"Тринити" - читать интересную книгу автора (Арсенов Яков)

Глава 10 САМ-АРТУР

После празднества по поводу ввода в строй «унитаза» в новый офис «Лишенца» зачастил с проверками Вячеслав Иванович Позорькин. Магнаты доедали хлеб-соль, оставшиеся после презентации, и внимали инструктору по тончайшим вопросам печати, который объяснял свои визиты тем, что редакция якобы не высылает в Инспекцию контрольные экземпляры газеты. Он говорил о контрольных экземплярах серьезно, как о контрольных выстрелах.

— А зачем они вам, эти контрольные экземпляры? — поинтересовался Макарон. — Только честно.

— Мы не можем понять, насколько объем рекламы в «Лишенце» превышает законный, — не стал скрывать Додекаэдр. — Есть подозрение, что часть денег проходит мимо кассы. Вы учитываете не всю выручку.

— Вот как?! Вы бы в таком случае проверили Шимингуэя или, на крайняк, Альберта Федоровича Смирного, — посоветовал ему Прорехов. — Там такие налоговые гавани! За версту видно!

— Будет команда — проверим, — не унывал Додекаэдр.

Додекаэдр был поражен ничтожностью бухгалтерии «Лишенца». Традиции хранить платежные документы там не наблюдалось и в помине. Трудности гостиничной жизни породили другую привычку — ежеквартально сжигать документальную липу в мусорном контейнере, или, по выражению Прорехова, проводить внутренний аудит. Поэтому в новый офис ничего поличного из документов не переехало.

— Мы планируем перейти на издольщину, — объяснил Артамонов вездесущий бардак. — Хотим выплачивать подушные подати натуроплатой.

— Это расскажете налоговику, который придет завтра, — посоветовал Додекаэдр. — А меня интересует другое.

Роясь в остатках бумаг, обсыпанный оспиной Додекаэдр понимал, что ему не накопать столько, чтобы поставить «Лишенец» на колени. Это обстоятельство удручало его. Ему ничем не мог помочь ни Варшавский с неудобным угрем во впадине над левой ноздрей, ни Макарон, прочищавший ухо газетными скрутками, ни Прорехов с Артамоновым, нависшие над шахматной доской.

— А что, товарищ инспектор, — обратился Прорехов к Додекаэдру, который бестактно подсматривал за игрой, — раз вы так небезучастны к развитию событий на доске, не учинить ли нам с вами партию под интерес? Артамонов вывел новое начало, а Макарон не прочь обкатать его на ком-нибудь постороннем. Мы планируем ввести этот дебют в учебники. Не весь, а только избранные ходы. Второй ход в дебюте Артамонова — королем. Уловили? Ну что, согласны? На кону — штраф, который вы намерены нам выкатить. Выигрываете вы — штраф утраивается, если побеждаем мы — штраф отменяется.

— Идет! — неожиданно согласился Додекаэдр. — Расставляйте!

— Правда, у нас, как у погорельцев, некоторая инвалидность фигур наблюдается, — уничижительно залопотал Прорехов, — вместо короля свеча, пешки из доминошных костяшек… Но правила — такие же облигатные: взялся ходи!

— И не в таком приходилось разбираться, — принял условия Додекаэдр. Он находился в полной уверенности, что в одночасье обставит любого из присутствующих. Его подмывало восполнить отсутствие в бухгалтерии документов хотя бы так — с помощью рокировки. И он бросился загонять в угол обезумевшего короля Макарона табуном своих коней. Но игра затянулась. Начало Артамонова в исполнении Макарона было не из простых. А продолжение — еще хуже. Выход короля на третью параллель полностью приостановил действие мозга Додекаэдра. Путаясь в фигурах, он начал сливать партию в трубу.

— Цугцванг! — объявил Макарон.

— Что-что? — не сразу понял Додекаэдр.

— Каждый ваш очередной ход ведет к ухудшению вашей позиции, — помог инспектору с терминологией Прорехов.

— Да, действительно, время поджимает, — посмотрев на часы, выдавил из себя Додекаэдр атонально предыдущим высказываниям, — а то бы я еще посопротивлялся.

— Ничего страшного, доиграете по переписке, — предложил выход Артамонов. — Но счет запишем: один — ноль!

— Не повезло, — огорчился Додекаэдр. — А вообще, у меня первый разряд.

— При вашей должности разряд ни к чему, — поведал ему тайну Прорехов. Счастливы быть вашими современниками, — ляпнул он за всех. — Приятно видеть неординарных, всегда чего-то ищущих у нас людей, — сказал он на прощанье высокому гостю.

— Не скрою, и мне было приятно, — вымолвил Додекаэдр с таким хрустом, словно под ним треснул созревший двустворчатый струк африканской акации.

Покинув «Лишенец», Додекаэдр продолжал находиться в сетке вещания «ренталловцев». Он догадывался об этом по икоте, которая шла горлом в реальном режиме времени. Додекаэдр кадыком чувствовал, что там, откуда он только что вышел, его продолжали обсуждать.

— Ну, вот видишь, опять победа! — Прорехов тискал в объятиях Макарона.

