"Человек из Санкт-Петербурга" - читать интересную книгу автора (Фоллет Кен)Фоллет КенЧеловек из Санкт-ПетербургаКен Фоллетт Человек из Санкт-Петербурга перевод Издательского центра "Гермес" Нельзя любить человечество. Можно любить только человека. Грэм Грин. Глава 1 Тянулся неспешный воскресный день, такой, какой Уолден любил. Стоя у открытого окна, он вглядывался в парк. На широкой, ровной лужайке привольно росли крупные деревья: шотландская сосна, пара могучих дубов, несколько каштанов и ива, похожая на кудрявую девичью головку. Солнце стояло высоко в небе, и деревья отбрасывали темные, прохладные тени. Птицы затихли, но зато из цветущего вьюна под окном доносилось довольное жужжание пчел. В доме тоже царила тишина. У большинства слуг был выходной. На уик-энд приехали только брат Уолдена, Джордж, с женой Клариссой и детьми. Джордж пошел прогуляться, Кларисса прилегла отдохнуть, детей не было видно. Уолден позволил себе расслабиться: в церковь он, естественно, отправился в сюртуке, а спустя час-другой к обеду облачится во фрак, но пока что он с наслаждением ходил в удобном твидовом костюме и рубашке с мягким воротничком. А если, подумал он, Лидия вечером еще и поиграет на пианино, то день пройдет совсем замечательно. Он повернулся к жене: - Ты поиграешь после обеда? Лидия улыбнулась: - Если хочешь. Уолден услышал шум и снова обернулся к окну. В самом конце подъездной дорожки, в четверти мили от дома, показался автомобиль. Уолден почувствовал укол раздражения, подобный приступу боли в правой ноге перед грозой. Почему это автомобиль раздражает меня, подумал он. Уолден ведь ничего не имел против авто - у него самого был "Ланчестер", на котором он регулярно ездил в Лондон и обратно - хотя летом из-за автомобилей в деревне была масса неприятностей, проносясь по не мощеной дороге, они поднимали тучи пыли. Он подумывал о том, чтобы покрыть гудроном пару сотен ярдов дороги. В другое время он бы долго не раздумывал, но с 1909 года, после того, как Ллойд Джордж создал дорожные советы, дороги перестали входить в круг его обязанностей - и вот это, как теперь ему стало ясно, и являлось источником раздражения. Это было в духе правления либералов: они брали у Уолдена деньги на то, что он сделал бы и так, а затем у них ничего не получалось. Наверное, все-таки придется самому замостить эту дорогу, рассудил он; только ужасно злит, что платишь за это дважды. Автомобиль заехал в покрытый гравием передний дворик и с шумом и треском остановился у южного входа. В окно потянуло выхлопными газами, и Уолден задержал дыхание. Из машины вышел водитель в шлеме, автомобильных очках и тяжелой шоферской куртке и открыл дверь пассажиру. Показался невысокий человек в черном пальто и черной фетровой шляпе. Уолден узнал этого человека, и сердце его упало. Безмятежному летнему полудню пришел конец. - Это Уинстон Черчилль, - сказал он. Лидия промолвила: - Как это неловко. Человек этот отказывался понимать, что с ним не хотят иметь дело. В четверг он прислал записку, которой Уолден пренебрег. В пятницу заехал в лондонский особняк Уолдена, где ему сказали, что графа нет дома. А теперь вот в воскресенье прикатиться в такую даль, в Норфолк. Что ж, его снова не примут. Неужели он считает, что добьется своего упрямством, подумал Уолден. Он терпеть не мог проявлять грубость к людям, но Черчилль заслуживал этого. Правительство либералов, в котором Черчилль занимал министерский пост, злостно нападало на самые основы британского общества - облагало налогами земельную собственность, подрывало Палату лордов, пыталось отдать Ирландию католикам, ослабляло королевский флот и поддавалось шантажу профсоюзов и этих чертовых социалистов. Уолден и его друзья не желали иметь ничего общего с подобными людьми. Дверь открылась, и в комнату вошел Причард. Это был высокий кокни с напомаженными черными волосами и наигранным налетом важности. Мальчишкой он убежал из дома и на корабле добрался до Восточной Африки. Уолден отправившийся туда на сафари, нанял его присматривать за носильщиками-туземцами, и с тех пор они не разлучались. Теперь Причард служил у Уолдена мажордомом, переезжая с ним из одного дома в другой, и стал ему почти другом, настолько, насколько это вообще возможно для слуги. - Прибыл Первый лорд Адмиралтейства, милорд, - сказал Причард. - Меня нет дома, - сказал Уолден. На лице Причарда отразилось смущение. У него не было навыка давать от ворот поворот членам кабинета министров. Дворецкий моего отца сделал бы это, не моргнув и глазом, подумал Уолден, но старина Томсон благополучно пребывает на пенсии и выращивает розы в саду своего маленького деревенского коттеджа, а Причард так и не приобрел этого непоколебимого чувства достоинства. Причард начал глотать согласные, это означало, что он либо очень расслаблен, либо напряжен. - Мистер Черчилль сказал: ...ы скажете, что ...ас нет дома, милорд, и он ...елел передать ...ам это письмо, - Причард протянул поднос, на котором лежал конверт. Уолден не любил, когда на него давили. Он резко произнес: - Верните это ему, - затем остановился и снова взглянул на почерк на конверте. В крупных, четких, слегка наклоненных буквах было что-то знакомое. - О, Боже, - проговорил Уолден. Взяв конверт, он открыл его и вытащил сложенный лист плотной белой бумаги. Верхнюю часть листа украшал красный королевский герб. Уолден прочитал. Букингемский дворец 1 мая 1914 года. Мой дорогой Уолден, примите молодого Уинстона. Король Георг. - Это от короля, - сказал Уолден Лидии. Он был так смущен, что даже покраснел. Было ужасно дурным тоном втягивать царствующую особу в нечто подобное. Уолден почувствовал себя мальчишкой, которому учитель велит перестать пререкаться и заняться уроками. На какую-то долю секунды промелькнула было мысль не подчиниться королю. Но последствия этого... Королева не станет больше принимать Лидию, люди не смогут приглашать Уолденов на приемы, где присутствует кто-либо из членов королевской семьи, и - что хуже всего - дочь Уолдена, Шарлотту, нельзя будет представить ко двору как дебютантку. Общественная жизнь семьи будет погублена. Это все равно, что быть вынужденным переехать в чужую страну. Было никак нельзя ослушаться короля. Уолден вздохнул. Черчилль одержал над ним верх. В какой-то мере он даже почувствовал облегчение, так как теперь мог поступить вопреки своим принципам, и никто бы не посмел упрекнуть его. "Письмо от короля, старина, так объяснит он каждому, - понимаешь, ничего нельзя было поделать". - Пригласите м-ра Черчилля, - сказал он Причарду. Он протянул письмо Лидии. Либералы совершенно не понимали, как должна функционировать монархия, подумал он и пробормотал: - Король недостаточно тверд с подобными людьми. Лидия заметила: - Это уже становится невыносимо скучным. Но ей вовсе не скучно, подумалось ему, на самом-то деле ей, наверное, все это ужасно интересно; но она выразилась так, потому что именно в таком духе, вероятно, и должна была выразиться английская графиня, а поскольку Лидия была не англичанкой, а русской, то ей нравилось произносить типично английские высказывания, примерно также человек, говорящий по-французски, постоянно употребляет словечки вроде "alors" и "hein?"*. ______________ * Alors (фр ) - здесь - ну вот, итак, hein? (фр } - а как? Уолден подошел к окну. Автомобиль Черчилля все еще тарахтел и дымил в переднем дворике. Водитель стоял рядом с машиной, придерживая рукой дверцу, как будто это была лошадь, которую надо было удерживать, а то убежит. С безопасного расстояния за этой сценой наблюдало несколько слуг. Вошел Причард и объявил: - М-р Уинстон Черчилль. Черчиллю было сорок лет, как раз на десять лет меньше, чем Уолдену. Это был невысокий, худощавый человек, одевавшийся, по мнению Уолдена, чуточку слишком элегантно для истинного джентльмена. Он рано полысел, лишь надо лбом остался клинышек волос да два завитка у висков, что в сочетании с его коротким носом и постоянной сардонической усмешкой придавало ему проказливый вид. Становилось ясно, почему карикатуристы постоянно изображали его злонамеренным херувимом. Обмениваясь рукопожатиями, Черчилль бодро произнес: - Добрый день, лорд Уолден. - Поклонился Лидии, - Как поживаете, леди Уолден? Почему же он так действует мне на нервы, подумал про себя Уолден. Лидия предложила ему чая, а Уолден пригласил сесть. Уолден не намеревался тратить время на светскую болтовню, ему не терпелось узнать, из-за чего столько беспокойства. - Прежде всего, примите мои извинения, а также и от имени короля за то, что ворвался к вам, - начал Черчилль. Уолден кивнул. Он не собирался говорить, что тут все в порядке и это вполне нормально. Черчилль продолжал: - Хотел бы добавить, что я бы не пошел на это, не будь тут совершенно чрезвычайных причин. - Назовите же, что за причины. - Вам известно, что сейчас происходит на бирже? - Да. Повысилась учетная ставка. - От одного и трех четвертей процента почти до трех. Это невероятный рост и всего за несколько недель. - Полагаю, вам понятно, почему это так. Черчилль кивнул: - Немецкие компании принялись за широкомасштабное истребование налогов, накапливая наличные и покупая золото. Еще несколько недель подобной деятельности, и Германия возвратит себе все, что ей должны другие страны, свои же долги оставляя невыплаченными - а ее золотой запас достигнет небывалого уровня. - Они готовятся к войне. - И этим, и другими путями. Одних налогов они собрали биллион марок, это превосходит всякое нормальное налогообложение, и все для того, чтобы усилить армию, которая и так уже сильнейшая в Европе. Вы ведь помните, как в 1909 году, когда Ллойд Джордж поднял в Великобритании налогообложение на пятнадцать миллионов фунтов стерлингов, то это вызвало чуть ли не революцию. Ну так биллион марок равен пятидесяти миллионам фунтов. Это самое тяжелейшее налоговое бремя за всю европейскую историю. - Да, безусловно, - прервал его Уолден. В Черчилле уже начало прорываться актерство, а Уолден не хотел, чтобы тот стал произносить перед ним речи. - Нас, консерваторов, уже довольно долго беспокоит рост милитаризма в Германии. И вот теперь, в самый последний момент, вы говорите мне, что мы были правы. Это замечание не смутило Черчилля. - Германия почти наверняка нападет на Францию. Вопрос состоит в том, придем ли мы на помощь Франции? - Нет, - отозвался Уолден с заметным удивлением, - министр иностранных дел уверил нас, что у нас нет обязательств перед Францией. - Безусловно, сэр Эдвард был искренен, - сказал Черчилль, - но он заблуждается. Наши договоренности с Францией таковы, что нам не удастся стоять в стороне и наблюдать, как Германия разгромит ее. Эти слова потрясли Уолдена. Ведь либералы уверили всех, включая и его самого, что они не втянут Англию в войну, а теперь один из ведущих министров их кабинета заявляет прямо противоположное. Двуличие политиканов просто-таки бесило, но Уолден сразу забыл об эмоциях, как только начал размышлять о возможных последствиях вступления в войну. Он подумал о знакомых ему молодых людях, которым придется отправиться на фронт: о терпеливых садовниках, работающих в его парке, о дерзких лакеях, загорелых сельских парнях, буйных студентах, о бездельных завсегдатаях клубов Сент-Джеймса... а затем на смену этим мыслям пришла другая, гораздо более ужасающая, и он спросил: - А мы сможем победить? Взгляд Черчилля был мрачен. - Думаю, что нет. Уолден в упор уставился на него: - Бог мой, так чем же занималось ваше правительство? Тут Черчилль прибегнул к оборонительной тактике. - Наша политика состояла в том, чтобы избежать войны, а этого невозможно достичь, одновременно вооружаясь до зубов. - Но вам не удалось избежать войны. - Мы все еще пытаемся это сделать. - Но ведь вы считаете, что вам это не удастся. На какую-то секунду лицо Черчилля приняло воинственное выражение, но затем он смирил свою гордыню. - Да. - И что же тогда произойдет? - Если Англия и Франция не в состоянии вместе победить Германию, значит, нам нужен еще один союзник, третья страна: Россия. Если Германии придется сражаться на двух фронтах, мы сможем победить. Конечно, русская армия неумела и поражена коррупцией, как и все остальное в этой стране, но это не столь уж важно, пока они будут оттягивать на себя часть немецкой военной махины. Черчилль отлично знал, что Лидия родом из России, но проявил типичную для него бестактность, пренебрежительно отзываясь в ее присутствии о ее родине. Уолден пропустил это мимо ушей, так как его чрезвычайно заинтриговали слова Черчилля. - Но Россия уже связана союзом с Францией, - заметил Уолден. - Этого недостаточно, - сказал Черчилль. - Россия обязана вступить в войну, если Франция окажется жертвой агрессии. России решать, является ли Франция в каждом отдельном случае жертвой агрессии. Но когда начинается война, обе стороны заявляют, что они жертвы агрессии. Следовательно, данный союз обязывает Россию вступить в войну только, если она сама того пожелает. Нам же нужно, чтобы Россия была нашим прочным и твердым сторонником. - Не могу представить, чтобы ваши министры обнимались бы с царем. - Значит, вы плохо нас знаете. Ради спасения Англии мы готовы пойти на сделку с самим дьяволом. - Вашим сторонникам это не понравится. - Они об этом не узнают. Теперь Уолден начинал понимать, к чему шло дело, и перспектива показалась ему увлекательной. - Что же вы задумали? Секретный договор? Или неписаное соглашение? - И то, и другое. Прищурив глаза, Уолден всматривался в Черчилля. Этот молодой демагог, подумалось ему, явно наделен умом, и этот ум, скорее всего, работает не в моих интересах. Итак, либералы желают заключить секретное соглашение с русским царем, невзирая на ненависть, испытываемую британцами по отношению к жестокому российскому правлению - но зачем сообщать об этом мне? Им хочется каким-то способом привязать к этому и меня, это-то уже ясно. Но с какой целью? Может быть для того, чтобы в случае, если все провалится, свалить вину на члена консервативной партии? Но чтобы заманить меня в подобную ловушку понадобится гораздо более искусный заговорщик, чем Черчилль. - Продолжайте, - сказал Уолден. - Я предложил начать переговоры касательно флота с Россией параллельно с нашими военными переговорами с Францией. Довольно долго они шли весьма вяло, но сейчас за них примутся всерьез. В Лондон прибывает молодой русский адмирал. Принц Алексей Андреевич Орлов. - Алекс! - воскликнула Лидия. Черчилль посмотрел на нее. - Мне кажется, он доводится вам родственником, леди Уолден. - Да, - сказала Лидия и по какой-то непонятной Уолдену причине вдруг смешалась. - Он сын моей старшей сестры, значит мне он... кузен? - Племянник, - поправил Уолден. - Я и не знала, что он стал адмиралом, - добавила Лидия. - Должно быть, получил повышение совсем недавно. - Она вновь выглядела сдержанной и спокойной, как всегда, и Уолден решил, что ее минутное волнение ему лишь причудилось. Известие о том, что Алекс прибудет в Лондон, обрадовало его: он симпатизировал этому молодому человеку. - Он слишком молод для таких полномочий, - сказала Лидия. - Ему тридцать, - сказал Черчилль, обращаясь к Лидии, и Уолдену подумалось, что и сам Черчилль в свои сорок был слишком молод, чтобы отвечать за весь королевский флот. На лице же Черчилля было написано: "Мир принадлежит блестящим молодым людям вроде меня и Орлова". Но и я тебе для чего-то нужен, промелькнуло в голове у Уолдена. - Кроме того, продолжал Черчилль, - по отцовской линии, линии покойного князя, он племянник царя, и - что еще более важно - он один из немногих людей, помимо Распутина, которого царь любит и кому доверяет. Если кто-либо в российском флоте и может перетянуть царя на нашу строну, то это Орлов. - А какова моя роль во всем этом, - задал Уолден вопрос, все время вертевшийся у него в голове. - Я хочу, чтобы на этих переговорах вы представляли Англию и хочу, чтобы вы принесли мне на блюдечке Россию. Этот парень никак не мог удержаться от театральщины, подумал про себя Уолден. - Вы хотите, чтобы Алекс и я вели бы переговоры о военном союзе Англии и России? - Да. Уолден сразу же понял, какой многотрудной, сложной, но и в высшей степени достойной окажется эта задача. Он постарался скрыть волнение и остался сидеть, хотя ему так и хотелось вскочить и зашагать по комнате. А Черчилль продолжал. - Вы лично знакомы с царем. Знаете Россию и бегло говорите по-русски. Через свой брак являетесь Орлову дядей. Однажды вы уже убедили царя встать на сторону Англии, а не Германии - в 1906 году, когда ваше вмешательство предотвратило подписание Договора в Борках. - Черчилль помолчал. - Тем не менее, вы не были нашим первым кандидатом на роль представителя Великобритании в этих переговорах. То, что происходит сейчас в Вестминстере... - Да, да, - Уолдену не хотелось начинать обсуждать это. - Однако, вы по какой-то причине передумали. - Короче говоря, вас предпочел царь. Такое впечатление, будто вы единственный англичанин, которому он вообще доверяет. Во всяком случае, он послал телеграмму своему кузену, королю Георгу Пятому, с непременным пожеланием, чтобы Орлов имел дело именно с вами. Уолден представил себе весь тот ужас, охвативший стан радикалов, когда те узнали, что им придется привлечь к столь секретному плану реакционного старика пэра из лагеря Тори. - Наверное, вы пришли в ужас, - сказал он. - Вовсе нет. Относительно внешней политики наши взгляды не так уж расходятся. И я всегда считал, что разногласия по поводу внутренних дел не должны служить поводом для того, чтобы ваши способности не использовались бы во благо правительства Его Величества. Теперь он решил прибегнуть к лести, подумал Уолден. Я им нужен, во что бы то ни стало. А вслух добавил: - А как же сохранить все это в тайне? - Это будет выглядеть как светский визит. Если вы согласны, то Орлов останется у вас на весь лондонский сезон. Вы представите его в свете. Ваша дочь, кажется, в этом году дебютирует, неправда ли? - Он взглянул на Лидию. - Это так, - ответила она. - Значит, вы в любом случае будете много выезжать. Орлов холост, и, как вам известно, он завидный жених, так что мы сможем распространить слухи, что он ищет жену-англичанку. Впрочем, он и в самом деле может найти таковую. - Прекрасная мысль. - Неожиданно Уолден поймал себя на том, что он получает от всего этого удовольствие. Он уже выполнял функции полуофициального дипломата при правительствах консерваторов Солсбери и Бальфура, но в последние восемь лет не принимал никакого участия во внешнеполитических делах. Теперь же ему предоставлялась возможность вновь вернуться на сцену, и он начал вспоминать, каким захватывающим и увлекательным было это занятие: секретность, азарт переговоров, столкновения характеров, осторожное применение методов убеждения и угроз, вплоть до угрозы войны. Как ему помнилось, с русскими нелегко было иметь дело - они частенько бывали капризны, упрямы и заносчивы. Но с Алексом можно будет справиться. Когда Уолден женился на Лидии, Алекс присутствовал на бракосочетании, такой десятилетний мальчуган в матросском костюмчике, а позднее он провел пару лет в университете в Оксфорде и на каникулы приезжал в имение Уолденов. Отец мальчика умер, и Уолден уделял ему гораздо больше времени, чем обычно уделял бы подростку, но зато был вознагражден дружбой с юным пытливым умом. Все это являлось превосходной основой для ведения переговоров. Может быть, мне действительно удастся добиться успеха, подумал Уолден. Вот это будет триумф! - Должен ли я сделать вывод, что вы согласны? - спросил Черчилль. - Конечно, - ответил Уолден. Лидия поднялась. - Нет, не вставайте, - сказала она, когда мужчины поднялись вместе с ней. - Я вас покину, вы сможете спокойно поговорить о политике. Вы останетесь на обед, мистер Черчилль? - К сожалению, у меня деловая встреча в Лондоне. - Тогда я с вами прощаюсь. - Она пожала ему руку. * * * Она вышла из восьмиугольного зала-гостиной, где они обычно пили чай, прошла через большой зал в маленький, а оттуда в цветник. В это же самое время один из младших садовников, имени которого Лидия не знала, вошел туда из сада с охапкой розовых и желтых тюльпанов, предназначенных для украшения обеденного стола. Одной из вещей, что нравились Лидии в английской жизни и в поместье Уолденов особенно, было обилие цветов, она всегда распоряжалась, чтобы их срезали свежими каждое утро и вечер, даже зимой, когда их приходилось выращивать в оранжереях. Садовник дотронулся до своей фуражки - снимать ее он не был обязан, если только к нему не обращались, ведь комната-цветник формально считалась частью сада, - положил цветы на мраморный столик и вышел. Лидия села, вдыхая прохладный, напоенный ароматами, воздух. Это было подходящее место, чтобы прийти в себя, а разговор о Санкт-Петербурге выбил ее из колеи. Она вспомнила Алексея Андреевича совсем маленьким, хорошеньким мальчиком на своей свадьбе, и вспомнила, что этот день был самым несчастным днем ее жизни. С ее стороны это какая-то извращенность превращать комнату-цветник в свое убежище, подумала она. В этом доме имелись комнаты для любых целей: разные комнаты для завтрака, обеда, чая и ужина; комната для игры в бильярд и для хранения оружия; специальные комнаты для стирки, глажения, приготовления джема, чистки серебра, взвешивания дичи, хранения вин, приведения в порядок костюмов... Ее часть дома состояла из спальни, туалетной комнаты и гостиной. И тем не менее, когда ей хотелось посидеть в тиши, она приходила сюда, усаживалась на жесткий стул и смотрела на раковину из необработанного камня и чугунные ножки мраморного столика. Она заметила, что у ее мужа тоже было неофициальное убежище: когда Стивена что-то беспокоило, он отправлялся в комнату, где хранилось оружие, и читал там книгу об охоте. Итак, Алекс будет гостить у них весь лондонский сезон. Они станут разговаривать о доме, о снеге, о балете и о бомбах, и присутствие Алекса напомнит ей о другом молодом русском, за которого она не вышла замуж. Она не видела того человека уже девятнадцать лет, но даже простое упоминание о Санкт-Петербурге сразу же вызывало в памяти его образ и по ее коже под муаровым шелковым платьем для чая пробегали мурашки. Ему тогда было девятнадцать, столько же, сколько и ей, тому голодному студенту с длинными черными волосами, лицом волка и глазами спаниеля. Он был худ, как жердь. Кожа его была бела, волосы, покрывавшие тело, мягки и темны, как это бывает в юности, а руки умелы и опытны. Она покраснела, но не от того что вспомнила о его теле, а потому что подумала о своем, о собственном теле, предавшем ее, наполнившем ее безумным наслаждением, заставившем кричать, забыв всякий стыд. Я была испорченной, подумала она, и осталась такой, потому что мне хотелось бы повторить все снова. С виноватым чувством она подумала о своем муже. Думая о нем, она почти всегда испытывала чувство вины. Она не была влюблена в него, когда выходила замуж, но любила его теперь. Он был волевым и одновременно сердечным, и он обожал ее. Любовь его была постоянной, нежной и совершенно лишенной той отчаянной страстности, которую она когда-то узнала. Он был счастлив, думала она, только потому, что никогда не знал, что