"Три минуты с реальностью" - читать интересную книгу автора (Флейшгауэр Вольфрам)

9

Объявление о начале посадки вырвало ее из плена беспорядочных воспоминаний. На последнем отрезке самолет оставался полупустым, и Джульетта радовалась, что может расположиться с комфортом. Правда, с вылетом, похоже, начались какие-то проблемы, потому что, проехав несколько метров по взлетной полосе, самолет остановился и заглохли двигатели. Через несколько минут в салоне стало жарко и влажно. Первый непосредственный контакт с этим континентом — проникающая сквозь обшивку самолета жара. Разница во времени тоже постепенно давала о себе знать. В Европе давно полдень. Снова вернулись неуверенность и страх перед скорым прибытием в незнакомый город. Салон самолета оставался последним островком привычного. Стюардессы говорили по-немецки. Лайнер вылетел из цюрихского аэропорта. И значит, был причастен к ее миру, Европе. Покинув его, она окажется предоставленной исключительно себе самой. В ее памяти еще свежи вычитанные в путеводителе истории. И эта жара! Джульетта расстегнула пуговицу на блузке и стала обмахиваться руками, глядя из окна самолета на летное поле. Внимание ее привлекла желтая бабочка.

Чем дольше она размышляла о событиях последних недель, тем больше находила в них непонятного. Седьмого ноября приехала не только Нифес. В последний момент продюсер нанял еще две пары танцоров.

— После одной из репетиций, — рассказал Дамиан, — он просто из кожи вон полез, чтобы пригласить профессионалов на важнейшие роли второго плана. Я предлагал ему это еще несколько недель назад, но тогда он и слушать ничего не хотел. Слишком дорого. А теперь перепугался. Разница уж очень бросалась в глаза.

Между двумя профессиональными танцорами и пятью парами любителей к тому времени установились уже вполне гармоничные отношения. Самостоятельную роль играл только Лутц, который хоть и был профессионалом, но не в области танго. Впрочем, и сама сцена между ним и Дамианом граничила с современным балетом, а в других эпизодах спектакля он не участвовал. В танце ансамбль стал гораздо сильнее, однако настроение во время репетиций царило ужасное. До седьмого ноября в коллективе преобладала атмосфера нервной деловитости. После он стал походить на ведьмин котел, в любой момент готовый взорваться.

Шесть любителей, выброшенных из спектакля, чувствовали себя неуютно в компании новоприбывших звезд. Четверо новичков держались поначалу сдержанно, но вскоре воздух уже звенел от их амбиций, и Джульетте вдруг вспомнилось одно из замечаний Лутца об аргентинцах: «Как аргентинец кончает с собой? Взбирается на верхушку своих амбиций и прыгает вниз».

Сантьяго Эрковиц и Фабио Киркорян, партнеры Селины Ианнельо и Вероники Оласабаль соответственно, постоянно жевали резинку. Оба были невысокого роста, с наметившимися брюшками, носили усы и благодаря своим напомаженным волосам цвета воронова крыла выглядели словно сытые коты. Казалось, они пребывают в постоянном удивлении, что никто, завидев их, не падает в обморок от восторга или уж в крайнем случае не выказывает подобающих знаков высочайшего почтения. Дамиан обращался к ним с подчеркнутой предупредительностью, но Джульетта знала: он действует так не по внутреннему убеждению, просто понимает — терпения у Сантьяго и Фабио меньше, чем у стаи изголодавшихся пираний. Они не говорили ни по-английски, ни по-французски, выкрикивали какие-то испанские фразы, когда что-то в постановке Дамиана их не устраивало, и лишь в малой степени занимались тем, для чего их, собственно, пригласили. Большую же часть времени проводили, сидя в уголке театрального зала, посасывая свой травяной чай из выдолбленной тыквы и презрительно наблюдая за отчаянными стараниями Дамиана усилить групповые сцены с участием любителей. Когда подходила их очередь, вставали, хватали своих женщин и выполняли то, что от них требовалось. Дамиан спокойно объяснял, что ему представляется важным, они как бы примеривались, и потом с завидной регулярностью происходило маленькое чудо. Джульетта наблюдала это неоднократно, и каждый раз не могла понять, как это получается. Оба мужчины, представлявшие собой нечто среднее между Диего Марадоной и помощником мясника, превращались на сцене в воплощенный танец. Куда-то исчезали неприятные петушино-мужицкие замашки, а их место занимала неожиданная элегантность и обольстительность, от которой перехватывало дыхание. С трудом верилось, что это те же самые люди. С женщинами происходило похожее превращение, но на несколько ином уровне. Селина и Вероника являли собой две версии — рыжеволосую и черноволосую — одного и того же образа: нечто среднее между женщиной-вамп и куколкой. Обе красотки широко разевали рты, когда смеялись, и беспрерывно курили; их вульгарные манеры раздражали Джульетту. Они могли сказать несколько слов по-английски, — впрочем, это не слишком облегчало общение, поскольку говорили обе с таким ужасным акцентом, что один из осветителей как-то раз полюбопытствовал, на какой разновидности латыни изъясняется рыжеволосая куколка.