— К чему бы это, пятачок? — сформулировал Артамонов ритуальный после каждой партии вопрос.

— Денег прибудет, — как обычно, растолковал Прорехов. — Похоже, и в этот раз пронесло!

— Не говори «гоп», — притормозил его Макарон.

Поутру «Лишенцу» всучили акт. Штраф ведомством Додекаэдра налагался за то, что реальный тираж не соответствовал объявленному в выходных данных. Иными словами — превосходил его. Штраф был пробным — чтобы понять реакцию оштрафованных. Инкассовое распоряжение легло на расчетный счет оперативно, не успели снять ни рубля. Пришлось раскошелиться. Зато потом порезвились.

История со штрафом, опубликованная в ближайшем номере, развеселила даже Маргариту Павловну. Несколько дней в городе стояла мертвая тишина. От скоропостижного кондратия Вячеслава Ивановича Позорькина спасло только то, что он находился в отъезде по причине улучшения породы. Просто так совпало. С некоторых пор председатель дворянского регентского совета «Новая элита» генерал-полковник медицинских войск товарищ Джина — соратник Макарона по прошлой военной жизни — стала вводить во дворянство пост- советскую тусовку. Графами и маркизами стали Федосеева-Шукшина, Садальский, Эсамбаев, Данелия, Боровой и другие. Додекаэдр тоже оплатил титул светлейшего князя по безналу из средств, предусмотренных на развитие материальной базы Инспекции. По оплате его пригласили в «родовое имение» в Подмосковье для получения светлокняжеских грамот. Он отправился, но не прихватил с собой достаточно наличных денег. Поэтому выхлопотать звание ему удалось, а вот вытребовать в придачу и саблю — не получилось. Она стоила «штуку» зеленых. Князь Додекаэдр был вынужден явиться постоянно окружающему его миру без холодного оружия.

Сразу по прибытии на работу он бросился к этажерке с контрольными экземплярами — и опять не обнаружил там «Лишенца».

«Я обяжу их!» — постановил он себе и велел подать на неслухов в суд.

Но каково было его удивление, когда вечером, придя домой, Додекаэдр вынул номер «Лишенца» из своего почтового ящика. Пробежав его глазами, он понял, что и со штрафом, и с судом поторопился. «Лишенец» попросту распял его на осях координат. Жизнь и раньше объявляла Додекаэдру строгачи за то, что он усаживался в президиум, не будучи туда избранным, но такого, как нынче, с ним не проделывал никто. Страсть инспектора к контрольным экземплярам в материале Бакарджиевой, занимавшем «подвал», объяснялась тем, что Додекаэдр, будучи ценителем и знатоком высокой печати, как к наркотику, привык к чистой речи-языку «Лишенца», и теперь, стоит ему хоть раз не уколоться этой филологической благодатью, у него тут же начинается ломка и беготня в защиту вредных привычек. Завершал распятие исполненный графиком Фетровым танец с саблезубыми тиграми на льду, в котором было выражено все: и то, как Додекаэдр решил стать светлейшим князем, и то, из каких средств оплатил титул, и почему, поехав за шпагой, вернулся безоружным.

Такой оперативной работе с материалом позавидовал бы любой корпус быстрого реагирования. Что ни говори, а Улька умела работать с компроматом.

Додекаэдр сжался в комок и решил подбросить работы заболевшему Нидвораю — затаскать «Лишенец» по судам. Теперь инспектор выставил блок перед своими честью и достоинством. Урон, якобы нанесенный его душевным прелестям последней шаржевой публикацией, исчислялся сотней минимальных зарплат. Суд не пошел на поводу у истца, он уценил его оскорбленные качества до стоимости трехколесного велосипеда и обязал «Лишенец» извиниться. Выполняя решение суда, ответчики изготовили газету с извинениями в… одном экземпляре. Начали печать, и через минуту Толкачев сменил на рыбинском станке биметаллическую платину. Весь остальной тираж пошел без извинений. На положенном месте вместо извинения красовался все тот же дружеский шарж на инспектора Додекаэдра.

На следующий день старина Додекаэдр явился в типографию «Ренталла» в сопровождении судебных исполнителей.

Их приняли, как подобает.

— Вы стали у нас настолько частым гостем, — сказал Додекаэдру на входе Артамонов, — что вынуждаете нас завести для ваших чаепитий отдельную посуду. Чтобы соблюсти полную стерильность отношений.

— Вот видите! — воззвал Додекаэдр к судебным исполнителям. — Они отказываются публиковать извинение, — ткнул он пальцем в Артамонова и Прорехова.

— Как это «отказываемся»?! — возразил Артамонов. — Мы их уже опубликовали.

— Я просматривал газету, — хотел их поймать на неправде Додекаэдр, там ничего такого не было…

— Плохо читаете, — заметил Прорехов. — Невнимательно. Не от корки до корки. Не то что наши уважаемые коллеги из общества слепых!

— Вот оно, наше извинение, — показал Артамонов.

— Но в моем экземпляре газеты на этом месте какие-то пошлости… оглянулся на судебных исполнителей Додекаэдр. — Здесь нет и намека на извинения!

