, но это ужасно трудно, поскольку совсем даже не хочется, и чувствую я себя оттого полной лицемеркой.

– Может, и правда мои предки – ретрограды и мудаки, – сказала я, – но в отличие от твоих не бориокуданы, черной дурью не торгуют!

Все долго молчали, как отмершие клетки. Мой намек на подпольное происхождение богатства напольно уважаемых предков Жимолости – это просто верх неосмотрительности. Но не могу же я сидеть сиднем и бить фагоцитов, пока она критикует моих папок. Это я вправе их критиковать, а ей – нельзя.

Мультяшечные глазенки Жимолости превратились в злые щелочки, она на меня таращилась, как Пантерина из Сикрет Сервис на подозрительного типа, выдающего себя за директора Всемирного банка. Ну, теперь-то я точно попала в ее черный список. Пожалуй, задирать такую дрянную девчонку – это не слишком умно.

– Так-так, – проговорила она сочащимся лизоцимами голосом, – а наша уточка, оказывается, крякать умеет. Ты, наверное, думаешь, что ежели у меня такие крутые предки, то моя жизнь – это просто паучий шелк и гормон-сода. А ты хоть представляешь, каково это – каждую ночь ждать, что явятся кримоловы, или Протеиновая Полиция, или МВФ, снесут двери и всех нас шунтируют?

Пожалеть Жимолость, сидящую на губчатой массе лимфы, машущую плавниками и выпячивающую грудь, было трудно. Я даже и не пыталась.

– Зато ты получаешь все, о чем ни попросишь…

– Да какое отношение это имеет к счастью? Прикинь: вот ты тоже имеешь все, что душа пожелает. И что, всегда счастлива?

– А то!

– Ну-ну, – растянула рот в ядовитой улыбочке Жимолость. – Так о чем ты больше всего мечтаешь? Скажи нам, не стесняйся. А я позабочусь, чтобы самая буйная твоя фантазия сделалась явью.

Тут у меня из-под ног ушло поле битвы. Разговор от скромных достоинств моих родителей перешел к теме реализации самых сокровенных желаний, и перешел не по моей инициативе, и это мне совсем не понравилось. Как и то, что я вынуждена перейти к обороне.

Что я могла сказать Жимолости и всем моим друзьям? По-настоящему мне хотелось всего лишь пару скромных… ну, средней скромности буферов и, может, базово-линейные гениталии для Сглаза. Но признаться в этом я не могла – чересчур смутилась. Поэтому ляпнула первое, что на ум пришло:

– Ну, я бы не отказалась от этого… от шипа!

– И это все? – рассмеялась Жимолость. – Перед тобой такой огромный выбор – а ты просишь дурацкий шип?

Тут вмешался Сглаз, и я послала ему молчаливое «спасибо».

– А чем плох шип? Это же так пикантно. Да к тому же редкость – почти ни у кого больше нет!

Жимолость фыркнула:

– Небось и ты от шипа не отказался бы?

– Да уж, не отказался бы. Но он стоит подороже ведра мозгов. Сама-то не носишь, небось, подойти с такой просьбой к предкам страшно…

Тут Жимолость взяла любимый тон – мол, не учи того, кто все тропы на свете перепробовал. Ее противный голос мне прямо-таки под кожу забирался, как швейбага.

– Объясняю. По мне, так шип – это просто вопиющая безвкусица, вроде блескожи. Да я бы скорей хитин согласилась носить! Но если для вас, несчастных личинок, на рогах свет клином сошелся, то будь по-вашему.

Больше ни Жимолость, ни Сглаз, ни я ничего сказать не успели. Переменка закончилась, Черепаха начала новый урок.

Но мне больше не удавалось сосредоточиться на учебе. Все шарики в моей голове крутились с удвоенной скоростью, пытаясь разгадать, какую каверзу затеяла Жимолость.

Наконец черепаха разрешила нам выйти из виртуальности, и вот я снова очнулась в Мешке, уже спрятавшем липкие ниточки-усики.

Пощекотав, я его заставила раскрыться и выбралась наружу.

Все остальные ребята тоже вылезали из Мешков, приятно было видеть знакомые лица и фигуры после столь долгого купания в микродиснеевской патоке. Большинство из них… да все, кроме меня, любимой, щеголяли разными детскими прибамбасами: хвостами, чешуей, острыми когтями, гривами, экстровенами и накладными мозгами. Только мне предки не позволили купить даже простенькую жаберную щель или шестой палец, уже не говоря о сиськах, – они, видите ли, блюдут какой-то дикий принцип «соматической целостности».

