"Тринити" - читать интересную книгу автора (Арсенов Яков)

Глава 12 ВЫБОРЫ ГУБЕРНАТОРА

Комбатанты «Лишенца» в ознаменование запуска печатной машины WIFAG организовали вылазку на проточные карстовые озера. Пользуя заброшенную турбазу, они плашмя возлежали на дресве, парились в бане по-черному и тешили себя шахматами высотою в человеческий рост, которые уцелели по странному стечению обстоятельств — из-за невероятной тяжести фигуры было трудно украсть и вывезти за пределы базы. Все остальное на этом туристическом комплексе было разворовано.

— Для Варшавского данные фигуры были бы неудобными, согласись, вспомнил Артамонов о делах минувших, снимая через силу пешку Прорехова на проходе.

— Почему? — спросил партнер, с трудом передвигая в охапке гипсового ферзя.

— Руки бы оторвались по сто раз перехаживать, — объяснился Артамонов.

— Что верно, то верно, — рассудил Прорехов и засмеялся, вообразив, как сам-Артур гоняет из конца в конец огромной бетонной доски увесистую ладью. Хотя, если честно, мне жаль, что Варшавские свалили. Зря ты его так размазывал по здешней земле. Нормальные были ребята.

— Пойми, — объяснял Артамонов свою резкость. — Он мог жить и работать только из-под Галки.

А из-под тесового, изъеденного шашелем, навеса открывался удивительный вид на противоположный берег — Священная пустынь в лучах заходящего солнца. Химеры облаков, то и дело меняющих обличье, застилали только малую часть неба и то впритруску.

— Я понимаю, — сказал Прорехов, — ты бы хотел, чтобы Артур относился к работе, к Галке и к жизни, как ты к Деборе. — Угадал?

— На это уходит энергия, согласись, — нацелил его на дальнейшее понимание Артамонов.

— Ты же помнишь, ведь я первый познакомился с Деборой, — напомнил Прорехов. — Тогда я бы тоже мог впасть в твою немилость.

— Правильно. Но ты отказался от нее сразу, как только понял, что у тебя для нее не хватит ответственности, — сказал Артамонов, — а Варшавский все же делал попытки, не имея в достатке все той же ответственности. Ты же видишь, что Дебора требует всего человека, а Галка требует просто денег — все эрогенные зоны у нее в кошельке. А Дебора бесконечно отдается как работе, так и жизни в целом. Если уж она берется за что, то берется. Естественно, когда-то это все должно было во что-то вылиться.

— Значит, во всем виновата Дебора с ее гиперприлежностью? — спросил напоследок Прорехов.

— Нет, виноват я, — взял на себя ответственность за взрыв в прошлом компании Артамонов, — я не мог позволить, чтобы рядом с Деборой, которая полностью отдает себе отчет в том, чем занимается, ходили два пофигиста и говорили: это мои журналисты, это моя редакция, это моя типография. Ведь мы говорим как, вслушайся наши журналисты, наша редакция, наша типография! Работать, так работать.

Невдалеке от преисподней бани высилась огромная металлическая пирамида. Местные поговаривали, что она закрывает пуп земли, или, говоря научно, ее геомагнитный центр. Через пирамиду пролегали все окрестные туристические маршруты. Квелые туристы прислонялись округлыми животами к теплым граням пирамиды и получали энергию напрямую из космоса. Никому и в голову не приходило узнать, кто и зачем построил эту пирамиду. Коренное население кивало то на военных, то на синоптиков, а то и на Академию наук. Очевидно было одно — пирамида вписывалась в ландшафт, как природный объект.

— Эти озера — самые чистые на земле, — сказал Артамонов.

— Даже электричество ощущается, — согласился с ним Макарон.

— Но почему наши умники хотят пустить скоростную магистраль именно здесь? — воспалился Прорехов. — Как будто для прогресса нет другого места!

— Какая разница, где отмывать деньги, — рассудил Артамонов.

— Дураки! — признал аксакал.

И посыпались в озеро, сотрясая криками бескрайний аэрарий. Брызгались, развлекая Дебору, катающую туда-сюда детскую коляску, и кувыркались перед самым носом Ульки, понуждавшей Бека вынимать из воды брошенную палку. Если снаряд улетал далеко, то доставать его приходилось Макарону, потому что Бек в гробу видал заплывать за буйки. Всем этим глупым упражнениям Бек предпочитал заначенный под кустами нарезной горчичный батон с прокладкой из сала.

Выполнив в очередной раз команду «апорт», Макарон отряхнулся от воды и ткнул пальцем в небо, указуя на объект голубого света. Подавая знаки якобы сидевшим там существам, он удивлялся, почему никто не видит столь отчетливо различимую точку.

— Да вот же, прямо над нами! Эх вы, куриная слепота! — Макарон переживал, что больше никто не может разделить с ним радость созерцания. — Я их шкурой чувствую! — метался он по берегу. — Все эти объекты появляются сразу, как только их хоть как-то поминают в разговоре. Вот видите, не успели мы обсудить пирамиду, как они тут же нарисовались. Они нас пасут. Меня, по крайней мере, точно. Эти товарищи, — Макарон ткнул изгрызенной палкой в синеву, — однажды чуть не похитили меня. Тоже случай наполз — сдавали мы зачеты по воздухоплаванию на шаре. Ну вот, надули материю, сели в этот гондон…

— В гондолу, — поправила Дебора, словно работница обллита.

— Так вот, — продолжал аксакал, согласившись с правкой, — втащили мы туда поклажу, недельный запас мураша взяли — муравьиный спирт так называется в летной среде — вдруг не вернемся. И стали взлетать. Неожиданно хоп рывок, и все посыпалось. Ну, думаем, влипли, не успели ощутить полета — и сразу в могилу. А это сержант, мудак, забыл веревку отвязать. И болтаемся мы на одной отметке, а нагреватель ревет, шар рвется вверх — того и гляди разлетится на куски этот гондон…

— Эта гондола, — поправила Дебора.

— Ну да, я же и говорю — разлетится на куски. Не перебивай, а то канву упущу, — отстранил Дебору аксакал и продолжил: — «Руби веревку, а то этот оторвется!» — кричу я сержанту, а он не слышит ни хрена! Но, слава богу, в конце концов допетрил, отвязал. И нас как кинет в небо! Прямо за облака! Словно из катапульты. И понесло! Вдруг конфорка — хлоп и погасла! Я кричу напарнику — скидывай лишнее! А он орет — у нас, мол, кроме тебя, ничего лишнего, — и к краю меня подталкивает! Тут нас потащило вниз, по отвесной глиссаде прямо на нефтяные вышки! Никогда таких страшных вышек не видывал… Не успел я глаза закрыть — и со всего размаха мы как трахнемся этим… посмотрел Макарон на Дебору.

— Гондолой, — упредила Дебора.

— Ну да, этим… как трахнемся прямо об отроги! — справился с собой аксакал. — А концовку не помню — отшибло. Наутро подобрали нас, вытащили из-под этого…

— Из-под этой… — опять успела Дебора.

— Ну да, из-под этой… — Макарон понял, что больше выразиться не дадут, и на прощанье опять взялся за свое. — Сидим мы, ни живы, ни мертвы. Но напарник не сдался, заплел прутьями этот свой… и через месяц снова позвал меня в полет. И знаете, что я ему сказал?

— Знаем! — запричитали Улька с Деборой, затыкая уши.

— Ну, а в какой же момент тебя чуть не похитили? — спросил Артамонов.

— Откуда я знаю?! Я без сознания был! — развел руками Макарон. — Моим коллегам пришлось конвульсиум собирать, настолько мы были сложны в болезнях после этой падучей истории.

По уверению Макарона, одинокий летающий объект всю ночь провисел над пирамидой, почти касаясь вершины. Длинным луженым шлангом он припадал к пирамиде, как к роднику. Возможно, соображал Макарон, пирамида установлена инопланетянами и играет роль зарядного устройства для летательных аппаратов.

В предрассветной мгле Прорехов отправился на рыбалку. Но не рыбу он любил. Что поделаешь, любил он, насаживая по дороге червя неверной рукою, на ощупь подойти к берегу и с дрожью в членах приступить к похмельной зорьке. Добрался Прорехов до акватории, а воды нет — один глей. Ба! Откуда он мог знать, что ведомство Фомината затеяло спуск воды из озера под установку опор высокоскоростной магистрали именно в эту ночь и именно в этом национальном парке.

Долго шлепал Прорехов в потемках, останавливался, щупал грязь — воды и близко не было. И в горячке, сев передохнуть, напоролся копчиком на кованый сундук. Взломал его — а там дюжина бутылок. Неожиданная удача развеселила его. Он откупорил одну бутылку, попробовал, открыл еще. Вино оказалось на редкость съедобным. Такая удача!

Отсутствие Прорехова в лагере было обнаружено, когда уже совсем рассвело. Улька засекла его согбенную фигуру посреди пустынной абиссали с помощью своего дальнобойного объектива. Она решила поснимать для себя и напоролась на живого человека. Сквозь оптику хорошо просматривалось, как Прорехов, словно грабарь в могиле, с увлечением копался в земле. Чтобы разобраться, что он там делает, была срочно отправлена экспедиция во главе с Беком.

Когда спасатели приблизились, непочатых бутылок в сундуке почти не осталось.

— Что это ты тут нашел? — насторожился Артамонов.

— Вот, чернила кто-то посеял, — еле вымолвил Прорехов.

— Погоди, — тормознул его Артамонов. — Здесь что-то старинное. А ну, дай посмотреть!

— Нечего там смотреть! — оттолкнул его веселый Прорехов. — Вино как вино!

— Ты что, пятачок! — воссиял Артамонов. — Оно не иначе как прошлого века!

— Сейчас протрем, — сказал Макарон и начал драить этикетку. Действительно, немолодое… Мошнаковский и К, — вчитался аксакал в мутную надпись.

— Да ты что! Не может быть! — запрыгал Артамонов, вырывая бутылку. Мы впилим этот сундук Мошнаку за все свои долги! Надо срочно ехать за ним, принял он решение и велел Прорехову тормознуть с поглощением найденного.

— Да ладно тебе! — с трудом промямлил почти готовый Прорехов.

— Вот тебе и ладно, — сообразил Артамонов. — За этот ящик с Мошнака лимон можно истребовать! Присмотри тут, а я мигом, — велел он Макарону и побежал к машине.

Мошнака доставили к обеду. Хорош же был Капитон Иванович. Он прибыл во всеоружии — пригнал с собой мотоплуг, чтобы перепахивать дно, и прицеп фашин для подстилки. Где только взял?! Как будто всю жизнь занимался пахотой.

Оставив все это хозяйство на краю аллювиальных отложений и напялив на свое тугое седалище цветастые «багамы», Капитон Иванович поспешил на место непосредственного происшествия.

Добежав до Прорехова, он не смог сдержать себя и, вырывая добро из рук первооткрывателя, заголосил.

— Это же самая настоящая фелония! — хулил он Прорехова. — Отдайте мои бутылки!

— А я как сидел, так и пью, — промямлил в ответ Прорехов.

— Вы совершили тягчайшее преступление! — продолжал Капитон Иванович увещевать растлителя.

— У меня есть мысль, и я ее думаю! — нес, что приходило в голову, Прорехов.

Бек долизывал горлышки, а Капитон Иванович — Христом Богом умолял Прорехова оставить недопитое и за каждую нетронутую бутылку обещал по ящику вересковой горькой.

— Нам такие гандикапы ни к чему! — отказался Прорехов. Весь облитый чудесным вином, он пытался размазать по себе упавшие капли и делился соображениями на этот счет: — Здесь есть два плюса, Капитон Иванович, первый — то, что вино — не губная помада и следы от него не надо скрывать, а второй плюс — что не надо чистить майку от пивных пятен. — Видок у Прорехова был не утренний, но все же он принял к сведению обещанные Мошнаком объемы, правда, с условием, что не прекратит лакомиться, пока встречный товар не прибудет на место уговора.

Когда Капитон Иванович притащил из соседнего села обещанный прицеп горькой, в сундуке оставалась недопитой всего одна бутылка вина.

— Эх! — посовестил он Прорехова. — Вы меня разорили! Это ж надо, все выпить за один присест!

— Хватит с вас и одной бутылки! — выплескивал наружу настроение Прорехов.

— Можно было бы озолотиться, — причитал Мошнак. — На Сотби за этот сундук моих предков могли бы состояние отвалить.

— Вот как?! — изумился Прорехов и, тщетно пытаясь насадить на крючок маленького красного мотыля, спросил на полном серьезе: — Значит, не вранье все это насчет вашей фамилии?

— А вы не верили? — упавшим голосом произнес Капитон Иванович.

— Почему же? Верили, — сказал Прорехов и тут же спохватился: — А где вода?

— Утрачена, — сообщил Капитон Иванович, взял сундук, поставил в него пустые бутылки и направился в сторону берега. Добравшись, он завел мотоплуг и, набросав под колеса фашин, принялся перепахивать злачное место. Пахал он до вечера, но так ничего и не обнаружил. Войдя в положение грязного по уши Мошнака, «лишенцы» пригласили его в баню.

— Идемте в преисподнюю, — позвал Капитона Ивановича Макарон. — Пока попаритесь, может, они и проявятся.

— Кто «они»? — спросил Мошнак.

— Сундуки.

— Да нет, остальные, видно, замыло, — с грустью произнес банкир. Что-то, я смотрю, вас как будто меньше стало. — Поводил он глазами по территории.

— Угадали, Артура нет, — сообщил Артамонов.

— И где же он? — поинтересовался Мошнак, словно имел с ним свои особые тайные правоотношения.

— Артамонов отнес его на себестоимость, — сказал аксакал. — В затраты.

— Не иначе как уехал? — почти догадался Капитон Иванович.

— Жизнь смыла на вторичные рынки, — поделился тайной Артамонов.

— К педикам, что ли?

— Что-то в этом роде, — сказал Артамонов. — Волной колбасной эмиграции…

— Ну и где он сейчас? — уже серьезно спросил Капитон Иванович.

— В каком-нибудь отстойнике выправляют статус беженцев, — допустил Артамонов. — Сидят и пишут в анкете, что им не дали развиться в агентов по распространению «Herbolife».

— А через посольство вы не пробовали его искать? — проявил смекалку Мошнак.