— В вашем экземпляре — всегда пошлости, — высказался Артамонов, непонятно что имея в виду больше — газету или личность Додекаэдра, — а в нашем — все как у взрослых. Один выпуск газеты с присущим ему отдельным номером мы посвятили целиком вам. По закону имеем право — потому что, насколько вы помните, газета у нас апериодическая, а тираж мелкоплавающий…

— Но как же население узнает, что я выиграл суд? — в сердцах вопросил Додекаэдр.

— Это проблемы населения, — сказал Артамонов, — а может, и ваши. — И посоветовал инспектору, как найти выход: — Отправляйтесь с газетой по улицам и показывайте. И наши догадки быстро подтвердятся.

— Какие догадки? — спросил Додекаэдр.

— Ну, что процент лишенцев в стране… — туманно сообщил на прощание Артамонов, — оставляет желать…

Варшавский проявил сметку. На возможности изготавливать один экземпляр газеты он умудрился построить целый бизнес, словно всю жизнь занимался спортивным ориентированием в финансовой среде. Эта его новая услуга сразу нашла спрос. Первым ее оценил табачный картель «Самосад», а вторым — сам Капитон Иванович Мошнак. А дальше больше — на услугу запал и сподобился ею воспользоваться «Ойстрах», региональный лидер страхования. Выяснилось, что руководители всех акционерных обществ давно мечтали о публикации отчетов небольшим тиражом и без особой засветки. А еще лучше, если отчет печатать вообще в одном экземпляре! Нашлись и те, кому нужно было тайно объявить о ликвидации фирмы, претензии к которой принимаются в течение месяца. Мечтали, но не знали, как сделать. А теперь у них под носом возник целый «почтовый ящик» по оказанию номерных услуг!

Заказчики такого рода шли валом. Сам-Артур шнырял между офисом и типографией, влезая с заказом напечатать один экземпляр «Лишенца» то для одного, то для другого.

— Слушай, ты задолбал! — гневался на него Толкачев. — Я только настроюсь, и сразу прекращать надо! Это же невыгодно! Для заработка мне нужны большие тиражи!

— А мне наоборот, — говорил Варшавский, — маленькие.

И уже потом его совсем осенило свыше.

— А слабо нам напечатать немного денег! — придумал он как-то. — Чисто для себя. Сделать некоммерческий выпуск каких-нибудь черносотенных купюр! Ведь разрешается же самогонщикам гнать мутную не на продажу!

— И все у нас пойдет хорошо, — подыграл ему Артамонов.

— И только потом неожиданно выяснится, что государство выпускает точно такие же купюры, — сказал Макарон.

Затея не прошла. Печатная машина оказалась слишком газетной.

Что касается Артура, то ему с Галкой надо отдать должное — они всегда умудрялись внутри всеобщего рискового и нестабильного масштабного процесса, поддерживаемого на плаву всей общиной, организовывать небольшие рентабельные ручейки.

На фоне постоянной угрозы выселения из «Верхней» за неуплату Галка приглашала к себе море знакомых с родины — в большинстве случаев это были друзья Артура — и, подселив к Макарону на место, предназначавшееся Свете, предоставляла им кров с полупансионом. А потом выставляла счет за постой.

Как только Ренгач справился с «унитазом» и получил Свидетельство о регистрации недвижимого имущества, Варшавский тут же заторговал юридическими адресами по Озерной, 11 А. Он нашел «унитазу» свое излюбленное косвенное применение. Для пытающейся зарегистрироваться сторонней организации удовольствие получить юридический адрес стоило недорого, но при хорошо спланированном потоке можно было делать сносные суммы. Меж партнерами Артур особенно не распространялся об этом, поскольку тема не стоила выеденного оспиной лица Додекаэдра. Дело всплыло, когда всем киоскам в округе глава администрации Беломырин велел вывесить на фронтальной поверхности юридическую привязку к местности. И на всех табличках всех ларьков и торговых палаток в округе закрасовался один и тот же юридический адрес: Озерная, 11 А. Со стороны могло показаться, что сетью павильонов владеет какой-то один хозяин — настолько все вокруг пестрело примелькавшимся адресом.

Если бы «Лишенец» был Карабасом-Барабасом, то благодаря Варшавскому за его владения можно было выдать половину города.

Ткацкая фабрика платила «Лишенцу» за рекламу шерстью в мотках по бартеру — обмен веществ какое-то время был единственным спасительным ходом экономики. Ренгач все эти мотки натужно сбывал кому ни попадя. Нереализованным оставался самый запутанный брак. Артуру удалось поставить себе на службу и это обстоятельство. Он отвозил уплотненную массу перепутанных волокон в психушку, или, как ее называла Галка, в дурку, которая располагалась неподалеку, в поселке Миколино, и там, в этом заведении, куда в былые годы упрятывали политических, кипела работа по распутыванию. И сумасшедшие — а сделать это могли только они — легко и свободно возвращали негожие клубки в исходное положение. Старшей по процессу была назначена Рязанова Ирина. Она, как самая передовая распутывальщица, через администрацию больницы получала больше всех подарков от Галки. Из спасенной шерсти Галка вязала сама и еще нанимала людей, чтобы поставить на поток изделия крупной вязки, и сбрасывала их на рынок.