Жимолость пригладила идеальную пегую шевелюру и глянула на меня со своего насеста – уголка умнопарты – с хищным выражением страж-птицы. Мне сразу захотелось, чтобы рядом оказался Сглаз, прежде чем она скажет хоть слово, но мой друг все еще выбирался из Мешка, он у нас в классе первый тормоз. Я решила помочь.

Мешок Сглаза претерпевал какую-то нетипичную перистальтическую реакцию, и мне пришлось ласкать ганглии управления, пока он не успокоился. Вечно у Сглаза проблемы с Мешком – потому что параметры этого интерфейса не настроены на специфику моего друга-товарища.

Сглаз мне помогал, и в конце концов ему удалось выбраться наружу.

У Сглаза ниже живота ничего не было. Просто-напросто в нескольких сантиметрах от пупка заканчивалось тело. Как будто его распилил надвое очумевший фокусник.

Низ Сглаза – или брюшная часть, или как угодно назовите – был запечатан пленкой «Иммунолоджик», прочной, как акулья кожа, и сращенной с его «родной» эпидермой. Пленка эта справлялась с отходами жизнедеятельности Сглаза, какать-писать ему не приходилось.

А ходил Сглаз на кулаках. У него могучие руки, с массивными супермиофибрильными бицепсами, с твердыми мозолями на костяшках пальцев. Передвигался он, либо бросая вперед туловище, а потом обе опоры разом, либо переваливаясь с одной руки на другую.

Таким Сглаз и родился. Его предки были космиками в третьем поколении, живя при нулевой гравитации, совершенно не нуждались в ногах. Они обратились к хромопортным, и те перекроили гены, и в результате получился мой приятель Сглаз.

Родители – асгардская номенклатура – отправили Сглаза на Землю, в нашу школу, – как они сказали, для прохождения высшей образовательной практики.

Но я не понимаю, каких таких выгод они для него искали, ведь сейчас практически везде легкодоступны, да и применяются вовсю, и тропо-, и виртобучение. Наверное, дело в сомнительной гейской социальной жизни – предки решили приобщить к нему отпрыска. Или космикам захотелось бабки потратить с шиком.

Когда мы со Сглазом подружились, я ему задала два вопроса.

– Почему ты не ездишь на протезлежке, как ребята-дельфинята, например?

– Потому что я не инвалид. Я совершенно нормальный. Нормальный для космика, разумеется.

Спорить я не стала, хотя только базово-линейные пережитки вроде меня понимают полууничижительный смысл слова «нормальный». Может, на Асгарде у него другое значение. Я задала второй вопрос:

– Небось у вас в колонии новеньких в баках каких-нибудь стряпают?

– Угу. Реплигеновские утробы с эндометриумом от «И-Стат» и плацентами от «Арес-Сероно».

– Но как же вы… В смысле, что вы делаете, когда…

– Как мы тремся, тебя интересует?

– Ну да!

– Это все виртуальное. Кстати, мне только это у нас и не нравится. Хочется… хочется иметь ноги и письку! Даже снится иногда, как хожу…

– Может, это обратная связь с андроморфологическим полем Земли? Его и в космосе чувствуешь, а тут оно еще сильнее. Ведь не зря говорят: «Не сбежать на волю от андроморфологического поля, потому что оно – в лобной доле».

– Может быть.

И вот я помогла Сглазу принять «сидячую» позу, а затем Жимолость бесцеремонно вывела меня из задумчивости – подошла, виляя задом и тряся дойками, остановилась в метре и заговорила. На Сглаза она не обращала внимания – разве что если хотела оскорбить.

– Долго ты еще будешь нянчиться с этим мослоходцем? Когда мы сможем закончить наше дело?

Жимолость провела экраногтем большого пальца по шву, пересекающему ее голую талию, и открыла «карман опоссума». Из него ловко извлекла и вручила мне флэш-карту.

Я мельком заметила, что по экраногтю Жимолости бежит мандельбротов видеоряд, и вдруг мне все происходящее показалось странным и нереальным, как эти фрактальные картинки.

Я нервными пальцами согнула еще теплую карточку, и на ней высветилось силикробовое сообщение:

Я снова перегнула карточку, и показался логотип тотально могущего семейства Жимолости, полулегальная иконка Рэнсайферов.