любовь может быть столь безудержной и ненасытной. Мне больше не нужна такая любовь, уговаривала она себя. Я приучилась обходиться без нее, с годами это стало легче. Так оно и должно быть - ведь мне уже почти сорок! Некоторые из ее подруг все еще испытывали соблазны и поддавались им. Они не рассказывали ей о своих интрижках, чувствуя, что она бы этого не одобрила, но о других сплетничали вовсю, и таким образом Лидия узнавала, что на приемах в загородных домах нередко имели место... скажем, адюльтеры. Однажды леди Жирар со снисходительностью более старшей дамы, дающей советы молодой хозяйке, сказала Лидии: "Дорогая, если вы одновременно приглашаете виконтессу и Чарли Стотта, то непременно должны отвести им смежные спальни". Лидия же поместила их в противоположные концы дома, и виконтесса больше никогда не появлялась в поместье Уолденов. Люди поговаривали, что виновником возникновения подобной аморальности был покойный король, но Лидия им не верила. Да, он действительно сдружился с евреями и всякими там певичками, но от этого не сделался распутником. Во всяком случае, он дважды гостил в поместье Уолденов - один раз, когда был принцем Уэлльским, а второй раз уже как король Эдвард VII - и поведение его было безупречным. Она задумалась, посетит ли их когда-нибудь нынешний король. Принимать у себя монарха было огромным напряжением, но в то же время как это восхитительно - стараться придать дому наилучший вид, подавать невообразимо роскошные блюда и купить целых двенадцать новых туалетов на один лишь уик-энд. Если ныне царствующий король посетит их, он, возможно, одарит Уолденов правом особого входа - правом по торжественным случаям въезжать в Букингемский дворец через садовый вход, а не дожидаться на Молле в очереди с двумястами других экипажей. Она стала думать о гостях, приехавших на этот уик-энд. Джордж был младшим братом Стивена: он обладал обаянием Стивена, но был совершенно лишен его серьезности. Дочери Джорджа, Белинде, было восемнадцать, столько же, сколько и Шарлотте. Обе девушки в этом году впервые выедут в свет. Мать Белинды умерла несколько лет назад, и Джордж довольно скоро женился вновь. Его вторая жена, Кларисса, была намного моложе его, с очень живым характером. Она родила ему двух сыновей-близнецов. Один из этих близнецов после смерти Стивена унаследует поместье Уолденов, если только Лидия в столь позднем возрасте не родит сына. А я бы могла, подумала она; у меня такое ощущение, что могла бы, но этого не происходит. Пора переодеваться к ужину. Она вздохнула. Ей было так удобно и приятно в платье для чая с распущенными волосами, теперь же придется с помощью горничной затянуться в корсет и высоко уложить волосы на голове. Говорили, что кое-кто из молодых женщин совсем отказались от корсета. В этом нет ничего страшного, если ты от природы сложена, как цифра восемь, подумала Лидия, но сама она как раз была худа в неположенных местах. Она встала и вышла в сад. Тот самый младший садовник, стоя у розового куста, болтал с одной из служанок. Лидия узнала ее: то была Энни, смазливая, чувственная, пустоголовая девица с широкой, добродушной улыбкой. Она стояла, засунув руки в карманы передника, и вовсю хохотала, слушая садовника. Вот девушка, которой не нужен корсет, пронеслось в голову у Лидии. Предполагалось, что Энни должна присматривать за Шарлоттой и Белиндой, так как у гувернантки был выходной. Строгим тоном Лидия спросила: - Энни! Где же молодые леди? Улыбка тотчас сошла с лица Энни, девушка сделала реверанс. - Нигде не могу найти их, миледи. Садовник потихоньку ретировался. - Непохоже, чтобы ты их искала, - сказала Лидия. - Отправляйся. - Хорошо, миледи. - Энни бросилась к дальней части дома. Лидия издала вздох: девушек там не найти, но у нее уже не было никакого желания останавливать Энни и снова выговаривать ей. Она медленно пошла через лужайку, стараясь думать о знакомых и приятных вещах и отгоняя от себя мысли о Санкт-Петербурге. Отец Стивена, седьмой граф Уолден, засадил западную часть парка рододендронами и азалиями. Лидия никогда не видела старика, так как он умер еще до того, как они со Стивеном познакомились, но все сходились на том, что он был одной из самых выдающихся и крупных фигур викторианской эпохи. Теперь посаженные им кусты цвели вовсю, образуя пеструю смесь красок, совсем не в викторианском стиле. Надо пригласить художника, нарисовать наш дом, подумала она, последнюю картину писали, когда парк еще так не разросся. Она обернулась и посмотрела на родовой дом Уолденов. В вечернем солнце серые камни южного фасада приобрели особую красоту и достоинство. В середине южной стены был вход. В дальнем, восточном крыле, находились гостиная и несколько столовых, а за ними беспорядочно расположенные кухни, посудные и прачечные помещения, а еще далее - конюшни. Ближе к ней, с западной стороны, располагались утренняя комната, восьмиугольный зал и угол библиотеки; за углом вдоль западного фасада - бильярдная, оружейная, ее комната-цветник, курительная и контора. На втором этаже, в основном с южной стороны, размещались спальни членов семейства, комнаты гостей - с западной стороны, а помещения для слуг над кухнями, на северо-востоке, так, чтобы их не было видно. Над вторым этажом возвышались невообразимые башни, башенки, мансарды. Весь фасад представлял собой буйство каменных орнаментов в лучшем стиле викторианского рококо, с цветами и всевозможной лепкой, там были перевитые канаты, львы, драконы и херувимы, балкончики и бойницы, солнечные часы и горгульи. Лидия любила этот дом и радовалась тому, что Стивен, в отличие от многих других представителей старой аристократии, был в состоянии содержать это владение. Она увидела, как Шарлотта и Белинда вышли из кустарника по ту сторону лужайки. Ну, конечно, Энни так и не нашла их. На обеих девушках были широкополые шляпки и летние платья, а на ногах черные чулки и черные туфли на низком каблуке как у школьниц. Поскольку Шарлотте в этом сезоне предстояло появиться в свете, то ей иногда разрешалось зачесать волосы наверх и надеть нарядное платье к ужину, но в остальном Лидия продолжала относиться к ней как к ребенку, кем она, собственно, и была, ведь очень плохо, если дети слишком быстро взрослеют. Обе кузины были увлечены разговором, и Лидия мельком подумала, о чем же таком они могли болтать. О чем думала я, когда мне было восемнадцать, спросила она себя, и вспомнила о молодом человеке с мягкими волосами и опытными руками. Тут она взмолилась: О, Боже, помоги мне сохранить мою тайну. * * * - Как ты думаешь, мы почувствуем себя по-другому после того, как начнем выезжать? - спросила Белинда. Шарлотта уже и раньше задумывалась об этом. - Нет, я не почувствую. - Но мы же станем взрослыми. - Не понимаю, почему эти бесконечные приемы, балы и пикники могут вдруг сделать человека взрослым. - Нам придется надеть корсеты. Шарлотта хихикнула: - А ты когда-нибудь пробовала? - Нет, а ты? - На прошлой неделе примерила свой. - И на что это похоже? - Ужасно. Невозможно ходить прямо. - А как ты выглядела? Шарлотта сделала рукой жест, означающий огромный бюст. Обе они так и прыснули. Увидев мать, Шарлотта, в ожидании замечания, изобразила на лице виноватое выражение, но маман выглядела озабоченной и лишь слабо улыбнулась, повернув в другую сторону. - Во всяком случае, это будет забавно, - сказала Белинда. - Ты имеешь в виду выезд в свет? Да, это так, - задумчиво проговорила Шарлотта. - Но какова цель всего этого? - Она в том, чтобы повстречать подходящего молодого человека, конечно. - То есть, найти мужа. Они подошли к огромному дубу в середине лужайки, и Белинда со слегка недовольным видом бросилась на скамейку под деревом. - Ты считаешь, что дебют в свете это просто глупость, не так ли? сказала она. Сев рядом с ней, Шарлотта окинула взглядом торфяной ковер лужайки, примыкающей к удлиненному южному фасаду замка Уолденов. Его готические окна поблескивали в лучах предвечернего солнца. С того места, где они сидели, дом казался тщательно и правильно спланированным, но фасад лишь скрывал восхитительный сумбур. - Глупость в том, чтобы так долго ждать. Я вовсе не тороплюсь начать разъезжать по балам, наносить визиты и знакомиться с молодыми людьми. Я бы не возражала, если бы мне вообще не пришлось этого делать, но меня просто бесит, что со мной все еще обращаются, как с ребенком. Терпеть не могу ужинать с Марьей, она совершенно невежественная, или притворяется такой. По крайней мере, в столовой можно поучаствовать в беседе. Папа часто говорит об интересных вещах. Когда мне становится скучно, Марья предлагает мне сыграть с ней в карты. Но я не хочу ни во что играть: всю свою жизнь я только и делаю, что играю. - Шарлотта вздохнула. Разговор на эту тему еще более разозлил ее. Она посмотрела на спокойное, веснушчатое личико Белинды, обрамленное рыжими кудрями. Лицо же Шарлотты было овальной формы, с довольно крупным прямым носом и волевым подбородком, волосы густые и темные. Счастливица Белинда, подумалось ей, подобные вещи ее совсем не беспокоят, она-то уж никогда ни из-за чего не станет переживать. Шарлотта дотронулась до руки Белинды. - Прости. Я вовсе не хотела заговариваться так. - Ничего страшного, - Белинда снисходительно улыбнулась. - Ты всегда злишься из-за вещей, которые не можешь изменить. А помнишь тот случай, когда ты решила, что хочешь поехать учиться в Итон? - Этого не было никогда! - Нет, было. Ты подняла ужасный шум. Папочка учился в Итоне, говорила ты, почему же мне нельзя? Ничего такого Шарлотта не помнила, но не могла отрицать, что все это очень походило на нее в десятилетнем возрасте. Она сказала: - Неужели ты действительно считаешь, что все это совершенно невозможно изменить? Первое появление в свете, жизнь в Лондоне во время светского сезона, помолвку, а потом замужество... - Можно устроить скандал, и тогда придется эмигрировать в Родезию. - Я не совсем представляю себе, как устраивают скандалы. - И я тоже. Какое-то время они молчали. Иногда Шарлотте хотелось быть такой же пассивной, как Белинда. Тогда жизнь оказалась бы проще - но, с другой стороны, и намного скучнее. Вслух она сказала: - Я спросила Марью, что я должна буду делать после того, как выйду замуж. Представляешь, что она мне ответила? - Тут она сымитировала русский акцент своей гувернантки. - Делать? Но, дитя мое, ты ничего не будешь делать. - О, как это глупо, - сказала Белинда. - Разве? А что делают наши матери? - Они светские дамы. Устраивают приемы, гостят в загородных домах, посещают оперу и... - Вот это я и имею в виду. Они ничего не делают. - Они рожают детей. - А вот это совсем другое дело. Вокруг деторождения столько всяких тайн нагорожено. - Все от того, что это... так вульгарно. - Почему? Что тут вульгарного? - Шарлотта почувствовала, что снова слишком увлекается. Мария всегда предупреждала ее, чтобы она не увлекалась. Набрав побольше воздуха, она понизила голос. - У тебя и у меня непременно будут дети. Ты не считаешь, что они могли бы и рассказать нам кое-что о том, как это происходит? А вместо этого им хочется, чтобы мы во что бы то ни стало, знали все о Моцарте, Шекспире и Леонардо до Винчи. Вид у Белинды был смущенный, но одновременно и заинтересованный. Она относится к этому так же, как и я, подумалось Шарлотте; а любопытно все-таки, что же ей известно? - Ты понимаешь, что ребенок растет внутри тебя? Белинда кивнула, а затем выпалила: - Но как же все это начинается? - О, я думаю, это просто происходит, когда тебе почти двадцать один. Вот настоящая причина, почему надо начинать выезжать в свет, - чтобы обязательно найти мужа до того, как у тебя начнут появляться дети. Поколебавшись, Шарлотта добавила: - Я так думаю. - Но как же они выходят наружу? - спросила Белинда. - Не знаю. А какого они размера? Белинда расставила руки примерно на ширине двух футов. - Близнецы в первый день жизни были вот такие. - Подумав, она немного сблизила руки. - Ну, может быть, такие. Шарлотта проговорила: - Когда курица несет яйцо, оно выходит у нее... сзади. - Она старалась не смотреть в глаза Белинды. Никогда раньше у нее ни с кем не было столь откровенного разговора. - Яйцо кажется слишком большим, но тем не менее, оно выходит. Склонившись к ней поближе, Белинда произнесла: - Однажды я видела, как Дейзи родила теленочка. Это джерсейская корова с нашей домашней фермы. Работники не заметили, что я все это наблюдала. По их выражению это называется "отелиться", "выкинуть теленка". Шарлотта была явно заинтригована. - И что же произошло? - Это было ужасно. Впечатление, будто у нее раскрылся живот, а вокруг полно крови и всего такого. - Она поежилась. - Меня это пугает, - сказала Шарлотта. - Боюсь, что со мной это произойдет раньше, чем я что-либо пойму. Почему они не хотят нам ничего объяснить? - О таких вещах говорить неприлично. - У нас, черт побери, есть право обсуждать это! Белинда изумленно выдохнула: - От ругани только становится хуже. - Мне плевать. - Шарлотту просто бесило, что не было никакой возможности что-то выяснить про это, не к кому обратиться, негде прочитать... Тут ей в голову пришла отличная мысль - В библиотеке стоит запертый шкаф - ручаюсь, именно там хранятся книги про все такое. Пойдем посмотрим! - Но если он заперт... - О, я знаю, где ключ. Давно знаю. - Будут ужасные неприятности, если нас за этим застанут. - Сейчас все переодеваются к ужину. Это наш шанс, - Шарлотта встала. Белинда все еще колебалась. - Поднимется жуткий скандал. - А мне все равно. В общем, я хочу заглянуть в этот шкаф, а ты, если желаешь, можешь присоединиться. - Повернувшись, Шарлотта двинулась к дому. Через какую-то секунду Белинда уже бежала рядом, как Шарлотта и предполагала. Миновав портик с колоннами, они прошли в прохладный, высокий зал. Повернув налево, пересекли утреннюю комнату, восьмиугольный зал и оказались в библиотеке. Шарлотта уговаривала себя, что она женщина и имеет право знать, но все равно чувствовала себя нашалившей маленькой девчонкой. Библиотека была ее любимым пристанищем. Расположенная в углу дома, она освещалась тремя огромными окнами. Старинные, обтянутые кожей кресла были необычайно удобными, зимой постоянно горел огонь в камине. Собрание насчитывало от двух до трех тысяч книг, да еще множество разных игр и головоломок. Некоторые из книг были очень старыми, еще с тех лет, когда замок только-только построили, но было много и новых изданий, так как мама увлекалась романами, а папа имел обширные интересы в разных областях - в химии, сельском хозяйстве, географии, астрономии и истории. Шарлотта особенно любила приходить сюда, когда у Марьи бывал выходной, и та не могла забрать у нее томик "Вдали от обезумевшей толпы" и подсунуть вместо него каких-нибудь "Детишек воды". Иногда и папа сидел здесь же за своим викторианским письменным столом, просматривая каталог сельскохозяйственного оборудования или балансовый отчет американской железной дороги, но, никогда не вмешиваясь в ее выбор книг. Сейчас комната была пуста. Шарлотта пошла прямиком к столу, выдвинула один из ящиков тумбы и вынула оттуда ключ. Рядом с письменным столом вдоль стены располагались три шкафа. В одном лежали коробки с играми, в другом картонки с писчей бумагой и конвертами, украшенными гербом Уолденов. Третий шкаф был заперт. Вставив ключ, Шарлотта открыла его. Внутри она обнаружила два-три десятка книг и кипу старых журналов. Шарлотта взглянула на один из них. Название его было "Жемчужина", и оно мало что обещало. Торопливым движением она схватила наугад пару книг, не читая названий. Заперла шкаф и положила ключ на места. - Вот! - торжествующе проговорила она. - Где же нам их посмотреть? - шепотом спросила Белинда. - Помнишь то место, где мы прятались? - О, да! - Почему ты говоришь шепотом? Они обе прыснули от смеха. Шарлотта подошла к двери. Вдруг из холла донесся голос: - Леди Шарлотта... Леди Шарлотта... - Это Энни нас ищет, - сказала Шарлотта. - Она милая, но такая глупая. Пройдем через другой выход, быстрей. - Она пересекла библиотеку и через дальнюю дверь прошла в бильярдную, которая в свою очередь вела в оружейную, но там кто-то сейчас был. Она прислушалась. - Это мой папа, - сказала Белинда. - Он выгуливал собак. К счастью, из бильярдной на западную террасу выходили два французских окна. Выбравшись наружу, Шарлотта и Белинда осторожно закрыли их за собой. Огненное солнце стояло низко, отбрасывая длинные тени на лужайку. - А как же нам вернуться в дом? - спросила Белинда. - По крышам. Иди за мной! Обогнув дальнюю часть дома, Шарлотта через огород пробежала к конюшне. Те две книги она засунула под платье и, чтобы они не выпали, покрепче стянула пояс. С угла манежа она могла взобраться на крышу по нескольким рядам пологих ступенек, как раз оказавшись над комнатами слуг. Сначала она встала на крышку невысокого железного бункера, в котором держали дрова, а оттуда подтянулась на рифленую, из жести, крышу пристройки, где хранились инструменты. Пристройка соседствовала с моечной. Встав во весь рост на рифленой жестяной поверхности, она взобралась на шифер моечной. Затем обернулась и увидела, что Белинда следует за ней. Лежа лицом вниз на шиферных плитках, Шарлотта зигзагообразными движениями, опираясь лишь на ладони и края туфель, добралась до точки, где крыша упиралась в стену. Забравшись повыше, Шарлотта уселась на конек. Догнав ее, Белинда спросила: - А это не опасно? - Я делаю это с девятилетнего возраста. Как раз над ними находилось окно мансардной спальни, занимаемой двумя горничными. Окно располагалось очень высоко, верхние его углы касались крыши, имевшей скат по другую сторону мансарды. Выпрямившись, Шарлотта заглянула в окно. Внутри было пусто. Подтянувшись, она встала на оконный карниз. Перекинув левую руку и ногу через гребень крыши, она повалилась на шиферные плиты. Потом обернулась и помогла проделать то же самое Белинде. Они немного полежали, пытаясь отдышаться. Шарлот-та вспомнила: про замок Уолденов говорили, что одних только крыш в нем целых четыре акра. В это трудно было поверить, если не оказаться самой на этой верхотуре, тогда только понимаешь, что можно просто непросто заблудиться среди всех этих хребтов и долин. С того места, где они находились, можно было добраться до любой точки крыши с помощью переходов, лесенок и туннелей, специально предназначенных для ремонтных рабочих, приходивших каждую весну чистить желоба, красить водосточные трубы и заменять сломанные плитки. Шарлотта поднялась: - Пойдем же, остальное уже легко, - сказала она. На соседнюю крышу вела лесенка, затем широкий переход, а потом несколько деревянных ступенек, упиравшихся в маленькую, квадратную дверцу в стене. Отперев дверцу, Шарлотта забралась внутрь и оказалась в тайнике. Убежище представляло собой комнату без окон, с низким потолком и полок из досок, о которые, если не проявлять осторожности, можно было здорово занозиться. Вероятно, раньше комнату использовали как склад, но теперь о ней совсем забыли. В одном ее углу была дверь в чулан, примыкавший к детской. Шарлотта открыла это убежище лет в восемь или девять, и время от времени пользовалась им во время своих игр - в которые, как ей казалось, она играла всю жизнь - чтобы спрятаться от назойливого присмотра. На полу были набросаны подушки, в банках стояли свечи, тут же коробка спичек. На одной из подушек валялась потрепанная, бесформенная игрушечная собака, которую пришлось спрятать здесь лет восемь назад, когда Марья, гувернантка, пригрозила выбросить ее. На крошечном случайном столике стояла треснувшая вазочка с цветными карандашами, и лежал красный сложенный несессер для письменных принадлежностей. В поместье Уолденов каждые несколько лет проводили инвентаризацию, и Шарлотта хорошо помнила, как их экономка, миссис Брейтуэйт, говаривала, что пропадают самые странные вещи. Белинда забралась в комнатушку, и Шарлотта зажгла свечи. Вынув обе книжки из-под платья, она прочитала названия. Одна называлась "Домашняя медицина", а вторая "Романтика сладострастья". Медицинская книга как будто обещала больше. Усевшись на подушку, она открыла ее. С виноватым видом Белинда села рядом. Шарлотте стало казаться, что вот сейчас она раскроет тайну самой жизни. Она начала перелистывать страницы. В книге содержались подробные описания и советы по поводу ревматизма, переломов, кори, но когда дело дошло до деторождения, все вдруг стало необычайно туманным. Описывались какие-то непонятные схватки, отход вод, пуповина, которую следовало перевязать в двух местах, а потом перерезать ножницами, предварительно окунув их в кипящую воду. Совершенно очевидно, что эта глава была написана для людей, хорошо осведомленных в данном деле. Был там и рисунок обнаженной женщины. Шарлотта заметила, но постеснялась сказать об этом Белинде, что у женщины на рисунке не было волос в том месте, где у самой Шарлотты их была масса. Тут же прилагалась и диаграмма, изображающая младенца в животе у женщины, но не указывалось способа, каким младенец мог выйти наружу. Белинда сказала: - Должно быть, доктор разрезает тебя. - А что же делали в старину, когда не было никаких докторов? - спросила Шарлотта. - Нет, эта книга никуда не годится. Наугад она открыла вторую и прочитала первую же попавшуюся на глаза строчку: "Она оседала медленно и сладострастно, пока не оказалась полностью пронзенной моим твердым древком, после чего и начала свое восхитительное раскачивание взад и вперед". - Интересно, что бы это значило? - спросила Белинда. * * * Феликс Кшессинский сидел в купе и ждал, пока поезд отойдет от вокзала в Довере. В купе было холодно. Он сидел совершенно неподвижно. Снаружи было темно, и он мог видеть свое отражение в окне: высокий мужчина с аккуратными усиками, в черном пальто и котелке. В сетке над головой лежал маленький чемоданчик. Он мог бы сойти и за коммивояжера, торгующего швейцарскими часами, однако при более пристальном взгляде становилось ясно, что пальто у него дешевое, чемоданчик картонный, а лицо и вовсе не могло бы принадлежать торговцу часами. Он был погружен в мысли об Англии. Он помнил, как в молодости считал английскую конституционную монархию идеальной формой правления. Это воспоминание позабавило его, и плоское, белое лицо, отраженное в стекле, изобразило нечто, похожее на улыбку. С тех пор его взгляды относительно идеальной формы правления переменились. Поезд тронулся, и уже через несколько минут Феликс наблюдал, как над кентскими садами и полями хмеля садилось солнце. Он никогда не переставал удивляться, какой же красивой была Европа. Увидев ее впервые, он испытал глубокое потрясение, так как подобно любому русскому крестьянину, он просто не мог себе представить, что мир может так выглядеть. В тот раз он ехал в поезде, вспомнилось ему. До этого он проехал сотни миль по малонаселенным северо-западным окраинам России с их чахлыми деревцами, жалкими, утопающими в снегу, деревнями, петляющими, разбитыми дорогами. И вот в одно прекрасное утро он проснулся уже в Германии. Разглядывая ухоженные зеленые поля, мощеные дороги, изящные домики в чистеньких деревушках, он решил, что попал в рай. А потом в Швейцарии, сидя на веранде небольшого