— Таскаете всякую ворвань! — умилялся над Артуром с Галкой Макарон.

А те не горевали. Из типографских ролевых отходов Варшавский навострился изготавливать бумагу потребительских форматов и сбывал ее в общеобразовательной среде. Потом он пристрастился торговать красящими лентами для принтеров. Он уверял, что делает это не всерьез, а «для галочки», в целях диверсификации бизнеса. Для какой Галочки, было понятно и без Артура.

А когда его важенка села на верстку рекламы в «Лишенце», он организовал ей контракт — пять процентов от вала. Все пожали плечами.

— Так у нее появится неподдельный интерес, — прокомментировал Варшавский свою задумку.

— А что, за оклад ей работать в падлу? — прямо так и спросил Артамонов. — Ведь объем рекламных поступлений не зависит от качества ее верстки.

— Как раз и зависит! — возразил Артур. — На контракте она будет производительнее. Я ее лучше знаю.

— Но она не обработает больше, чем принесут агенты, — поймал его на противоходе Артамонов. — Мы же пашем без процентов!

— Без процентов… — промямлил Варшавский. — Мы — в деле.

— Дебора с Улькой выпестовали газету, но не требуют никаких привилегий, — отстаивал свою точку зрения Артамонов. — А у вас с Галкой какой-то сибирский автономизм получается!

— Да ладно тебе — сибирский автономизм! Не понимаю, какие уж тут привилегии, — двурушничал Артур. — Пять процентов — это не более чем форма. Просто верстка рекламы — работа рутинная, — пытался он произвести перезахоронение мыслей, — и Галке порой хочется послать ее подальше.

— А ради тебя у нее не возникает интереса поработать? — спросил прямее Артамонов.

— Я не могу этого требовать от нее, — признался сам-Артур. — Она имеет право на личную жизнь.

— Нет вопросов, — временно согласился Артамонов. — Но по ситуации с рекламой, которую, заметь, мы добываем сообща, больше уместен оклад. И никакого ее величества здесь не требуется.

Артуру оставалось развести руками. Это означало одно — продолжать заниматься ерундой он вынужден. Вынужден обслуживать мелкие выставочные сборища и таскать по ним издательский комплекс, чтобы дивить народ сиюминутными релизами. Вынужден снимать канитель фестивалей на бытовую камеру и продавать кассеты участникам. Вынужден повесить на баланс личную видеокамеру — чтобы обобществить заработанные на ней копейки. И так далее.

— Зачем ты тащишь в учет малооценку? — спрашивал его Артамонов.

— Пригодится, — тянул Варшавский на дно, как грузило. — Мы ведь пользуемся этим сообща.

— Особенно сообща мы пользуемся твоей бритвой с вибратором, — напомнил ему о прошлом Артамонов.

Потом Артур вообще пошел вширь — затарился с голодухи по гриву акциями РИНАКО.

— Очень ловкий заработок, — сказал он, похлопывая бумажками по руке, как банкнотами. — Через месяц сдам — будет навар.

— Неужели ты думаешь, что Боровой спит и видит, как вернуть тебе вложенное с процентами?! — потешался над Варшавским Артамонов. — Как бы не так. Я знаю одно: лучше нас наши деньги никто не прокрутит!

— Да разве это деньги? — плутал по теме сам-Артур. — Подумаешь, просто купил пару бумажек, попробовать.

— Ну, и как они на зуб? — спросил Артамонов. — Я бы за них ни рубля не дал!

С самого начала в «ренталловской» компании не существовало никакого уровневого несоответствия, из которого бы могли вытечь иерархические проблемы. Может быть, потому, что лидер там больше подразумевался, нежели носил обстоятельный характер. Лидером была сама идея. Хотя внешне за лидера можно было принять и Макарона, и Прорехова. Но пружиной развития был Артамонов. Прорехов специализировался на оперативке. Стоило Артамонову бросить идею, как Прореховым она тут же исполнялась до последнего покашливания. А Макарон был фундаментален — он закреплял, был как заведующий базой — все по полочкам, обстоятельно. Таким был расклад. Остальное шло вприкуску.

Однако в последнее время между Варшавским и Артамоновым стали возникать многомоментные непонятки. Конфигурация их отношений стала веретенообразной, словно один другому защемлял седалищный нерв. Артур без всякой муки мог провести любой календарный срок в камере с Прореховым или Макароном. Артамонов с ними — то же самое. А вот вместе с Варшавским его было лучше не сажать. Находиться рядом без какого-либо прикрытия третьей стороны они не могли. Требовалось, чтобы их кто-то обязательно разбавлял. Словно отсутствие фона выводило их отношения на чистую воду. Кроме того, что Артамонов с Варшавским были погодками, ряд биографических фактов указывал еще и на то, что их жизненные линии вились неподалеку. Независимо друг от друга они отметили повесть «Граничные условия», опубликованную в «Литературной учебе». Это далеко не хрестоматийное сочинение могло привлечь не каждого. И неважно, о чем там велась речь, хотя велась она о деградации интеллигента, который начал с малого побирательства и не заметил, как стал собирать по забегаловкам объедки и заливать их опивками, показательно было то, что текст этот отложился в мозгах у обоих. Артамонов и Варшавский, каждый со своей о ту пору зазнобой, едва ли не одновременно испили воды из грота под Сигулдой. Как-то так получилось, что независимо друг от друга побывали там почти одновременно. Согласно поверью, плошка мути из той сигулдской пещеры скручивала влюбленных в бараний рог и не давала никаких шансов на разлуку. Таких пустяшных совпадений у Артамонова и Варшавского обнаруживалось множество. И всем им была бы грош цена, не распорядись ими Галка. Именно из них, из этих совпадений, она сделала вывод, что у Артура нет противопоказаний к лидерству. И купила ему оранжевый пиджак.