Жимолость злорадно ухмыльнулась:

– Теперь вы с приятелем получите от Г-Гнома все, о чем ни попросите, включая сиськи – ты ведь давно мечтаешь о них, признайся.

Я напряглась, но в лице вроде ни один мускул не дрогнул. Понимала: весь класс смотрит и слушает.

– Нет, я хочу шип.

– И я, – присоединился ко мне верный Сглаз, хоть и чувствовалось, что он, как и я, думает совсем о другом.

– Вот ведь болваны! Спорим, вы не отличаете в себе самих эфферентное от афферентного. Ну, да черт с вами: если завтра оба явитесь в шипах, я буду вынуждена признать, что у вас есть тестостерон в тестостеронницах и эстроген в эстрогенницах.

И Жимолость повернулась к нам спиной, как будто нас более не существовало.

Училка велела вернуться к занятиям, и я не смогла перетереть тему со Сглазом.

Надо ли говорить, что остаток четырехчасового учебного дня тащился, как липучка-ползучка? В моем кармане лежал башлятник Жимолости, и я не могла сосредоточиться ни на плектике, ни на кладистике, ни на кундалини, ни на бихевиоральной прагматике. Ни даже на ленче! А ведь давали сегодня мое любимое: прожаренный крокштекс из выросшего на воле крокодила с бескалорийным мороженым «Бен и Джерри» на десерт!

Я мечтала только об одном: поскорее бы закончились уроки, и тогда мы со Сглазом наконец решим, как быть с волшебной флэш-картой. И стоит ли вообще с Жимолостью связываться.

Но вот мы свободны! По крайней мере, насколько может быть свободен одиннадцатилетний ребенок в этом обществе, которое попрание прав юного поколения ввело в систему.

Мы со Сглазом встретились под могучим сорокафутовым адамовым деревом на краю школьного двора. Два года назад, во Всемирный День Весны, мы помогали сажать это растение, оно тогда было крошечным, и с тех пор обычно встречались тут после уроков. Были бы у Сглаза ноги, он бы, наверное, сейчас рыл ими землю. А ему приходилось давать выход нервозности, ковыряя пальцем кору.

– Не знаю, как у тебя, – сказал мой верный космик, когда я подошла, – а у меня просто голова кругом. Как насчет потратить минутку-другую на сатори, нервы успокоить, с мыслями собраться?

– Классная идея! Я слышала, в кафе «Хроматин» появились новые тропы от «Арчер-Дэниэлз-Мидленд»…

– Так чего же мы ждем? Пошли!

И вот мы со Сглазом двинули, кто как мог, в кафе «Хроматин».

Вообще-то после школы нам полагалась практика. Сглаз должен был отправиться к своему мастеру в Меркосур-маркет (он учился управлять складом, чтобы потом заняться этим же на Асгарде), а меня ждали в местном отделении института Неганка, где я постигала секреты модулирования морфологических полей.

Но если мы и правда обзаведемся шипами, то неявка на рабочее место будет самым пустяковым из наших грехов.

Кафе «Хроматин» находилось совсем рядом, в полуклике от школы, так что мы не стали заморачиваться с движдорожками. Я долго пробыла в виртуальности, а после такого приятно размять мускулы. Сглазу – тоже, я это знала.

И вот мы внутри лимонадной, среди старомодных декораций, примитивных снимков, сделанных позитрон-ным томографом, и ЯМР-спектров поглощения мозгом глюкозы, мерцающих на стареньких мониторах с низким разрешением.

– Два «Дзесю-джуса», – сказала я кибармену, стоявшему за стойкой, и показала флэш-карту Жимолости. Хоть за напитки стервоза заплатит, на худой конец.

– А мне – «Потальский пунш», – выбрал Сглаз.

– Заказ – два «Дзесю-джуса» и один «Потальский пунш», – подытожил киб.

– Нет. По одному каждому.

– Заказ – один «Дзесю-джус» и один «Потальский пунш».

– Шевели железными трусами!

– Это подтверждение заказа?

– Протри микрухи в соображалке!

Секунд десять кибармен напрягал свою эвристику, а затем принялся готовить нам выпивку.

– Хочешь, у пруда посидим? – спросил Сглаз, когда заказ был готов.

– А то!