— Мы не собираемся за ним бегать, — сказал Артамонов. — Пусть отдыхает.

— Вы не собираетесь, это понятно, — удивленно произнес банкир. — Но на кредитном договоре стоит его подпись.

— Что верно, то верно, — согласился Макарон. — Тут ничего не попишешь.

— Хороша банька, — похлопывал себя под мышками Прорехов, вымазанный сажей и весь в рыбной чешуе, — и веники свежие, и пар натуральный, но жарко, очень жарко! — Он поскреб себя мыльницей по животу и продолжил: — Все честь по чести — и пиво подносят вовремя, и простыни, и таранку, но жарко, очень жарко!

— Все серьезные вопросы испокон веку решались через парилку, — заметил аксакал.

— Если не через циклонную топку, — обусловил реплику квелый Прорехов. Как, например, в случае с Лазо.

— А почему именно в бане решаются все серьезные вопросы! — спросил Артамонов у Мошнака. — Как вы думаете, Капитон Иваныч?

— Голый человек не так агрессивен, как разодетый, — легко поддержал беседу банкир. — Это доказано науками. Если бы «стрелки» проходили в банях, то для выхода из сложных финансовых тупиков не требовалось бы столько туловищ.

— Вы намекаете, что ли? — спросил Артамонов.

— Да нет, это я так, к слову, — спохватился Капитон Иванович. — С вами у меня разговор иной будет. Доверительный.

— И выборы тогда тоже надо проводить в помывочной, — завершил разминку Макарон. — Для спокойствия.

— Продайте эту идею товарищу Виктору Антоновичу, — предложил Мошнак.

— Хорошо бы все наши разговоры кодифицировать, — предложил перестраховаться Макарон. — Пространство наверняка прослушивается.

— Наши тексты никто не поймет, — успокоил его Прорехов. — Разве что инопланетяне.

— Перво-наперво, во время избирательной кампании следует спросить у Платьева, где он был во время путча, — напомнил о повестке дня Артамонов. Почему он оставил народ один на один с безвестием!?

— Сообщу вам по секрету, — занес кусок текста над головами собеседников Мошнак, — но не для печати, — предупредил Капитон Иванович. — Все подчиненные зовут Платьева «куль с говном». За то, что не вышиб из центра ни одного трансферта.

— Если при разговоре с электоратом мы будем употреблять словечки типа «трансферт», то прочмокаем все выборы, — посоветовал Прорехов. — Население вообще не явится к урнам. В такие сталийные дни следует быть несколько приземленнее.

— Надо запустить «утку» про куль малым тиражом, чтобы этот номер газеты было не достать, — на ходу придумал Макарон. — Эффект будет мощнее. Все бросятся ждать следующего номера — тут мы их и приловим.

— Надо выплеснуть в массы вместе с ребенком, как Платьев «возрождает» земство, — продолжил тренировочный наезд Артамонов. — Додекаэдр по его указке такие фуршеты закатывает, что любой земец из прошлого, попади он туда, принял бы схиму. В преддверии выборов сборища становятся все масштабнее и пышнее. Интересно, на какие деньги? Вот о чем надо писать.

— И не забыть, как на миграционные средства Платьев купил виллу в Испании для поселения беженцев, — добавил Мошнак. — Я ему оплату организовывал.

— Все это жмурки, — совсем не оценил сообщение Капитона Ивановича Макарон. — Здесь требуется серьезный подход.

— Какой? — выпрямился во весь рост Прорехов и едва не поднял головой матицу. Не дождавшись чужого ответа, он предложил сам: — Я считаю, к выборам надо привлечь артистов, — дописал он свой пункт в программу общего сопротивления. — Устроить голографическое шоу — поет Лариса Долина, мужая и множась от куплета к куплету, и вдруг оборачивается Иосифом Кобзоном. Тот на одной ноте свертывается в Алену Папину, дает петуха и, минуя стадию капиталистического развития, сразу превращается в Хампердинка. На этом можно сыграть… о главном.

— Хорошая мысль, — оценил идею Макарон. — Но это лобовой прием. Надо зайти к вопросу со стороны, ненавязчиво.

— Как это «со стороны»? — поинтересовался Артамонов. — Ведай.

— Нам не мешало бы выбрать кандидата поприличнее и поставить на него все свои фишки, — сказал Макарон. — Выступать против всех бессмысленно.

— А ты видел список потенциальных участников забега? — спросил Артамонов. — Там не из кого выбирать. Такой колхоз, хоть вешайся.

— Тогда своего человека надо поискать на стороне, — не останавливался на достигнутом аксакал.

— На стороне опасно, — предупредил Капитон Иванович. — У меня такое каждый раз случается. Ты в него вложишься, в этого кандидата, а он придет к власти и забудет о доброте финансовой.

— Тогда выбрать кого-то из близкого нам окружения, чтоб понимать, о чем речь, — сказал Макарон. — Вот вы, Капитон Иванович, не согласились бы пойти в губернаторы от нашего имени?

Мошнака передернуло. Не вслушиваясь на полную катушку в пивной треп, он думал о своем — как ему не повезло с находкой Прорехова и как завтра он повторно поглубже перепашет дно.

— С моей фамилией у населения связаны устойчивые ассоциации, — легко отмазался Мошнак. — Коммерция, кредиты, проценты, ценные бумаги, валютные счета за рубежом — этот набор понятий, как песок Алёнушку, так тянет вниз, что никакое политическое течение не вынесет.

— А что, вы много воровали до перестройки — cпросил его Макарон.

— Да нет, — прикинул Капитон Иванович. — Как все.

— Как раз такого и выберут, — сообразил Макарон. — Пообещаете электорату денег, и выберут. Вы нам были бы очень удобны.

— Спасибо за рацпредложение, — поблагодарил коллаборационистов Капитон Иванович, — но, думаю, что меня не поймут. Вы, я вижу, не ощущаете обстановки.

— Вам видней, — сказал Артамонов. — А то на ваши выборы можно было бы кредит списать.

— Это понятно, — улыбнулся Мошнак. — Но только деньги никогда не исчезают бесследно. В этом их суть.

— Тогда надо протаскивать конкретно своего кандидата, — сказал Артамонов. — Я не понимаю, чем не губернатор наш Макарон. Просто вылитый. Комплекция у него самая что ни на есть сенаторская! А мозги перекомпостируем.

— Хорошая идея, — захлопал в ладоши Прорехов. — Хотя задатки крупного политического деятеля в нем скрыты на редкость глубоко.

— Но обстановку интуичит, согласись, — сказал Артамонов. — Плюс живой вес в народной среде.

— Не спорю, в нем есть здоровое начало, — встрял Капитон Иванович. — Но медвежьего покроя мужик в плащ-палатке, не застегивающейся на животе… Визуально это очень трудно обыграть перед населением, — высказал он сомнение.

— Зато — военный врач в прошлом, — вступился за Макарона 0рехов. Может заколоть и тут же откачать. Исповедует системный подход.

— Свободный журналист, — продолжал токовать Артамонов. — Обличитель. А прессе пока еще верят. Когда она совсем пожелтеет, выдвигаться будет поздно.

— Редактор самой тиражной газеты, — перехватил у него инициативу Прорехов. — Любой избиратель, даже если и захочет пройти мимо, все равно воткнется в Макарона. Тут деваться некуда. Все пространство обложено его личностью.

— Одна беда — не прописан, — вздохнул Макарон.

— Цена вопроса — ящик водки, — успокоил его Капитон Иванович.

— Думаю, что «Самосад» и «Ойстрах» в финансах не откажут, — уверил собрание Прорехов. — Хотя им за нас такой абадон учинили! Они говорили, что Платьев чуть не разорвал их за вхождение в «Лишенец»!

— Но из учредителей же они все равно не вышли! — сказал Мошнак. Значит, и в поддержке на выборах не откажут.

— Куда им деваться, — сказал Макарон. — С вами только свяжись.

— К тому же у Давликана со страховой дивой Дитяткиной начинается роман, — сказала Артамонов.

— Не начинается, а заканчивается, — скорректировал Прорехов. — Он ее рисовал, когда нас и в помине не было.

— И общество трезвенников присоединится, — вспомнил Артамонов. — Оно давно по нам плачет. Вернемся, я обязательно позвоню Завязьеву.

— Изнанкина с Флегмой подтянут свои многотиражки, — не усомнился в «сестрах» Прорехов. — Я заметил, они под влияние Страханкиной попали — все бастуют. А рабочих на этом их градообразующем монстре тысяч двадцать, не меньше!

— Лишь бы аксакал не свинтил, — сказал Артамонов.

Совершенно неожиданно по персоне Макарона выявился большой разброс мнений. Особенно когда после бани ко всенощной беседе присоединились дамы.

— Его неделю на воде с хлебом держать надо! — сказала Дебора. — А ногти, посмотрите, какие! По сантиметру толщиной.

— Ну, отморозил человек, что поделаешь. Не ампутировать же, — прикрыл Макарона от гигиенических нападок Артамонов. — Так он ближе к электорату.

— А прическа? Здесь уже никакие имиджмейкеры не спасут. И эта трехдневная щетина, — вздохнула Улька. — И семейное положение сомнительное.

— Верно. Холостого не изберут, — сказала Улька. — Здесь попахивает разными вопросами о состоятельности.

— Это нетрудно поправить, — поклялся исполнить первый наказ избирателей Макарон. — Теперь Свете не открутиться. Спутница сенатора — звучит солидно!

— И наконец, все эти его бутерброды с салом, — дожала Дебора. — С ними навсегда придется завязать.

— Почему навсегда! — возмутился Макарон. — Достаточно до первого тура!

— А плащ-палатку куда? — не унималась Улька. — От нее необходимо избавиться.

— Наоборот, ее надо выпячивать, — воспрепятствовал Прорехов. — Она может стать символом жесткой погонной руки, которую ждет население.

— Макарон и жесткость несовместимы, — заявила Дебора.

— Верно, — примкнул к ней Артамонов. — Он сдастся под напором первых же просителей, подпишет все письма, и от внебюджетных фондов не останется камня на камне. И главное — подпишет прошения не нам, а каким-нибудь проходимцам.

— Иметь нетрадиционное для политика такого ранга обаяние — слишком дорогая ноша, — сказала Дебора. — Да, с ним мы точно влетим.

— Как ты считаешь, аксакал, — окончательно насели на Макарона, сможешь ты навести в регионе порядок? Не то чтобы в самом деле, а в качестве стеба.

— Если Родина прикажет… — расплывчато объяснился аксакал.

— А знаешь ли ты, уважаемый кандидат, что, выдвинув свою кандидатуру, ты теперь уже не тайно, а открыто выступишь против вооруженного силовыми структурами и прикрытого идеологическим фронтом вросшего в кабинеты аппарата? — пытал Макарона Артамонов, как замполит. — Мы еще только размышляем о регистрации, а над твоим поражением уже трудятся целые цеха и мастерские по защите формации. Правильно я говорю, Капитон Иванович? обратился он за поддержской к Мошнаку.

Банкир сидел в гуще спорщиков, как в жюри КВН вместо Гусмана, и не знал, что делать — смеяться или запоминать, чтобы потом доложить куда надо. Он не понимал, то ли ребята болтают, то ли реально затевают поход на Советскую площадь.

— До завершения регистрации — месяц, — сказал он что-нибудь на всякий случай. — Можете и не успеть.

— Успеем. Наш кандидат имеет неоспоримое преимущество перед остальными — он играет в шахматы! — превознес Макарона Артамонов до самых небес. — К тому же он единственный, кто способен различить инопланетян.

— Самое главное, — сказала Дебора, — придумать грамотную эмонациональную идею регионального масштаба.

— А что тут придумывать, — оживился Макарон. — У меня диссертация на эту тему почти на выходе…

— Да нет, аксакал, здесь тебе не экзамен, — опустил его на место Артамонов. — На тростниковой подводной лодке тут не поднырнешь.

— При чем тут подлодка?! — возмутился Макарон. — Вы тему-то мою помните?

— Ну да, — произнесли однокурсники.

— Надо забрать у соседней области и вернуть сюда земли в районе села Миколино. Это родовые земли здешних князей. Когда в старину закончилось противостояние двух этих почти равных в то время структур, святыни проигравшего княжества были переданы победителю. Чтобы и в поколениях уже больше никто не дергался. Тогда конкурентов тоже вырезали под корень. Поэтому область нынче такая безмозглая и захудалая. Она лишена основы. За века она превратилась во всадника без головы. Эту тему и поднимет «Лишенец». Даже в зачаточном состоянии ее можно эксплуатировать в течение всей избирательной кампании. Ее научное прочтение может оказаться более действенным, нежели практическая реализация, которая никому не нужна. Поэтому мыслить будем так — вернуть землю за такое короткое время, конечно, не успеть, но поднять вопрос необходимо. Поднимем его высоко и громко. Такая у нас будет малая эмонациональная идея!

— Масонские штучки, — сказал Артамонов. — Закинем удочку, а там такое начнется! Мало не покажется!

— Проведем референдум, — невозмутимо продолжал Макарон, — договоримся с клакерами, выдадим населению по червонцу, как в старину. Все будет законно и красиво! Самосознание поместных масс вырастет в разы. Ты его, этот народ, будешь бить по рукам, чтоб не цеплялся за кузов, а он все равно будет переть за тобою — настолько притягательной может оказаться идея возврата святынь, она вселит в людей нездешние силы… — Макарона, похоже, было уже не остановить. Он был готов озвучить все двадцать глав своей бесконечной диссертации.

— А не явится ли это прецедентом для перекройки всей России? насторожился Мошнак.

— Не явится, — с лету парировал Макарон. — Этот случай был единичным в истории. Все остальные административные переделы имели простые хозяйственные корни.

— Может, наоборот, нас присоединить к соседней области? — предложил Прорехов. — Тогда, глядишь, и разовьемся быстрее на халяву.

— И где ты раньше был? — спросила его Дебора.

— Пиво пил.

— Что, голосуем? — предложил Артамонов.

— За что? — спохватился Макарон.

— За эмонациональную идею.

— Тогда уж давайте и за кандидата, — добавил список вопросов Прорехов. — От блока красных кхмеров.

— Ну, кто за? — вопросил Артамонов.

— Е-ди-но-глас-но! — пятикратно пролаял Бек.

— А если ничего не получится? — спросил Макарон. — Куда будем сваливать?