отеля, согреваемый лучами солнца и одновременно любуясь снежными вершинами, попивая кофе и откусывая от свежей, хрустящей булочки, он подумал: как же должны быть счастливы здесь люди. А теперь, наблюдая, как просыпаются ранним утром английские фермы, он вспоминал рассвет над его родной деревней - серое, облачное небо и резкий ветер; промерзшее поле с льдистыми лужами и комьями смерзшейся травы; сам он в изношенном зипуне и валенках, с почти отмороженными ногами; рядом с ним его отец в потертом одеянии бедного сельского священника, с жаром доказывающий, что Бог добр. Его отец любил русский народ, потому что его любил Бог. Но Феликсу давно было ясно, что Бог ненавидел этих людей, раз так жестоко к ним относился. Тот спор с отцом положил начало долгому путешествию, повлекшему Феликса от христианства к социализму, а затем к анархическому террору, долгому пути из тамбовской глубинки через Санкт-Петербург и Сибирь в Женеву. И уже, будучи в Женеве, он принял решение, толкнувшее его в Англию. Он вспоминал то собрание. Он чуть было не пропустил его... Он чуть было не пропустил то собрание. Он ездил в Краков на переговоры с польскими евреями, тайно переправлявшими в Россию журнал "Мьютини". Прибыв в Женеву затемно, он сразу же отправился в крошечную типографию Ульриха, расположенную на окраинной улочке. Редколлегия как раз была вся в сборе четверо мужчин и две девушки сидели при свете свечи в самой глубине типографии позади поблескивающего печатного станка, вдыхая запахи типографской краски и машинного масла и обдумывая план будущей революции в России. Ульрих посвятил Феликса в суть их обсуждения. Дело состояло в том, что он виделся с Джозефом, агентом охранки, русской тайной полиции. В душе Джозеф сочувствовал революционерам и потому сообщал охранке ложные сведения за ее же деньги. Иногда анархисты и в самом деле снабжали его правдивыми, но совершенно безвредными обрывками информации, а в ответ Джозеф предупреждал их о всевозможных мероприятиях охранки. В этот раз Джозеф сообщил потрясающую новость. - Царь хочет заключить военный союз с Англией, - сказал Феликсу Ульрих. - Он посылает на переговоры в Лондон князя Орлова. Охранке это стало известно, потому что ей поручено охранять князя на пути через Европу. Сняв шляпу, Феликс сел, раздумывая, можно ли всему этому верить. Одна из девушек, по виду русская, грустная, плохо одетая, принесла ему стакан чая. Вынув из кармана надкусанный кусок сахара, Феликс положил его между зубов и стал прихлебывать чай так, как это делали простые крестьяне. - Суть в том, - продолжал Ульрих, - что в этом случае Англия сможет объявить Германии войну, но сражаться в ней будут русские. Феликс согласно кивнул. Невзрачная девушка сказала: - И убивать будут не князей и графов, а простых людей. Она права, подумал Феликс. Воевать на фронте будут крестьяне. Большую часть своей жизни он провел среди них. Это были грубые, суровые, малоразвитые люди, но их нелепая щедрость и взрывы изредка проявляемой неподдельной радости давали представление о том, какими они могли бы быть в нормальном обществе. Все их мысли были лишь о погоде, скоте, болезнях, деторождении, да о том, как обмануть помещика. Всего несколько лет своей жизни, до двадцатилетнего возраста, они бывали крепкими и здоровыми, улыбались, бегали наперегонки, гуляли с девушками, но вскорости становились согбенными, поседевшими, медлительными и угрюмыми. И вот теперь князь Орлов возьмет этих людей в расцвете их жизненных сил и отправит на войну в качестве пушечного мяса, чтобы они или погибли, или же остались калеками на всю жизнь, и, безусловно, все ради самых высших целей мировой дипломатии. Вот из-за подобных вещей Феликс и стал анархистом. - Что же делать? - спросил Ульрих. - Надо поместить сообщение об этом на первой полосе "Мьютини" - сказала невзрачная девушка. Они принялись обсуждать, какой должна быть статья. Феликс слушал их. Вопросы редакционной политики мало интересовали его. Сам он распространял журнал и писал статьи о том, как делать бомбы, но испытывал глубокое недовольство. Живя в Женеве, он слишком цивилизовался. Пил пиво вместо водки, носил воротничок и галстук, ходил на концерты симфонической музыки. Имел работу в книжном магазине. А тем временем вся Россия бурлила. Рабочие на нефтепромыслах сражались с казаками, дума была бессильной, миллионы трудящихся бастовали. Царь Николай II был самым некомпетентным и упрямым правителем, которого могла породить деградирующая аристократия. Страна представляла собой бочку с порохом, к которой только оставалось поднести спичку, и Феликс хотел стать этой спичкой. Но возвращаться было смерти подобно. Вот Иосиф Сталин вернулся, но только успел ступить на российскую землю, как тут же был сослан в Сибирь. Революционеров-эмигрантов тайная полиция знала лучше, чем тех, кто оставался на родине. Феликс задыхался в своем жестком воротничке, тесных кожаных туфлях и тех обстоятельствах, в которых оказался. Он окинул взглядом группку анархистов: типограф Ульрих, с седыми волосами, в запачканном чернилами переднике, интеллектуал, дававший Феликсу книги Прудона и Кропоткина, но одновременно и человек действия, однажды помогавший Феликсу ограбить банк; неказистая девушка Ольга, которая почти что влюбилась в Феликса, но, увидев, как тот сломал полицейскому руку, стала его бояться; Вера, ветреная поэтесса; Евно, студент-философ, многословно рассуждающий об очистительной волне крови и огня, часовщик Ганс, разбирающийся в душах людей так, словно видел их под своим увеличительным стеклом; и Петр, лишившийся состояния граф, автор блестящих экономических трактатов и ярких революционных передовиц. Это были искренние, много работавшие люди, и все очень умные. Феликс понимал, как много они значили, так как он жил в России среди всех тех отчаявшихся, кто с нетерпением ждал прибытия подпольных газет и брошюр, а, получив, передавал из рук в руки, пока они не зачитывались до дыр. И все же этого было недостаточно, потому что экономические трактаты не могли защитить от полицейских пуль, а гневными статьями нельзя было поджечь дворцы. Ульрих тем временем говорил: - Эту новость надо распространить гораздо шире, не только с помощью "Мьютини". Я хочу, чтобы каждый крестьянин в России знал, что Орлов втянет его в кровавую и бессмысленную бойню по причинам, совершенно этого крестьянина не касающихся. - Вопрос прежде всего состоит в том, поверят ли нам, - сказала Ольга. - Вопрос прежде всего в том, верны ли эти сведения, - сказал Феликс. - Это мы сможем проверить, - проговорил Ульрих. - Наши лондонские товарищи разузнают, приехал ли Орлов в назначенное время и встретился ли с теми, с кем предполагалось. - Совершенно недостаточно лишь распространять эту новость, возбужденно воскликнул Евно. - Надо положить конец самим переговорам! Каким образом? - спросил Ульрих, глядя на молодого Евно поверх своих очков в проволочной оправе. - Необходимо подготовить убийство Орлова - он предатель, несущий народу зло, и поэтому достоин казни. - Но остановятся ли из-за этого переговоры? - Вполне вероятно, - сказал граф Петр. - В особенности, если убийцей окажется анархист. Не забывайте, ведь Англия дает политическое убежище анархистам, что вызывает гнев царя. А если один из князей будет убит в Англии кем-то из наших товарищей, то, скорее всего царь так разгневается, что вообще откажется от переговоров. Евно сказал: - Какие можно будет статьи написать по этому поводу! Тогда мы можем объяснить, что Орлова убил один из нас за предательство русского народа. - Вся мировая пресса поместит сообщение об этом, - задумчиво произнес Ульрих. - Подумайте о том, какое это произведет впечатление на родине. Вы ведь знаете, как русские крестьяне относятся к рекрутчине - это подобно смертному приговору. Когда парня забирают в армию, там устраиваются поминки. Если только они узнают, что царь собирается отправить их воевать в крупнейшей европейской войне, польются реки крови... А он прав, подумал про себя Феликс. Евно всегда выражался так выспренне, но на этот раз он прав. Ульрих промолвил: - Ты фантазируешь, Евно. Орлов ведь приедет с секретной миссией - он не станет разъезжать по Лондону в открытом экипаже, приветствуя толпы зрителей. Кроме того, я хорошо знаю товарищей из Лондона - они никогда не совершали политических убийств. Не представляю, как это можно осуществить. - Я это сделаю, - сказал Феликс. Взгляды всех устремились на него. По лицам присутствующих забегали тени от неровного пламени свечи. - Я знаю, как это можно будет сделать, - он не узнавал своего голоса, горло его словно сдавило. - Я поеду в Лондон. Я убью Орлова. В комнате внезапно воцарилась тишина, все их слова о смерти и разрушении вдруг приобрели конкретность и осязаемость. В удивлении они глядели на него, все, за исключением Ульриха, многозначительно улыбавшегося с таким видом, будто он все заранее спланировал и точно знал, что именно так оно и обернется. Глава 2 Лондон был город необычайного богатства. До этого Феликсу приходилось видеть чрезмерность роскоши в России и зажиточность в Европе, но не до такой степени. Здесь же никто не ходил в тряпье. Хотя погода стояла теплая, на каждом было надето несколько слоев плотной одежды. Феликс видел извозчиков, уличных торговцев, подметальщиков, рабочих и мальчишек-посыльных - на всех на них были хорошие пальто фабричного пошива без дыр и заплат. Все дети носили сапожки. А все женщины были в шляпах - и в каких шляпах! Огромных, размером примерно с колесо высокого двухэтажного экипажа, украшенных лентами, перьями, цветами и фруктами. На улицах кипело движение. За первые пять минут он увидел больше автомобилей, чем за всю предыдущую жизнь. Казалось, что машин на улицах столько же, сколько и повозок с лошадьми. Все куда-то спешили, пешком ли, на колесах ли. На Пиккадилли Серкус все автомобили застыли по причине, типичной для любого города: упала лошадь, перевернув повозку. Кучка мужчин пыталась поднять животное и фургон, а стоявшие на тротуаре цветочницы и сильно накрашенные женщины подбадривали их и отпускали шуточки. По мере того, как он двигался в восточном направлении, его первоначальное представление о неимоверном богатстве несколько приглушилось. Он прошел мимо собора с куполом, называвшегося, судя по купленной им на вокзале Виктории карте, собором Святого Петра, и таким образом оказался в более бедных кварталах. И сразу великолепные фасады банков и контор уступили место рядам небольших домиков, каждый из которых нуждался в каком-либо ремонте. Автомобилей здесь был меньше, зато больше лошадей, но все они выглядели более тощими. Торговля в основном шла с уличных лотков. Не видно было мальчишек-рассыльных. Но босоногих детей попадалось много - правда, это было не так уж важно, ведь в таком климате, как казалось ему, детям и не нужна была особенно обувь. Чем дальше углублялся он в Ист-Энд, тем более убого все выглядело вокруг. Здесь уже были покосившиеся домишки, запущенные дворы и зловонные улочки, в которых одетые в лохмотья нищие рылись в мусоре, в поисках пропитания. Затем Феликс оказался на Уайтчепел Хай-стрит и увидел знакомые бороды, длинные волосы и традиционные одежды ортодоксальных евреев, крошечные лавки, торгующие копченой рыбой и кошерным мясом: впечатление, будто попал в Россию, в черту оседлости, с той, правда, разницей, что у здешних евреев не было запуганного вида. Он двинулся в сторону 136-го дома на Джубили-стрит, руководствуясь адресом, данным ему Ульрихом. Двухэтажное строение походило на лютеранскую церковь. Наружная табличка гласила, что "Клуб друзей рабочих и институт" открыты для всех трудящихся независимо от их политических взглядов, но другая табличка раскрывала суть этого заведения, указывая, что оно было основано в 1906 году Петром Кропоткиным. Интересно, сможет ли он встретиться с легендарным Кропоткиным, подумал Феликс. Он вошел внутрь дома. В вестибюле увидел пачку газет, также под названием "Друг рабочих", но уже на идиш: "Der Arbeiter Fraint". Объявления на стенках приглашали на уроки английского, на занятия в воскресной школе, поездку в Эппинг Форест и на лекцию о Гамлете. Феликс вошел в зал, архитектура которого лишь подтвердила его первоначальное предположение: когда-то это был неф нонконформистской церкви. Но его, однако, переделали, добавив с одной стороны сцену, а с другой бар. На сцене группа мужчин и женщин по всей видимости репетировала какую-то пьесу. Возможно, именно этим и занимались анархисты в Англии, подумалось Феликсу, вот почему им и разрешалось иметь свои клубы. Он подошел к бару. Спиртным там и не пахло, зато на прилавке он увидел фаршированную рыбу, маринованную селедку и, о, радость, самовар. Девушка за прилавком, взглянув на него, спросила: - Ну? Феликс улыбнулся. * * * Неделю спустя, в день, когда Орлов должен был прибыть в Лондон, Феликс обедал во французском ресторанчике в Сохо. Приехав пораньше, он занял столик у окна. Съел луковый суп, жаркое из филе, немного козьего сыра и выпил полбутылки красного вина. Заказ он сделал по-французски. Официанты были очень почтительны. В тот момент, когда трое из них прошли на кухню, а двое других стояли к нему спиной, Феликс спокойно встал, подошел к двери, взял шляпу и был таков. Удаляясь по улице, он улыбался. Воровство доставляло ему удовольствие. Он быстро научился жить в этом городе на минимальные деньги. На завтрак обычно брал за два пьеса сладкий чай и ломоть хлеба в уличном лотке, но это была единственная еда, за которую он платил. На обед воровал на уличных базарчиках фрукты или овощи. По вечерам ходил в благотворительную столовую, где получал миску бульона и сколько угодно хлеба, за что должен был прослушать неудобоваримую проповедь и поучаствовать в пении псалмов. У него имелось пять фунтов наличными, но это на самый крайний случай. Он жил на Степни Грин в домах Данстена, в пятиэтажном многоквартирном доме, в котором жила половина самых заметных анархистов, обосновавшихся в Лондоне. Он занимал матрас на полу в квартире харизматического белокурого немца, Рудольфа Рокера, издававшего "Der Arbeiter Fraint". Харизма Рокера на Феликса не действовала, так как он имел иммунитет против всяческой харизмы, но преданность того делу вызывала у него уважение. Рокер и его жена Милли для анархистов держали двери открытыми, и в течение всего дня и половины ночи туда приходили бесконечные посетители, посыльные, проводились собрания, обсуждения, сопровождавшиеся долгими чаепитиями и курением. За жилье Феликс не платил, но каждый день приносил что-нибудь - фунт колбасы, пакетик чая, сверток с апельсинами, но он, естественно, их воровал. Другим анархистам он объяснил, что приехал заниматься в Британском музее, чтобы закончить книгу о природном анархизме в примитивных обществах. Ему поверили. Это были дружелюбные люди, преданные идее и безвредные, искренне верящие, что революцию можно совершить с помощью образования и тред-юнионизма, лекций с брошюрами и поездок в Эппинг Форест. Феликс знал, что за пределами России большинство анархистов было именно таково. Он не испытывал к ним ненависти, но втайне презирал, так как считал их просто трусливыми. И все же, среди подобных группок всегда находилось несколько агрессивных людей. Когда понадобится, он найдет их. А пока его занимали мысли о том, приедет ли Орлов и каким образом он сможет убить его. Но бессмысленно было поддаваться беспокойству, поэтому он пытался отвлечься, занимаясь английским. В космополитической Швейцарии он немного выучил этот язык. А за время долгой поездки в поезде по Европе освоил школьный учебник для русских детей и английский перевод его любимой "Капитанской дочки" Пушкина, которую на русском он знал почти наизусть. Теперь же он каждое утро прочитывал газету "Таймс" в клубе на Джубили-Стрит, а по вечерам прогуливался по улице, заводя разговоры с пропойцами, бродягами и проститутками - людьми, которые больше всего были ему по нраву, так как они не подчинялись общепринятым правилам. Тексты из книг смешались со звуками речи, звучавшей вокруг него, и вскоре он уже мог объясняться. Еще немного и он уже будет говорить по-английски и о политике. Выйдя из ресторана, он двинулся в северном направлении, пересек Оксфорд-стрит и оказался в немецком квартале к западу от Тоттенхэм-Корт-Роуд. Среди немцев было много революционеров, но больше всего коммунистов, чем анархистов. Феликса восхищала дисциплина в рядах коммунистов, но авторитарность их партии вызывала у него подозрения, да, к тому же, он совершенно не годился для партийной работы. Пройдя весь Риджент-Парк, он очутился в северном предместье, населенном семьями среднего класса. Проходя по расчерченным на три части улицам, он стал заглядывать в садики вокруг аккуратных кирпичных домиков, ища глазами велосипед, который можно было бы украсть. В Швейцарии он научился ездить на велосипеде и понял, что это очень подходящее средство передвижения, если надо за кем-то следить, так как им легко управлять, и оно не бросается в глаза, а на городских улицах при сильном движении он не отстанет от автомобиля или экипажа. К сожалению, буржуа, жившие в этой части Лондона, по-видимому, свои велосипеды держали под замком. Одного велосипедиста на улице он все-таки увидел, и уже готов был сбросить того с собственного велосипеда, но неподалеку находились три пешехода и фургон булочника, а Феликсу ни к чему было устраивать уличную сцену. Чуть позже он увидел едущего рассыльного из бакалеи, но машина мальчишки была слишком заметной, с большой корзиной впереди и металлической табличкой с названием фирмы на руле. Феликс уже начал продумывать другой план, как, наконец, углядел то, что было ему нужно. Из одного из садиков вышел мужчина лет тридцати, катя перед собой велосипед. На мужчине были соломенное канотье и полосатая куртка, надувающаяся на животе. Прислонив велосипед к садовой изгороди, он наклонился, чтобы стянуть прищепкой брюки для езды. Быстрым шагом Феликс подошел к нему. Заметив тень, человек поднял голову и проговорил: "Добрый день". Феликс сбил его с ног. Мужчина перекатился на спину и взглянул на Феликса с глупейшим выражением изумления. Феликс навалился на него, упираясь коленом в самый центр полосатой куртки. Лишенный притока воздуха, человек беспомощно разевал рот, задыхаясь. Поднявшись, Феликс посмотрел на дом. Там у окна стояла молодая женщина и наблюдала все происходящее, рукой она прикрыла раскрывшийся было рот, в глазах светился страх. Он снова взглянул на распростертого на земле мужчину: пройдет еще минута-другая, прежде чем он вообще сообразит встать. Сев на велосипед, Феликс помчался прочь. Человек, не испытывающий страха, способен совершить все, что захочет, думал Феликс. Он усвоил этот урок одиннадцать лет назад, на запасном пути под Омском. Тогда шел снег... * * * Шел снег. Сидя на куче угля на открытой грузовой платформе, Феликс замерзал. Он испытывал холод целый год, с тех самых пор, как сбежал с каторги на золотых рудниках. В тот год он прошел всю Сибирь от ледяного севера почти до самого Урала. Какая-то тысяча миль отделяла его от цивилизации и теплого климата. Большую часть пути он шел пешком, хотя иногда ехал, забравшись в вагоны или составы для перевозки скота. Он больше предпочитал последнее, так как животные согревали его, и он мог пользоваться их кормом. Он уже сам с трудом соображал, человек он или же животное. Он не мылся, заменой пальто ему служила утащенная с лошади попона, он завшивел. Любимой его пищей были сырые птичьи яйца. Однажды ему удалось украсть пони, он загнал его до смерти, а потом сожрал его печень. Он потерял чувство времени. Погода подсказывала ему, что сейчас осень, но он не знал, что это был за месяц. Очень часто он не мог вспомнить, что делал всего лишь накануне. В минуты просветления он осознавал, что становится полубезумным. С людьми он не разговаривал. Городов и деревень избегал, заходя в них лишь для того, чтобы порыться в отходах. Он помнил только, что ему надо двигаться на запад, так как там ему будет теплее. Но грузовую платформу задвинули на запасной путь, и Феликсу померещилось, что он уже умирает. Тупик охранялся здоровенным полицейским в дубленом тулупе, он следил за тем, чтобы крестьяне не воровали уголь для своих изб... Когда мысль об этом посетила Феликса, он понял, что на него нашел миг просветления, и что, вполне вероятно, он может стать последним. На секунду он задумался, откуда вдруг взялась подобная мысль, но тут унюхал запах пищи, доносившийся из будки охранника. Однако полицейский был огромный, крепкий и с оружием. Мне плевать, подумал Феликс, я все равно умираю. Тогда он поднялся, взял здоровый кусок угля, какой только мог поднять, спотыкаясь, вошел в будку стража и ударил перепуганного полицейского той глыбой по голове. В кастрюле над огнем что-то варилось, но варево было слишком горячим, чтобы его можно было есть. Феликс вынес кастрюлю наружу и вылил содержимое в снег, а затем, упав на колени, принялся есть похлебку, смешанную с охлаждающим снегом. Там были куски картофеля и репы, морковь и обрезки мяса. Он глотал их целиком. Тут из будки вышел полицейский и изо всех сил саданул Феликса по спине дубинкой. Феликс впал в бешенство, что этот человек помешал ему есть. Поднявшись, он бросился на него, осыпая того ударами и царапаясь. Полицейский отвечал ему дубинкой, но Феликс не чувствовал боли. Охватив пальцами шею охранника, он сдавил ее. Никакая сила не могла бы заставить его разжать пальцы. Через какое-то время глаза стража закрылись, лицо его посинело, вывалился язык, и вот тогда-то Феликс и доел похлебку. Он съел всю еду, что была в сторожке, согрелся у огня и выспался в постели полицейского. Проснулся он совершенно здоровым человеком. Снял с трупа сапоги и тулуп и отправился в Омск. По пути он сделал удивительное открытие относительно самого себя: он потерял способность испытывать страх. Что-то произошло в его мозгу, словно там закрылась какая-то задвижка. Ничто теперь не могло вызвать в нем страха. Если он проголодается, то начнет красть, если станут преследовать, он спрячется, если будут угрожать, он просто убьет. Он больше не нуждался ни в чем. Ничто уже не смогло бы ранить его. Он забыл, что такое любовь, гордость, желание, сострадание. Впоследствии все эти чувства вернулись к нему, все, кроме страха. Добравшись до Омска, он продал дубленый тулуп охранника и купил себе рубашку, брюки, жилет и пальто. Сжег старое тряпье и заплатил рубль, чтобы сходить в баню и побриться в дешевой гостинице. Увидев газетную страницу, вспомнил, что умел читать и писать и только тут понял, что вернулся с того света. Сидя на скамейке на станции Ливерпул-стрит, с прислоненным к стенке велосипедом, он задумался, что же за человек этот Орлов. Ему были известны лишь его титул и цель визита. Князь мог оказаться нудным, верным царю, усердным служакой, или садистом и развратником, или же добреньким седовласым старичком, больше всего на свете любившим своих внуков. Все это не имело никакого значения: Феликс убьет его в любом случае. Он не сомневался, что узнает Орлова, потому что русские этой породы, даже собравшиеся с секретной миссией, не имели