Я взяла напитки. Мы нашли пустую скамью на травянистом бережку декоративного прудка. Среди водорослей копались две-три базово-линейные утки, что напомнило о моем первобытном идентификате и о сексово-современном – Жимолости.

Я плюхнулась на сиалоновое сиденье, а Сглаз с помощью могучих рук уместил туловище рядом со мной. Теперь наши головы были почти вровень – несложно забыть об отсутствии у него ног.

Мы звякнули стаканами, и я начала медитатост:

– Да обретет разум покой…

– …За САС-доллар девяносто девять! – закончил Сглаз.

Мы выпили до дна и стали ждать результата.

Тропы были оригинальные – близкие по составу к веществу, которое вырабатывает мозг медитирующего монаха. Сглаз выпил нечто на основе вытяжки из тыквы самого далай-ламы. Через минуту-другую мир сделался мерцающе прозрачным, и я законтачила со вселенной.

Ничто не имеет значения, но все учтено – потрясающее состояние. И все проблемы – как рукой сняло.

Глядя на совершенный круг пруда, я увидела, как посередке возникла рябь, а затем вода раздалась и выпу-стила плавник аэрорыбы, совершавшей метаморфозу, чтобы вступить во вторую половину жизни. Мы только что проходили на уроке эти помеси, и теперь сведения стройными рядами прошли через мою память.

Наполнив плавательный пузырь водородом, полученным из воды, и обновив свою физиологию, аэрорыба получила возможность жить в атмосфере. Несколько месяцев она будет питаться витающими микроорганизмами, спорами и пыльцой, при этом всасывая разреженный озон и накапливая его в другом пузыре. Этот пузырь будет все время раздуваться и наконец лопнет, когда рыба окажется на высоте пятнадцати километров, на нижней поверхности озонового слоя, и реактивные молекулы разлетятся там, где они смогут принести только пользу.

Очень даже не слабо придумано. Не понимаю ребят, которые с лазиками охотятся на озонососок, чтобы только полюбоваться водородными микровзрывами.

– Аэрорыба рождается, взрослеет, делает свое дело и умирает, – глубокомысленнейше изрек Сглаз.

Если б я не залила мозги сатори-тропом, мне бы слова Сглаза показались не слишком умными или даже ультрапримитивными. Но сейчас они как будто инкапсулировали всю нашу ситуацию в ореховую скорлупу.

– Мы – те же рыбы, – ответила я. – Но и больше, чем рыбы.

– Девочка, твой ум ярок, как солнечная вспышка мощностью икс-три!

Вот тут-то я и поняла, что люблю Сглаза и хочу быть с ним всегда.

И в этот самый момент, словно в подтверждение моему открытию, подошла другая парочка и уселась рядом с нами на скамью.

Женщина носила плоть от «Системикс», соматип Великая Мать, с двумя вертикальными рядами маленьких грудей, с бедрами, широкими, как водохранилище за плотиной на Хуанхэ. Из одежды на ней была только травяная юбка.

Силикробовый ярлык мне подсказал, что ее спутник – продукция «Селпро». Ну и круть! Ястребоглавый Гор с благородным оперением на плечах.

Мы со Сглазом несколько минут таращились на вновь прибывших в немом восторге. В разгаре нашего тропового улета парочка смахивала на ангелов, сошедших с небес. Даже после того, как с наших глаз спала пелена, эти двое смотрелись мегакозырно, хоть и мало смахивали на людей.

Взрослые, не обращая на нас внимания, залпом выпили напитки. Острый птичий язык Гора был сексовым на все сто! Они, наверное, вмазали какие-то афродразниаки, потому что тут же принялись увлеченно мацаться. Горова набедренная повязка мигом превратилась в ширмочку, и на меня накатила жуткая зависть пополам с печалью.

– Сглаз, – иррационально взмолилась я, – давай мы на карточку Жимолости купим себе прибамбасы, о которых всегда мечтали. А потом вместе – куда глаза глядят!

Сглаз взял меня за руку.