— Никаких если, — не дал собранию застыть в раздумьях Артамонов. Настоящий политик должен предсказывать, что будет, и уметь убедительно объяснять, почему этого не произошло.

— Не думаю я, что не из недр системы, вот так с кондачка какой-то сторонний человек может проскочить туда, — вполне серьезно сказал Капитон Иванович. — На Советскую площадь есть только санкционированные и согласованные заходы.

— Что посмеешь, то и пожнешь, — сказал Артамонов и далее пояснил Мошнаку: — Это смотря в какие эпохи брать. В наше смутное время может проскочить кто угодно, любая шушера! Но, в таком случае, почему не мы? Сейчас вы увидите, кто наряду с командой Платьева попрет в губернаторы! И Сичкины, и Птичкины, и Синичкины! В переходные периоды, когда страна кидается государством, как раз и можно проскочить на крыльях черного пиара и желтой прессы — цвета германского флага к вашим услугам. Потом наведут порядок, и все будет более-менее системно и пристойно, а сейчас… Одним словом, в переходные периоды надо пользоваться только переходными глаголами! И переходными личностями!

Откиснув и подзарядившись у пирамиды, магнаты уселись в «Chrysler» и отбыли на родину.

Компания была довольна трофейной автомашиной. Да и само это корпоративное имущество мертвой хваткой притерлось к «лишенцам». Едва Артамонов заикнулся отдать его за долги Мошнаку, как у тачки тут же отказали тормоза. Стоило только Прорехову вывесить на столбе объявление о его продаже, как Макарон тут же въехал в жатку и испортил товарный вид машины. Если за руль садился кто-то не из команды, «Chrysler» глох, ел много бензина, и у него начинали стучать «пальцы» — словом, он пытался всячески сжить со свету непрошеного седока и ни в какую не хотел расставаться с текущими пользователями. Как только за руль восседали хозяева и выяснялось, что сбыть его не получается, он вновь преображался, как коза соседки Макарона — тети Пани: животина, прознав, что ее собираются забить, заплакала человеческими слезами. Тетя Паня тоже заплакала и оставила козу. Теперь коза дает столько молока, что не каждой корове под силу. Да, но при чем здесь авто?

Машина была семиместной. Наряду с Беком, для которого имелась специальная банкетка между передними сиденьями, в салоне легко размещались Артамонов и Дебора с дочкой, Прорехов с Улькой и Макарон. Седьмое место пустовало. Оно в очередной раз навело аксакала на мысль привезти на жительство Свету.

— Мотану-ка я за ней прямо сейчас, — объявил он, когда въехали в город. — Мне кажется, теперь я ее уговорю. Хватит ей болтаться без нас!

— Хорошая идея, — поощрили его друзья. — Жилье теперь есть. Не на пустое место приедет.

Все, что касалось жилья, было приятной правдой. Макарону выстроили дом. Один на плану. По собственному проекту аксакала — с камином и высокими потолками. На окраине поселка Крупский-айленд, почти в лесу. Макарону достался участок в ряду домов работников вагонного завода, которые тупо брали на предприятии густотертую ядовито-зеленую краску и покрывали ею все свои дома. Макарон, не ведая об устоях, выкрасил свой терем в ярко-желтый цвет в три слоя. Соседи прозвали его эксцентриком.

Макарон не мог жить без солнца, поэтому первое, что он купил себе из мебели, — солярий. Когда этот белоснежный гробик вносили в дом, соседей за забором охватил столбняк. Вечером Макарон влез в аппарат погреться примерить и опробовать ложе. Ну, улегся, включил лампу и принялся ловить кайф. Вдруг крышка гроба сама собой открылась, и соседи Макарона начали молотить его по бокам черенками лопат, пытаясь проткнуть осиновым острием в области грудины. Руководила атакой тетя Паня.

— Ах ты, сука зубатая! — приговаривала она. — Щас мы тебя по рогам!

Чисто человеческий вопль Макарона отсрочил его кончину. Так Макарон познакомился с тетей Паней. А потом и подружился. До такой степени, что предложил ей должность мажордома.

— Вы тут за собакой присмотрите, а я мигом, — бросил друзьям Макарон, выходя из «Chryslera» у вокзала. — Хочу стать женатым до безобразия. — И отправился на поезде в Москву за Светой.

Нынешние регионарные выборы были знаменательны тем, что впервые в истории избирался не председатель исполкома Совета народных депутатов, а именно губернатор. Это придавало выборам дополнительный вольтаж.

По уложению Платьева, кандидатов в губернаторы от действующей власти было шестеро. Не чтобы запутать, а «чтобы обеспечить альтернативные выборы, — заявил Виктор Антонович через СМИ, — и подлинно свободное волеизвержение на основе всеобщего и равного избирательного нрава».

Но на самом деле люди Платьева шли по двум причинам — чтобы растащить голоса и выстрадать иммунитет, потому как почти все они ходили каждый под своей статьей. Вообще, еще Гоголь подметил, что редкой птице удается долететь из кресла до середины уголовного кодекса.

Уже на этапе регистрации в команде Платьева не обошлось без потерь: несмотря на особое расположение комиссии, один кандидат не прошел люстрацию по моральному цензу, а второй — по цензу грамотности — не имелось высшего образования. Оставшиеся четверо двигались единым блоком. Сам Платьев шел как бы на второй срок, а три его подставки — учитель, председатель совхоза и известный в регионе товаровед со стажем — для ассортимента и фона. Все четверо походили на биржевых игроков, промотавших активы трастовой компании. Они были настолько неотличимы друг от друга, что даже не оттеняли себя. Не исключалась версия, что если они наберут равное количество голосов, то примутся управлять областью по системе сутки-трое, как сторожа. Перед ними стояла суперзадача, какую мог выполнить исключительно гений — они хотели избраться тайно от электората, которого они все боялись как черт ладана.

Город был увешан плакатами. Параллельно им творческие союзы вывесили у Доски почета портрет Пушкина навстречу 200-летию со дня рождения поэта.

— Этот, наверное, по партийным спискам идет, — предположил никуда не спешащий прохожий.

— Да нет, думаю, по одномандатному, — возразил ему первый встречный. Дядька видный.

Консистория Платьева располагалась в элитной бане, где отборный народ приводил свои перья в порядок под живое мыло — девушки, обслуживающие клиентов, были все из местного хора. За особую плату им вменялось в обязанность петь при каждом натирании спины.

В баню стекалась вся информация по выборам, там же и проводились трибутные комиции, и стряпались рейтинги. Предбанник штаба тоже пестрел изображениями Платьева, но одетого. Умеренная температура в парилке позволяла привлекать к обсуждению предвыборных проблем широкий спектр специалистов. В групповых помывках принимали участие все фидуциары — глава администрации города Беломырин, его зам Гладков, Додекаэдр, товарищ Фоминат, Капитон Иванович Мошнак, Асбест Валерьянович Шимингуэй, Фаддей Бессмертный, Альберт Федорович Смирный и семенной Огурец от радио со своей супругой Огурцовой-старшей от телевидения.

— Есть смысл расшить программу прямо сейчас, — открыл летучку председатель исполкома Платьев. — Сколько у нас лежачего электората?

— Тысяч семьдесят, — ответит начальник отдела статистики Спасибенко.

— Срок назад, я помню, было двадцать, — похвалил его Платьев, пунктируя архив.

— Работаем, — сказал Иван Петрович.

— А сколько психически больных? — спросил Платьев у начальника управления по здравоохранению Бориса Александровича Эльгарда.

— Две с половиной тысячи буйных и шесть тысяч тихих, — доложил чиновник.

— Отлично, — пометил что-то у себя в блокноте Платьев. — Накануне выборов всех их надо будет выписать из больниц. Проголосуют — и снова туда ввиду рецидива. Ясно?

— Ясней ясного, — ответил главный врач региона.

— Кто у нас возьмется отвечать за передвижные урны? — продолжил Платьев планерку.

— Давайте я, — вызвался Фаддей бессмертный, ему надо было проявлять активность — «Смена» была совсем без денег и уже не выходила.

— Так, отлично, — оценил инициативу Платьев. — А в приходах? Уважаемый владыка Шабада, сколько под вами нынче ревнительных верующих?

— Тысяч двадцать — двадцать пять, — доложил руководитель епархии, — но народ нынче сами знаете какой…

— А вы помягче с ними, — не стал входить в его положение Платьев, своею властью…

— Маловато сейчас таких, — не шел на сговор с совестью владыка.

— Да, раньше по вашему ведомству за семьдесят улетало, — кинулся ностальгиком Платьев.

— Отлучились многие… — сообщил отец Шабада.

— За неуплату, что ли? — пытал его председатель исполкома.

— Да нет, — ответил владыка. — За плохую организацию сбора вспомоществований.

— Нехорошо это, — пожурил его Платьев.

— На храмы, — пояснил владыка.

— Все равно, — погрозил ему пальцем председатель исполкома. — Нельзя смешивать совесть населения с его платежеспособностью. Ну да ладно, Капитон Иванович перечислит вам по десятке за голос. Раздадите своим прихожанам. А взносы отмените, хотя это не мое дело.

Владыка Шабада в знак согласия провел по бороде сложенными ладонями. Ему никак нельзя было идти вразрез с властью. Новое время наступало — надо было начинать учиться дружить с нею.

— Так, теперь СИЗО, — продолжил Платьев.

— Тридцать тысяч, — доложил человек от специальных подразделений бытия.

— Хорошо, — сказал Виктор Антонович, — раньше и десяти не набирали.

— Работаем, — сказал человек от структур. — Условия, правда, ни к черту. Сидят наши временные арестованные, как клубни в лунке.

— Ничего, месяц потерпят, — призвал к толерантности Платьев. — Мы им за это новый корпус на площади Гагарина отгрохаем. Так и передайте. Итак, с учетом всех позиций сто двадцать — сто тридцать тысяч у нас гарантировано. Теперь по рискам — пенсионеры и бюджетники. Что у нас с ними?

— Отставание по зарплате шесть месяцев, — доложил начальник финуправления товарищ Райдур.

— Срочно наскрести половину суммы и законсервировать, — записал себе в книжку Платьев. — Выплатить за три дня до срока. А остальное, когда проголосуют. Вернее, когда выберут.

— Может, пораньше эти деньги выплатить, а то рейтинги через опросы общественного мнения недотянем, — предупредил Додекаэдр.

— Хорошо, давайте за неделю, — согласился на упреждение Платьев. — А то и потерпели бы, не баре. — И продолжил собрание: — Так, хорошо, сколько можно набрать по открепительным талонам?

— Пять-шесть тысяч, не больше, — сообщил начальник избирательной комиссии Титов. — Иначе при проверке бросится в глаза. Это устоявшаяся величина. Центризбирком с нас три шкуры спустит.

— Не спустит, — успокоил его Платьев. — Там есть свои люди. А еще вернее, не бросится в глаза. Доведите до пятнадцати тысяч. Тогда шестьдесят процентов голосов у нас будет практически в кармане. Бюллетеней надо выпустить как минимум вдвое больше, — сказал председатель исполкома и посмотрел на Альберта Смирного.

— Комиссия заказала только норму, — доложил начальник типографии. — Не знаю, как и быть.

— Мы заказываем еще столько же, — повелительным тоном произнес Платьев и, обратившись к Мошнаку, досказал мысль: — Капитон Иванович, оплатите, пожалуйста, недостающее.

— Учтем, Виктор Антонович, — взял под козырек Мошнак. — А как же…

— Неплохо бы это сделать завтра, — предложил Платьев. — Чтобы товарищ Смирный не запел нам про бумагу да про краску перед самыми выборами.

— Как скажете, — еще раз взял под козырек Мошнак.

— И еще, это, — защелкал пальцами Платьев, припоминая, — кто-то должен подобрать людей в комиссии на местах. Чтобы проставили по второму крестику. Да чтоб у каждого по набору ручек имелось. А то работают одним цветом! И не переусердствовать. По два-три крестика надо оставить реальных, чтоб демократично получилось. Наблюдатели понаедут — не открутишься.

— Люди подобраны по всем районам, — доложил председатель избирательной комиссии Титов.

— Я понимаю, что подобраны, — критически отнесся к докладной Титова Виктор Антонович. — Чем лучше готовишься, тем больше проколов. Кто займется передислокацией? Попросите у горьких новгородцев взаймы пять-семь тысяч военных. На сутки. Пусть пройдут маршем до нашей ракетной части, проголосуют — и назад.

— Без постановки в известность Главнокомандующего разрешается передислокация не более трех тысяч военнослужащих, — уточнил человек от специального ведомства.

— А вы договоритесь с Главнокомандующим! — посоветовал ему председатель исполкома. — Ввиду исключительности случая! Вон какая сейчас напряженная обстановка в мире — все оружием бряцают! А мы что, хуже?!

— Попробуем, — пообещал разобраться человек от структур.

— А теперь решайте, — обратился Платьев взглядом по очереди к каждому из участников собрания, — кто и что будет делать конкретно. Начнем с радио. Товарищ Огурцов, прошу.

Семенной огурец на каблуках задумался. К планерке он был не готов ввиду абсолютного отсутствия идей. Он не умел организовывать передачи по большому, у него всегда получалось только по малому.

— Мы устроим дебаты, — ляпнул он первое, что скользнуло на язык.

— Годится, — принял задумку Платьев. — А теперь газеты.

— У нас есть план, — всполошился Асбест Валерьянович. — Мы затеем перепалку между «Cменой» и «Губернской правдой». Сделаем отвлекающий маневр. Только «Смену» надо сначала поднять…

— Капитон Иванович! — обратился Платьев к Мошнаку. — Надо поднять ребят.

— Попробуем, — вяло согласился Капитон Иванович, — хотя, если честно…

— Давайте только без этого, — приплюснул его председатель исполкома, личные мнения потом.

— Я буду нападать на «Лишенца», — продолжил выкладку Шимингуэй, — а Фаддей пусть защищает его. Чтобы в споре родить истину следующего содержания: проходимцы, ступившие на газетную тропу, должны маяться в КПЗ, а не дурью!

Шутка несколько оживила сборище. Был спешно объявлен кофе-брейк. Собрание отправилось на перекур. После перерыва толку от народа стало еще меньше.

— Ясно, — потянулся Виктор Антонович, выслушав итоговый доклад человека от специальных подразделений бытия. — Ну а конкретно, что будем делать с ними? Есть какие-нибудь предложения?