ни малейшего представления о том, как путешествовать, не привлекая к себе внимания. Но приедет ли Орлов? Если же он приедет, и именно тем поездом, о котором говорил Джозеф, а затем и встретится, как было сообщено Джозефом же, с графом Уолденом, то не останется никаких сомнений, что и остальная информация верна. За несколько минут до прибытия поезда прямо на платформу заехал крытый экипаж, запряженный четверкой великолепных лошадей. Впереди сидел кучер, а на запятках лакей в ливрее. За экипажем следовал служащий железной дороги в военизированной униформе, с блестящими пуговицами. Поговорив с кучером, железнодорожник направил экипаж в дальний конец; платформы. Затем прибыл начальник станции в сюртуке и цилиндре, с важным видом он взглянул на свои часы, сверив их затем со станционными. После этого он открыл дверцу экипажа, чтобы пассажир мог выйти. Когда железнодорожный служащий проходил мимо сидевшего на скамейке Феликса, тот схватил его за рукав. - Простите, сэр, - произнес он, изображая наивное удивление иностранного путешественника, - это ведь английский король? Железнодорожник усмехнулся. - Нет, приятель, это всего только граф Уолден, - и с этими словами пошел дальше. Значит Джозеф был прав. Феликс стал изучать Уолдена взглядом будущего убийцы. Тот был высок, почти одного роста с Феликсом, и тучен - в такого легче попасть, чем в маленького человека. Лет ему было под пятьдесят. Если не считать небольшой хромоты, он казался вполне здоровым, сможет бежать, но не очень быстро. На нем был приметный, светло-серый утренний сюртук и того же цвета цилиндр. Волосы под цилиндром короткие и прямые, да бородка лопатой в стиле покойного короля Эдварда VII. Стоя на платформе, он опирался на трость, могущую послужить потенциальным оружием, давая отдых левой ноге. Кучер, лакей и станционный начальник суетились вокруг него, как пчелы вокруг пчеломатки. Вид у него был спокойный. Он не смотрел на часы. Не обращал никакого внимания на мельтешивших рядом слуг. Он привык к этому, подумал Феликс: всю свою жизнь он в центре внимания. Показался паровоз, изрыгавший клубы дыма. Я могу прямо сейчас убить Орлова, пронеслось в голове Феликса, и он ощутил азарт охотника, подстерегающего добычу, но он уже раньше решил не делать этого сегодня. Он пришел сюда, чтобы понаблюдать, а не действовать. Большинство политических убийств, задуманных анархистами, срывались, по его мнению, именно из-за спешки и непродуманности. Он же верил в необходимость хорошей и четкой организации дела, что для многих анархистов звучало анафемой; они были не в состоянии понять, что свои действия человек может планировать - а тираном он становится, когда начинает управлять действиями других. Выпустив пар, поезд остановился. Феликс встал и подошел поближе к платформе. В самом конце поезда находился явно особый вагон, отличавшийся от остальных яркой, свежей покраской. Он остановился как раз против экипажа Уолдена. Начальник станции живехонько шагнул вперед и открыл дверь вагона. Весь собравшись, Феликс пристально вглядывался в затененную точку платформы, где должна была появиться его будущая жертва. Ожидание длилось какую-то секунду, затем показался Орлов. На миг он задержался в дверях, и взгляд Феликса будто сфотографировал его. Это был невысокий человек в дорогом, тяжелом пальто с меховым, в русском стиле, воротником и черном цилиндре. Лицо выглядело розовым и юным, почти мальчишеским, безбородое, но с маленькими усиками. Он неуверенно улыбнулся. Вид у него был даже трогательный. Сколько зла, подумал Феликс, совершается людьми с невинными лицами. Орлов сошел с поезда. Они с Уолденом по-русски обнялись, но очень быстро, и сели в экипаж. Все довольно поспешно, решил Феликс. Лакей и два носильщика начали переносить багаж в карету. Тут же стало ясно, что весь он там не поместится. При виде этого Феликс улыбнулся, вспоминая свой полупустой картонный чемоданчик. Экипаж развернулся. Очевидно, лакея оставляли присмотреть за прочим багажом. К окошку подошли носильщики, оттуда показалась рука в сером и бросила им несколько монет. Экипаж тронулся с места. Забравшись на велосипед, Феликс двинулся за ним. В суматохе лондонских улиц ему не составило труда следить за экипажем, держась на некотором расстоянии. Он ехал за ним через весь город, по Стрэнду, затем через парк Сент-Джеймса. Уже в дальнем конце парка экипаж свернул на боковую дорожку, затем резко въехал в окруженный стеной дворик. Спрыгнув с велосипеда, Феликс пошел к краю парка, катя машину рядом с собой, и остановился как раз напротив ворот в тот двор. Он видел, как экипаж подъехал к величественному входу огромного дома. Над крышей кареты показались на миг два цилиндра, черный и серый, и тут же скрылись в доме. Дверь захлопнулась, и больше он, не видел ничего. * * * Критическим взглядом Лидия рассматривала свою дочь. Стоя перед большим зеркалом в простенке, Шарлотта примеряла платье, в котором ей предстояло быть представленной ко двору. Мадам Бургон, стройная, элегантная портниха, суетилась рядом с булавками, поправляя складки и рюши. Шарлотта выглядела одновременно хорошенькой и невинной - как раз то, что и требовалось от дебютантки. Платье из белого тюля, вышитое хрусталиками, доходило почти до пола, прикрывая крошечные остроносые туфельки. Весь лиф его представлял собой корсаж из хрусталя, расшитый серебром, на бледно-розовой шифоновой подкладке, шлейф длиной в четыре ярда заканчивался огромным, серебристо-белым бантом. Черные волосы Шарлотты были уложены высоко и украшены тиарой, ранее принадлежавшей матери Стивена, предыдущей леди Уолден. В волосах обязательные два белых пера. Моя девочка стала почти взрослой, подумала Лидия. А вслух сказала: - Это очень красиво, мадам Бургон. - Благодарю вас, миледи. Шарлотта сказала: - В этом ужасно неудобно. Лидия вздохнула. Именно такой реакции и следовало ожидать от Шарлотты. - Не будь же столь легкомысленной, - проговорила Лидия. Шарлотта присела, чтобы подобрать шлейф. Лидия заметила: - Совсем необязательно приседать. Смотри и повторяй за мной, как это делается. Повернись налево, - Шарлотта так и сделала, и шлейф заструился справа от нее. - Подними его левой рукой и еще на четверть оборота повернись налево. - Теперь шлейф тянулся по полу впереди Шарлотты. - Иди вперед, а по ходу правой рукой накинь шлейф на левую руку. - Получается, - заулыбалась Шарлотта. От улыбки она вся так и сияла. Она всегда была такой, - думала Лидия. Когда была малышкой, я всегда знала, что у нее в головке. Но с возрастом человек приучается к обману. Шарлотта спросила. - А кто же научил тебя всем этим вещам? - Первая жена твоего дяди Джорджа, мать Белинды. Она обучила меня всему перед тем, как меня представили ко двору. - Ей захотелось добавить: - Таким премудростям нетрудно научить, но сложные уроки ты должна учить сама. В комнату зашла Марья, гувернантка Шарлотты. Это была толковая, решительная женщина в платье серо-стального цвета, единственная из челяди, привезенная Лидией из Санкт-Петербурга. За девятнадцать лет ее внешность ничуть не изменилась. Лидия даже понятия не имела, сколько же той лет: пятьдесят, шестьдесят? Марья доложила: - Прибыл князь Орлов, миледи. О, Шарлотта, вы выглядите великолепно. Пора уже Марье начать называть ее леди Шарлотта, подумала Лидия, затем сказала: - Переоденься и ступай вниз, Шарлотта. Девушка тут же начала отстегивать бретельки, поддерживающие ее шлейф. Лидия вышла. В гостиной она увидела Стивена, потягивающего шерри. Дотронувшись до ее обнаженного плеча, он произнес: - Мне нравится, когда ты ходишь в летних платьях. - Спасибо, - улыбнулась Лидия. Он и сам выглядел очень неплохо, подумалось ей, в своем сером сюртуке с серебристым галстуком. Это так шло к серебристой седине его бороды. Мы могли бы быть так счастливы, ты и я... Внезапно ей захотелось поцеловать его в щеку. Она оглянулась вокруг: у бара лакей наливал шерри. Ей следовало сдерживаться. Она села и взяла бокал из рук слуги. - Как выглядит Алекс? - Почти так же, как и всегда, - ответил Стивен. - Ты сама увидишь, он сейчас спустится. А как обстоит дело с платьем Шарлотты? - Оно прелестно. Но меня беспокоит ее отношение. Сейчас она совершенно не желает ничего принимать на веру. Боюсь, как бы она не заразилась цинизмом. Стивен отмахнулся. - Подожди, пока какой-нибудь красавец-гвардеец не начнет ухаживать за ней. Тогда ее отношение быстро изменится. Это замечание раздосадовало Лидию, в нем как бы намекалось, что все девушки рабыни своей романтической природы. Стивен всегда говорил подобное, когда не хотел во что-то вникать. Из-за этого он становился похож на добродушного, пустоголового сельского сквайра, каким он вовсе не был. Но он был уверен, что Шарлотта ничем не отличалась от других восемнадцатилетних девиц и не желал ничего слышать. Лидия же знала, что в характере Шарлотты есть нечто неуправляемое, неанглийское, и что это следует подавлять. Хотя это не поддавалось логике, но Лидия испытывала к Алексу чувство враждебности, и все из-за Шарлотты. Его вины в том не было, но он символизировал Санкт-Петербург, опасность прошлого. Нервно поежившись в кресле, она поймала на себе внимательный взгляд Стивена. - Не может быть, чтобы ты нервничала из-за встречи с маленьким Алексом. - Русские такие непредсказуемые, - пожала она плечами. - Он не особенно русский. Она улыбнулась мужу, но миг интимности прошел, и теперь в ее сердце осталась лишь обычная сдержанная привязанность. Дверь открылась. Спокойнее, - приказала себе Лидия. Вошел Алекс. - Тетушка Лидия, - произнес он и склонился к ее руке. - Добрый вечер, Алексей Андреевич, - ответила она официальным тоном. Затем, смягчившись, добавила: - О, да ты по-прежнему выглядишь на восемнадцать лет. - Как бы я желал этого, - сказал он, и глаза его заблестели. Она стала расспрашивать его о путешествии. Пока он отвечал, она поймала себя на том, что удивляется, отчего он все еще не женат. Он обладал титулом, который сам по себе способен был сразить любую девушку, не говоря уж об их матерях, помимо этого был поразительно красив и необычайно богат. Не сомневаюсь, что он разбил-таки порядочно сердец, подумала она. - Ваши брат и сестра шлют вам свою любовь, - продолжал Алекс, - и просят молиться за них. - Он нахмурился. - В Петербурге сейчас неспокойно. Город стал совсем другим. - До нас дошли слухи об этом монахе, - сказал Стивен. - Распутине. Императрица верит, что его устами говорит Бог, а она ведь имеет очень большое влияние на царя. Но Распутин - это всего лишь симптом. Беспрерывно происходят забастовки, и даже бунты. Люди больше не верят в божественность монархии. - Так что же делать? - спросил Стивен. Алекс вздохнул. - Все. Нам нужны производительные фермы, побольше заводов, настоящий, как в Англии, парламент, земельная реформа, профсоюзы, свобода слова... - На вашем месте я бы не спешил с профсоюзами, - сказал Стивен. - Может быть. И все-таки, Россия должна каким-то образом вступить в двадцатый век. Либо это сделаем мы, аристократия, либо это сделают простые люди, уничтожив нас при этом. Лидии показалось, что в его словах звучало больше радикализма, чем у самих радикалов. Как должна была измениться ситуация на родине, если уже князь рассуждал подобным образом! Сестра ее, Татьяна, мать Алекса, писала в своих письмах о "беспорядках", но в них и намека не было о возможной опасности для дворянства. Но, к слову сказать, Алекс больше походил на своего отца, старого князя Орлова, политика с ног до головы. Будь тот жив, он говорил бы точно так же. Стивен проговорил: - Знаешь ли, есть ведь и третий вариант, при котором и аристократия, и народ могут объединиться. Алекс улыбнулся, будто догадываясь, что сейчас последует. - И каков же он? - Война. Алекс с серьезным видом согласно кивнул. Они и думают одинаково, рассудила Лидия; Алекс всегда уважал Стивена; после смерти старого князя Стивен был ему почти что отцом. Вошла Шарлотта, и Лидия изумленно уставилась на нее. На дочери было платье, которое Лидия никогда не видела, платье из кремового кружева на шелковой, шоколадного цвета, подкладке. Сама Лидия никогда бы не выбрала такого - оно было слишком заметным - но не было сомнений, что Шарлотта в нем выглядела восхитительно. Где же она купила его? - подивилась Лидия. И с каких это пор она стала покупать себе туалеты, не советуясь со мной? Кто подсказал ей, что эти цвета подчеркивают ее темные волосы и карие глаза? Может быть, она даже и подкрасилась? А почему на ней нет корсета? Стивен тоже смотрел во все глаза. Лидия заметила, что он даже встал, и чуть не расхохоталась. Вот таким драматическим способом он признал, что дочь его стала взрослой, и самое смешное, что сделано это было совершенно непроизвольно. В следующую же секунду он почувствует себя глупцом и поймет, что вставать всякий раз, когда его дочь входит в комнату, в его собственном доме будет непозволительной учтивостью. Впечатление, произведенное ею на Алекса, было еще сильнее. Он вскочил на ноги, пролил шерри и густо покраснел. Лидия подумала: ба, да он робок! Он переложил бокал с капающим шерри из правой руки в левую, так что теперь не мог протянуть ей ни той, ни другой руки, да так и остался стоять в полной беспомощности. Момент был неловкий, так как прежде, чем приветствовать Шарлотту, ему необходимо было собраться с духом, но он явно намеревался приветствовать ее еще до того, как соберется. Лидия уже приготовилась произнести какое-то нелепое замечание, чтобы как-нибудь заполнить паузу, но тут уж Шарлотта перехватила инициативу. Вынув шелковый платок из нагрудного кармана Алекса, она вытерла ему правую руку и одновременно проговорила по-русски: Здравствуйте, Алексей Андреевич. Затем пожала его теперь уже сухую ладонь, взяла бокал из его левой руки, вытерла его, вытерла ему левую руку, возвратила бокал, засунула платок обратно ему в карман и заставила сесть. Усевшись рядом, сказала: - Ну а теперь, когда вы больше не станете проливать шерри, расскажите мне о Дягилеве. Говорят, он странный человек. Вы знакомы с ним? Алекс улыбнулся: - Да, знаком. По мере того, как Алекс углублялся в рассказ, Лидия про себя восхищалась дочерью. Шарлотта справилась с неловкой ситуацией безо всяких колебаний и сразу же задала вопрос, наверняка обдуманный ею заранее, который заставил Орлова забыть свое смущение. И все это она сделала с такой непринужденностью, будто уже лет двадцать вращалась в свете. Где же она научилась такой уверенности? Лидия перехватила взгляд мужа. Он тоже заметил умелость поведения Шарлотты и теперь в порыве отцовской гордости не мог сдержать широкой улыбки. * * * Расхаживая взад и вперед по парку Сент-Джеймса, Феликс обдумывал только что увиденное. Время от времени он бросал через дорогу взгляд на изящный белый фасад особняка Уолденов, поднимавшийся над стенкой переднего дворика подобно благородной голове над крахмальным воротничком. "Им кажется, они там в безопасности", - подумал он. Он уселся на скамейку так, чтобы не терять их дом из виду. Вокруг него бурлил Лондон, Лондон среднего класса; пробегали девушки в своих невероятных шляпках, шли домой клерки и лавочники в темных костюмах и котелках. Болтали между собой няньки, катящие коляски с младенцами или прогуливающие только научившихся ходить детишек, укутанных в массу одежек, джентльмены в цилиндрах шествовали в свои клубы и обратно, лакеи в ливреях выгуливали уродливых маленьких собачонок. Рядом с ним на скамейку плюхнулась толстая женщина с сумкой, полной покупок. - Вам жарко? - спросила она. Он не был уверен, как на это следует отвечать, поэтому, улыбнувшись, отвернулся. Видимо, Орлов понимал, что его жизни в Лондоне угрожает опасность. Он пробыл на вокзале лишь несколько секунд, а из дома вообще не выходил. Феликс догадался, что тот заранее распорядился, чтобы его встречали в закрытом экипаже, ведь погода стояла прекрасная, и все ездили в открытых ландо. До сегодняшнего дня об этом убийстве думали, как о чем-то абстрактном, рассуждал Феликс. Это воспринималось, как вопрос мировой политики, дипломатических разногласий, возможных военных союзов, предположительной реакции далеких кайзеров и монархов. Теперь же вдруг все это обрело и плоть, и кровь, речь шла о конкретном человеке определенной внешности; именно его моложавое лицо с маленькими усиками будет продырявлено пулей; именно его невысокая фигура в тяжелом пальто превратится в кровавое месиво от взрыва бомбы; именно его шея над изящным галстуком в крапинку будет перерезана смертоносным лезвием. Феликс ощущал в себе достаточно сил совершить это. Более того, он этого жаждал. Оставались кое-какие вопросы - но ответы на них будут найдены, были некоторые проблемы - но они разрешатся, потребуется отчаянная дерзость - ее у него было вдосталь. Он представил себе Орлова и Уолдена сидящими внутри этого великолепного дома в чудесной, удобной одежде, окруженных бесшумными слугами. Вскоре они сядут ужинать за длинным столом, полированная поверхность которого, подобно зеркалу, отражает крахмальные салфетки и серебряные приборы. Есть они будут чистейшими руками с белейшими ногтями, а на женщинах даже будут перчатки. Съедят лишь десятую часть поданных блюд, а остальное отправят на кухню. Станут обсуждать скачки, новую женскую моду и короля, которого все они знали. А тем временем люди, коим предстояло воевать в будущей войне, мерзли от холода в своих лачугах в России, и тем не менее у них всегда находилась лишняя миска с картофельной похлебкой для забредшего к ним анархиста. Какой радостью думал он, будет убить Орлова, какой сладкой местью. Совершив это, я смогу спокойно умереть. Он поежился. - Вы так простудились, - проговорила толстуха. Феликс повел плечами. - Я купила ему на ужин отличную телячью отбивную и испекла яблочный пирог, - сказала она. - А, - произнес Феликс. Что за чушь она молола? Встав со скамейки, он прошел по траве поближе к дому. Прислонившись к дереву, уселся на землю. Ему придется день-другой наблюдать за этим домом, чтобы выяснить лондонский образ жизни Орлова: когда и куда тот будет выезжать; на чем - в закрытом экипаже, в ландо, на автомобиле, в кэбе; сколько времени будет проводить с Уолденом. В идеале ему хотелось бы разузнать все досконально, чтобы оставалось лишь подождать удобного момента. Достичь этого можно лишь изучив его привычки. Иначе ему придется заранее выяснять планы князя, возможно, подкупив кого-либо из слуг. Кроме того, оставался нерешенным вопрос оружия, и где его добыть. Выбор оружия будет продиктован непосредственными обстоятельствами теракта. Достать его помогут анархисты с Джубили-стрит. Для этой цели совсем не подойдут участники театрального кружка, да эти интеллектуалы из домов Данстена, как впрочем, и все те, кто имел законные доходы. Но кроме них там было человек пять сердитых молодых людей, всегда имевших деньги на выпивку; и в те редкие моменты, когда они заговаривали о политике, в их анархистских речах звучали выражения типа "экспроприация экспроприаторов", что на деле означало ограбление ради революции. У таких людей непременно должно было быть оружие, либо они знали, где его достать. Мимо дерева, под которым он сидел, прошли две девушки, на вид продавщицы, и он услышал обрывок разговора: "... сказала ему, если ты думаешь, что раз ты повел девушку в "Биоскоп" и угостил ее кружкой пива, ты уже можешь..." Больше он не расслышал, девушки ушли. Странное чувство охватило Феликса. Он подумал было, что это из-за девушек - но нет, они для него ничего не значили. Может быть, мне страшно, задумался он. Нет. Я полностью удовлетворен? Нет, это придет позднее. Возбужден? Вряд ли. В конце концов, он понял, что испытывает счастье. Это было очень странное ощущение. В ту ночь Уолден прошел в спальню Лидии. После любовных объятий она уснула, положив голову ему на плечо, а он, не смыкая глаз, лежал в темноте, вспоминая свой приезд в Петербург в 1895 году. В те времена он постоянно путешествовал - в Америку, Африку, арабские страны - прежде всего из-за того, что Англия была слишком мала для пребывания в ней одновременно его самого и его отца. Он нашел петербургское общество веселым, но суховатым. Ему понравилась русская природа и водка. Иностранные языки давались ему легко, но русский оказался самым трудным из них, а ему нравилось преодолевать трудности. Как наследнику графского титула, Стивену полагалось нанести визит вежливости британскому послу, а тому, в свою очередь, следовало приглашать Стивена на приемы и представлять свету. Стивен посещал эти приемы, потому что любил поговорить с дипломатами о политике почти так же, как любил поиграть в карты с офицерами или же пить и развлекаться с актрисами. На одном из приемов в британском посольстве он и встретил впервые Лидию. Он слышал о ней уже раньше. О ней говорили, как об образце добродетели и красоты. Она действительно была красива, той хрупкой, неяркой красотой: бледная кожа, совсем светлые волосы, белое платье. К тому же была скромна, сдержанна и прекрасно воспитана. Казалось, ничто в ней особенно не привлекло его, и вскоре он от нее отошел. Но получилось так, что за ужином их посадили рядом, и ему полагалось поддерживать с ней беседу. Все русские говорили по-французски, а если знали еще и третий язык, то обычно немецкий, так что английским Лидия почти не владела. К счастью, Стивен прекрасно говорил по-французски. Труднее оказалось найти подходящую тему для разговора. Он произнес что-то по поводу российского правительства, а она ответила какими-то банальностями, замшелыми и ничего не стоящими. Заговорил об охоте на диких зверей в Африке, что на короткое время вызвало в ней интерес, но стоило ему упомянуть про обнаженных темнокожих пигмеев, как она покраснела и заговорила с другим своим соседом. Стивен уговаривал себя, что она его нисколько не интересует, так как на таких девушках пристало жениться, а он ведь о женитьбе и не думал. Все же от встречи с ней у него осталось грызущее чувство, что в ней было скрыто гораздо больше, чем то виделось глазу. И вот теперь, спустя девятнадцать лет, лежа рядом с ней в постели, Уолден думал: она по-прежнему внушает мне это же чувство. И грустно улыбнулся в темноте. В тот вечер в Петербурге он увидел ее еще раз. Случилось так, что после ужина он заблудился в лабиринте посольского здания и забрел в музыкальный салон. Сидя в одиночестве за роялем, она играла, наполняя всю комнату бурной, страстной музыкой. Мелодия была незнакомой и чуть ли не диссонирующей, но что действительно поразило Стивена, так это Лидия. От ее бледной, неприступной красоты не осталось и следа: глаза ее блестели, голова взметнулась вверх, а тело сотрясалось от переживаний; впечатление, будто перед ним была совсем другая женщина. Он не смог забыть той музыки. Позже он узнал, что-то был фортепьянный концерт Чайковского, и с тех пор всякий раз, когда предоставлялся случай, ходил его слушать, ни разу не объяснив Лидии причины. Покинув посольство, он отправился в свою гостиницу переодеться, так как вечером предстояла карточная игра. Игроком он был азартным, но отнюдь не безрассудным: всегда знал, сколько может позволить себе проиграть, и проиграв, покидал