С пиджака и началось. Утверждаясь в глазах Галки, сам-Артур потянул одеяло на себя — предоставлял ей информацию о делах фирмы в искаженном свете — по его донесениям выходило, что он был идеологом происходящего. Резервов для поддержания авторитета внутри семьи Артуру не хватало. Да и не могло хватить — не существовало на свете такой суммы, чтобы завоевать Галкино расположение. Она вытоптала Артура, как ягель. Настолько вытоптала, что Артамонов не смог больше выносить его дурную привычку поминутно перехаживать — они перестали играть в шахматы. Плохой знак. Артамонов все чаще реагировал на погруженный в нос палец Артура. Это было самым серьезным симптомом. Просто к учебе, Деборе, работе и жизни Артамонов относился не так поверхностно, как Варшавский, — отсюда и дул ветер.

Галка действовала вероломно. Наблюдая, как Прорехов отправляется в «исторические заплывы», она начала оттирать его на второй план, а Артура, наоборот, наущала выступать единым фронтом с Макароном. Таким образом, Галка нейтрализовывала Прорехова и лишала его права голоса в основных разборках.

— Чего ты ей наобещал, когда звал с собой? — спрашивал Прорехов у Варшавского. — Какие горы?

— Ничего я ей не обещал, — придумывал Артур.

— Не ври, — пытал его Прорехов. — Галка могла поддаться только на серьезные обещания.

— Давай оставим эту тему, — просил сам-Артур.

— И поскольку гор не оказалось, — предположил Прорехов, — она решила построить их сама?

— Ничего она не строит, — защищал ее Варшавский.

— И поэтому делает такие шаги? — вел пытку Прорехов.

— Какие шаги? — не понимал Артур.

— Она ведет себя так, будто человек произошел от нее, — сказал Прорехов. — От нее только и слышишь, что чай с молоком придумали ее предки и что они же изобрели и изгородь.

— У тебя, что ли, стало с юмором плохеть? — сказал Варшавский. Девушка шутит, неужели непонятно?

Дрались Варшавские прилюдно. Доходило до того, что в истерическом припадке с мелкими клоническими судорогами Галка бросалась в Волгу, как луч света в темное царство, имея в виду только одно — испортить настроение компании. Возможно, таким образом она проявляла особенности своего дисгармонального развития. Артур объяснял это так:

— У нас идет становление семьи.

— На хрена вы свои интимные разборки выносите на общую территорию?! пытался навести порядок Артамонов.

— Просто завершается утряска отношений, — оправдывался Варшавский.

— А мне насрать на ваши отношения! — противился дискомфорту Артамонов. — Я не хочу в них участвовать! Не хочу!

…Следом за инспектором Додекаэдром в редакцию устремились представители более организованных товарищей. Поначалу, правда, все являлся какой-то квалифай, мелочевка. Она заявляла, что это их территория, и что они тут впередсмотрящие, и что надо платить. Получив отрицательный ответ, они мило говорили:

— Что, не заплатите? Ну, тогда мы пошли…

А потом зачастили братки из основной сетки. Они имели штаб-кваритру где-то в пригороде, а в городе бывали наездами. Наедут и неделю отлеживаются, наедут и отлеживаются. Они смотрелись понастойчивее первых. Газете наперебой предлагались различные формы сотрудничества в обмен на безопасность бизнеса. Прямо конкретно «Лишенец» пытались посадить на процент.

— Мы не занимаемся бизнесом, — отвечал гостям Макарон. — А то, чем мы занимаемся, находится вне опасности по той причине, что само является опасностью.

— А чем же вы занимаетесь? — вопрошали интересанты, пропуская мимо ушей сложные формулировки Макарона.

— Мы не занимаемся бизнесом в том смысле, в котором вы его понимаете, пояснял Макарон всем по очереди. — Мы занимаемся космополитикой. А что касается нашей финансовой безопасности, то давайте смоделируем ситуацию: было дело, редактор Фаддей нарушил издательский договор и задолжал нам десять тысяч долларов, которые мы вложили в «Смену». Что вы сделаете с редактором Фаддеем в целях возврата наших денег? Я вам отвечу — ровным счетом ничего. Это не тот случай. Монтировкой тут ничего не попишешь. Чтобы Фаддея поставить на место, нужно обойти его профессионально…

— Или пережить годами, — подсказал еще один неплохой выход Артамонов.

— Да, — согласился с подсказкой Макарон, — или, как правильно мыслят коллеги, пережить годами. Страшнее наказания для Фаддея не существует.