— Их надо на чем-то поймать, — придумал тот, перелистывая заведенную на «Лишенца» папочку.

— Мы пытались, — признался Додекаэдр. — Работают по закону, не подкопаешься. Их кто-то грамотно ведет. Они уже на пяти языках выходят. Нам удалось устроить им прокол с финнами, а вот китайцы, несмотря на все наши усилия, — у них на подходе.

Платьев навел свой курсор на главу администрации Беломырина и непонимающе посмотрел на него.

— Какие еще китайцы? — спросил Платьев.

— Мы недавно побратались с Инкоу, — виновато опустил глаза надомник.

— На кой ляд вам это нужно?! — удивился председатель исполкома. — Все братков ищете! Канализацию наладить не можете! Кто с вами в этом навозе дружить будет!

— Обещали гуманитарную помощь, — оправдался Беломырин.

— Вам что, жрать нечего?! — набросился на него Платьев. — Упали вам эти города! Какой от них прок?! Только информация растекается! Этот «Лишенец» проходит как сквозь пальцы!

— А что, если вырубить электричество у них в цеху? — придумал Додекаэдр.

— Они установили дизель-генератор, — пояснил человек от специальных подразделений бытия.

— А если в «унитазе»? — был скор на выдумки Додекаэдр.

— Пробовали, — сказал Беломырин.

— Ну, а эти что? — поинтересовался Платьев.

— Эти? — откашлялся глава администрации города. — Эти зажгли свечку и сели за шахматы.

— Н-да, оригинально, — оценил реакцию на манто Платьев. — Долго играли?

— Трое суток, — ответил Беломырин. — Энергию пришлось включить снова. «Унитаз» нельзя надолго обесточивать, там в подвалах федеральные убежища на случай ядерной атаки.

— Тогда забейте пенькой канализацию! — заорал Платьев. — Пусть пару недель посидят в своем говне!

— Что-нибудь придумаем, — пообещал Беломырин.

— Отключите телефоны! Заведите уголовное дело, наконец! — заволновался Платьев. — Но надо же с ними что-то делать!

— Может, лучше тормознуть распространение? — присоветовал Огурцов.

— Они создали свою систему доставки, — отмел предложение Додекаэдр.

— Тогда хотя бы из «Союзпечати» выдавить… — сообразил Асбест Валерьянович.

— Они развертывают сеть своих киосков, — сказал Додекаэдр. — Тридцать точек.

— Упустили вы их, упустили, — метал взгляд по присутствующим Платьев, выискивая, кому бы конкретно адресовать негодование.

Светлейший князь Додекаэдр, предложивший себя в качестве виноватого, встал и неловким движением потрогал место, где должна была висеть сабля. Он был готов принять огонь на себя.

— Что остается? — бросил итоговый вопрос Платьев.

— Надо думать, — сказал князь.

— Если из-под кредита вышибить залог, они останутся голыми, — рассудил Мошнак. — Но есть одно но — их могут профинансировать другие.

— Кто? — резко спросил Платьев.

— Все те же, — вскрыл финансовые потоки конкурентов Капитон Иванович. «Самосад» и «Ойстрах».

— Вы же с ними беседовали, — возмутился Платьев и осуждающе посмотрел на человека от специальных подразделений бытия.

— Мы же не можем приказать, — развел руками человек. — Значит, им выгодно это.

— И тем не менее, — сказал Мошнак. — Мне известно наверняка, что, кроме этих, запасных ходов по деньгам у них нет.

— Зачем было вообще давать кредит? — вопросил Мошнака Платьев.

— Очень выгодный процент, — оправдался банкир. — Я им почти под триста годовых залупил!

— Понятно, — сказал Платьев. — А что у них интересного по договору с Шарлоттой Марковной?

— Я думаю, творческие союзы вагонного завода не имели права продавать «унитаз» без нашего ведома, — рассудил заместитель мэра Гладков. — Они только балансодержатели, а собственник — Фонд имущества города. Это же объект соцкультбыта!

— А вы говорите, ничего интересного, — пристыдил горемык Платьев. Так, значит, сделка совершена незаконно?

— Очень даже может быть, — пообещал Гладков.

— А счет я могу перекрыть хоть завтра, — пообещал Мошнак. — Но дело в том, что они выставляют своего кандидата.

— Кого, если не секрет? — оживился Платьев.

— Макарова, — сказал Капитон Иванович. — Редактора «Лишенца».

— Кишка тонка. Он непроходной.

— А куда весь этот мухуяр? — спросил человек от специальных подразделений бытия.

— Какой «мухуяр»? — не понял Платьев.

— Ну, всю эту ботву, — пояснил человек. — Может, в расход?

— Ясный перец, в расход. Куда ж еще? — дал добро Платьев.

— Я только одного не пойму, — сказал Фаддей. — За счет чего они держатся?

— Они идут вперед, потому что не знают, чем это чревато, — пояснил человек от специальных подразделений бытия. — Их спасает их неведение. Не ведают, что творят. Они не знают и не могут предположить, что мы с ними сделаем, поэтому идут. Это их фишка — неведение. Оттого они и смелы.

— Дураки, что ли? — спросил Фаддей.

— Получается так, — сказал человек от подразделений. — А умных смелых не бывает.

…Макарон вернулся через несколько дней. Не со Светой, как планировал, а с черноплодным мальчиком. Почти с младенцем. Макарон и раньше не гнушался черного юмора и к тому же был знаменит тем, что вместо сказок читал случайным детям инструкции по дезактивации дезинтерийных очагов, от которых молодая поросль стихала в своих кроватках в три секунды, но то, что Макарон зайдет в этом так далеко, никто не ожидал. Все явились к нему и заняли — кто с авторучкой и блокнотом, а кто и с микрофоном — очередь за новостями. Макарон молча рассматривал своих друзей, не в состоянии приступить к пресс-конференции.

— Фестивальные дети, — наконец пояснил он. — После каждого молодежного форума в Москве остается до тысячи фестивальных побегов. В ДАСе эта цифра ежегодно зашкаливает.

— Ты что, решил стать ему посаженым отцом? — cпросил Прорехов, рассчитывая подурачиться.

— Поломались все паломники, — произнес в ответ Макарон, и на его лице дрогнул мускул.

— Что-что? — не поняли его.

— Она так и сказала — поломались все паломники, — попытался что-то объяснить Макарон, но у него плохо получалось.

— Ну и что? — теребили его друзья.

— Приехал я вероломно, — начал делиться пережитым аксакал. — И по обстановке понял, что к ней давно никто не ходит. Она отфиксировала мои ходы и, чтоб я не мучался, прямо так и сказала: поломались все паломники.

— Ну и забрал бы ее сюда, раз никто не ходит! — не понимала всей сложности момента Дебора.

— Интересная ты какая-то, — все не мог перейти к главному Макарон. Как бы я ее забрал, если она не баба теперь, а мужик?!

— Как это понять, «мужик»? — всполошился Прорехов. — Интересно девки пляшут!

— Да вот так! — присел на корточки Макарон. — Операцию сделала!

— Ты что?! — изумились слушатели.

— Я сначала не поверил, показывай, говорю, пах! — раскрывал поэтапность своей трагедии аксакал. — Она и распахнула фалды — меня чуть не стошнило. Ну, я этого кудрявого в охапку — и сюда!

— А его-то зачем? — спросила Дебора.

— Как зачем? Я лишил ее материнства! — сказал Макарон. — Какая из нее, на хрен, мать?! Вы бы посмотрели — это теперь такое создание, что и во сне не привидится!

— Отец-одиночка, связанный интернациональными узами, — неплохо звучит! А? Макарон? — восхитился Прорехов. — Пиарщики до такого и за деньги в жисть не додумаются. Образ отца региона.

— Да больше, больше, — поощрил Артамонов. — Нам все годится! Образ содружества ущемленных. Должно сработать. Ну, а кем он тебе приходится, этот мальчик?

— Брючатым племянником! — выпалил Макарон.

— Тогда уж и познакомь, раз привез, — сказала Улька, присаживаясь к малышу. — Как его зовут?

— Дастин, — сказал аксакал. — Я сам его так назвал.

— Как-как? — оживился Прорехов. — Дастин?

— Ну а что тут такого? — не понимал заминки аксакал.

— Ничего, — сказал Прорехов. — Просто наш словарь пополняется еще одним понятием: ДАСтин — рожденный в ДАСе.

После горячечных высказываний Макарон взял на руки негритенка, поманил Бека и отправился к тете Пане договариваться насчет присмотра за приемышем. Его кинулись провожать до дома всей ватагой. В компании были всегда рады пополнению в лице.

Вскоре «Лишенец» получил исковое заявление. Прокуратура выступила истцом в защиту общественных интересов творческих союзов. Шарлотту Марковну наказали за якобы самоуправство, и, чтобы обосновать дело, прокуратура истребовала десятки писем от известных танцоров, которым в связи с продажей «унитаза» стало теперь негде выступать проездом на северо-запад. Не в Путевом же дворце Екатерины Великой, в конце концов! И прокуратура как бы учла просьбу звезд. Пострадавшим выставили Фонд имущества города, а соответчиками — «Лишенец» во главе с Макароном и творческие союзы во главе с Шарлоттой Марковной за то, что те якобы заключили ничтожную сделку. Так оно и бывает, начинается все в постели, а заканчивается в прокуратуре.

— Неплохое продолжение, — оценил все это паникадило Артамонов, дочитывая исковое заявление. — Что будем делать, господа?

— Я бы не стал тягаться с прокуратурой, — сник Прорехов. — Надо слить им все, чтоб не рыпались, и пусть они Мошнаку сами кредит возвращают!

— А зачем с ней тягаться, — воодушевился Нидворай. — Пусть она тягается с законами. Мы — добросовестные покупатели, а чье было имущество — пусть разбираются меж собой. Мы заплатили за «унитаз» сполна — до свиданья!

— Вот это разговор, — поощрил Николая Ивановича Макарон. — Вот это позиция! Краше иной позы!

— Мне кажется, рано поднимать шум, — успокоил всех Нидворай. — Ничего особенного не произошло. Подумаешь, подали в суд! Его еще выиграть надо.

— И верно, — согласился Макарон. — «Лишенец» не закрыли, а это самое главное. Все остальное — больные придатки ручной гориллы. Не бывает обезьяна без серьезного изъяна!

— Предлагаю на суды не ходить, — посоветовал Нидворай. — Даже никого с доверенностью посылать не надо. Чтобы не позориться. Надо пустить дело на самотек — куда вынесет кривая.

— Я не понимаю одного, неужели произвол существует? — наивно вопросила Дебора. — Ведь мы оплатили все, как положено.

— Именно только он и существует, — объяснил Макарон, — а законность это такая игра. Правила узнаешь по ходу.

Первая инстанция прокуратуре в иске отказала. Сделку по продаже «унитаза» признали действительной.

— Я же вам говорил — суд надо еще выиграть! — ходил петухом Нидворай.

Прокуратура подала на апелляцию. И снова получила отказ, но продолжала трамбовать. Дело № 1880, как литерный поезд, спешно прошло все инстанции и поднялось до пленума Высшего арбитражного суда, который тоже в иске отказал. Торжеству «лишенцев» не было предела!

Но прокурор Паршевский не унимался. По его просьбе Генеральная прокуратура опротестовала решение пленума Высшего арбитражного суда, и дело вернули на повторное рассмотрение.

Дом на Озерной, как дом Павлова в Сталинграде, ежемесячно переходил из рук в руки.

Для повторного рассмотрения в первой инстанции в набирающем силу арбитражном ведомстве не хватило судей, поскольку привлекать одних и тех же работников Фемиды не полагалось, ведь новых обстоятельств по делу за время его хождения по инстанциям не возникло. В запасе оставались только трое не аттестованных судей — Нофал, Хвирь и Отрыгин. Тот самый.

Запасной тройке, как по закону военного времени, быстро вручили аттестаты. Отрыгина назначили старшим по существу вопроса. Вектор состояния судебного разбирательства сразу развернуло на сто восемьдесят. Теперь стало понятно, что в процесс будут вовлечены личные соображения о прошлом.

— Дело принимает серьезный оборот, Николай Иванович, — сказал Артамонов Нидвораю. — Идите на заседание и вникайте. Теперь нам просто так не отвертеться.

Жизнь опять свела здорового с виду Отрыгина и нездорового с виду Нидворая.

— До сделки «унитаз» был не объектом, а грудой стройматериалов, увещевал суд Николай Иванович, покашливая в кулак. — Поэтому вернуть стороны в исходное положение не представляется возможным. Статус объекта строительные затраты обрели после сдачи здания Государственной комиссии. Сдавался объект Ренгачом, а это кое-что да значит.

Аргументы, которые приводил Нидворай, вызывали у Отрыгина легкую усмешку.

— Продавец ущемил права владельца, — одним махом поверг Нидворая Отрыгин. — Он не согласовал продажу с титульным владельцем объекта — с Фондом имущества города.

Отрыгин так измудрился, что неожиданно для себя принял решение о частичном возврате сторон в исходное положение. Согласно этому решению законному владельцу возвращались только отделанные этажи «унитаза» — галерея «Белый свет», кафе «Папарацци» и сам офис редакции «Лишенца». А остальными площадями, уважаемые ответчики, владейте. Обживайте их, чистите, приводите в порядок — забирание состоится позже. Такой прыти от Отрыгина не ожидали даже коллеги. Бывало, он брал за работу коробку конфет, но чтоб вот так замахнуться на квартиру без очереди…

Дело № 1880 было опубликовано в специальном журнале как абсолютный образец социального заказа.

Через месяц Отрыгин переехал в новую квартиру, а ответчики получили право обжаловать его решение в апелляционной инстанции.

— Говорил же нам Варшавский, давайте возьмем в услужение Отрыгина, метался по кабинету Артамонов. — И он был прав! Отрыгин был гораздо перспективней даже на вид. А мы с тобой, пятачок, заладили: Нидворая, Нидворая! Он согласен за меньший оклад!! Он потому и был согласен, что квалификация низкая! И связей нет!

— Да при чем здесь Нидворай! — оправдывал провал Макарон. — Когда наезжает государство, никакие правозащитники не помогут!

— Сами себе подложили свинью! — не унимался Артамонов.