карточный стол. Если бы он наделал огромные долги, то вынужден был бы просить отца заплатить их, а это было совершенно для него невыносимо. Временами он проигрывал порядочные суммы. Однако в карточной игре не это привлекало его больше всего: ему нравилась мужская компания, нравилось сидеть допоздна, потягивая спиртное. Однако в ту ночь играть ему не довелось. Его камердинер Причард как раз повязывал ему галстук, когда в дверь гостиничных покоев постучал сам британский посол. По виду Его Превосходительства можно было предположить, что он поспешно встал с постели и второпях оделся. Первой мыслью Стивена было, что, вероятно, произошло что-то вроде революции, и все подданные Великобритании должны укрыться в посольстве. - Боюсь, что приношу вам плохие известия, - сказал посол. - Присядьте. Пришла телеграмма из Англии. О вашем отце. Итак, старый тиран в шестьдесят пять лет умер от сердечного приступа. - Черт побери, - произнес Стивен. - Так скоро. - Примите мои глубочайшие соболезнования, - сказал посол. - С вашей стороны было очень любезно лично известить меня. - Не стоит благодарности. Готов помочь, чем смогу. - Вы очень добры. Посол пожал ему руку и вышел. Уставившись в пустоту, Стивен думал о своем отце. Он был необычайно высокого роста, с железной волей и желчным характером. Его ирония могла довести до слез. Существовало три способа иметь с ним дело: можно было стать таким же, как он, можно было подчиниться ему или же находиться от него как можно дальше. Мать Стивена, нежная, беспомощная, викторианского воспитания, девушка, подчинилась и умерла совсем молодой. Стивен предпочел уехать. Представив себе отца, лежащим в гробу, он подумал: "Наконец-то ты беспомощен. Теперь ты больше не сможешь доводить до слез служанок, вызывать дрожь у лакеев и пугать детей. Больше не сможешь устраивать чужие браки, выселять арендаторов, чтобы провалить парламентские проекты. Не отправишь никаких воришек в тюрьму и не пошлешь агитаторов в Австралию. Все лишь прах и тлен". Причард принес ему бутылку виски на подносе и сказал: - Печальный день, милорд. Это "милорд" напугало Стивена. У него с братом были свои титулы, так, он сам был Лордом Хайкомбом, и слуги всегда обращались к ним словом "сэр", "милорд" предназначалось лишь их отцу. Теперь же, конечно, Стивен становился графом Уолденом. Помимо титула он становился обладателем нескольких тысяч акров земли на юге Англии, большого поместья в Шотландии, шести скаковых лошадей, родового замка Уолденов, виллы в Монте-Карло, охотничьего домика в Шотландии и места в Палате Лордов. Ему придется теперь поселиться в замке Уолденов. Это было родовое гнездо, и граф Уолден всегда жил там. Я проведу там электричество, решил он. Он продаст несколько ферм и вложит деньги в лондонскую недвижимость и американские железные дороги. Произнесет свою первую речь в парламенте, в Палате Лордов - о чем же он будет там говорить? Скорее всего, о внешней политике. Придется позаботиться об арендаторах, управлять хозяйством в нескольких домах. Он должен будет являться ко двору, давать приемы и балы, устраивать охоту... Ему понадобится жена. Холостой мужчина не мог бы справиться с ролью графа Уолдена. Кто-то должен быть хозяйкой на всех этих приемах, кто-то должен отвечать на приглашения, обсуждать с поварами меню, размещать оставшихся на ночь гостей и восседать в конце длинного обеденного стола в замке Уолденов. Непременно должна быть графиня Уолден. Непременно должен быть наследник. - Мне нужна жена, Причард. - Да, милорд. Наши холостяцкие деньки закончились. На следующий же день Уолден встретился с отцом Лидии и официально попросил разрешения навестить ее. Двадцать лет спустя ему было трудно понять, как он, даже делая скидку на молодость, мог оказаться столь потрясающе безответственным. Он не задавался вопросом, будет ли она ему подходящей супругой, а лишь тем, получится ли из нее графиня. Он ни разу не задумался, сможет ли он составить ее счастье. Он предположил, что скрытая страстность, выплеснувшаяся наружу во время игры на фортепьяно, выплеснется на него, но тут он ошибся. Он навещал ее каждый день в течение двух недель - на похороны домой он уже никак не успевал - а затем сделал предложение, но не ей лично, а через ее отца. Ее отец смотрел на этот брак с такой же практической точки зрения, что и сам Уолден. Уолден объяснил, что хотел бы заключить брак без промедления, хотя бы и в трауре, потому что ему предстояло возвратиться домой и заняться управлением поместья. Отец Лидии все прекрасно понимал. Они поженились спустя шесть недель. Каким же я был самонадеянным молодым болваном, думал он. Я воображал, что Британия всегда будет править миром, а я всегда смогу управлять своим сердцем. Луна вышла из облака и осветила спальню. Он взглянул на спящее лицо Лидии. Этого я не предполагал, думал он; не представлял себе, что безоглядно, безнадежно влюблюсь в тебя. Меня устраивало поначалу, чтобы мы просто симпатизировали друг другу, но кончилось тем, что этого оказалось достаточным тебе, но никак не мне. Никогда не думал, что мне нужна будет твоя улыбка, что я буду жаждать твоих поцелуев, ждать, чтобы ты сама приходила бы ко мне ночью; никогда не думал, что буду страшно бояться потерять тебя. Она пробормотала что-то во сне и повернулась. Вытащив руку из-под ее головы, он сел на край постели. Если он останется подольше, то непременно задремлет, но никак нельзя было допускать, чтобы горничная Лидии застала их вместе в постели, когда утром принесет хозяйке чай. Надев халат и шлепанцы, он тихо вышел из комнаты, пересек смежные покои и вошел к себе в спальню. Как повезло мне, думал он, укладываясь спать. Уолден осматривал накрытый к завтраку стол. Там стояли кофейники с кофе, чайники с китайским и индийским чаем, кувшинчики со сливками, молоком и бальзамом, большое блюдо с горячей кашей, блюда с булочками и тостами, маленькие горшочки с мармеладом, медом и джемом. На боковом столике красовались серебряные сосуды, подогреваемые каждый спиртовой лампой, с омлетами, сосисками, беконом, почками и треской. Рядом на буфете располагались холодные закуски - мясо, ветчина и язык. На отдельном столике помещалась ваза с фруктами, полная персиков, апельсинов, дынь и клубники. Это поможет поднять настроение Алексу, подумалось ему. Положив себе омлета и печенки, он сел. Русские запросят свою цену, размышлял он; они потребуют чего-нибудь в обмен на обещание военной поддержки. Его беспокоило, какой может оказаться эта цена. Если они запросят нечто такое, чего Англия была бы не в состоянии дать, то вся договоренность тут же рушится, а затем... Именно он должен добиться, чтобы дело не рухнуло. Для этого придется обрабатывать Алекса. От этой мысли ему стало не по себе. То, что он так давно знал молодого человека, в другом случае могло бы оказаться преимуществом, но в подобной ситуации, возможно, было бы легче вести жесткие переговоры с человеком, который был ему безразличен. Надо отбросить все личное, думал он; нам необходимо заручиться помощью России. Он налил кофе, взял несколько булочек и меда. Минутой позже появился Алекс, свежий и отдохнувший. - Хорошо ли спал? - спросил его Уолден. - Превосходно, - взяв персик, Алекс начал ножом и вилкой есть его. - Это все? - подивился Уолден. - Раньше тебе нравились английские завтраки, - я помню, как ты съедал кашу, сливки, яичницу, мясо, клубнику, а потом просил у повара еще тостов. - Я уже не тот подросток, дядя Стивен, которому надо расти. Мне не следует забывать об этом, подумал Уолден. После завтрака они прошли в утреннюю комнату. - Скоро объявят о нашем пятилетнем плане переустройства армии и флота, - сказал Алекс. Он всегда таков, промелькнуло в голове Уолдена, сначала сообщит о чем-то, а потом что-либо спросит. Он вспомнил, как когда-то Алекс заявил: "Этим летом я буду изучать Клаузевица, дядя. Кстати, можно я приглашу гостя в Шотландию на охоту?" - Бюджет на следующие пять лет - семь с половиной биллионов рублей, продолжил Алекс. Исходя из того, что десять рублей равнялись одному фунту стерлингов, Уолден подсчитал, что вся сумма составляла 750 миллионов фунтов. - Программа внушительная, - сказал он, - мне жаль, что вы не начали ее пять лет назад. - Мне тоже, - сказал Алекс. - Вполне возможно, что эта программа не успеет развернуться, как мы окажемся втянутыми в войну. Алекс пожал плечами. Про себя Уолден подумал: "Он не хочет связывать себя прогнозом, как скоро Россия вступит в войну, что вполне естественно". А вслух произнес: - Первое, что вам следует сделать, это увеличить калибр пушек на ваших дредноутах. Алекс отмахнулся. - Скоро спустят на воду наш третий дредноут. Четвертый строится. На обоих будут установлены двенадцатидюймовые пушки. - Этого недостаточно, Алекс. Для нашего флота Черчилль предложил пятнадцатидюймовые. - И он совершенно прав. Наши военные специалисты, в отличие от политиков, не понимают этого. Дядя, вы ведь знаете Россию: там с подозрением относятся к новым идеям. Новшества вводятся с трудом. Мы ходим вокруг да около, подумал Уолден. - Каковы же ваши приоритеты? - Сто миллионов рублей будет немедленно потрачено на нужды Черноморского флота. - Я бы считал, что Северный флот намного важнее. По крайне мере для Англии. - Нас по сравнению с вами больше волнует азиатский регион - мы соседствуем с агрессивной Турцией, а не с Германией. - Они могут стать союзниками. - Такое возможно. - Алекс на секунду умолк. - Основная беда русского флота, - продолжил он вновь, - в том, что у него нет незамерзающего порта. Это походило на начало заранее подготовленной речи. Ну, наконец-то, подумал Уолден, вот мы и подходим к сути дела. Но вслух лишь уклончиво спросил: - А как же Одесса? - Но это на Черном море. Пока Турция владеет Константинополем и Галлиполи, она контролирует проход из Черного моря в Средиземное, так что с точки зрения стратегии, Черное море все равно, что внутреннее озеро. - Вот поэтому-то Российская империя веками пыталась пробиться на юг. - А почему бы и нет? Мы - славяне, и многие балканские народы тоже славяне. Конечно, мы поддерживаем их в стремлении к национальной независимости. - Естественно. И если добьются независимости, то, возможно, разрешат вашему флоту беспрепятственно проходить в Средиземное море. - Контроль славянских стран над Балканами помог бы нам. А контроль России был бы еще лучше. - Несомненно. Однако, насколько мне известно, об этом еще рано говорить. - А вы не хотели бы поразмышлять над этими вопросом? Уолден открыл было рот, чтобы что-то сказать, но смолчал. Вот оно в чем дело, пронеслось у него в голове, вот чего они хотят, вот их цена. Но, Боже милостивый, мы не можем отдать России Балканы! Если от этого зависит договоренность, то ей не бывать... Алекс продолжал: - Если нам предстоит воевать бок о бок с вами, мы должны быть сильными. Для того, чтобы укрепиться в регионе, о котором сейчас говорим, мы, естественно, рассчитываем на вашу помощь. Суть сказанного им сводилась к следующему: отдайте нам Балканы, и мы станем вашими союзниками в войне. Внутренне весь собравшись, Уолден изобразил на своем лице удивление от услышанного. - Если бы Великобритания контролировала Балканы, то сугубо теоретически, мы могли бы отдать этот регион вам. Но мы не можем отдать то, чем не владеем, так что я не совсем понимаю, как мы можем способствовать вашему, по твоему выражению, укреплению там. Ответ Алекса прозвучал мгновенно, словно был заранее отрепетирован: Но вы могли бы признать, что Балканы являются сферой российского влияния. Ну, подумал Уолден, это уже не так страшно. Это мы смогли бы устроить. Он почувствовал огромное облегчение. Он решил проверить твердость Алекса перед тем, как завершить разговор. - Мы, безусловно, могли бы согласиться на то, чтобы в этом регионе ваше влияние предпочесть австрийскому или турецкому, - сказал он. Алекс покачал головой. - Мы хотим большего, - уверенно произнес он. Итак, Уолден не зря испытывал его. Алекс был молод и стеснителен, но его нельзя было сбить с толку. Тем труднее окажется задача. Уолдену требовалось время все обдумать. Для Британии поступить так, как того требовала Россия, означало бы существенно пересмотреть свои международные связи, а такие перемены, подобно сдвигам в земной коре, могли вызвать землетрясения в самых неожиданных точках. - Возможно, вам захочется переговорить с Черчиллем прежде, чем мы продолжим наше обсуждение, - сказал Алекс с едва заметной улыбкой. Ты прекрасно знаешь, что захочется, подумал Уолден. И тут вдруг понял, как превосходно Алекс провел все дело. Сначала напугал Уолдена совершенно неприемлемым требованием, а потом, когда выставил свое истинное пожелание, то Уолден, почувствовав облегчение, согласился с ним. Я-то думал, что это я буду манипулировать Алексом, а получилось наоборот. Уолден улыбнулся. - Горжусь тобой, мой мальчик, - сказал он. В то утро Феликс принял решение о том, когда, где и как он убьет князя Орлова. План начал складываться у него в голове, когда он, сидя в библиотеке клуба на Джубили-стрит, читал "Таймс". Воображение его было подстегнуто небольшим абзацем в колонке придворной жизни: "Вчера из Санкт-Петербурга прибыл князь Алексей Андреевич Орлов. В течение лондонского сезона он будет гостем графа и графини Уолден. В четверг 4-го июня князь Орлов будет представлен Его Величествам Королю и Королеве". Теперь он точно знал, что в определенный день в определенное время Орлов будет находиться в определенном месте. Для тщательной подготовки политического убийства такие сведения крайне необходимы. Ранее Феликс предполагал, что подобные сведения он сможет получить либо от кого-либо из слуг Уолденов, либо наблюдая за ежедневными маршрутами Орлова. Теперь же ему не придется с риском для дела заводить разговоры со слугами или выслеживать кого-то. Интересно, подумал он, знает ли Орлов, что о его предполагаемых действиях сообщается в газетах, будто специально для будущих убийц. Как это по-английски, пронеслось у него в голове. Следующая проблема состояла в том, как подобраться к Орлову поближе, чтобы убить его. Проникнуть в королевский дворец даже для Феликса было нелегким делом. Однако в "Таймс" содержался ответ и на это. На той же странице, где печатались придворные новости, между известием о бале, устраиваемом леди Бейли, и подробностями последних завещаний, он прочел следующее: КОРОЛЕВСКИЙ ДВОР Правила для экипажей С целью облегчить вызов экипажей, принадлежащих приглашенным в Королевский Букингемский дворец, нам поручено уведомить о том, что в случае, когда у гостя имеется привилегия проезжать через вход Пимлико, кучер каждого экипажа, возвращающегося за гостем, должен оставить у констебля, стоящего слева у входа, карточку, с четко написанным на ней именем леди или джентльмена, которому этот экипаж принадлежит, а в случае, когда экипажи возвращаются за остальными гостями, подобную же карточку следует передать констеблю, стоящему слева у арки, ведущей к четырехугольнику дворца. Дабы гость смог воспользоваться вышеуказанными условиями, необходимо, чтобы каждый экипаж сопровождался лакеем, так как вызов экипажей может осуществляться только путем объявления имен лакеям, ожидающим у дверей, после чего им следует привезти экипаж. Для приема гостей двери будут открыты в 8.30. Феликс прочитал это несколько раз: стиль изложения в "Таймс" был таков, что содержание понималось с трудом. По крайней мере, из сообщения он уяснил, что в тот момент, когда гости покидали дворец, лакеи должны были стремглав мчаться за их экипажами, оставленными где-то в другом месте. Надо придумать способ, размышлял он, чтобы оказаться внутри или же наверху экипажа, когда он подъедет к дворцу за Уолденами. Оставалась самая трудная проблема. У него не было оружия. Он мог с легкостью раздобыть его в Женеве, но везти оружие через несколько границ было слишком рискованно. В случае обыска ему могли бы отказать во въезде в Англию. Безусловно, в Лондоне раздобыть пистолет было бы не намного сложнее, но он не знал, как подступиться к этому, и не хотел никого спрашивать об этом напрямую. Он понаблюдал за оружейными магазинами в Уэст-Энде и отметил, что все тамошние покупатели выглядели людьми из высшего класса: будь даже у Феликса деньги, чтобы купить те прекрасные дорогие пистолеты, его бы там не обслужили. Он поболтался в пабах для низшего сословия, где, наверняка, всякий уголовный сброд покупал и продавал оружие, но ничего такого не заметил. Но это не удивило его. Оставалась лишь надежда на анархистов. Он заводил беседы с несколькими из тех, кого посчитал "серьезными", но об оружии те не заговаривали. Несомненно, все дело было в Феликсе. Он слишком недолго был среди них, чтобы вызывать доверие. В анархистские группы всегда засылались полицейские шпики, и поэтому анархисты постоянно были начеку, хотя и приветствовали новых сторонников. Теперь же времени на осторожные расспросы уже не оставалось. Ему придется спросить прямо, где можно приобрести оружие. Но проделать это надо очень умело. А сразу же после этого он должен будет порвать всякие связи с Джубили-стрит и, чтобы не рисковать, переехать в другую часть Лондона. Он задумался о молодых еврейских сорвиголовах. То были обозленные и буйные парни. В отличие от своих родителей они не желали трудиться до пота в мастерских на Ист-Энде, строча костюмы, заказываемые аристократами в магазинах мужской одежды на Севил Роу. В отличие от своих родителей они не обращали никакого внимания на консервативные проповеди раввинов. Но пока еще они не пришли к выводу, где лежит решение их проблем: в области политики или криминала. Наиболее обещающим, подумалось ему, был в этом плане Натан Сабелинский. Лет около двадцати, с привлекательной, скорее славянской внешностью, он носил очень высокие твердые воротнички и желтую жилетку. Феликс не раз видел его у игорных притонов на Коммершиал-Роуд: должно быть, у него водились деньги и на карты, и на одежду. Он обвел взглядом библиотечный зал. Другими посетителями были: старик, уснувший за чтением, женщина в тяжелом пальто, штудирующая "Капитал" на немецком и делавшая выписки, и литовский еврей, склонившийся с лупой над русской газетой. Выйдя из читальни, Феликс спустился вниз. Ни Натана, ни его друзей не было видно. Для Натана еще слишком рано, подумал Феликс, если тот вообще и работал, то, скорее всего, по ночам. Феликс отправился к домам Данстена. Положил в картонный чемоданчик бритву, чистое белье и запасную рубашку. Жене Рудольфа Рокера, Милли, он объяснил: нашел себе комнату. Зайду сегодня вечером поблагодарить Рудольфа, - привязал чемоданчик к багажнику велосипеда и поехал в центральную часть Лондона, а затем свернул к северу в Кэмден-Таун. Там он отыскал улицу с высокими, когда-то шикарными домами, построенными для любящих пофорсить семей из среднего класса, переехавших теперь в пригороды, куда вели новые железнодорожные ветки. В одном из таких домов Феликс и снял запущенную комнатку у ирландки по имени Бриджет. Он заплатил ей десять шиллингов за две недели вперед. К полудню он уже снова был в Степни, перед домом Натана на Сидни-стрит. Это был небольшой домик в ряду ему подобных, две комнаты наверху и две внизу. Через распахнутую дверь Феликс вошел внутрь. Шум и запахи оглушили его. В помещении примерно в двенадцать квадратных футов портняжничали пятнадцать-двадцать человек. Мужчины трудились за машинками, женщины шили вручную, а дети гладили готовую одежду. Пар от гладильных досок смешивался с запахом пота. Стучали швейные машины, свистели утюги, а рабочие беспрерывно говорили что-то на идиш. Повсюду на полу громоздились раскроенные куски ткани. На Феликса никто не взглянул: все были поглощены бешеным ритмом работы. Он спросил ближайшую к нему девушку с младенцем у груди. Та пришивала пуговицы к рукаву пиджака. - Натан здесь? - Наверху, - ответила она, продолжая работать. Выйдя из комнаты, Феликс поднялся по узкой лестнице. В каждой из двух маленьких спален было по четыре кровати. Почти все они, наверное, предназначались для работающих в ночную смену. В углу комнаты на краю кровати сидел Натан, застегивая рубашку. Увидев его, Натан спросил: - Феликс, что случилось? - Мне надо поговорить с тобой, - ответил Феликс на идиш. - Так говори. - Выйдем наружу. Натан надел пиджак, и они вышли на Сидни-стрит. Встали на солнце, у самого окна мастерской, так что голоса их заглушались шумом доносившимся из нее. - Вот ремесло моего отца, - сказал Натан. - За пару брюк, а это целый час работы, он платит девушке пять центов. Еще три цента тем, кто кроит, гладит и пришивает пуговицы. Затем относит эти брюки торговцу на Уэст-Энд и получает девять центов. Итак, доход один пенс - как раз достаточно, чтобы купить ломоть хлеба. Если же он попросит у торговца с Уэст-Энда десять пенсов, то его вышвырнут из магазина, а работу отдадут одному из дюжины еврейских портняжек, бродящих по улицам с машинкой под мышкой. Я не желаю так жить. - Поэтому ты и стал анархистом? - Эти люди шьют самую прекрасную одежду в мире, а ты видел, как они одеты? - И как же изменить все это - насилием? - Думаю, что да. - Я был уверен, что ты так думаешь. Натан, мне необходимо оружие. Натан спросил с нервным смешком: - Зачем? - Зачем вообще анархистам оружие? - Ну, так объясни мне, Феликс. - Чтобы грабить грабителей, подавлять тиранов и убивать убийц. - Что из этого собираешься делать ты? - Я могу тебе сказать, если ты действительно этого хочешь... Подумав секунду, Натан сказал: - Иди в паб "Сковородка" на углу Брик-лейн и Трол-стрит. Спроси карлика Гарфилда. - Спасибо, - проговорил Феликс, едва сдерживая радость. - Сколько же это будет стоить? - Самый простой пистолет - десять шиллингов. - Мне бы хотелось что-нибудь понадежнее. - Хорошее оружие дорого. - Придется поторговаться, - Феликс пожал Натану руку. - Спасибо. Натан смотрел, как он уселся на велосипед. - Может, когда-нибудь потом ты мне расскажешь. Феликс улыбнулся: - Прочтешь об этом в газетах. - И, помахав ему рукой, умчался. Проехав по Уайтчепел-Роуд и Уайтчепел-стрит, он повернул на Осборн-стрит. Внешний вид улиц резко изменился. Это был самый запущенный район Лондона, из виденных им. Узкие, ужасно грязные улочки, в воздухе дым и шум, жалкого обличья люди. Но несмотря на все это, жизнь вокруг прямо кипела. Носились взад и вперед люди с ручными тележками, вокруг уличных лотков толпились покупатели, на всех углах стояли проститутки, а на тротуарах красовались изделия находящихся тут же плотницких и сапожных мастерских. Феликс оставил свой велосипед у входа в паб "Сковородка". Если его и украдут, он просто стащит еще один. Чтобы войти в паб, ему пришлось перешагнуть через останки дохлой кошки. Внутри была лишь одна комната, пустая, с низким потолком и баром в углу. На скамьях вдоль стен сидели пожилые мужчины и женщины, а молодежь стояла в середине зала. Подойдя к бару, Феликс попросил стакан пива и холодную колбаску. Оглянувшись, он увидел карлика Гарфилда. Раньше он его не заметил, так как тот стоял на стуле. Ростом он был в четыре фута, большеголовый, немолодой. На полу около его стула сидела здоровенная черная собака. Он разговаривал с двумя