— А может, существует? — не верилось браткам.

— Не существует, — твердо уверил их Макарон. — У него нет денег, и продать ему нечего.

— Понятно, — соглашались гости.

— Или, например, взять областную типографию… — продолжал Макарон. Не приступом, конечно. Альберт Федорович Смирный, ейный директор, когда-то нам просто гадил. Пока мы свою машину не купили. Урон успел нанести неисчислимый, а не докажешь. Или взять Додекаэдра… — продолжал Макарон «загибать свои пальцы». — Вы можете порешать эти вопросы? Думаю, что у нас для вас на это не хватит денег, поскольку вопросы деликатные и решаются по большей части мозгом. А мозг нынче дорог.

— Короче, — не выдерживали ходоки, — вы отказываетесь от крыши? Или у вас уже есть крыша? Тогда назовите! Дайте нам телефон главного!

— Наша крыша — небо голубое, — пропел Макарон, выдав полное отсутствие музыкального слуха.

Никто, конечно же, не подхватил мелодию, и она стухла на первом же куплете. Но Макарон умудрился разложить ее на два голоса.

— Мне кажется, господа, — сказал он бандитам первым голосом, культурно их выпроваживая, — может быть, лучше вам платить нам. Причем не за заслуги, а за услуги. За какие, мы придумаем. Заходите через недельку, между нами не должно быть никаких церемоний. Мы ведь с вами занимаемся общим делом, вы пасете подлесок — ларьки, уличную торговлю, мелкие фирмы, а мы пасем крону депутатов, директорский корпус, генералитет, власть и так далее. Наши участки не пересекаются, что не дает нам повода для разборок. У вас своя территория, у нас — своя. А сотрудничать — пожалуйста! Мы готовы предоставлять вам любые информационные помочи. Да и страницы нашего «Лишенца» — к вашим услугам. Платите и пользуйтесь как своими. Льготы мы организуем!

Текст звучал правдоподобно и убедительно. Искатели партнеров по бизнесу понимали, что да — это действительно не тот случай. И оставляли «Лишенец» в покое. По крайней мере, в этом смысле.

— Организованной преступности можно противопоставить только одно, заключал Макарон вторым голосом чисто для своих.

— Что? — вопрошали свои.

— Организованную неприступность, — сказал Макарон.

— Интересно девки пляшут.

— Пишется через «и», насколько мне помнится, — пояснил аксакал. Организованную неприступность бизнеса.

Учредив одноименное информационное агентство, «Ренталл» начал приторговывать сведениями, в которых нуждались все — и братья, и специальные подразделения бытия. Свои базы данных «Ренталл» на всякий случай забивал всем подряд — кому-нибудь когда-нибудь что-нибудь да пригодится. Тут был и список открывающихся ежедневно уголовных дел, все телефоны и домашние адреса ответственных работников региона, балансы всех суровых предприятий, список владельцев серьезной недвижимости, реестры основных акционерных обществ и так далее.

В ответ на это специальные подразделения жизни завели такие же информационные папочки на учредителей информационного агентства. Там уже поднакопилось достаточно зацепок для оказания давления в случае чего. И скоро это произошло. В порядке живой очереди.

Люди из специальных подразделений бытия выждали, когда завершатся пробные вылазки организованных товарищей, и сами зачастили на Озерную.

Макарон, отдышавшись, раскрывал им изнанку того, что объяснял делегатам предыдущих миссий. Он доказывал, что у «Лишенца» нет амбиций изменить ситуацию в регионе в смысле расклада власти. Если она сама не полезет на рожон. Поэтому никакой космополитики, один только бизнес в чистом виде, чтобы иметь на хлеб с маслом. И с колбасой. И с салом.

— Ничего личного, — говорил Макарон. — Только бизнес.

— Но вы заявляли, что не занимаетесь бизнесом, — ловил Макарона человек, и Макарон чувствовал, что налицо перетекание информации.

— По большому счету, нам все по барабану, — говорил чистую правду Макарон. — Мы ничего такого не делаем, мы просто инсценируем.

— А у вас есть какой-то план, — спрашивал человек, — или схема?

— По жизни или так? — не понимал вопроса Макарон.

— Так, — уточнял человек.

— Так нет, — нисколько не юлил аксакал, потому что ему было это и ни к чему, и не к лицу.

Успокоенные требники от специальных подразделений бытия уходили. Но память о них продолжала оставаться в сердцах информационных диверсантов.

— Интересно, кому все это надо? — чесал репу Варшавский.

— Что именно? — лениво проявлял участие Макарон.

— Инспекция, бандиты, органы…

— Не переживай, на днях заявятся пожарные, СЭС, землемеры, электронадзор и гортеплоэнерго, — сказал Прорехов. — И если тебе этого покажется мало, придет председатель уличкома с профессором по канализации на десерт.

— Я спрашиваю, кому это нужно? — вдумывался в жизнь Артур.