— Коллизия законов, — сказал Нидворай и решил сделать самосвал, для чего сел за стол и тут же написал заявление на увольнение по собственному желанию, после чего составил обходной лист-бегунок и приступил к сбору подписей.

— Да будет вам, Николай Иванович, — успокоил его Макарон и порвал бумагу. — Полноте.

Виндикацию «унитаза» прокуратура провела успешно. Сто лет стоял он, никому не был нужен. А когда отделали — сразу понадобился. Таким образом, залог из-под кредита вышибли вчистую. Но сам кредит при этом никто не собирался списывать.

Ничего не оставалось, как ждать выселения, что на фоне предвыборного коловращения было очень некстати. Регион просто кипел.

Чтобы замутить воду, избирательная комиссия под руководством Титова сделала хет-трик — совместила выборы губернатора с выборами глав муниципальных образований и в Государственную Думу. Поэтому в этой куче-мале баллотировались все, кому не лень, и куда попало.

«Лишенцы» оказывали желающим полный цикл услуг — от написания листовок до разноски их по адресам и публичной читки вслух в местах массового оскопления людей. Клиенты завлекались заголовком «Депутат под ключ», который оглавлял следующее содержание: «Делаем глав муниципальных образований, губернаторов и депутатов дум всех уровней из материала заказчика». Кандидаты валили косяком, словно неподалеку открыли депутатское месторождение. На всех обратившихся заводилось досье с фотороботами.

— Это не выборы, а какой-то плебесцит в потолок! — возмущался Макарон.

Для обработки электората работники «Лишенца» устроили совмещенный санузел — завязали кафе «Папарацци» и галерею «Белый свет» в единый комплекс. В галерее велась первичная обработка клиентов, а в кафе производилась доводка и закаливание. Один процент интеллигенции выходил оттуда цельнотянутым и горячекатаным.

— С помощью инструмента выставок мы подтянем под себя всю культурную элиту региона, — потирал руки Прорехов. — А элита хороша тем, что вокруг нее кучкуются слесари. За каждым интеллигентом идет сотня уличных зевак!

Внушения по политическому розливу инициировал Давликан. Он начинал с того, что «Белый свет» — первая частная галерея в городе, и если у избирателей есть возможность оказать содействие ее развитию, то милости просим в кафе… А там уже Ренгач… На столах простая русская еда — соленый огурец, вареная картошка, водка. В разгаре очередная «политическая среда». За столами — блок левых. В следующую среду за теми же столами — блок правых, а еще через неделю — центристы. Приходилось лавировать. Чтобы вытащить из народа голос, надо иметь с ним единое членство. Ренгач не выдерживал ежедневных метаний от радикалов к либералам, быстро накидывал себе полон рот рюмок и начинал буянить:

— А вот возьму и пойду по одному округу с Додекаэдром!

Делая зачистку, в разговор вступал Макарон. Свои выступления он начинал одним и тем же вопросом:

— Вам правду резать маткой или кусочками?

И не тратясь попусту, рассказывал всем по очереди одну и ту же поучительную историю:

— Давно это было. Решило как-то мое военное начальство забаллотировать меня в одно местное болото. Расклеили плакаты, то да се, одним словом, все, как у взрослых. Один бомж даже посочувствовал мне. «За вас голосовал», бросил он мне мимоходом. И то приятно. Шли годы, смеркалось, и я стал замечать, что бомж мой знакомый заявляется ко мне каждое утро и — по имени-отчеству меня, по имени-отчеству. Откуда он меня так близко знает? мучался я. Ну ладно, прошли выборы Президента СССР, бомж встречает меня и опять — за вас голосовал, благодарствуйте, как будто я баллотировался на пост главы государства. И опять — по имени-отчеству, пытаясь всячески завязать светскую беседу. Общесоюзный референдум по Конституции прошел — он опять ко мне с почтением: за вас голосовал! Как будто я проект Конституции написал. Я чуть резьбу не сорвал на себе! Оказалось, все очень просто — мой плакат был присобачен на недосягаемой высоте аккурат над окошком пункта приема стеклотары. И ни ветры его не сдули, ни конкуренты не сорвали. Каждый свой день бомж начинал одинаково — выудит бутылки из контейнера — и сдавать. А над окошком — мой портрет со всеми реквизитами. Он на меня перекрестится и к пивному ларьку, а тут — я навстречу, живой уже. И все пять лет ему ничего не оставалось, как уважительно произносить: за вас голосовал! И по имени-отчеству, по имени-отчеству…

Подытоживая «политические среды», Макарон говорил:

— За голосами надо идти не в избирательные курии, а в сердце выборщика! — советовал он другим. — Чтобы навсегда имя-отчество запомнилось! Временщики нынче не пройдут! Ситуация в стране не та! На халяву не проскочит никто! Ты избирателя сначала накорми да напои, а уж потом требуй с него свободного выбора!

В заключение Макарон бросал поверх столов свой любимый и исчерпывающий лозунг:

— Задача власти — не мешать жить народу!

Чтобы придать политическим тусовкам социальную значимость и взывать к мировой общественности в случае выселения из «унитаза», Давликан был вынужден созвать международный симпозиум художников по созданию проекта Улицы породненных городов.

— Пусть мастера из побратимов наделают нам бесплатно множество вариантов, — грамотно рассуждал директор картины Давликан. Общение с «лишенцами» повлияло на него благоприятно, и он научился делать большие дела без особенных затрат. — Мы выберем лучший проект и под него соберем деньги с инвесторов. А если судебные исполнители активизируются по выселению нас отсюда, то в обнимку с художественными гостями мы дольше продержимся. Не станут же они выгонять на улицу приличных западных людей.

— Очень перспективная мысль, — наделил его даром провидца Макарон.

Давликан рьяно взялась за симпозиум. Наехала тьма участников. Под горячую руку Давликана попались немцы, французы и даже венгр Ласло Сабо из Капошвара. На вступительном банкете им подали вересковую настойку и нарезанную толсто докторскую колбасу с черным хлебом. Ласло Сабо никак не мог въехать в происходящее. Кроме дынной паленки, он в своей творческой жизни не умел пить ничего.

— Попробуй водки, — предложил ему Давликан и поднес граненый стакан.

Ласло попробовал вересковую и закусил колбасой. Понравилось.

А когда несколько позже Ласло Сабо попался на глаза Давликана снова, он уже сам аккуратно подходил к столу, наливал полный с верхом, методично выпивал и занюхивал корочкой. К вечеру его лицо уже не угадывалось на фоне зеленой куртки, а утром надо было приступать к работе.

Ласло спозаранку приволокся в галерею чуть живой и сел на пуфик.

— Не могу работать! — сдался он на поруки организаторам.

— Не переживай, мы твою голову мигом выправим, — приветствовал его Давликан, — айда к нам! — и подтянул к ящику пива. До обеда Ласло был твердо выставлен на обе ноги, а во все последующие дни он самостоятельно покупал вересковую, чтобы с утра обрести два добрых «Жигулевских».

Работа, которую он представил на суд жюри, потрясла умы специалистов. Выполненный из бристольского паспарту макет мясной лавки в виде заштопанного шатра стал апофеозом симпозиума. За внешностью Ласло Сабо, близкой уже теперь к перченым шпикачкам, угадывалась судьба человека, у которого от долгого общения с Давликаном произошел душевный надлом.

Дом на Озерной превратился в большое торжище. Таксисты заруливали туда с закрытыми глазами. Земельный комитет обнаружил расхождение по границам участка и принялся виртуально перемещать бетонный забор. Затеянная волочная помера вызывала бурю восторга, она зацепила Станцию по защите растений по соседству, и в нее, лишенную ворот, никто уже больше не смог въехать.

Наряду с земельным переделом возникли и другие неурядицы.

— А сейчас хор судебных исполнителей исполнит шлягер «Где деньги, где?», — объявлял Артамонов очередную группу экскурсантов.

Судебные исполнители смешивались с потоками, возникающими в связи сначала с пребыванием, а теперь с отсутствием в городе гражданина Артура. Один поток представлял покупателей, выдавших Варшавскому задатки на покупку компьютерной техники, но никакой техники не получивших. Другой поток состоял из кредиторов фирм, которым Варшавский продал юридические адреса. А когда разного рода жаждущих собиралось больше нормы, Макарон, чтобы проредить ряды, демонстративно кричал в телефонную трубку:

— Алло! Это Грозный?! Мне кого-нибудь из оппозиции! Руслан, привет! Почему не можем приехать?! Да потому, что все мы работаем в одной большой прокуратуре!

Услышав столь встревоженный текст, растерянные ходоки сматывались от греха подальше, чтобы прийти завтра, когда, может быть, здесь на этажах будет поспокойнее.

У подножия информационного анклава не прекращались пикеты.

На плакатах народным почерком было выведено требование: «Верните музыку музыкантам!» Возглавляла пикетчиков все та же кондукторша Енька Страханкина. Она теперь уже профессионально расставляла по местам небольшие группы бунтарей, но расставляла так умело, что казалось, будто собралось не сто человек, а все сто тысяч.

— Похоже, ей платят, — сказал Макарон, выглядывая из окна.

— Надо переманить ее на свою сторону, — предложил Артамонов. — Другого выхода нет. По сути, она нашей крови.

— Ты придумал переманить, а идти переманивать опять мне, — понял намек Макарон.

— А кому нынче легко? — сказал Артамонов.

— Ну, просто плановые санитарно-эпидемиологические мероприятия! обзывала толчею Улька. — Нас остается посыпать хлоркой!

— А мне приснился сон, — делилась свом внутренним Дебора. — Будто я проснулась, а вокруг — одни гиены. Сосед-гиена копается в мусоропроводе, гиенята идут в школу, по телевизору три гиены ведут передачу, и, куда ни гляну, всюду они. Села в такси — за рулем гиена, которая даже и не заметила, что я — нормальная. И вдруг меня одолел страх, что еще миг — и меня обнаружат, увидят, что я — засланный казачок. У меня мурашки по коже побежали. А гиен вокруг все больше. Изредка мелькнет в подворотне человек-другой, и все! Меня взяла оторопь, я проснулась от дикого сердцебиения.

— Гиены — это к дождю, — сказал Макарон.

«Губернская правда» и «Смена» злостно нахваливали Платьева. То он задвижку газовую открыл до упора в перепалке с «Межрегионом», и население вдохнуло природный газ во все легкие, то он сеялку из-под снега вытащил на в Андренаполисе, а потом вдруг неожиданно для населения выбросился в канализационный люк на площади Славы в знак протеста против действий водоканала. Вот такой положительный товарищ, наш уважаемый председатель исполкома Платьев, кандидат в губернаторы!

Газеты мироволили своему ставленнику и попутно долбили «Лишенец». Против него выпустили даже специальную энциклику в виде складывающейся гармошкой листовки — идея точно была придумана Асбестом Валерьяновичем все, что касалось гармошек, это было по его части. Смесь негра с козой регулярно «находила» у входа в «унитаз» дискредитирующие «ренталловцев» документы, в которых имелись прямые доказательства того, что задержки пособий малоимущим матерям — дело рук Макарона. Но заметки на эту тему, скверно изложенные силами Фаддея, Кинолога и Потака, были трудны для непосвященных, как история болезни околоточного, умершего от подагры в середине прошлого века.

По «ящику» ежедневно, как роман с продолжением, разыгрывалась предвыборная карта строительства высокоскоростной магистрали. Прямую линию с Фоминатом, как с доверенным лицом кандидата Платьева, вела Огурцова-старшая. Легко, как кондуктор, отвечала она на близлежащие к трассе вопросы. Фоминат стоял на том, что магистраль должна пройти через национальный парк, в этом случае поезда будут приходить на десять минут раньше. Как только в эфире появлялись все эти говорящие головы, на экране лопались сосуды, образуя гематомы. Приходилось тянуться к регуляторам и убавлять красноту.

И тут один звонок старческим голосом возьми да спроси Огурцову в прямом эфире:

— А какое, вам, милая, дело до скоростной магистрали? — прошамкал пожилой человек, похоже пенсионер градообразующего предприятия. — В ней же надо понимать. Вы что, работаете там?

— Да нет, я ведущая, — сказала Огурцова-старшая.

— А почему у вас не спец в консультантах сидит, а любитель? — не унимался назойливый телезритель, — Он что, сведущ в высоких скоростях?

— Он просто за магистраль, — ответствовала Огурцова.

— А кто он такой и почему его мнение должно быть интересно? — продолжал давить зритель во все наушники.

— А вы что — против магистрали? — спросила телезрителя Огурцова-старшая и растерялась.

— Я не то чтобы против, просто не пойму, при чем здесь товарищ Фоминат!? Он что, видел подобные магистрали? Или обобщил опыт их строительства в Европе? Вряд ли. Но он сидит и рассуждаете с таким умным лицом, будто Помпиду! А теперь, внимание, вопрос… — бросил в трубку Артамонов — и затих.

Огурцова долго напрягалась в ожидании вопроса, который Артамонов и не собирался задавать. Она разволновалась от тишины, возникшей и в эфире, и в студии, и стала извиняться перед телезрителями за заминку, смутилась и… неосторожным движением руки открыла ухо. Оператор привычно взял его крупным планом. Население прыснуло.

— Ну вот, а ты говоришь, не сработает, — сказал Артамонов.

Вскоре должников по кредиту вызвал к себе в банк Капитон Иванович.

— Верните кредит, парни, — плотно произнес он, — а то я не разовьюсь!

— Как мы вернем? У нас отняли здание, — сказал Артамонов. — Вы же знаете!

— Как хотите. Это ваши проблемы, — отвел лицо в сторону Капитон Иванович. — И давайте без заморочек. Мое дело предупредить. Мои акционеры просто икру мечут по этому поводу.

После безрезультатной встречи какие-то люди битой от бейсбола измочалили крышу микроавтобуса, который был припаркован у дома Макарона. Ночевавший в машине Бек от страха обгадил весь салон.

— Это серьезное предупреждение, — сказал Макарон, поднимая биту, брошенную налетчиками. — Дело разворачивается не на шутку. Деньги придется отдавать. Причем очень срочно.

— Где их взять так быстро? — спросил Прорехов. — Вот в чем вопрос.

— Я думаю, что как раз деньги им не очень-то и нужны, — сказал Артамонов. — Главное для них — лишить нас имущества, чтобы мы не могли действовать.