огромными, грубыми парнями, одетыми в кожаные жилеты и рубашки без воротничков. Вероятно, это были его телохранители. Отметив их толстобрюхость, Феликс усмехнулся про себя: да я их съем живьем. Оба парня пили по кварте пива, но у карлика, по всей видимости, был налит джин. Бармен подал Феликсу заказанное пиво и колбаску. - И стакан лучшего джина, - сказал Феликс. Женщина у стойки посмотрела на него: - Это для меня? - она кокетливо улыбнулась, обнажив гнилые зубы. Феликс отвернулся. Получив свой джин, он подошел к группке людей, стоявших у выходящего на улицу маленького оконца. Феликс занял место между ними и дверью. - М-р Гарфилд? - обратился он к карлику. - Кто его спрашивает? - скрипучим голосом проговорил Гарфилд. Феликс протянул ему стакан джина. - Могу я поговорить с вами о деле? Гарфилд взял стакан, осушил его и сказал: - Нет. Феликс продолжал потягивать пиво. Оно было мягче и не такое пенистое, как швейцарское. - Я хочу купить оружие. - Тогда не понимаю, почему вы пришли сюда. - Я слышал о вас в клубе на Джубили-стрит. - Так ты анархист? Феликс промолчал. Гарфилд оглядел его с ног до головы. - А что за оружие ты бы хотел, если бы оно у меня было? - Револьвер. Притом хороший. - Может, браунинг с семью зарядами? - Это было бы отлично. - Такого у меня нет. А если бы и был, я не стал бы его продавать. А если бы продавал, запросил пять фунтов. - Мне сказали, максимум фунт. - Тебе сказали неправильно. Феликс задумался. Этот карлик, видимо, решил, что, как иностранца и анархиста, обдерет его как липку. Ладно, подумал Феликс, примем эти правила игры. - Больше двух фунтов не потяну. - А я не могу просить меньше четырех. - Включая и патроны? - Идет, четыре фунта, включая коробку с патронами. - Договорились, - сказал Феликс. Он заметил, как один из телохранителей криво улыбнулся. После того, как Феликс расплатился за выпивку и колбаску, у него оставалось три фунта, пятнадцать шиллингов и пенни. Гарфилд кивнул одному из приятелей. Тот зашел за стойку и вышел через заднюю дверь. Феликс спокойно доедал колбаску. Через минуту-другую человек вернулся, неся нечто, похожее на сверток с тряпьем. Взглянул на Гарфилда, тот кивнул ему. Человек передал сверток Феликсу. Развернув тряпье, Феликс обнаружил там револьвер и маленькую коробку. Вынув оружие, стал внимательно разглядывать его. - Не поднимай высоко, незачем показывать его всему чертову свету, сказал Гарфилд. Револьвер был чист и хорошо смазан, механизм исправен. Феликс произнес: - Если я не рассмотрю его, откуда мне знать, что он в порядке? - Ах ты Ирод, где, ты думаешь, ты находишься? Открыв коробку с патронами, Феликс быстрыми, умелыми движениями зарядил револьвер. - Убери эту чертову штуку, - прошипел карлик. - Выкладывай побыстрей монеты и проваливай отсюда. Ты совсем сдурел, черт возьми. Внутри Феликса так и поднималось раздражение, он с трудом сглотнул. Сделал шаг назад и наставил револьвер на коротышку. - О, Иисус, Мария и Иосиф, - только и вымолвил Гарфилд. - Так мне проверить револьвер? - спросил Феликс. Двое телохранителей разошлись в разные стороны, так чтобы Феликс не смог держать их обоих на мушке. У Феликса упало сердце: он никак не ожидал от них такой сообразительности. Теперь они бросятся на него. Весь паб замер. Феликс понял, что ему не добраться до двери, пока один из охранников не прыгнет на него. Почувствовав напряжение, завыла огромная собака. Феликс улыбнулся и выстрелил в пса. Шум выстрела в небольшом зальчике был оглушителен. Все замерли. Истекая кровью, пес распластался на полу. Охранники карлика словно застыли, где стояли. Сделав еще один шаг назад, Феликс нащупал рукой дверь. Открыл ее, продолжая целиться в Гарфилда, и вышел. Захлопнув дверь, сунул револьвер в карман пальто и вскочил на велосипед. Он слышал, как за ним открылась дверь паба. Оттолкнувшись, начал вертеть педалями. Кто-то схватил его за рукав. Сильнее крутанув педали, он вырвался от преследователя. Услышав выстрел, инстинктивно уклонился. Кто-то закричал. Он пролетел мимо мороженщика и свернул за угол. Вдали раздался свисток полицейского. Он оглянулся. Никакой погони. Еще полминуты и он уже затерялся в муравейнике Уайтчепела. Осталось шесть пуль, подумал он. Глава 3 Шарлотта была готова. Платье, вызывавшее так много переживаний, получилось превосходным. Корсаж его был украшен одной единственной красной розой, в руке букетик их таких же роз, укутанный в шифон. Алмазная тиара и белый плюмаж, прочно укрепленные в волосах, венчали высокую прическу. Все было безукоризненно. Страх переполнял ее. - Когда я войду в тронный зал, - сказала она Марье, - шлейф моего платья оторвется, тиара налезет на глаза, плюмаж свалится, а я сама наступлю себе на подол и плюхнусь на пол. Все гости разразятся хохотом, и Ее королевское Величество будет смеяться громче всех. Я выбегу из дворца в парк и брошусь в озеро. - Вам не следует так говорить, - сказала Марья. Затем, смягчившись, добавила, - Вы будете там самой хорошенькой. В спальню вошла мать Шарлотты. Слегка отстранив Шарлотту, она придирчиво оглядела ее. - Дорогая моя, ты прелестна, - сказала она и поцеловала дочь. Обвив руками шею матери, Шарлотта щекой прижалась к ее лицу, как делала это в детстве, восхищенная бархатистостью ее кожи. Когда она разняла руки, то с удивлением увидала в глазах матери слезы. - Мама, ты тоже прелестна, - сказала она. На Лидии было платье из мягкого шелка цвета слоновой кости со шлейфом из желтоватой парчи на подкладке из фиолетового шифона. В волосах, как у замужней дамы, в отличие от Шарлотты, три пера. Букет ее был составлен из цветов сладкого горошка и лиловых роз. - Ты готова? - спросила она. - Я давно готова, - ответила Шарлотта. Подними свой шлейф. Шарлотта подняла шлейф так, как ее научила мать. Та одобрительно кивнула. - Нам пора. Марья открыла дверь. Шарлотта пропустила было мать вперед, но мать сказала: - Нет, дорогая, сегодня твой вечер. Так они и прошествовали по коридору к лестнице, с Марьей, замыкающей процессию. Оказавшись на верхней ступени огромной лестницы, Шарлотта услышала взрыв аплодисментов. Там внизу, вся челядь была в сборе: экономка, повариха, лакеи, горничные, конюхи, рассыльные. На нее, с гордостью и восхищением, смотрело целое море лиц. Их чувства тронули Шарлотту до слез: она поняла, что и для них это был знаменательный вечер. В центре всей этой толпы стоял ее папочка. Он выглядел просто великолепно в своем черном бархатном фраке, бриджах до колен и шелковых чулках, со шпагой у бедра и треуголкой в руке. Медленным шагом Шарлотта спустилась вниз. Отец поцеловал ее со словами "моя маленькая девочка". Повариха, знавшая ее достаточно давно, чтобы позволить себе некоторую вольность в обращении, дернула ее за рукав и прошептала: - Вы выглядите восхитительно, миледи. Пожав ее руку, Шарлотта сказала: - Благодарю вас, миссис Хардинг. Алекс отвесил ей поклон. Вид его в морской форме российского адмирала был великолепен. Как он красив, подумала про себя Шарлотта, в него непременно кто-нибудь сегодня вечером влюбится. Два лакея распахнули входную дверь. Взяв Шарлотту под локоть, отец мягко повел ее вперед. За ними маман, поддерживаемая под руку Алексом. В голове у Шарлотты была лишь одна мысль - если бы мне удалось весь вечер ни о чем не думать и механически идти, куда меня ведут, все бы обошлось. Карета уже ждала их. Кучер Уильям и лакей Чарльз в ливреях с гербом Уолденов стояли по обе стороны двери. Крупный, седеющий Уильям держался спокойно, но Чарльз был явно взволнован. Отец помог Шарлотте войти в карету, и она с изяществом уселась там. Пока еще я не споткнулась, подумала Шарлотта. Остальные трое также сели в карету. Перед тем, как закрыть дверцы экипажа, Причард принес корзину с провизией и поставил ее там на пол. Карета тронулась. Шарлотта взглянула в корзину. - Пикник? - спросила она. - Но ведь мы проедем не более полмили. - Вот погоди, увидишь очередь, - сказал отец. - Нам придется прождать около часа, чтобы проехать внутрь. Тут Шарлотте пришло в голову, что этим вечером ей, скорее, будет скучно, чем тревожно. Так оно и вышло, карета их остановилась у Адмиралтейства, в полумиле от Букингемского дворца. Открыв корзину, папочка вынул из нее бутылку шампанского. Еще в ней были бутерброды с курицей, персики из оранжереи и пирог. Шарлотта отпила немного шампанского, но есть ничего не могла. Она выглянула в окно. На тротуарах толпились зеваки, разглядывающие процессию из сильных мира сего. Среди них она увидела высокого мужчину, с худым красивым лицом, опирающегося на велосипед и пристально глядящего на их карету. Что-то в его внешности вызвало в ней дрожь и она отвернулась. После столь торжественного выхода из собственного дома, сидение и ожидание в карете как-то успокоило ее. К тому времени, когда их экипаж въехал в ворота дворца и оказался перед парадным входом, она уже чувствовала себя почти такой же, как обычно - полный скептицизма, непочтительности и нетерпения. Тут карета остановилась, и дверцы ее раскрылись. Левой рукой собрав шлейф, а правой приподняв юбки, Шарлотта вышла из экипажа и вошла во дворец. Огромный, с красным ковром, зал блистал от света и красок. При виде множества женщин в белых платьях и мужчин в блестящих мундирах она, несмотря на весь свой скептицизм, почувствовала прилив волнения. Сверкали бриллианты, звенели шпаги, раскачивались плюмажи. По обе стороны дверей стояли лейб-гвардейцы. Шарлотта с маман оставили свои накидки в гардеробе, а затем, в сопровождении отца и Алекса, медленно двинулись через зал к великолепной лестнице и поднялись по ней между шпалерами дворцовых стражников с их алебардами и красными и белыми розами. Оттуда они прошли в картинную галерею, а через нее в одну из трех парадных гостиных с гигантскими люстрами и зеркальным паркетным полом. Здесь процессия остановилась, и люди разбились на группки, принявшись болтать и восхищаться нарядами друг друга. Шарлотта увидела свою кузину Белинду с дядюшкой Джорджем и тетушкой Клариссой. Семьи обменялись приветствиями. На дяде Джордже был такой же костюм, что и на папочке, но так как он был слишком толст и краснолиц, то выглядел в нем ужасно. Шарлотта подивилась, как же могла чувствовать себя Кларисса, такая молодая и хорошенькая, будучи замужем за таким вот увальнем. Папа оглядывал зал, будто ища кого-то. - Ты не видел Черчилля? - спросил он дядю Джорджа. - Бог мой, зачем он тебе понадобился? Папа вынул часы. - Мы должны занять наши места в Тронном зале - с вашего позволения мы поручаем вам Шарлотту. - Он, маман и Алекс удалились. - Твое платье просто великолепно, - сказала Белинда Шарлотте. - Оно ужасно неудобное. - Я так и знала, что ты скажешь это. - Ты, как всегда, прелестна. - Благодарю. - Белинда понизила голос. - Послушай, а князь Орлов такой бравый. - Он очень мил. - Мне кажется, он более, чем мил. - Что у тебя за странное выражение лица? Белинда почти перешла на шепот. - Нам с тобой вскоре надо будет как следует поговорить. - О чем же? - Помнишь, о чем мы говорили там, в тайнике? Когда взяли те книги из библиотеки? Шарлотта посмотрела на дядю и тетку, но они были заняты разговором с каким-то темнокожим мужчиной в розовом шелковом тюрбане. - Конечно, помню. - Вот об этом. Внезапно воцарилась тишина. Гости сгрудились по стенам, образуя в середине зала проход. Оглянувшись, Шарлотта увидела, как в зал вошли король и королева, сопровождаемые пажами, несколькими членами королевского семейства и телохранителем - индийцем. Все гостьи-женщины присели в реверансе, шурша своими шелковыми платьями. В это время в Тронном зале оркестр, скрытый в Галерее министрелей, заиграл "Боже, храни Короля". Лидия посмотрела на огромные двери, охраняемые блещущими золотом гигантами. Спиной к присутствующим прошли два служителя с золотым и серебряным жезлами. Торжественным шагом, чуть улыбаясь, прошествовали король и королева. Взойдя на помост, они встали перед двойным троном. Остальные придворные расположились вблизи них, продолжая стоять. На королеве Марии было одеяние из золотой парчи и корона из изумрудов. Красавицей ее назвать нельзя, подумалось Лидии, но говорят, король ее обожает. Когда-то она была помолвлена со старшим братом теперешнего короля, вскоре умершего от пневмонии, и в те времена ее брак с новым престолонаследником казался лишь холодным политическим расчетом. Однако, теперь все сходились на том, что из нее вышла хорошая королева и хорошая супруга. Лидии захотелось узнать ее поближе. Началось представление гостей. Одна за другой подходили жены послов, приседая в реверансе сначала перед королем, затем перед королевой и отходили. За ними следовали послы, наряженные в разнообразные пышные мундиры в стиле комической оперы, все, за исключением посла Соединенных штатов, одетого в обычный черный вечерний костюм, словно для того, чтобы напомнить окружающим, что американцы не воспринимали всерьез эту чепуху. Пока церемония шла своим чередом, Лидия оглядывала зал, его стены, затянутые малиновым шелком фриз под потолком с изображением героев, огромнейшие люстры и бесчисленное множество цветов. Она любила пышность и ритуал, красивые наряды и изысканные церемонии, они одновременно и волновали, и успокаивали ее Она поймала взгляд графини Девонширской, распорядительницы королевского гардероба, и они незаметно улыбнулись друг другу. Она разглядела и Джона Бернса, социалиста, президента Торгового совета, и ее позабавил его роскошно вышитый золотом придворный мундир. Представление дипломатического корпуса закончилось, и королевская чета села. То же самое сделали и другие члены королевской семьи, дипломаты и самые высшие аристократы. Лидия и Уолден, подобно стальным не столь знатным гостям, продолжали стоять, как предписывалось правилом. Наконец началось представление ко двору и дебютанток. Каждая девушка у входа в тронный зал останавливалась, а дворцовый служитель, взяв из ее рук шлейф, расправлял его позади нее. Затем она бесконечно долго шла по красному ковру к тронам, и взоры всех присутствующих были устремлены на нее. Если уж здесь девушка сможет выглядеть изящной и нескованной, то она сможет это сделать в любом месте. Подойдя к тронному помосту, каждая из дебютанток подавала карточку королевскому гофмейстеру, который зачитывал ее имя. Девушка приседала перед королем, потом перед королевой. Мало кто делал это элегантно, подумала Лидия. Ей пришлось проявить настойчивость, чтобы заставить Шарлотту попрактиковаться в реверансах, но, решила она, другие матери, наверное, столкнулись с той же проблемой. После реверансов дебютантка удалялась, стараясь не оказаться спиной к тронам, пока не скроется в толпе наблюдавших. Девушки шли друг за другом на таком близком расстоянии, что возникала опасность наступить на шлейф шедшей впереди. Лидии показалось, что сейчас вся церемония стала менее личной и более формальной, чем когда-то. Сама она была представлена королеве Виктории в 1896 году, через год после свадьбы с Уолденом. Тогда старая королева восседала не на троне, а на высоком стуле, отчего казалось; что она стоит. Лидия подивилась маленькому росту Виктории. Тогда она должна была поцеловать королеве руку. Теперь же эту часть ритуала отменили, вероятно, чтобы ускорить его. Сейчас двор производил впечатление фабрики, выпускающей максимальное количество дебютанток за возможно короткое время. Но современные девушки не поняли бы разницы, да им, скорее всего, это было безразлично. Вдруг у входа появилась Шарлотта, служитель расправил позади нее шлейф, слегка подтолкнул ее, и вот она уже шла по красному ковру, с высоко поднятой головой, совершенно спокойная и уверенная. Вот миг, ради которого я жила, пронеслось в голове у Лидии. Шедшая впереди Шарлотты девушка присела в реверансе - и тут вдруг произошло нечто невообразимое. Вместо того, чтобы выпрямиться, дебютантка устремила взгляд на короля, с мольбой протянула к нему руки и громко крикнула: "Ваше величество, ради всего святого, прекратите мучить женщин!" Суфражистка, сообразила Лидия. Взгляд ее метнулся к дочери. Та так и замерла на полпути к помосту, взирая на разыгравшуюся сцену с выражением ужаса на побледневшем лице. Тишина в Тронном зале, вызванная шоком, длилась не более секунды. Самыми быстрыми оказались два стоящих неподалеку дворцовых служащих. Подскочив к девушке, они крепко взяли ее за руки и вывели безо всяких церемоний. Лицо королевы стало пунцовым. Королю же удалось сделать вид, что ничего особенного не произошло. Лидия снова взглянула на Шарлотту с мыслью, почему же именно ее дочь оказалась рядом с той нарушительницей. Теперь взгляды всех присутствующих были устремлены на Шарлотту. Лидии так и хотелось крикнуть ей: сделай вид, что ничего не случилось! Продолжай! Шарлотта застыла на месте. Щеки ее слегка порозовели. Лидия увидела, как она сделала глубокий вздох. И вот она уже шагнула вперед. Лидия затаила дыхание. Шарлотта протянула свою карточку гофмейстеру, громко произнесшему: "Представляется леди Шарлотта Уолден". Шарлотта встала перед королем. "Будь внимательней!" - молвила про себя Лидия. Шарлотта присела в безукоризненном реверансе. Затем она сделала реверанс королеве. Повернулась в пол-оборота и отошла. У Лидии вырвался глубокий вздох облегчения. Стоявшая рядом с Лидией дама - баронесса, которую она знала лишь в лицо, прошептала: "Она прекрасно с этим справилась". - Это моя дочь, - с улыбкой ответила Лидия. Уолдена втайне позабавило происшествие с суфражисткой. Смелая девушка, подумал он про себя. Конечно, если бы Шарлотта позволила себе такое при дворе, он пришел бы в ужас, но так как речь шла о дочери другого человека, то он воспринял это, как приятный перерыв в нескончаемой церемонии. Он заметил, как спокойно в этой ситуации повела себя Шарлотта: ничего другого он и не ожидал от нее. Она ведь была в высшей степени уверенной в себе молодой леди, и, на его взгляд, Лидия могла бы только поздравить себя с успешным воспитанием дочери вместо того, чтобы постоянно беспокоиться. Когда-то, много лет назад, он получал удовольствие от подобных торжеств. В молодости ему нравилось облачаться в придворное платье и производить впечатление на окружающих. Но тогда у него и ноги были соответствующие. Сейчас же он чувствовал себя глуповато в этих бриджах до колен и шелковых чулках, не говоря уже о чертовски длинной стальной шпаге. К тому же он присутствовал на столь многих придворных торжествах, что красочный ритуал более не восхищал его. Интересно, как король Георг воспринимает все это, подумал он. Уолдену король нравился. Конечно, по сравнению с отцом, королем Эдуардом VII, Георг был бесцветен и мягок. Толпа никогда не будет кричать ему "Добрый старый Джорджи!", как приветствовала его отца возгласом "Добрый старый Тедди!" Но в конце концов, они полюбят Георга за его обаяние и скромный образ жизни. Он умел быть и твердым, хотя до сих пор не показывал этого достаточно часто, а Уолден одобрял людей, стрелявших редко, да метко. В общем, он станет совсем неплохим королем, подумал Уолден. Наконец, сделав реверанс, удалилась последняя дебютантка, и королевская чета встала. Оркестр снова заиграл национальный гимн. Король поклонился, а королева присела в реверансе сначала перед послами, затем перед их женами, графинями и в конце перед министрами. Король взял королеву за руку. Пажи приподняли ее шлейф. Служители, попятившись, двинулись к выходу. Королевская чета покинула зал, за нею, согласно старшинству, двинулись члены свиты и остальные гости. Ужин подавался в трех разных залах: один предназначался для королевской семьи и близких друзей, другой - для дипломатического корпуса, и третий для всех прочих. Близким другом королю Уолден не был, а потому пошел со всеми прочими. Алекс же присоединился к дипломатам. В зале для ужина Уолден вновь встретился со своей семьей. Лидия так и сияла. - Поздравляю тебя, Шарлотта, - сказал Уолден. - Кто та ужасная девица? - спросила Лидия. - Говорят, дочь архитектора, - ответил Уолден. - Это объясняет дело, - сказала Лидия. Ответ заинтриговал Шарлотту. - Как так объясняет? Уолден улыбнулся. - Твоя мама имеет в виду, что девушка не принадлежит к высшему свету. Но почему она считает, что король мучает женщин? - Она говорила о суфражистках. Но, давай не будем обсуждать этого сегодня, ведь для всех нас это такой торжественный вечер. Приступим к ужину. Стол просто великолепен. Длинный, украшенный цветами, буфетный стол, был уставлен горячими и холодными закусками. Лакеи в алых с золотом королевских ливреях спешили подать гостям омаров, филе форели, куропаток, Йоркской ветчины, перепелиные яйца, разнообразнейшие пирожные и десерты. Наполнив тарелку, Уолден сел. После двухчасового стояния в Тронном зале он чувствовал голод. Рано или поздно Шарлотте придется услышать о суфражистках, их голодовках и принудительном кормлении, но тема эта, мягко говоря, была столь малоприятна, что чем дольше она останется в неведении, думал Уолден, тем лучше для нее. В ее возрасте в жизни должны быть только вечеринки и пикники, шляпки и наряды, невинные сплетни и флирт. Но все только и говорили, что об этом "инциденте" и "той девушке". Брат Уолдена, Джордж, усевшись рядом, заявил без предисловий: - Это некая мисс Мэри Блумфилд, дочь покойного Артура Блумфилда. В тот самый момент мать ее была в гостиной. Когда ей сказали, что натворила ее дочь, она тут же упала в обморок. - Казалось, скандал лишь радовал его. - Полагаю, ничего другого ей не оставалось, - ответил Уолден. - Какой позор семье, - продолжал Джордж. - Теперь никто из Блумфилдов в течение двух-трех поколений не появится при дворе. - Скучать о них мы не будем. - Нет, конечно. Тут Уолден увидел, как сквозь толпу к ним пробирается Черчилль. Он уже написал Черчиллю о своей беседе с Алексом и с нетерпением ждал, когда они обсудят следующий их шаг, но не здесь же. Он отвернулся в надежде, что Черчилль поймет его намек. Но его расчет, что столь тонкий ход сработает, отнюдь не оправдался. Склонившись над стулом Уолдена, Черчилль спросил: - Не могли бы мы перемолвиться парой слов? Уолден взглянул на своего брата. На лице Джорджа был написан ужас. Сдержанно посмотрев на него, Уолден встал. - Пройдем в картинную галерею, - сказал Черчилль. Уолден проследовал за ним. Черчилль сказал: - Полагаю, вы тоже готовы обвинить либеральную партию в том, что эта суфражистка выступила с протестом. - Полагаю, что так оно и есть, - сказал Уолден. Но вы ведь хотите поговорить совсем о другом. - Вот именно. Оба мужчины зашагали бок о бок вдоль длинной галереи. - Мы не можем признать Балканы сферой российского влияния, - сказал Черчилль. - Я как раз боялся, что вы скажете именно это. - Зачем им нужны Балканы? То есть, если отвлечься от всей этой чепухи о сочувствии борьбе славян за независимость. - Они хотят получить проход в Средиземное море. - Это было бы в наших интересах, будь они нашими союзниками. - Совершенно верно. Дойдя до конца галереи, они остановились. Черчилль сказал: - Нет ли какой-нибудь возможности предоставить им этот проход, не перекраивая карты Балканского полуострова? - Я как раз думал об этом. Черчилль улыбнулся. И у вас есть контрпредложение. - Да. - Выкладывайте