– Эрни, подумай хорошенько. Ноги мне приделать – не такая простая задача. На много дней придется лечь. А потом? Даже если в частной тачке выберемся из города, все равно останется след, по которому нас даже маразматичная Ищейка найдет. У Жимолости все простагландины с мочой выйдут, если мы стибрим карточку. Это во-первых. Во-вторых, наши предки, по крайней мере твои, захотят тебя вернуть, – чего доброго, будем носить смирительные ошейники, как некоторые помеси. Нет, нам только одно остается – продержаться год. Не так уж и долго…

Сглаз говорил спокойно и твердо, и я понимала, что он предлагает единственно разумный вариант. Но сердце мое было против: как же так, еще год жизни в черном теле – неужели ничего сделать нельзя? А ведь завтра нам предстоит встретиться со всем нашим классом…

Я встала:

– Видно, больше ничего не остается, как обзавестись шипами. Ладно, хоть покажем предкам, что у нас свои головы на плечах. Да и Жимолость заткнется. Ты как, в настроении идти?

Сглаз с глухим стуком соскочил на задернованный пол.

– Чем раньше это кончится – тем лучше. Я со смехом воскликнула:

– Держись, Г-Гном, мы уже идем!

Седьмая движдорожка находилась всего-то в квартале к северу от нас, и мы решили добираться до артерий этим транспортным средством.

Если вы из себя достанете какую-нибудь кишку и разрежете ее вдоль, вашим глазам предстанет бархатистая микроволосковая подбивка, миллиарды крошечных пальчиков, которые продвигают пищу по кишечнику. А движдорожка – это то же самое, только вместо пищи – вы.

Крепкие силикробовые микроволоски движдорожки перемещают все, что на них оказывается, со скоростью пять километров в час. (Можно континент пересечь всего лишь за месяц, только отпуск получится очень скучным. Это развлечение в основном для старикашек.) Каждый невидимый пальчик имеет корень и достаточно гибок, чтобы передавать свою ношу соседу. Находясь в непрестанном движении, дорожка вызывает иллюзию ряби, вроде колебаний воздуха, нагретого сиалоновым тротуаром. И если ехать босиком, она щекочет – на почти подсознательном уровне. Движение на всех линиях двухстороннее. На дорожных полотнах с регулярными промежутками читается амгеновский девиз – «Не такси, а таксис». Помню, как отцы объясняли мне его суть, когда я была маленькая и не видела разницы не то что между таксисом и такси, но даже между таксой-собакой и таксой, по которой платят.

Сглаз ловко перекинулся на дорожку, где уже хватало пассажиров: трансгенов, кибов, граждан. Я немного замешкалась, пришлось прыгать. Чуть не упала, хотя я не такая уж и неловкая. Просто нервничала, наверное, хоть и убедила себя, что по-другому мы со Сглазом поступить не можем.

Он будто почувствовал мое беспокойство, попытался рассмешить.

– Ты когда-нибудь загружалась редукционистским парадигмальным чтивом? Мне как-то попалась древняя книжка, ее автор пытался вообразить движдорожку – прикинь, получился длиннющий резиновый ремень на валиках!

Я захохотала, точно помесь на основе гиены:

– Неправда! Сам придумал! Сглаз поднял ладонь.

– Перекину тебе файл – сама почитаешь.

Я еще посмеялась. Ох уж эти древние, о чем только они думали!

А вскоре мы спешились у Багдома.

Площадь была всегда запружена народом, мне это напоминало старинное карнавальное шествие, какие показывают по некоторым историческим каналам метамедиума: ряды пестрых киосков и павильонов, торговцы живые и автоматические под кричащими силикробовыми вывесками. У центрального сооружения на площади, в оригинале – Хиронова Багдома, вид откровенно постмодернистский, это из-за новомодных экзотических веяний мясного рынка.

Здесь можно найти хромокроильщика или генокрутильщика, или простого троподозировщика, и он за долю малую как угодно перехреначит ваш соматип или генотип. За бабки с вами сделают все что угодно, хоть наизнанку вывернут.

Минуту или две я простояла в ирреально-соблазнительной суете амфитеатра, наконец Сглаз подергал за полу моего камзола.

– Пошли, найдем сорок второй номер, пока не передумали.

Мы обогнули площадь, миновали ТАТА-бокс и Примиордий, магазинчики органоидов и магазинчик биочипов «Радио-Шак» и вскоре подошли к Пещере Г-Гнома.

Ее фасад был сплошь во фрактальных органобетонных сталактитах и сталагмитах, среди них – неправильной формы вход, занавешенный живыми камуфлентами.

Я посмотрела на Сглаза, а он посмотрел на меня. Стараясь быть храброй, как мой милый обрубленный космик, я взяла его за руку.

– Пойдем разживемся шипами.

И мы прошли через ленточный полог.