На следующий день из отдела по борьбе с организованной преступностью позвонил некий доброжелатель и, назвавшись реальным именем, сообщил:

— Мы вас хорошо знаем, друзья, и поэтому хотели бы сообщить о подслушанном нами разговоре. Мы не в курсе, в чем там у вас проблема, но вами занялась какая-то заезжая бригада при конкретной поддержке местных братков.

— Спасибо за предупреждение, — сказал Макарон. — Но все это очень странно. Раз вы знаете, что произойдет, почему ничего не предпринимаете?

Человек на том конце замолчал. Он не ожидал такого вопроса. В его задачу входило забросить информацию. Он добавил, что некая юридическая контора, обслуживающая долги по кредитам, будет работать над темой, опираясь на смотрящих за территорией.

В этот вечер дежурным по номеру должен был быть Макарон. Но в его присутствии всегда зависали компьютеры и все полосы приходилось переверстывать. Энергетика Макарона была настолько сильной, что в любом поле, куда бы он ни попадал, сразу возникали помехи. Именно перед ним захлопывались турникеты в метро и регистраторы билетов в аэропорту. Поэтому он всегда просил Ясурову подменять его в дежурствах — этих бдениях по выпуску.

Поздно вечером к Ясуровой в компьютерную комнату ворвались двое и запоздало спросили:

— А где Варшавский?

— В Америке, говорят, — сказала Ясурова без всякой задней мысли.

— В Америке? — удивились прихожане. — Тогда где Артамонов? Или Прорехов? Или Макарон? Где они?

— Макарон потащил всех в филармонию. Что ему передать? — спросила Ясурова.

— Ничего, — сказали хлопцы. — Скажите, что приходила служба безопасности банка «СКиТ».

Лишенцы в это время аплодировали «Хануме», которая шла в драматическом театре. После трех вызовов на бис Прорехов проснулся, привстал и как дурак захлопал еще.

— Очень низкий акустический импеданс, — сказал он.

Труппа, и без того выходившая с неохотой, собралась уже было по домам, но в пику выходке Прорехова решила сыграть по новой все второе отделение.

— Ну вот, дохлопались на свою голову, — сказал Макарон, чувствуя что финальный буфет уплывает, как минимум, еще на полчаса.

Прорехов с Улькой, подойдя после представления к дому, где они сожительствовали гражданским браком — Улька стирала, гладила, варила, а Прорехов сосредоточенно корчил из себя мужа — так вот, подойдя к дому, молодые обнаружили у своего подъезда чужую машину.

— Странно, — сказала Улька. — Я вижу ее не в первый раз. Подъедет, постоит и снова уезжает. Из нее никто никогда не выходит.

— Пасут кого-то, — сказал Прорехов.

— Стекла затемненные, — присмотрелась к темноте Улька, — и сколько там человек, непонятно. Вот видишь, опять — нас засекли и отваливают.

— Придурки какие-нибудь, — промямлил Прорехов, все еще находясь под впечатлением буфета.

Не успели они с Улькой войти в квартиру, как следом ворвались двое.

— Как будем отдавать долги? — спросили они, удерживая дверь от захлопывания.

— Из-под нас вышибли залог, — произнес Прорехов заученную фразу. — И вообще, дома я рабочими делами не занимаюсь. А по финансам у нас Артамонов. Подтягивайтесь завтра в присутствие, там и разберемся.

— В офис к вам мы заходили, вы от нас бегаете, — сказал старший наряда. — Когда будут бабки?

— У нас их нет, вы же знаете, — сказал Прорехов. — По крайней мере, сразу всех.

— Тогда будете отдавать равными лобными долями в течение года! сделала конкретное заявление урла.

— Минуточку, — сказал Прорехов и нагнулся развязать шнурки. — Я же отдал Мошнаку его дурацкое вино! Что ему еще надо?

Удар битой по голове отвлек Прорехова от дальнейших ухаживаний за обувью. Кровь не брызнула сразу по стенам, но лужа на полу образовалась порядочная. Прорехов упал, обхватив голову руками. Улька заорала на весь подъезд. Бойцы не обратили на вопли никакого внимания. По тому, как они бросили в угол комнаты бейсбольную биту, было понятно, что они не боятся последствий и действуют в рамках абсолютной безнаказанности. Они не попытались даже орудие преступления с собой унести, так сказать, вещественное доказательство.

— Даем три дня, — бросили они на прощанье. — Если не вернете банку деньги, прибьем ваши черепа к дверям «унитаза»! Но уже после того, как передадите банку все свое новое печатное оборудование!

Улька бросилась к телефону вызывать «скорую» и своих.

— Макарон, Артамонов, скорее сюда! — трезвонила она. — Прорехова убили!

— Как «убили»? — не соглашались с новостью друзья.

— Сильное сотрясение! — поправлялась Улька. — Наверное. На полу он лежит, короче!

Следом за скорой явился участковый, сославшись на то, что сводка поступила в дежурную часть УВД и в его обязанности входит явиться на место происшествия.

— Но мы никуда не заявляли! — сказала Улька.

— Вот и я о том же, — сказал участковый. Он как раз и пришел посоветовать Прорехову с Улькой не подавать заявления в милицию.

— Это будет означать, что вы не признаете долга, — растолковал он смысл сказанного. — И тогда никто не может ручаться за последствия. Вас поставят на счетчик и будут доставать всю жизнь. Лучше отработать в нормальном капитуляционном режиме.

Примчались Артамонов с Деборой и ребенком, в ожидания въезда в свой новый дом они снимали квартиру неподалеку от Прорехова с Улькой, потом принесся Макарон с собакой — ему от своего желтого терема было дальше.

Бек бросился к луже и принялся жадно лизать облитый кровью линолеум. Даже аксакал не смог оторвать его от этого занятия. Осклабившись, Бек подошел к бите и долго ее нюхал, запоминая понятный только ему узор папиллярных линий, оставленный пальцами налетчиков.

Участковый ушел.

— Что будем делать? — Макарон сделал попытку устроить некое подобие мозгового штурма и забрал для коллекции вторую биту.

— Завтра с утра надо идти к Мошнаку, — сказал Артамонов. Разговаривать нужно только с ним.

— Нет никакого смысла, — воспротивился Макарон. — Этих ублюдков он наверняка направил сюда сам. Они работают в одной упряжке. Такие парни за мертвые дела не берутся, потому что просчитывают все до мелочей. Там, где ничего не взять, они не появляются. Понятно, что наши печатные станки подвисают. А с ними и все остальное.

— Может, об этом срочно сообщить через спецвыпуск? — предложила Дебора. — Пусть обо всем этом узнает население.

— Само собой, заявить публично надо как можно быстрее, — согласился Макарон. — На миру и смерть красна. Но все это дранка, а не решение проблемы. Население за нас деньги не отдаст. А если мы не рассчитаемся с банком, дальше будет только хуже. То ли дело в старину было — платишь виру и мочишь кого хочешь. А если кого покалечить надо — отваливаешь полувирье, и все дела.

— Ты предлагаешь ввязаться в бойню по закону Талиона? — спросил Артамонов. — Око за око, глаз за глаз?

— Нет, — сказал Макарон.

— Правильно, — обрадовался Артамонов единству мысли. — А то в таком случае с нами разберутся еще быстрее.

— Я к тому, — сказал Макарон, — что, может, на самом деле нам пора обратиться к вашему куратору? Пока не поздно.

В воздухе повисло молчание. Прорехов нашел в себе силы заговорщицки переглянуться с Артамоновым. Всем стало понятно, что в компании существует какая-то недосказанность.

— Видишь ли, аксакал, — вкрадчиво произнес Артамонов. — Нас сюда никто не посылал.

Тишина, которая только что еще присматривала себе место, повисла в прихожей окончательно. Было лишь слышно, как облизывался Бек.

— Все это придумал Артамонов, — сказал приходящий в себя Прорехов. Шутка такая, прикол. Не было никакого Леха Валенсы, не было Гоголя, не было алмазного прибора в случае с Артуром. И не было никакого Завидово. Все придумано, извините.

— В таком случае, неплохо придумано, — спокойно воспринял новость Макарон. Но из всех туманностей его заинтересовала самая ничтожная. — А где ж вы тогда были, если не в Завидово?

— Пиво в «Фазане» пили, — признался Прорехов, путаясь в бинтах и мотивах. — За Киевским вокзалом.

— А Завидово не было вообще? — еще раз спросил Макарон.

— Нет, не так, — пояснил Прорехов, — как и Беловежская встреча, специальное совещание в Завидово было, только нас там не было. И мы выбрали себе регион, в который никого не послали.

Артамонов отошел к окну. Словно для того, чтобы в стороне собраться с мыслями.

— Цирк с призванием на службу был затеян мной только из тех соображений, — проговорил он, глядя в ночь, — что у меня были планы на Дебору, — открыл он далеко не корпоративный секрет. — Я был уверен, что Дебора приедет к нам, ко мне, если у нас будет серьезное дело. Я знал, что если пригласить ее просто в совместную жизнь, то она, скорее всего, не приедет. Никаким телом ее было не завлечь, а только делом. Вот я и придумал его, это дело. Я рассчитывал, что смогу проявить себе здесь, с ней, в работе и в жизни, чтобы она смогла принять окончательное решение не на пустом месте. Я планировал создание семьи, что, собственно, в результате и получилось. По-другому у нас с ней не срасталось. Извините.

Так состоялось первое любовное объяснение Артамонова и Деборы. До сего момента они были вместе просто по умолчанию сторон. Как-то так само собой незаметно получилось, что за общим газетным делом образовалась ячейка общества. Они и расписались-то на ходу, словно подписали в печать с некоторым отставанием от графика оригинал-макет субботнего выпуска. И ребенок у них вышел в свет как само собой разумеющееся — как толстый номер газеты с пятничным телеприложением — хлоп, и четыре с половиной килограмма выдано на-гора. Они и оглянуться не успели, как состоялись в качестве родителей.

Дебора стояла у двери и покачивала коляску. Она приняла объяснения Артамонова, поскольку все, что он сказал, было сущей правдой. Впервые вот так публично Артамонов признался ей в любви, впервые потому, что им все было некогда, работа заедала. Они планировали повенчаться, но все как-то руки не доходили. Малыш в коляске безмятежно спал.

— А я пристроился к этой затее от безделья и из дружеских побуждений, сказал Прорехов, как будто перед кем-то оправдываясь. — Артамонову пришло в голову посадить дерево, построить дом, создать собственное дело, завести семью и написать об этом книгу. А что касается Варшавского, то, если честно, мы не ожидали, что он дернется за нами. Он же все бил себя в грудь, что ему есть чем заниматься в жизни и без нас.

— Ну, а какой от всего этого вы планировали толк? — спросил аксакал и оглядел народ. — Каков предполагался итог?

— Вот он весь итог, — указал Прорехов на коляску.

— Но если так, то можно считать дело сделанным, — сказал Макарон. Тогда сворачиваемся. Я-то ладно, но вот Артур бы вас точно искромсал, узнай он правду. Он и так, бедный, не выдержал, а раскуси, что вы прикалываетесь, вообще сошел бы с ума.

— Зато мы проверили его на вшивость, — сказал Артамонов.

— И он, кстати сказать, выдержал эту проверку, — добавил Прорехов, медленно перетирая зубами таблетки для быстрого свертывания крови, которые не удалось проглотить целиком. — Не выдержала Галка.

— Ну, а потом все понеслось, — продолжил Артамонов, отойдя от окна, остановиться было невозможно… Так что нам всем придется как-то выкручиваться самим. Без кураторов.

— Интересные вы парни, — рассудил Макарон, сравнивая битой рост Артамонова и Прорехова. — Но мне-то вы могли сказать правду.

— Могли, — сказал Артамонов, — только случая не представилось.

— Посадить, значит, дерево, построить дом, родить ребенка, написать книгу, — Макарон принялся перечислять задумки Артамонова. — Что же остается из этого списка, если книга написана, ребенок выструган и дом, считай, построен?

— Посадить дерево, — сообразила Улька, вычислив недостающее.

— Значит, посадим! — многозначительно произнес Макарон и бросил Артамонову: — Собирайся!.

— Куда? — ошалело спросил Артамонов.

— Сажать, — объявил Макарон. — У нас нет другого выхода.

В этот момент заявилась Ясурова, прознавшая об инциденте — ей позвонил Макарон, сказал, что придет на смену ей чуть позже, потому что с Прореховым что-то произошло.

Ясурова прямо с лестничной площадки подбежала к Прорехову, бросилась ему на грудь и запричитала в голос, выдавая с головой все то, что долгое время тщательно, но бесполезно укрывалось от Ульки и от всех остальных. Некомфортность момента усилилась, мало прямых проблем, так еще поползли и косвенные!

— Что они с тобой сделали?! — терлась о бинты Ясурова. — Я же тебе говорила — давай сбежим отсюда!

— Все нормально, — выкручивался Прорехов, отстраняя ее от себя. Зарастет как на собаке.

— А мне что делать прикажете? — развела руками Улька. — Ты всю свою сперму если не пропьешь, то разбазаришь! — выкрикнула она и направилась к выходу из квартиры. — С тобой детей рожать страшно!

Макарон тормознул ее, убедив остаться, поскольку эти козлы нападавшие, может, еще и не свалили далеко.

— Сейчас не до разборок, — объяснил он. — Нас, того и гляди, перемолотят, как пацанов, а вы придумали тут конкурсы красоты устраивать!

— Да отстаньте вы от меня! — пыталась вырваться Улька.

Макарон продолжал удерживать ее, а потом спросил:

— Интересно, Уль, а твое инфракрасное фотодуло достанет с «унитаза» до новой бани?

— Думаю, да, — ответила Улька и успокоилась, загоревшись профессиональной затеей. — Если его немного нарастить. Пара-тройка объективов сверху не помешала бы.

Прорехов попытался как-то руками пояснить, что у него есть на примете частник, который по дешевке может подтянуть все необходимое для ап-грейта…

— Ладно, замяли, — резко оборвала его Улька. — Как-нибудь сама разберусь…

— Ну вот и отлично! — обрадовался временному перемирию Макарон. Сегодня мы с Артамоновым кое-что подготовим по месту действия, а завтра понадобишься и ты, Уль. Скажи, а у фоторужья сильная отдача?