же его. Уолден сказал: - Сейчас мы говорим о трех водных бассейнах: Босфоре, Мраморном море и Дарданеллах. Если мы предоставим им эти водные пути, им не нужны будут Балканы. Предположим, мы объявим проливы между Черным и Средиземным морями международными водами, свободными для захода судов всех стран под совместную гарантию России и Англии. Черчилль вновь зашагал, медленно, вдумываясь в услышанное. Уолден шел рядом, с нетерпением ожидая ответа. Наконец, Черчилль произнес: - В любом случае этот водный путь должен стать международным. Ваш план состоит в том, чтобы мы предложили это в качестве уступки, хотя на самом деле, нам только это и надо. - Да. Черчилль посмотрел на него и усмехнулся. - Когда дело доходит до хитростей в духе Маккиавелли, то с английской аристократией никто не сравнится. Хорошо. Так и действуйте, предложите этот план Орлову. - А вы не хотите сообщить об этом Кабинету министров? - Нет. - Даже министру иностранных дел? - Только не на данной стадии. Русские, наверняка, захотят уточнить предложение - они, по меньшей мере, захотят узнать, каковы же будут гарантии - так что я свяжусь с Кабинетом только, когда соглашение будет полностью обговорено. - Прекрасно, - Уолдену стало интересно, насколько же вообще Кабинет министров был посвящен в их с Черчиллем план. Черчилль тоже умел быть Маккиавелли. Что за сложная интрига плелась там? Черчилль спросил: - А где сейчас Орлов? - Ужинает с дипломатами. - Пойдемте и скажем ему прямо сейчас. Уолден покачал головой, а про себя подумал, что правы были люди, обвинявшие Черчилля в импульсивности. - Нет, момент неподходящий. - Мы не можем ждать подходящего момента, Уолден. У нас каждый день на счету. Не тебе меня стращать, подумал Уолден, а вслух сказал: - Предоставьте судить об этом мне, Черчилль. Завтра утром я выскажу наше предложение Орлову. Черчиллю явно хотелось бы поспорить, но он сдержался и сказал: - Думаю, Германия не объявит нам вечером войну. Ну, хорошо, - он взглянул на часы. - Я ухожу. Держите меня в курсе дела. - Непременно. Всего хорошего. Черчилль пошел вниз по лестнице, а Уолден вернулся в зал для ужина. Прием заканчивался. Король с королевой удалились, гостей всех попотчевали, так что оставаться дольше было незачем. Собрав свою семью, Уолден повел их вниз. Там, в огромном зале, они встретились с Алексом. Когда дамы прошли в гардероб, Уолден попросил одного из служителей вызвать его карету. В общем и целом, думал он, поджидая ее, вечер прошел весьма успешно. * * * Аллея Молл напомнила Феликсу улицы старой Москвы неподалеку от Манежа. Широкая, прямая, она тянулась от Трафальгарской площади до Бугингемского дворца. На одной стороне располагались величественные здания, включая и дворец Сент-Джеймс. На другой - парк Сент-Джеймс. Почти половина Молла была занята каретами и автомобилями сильных мира сего, кучера и шоферы которых, позевывая, дожидались, когда же их подзовут ко дворцу забрать хозяев. Экипаж Уолдена дожидался его со стороны парка. Кучер, в розово-голубой ливрее рода Уолденов, стоял позади лошадей, читая газету при свете фонарика от кареты. В темноте парка, в нескольких ярдах от него за ним наблюдал Феликс. Он был в отчаянии. План его рушился. Он не понял разницы между английскими словами "кучер" и "лакей" и из-за этого ошибочно воспринял смысл объявления в "Таймс" о вызове экипажей. Он решил, что кучер будет дожидаться своего хозяина у ворот дворца, а когда тот появится, помчится за экипажем. Вот в этот момент Феликс и думал напасть на кучера, отобрать у него ливрею и самому подъехать с каретой ко дворцу. Получилось же, что кучер все время оставался около экипажа, а у ворот дворца стоял лакей. Когда понадобится экипаж, лакей побежит за ним, а затем оба они вместе с кучером приедут за своими хозяевами. Таким образом, Феликсу предстояло справиться с двумя мужчинами, а не с одним, и трудность состояла в том, что сделать это надо было потихоньку, чтобы никто из сотен других слуг, ждущих на Молле, не заметил бы ничего подозрительного. Он понял свою ошибку пару часов назад и с тех пор беспокойство не покидало его. Он пристально следил за кучером, то болтающим со своими приятелями, то рассматривающим стоящий рядом "Роллс-Ройс", то затеявшим какую-то игру в монеты, то протирающим окна кареты. Возможно, было бы разумнее вообще отказаться от задуманного плана и совершить покушение на Орлова в другой день. Но Феликс не мог смириться с этой мыслью. Во-первых, не было никакой уверенности, что представится другой, столь же удачный, случай. Во-вторых, Феликс хотел убить его именно теперь. Он уже предвкушал, как раздастся звук выстрела, и как упадет Орлов; он уже сочинил в уме зашифрованную телеграмму, которую отправит Ульриху в Женеву; он уже представил себе возбуждение, царящее в маленькой типографии и огромные заголовки крупнейших газет, а вслед за этим победную волну революции, захлестывающую Россию. Больше откладывать невозможно, подумал он, я хочу сделать это сейчас. Пока он наблюдал, к кучеру подошел молодой парень в зеленой ливрее и крикнул: - Эй, Уильям. Значит, кучера зовут Уильям, понял Джон. Феликс этого не понял. - Что-нибудь интересное в газетах? - спросил Джон. - Ага, революция. Король сообщает, что в следующем году все кучера смогут отправиться поужинать во дворец, а господа будут ждать их на Молле. - Похоже на то. - Вот именно. Джон отошел. От Уильяма я смогу избавиться, подумал Феликс, но что делать с лакеем? Он мысленно проиграл возможный ход событий. Уолден и Орлов подойдут к дворцовым дверям. Привратник оповестит лакея Уолдена, который в свою очередь помчится от дворца туда, где стоит экипаж - расстояние примерно в четверть мили. Там лакей увидит Феликса, одетого в кучерский наряд, и поднимет тревогу. А что если лакей, подойдя к стоянке, обнаружит, что кареты на месте нет? Вот находка! Тогда лакей подумает, что перепутал место стоянки. Начнет бегать взад и вперед в поисках экипажа. В конце концов, признав, что потерпел здесь неудачу, вернется во дворец и сообщит хозяину, что ничего не нашел. К тому времени Феликс уже будет направлять карету с сидящим в ней владельцем через парк. Итак, все еще оставался шанс! Риска было больше, но шанс все-таки оставался! Раздумывать было некогда. Первые два-три лакея уже мчались по Моллу. Был вызван и "Роллс-Ройс", стоявший впереди экипажа Уолдена, а Уильям уже надел цилиндр. Выбравшись из-за кустов, Феликс приблизился к нему и окликнул: - Эй! Эй, Уильям! Кучер вопросительно посмотрел на него. Феликс требовательно поманил его. - Иди быстрее сюда! Уильям сложил газету, секунду поколебался, а затем медленно пошел в сторону Феликса. Нарочито паническим тоном Феликс проговорил: - Посмотри-ка! - и указал на кусты. - Как ты думаешь, что это такое? - Что? - недоуменно спросил Уильям. Наклонился и стал всматриваться туда, куда показывал Феликс. - Вот это, - Феликс показал ему револьвер. - Если поднимешь крик, я пристрелю тебя. Уильям в ужасе застыл. Глаза его расширились, и Феликс даже в темноте видел белки его глаз. Кучер был крепкого телосложения, но гораздо старше Феликса. Если вздумает сопротивляться и испортить мне все дело, я убью его, с яростью подумал Феликс. - Шагай вперед, - приказал он. Кучер заколебался. Надо убрать его подальше от света! - Двигайся же, мерзавец! Уильям пошел к кустам. Феликс следовал за ним. Когда они отошли от Молла примерно на пятьдесят ярдов, Феликс скомандовал: - Стой. Уильям остановился и обернулся. Феликс подумал про себя: если тот решил драться, то сделает эта здесь. Вслух приказал: - Снимай с себя одежду. - Что? - Раздевайся! - Да ты с ума сошел, - прошептал Уильям. - Ты прав - я сумасшедший! Снимай одежду! Уильям медлил. Если я выстрелю в него, прибегут ли сюда люди? Заглушат ли кусты звук выстрела? Возможно ли убить его, не продырявив униформу? Успею ли схватить его ливрею и убежать до того, как сюда кто-нибудь пожалует? Феликс взвел курок. Уильям начал раздеваться. Феликс слышал, как на Молле становилось оживленнее: ревели заведенные моторы, звенела сбруя, цокотали копыта, перекрикивались кучера. В любой момент мог появиться лакей Уолдена, посланный за экипажем. - Быстрей! - приказал Феликс. Уильям разделся до нижнего белья. - Все снимай, - велел Феликс. Уильям заколебался. Феликс приподнял револьвер. Сняв рубашку и трусы, Уильям остался стоять нагишом, дрожа от страха и прикрываясь руками. - Повернись, - сказал Феликс. Уильям повернулся к нему спиной. - А теперь ложись на землю лицом вниз. Уильям подчинился. Феликс опустил оружие. Торопливо снял свое пальто и шляпу и надел ливрею и цилиндр Уильяма, брошенные им на землю. Бриджи и белые чулки решил не надевать: в темноте, при свете лишь уличных фонарей, никто и не заметит, что он сидит на козлах в обычных брюках и сапогах. Сунул револьвер в карман собственного пальто и, свернув его, повесил на руку. Связал в узел одежду Уильяма. Тот попытался обернуться. - Не двигайся! - приказал Феликс. Стараясь ступать бесшумно, он удалился. По его расчетам, Уильям останется там еще некоторое время, а потом, раз уж оказался в костюме Адама, постарается незаметно вернуться в дом Уолденов. Вряд ли он сообщит в полицию о том, что у него украли одежду прежде, чем раздобудет себе другую. Для этого надо быть совсем лишенным стыдливости. Конечно, знай он о готовящемся убийстве Орлова, возможно, он бы и отбросил в сторону стыдливость, но откуда бы ему об этом знать? Бросив узел с одеждой Уильяма в кусты, Феликс вышел на горевший огнями Молл. Вот здесь его могла ждать неудача. До этого момента он был всего лишь подозрительной личностью, прячущейся в кустах. Теперь же становился мошенником и самозванцем. Стоило одному из приятелей Уильяма, Джону, например, хорошенько взглянуть ему в лицо, как песенка его спета. Он быстро взобрался на козлы, положил свое пальто рядом на сиденье, поправил цилиндр, убрал тормоза и дернул вожжи. Экипаж выкатился на дорогу. Он с облегчением вздохнул. Пока все удачно, подумалось ему, я доберусь до Орлова! Проезжая по Моллу, он внимательно оглядывал тротуары, надеясь заметить бегущего лакея в розово-голубой ливрее. Самым худшим вариантом будет то, что, увидев знакомые цвета униформы, лакей Уолдена тотчас вскочит на запятки кареты. Какая-то машина вдруг выехала перед Феликсом, он чертыхнулся, так как ему пришлось придержать лошадей. В тревоге осмотрелся вокруг. Лакея видно не было. Через секунду путь освободился и он двинулся дальше. В конце аллеи, справа от дворца и поодаль от дороги он увидел пустующее место. Рассчитал, что лакей с противоположного тротуара не заметит кареты. Подъехав к выбранному месту, затормозил. Слез с козел и встал за лошадьми, наблюдая за тротуаром напротив. Голову сверлила одна мысль - выберется ли он из всего этого живым. Первоначально он надеялся, что Уолден, скорее всего, усядется в экипаж, даже не взглянув на кучера, теперь же он непременно заметит отсутствие лакея. Открыть дверцу кареты и спустить лестницу придется дворцовому привратнику. Остановит ли это Уолдена и начнет ли он расспрашивать кучера или же отложит выяснения до возвращения домой? Если же он заговорит с Феликсом, то придется отвечать и голос его выдаст. Что тогда делать, задумался Феликс. Застрелю Орлова у дверей дворца и будь, что будет. Он увидел бежавшего по дальней стороне Молла лакея в розово-голубой ливрее. Запрыгнув на козлы, Феликс освободил тормоза и въехал во двор Букингемского дворца. Там образовалась очередь. Впереди него садились в свои автомобили и экипажи красивые женщины и откормленные мужчины. А позади, где-то по Моллу, бегал взад и вперед лакей Уолдена в поисках кареты. Сколько пройдет времени прежде, чем он вернется? Дворцовые служители быстро и ловко усаживали гостей по экипажам. Пока седоки садились в первый, ближний к дверям, служитель выкликал имя следующих по очереди, а другой служитель выяснял в это время имя стоящих третьими. Очередь таким образом постепенно продвигалась, и вот уже привратник обратился к Феликсу. - Граф Уолден, - сказал Феликс. Слуга прошел во дворец. Только бы они не вышли слишком скоро, молил про себя Феликс. Очередь продолжала двигаться, и теперь впереди него оставался лишь один автомобиль. Только бы он не застрял, снова взмолился Феликс. Шофер авто распахнул дверцу пожилой паре, и машина отъехала. Феликс подогнал экипаж ко входу во дворец, но так, чтобы оказаться к нему спиной и подальше от сияния дворцовых огней. Не осмеливаясь смотреть по сторонам, стал ждать. Он услышал голос молодой девушки, сказавшей по-русски: - Сколько же дам сегодня вечером предложили вам руку и сердце, Алекс? Капелька пота скатилась на глаза Феликса, и он оттер ее рукой. Мужчина произнес: - Где же, черт возьми, мой лакей? Сунув руку в карман лежащего рядом пальто, Феликс нащупал револьвер. Осталось шесть пуль, подумал он. Уголком глаза увидел, как дворцовый служитель бросился вперед, а через мгновение услышал, как открылась дверца экипажа. Кто-то вошел, и коляска слегка качнулась. - Послушай, Уильям, где же Чарльз? Феликс весь напрягся. Он словно ощущал, как взгляд Уолдена вонзился ему в спину. Затем из глубины коляски раздался девичий голос: - Входи же, папа. - Уильям становится туговат на ухо... - проговорил Уолден, залезая в экипаж, слова его прозвучали невнятно. Дверь за ним закрылась. - Можешь отправляться, - произнес дворцовый служитель. С облегчением вздохнув, Феликс тронулся в путь. После перенесенного напряжения он на какой-то момент почувствовал слабость. Затем, уже выехав из дворца, ощутил необычайный прилив восторга. Теперь Орлов был в его власти, запертый в карете словно зверь в западне. Теперь уже ничто не остановит Феликса. Он въехал в парк. Держа правой рукой вожжи, левую он пытался просунуть в рукав пальто. Сделав это, перебросил вожжи в левую руку и засунул в рукав правую. Встав, натянул пальто на плечи. Нащупал в кармане револьвер. Снова сел и обмотал шарфом шею. Теперь он был готов. Оставалось только выбрать подходящий момент. В распоряжении у него было лишь несколько минут. Дом Уолдена находился на расстоянии не более мили от дворца. Накануне вечером он проехал по этой дороге на велосипеде, чтобы получше разведать местность. Ему удалось найти два подходящих местечка, где уличный фонарь осветил бы его жертву, и где поблизости росли кусты, куда бы он мог скрыться после нападения. Первое такое место замаячило впереди, до него оставалось не более пятидесяти ярдов. Но приблизившись, он увидел, как у фонаря остановился человек и стал зажигать сигару. Феликс проехал дальше. Второй выбранной точкой был поворот дороги. Если и там окажется кто-то, то Феликсу придется пойти на риск и при необходимости стрелять в лишнего свидетеля. Шесть пуль. Он увидел поворот. Дернул вожжи, чтобы лошади побежали быстрей. Из экипажа донесся смех юной девушки. Вот и поворот. Нервы его были натянуты как струна. Сейчас. Бросив вожжи, он нажал на тормоз. Лошади запнулись, и коляска, качнувшись, остановилась. Он услышал, как в экипаже вскрикнула женщина и взревел мужчина. Что-то в женском голосе обеспокоило его, но задумываться над этим было некогда. Спрыгнув на землю, он закрыл шарфом пол-лица, вынул из кармана револьвер и взвел курок. В яростном порыве рванул дверцу кареты. Глава 4 Женщина закричала, и время остановилось. Теперь Феликс узнал этот голос. Звук его словно сбил его с ног. Шок словно сковал его. Он должен был высмотреть Орлова, направить на него револьвер, спустить курок, выстрелить еще раз, чтобы убить наверняка, а затем повернуться и скрыться в кустах. Вместо же этого он стал искать ту, что закричала, и вот узрел ее лицо. Оно показалось ему пугающе знакомым, будто он видел его всего лишь вчера, а не девятнадцать лет назад. Глаза ее расширились от ужаса, маленький красный рот раскрылся. Лидия. Рот его, прикрытый шарфом, тоже широко открылся, когда он встал в дверях кареты с револьвером, направленным в никуда и с одной единственной мыслью: "Моя Лидия - здесь, в этом экипаже". Прикованный к ней взглядом, он не заметил, как Уолден медленным движением приблизился к нему с левой стороны. Голову Феликса сверлила лишь одна мысль: "Вот такой же, с расширившимися глазами и раскрытым ртом, я помню ее, когда, лежа обнаженная рядом со мной, она вскрикивала от восторга..." Тут он увидел, как Уолден вытащил свою шпагу. Боже всемогущий, шпагу? Лезвие, сверкнув под уличным фонарем, опустилось, Феликс отшатнулся, но слишком медленно и слишком поздно. Шпага вонзилась ему в правую руку, он выронил револьвер, и тот с грохотом упал на землю. От звука выстрела Феликс очнулся. Размахнувшись шпагой, Уолден направил ее прямо в сердце Феликса. Феликс уклонился. Кончик шпаги, пройдя сквозь пальто и пиджак, застрял в его плече. Он непроизвольно отскочил, и шпага вышла наружу. Струя крови залила ему рубашку. Он стал шарить глазами по земле в поисках револьвера, но ничего не смог различить. Подняв голову, увидел, как столкнулись Уолден и Орлов, пытавшиеся одновременно выбраться из узкой дверцы коляски. Правая рука Феликса безвольно болталась. Он понял, что остался безоружен и беспомощен. Он даже не был в состоянии задушить Орлова, так как правая рука не подчинялась ему. Он потерпел ужасный провал, и все из-за женщины из далекого прошлого. После всего, что было, с горечью подумал он, после всего. В отчаянии он повернулся и бросился прочь. Уолден взревел: - Проклятый бандит! Рана Феликса отдавалась болью при каждом движении. Он услышал, как позади него кто-то побежал. Для Уолдена шаги бегущего были слишком легки, это Орлов догонял его. Феликс едва сдержал истерический смех: подумать только, за мной гонится Орлов, и я убегаю от него! Свернув с дороги, он проскользнул в кустарник. Услышал, как Уолден крикнул: "Алекс, вернись, он вооружен!" Они не знают, что я выронил револьвер, подумалось Феликсу. Будь он у меня, я бы застрелил сейчас Орлова. Пробежав еще немного, Феликс остановился и прислушался. Ничего не услышал. Значит, Орлов прекратил преследование. Он прислонился к дереву. Короткая пробежка обессилила его. Немного отдышавшись, снял пальто, затем украденную ливрею и осторожно потрогал рану. Боль была чертовски сильной, но он решил, что это хороший знак, будь рана много глубже, он бы ничего не чувствовал. Плечо кровоточило и пульсировало. Между большим и указательным пальцем был сильный порез, он тоже кровоточил. Ему надо было как можно скорее убраться из парка, пока Уолден не поднял тревоги. С большим трудом он натянул на себя пальто. Ливрею же оставил валяться на земле. Сунул правую руку в подмышку левой и крепко сжал, чтобы утишить боль. Едва волоча ноги, двинулся к Моллу. ЛИДИЯ. Второй раз в его жизни она становится причиной катастрофы. В первый раз это произошло в 1895 году в Санкт-Петербурге... Нет. Он не позволит себе думать о ней, пока еще не позволит. Сейчас ему нужно сосредоточиться. Он с облегчением увидел, что велосипед его стоял там, где он его оставил, под свисающими ветвями огромного дерева. Он покатил его по траве до конца парка. Интересно, сообщил ли уже Уолден обо всем полиции? Начали ли они уже разыскивать высокого мужчину в темном пальто? Он всматривался в сцены, разыгрывавшиеся на Молле. Лакеи все еще мчались по нему, ревели авто, маневрировали экипажи. Сколько же времени прошло с того момента, когда Феликс забрался на козлы коляски Уолденов - минут двадцать? За это время мир успел перевернуться. Глубоко вздохнув, он вывел велосипед на дорогу. Все были заняты своими делами, на него никто и не смотрел. Держа правую руку в кармане пальто, он взобрался на велосипед. Оттолкнувшись, завертел педалями, держась за руль левой рукой. Вокруг дворца было полным полно полицейских. Если Уолден успел их оповестить, они могли бы уже оцепить парк и прилежащие дороги. Феликс посмотрел вперед, в сторону Адмиралтейской арки. Никакого оцепления не было видно. Только бы проехать через арку, тогда он уже окажется в Вест-Энде, где им его не найти. Ему даже стало нравиться рулить одной рукой, и он прибавил скорости. Одновременно с ним к арке приближался автомобиль, и в этот же момент на дорогу вышел полицейский. Феликс уже остановил велосипед, приготовившись бежать, но полицейский лишь задержал движение, чтобы пропустить вперед автомобиль какой-то знатной особы. Когда тот проехал, полицейский отсалютовал и дал знак ехать всем остальным. Промчавшись под аркой, Феликс влетел на Трафальгарскую площадь. А ты не очень-то скор, Уолден, подумал Феликс удовлетворенно. Наступила полночь, но Вест-Энд был полон огней, повсюду оживленное движение. Множество полицейских, но ни одного велосипедиста: Феликс теперь слишком бросался в глаза. Он подумал было оставить велосипед и пешком вернуться в Кэмден-Таун, но не был уверен, что одолеет этот путь: он быстро терял силы. От Трафальгарской площади он поехал по Сент-Мартин-Лейн, а потом свернул на боковые аллеи, где располагались театрики. Одна из темных улочек вдруг осветилась - это раскрылась дверь какого-то театра, и из нее вывалилась компания громко хохочущих актеров. Чуть поодаль он услышал стоны и вздохи - какая-то парочка занялась любовью в подъезде. Он въехал в район Блумсбери. Здесь было гораздо тише и темнее. Проехал к северу по Гоуэр-стрит мимо классического фасада опустевшего университета. С неимоверным усилием заставлял он себя крутить педали, все его тело отзывалось болью. Дотянуть бы еще одну-две мили, думал он. Чтобы пересечь забитую транспортом Юстен-Роуд, ему пришлось слезть, с велосипеда. Свет автомобильных фар слепил его. Зрение стало расплывчатым. За вокзалом Юстен он вновь сел на велосипед. Неожиданно почувствовал, как закружилась голова - это его ослепил уличный фонарь. Переднее колесо велосипеда дернулось и уткнулось в край тротуара. Феликс упал. Так он и лежал на земле, почти без сознания и без сил. Открыв глаза, увидел приближавшегося к нему полицейского. С огромным трудом встал на колени. - Здорово напились? - спросил полицейский. - Потерял сознание, - чудом выговорил Феликс. Взяв его за правую руку, страж порядка поднял его на ноги. Боль в раненом плече привела Феликса в чувство. Он старался не вынимать кровоточащую правую руку из кармана. Принюхавшись, полицейский произнес: - Гмм. - Обнаружив, что от Феликса не пахло алкоголем, он стал дружелюбнее. - Ну, как, справитесь? - Через пару минут. - Вы ведь иностранец? Полицейский заметил его акцент. - Француз, - сказал Феликс. - Работаю в посольстве. Тут полицейский стал еще любезнее. - Может вызвать кэб? - Благодарю вас, не надо. Мне совсем недалеко. Полицейский поднял велосипед. - На вашем месте, я бы не садился на него, а пошел пешком. Феликс взял у него машину. - Я так и сделаю. - Отлично, сэр. Бон нуи. - Bonne nuit*, офицер, - Феликс с натугой улыбнулся. ______________ * Доброй ночи (фр.). Толкая велосипед левой рукой, он пошел прочь. На следующей улочке сверну и сяду передохнуть, подумал он про себя. Обернулся через плечо и увидел, что полицейский смотрел ему вслед. Он заставил себя шагать дальше, хотя ему неимоверно хотелось просто взять и лечь. В следующем переулке, решил он. Но дойдя до него, не остановился, думая, нет, лучше в