— Никому, — сказал Макарон. — Особенно ни к чему это председателю исполкома Платьеву, чуть меньше это нужно мэру Беломырину, совсем не надо Додекаэдру, Шимингуэю, Фоминату — никому. Зачем им всем наша неконтролируемая пресса?! Зато мы нужны другим — Нидвораю, Завязьеву, Страханкиной, Мошнаку, Маргарите Павловне и так далее…

— А чтобы все эти ходоки отстали, позвоните вы куратору или просто дайте всей этой братве номер его телефона! — расходился порой Варшавский, допустив руку к носу и дав ей полную волю. — Пусть все эти прихожане сами узнают, кто мы такие!

— Нет необходимости, — сдерживал его напор Артамонов. — Если мы не выстроим отношений и не выстоим без внешних подпорок, грош нам цена! Заметь, мы работаем в издательской нише, делаем личную жизнь и должны знать, чего мы стоим сами по себе. А обратиться за помощью к кураторской «крыше» всегда успеем.

— Я считаю, пора сказать всем залетным, что мы завербованы на более крутом уровне! — не переставал настаивать Варшавский. — На вербальном! Чтобы у них челюсти повыпадали!

— Тебе уже объясняли, Артур, — остепенял его Артамонов. — У нас есть право обращаться в центр только в крайнем случае.

— Но пусть нам хотя бы подскажут способ, — требовал причастности сам-Артур. — Посоветуют, как этих граждан поставить на место!

— Да что тебя все подмывает сообщить о нашей охранной грамоте? притормаживал его Артамонов. — Надо делать так, будто мы сами по себе. Нам же сказали — звонить по крайней нужде.

— Принципалы хреновы! — мыкнул Варшавский. — У меня от безденежья пузыри в глазах! В животе бурлаки да вурдалаки от неустойчивого и переменного питания! Я как сетевой фильтр! Или как блок питания! Ко мне может что попало входить, а выдавать я должен реальный продукт! А вы все крайнего случая ждете! Если случая нет, его надо устроить!

— Это все пустые трепанги, — приосанил его Артамонов. — Что мы все крутимся вокруг пупка?! Ты лучше расскажи, где прибор, на который по твоей милости мы ухлопали столько денег?

— Где прибор, где прибор? В производстве! — отмахнулся Варшавский.

— И давай с тобой договоримся, — предложил Артамонов, — если тебе хочется чаще летать на родину за счет фирмы, зачем придумывать сложные зигзаги с фарцой?

— Если бы не фарца, — начал задыхаться о своем сам-Артур, — нам всем не на что было бы жить.

И он был по-своему прав. Никто не замечал, что именно благодаря артуровской мелкотравчатой суете в компании всегда имелись в загашнике хоть какие-то деньги. Но когда все прут к великой цели в розовое будущее, никому не хочется замечать, как вытаптывается под ногами реальная зелень.

— Да уж прямо! — стоял на своем Артамонов. — Просто вместо красной рыбы ели бы селедку! А Прорехов занимался бы винокурением под «Приму», а не под «Мальборо». Вот и вся разница. А по большому счету ничего бы не изменилось, Артур. Ты можешь легко перестать финансировать наши излишества, ведь тебя никто не просит. Или тебе неудобно употреблять все это одному на наших глазах? Для меня такие вещи — проходные, они вторичны, главное — развиться и удержаться на рынке. Чуть позже это автоматически даст остальное. А фарца скоро закончится, и перекидки товара выйдут из моды, потому что не смогут обеспечивать даже хлеб. Сейчас надо развивать базу, или, как учили на политэкономии, помнишь? — товары группы А.

— Ну, и много вы наморосили себе в карман этими вашими товарами?! бахвалился Варшавский. — Я знаю одно — до сих пор мы жили на мои телодвижения! И если вы считаете, что моя задача организовывать текучку пока вы занимаетесь вечным, вы глубоко ошибаетесь! Я тоже не двужильный!

— Не занимайся приписками, Артур, — посоветовал ему Прорехов, социализм уже закончился.

— Лучше расскажи, что с прибором и где деньги? — спарился в теме с Прореховым Артамонов. — Пора оплачивать телеоборудование. На носу выборы, и ты сам знаешь, как нам нужен канал или программа. Если не захватим эфир, придется туго.

— С прибором проблемы — мой друг влетел, — признался Варшавский. Деньги подвисли.

— Не понял, — нахмурил бритый череп Артамонов.

— Проплатил за микросхемы в оффшор, — промямлил Артур, — и ни микросхем, ни денег.

— Прекращай говорить на своих дурацких алголах! — слезно попросил его Артамонов. — Меня это начинает раздражать! Давай-ка мы пройдемся чисто по железу, без всякого софта!

— Как это? — отстранился Варшавский. — Драться, что ли, предлагаешь?

— Да нет, — успокоил его Артамонов, — я предлагаю проговорить тему без соплей, по существу вопроса. А то мы все ходим вокруг да около.

— Давай, а кто против? — уселся во фронт Варшавский.

— Ты можешь ответить конкретно — когда будут деньги? — спросил Артамонов.

— Как только, так сразу, — сказал Варшавский.

— Хорошо, спросим мягше, — произнес Артамонов уже спокойнее. — Какие прогнозы относительно возврата денег?

— Не знаю, — так же спокойно ответил Варшавский.

— Что обещает друг? — вел заседание Артамонов.