— Смотря что ты имеешь в виду, — сказала Улька и вспомнила: — Но ведь там непроницаемая крыша! Бассейн открыт, а кабины — под матовым стеклом. Мы ничего не увидим.

— А как ты догадалась, о чем я? — удивился Макарон.

— А ты думаешь, самый умный здесь? — сказала Улька. — Этих товарищей можно взять только с единственной точки в городе, — спокойно сказала Улька. — И эта точка — на крыше «унитаза».

— Что верно, то верно, — сказал Макарон. — А я так мыслю: для начала я заскочу к ним в баню, чтобы у них заклинило сигнализацию — перебью поле. Типа от имени избирателей нашего района. А ночью мы с Артамоновым бомбанем крышу бани, набросаем туда шлака и обстучим этими же битами все соседние строения. — Макарон, как стратег, сразу разбил операцию на этапы. — После чего сообщим в газете, что участившиеся полеты НЛО вызвали метеоритный дождь. Причем местами. Прослеживается четкая закономерность — наиболее кучное падение обугленных небесных тел происходит в точках с отрицательной энергетикой.

— Баню снова застеклят, — додумалась Улька.

— Правильно, но уже оконным стеклом, — сказал Макарон. — Мне так ка-этца. Матового стекла в этом городе за три дня они не сыщут с огнем, пояснил аксакал. — А сквозь простое мы отснимем все, что нам по такой жизни надо.

— Неплохо придумано, сынок, — улыбнулась Улька.

Операцию с метеоритным дождем провели грамотно, словно всю жизнь занимались звездными войнами. Все произошло именно так, как спрогнозировал Макарон. Шлак легко сошел за обугленную плоть метеоритов. Крышу элитной бани после стихийного бедствия застеклили временно простым строительным оконным стеклом.

— Теперь они все как на ладони, — приговаривал Макарон и в полной темноте тащил Ульку за руку на крышу «унитаза». — Мы им такое жесткое порно устроим, что мало не покажется! А Ренгача, как гаерного шута, надо повесить на гайтане! — сопел он, одолевая этаж за этажом. — Устроил из лифта курилку!

— Ты же сам ему разрешил, — сказала Улька.

— Разрешил, а что поделаешь, — развел руками Макарон. — Если идея хорошая.

Ульке вспоминала, как вместе с Прореховым они погорели на системе лифтовых кнопок в ДАСе, и всласть похохотала с Макароном, пока поднимались на верхотуру. Отдышавшись, папарацци приступили к работе. Улька собрала свое фотодуло, как снайперскую винтовку с инфракрасным прицелом. Фоторужье стало почти метровым. Макарон из любопытства посмотрел в него. Обзору элитной бани с живым мылом мешал только бетонный выступ, на котором висела оставленная строителями люлька для штукатурных работ.

— Надо вывести в окно пару досок, — подсказала Улька, — чтобы можно было вытянуться и лечь. Тогда все будет видно.

— Попробуем, — согласился Макарон и принялся городить конструкцию. Он отыскал два бруса, связал проволокой и выдвинул их далеко за фрамугу. Потом укрепил все это хозяйство двумя бетонными блоками, как противовесами. Для начала попробовал улечься сам — получилось. Если брусья не рухнули под ним значит, Ульку выдержат точно.

Улька влезла на конструкцию, проползла вперед и велела подать фоторужье. Макарон осторожно протянул ей аппаратуру. Улька настроила оптику, навела ее на объект и приступила к съемке. Сквозь стекла было хорошо видно, как Платьев нежился в кабине в приятной близости с Додекаэдром. Девушки терли их пахучими маслами. В других комнатах занимались подобными интимными беседами еще несколько пар. В бассейне в окружении стайки пацанов плавали Мошнак и Шимингуэй. Фоминат сидел у кромки бассейна с человеком от специальных подразделений бытия. За Фаддеем, осклабясь, бегал заместитель мэра Гладков. Сам Беломырин осовело отслеживал с пива какую-то тоску по девятому каналу.

Улька работала не покладая рук. Макарон держал ее за ноги, как тачку. Увлекаясь, она продвигалась вперед, чтобы достать точку, с которой вынимались солидные крупные планы.

Отработав кассету, Улька перезарядила аппарат и передала Макарону заполненный электронный носитель, едва дотянувшись до его руки из неудобной позы.

— Может, хватит? — спросил он ее. — Не фотоальбом ведь собираемся выпускать. И уж больно здесь скользко. Не ровен час, упадешь.

— Будь спок, — сказала Улька. — Сейчас Платьев как раз вышел в бассейн к мальчикам.

— Ну давай, доснимай его и валим, — торопил Ульку Макарон.

— Погоди, тут такая групповуха начинается! — сказала фотоснайпер и подалась еще дальше вперед. Ее ноги, находившиеся в начале съемки по эту сторону окна, были уже на той. Она и не заметила, как оказалась снаружи почти вся.

Приспособление качнулось, перевешиваясь наружу. Брусья имели ширину, достаточную, чтобы чувствовать себя уверенно, только немного расходились в конце.

— Ну, все, давай обратно, — заволновался Макарон.

— Ползу, — сказала она. — Возьми ствол.

Макарон потянулся за аппаратом.

— Ну, что у вас тут? — cпросил взобравшийся на площадку Прорехов.

От резкого окрика Улька упустила лямку, и фотоаппарат заболтался в воздухе. Улька потянулась за ним, опершись всем телом на один брус, который тут же съехал вниз и развернул Ульку перпендикулярно себе.

— Спокойней, Уля, спокойней, — контролировал ситуацию Макарон. — Я доползу до тебя и затащу сюда.

— Сначала втащи аппарат, — посоветовала она ему.

Прорехов не смел пошевелиться и молча наблюдал. Он онемел, потому что боялся спугнуть заведенный тут порядок. Да и чем он мог помочь? Не было ни надобности, ни возможности.

— Конечно, Уля, сначала аппарат, — согласился Макарон, — он же ближе ко мне.

— А потом разверни меня, — сказала она. — И я сама вползу назад.

— Хорошо, — следовал ее советам Макарон.

Прорехов продолжал тихо наблюдать за происходящим. Луч прожектора разрезал пополам придуманную Макароном конструкцию и углом уходил в темнеющую пустоту. Свет растворялся во тьме, не доставая дна.

Пока Макарон тянулся за ружьем, железобетонный противовес под двойной нагрузкой ушел в сторону. Вползая назад, Макарон не заметил, как окончательно сбил его. Это увидел Прорехов и бросился удерживать корпусом поднимающийся в горизонтальное положение брус.

Улька ойкнула. Теперь она висела на брусе, придавленном к полу Макароном, а второе пустое бревно от перевертывания удерживал Прорехов.

— Брось его на фиг, это дурацкое бревно, и помоги мне! — скомандовал Макарон.

— А ее оно не зацепит? — спросил Прорехов.

— Вроде нет, — прикинул Макарон.

Прорехов отпустил свой ненужный брус, и тот загремел, падая. Страшный грохот где-то внизу сотряс тишину.

— Теперь забери аппарат, — попросил его Макарон.

— Я не смогу пройти на ту сторону, — предупредил Прорехов Макарона. Разве что прямо через тебя.

— Перелезай, — поторопил его Макарон, — только быстрее.

Прорехов перевалился через Макарона, забрал ствол и вернулся на площадку. Все шло нормально. Теперь Макарон спокойно удерживал второй брус, а Прорехов, потянувшись к окну, готовился помочь Ульке влезть обратно. Он подошел к проему так близко, что получилось почти лицом к лицу с Улькой, только он стоял здесь, а она висела там.

— Ну что? — неожиданно перевела тему мероприятия в другое русло Улька. — Теперь будешь увиваться за другими? — спросила она Прорехова, улыбаясь.

«А не сбе…гать ли тебе лучше в ла…вку?» — решил произнести Прорехов, поскольку ничего нового придумать было просто не успеть.

Может, все и получилось бы, как всегда, но никто не знал, что творится в голове у Ульки. То ли она вспомнила, как пугала Прорехова прыжками из окна ДАСа, чтобы он перестал заниматься ерундой, то ли на морозе у нее ослабли руки, но, так или иначе, она не проявила никакого интереса к приближающемуся Прорехову. «Занятно, что он по-прежнему уверен в том, что закончится по-его? — мыслила Улька. — Интересно, что он ответит сегодня? Опять скажет: «А не сбегать ли лучше в лавку?» Теперь бы это прозвучит просто глупо. Все давно перестало быть смешным. От такого бесконечного юмора, кроме усталости, ничего не осталось».

Все эти мысли, возведенные в степень, полностью овладели Улькой. На секунду она вообще забыла, где находится. И когда Прорехов протянул ей руку, она просто разжала свою.

Чтобы ничего не видеть, Макарон разбил булыжником прожектор и бросился в шахту лифта. Через несколько секунд полета с высоты он приземлился на многослойный батут и долгое время не мог остановить все подкидывающие и подкидывающие его вверх жесткие плетеные сетки. Батут качал его настолько долго, что Прорехов, спотыкаясь и грохоча, летевший вниз по лестнице, оказался у места падения Ульки быстрее.

Улька родилась не в сорочке. Ее угораздило упасть не в лифтовую шахту. Прорехов нашел ее у подножия «унитаза». Она лежала, как бы стесняясь своего положения. Из-под комбинезона выпросталось белое свадебное платье. Зачем она напялила его на себя, было непонятно. Прорехов схватился за голову и стал отступать в темноту, надеясь упрятаться в ней. А жизнь во всем своем величии и трагизме осталась на месте.

Подбежал Макарон.

Улька с улыбкой лежала на снегу и не понимала, где находится.

О случившемся Макарон сообщил Артамонову, Деборе и всем остальным. Вызвали реанимацию. Приехали врачи и определили, что потерпевшая скончалась еще в полете. От разрыва сердца.

На место происшествия прибыл следователь и начал всех опрашивать.

Ульку увезли в морг первой городской больницы.

Дача показаний для Прорехова и Макарона была единственным способом облегчиться. Меж собой они разговаривать не могли. А рассказывать все кому-то и просто так не поворачивался язык, настолько с Улькой все получилось неожиданно.

— Что вы делали с ней там, наверху? — спрашивал следователь Макарона.

— У нее была мечта — снять город с высоты птичьего помета, — отвечал Макарон.

— Неужели об этом можно мечтать? — удивился следователь.

— А почему бы и нет?

— А больше вы ничего не снимали?

— Нет, — сказал Макарон.

— А где пленка? — спросил следователь.

— Все упало вниз, — без всякого сопротивления отвечал Макарон.

— Внизу ничего не нашли, — сказал следователь.

— Плохо искали, что я могу еще сказать.

— Вы занимаетесь сокрытием, гражданин Макаров, — предупредил его следователь. — Это преследуется законом.

— Мы знаем, чем занимаемся, — сказал Макарон. — И знаем, что все, чем мы занимаемся, у нас пока что преследуется.

…Участие во всей этой предвыборной суете потеряло весь смысл.

После допроса Макарон с Артамоновым отправились к Прорехову, но в квартиру к нему было не попасть. Полет Ульки отнял у него дар речи. Прорехов заперся дома и никому не открывал. Артамонов не стал ломиться, а Макарон настоял на встрече путем угрозы выломать дверь.

Они сели в кресла друг против друга, налили по стакану горькой.

— Я позвонил туда, — сказал Макарон. — За ней уже выехали родители. Тело хотят забрать завтра. А нам надлежит отправиться к ней чуть позже похороны там назначены на двадцать первое. Но я постараюсь уговорить родителей, чтобы ее хоронили здесь. Мы сами должны ухаживать за ее могилой.

Прорехов только и делал, что наливал. Другого способа залить думы на самом деле не было.

— В этой жизни пристрелян каждый наш шаг, — сказал Макарон отвлеченно, как бы рассуждая больше сам с собою. Он впервые говорил с Прореховым серьезно. — Я понимаю, что теперь неуместным будет все. Любые слова и соображения. И, тем не менее, я скажу. Потому что потом, может, и не придется. Так вот: не ценишь деньги — отнимут, уведут, не любишь женщину уйдет. Навсегда. Пользуешься дружбой — отвечай тем же. У денег, у любви и дружбы есть одна тонкость — их надо получить и потом постоянно защищать, это тебе не диплом, скинул и забыл. Заслужить и потом защищать. Это две части одной работы. И еще мой тебе совет — бери от жизни чуть меньше, чем она позволяет взять. Надо оставлять на семена. А теперь я пошел. Меня ждет Артамонов. Нужно разобраться с отснятым материалом. Поначалу мы решили все бросить, а теперь считаем, что смысл именно в том, что надо все довести до конца.

Прорехов остался сидеть, аксакал вышел. На улице в машине его ждал Артамонов.

Они доехали до «унитаза», поднялись в компьютерную комнату, закрылись и достали из тайника носитель. Вставили его прямо в материнскую плату и приступили к просмотру. Потом отобрали самые удачные снимки. Кадр за кадром долго по очереди вытаскивали их на монитор. Снимки получились отчетливыми. Снятые в инфракрасном диапазоне, они придавали фактам дьявольский оттенок.

— Теперь эти ребята в наших руках, — сказал Макарон. — Мы отомстим за Ульку. Главное — промурыжить судебных исполнителей. Нам нельзя съезжать из детинца. Вплоть до того, что мы здесь забаррикадируемся.

— Надо призвать на помощь трезвенников, — вспомнил Артамонов, — и устроить из амбалов живое оцепление. Пойду позвоню Завязьеву. Я уверен, они нам помогут.

— Как же мы раньше до этого не додумались? — спохватился Макарон.

— И еще надо позвать на помощь всех студентов города, — сказал Артамонов. — Надо срочно обращаться публично за студенческой поддержкой! Ведь им здесь жить дальше. И каким будет город в будущем, сейчас зависит и от них в том числе.

Утром с белым флагом на Озерную явился Фоминат. Платьев заслал его к «лишенцам», как бывшего у них в употреблении. На Фомината возлагались функции парламентера. Он сказал, что если в выходящей завтра газете будет снята первая полоса, то найдутся люди, которые хорошо за это заплатят. Он дал понять, что та сторона в курсе всего, что происходит в лагере противника и какие материалы готовятся к выходу в свет.

Макарон встал навстречу Фоминату, чтобы дипломата, которого корчил из себя Фоминат, объявить частным лицом и потом по этому лицу как следует настучать. Но Артамонов тормознул его.