— Почему латыни? — удивился Лутц.

— Ну-у, они же латиноамериканки, верно?

Все в них было чрезмерным, особенно страсть к украшениям.

— Наверное, их предки откуда-нибудь из Перу или Боливии, — язвительно заметил Лутц. — Иначе им не требовалось бы столько пудры.

— Что ты хочешь сказать? — спросил Чарли.

— Ну, чтобы осветлить природный цвет лица. Красный, как у индейцев. Они же все боятся, что выглядят недостаточно по-европейски. И уж наверняка за плечами у них не одна операция на носу.

— Ты считаешь, они не настоящие аргентинки?

— Да что ты, забудь!

Джульетта стояла на балконе возле пульта и рассеянно прислушивалась к разговору. И отвлеклась, ибо то, что эти четверо делали там, внизу, было великолепно. Они репетировали сцену перед первой встречей Джулиана и Джулианы, изображая одну из распространенных на рубеже веков разновидностей танцевальных пар, сутенера с проституткой, которые развлекаются в баре, показывая группе гуляк из высшего общества, из любопытства заглянувших в бедные кварталы, как надо танцевать. Это было невероятно! Джульетта не знала, на чем сосредоточить внимание. Музыка была веселой и легкой, совсем не такой, как в той сцене между Дамианом и Лутцем. Можно было даже различить звуки флейты — верный знак отсутствия подлинного драматизма. А вот что бросалось в глаза, так это полные страсти движения ног. Они не знали покоя: вклинивались между ногами партнера, скользили по ним, раздвигались, сдвигались снова, сжимались его коленями и вновь провокационно скользили вверх до самых бедер.

— Знаешь, что якобы сказала английская королева, когда впервые увидела новый скандальный танец? — спросил Лутц, оказавшись вдруг рядом с ней.

— Наверное, что-то вроде «полцарства за учителя танцев»? — предположила Джульетта.

— Возможно, но про себя. Вслух спросила, неужели это действительно танцуют стоя.

— Тоже неплохо. Вот это, значит, и есть настоящее аргентинское танго?

— Нет. Это милонга 42, но вот как раз сейчас она перейдет в танго.

— А в чем разница?

— В ритме. В такте милонги четыре четверти, а в танго — две. И естественно, есть разница в шагах и в настроении. В милонге присутствует что-то крестьянское, как в польке или вальсе. А танго — урбанистический танец, меланхолический и насквозь искусственный, с глубоким внутренним надрывом, заставляющий вспомнить первых исполнителей — безработных ковбоев и мошенников в украденных или взятых напрокат смокингах.

«Прежде всего безрадостный», — подумала она, когда музыка вдруг изменилась и движения обеих пар стали вдруг резкими, угловатыми, несколько тяжеловесными, как и сильно синкопированный ритм музыки, сопровождавшей танец. Внизу, на сцене, будто возникли воображаемые линии, обозначавшие непреодолимые классовые различия. На одной стороне подмостков — танцоры предместья, неудачники, живущие в бараках; на другой — гуляки из верхних слоев общества, спустившиеся на один вечер в провонявшую отбросами часть города, чтобы поглазеть на танцевальное шоу «этих недоносков». Между двумя социальными группами нет и не может быть никакой связи, за одним исключением — Джулиана и Джулиан. Следующая сцена будет принадлежать им — Дамиану и Нифес. Они уже ждут за кулисами, украдкой приглядываются друг к другу, пока пролетарии и богатеи, подгоняемые вечной жаждой экзотики, меняют у рампы секс на деньги.

Джульетта впервые видела Нифес на сцене. Вернее, вообще впервые по-настоящему увидела ее. С тех пор как приехала Нифес, Джульетта старалась поменьше бывать в театре. Дамиан и Клаудиа ждали ее и остальных в аэропорту и развезли по квартирам. Вечером весь коллектив в новом составе встретился с продюсером. Джульетта приехала туда ближе к концу, чтобы забрать Дамиана. Там, в просторной квартире на Ноллендорферплац, собралось не меньше шестидесяти человек — слишком много, чтобы с каждым по-настоящему познакомиться. Дамиан представил ее хозяину квартиры и тут же предложил уйти. Нифес стояла в углу огромной гостиной, беседуя с берлинским танцором-любителем. В жизни она оказалась еще красивее, чем на плакате. Уже уходя с Дамианом, Джульетта почувствовала на себе ее взгляд. Нифес заметила ее.