— Окончательного ответа нет, — докладывал обществу сам-Артур.

— Тогда у меня есть к тебе серьезное предложение, — привстал Артамонов. — Ты летишь и возвращаешься назад, если только вырвешь деньги. Или не возвращаться никогда!

— Мы с Галкой можем уехать отсюда прямо сейчас! — согласился Варшавский. — Я понимаю, что у меня не пошли дела, акции «РИНАКО» ничего не дают, сделка по прибору провалена! Мне не везет. Здесь у меня никаких перспектив.

— Не смеем задерживать. Но есть одно но… — сказал Артамонов. — Этому региону за время нашей совместной деятельности мы задолжали миллиард деревянных рубликов. Поэтому, чтобы не утруждать себя утряской этих отношений, пиши расписку на треть суммы и катись к черту!

— Ничего я писать не буду! — отказался Варшавский.

— Тогда тащи из дома технику, она висит на балансе! — потребовал Артамонов. — А после этого — вперед и с песнями!

— А кто мне заплатит за годы, которые ушли ни на что?! — попытался пересмотреть Варшавский договор сам-Артур. — За потерянное здесь с вами время! Я ведь остался ни с чем!

— Ты и был ни с чем! — быстро подвел баланс Артамонов. — Мы все вместе рассчитывали на потом. Ты сам принимал решение приехать сюда. Тебя никто не звал. Никто твоих моральных потерь оплачивать не собирается. Но мы находимся почти у цели, надо немного выждать, и все срастется.

— Я устал от вечного выжидания, — вскрыл свои внутренности сам-Артур. Пашем здесь на каких-то непонятных кураторов!

— Меня тоже иногда подмывает бросить все дела и уехать на Селигер, сделал себе харакири Артамонов. — Устроиться там подпаском и пасти под эгидой ЮНЕСКО табун озимых овец. Или закопаться в сарае у самой воды и описать наши избранные ходы с легкой иронией! — поделился он тайными желаниями. — Но сейчас не до этого — мы почти у финиша. Еще немного, и наши вложения — и моральные, и финансовые — начнут отбиваться. Через совсем короткое время вся наша политика превратится в устойчивый бизнес. Газетный передел в стране в полном разгаре, но и он скоро закончится. В принципе, нет ничего страшного в том, что по твоей милости пропали деньги. Меня просто пугает твое отношение к этому. Нет никакой беды в том, что мы не вернули «СКиТу» часть кредита, мы ведь запустили его в дело. И случись неудача виноваты не мы одни, потому что подписывались под бизнес-планом вместе с банком. Главное — «унитаз» стоит на месте, его никто не увел. Отделывай потихоньку, ставь «жучки» — ведь у нас, если ремонт, значит, новые хозяева устанавливают новые «жучки» — сдавай в аренду и возвращай деньги. А вот с твоим долгом, Артур, не поработаешь. Разве что бандитов нанять, но они заберут половину, а то и вообще все. Ты увел деньги не у нас, а из города, в котором они взяты. Деньги — черные, какие угодно — должны оставаться на месте и крутиться неподалеку. Только тогда можно довести задуманное до конца, никого не опасаясь. Эта мысль, что деньги кредитора рядом и не уплыли, — успокаивает его. Он живет в иллюзии, что они вернутся. И наконец, привыкает, что они уже — не его. И если деньги не пропиты и не протраханы, а пущены в дело, и особенно, если дело это кредитору неведомо — его начинает одолевать печаль и гордость за то, что именно на его деньги создано неведомое ему дело. И он всем говорит, что самолично выделил деньги на ловкую идею — на телестудию, типографию или на картинную галерею. Поэтому прав тот, кто обеспечивает перманентный напор идеи! Чтобы получилось дело, паренек, из него нельзя выводить оборотные средства. Их туда надо без конца подтягивать и вваливать, вваливать! Увод денег наказуем. Такое не прощается. Нас достанут и будут вправе наказать! Себе надо брать меньше, чем позволяет обстановка! Ты же все это знаешь сам!

— Знаешь сам, — повторил Варшавский конец фразы. — Только мне все это на фиг сперлось!

Надо ли объяснять, что Артур с Галкой со временем уехали. Сначала из города, а потом дальше — свалили в Штаты. И может быть, были правы. Придумывать себе опасности, а потом пытаться через этот костер перепрыгивать — это могло прийти в голову только безмозглой Снегурочке. В таком групповом подходе к жизни было и впрямь больше «садо», чем «мазо».

Макарон загрустил и перестал мочить корки — рассказывать что-либо веселое, как это бывало в прошлые времена, ему стало лень. Во всех спорах он не придерживался ни одной из сторон. Как пшеничная сушка от легкого нажатия ладонью, он в момент распадался на четыре равные части — для Артамонова, Прорехова, Варшавского и Светы, за которой все собирался когда-нибудь выехать.

После исчезновения Варшавских Макарон замкнулся, купил папаху и стек и стал выгуливать Бека исключительно в этом убранстве. Когда его по-свойски кто-нибудь спрашивал:

— Куда это ты так вырядился?

Он отвечал по-военному коротко и ясно:

— Крышу сменил!