— Это наш человек, — сказал он. — Мы с ним проводили лотерею.

— Ну, извини, — сказал Макарон. — Так это и есть тот самый Фоминат натрия?!

— Конечно, — подтвердил Артамонов.

— Похож, — заключил аксакал.

— Сколько платите за пленки? — cпросил Артамонов у Фомината.

— Сто пятьдесят, — назвал цифру парламентер.

— Всего-то?

— А сколько вы просите? — спросил Фоминат.

— Мы ничего не просим, — сказал Артамонов. — Нашу константу вы знаете триста. Она не меняется на протяжении уже нескольких лет. Поэтому не обсуждается.

— Я передам вашу заявку начальнику выборного штаба, — пообещал Фоминат.

— Но это не все, — сказал Артамонов. — Положение о лотерее до сих пор вами не подписано. Хотя вы получили за подпись гонорар. Вы должны вернуть назад видео-двойку. Мы выставим ее в галерее, как в музее. Она дорога нам как память и чтобы замкнуть круг.

— Я принесу, — сказал Фоминат. — Завтра.

— Сегодня, — сказал Артамонов. — В четыре мы привезем в «Старый чикен» оригинал первой полосы и цифровой носитель. Деньги и видак должны быть при вас.

Было понятно, что Артамонов оттягивает время. Когда Фоминат ушел, Артамонов дал команду снять с номера сверстанный материал.

— Зачем? — спросил Макарон. — Мы что, свертываемся? Откатываемся назад?

— Да нет же, — положил ему палец на губы Артамонов. — Эти фотографии мы действительно снимем с полосы и отвезем товарищам, как обещали. Нельзя же обманывать серьезных людей. А Дебора тем временем поставит другие, поконтрастнее. Ведь товарищи думают, что мы не слили всю Улькину добычу на винт.

Артамонов распечатал первую полосу, взял этот оригинал-макет, сложил вчетверо и опустил в боковой карман.

— Тираж надо поднять до миллиона, — сказал Макарон Толкачеву, а потом начал расписывать ситуационный план действий всему коллективу: — Пока мы с Артамоновым будем разбираться по существу вопроса, вы должны успеть отпечатать тираж и вывезти его из цеха. Ночью придут опечатывать имущество, — обратился Макарон к Николаю Ивановичу, — и нам придется подписать акты о его передаче банку, иначе не затянуть времени. Если мы промурыжим их пять-семь часов, вам будет достаточно. При разноске газеты использовать только своих людей. Никого слева не нанимать. Лучше всего привлечь студентов и трезвенников. В каждый почтовый ящик класть по две газеты — одну поглубже, на самое дно, вторую — чтобы торчала. За почтальонами будет зачистка, люди Платьева пойдут по пятам и будут вынимать газету из ящиков. Одну вытащат, вторая останется. Им и в голову не придет искать внутри ящика вторую. Да и не вытащить ее будет без взлома ящика. А на это нужно время, да и шумно очень, привлечет внимание жильцов.

— На три оставшиеся полосы, — сказал Артамонов, — можно поместить приветы Макарону от Леха Валенсы, Жоржа Помпиду и так далее. Внутри телепрограммы поставьте фотографию Макарона с Дастином на руках. Это придаст нашему кандидату своеобразного шарму. Отец регионов. И еще — надо расписать в газетном материале подробнее все, как было, — и про биты, и про «Chrysler», и про Прорехова. Будем взывать ко всему народу. Текст должен быть убийственным. — Артамонов посмотрел на Дебору. — Газету следует подать в квартиры к утреннему чаю. Чтобы люди проснулись и все прочитали. Дата выхода — вчерашним числом, чтобы не смогли пришить нарушения закона. Агитация, вы знаете, прекращается за сутки до выборов. За старшего остается Ренгач. — Артамонов заговорил бодрее, а то все казалось, будто он диктует завещание.

Журавлева записывала за ним каждую букву. Коллектив стоял вокруг него и Макарона и ждал.

Получив ценные указания, все отправились выполнять их.

— А может, нам ни в какой «Чикен» не ходить, — спросил на всякий случай Макарон, — и послать все на фиг? Пусть крутятся сами как хотят!

— Нет уж, сходим, — настоял Артамонов. Было понятно, что своего решения он не отменит.

— Сделать из нас аманатов у них не получится, — сказал в конце концов Макарон и свистнул Бека.

До встречи Макарона и Артамонова с людьми Платьева в «Старом чикене» оставалось несколько минут.

Декабрьский день путался под ногами без всякой отчетливой идеи. Начинало быстро темнеть. Ступенек до «Chryslera» оказалось девятнадцать. «Когда бы еще пришло в голову сосчитать? — подумал Артамонов. — А ведь были времена, когда в школе обязывали помнить, сколько ступенек у Мавзолея».

Трезвенники и студенты, стоявшие кольцом, разомкнули ряды и пропустили Артамонова с Макароном за пределы живого оцепления. Люди стояли очень плотно — вокруг здания была организована полная поперечная блокада. Артамонов немало удивился, когда в одной из единиц оцепления он увидел знакомую кондукторшу Страханкину. Это явление было на сто процентов делом рук Макарона.

— Когда же ты успел ее обратить в свою веру? — спросил Артамонов. Ведь, кажется, все последние ночи ты был здесь, с нами? — нарушил он молчание.

— Это секрет, — сказал Макарон. — Для доброго поступка много времени не надо.

— Но то, что их люди переходят на нашу сторону, — хороший знак, сказал Артамонов.

— И достаточно приятный, — улыбнулся Макарон.

— Приветствую вас, Енина! — поздоровался с кондукторшей Артамонов.

Она кивнула и спросила:

— А где ваш тот, второй?

— Не переживай, с нами! Просто у него подвывихи! — успокоил ее Артамонов.

— А что это такое? — спросила Страханкина.

— Усиление гонадотропных гормонов гипофиза, — пояснил Макарон и, отойдя несколько шагов, молвил Артамонову: — Главное, заметь, нас признали основные женщины региона. — И начал перечислять: — Маргарита Павловна, дива Дитяткина, сестры Изнанкина и Флегманова, Шарлотта Марковна, Ясурова, Бакарджиева, Наташа Журавлева, Бойкова и конечно же сама Енина Страханкина! А если нас признали женщины, мужики, никуда не денутся — потянутся!

— Что верно, то верно, — согласился с выводом друга Артамонов.

«Chrysler» вернулся на базу под утро. Он появился из-за угла соседнего здания с включенной аварийкой. Машина медленно катилась к подъезду «унитаза». Сама.

— Странно, — сказала Журавлева, вместе со всеми не смыкавшая глаз целую ночь.

— Может, движок не тянет? — поразмыслила Дебора и сама себе ответила: Должен тянуть, там ведь одни свои.

Воткнувшись в бордюр, машина остановилась.

Все побежали вниз. Салон оказался запертым изнутри. Артамонов с Макароном сидели с закрытыми глазами. Макарон — за рулем, Артамонов на заднем сиденье. Бек по очереди лизал им лица.

Дебора с Журавлевой начали стучать по кузову, чтобы хоть что-то делать. Бек метался от окна к окну, предъявляя то одной, то другой кровавую близну на морде. Похоже, он не понимал, зачем девушки пытаются проникнуть в салон. Что еще требуется, если сделано все? В мозгу Бека продолжала висеть раскадровка всего того, что произошло в «Старом чикене».

А произошло там следующее.

Как только Артамонов с Макароном прибыл в подвал, принимающая сторона бросилась их угощать. Потчевали бесконечно долго, подливали и подсыпали в бокалы разные вкусности с приятным запахом, причем достаточно знакомым. Где-то Беку он уже попадался, этот запах. Очень запоминающийся и влекущий. Во всяком случае, Беку он понравился. И тогда, и сейчас. Но как раз псине никто ничего и не предлагал. Пришлось отправиться на кухню самостоятельно. Понятно, что оттуда сразу разбежались повара, и Бек учинил, как любит выражаться Макарон, тотальный бертильонаж. Все закончилось тем, что Бек зафиксировал человека, которым пахли две те самые биты, и схватил его за локоть прямо в подсобке. Беку показалось странным, что у людей при внешней дубоватости внутри такие мягкие кости: едва прикоснулся, а они хруп — и все. Когда Бек вернулся в зал, угощение подходило к концу. Все начали прощаться. Макарон позвал собаку и нетвердой походкой дошел до машины. А Бека два раза звать не надо, он прыгнул на место, Макарон завел машину и тронулся. Потом вспомнил, что забыл Артамонова. Автомобиль стал возвращаться назад и застрял в воротах. Через некоторое время притащился Артамонов. Боковые двери машины были зажаты забором, и Артамонову пришлось влезать через заднюю дверь. Кое-как выкарабкались из узкого прохода и покатили домой. Потом поехали еще медленнее. Макарона выкручивало наизнанку, но наружу ничего не выходило. Такое бывало и раньше, но тогда он исходил веществом, которое Бек тут же пытался сожрать, за что ему и попадало под ребро. А в этот раз выкручивало насухую. Макарон несколько раз останавливал машину, потом опять трогался. Бек видел, как он пытался написать что-то на бумаге, но у него выпадала из рук авторучка. Он отключался и снова приходил в себя, чего нельзя было сказать об Артамонове, который как только сел, сразу спекся. Вот так, не спеша и добрались до «унитаза». Открывайте, здесь нечем дышать! — додумал свою мысль Бек и громко завыл.

Пока девушки догадались, что надо разбить стекла, прошло какое-то время.

Макарон сказал, словно во сне:

— Палас сухой, как палубы со всеми бригадирами. На трассу всех бригадиров! Как в Цюрихе. Да, мам?

Между передними сиденьями лежал лист бумаги с нацарапанным текстом: «Не хоронить три дня. И подпись — клофелин».

Скоро и Макарон, и Артамонов пришли в себя.

Самих выборов и их результатов дожидаться не стали — пропади оно все пропадом!

Все, кто был в состоянии это вынести, занимались похоронами Ульки Макарон убедил ее родителей проводить ее в последний путь здесь, в городе.

Тем временем спаренный номер «Лишенца» произвел эффект разорвавшейся бомбы. Бризантный заряд первого выпуска перешиб все встречные информационные потоки. А вышедший за ним следом второй выпуск просто размазал и без того едва шевелящиеся остатки. В нем, в этом номере, расписывалось по пунктам все, что произошло накануне выборов.

Область проголосовала за кандидата Макарова целиком и полностью, а вот город уклонялся до последнего. К часу ночи у Макарова набралось тридцать процентов голосов, а у Платьева со всеми остальными кандидатами — только сорок. Потом поступили уточненные данные — тридцать девять процентов у Макарова и сорок один — у Платьева вкупе с другими.

После этого информацию по радио- и телеканалам сообщать перестали. К четырем утра не отчитались только три участковые комиссии. Как они изменят предварительный расклад, предположить было трудно.

Окончательные результаты выборов утаивались до обеда следующего дня. И только когда тянуть было уже некуда, избирательная комиссия сообщила итоги кандидат Макаров победил с перевесом в три процента. Он собрал половину всех голосов, что означало победу в первом туре.

Избирательная комиссия долго не вызывала губернатора Макарова для вручения ему Свидетельства о вступлении в должность. Квазисудебные органы рассматривали споры, связанные с итогами голосования. Макарову вменяли в вину то, что его фамилия была выделена синим цветом и вся информация игрою красок печатной машины WIFAG подавалась так, будто выборы уже состоялись и результаты известны. А материалы в «Лишенце» были смонтированы так, будто новый губернатор — не Платьев, а Макаров. Так что введенный в заблуждение электорат якобы ничего не понял, подошел к урнам формально и проголосовал, как бросилось в глаза. Это явилось основанием для того, чтобы в судебном порядке оспорить результаты. Проигравшая сторона подняла кипеж, но фокус не прошел. Да и не мог пройти. По той причине, что губернатор Платьев, как лежачий больной, «делал под себя». Делал все. И в том числе и Устав области, который был сделан настолько под себя, что обратного хода не могли дать даже форс-мажоры.

После похорон Ульки «лишенцы» вернулись к теме выборов.

В городе как раз заканчивался социализм в отдельно взятом регионе.

Говорят, город становится родным, если у тебя здесь кто-то родился и кто-то умер, когда у друзей образовалась семья, а у близких появилась могила. Похоже, так оно и получалось.

Четыреста тысяч избирателей, проголосовавших за кандидата Макарова, были неплохим стартовым капиталом для очередного демократического рывка.

Вступив в должность, губернатор Макаров не пошел ни на какие широкие официальности, он устроил тихий прием на дому. Эта условная инаугурация была в какой-то степени поминками Ульки. Родители Ульки, эти милые и почтенные ровесники Макарона из Самары, очень похожие на предков тургеневского Базарова, обрели уют среди совершенно незнакомых им людей. Они знали только одно — это были друзья их дочери. По их лицам было понятно, что Улька давно ушла от них в жизнь и не собиралась возвращаться. Они задолго до этого случая смирились с тем, что их дочь человек не домашний. В какой-то момент общения им пришла идея пойти наконец на поводу у дочери и переехать на постоянное место жительства сюда, к ее могиле.

Кроме родителей Ульки на прием пришли только свои — Николай Иванович Нидворай, Маргарита Павловна, топ-модель Дитяткина с Давликаном, график Фетров, комендант «унитаза» Ренгач, старший печатник Толкачев, трезвенник Завязьев с горстью своих коллег, «сестры» Изнанкина и Флегма, Шарлотта Марковна с дочерью Жабелью, отец Волович, референт Журавлева, монтажница Ясурова и бунтовщица Страханкина, прошедшая в Государственную думу по партийным спискам.

Как и многим другим социальным объектам — площадям, улицам и городам, перестройка и демократизация вернула Макарону его историческое имя. После того как пришло поздравление от Президента, стало неудобно называть аксакала по-старому. Таким образом Макарон обрел свое второе рождение — теперь все обращались к нему так: Владимир Сергеевич или губернатор Макаров.

На кухне хозяйничала тетя Паня.

Дастин ездил верхом на Беке и требовал настоящую лошадь.

Дебора занималась ребенком.

В камине потрескивали дрова.

Артамонов с Прореховым играли в шахматы, а сбитые фигурки бросали в огонь.