А сейчас она сидела там, внизу, чтобы через несколько мгновений танцевать с Дамианом. Джульетте отчего-то совсем не хотелось на это смотреть.

— Я не хочу с ней встречаться, — сказала она в какой-то момент Дамиану.

— Хорошо. Нет проблем, — ответил он.

— И я больше не буду приходить на репетиции.

— Жаль. Но нет — значит нет.

Потом она все-таки пришла на первый прогон. Две недели назад. Оба короля танго и их несравненные дамы закончили выступление: дамы вспрыгнули мужчинам на бедра и остались сидеть со скрещенными ногами. Такая концовка чем-то напоминала водевиль.

Музыка вдруг резко переменилась. Свет погас, лишь два световых конуса блуждали по сцене, пока не остановились, выхватив из темноты Нифес и Дамиана — оба словно мерили взглядами то огромное расстояние, разделявшее их даже здесь, в этом бутафорском баре. Тревожная музыка: запели струнные. Дамиан поднялся. Нет, это Джулиан. В несколько шагов оказался рядом с ней. Вот поднялась и Джулиана, с неподражаемой небрежностью набросила себе на плечи шаль и остановилась, ожидая его приглашения.

Музыка напоминала хор блуждающих огоньков, влекущий влюбленных друг к другу: тревожная и одновременно исполненная надежды мелодия, построенная на ритмических поисках чистых гармонических разрешений. Джульетта спросила Лутца, как называется эта вещь.

— Тангуэра, — прошептал он. — Нечто среднее между танго и вальсом.

Тангуэра. Господи, они ведь уже миллион раз это танцевали. Джульетта просто не в состоянии объективно оценить их танец, но если сравнить с Селиной и Вероникой, то по точности и выразительности движений Нифес на голову выше их. Джульетта сразу поняла, что причин тому — две. Одна лежит на поверхности: Нифес — прекрасная танцовщица. О второй догадалась уже к третьему такту: Нифес любит его. Это казалось столь очевидным, что больше всего на свете Джульетте захотелось выключить музыку. Что бы там ни было между ними прежде, для Нифес ничего еще не закончилось. Каждое движение выдавало ее чувство. Нужно быть слепым, чтобы этого не заметить. Джульетте вдруг стало дурно. Эта женщина никогда не отпустит Дамиана. Совершенная, прекрасная пара! Нифес под тридцать. Но тело ее безупречно. А какая спокойная эротическая энергетика, даже в самых сложных танцевальных па. Джульетте было очень трудно взять себя в руки. Чарующая музыка, и мужчина, ни на секунду не выходивший из ее головы в последние месяцы, пребывает в объятиях другой женщины, которая любит его ничуть не меньше, чем она сама. Да еще и женщина эта одной с ним культуры, приехала из той же страны, из того же города. Не надо было приходить на просмотр. Любовь ослепила ее, она не видит реальности. Но это зрелище вернуло с небес на землю. Он поедет обратно в свою Аргентину, и женщины вроде Нифес будут бороться за право с ним танцевать, с ним работать. А что она может ему предложить? Да, он очарован Джульеттой, и это длится уже несколько недель. Но закончится, потому что иначе просто не может быть.

Неужели она забыла? Что она вообще делает в самолете, несущем ее на самый край земли? Все дело в том, что у Дамиана произошла какая-то непостижимая ссора с ее отцом? Отец говорит, что не имеет понятия, чего хотел от него Дамиан. «Спроси отца. Он все знает», — было в наспех накорябанной записке. Но отец утверждает, что ему ничего не известно. Совсем ничего. Она не верит, она убеждена: отец что-то утаивает, между ним и Дамианом что-то произошло. Отец всегда ревновал ее, а в случае с Дамианом, должно быть, почувствовал, что тот занял особое место в ее жизни, чего никогда не случалось прежде. Более важное, чем даже он сам, ее отец. У Дамиана должна быть какая-то причина. Но как выглядит ее поведение со стороны? Погналась за фантомом? За каким-то неуравновешенным, возможно сумасшедшим, молодым человеком, чья привлекательная внешность полностью поработила ее, разве не так?