Папики мне говорили, что лет десять-двадцать назад в моде были фэнтезийные соматипы. Брались персонажи из ретрочтива, новая виртуальность добавляла им сверхъестественности, причудливости. И на улицах всегда можно было увидеть боббита, снорка или смогра, которые выглядели под стать своим дурацким названиям.

Я решила, что Г-Гном себя заточил под тролля или гоблина, или еще какую-нибудь тварь из древних сказок. Его большие синие глаза под мохнатыми бровями были почти вровень с глазами моего друга, а ведь Г-Гном стоял на собственных кривых ножках! Из-за ушей торчали кусты снеговиковского пухогрея; больше никакая растительность не украшала череп. Носил он костюм из облегайки, поверх – кожаный фартук с нагрудником. Руки были даже крупнее, чем у Сглаза.

Наверное, Г-Гном – консерватор и тормоз, если столько лет хранил верность устаревшему идентификату. Но это, может, и неплохо. Мне вдруг захотелось отдать себя в мускулистые руки этого чувака, столь похожие на надежные руки Сглаза.

– Дети, – проворчал Г-Гном, – что я могу для вас сделать?

– Нам бы… – начала я и осеклась.

При нашем появлении включилась трехмерка, и теперь, получив нейросигнал от Г-Гнома, экран стал показывать дойки.

Какие они были красивые! Конические и дынеобразные, коричневые и кремовые, девственно-остроконечные или зрело-тяжеловесные! Точно манящие миражи моей пустыни.

У меня едва хватило сил повернуться к Г-Гному и взмолиться:

– Выключите, пожалуйста.

А то, чего доброго, сейчас будет продемонстрирована коллекция суперписек для Сглаза.

Хозяин выполнил просьбу. Я перевела дух.

– Спасибо. Мы хотим приобрести шипы.

На лице Г-Гнома не дрогнула профессиональная улыбочка, но я почувствовала, как он напрягся.

– А родители у вас есть?

– У нас вот что есть. – Я протянула карточку Жимолости.

Г-Гном ее взял, посгибал-поразгибал. Лицо оставалось совершенно равнодушным, но я видела в его глазах знак САС-долларра.

– И что, владелица башлятника разрешила пользоваться им безо всяких ограничений?

Я попробовала высокомерно фыркнуть на манер Жимолости:

– Естественно. Рэнсайфер – моя лучшая чува.

– Ну, тогда проблем не будет.

– Надеюсь, – снова фыркнула я, хотя у самой тряслись поджилки.

– Присаживайтесь.

Мы со Сглазом расположились бок о бок, Г-Гном снова включил экран. На сей раз – чтобы показать различные фасоны шипов.

Во время повторного просмотра мы решились.

– Мне – «Единорог», – сказал Сглаз.

– А я беру «Коралловую клетку».

– Прекрасный выбор. Разница – в расположении, но она невелика. «Единорог» имплантируется спереди, а «клетка» затрагивает и височные кости.

С этими словами Г-Гном натянул перчатки, а затем выдавил пасту из тюбика. Подошел к Сглазу, втер кашицу ему в лоб и темя.

Потом и я подверглась такой же процедуре.

Аккуратно сняв перчатки и бросив в универсальный деградатор, Г-Гном сказал:

– Смесь лучшего анестетика и самого козырного костоплава. На все уйдет несколько минут. Я пока сниму оплату с карточки, если вы не против.

Сделав это дело, Г-Гном подошел к шкафу и достал шипы.

Раньше я их видела только по метамедиуму, и там они всегда выглядели суперсексово. А въяве оказались совершенно непрезентабельными, обыкновенная пара продолговатых, остроконечных, квадратных в сечении калабашек. В общем, шипы как шипы, вроде костылей, которыми крепились допотопные железнодорожные рельсы.

Затем из шкафа появился блестящий резиновый, с хромированной ручкой молоток.

Им-то Г-Гном и забил шипы нам в головы.

Я ничего не чувствовала, даже когда «Коралловая клетка» добралась до мозга. А Г-Гном демонстрировал нулевую возмутимость! Свою работу он выполнил быстро и четко. Хотя, чему тут удивляться – Жимолость и ее семейство пользовались услугами только козырных мастеров.

Наконец Г-Гном нашлепнул нам на руки липучки-ползучки и проинструктировал:

– Это запас нутрицевтиков, они вам сейчас очень нужны – шипы в процессе роста отбирают энергию у организма. Липучек мало, вам еще надо будет потом подкрепляться чем-нибудь вроде гензимуглеводопротеина, восстанавливать потерю.

Я уже начала ощущать вторжение в свой череп. Словно угадав, Г-Гном сказал:

– Шипы отращивают остеокорни, а также создают паранейроны, которые связываются с вашими нервными клетками. Благодаря чему шипы меняют цвет и узор, подстраиваясь под настроение владельца. Когда эндорост закончится, начнется экзорост. Поглядите-ка на себя в зеркало.

Г-Гном подкатил и развернул компзеркало, и как раз вовремя.

Начался экзорост, видимая часть процесса.

На единственном шипе, имплантированном в середину Сглазова лба, появились два отростка – красивые одинаковые веточки.

От моего шипа пошел грубый коралловый волчок. Когда достиг длины восемь сантиметров, стал ветвиться, разрастаться в роскошный ажурный зонтик.

Мы со Сглазом любовались в зеркале на себя и друг на друга, а Г-Гном снисходительно улыбался.

К тому моменту, когда закончился рост, мы успели привыкнуть к тяжести своих новых аксессуаров. Вес Сглаза практически удвоился. Мой куст доставал до носа, точно вуаль.

– Ну и как я смотрюсь? – спросил Сглаз. Его рог приобрел малиновую окраску, я по метамедийным передачам знала, что это означает волнение.

– Очень фаллично и метагенично! А я?

– Богиня коралловых мозгов!

Г-Гном хлопнул в ладоши – ему не терпелось нас выпроводить.

– Рад, что вам понравилось. Только учтите, что снятие шипов – процесс более бабко– и времяемкий.

– Чтобы я со своей клеточкой расстаться захотела? Никогда!

На выходе у Сглаза возникла небольшая проблема – его вешалка запуталась в дверных лентах. Но в остальном все было суперништяк.

Пока мы не добрались до дому.

Мы со Сглазом сначала поехали ко мне.

Никогда не забуду, как в тот день выглядели мои папики. Не только Сглаза перепугались, но и меня, свою родную дочь.

Мои отцы – биологические братья, во время последней Короткой войны они служили в составе одного штурмового подразделения МВФ. Вместе оказались под неприятельским огнем, и в их окоп попал снаряд.

Он содержал какой-то мерзкий парафермент, до сих пор, кстати, никем не расшифрованный. Мои отцы лежали бок о бок, и их сплавило друг с другом; мало того, была тьма сопутствующих повреждений и изменений, вплоть до митохондриевого уровня.

Военные костоправы их подремонтировали, как могли. Но с тех пор мои отцы, Альвин и Кальвин, вынуждены пользоваться двумя шлейфами симбиотической связи, потому что без обмена цитокинами им не выжить.

Комиссовавшись, они примкнули к воздерженцам и мгновенно сделались популярными ораторами.

И тут являюсь я – как тератома!

У моих отцов идет неконтролируемый рост костной ткани, и лепилы регулярно удаляют все лишнее. Однажды они заметили отросток, по составу особенно близкий человеческой базовой линии. И папикам взбрело в головы вырастить из него дочку.

Стоило это немало – и в бабках, и в принципах биоконсерватизма. Но Альвину и Кальвину наедине друг с другом было скучно, и, я полагаю, они не слишком долго колебались, прежде чем пошли на компромисс со своими догматами.

Понятное дело, я рада, что они решились обзавестись чадом.

И вот мои отцы-сиамцы стоят и таращатся, и связующие их ткани и провода чуть не рвутся от напряжения, и две глотки исторгают адский рев, и наши со Сглазом рога зеленеют от раскаяния и багровеют от возмущения – разве можно невинных младенцев осыпать отборной казарменной бранью?

Чтобы не затягивать эту историю, скажу, что нам пришлось избавиться от шипов (но перед этим вся наша когорта увидела их), и за удаление заплатили папики Жимолости, и ей запретили на месяц выделять эстроген, и Сглаза, моего дорогого Сглаза, его родители увезли обратно на Асгард.

Но я не ропщу. Сглаз прав: год – не такой уж большой срок.

Мы скоро получим гражданские права.

Да к тому же предки многое поняли, увидев меня в личине рогоносицы. И через месяц уже не противились, когда я намекнула, что хочу получить груди.

Вот так-то! Мои сиськи будут покозырней, чем у этой задаваки!