следующем. Вот так он и добрался до дома. Казалось, прошло много часов прежде, чем он очутился перед высоким, с балконами, зданием в Кэмден-Таун. Из-за тумана ему пришлось долго всматриваться в номер двери, чтобы убедиться, что он не ошибся домом. Чтобы пройти в свою комнату, ему надо было спуститься вниз по нескольким каменным ступенькам. Прислонив велосипед к металлическим прутьям ограды, он открыл маленькие воротца. А затем совершил ошибку, пытаясь скатить велосипед вниз по ступеням. Выскользнув из его рук, машина с грохотом упала на камень. Через секунду в дверях показалась его хозяйка, Бриджет, в накинутой на плечи шали. - Какого черта здесь происходит? - крикнула она. Ничего не отвечая, Феликс опустился на ступени. Он решил посидеть так, не двигаясь, пока не соберется немного с силами. Бриджет вышла на улицу и помогла ему подняться. - Вы слишком много выпили, - сказала она. Поддерживая его на ступеньках, подвела его к двери на первом этаже. - Дайте-ка ваши ключи, - сказала она. Феликсу пришлось доставать ключ, лежавший в кармане брюк, левой рукой. Он отдал его ей, и она открыла дверь. Они вошли внутрь. Пока она зажигала свет, Феликс так и стоял посередине крохотной комнатки. - Давайте-ка снимем пальто, - сказала она. Он позволил ей сделать это, и тут она увидела кровавые пятна. - Вы дрались? Феликс подошел к кровати и лег на матрас. - Похоже, вас здорово отделали, - сказала Бриджет. - Верно, - произнес Феликс и потерял сознание. Он пришел в себя от нестерпимой боли. Открыв глаза увидел, как Бриджет промывает ему рану чем-то, вызывавшим нестерпимое жжение. - Рану на руке надо зашить, - сказала она. - Завтра, - с трудом выдохнул Феликс. Она заставила его сделать несколько глотков из чашки. То была теплая вода с джином. - Бренди у меня нет, - объяснила Бриджет. Он безвольно лежал, позволяя ей перевязывать его. - Я могла бы позвать доктора, только заплатить я не смогу. - Завтра. Она поднялась. - Утром приду взглянуть на вас. - Спасибо. Она вышла, и тогда Феликс позволил себе предаться воспоминаниям. Вот он в книжной лавке, читает брошюру Кропоткина. Лавка пуста. Владелец ее, старый революционер, получал свой доход от продажи романов состоятельным дамам, а в глубине магазинчика тайно хранил подпольную, запрещенную литературу. Именно там и проводил долгие часы Феликс. Тогда ему было девятнадцать. Его вот-вот должны были исключить из престижной Духовной Академии за пропуски занятий, недисциплинированность, длинные волосы и общение с нигилистами. Он был голоден и безденежен, а скоро станет и бездомен, но все равно, жизнь казалась прекрасной. По-настоящему его волновали лишь идеи, а тут он каждый день узнавал что-то новое из области поэзии, истории, психологии и - больше всего - политики. Когда он впервые услышал анархистские лозунги, они ему показались смехотворными: собственность есть грабеж, правительство есть тирания, анархия есть справедливость. Но стоило лишь подумать как следует, как они удивительным образом начинали казаться не только правильными, но и потрясающе очевидными. Невозможно было оспорить взгляды Кропоткина на законность. Ведь в родной деревне Феликса не нужно было никаких законов, чтобы предотвратить кражи: там, если один крестьянин крал у другого лошадь, стул или вышитый женой тулуп, это становилось известно всей деревне, и вор вынужден был вернуть украденное. Настоящим грабежом был сбор подати помещиком, и вот этот грабеж осуществлялся с помощью полиции. То же самое происходило и с правительством. Крестьяне не нуждались ни в чьих указаниях по поводу того, как и в каком порядке обрабатывать земли своей общины: они решали это между собой. Но вот обработка помещичьих владений требовала вмешательства администрации. Зачитавшись Кропоткиным, Феликс не заметил, как в лавку вошел кто-то и остановился рядом с ним. Вдруг вошедший выронил книгу, и Феликс потерял нить рассуждений. Оторвавшись от брошюры, он увидел книгу, лежавшую на полу около длинной юбки покупательницы, и механически нагнулся, чтобы поднять упавший томик. Протянул его, и тут только увидел ее лицо. От изумления у него перехватило дыхание. - Боже, да вы ангел! - произнес он с чистейшей искренностью. Это была миниатюрная блондинка в меховой шубке бледно-серого цвета в тон ее глаз. Весь облик ее был бледным, светлым, чудесным. Он подумал, что никогда ему не увидеть женщины прекрасней. И оказался прав. Она взглянула на него и залилась краской, но глаз он не отвел. Невероятно, но было впечатление, что и ее в нем что-то привлекло. Он бросил взгляд на ее книгу. То была "Анна Каренина". - Сентиментальная чушь, - сказал он. И тут же пожалел, потому что произнесенные вслух слова разрушили возникшую было магию. Она взяла книгу и отвернулась. Он увидел, что ее сопровождала служанка, так как она, отдав той книгу, вышла из лавки. За книгу расплачивалась служанка. Посмотрев в окно, Феликс увидел, как молодая дама усаживалась в коляску. Он спросил у владельца магазина, кто она такая Узнал, что звали ее Лидия, и что она была дочерью графа Шатова. Он узнал, где жил граф, и на следующий же день отправился к его дому, надеясь, что сможет увидеть ее. Дважды он видел, как она куда-то уезжала и возвращалась в коляске, но потом слуга прогнал его от дома. Он не особенно огорчился, так как, проезжая во второй раз, она из окна коляски посмотрела ему прямо в глаза. На следующий день он отправился в книжную лавку. Просидел там полдня, уставясь в бакунинский "Федерализм, социализм и антитеологизм", не в состоянии понять ни слова. Каждый раз, услышав звук проезжающего экипажа, бросался к окну. А всякий раз, когда кто-то входил в лавку, у него замирало сердце. Она появилась после полудня. На этот раз она оставила служанку на улице. Невнятно поздоровавшись с торговцем, прошла в дальний угол магазина, где стоял Феликс. Они молча смотрели друг на друга. Она влюбилась в меня, пронеслось в голове у Феликса, иначе зачем бы ей приходить? Он решил было заговорить с ней, но вместо этого схватил ее в объятья и поцеловал. Она ответила на его поцелуй, жадно раскрыв рот, прижимая его к себе, впиваясь ногтями ему в спину. И так с ними было всегда: встречаясь, они бросались друг на друга словно звери в схватке. Еще дважды они встречались в книжной лавке и один раз, под покровом ночи, в саду дома Шатовых. Туда она вышла в ночной рубашке. Просунув руки под теплую ткань, Феликс ощупал ее всю, словно она была уличной девкой, пробуя и изучая все тайники ее тела. В ответ лишь раздавался ее стон. Она дала ему денег, чтобы он смог снять себе комнату, а потом в те удивительные шесть недель приходила к нему почти каждый день. Последний раз она пришла в начале весны. Он сидел за столом, завернувшись от холода в одеяло, и при свете свечи читал труд Прудона "Что такое собственность?" Услышав шаги на лестнице, стянул с себя брюки. Она влетела в накинутом на плечи старом коричневом плаще с капюшоном. Страстно поцеловала его, куснув за подбородок и щипнув его за бедра. Отвернувшись, сбросила плащ. Под ним было надето белое вечернее платье, наверняка, стоившее сотни рублей. - Расстегни побыстрее, - проговорила она. Феликс начал расцеплять крючки на спине платья. - Я иду на прием в Британское посольство. У меня только час времени, задыхаясь сказала она, - пожалуйста, поскорей. В спешке он вырвал один крючок прямо с мясом. - Черт возьми, я, кажется, порвал тебе платье. - Неважно. Перешагнув через свой наряд, она стянула с себя юбки, рубашку и панталоны, оставшись лишь в корсете, чулках и туфлях. А затем бросилась в его объятья. Целуя его, сдернула с него нижнее белье. - О, Боже, обожаю твой запах, - сказала она. Такие ее слова буквально доводили его до безумия. Выпростав груди из корсета, она сказала: - Укуси. Кусни как следует. Хочу, чтобы это ощущение оставалось у меня весь вечер. Через секунду, отстранившись от него, она уже лежала на постели. Там, где кончался корсет, влажно поблескивали меж ее бедер тонкие светлые волосы. Приглашая его, она раздвинула и приподняла в воздухе ноги. Секунду он смотрел на нее, а затем бросился к ней. Каблуки ее туфель впивались ему в спину, но он не замечал этого. - Смотри на меня, - сказала она, - смотри на меня. Он смотрел и в глазах его было обожание. Она сказала: - Смотри на меня, сейчас наступит это. А потом, глядя ему прямо в глаза, она открыла рот и закричала. - Как ты думаешь, другие люди похожи на нас? - спросила она. - В каком смысле? - Такие же непристойные? Приподняв голову, покоившуюся на ее коленях, он усмехнулся: - Только те, кому повезло. Она стала разглядывать его тело. - Ты такой складный и сильный, ты само совершенство, - сказала она. Какой плоский живот, аккуратный зад, какие стройные и крепкие бедра. - Она провела пальцем по его носу. - У тебя лицо принца. - Я простой крестьянин. - Когда ты обнажен, о тебе этого не скажешь. - Казалось, ей хотелось поразмышлять вслух. - До того, как я встретила тебя, меня интересовало, как устроены мужчины и все такое, но даже самой себе я не признавалась в этом и притворялась, что такие вещи меня не интересуют. Потом появился ты, и больше я уже не могла притворяться. Он лизнул ее бедро. Она вздрогнула. - А с другими девушками ты делал такое? - Нет. - Ты тоже притворялся? - Нет. - Я так и знала. В тебе есть что-то дикое и вольное, как у зверя. Ты никому никогда не подчиняешься и делаешь, что тебе хочется. - Раньше я еще не встречал девушки, которая бы мне позволила это делать. - Но любая из них хотела бы, на самом-то деле. Любая девушка. - Почему, - спросил он с долей самодовольства. - Потому что у тебя такое суровое лицо, а глаза такие добрые. - И поэтому ты позволила мне поцеловать тебя в книжной лавке? - Я не позволяла - просто у меня не было выбора. - Но ты могла бы потом позвать на помощь. - Но потом я только и думала, чтобы ты сделал это снова. - Должно быть, я догадался, какая ты на самом деле. Теперь уже она с некоторым самодовольством спросила: - Ну и какая же я на самом деле? - Внешне - ледышка, а внутри - настоящий огонь. Она хихикнула. - Я отличная актриса. Все в Петербурге считают, что я такая добропорядочная. Меня приводят в пример другим молодым девушкам, как Анну Каренину. А теперь, когда я знаю, какая я в действительности порочная, мне надо будет изображать из себя вдвойне более целомудренную, чем раньше. - Не бывает двойной целомудренности. - Хотела бы я знать, притворяются ли и все остальные, - продолжила она. - Вот мой отец, например. Если бы он узнал, что я лежу здесь вот так, он бы задохнулся от ярости. Но ведь в молодости он, наверное, чувствовал то же самое - как ты думаешь? - Думаю, об этом судить трудно, - ответил Феликс. - Ну а что бы он и в самом деле сделал, если бы узнал? - Приказал бы выпороть тебя кнутом. - Сначала ему надо было бы поймать меня. - Тут вдруг Феликса словно ударило: - А сколько тебе лет? - Почти восемнадцать. - О, Боже, да меня могут посадить за совращение несовершеннолетней. - Тогда я заставлю отца освободить тебя. Перекатившись на живот, он посмотрел на нее. - Так что же мы будем делать, Лидия? - Когда? - В ближайшем будущем? - Останемся любовниками, пока я не достигну совершеннолетия, а потом поженимся. Изумленный, он уставился на нее. - Ты говоришь серьезно? - Конечно. - Казалось, ее удивило, что эта мысль не пришла в голову и ему. - Что же нам еще делать? - Так ты хочешь выйти за меня замуж? - Да! Разве ты этого не хочешь? - О, да, - выдохнул он. - Я хочу этого. Приподнявшись, она погладила его по голове. - Значит, так мы и поступим. - Ты никогда не говоришь, как тебе удается приходить сюда, - сказал Феликс. - Это все не очень интересно, - ответила она. - Мне приходится лгать, подкупать слуг и идти на риск. Как сегодня вечером, например. Прием в посольстве начинается в половине седьмого. Я вышла из дома в шесть, а туда я попаду в четверть восьмого. Коляска осталась в парке - кучер думает, я пошла прогуляться со служанкой. А служанка сейчас сторожит около твоего дома, мечтая о том, как потратит те десять рублей, что я дам ей за то, чтобы помалкивала. - Уже без десяти семь, - сказал Феликс. - О, Боже. Приласкай меня еще раз перед тем, как я уйду. В ту ночь Феликсу приснился отец Лидии, которого он никогда не видел наяву, и в этот момент они и ворвались с фонарями в его комнатушку. Мгновенно проснувшись, он соскочил с постели. Поначалу подумал, что это какой-то студенческий розыгрыш. Но когда один из них ударил его в лицо и саданул в живот, он понял, что это тайная полиция. Он решил, что его пришли арестовывать из-за Лидии, и ужасно за нее испугался. Ожидает ли ее публичный позор? Дойдет ли ее отец до крайности, заставив ее свидетельствовать в суде против ее возлюбленного? Он смотрел, как полицейские засовывают в мешок все его книги и связку писем. Все книги были чужие, но их владельцы догадались не оставить на них своих имен. Письма же были от отца и сестры Наташи, от Лидии он никаких писем не получал, и теперь был рад этому. Его вывели из дома и посадили в повозку. Они пересекли Цепной мост, а затем поехали вдоль каналов, будто избегая больших проспектов. Феликс спросил: - Меня везут в тюрьму на Литовском? - Ответа не последовало, но когда они свернули на Дворцовый мост, он понял, что его везли в печально известную Петропавловскую крепость, и сердце его упало. На другой стороне моста повозка свернула налево и въехала в затемненную арку. У ворот она остановилась. Феликса провели в приемное отделение, где какой-то армейский офицер, взглянув на него, что-то записал в книгу. Затем его снова усадили в повозку и повезли вглубь крепостного двора. Остановились еще у одних ворот и несколько минут ждали, пока солдат, находившийся по другую сторону ворот, не отпер их. Далее Феликс должен был идти пешком через несколько узких проходов до третьих железных ворот, ведущих в огромное сырое помещение. Там за столом сидел начальник тюрьмы. Он сказал: - Тебя обвиняют в том, что ты анархист. Ты признаешься в этом? У Феликса словно выросли крылья. Значит, все это не имеет никакого отношения к Лидии! - Признаюсь ли я? - спросил он - Да я горжусь этим. Один из полицейских протянул начальнику тюрьмы заведенное на Феликса досье, и тот подписал его. После этого Феликса раздели догола и дали ему зеленый фланелевый халат, пару шерстяных чулок и желтые войлочные шлепанцы слишком большого размера. Потом вооруженный солдат провел его по еще нескольким мрачным коридорам в камеру. Тяжелая дубовая дверь закрылась за ним, и он услышал звук поворачиваемого в замке ключа. В камере помещались койка, стол, табуретка и умывальник. Пол был покрыт цветным войлоком, а стены обтянуты какой-то желтой тканью. Феликс уселся на койку. Вот в этом каземате Петр Первый пытал и убил своего сына. Здесь держали княжну Тараканову, камеру которой заливало так, что крысы, спасаясь от наводнения, залезали ей на плечи. Здесь заживо замуровывала своих врагов Екатерина Великая. В этой тюрьме сидел Достоевский, с гордостью подумал Феликс, а также и Бакунин, в течение двух лет цепями прикованный к стене. Здесь умер Нечаев. Феликс одновременно ощущал восторг, оказавшись в таком героическом обществе, и ужас при мысли, что останется здесь навечно. В замке повернулся ключ. Вошел маленький лысый человечек в очках, неся ручку, пузырек чернил и бумагу. Сел за стол и сказал: Напиши известные тебе имена тех, кто занимается подрывной деятельностью. Феликс сел и написал: Карл Маркс, Фридрих Энгельс, Петр Кропоткин, Иисус Христос... Лысый человек выхватил у него бумагу. Подошел к двери камеры и постучал. Вошли двое здоровенных охранников. Они привязали Феликса к столу, сняли с него шлепанцы и носки. Начали хлыстать его кнутом по ступням. Пытка продолжалась всю ночь. Когда они стали выдирать у него ногти, он начал называть выдуманные адреса и имена, но они сказали, что знают, что все это ложь. Когда они стали свечой прижигать ему гениталии, он назвал имена всех своих друзей-студентов, но и тут они заявили ему, что он лжет. Всякий раз, когда он терял сознание, они приводили его в чувства. Иногда мучительство на короткое время прекращалось, чтобы он подумал, что все уже позади, но потом они снова принимались за него, и он молил их прикончить его, чтобы больше не испытывать боли. Они продолжали мучить его еще долго после того, как он выдал им все, что знал. В последний раз он потерял сознание, должно быть, незадолго до рассвета. Придя в себя, он увидел, что лежит на постели. Руки и ноги были в бинтах. Он чувствовал невыносимую боль. Он готов был покончить с собой, но был слишком слаб для этого. Вечером в камеру явился тот лысый человечек. Увидев его, Феликс от ужаса зарыдал. Человечек лишь улыбнулся и вышел. Больше он не приходил. Каждый день Феликса посещал врач. Феликс безуспешно пытался вызнать у него какие-нибудь сведения: знал ли кто на воле, что он здесь, в тюрьме, пытался ли кто-нибудь навестить его, оставили ли ему какие-нибудь записки? Но врач лишь менял ему повязки и уходил. Феликс пытался рассуждать. Лидия обязательно придет к нему в комнату и увидит там разгром. Кто-то из жильцов дома обязательно расскажет ей, что его забрала тайная полиция. Что она сделает тогда? Начнет ли отчаянные поиски, не думая о репутации? Или проявит осторожность и потихоньку обратится к министру внутренних дел, выдумав историю о том, что по ошибке арестован дружок ее горничной? Он каждый день ждал от нее весточки, но так и не дождался. Спустя восемь недель он уже мог почти нормально ходить, и его выпустили, безо всяких объяснений. Он отправился в свою комнатку. Думал, что там найдет записку от нее, но все впустую, а комната его уже была сдана другому. Его удивило, что Лидия перестала ее оплачивать. Он пошел к ее дому и постучал в дверь. Ему открыл слуга. Феликс произнес: - Феликс Давидович Кшессинский передает привет Лидии Шатовой. Слуга захлопнул дверь перед его носом. Тогда он пошел в книжную лавку. Старый торговец сказал: - Привет! У меня для тебя есть записка. Ее вчера принесла ее служанка. Дрожащими пальцами Феликс разорвал конверт. Почерк был не Лидии, а ее горничной. А содержание таково: "Меня прогнали, и у меня теперь нет работы, это все твоя вина. Она вышла замуж и вчера уехала в Англию, теперь ты знаешь, какова плата за грехи". Со слезами страдания он поднял голову и крикнул торговцу: - И это все? И девятнадцать лет он ничего о ней не слышал. В доме Уолденов обычный распорядок был временно нарушен, и вот Шарлотта вместе с челядью сидела на кухне. Кухня сияла чистотой, сегодня вечером еду здесь не готовили - хозяева не ужинали дома. В огромной плите потухший огонь, высокие окна открыты настежь, в них струится прохладный вечерний воздух, В серванте аккуратно расставлена посуда, которой пользовались слуги, на крючках развешаны поварские ножи и черпаки, а бесчисленные чаны и кастрюли спрятаны с глаз подальше в массивных дубовых шкафах. Шарлотта даже не успела испугаться. Сначала, когда экипаж так внезапно остановился в парке, она просто удивилась, а потом ее главной заботой было успокоить дико закричавшую мать. По возвращении домой ее немного трясло, но теперь, вспоминая происшествие, она нашла его довольно-таки занятным. Слуги чувствовали то же самое. Было так приятно и спокойно сидеть за массивным, выскобленным добела деревянным столом, и обсуждать случившееся с этими людьми, составлявшими часть ее жизни: с поварихой, всегда такой заботливой, с Причардом, которого Шарлотта очень уважала, потому что его уважал отец, с опытной и умелой экономкой миссис Митчел, всегда находившей решение любой, возникшей в доме, проблемы. Героем же дня был, конечно, кучер Уильям. Он уже успел несколько раз описать дикое выражение глаз нападавшего, когда тот угрожал ему оружием. Одна из горничных не отводила от него потрясенного взгляда, и буквально купаясь в нем, он быстро пришел в себя после явной неловкости от появления на кухне в абсолютно голом виде. - Конечно, - объяснял Причард, - я вполне естественно предположил, что грабителю просто нужна была одежда Уильяма. Я знал, что Чарльз ждал у дворца и смог бы править экипажем. И я решил не сообщать ничего в полицию, пока не переговорю с его светлостью. Лакей же Чарльз рассказал: - Представляете, что я чувствовал, когда обнаружил, что кареты на месте нет! Я сказал себе: я уверен, что точно оставил ее здесь. А потом подумал: наверное, Уильям ее переставил. Я стал бегать взад и вперед по Моллу, но ее нигде не было. Тогда я возвращаюсь во дворец. "Случилось что-то неладное, говорю я привратнику, - пропала карета графа Уолдена". А он мне: Уолдена? да так свысока. Тут его перебила миссис Митчел: - Эти дворцовые слуги воображают, что они знатнее аристократов. - И тут он говорит мне: "Уолден уже уехал, приятель". Я подумал, Боже всемогущий, как же я оплошал! Бегу домой через парк и на полпути нахожу карету, госпожа в истерике, а у милорда на шпаге кровь! Миссис Митчел сказала: - И в итоге ничего ведь не было украдено. - Сумасшедший, - выговорил Чарльз, - настоящий сумасшедший. Все согласились с этим. Приготовив чай, повариха сначала налила Шарлотте. - Как чувствуете себя, миледи? - спросила она. - О, сейчас с ней все в порядке, - ответила Шарлотта. - Она легла и приняла снотворное. Наверное, уже заснула. - А джентльмены? - Папа и князь Орлов в гостиной, пьют бренди. Повариха глубоко вздохнула. - В парке грабители, а во дворце суфражистки - просто не знаю, до чего мы так дойдем. - Произойдет социалистическая революция, - сказал Чарльз, помяните мое слово. - Тогда всех нас зарежут в постели, - мрачно проговорила кухарка. Шарлотта спросила: - А что имела в виду суфражистка, когда говорила, что король мучает женщин? - С этими словами она посмотрела на Причарда, который иногда объяснял ей то, что ей не полагалось знать. - Она имела в виду принудительную кормежку, - сказал Причард. - Видимо, это весьма болезненно. - Принудительная кормежка? - Когда люди отказываются принимать пищу, их кормят насильно. Шарлотта была заинтригована. - И как же это делается? - Разными способами, - ответил Причард, и по выражению его лица было ясно, что он не собирается в подробностях живописать их все. - Один из способов - через трубочку в носу. Младшая горничная сказала: - Интересно, чем же их кормят? Чарльз ответил: - Наверное, супом. - Просто не могу поверить, - произнесла Шарлотта, - почему же они отказываются есть? - Это форма протеста, - объяснил Причард, - тогда у тюремных властей возникают сложности. - Тюремных? - изумленно спросила Шарлотта. - За что же их сажают в тюрьму? - За то, что они бьют окна, делают бомбы, нарушают порядок... - Но чего же они хотят? Тут воцарилась тишина, так как слуги вдруг поняли, что Шарлотта и представления не имела, кто такие суфражистки. В конце концов, Причард объяснил: - Они добиваются права голоса для женщин. - О! - Шарлотта задумалась, а знала ли она вообще, что у женщин нет права голоса? Она как-то не была уверена в этом. Ведь о подобных вещах она никогда не размышляла. - Полагаю, наша дискуссия зашла слишком далеко, - твердым голосом проговорила миссис Митчел. - У вас могут быть неприятности, м-р Причард, из-за того, что вы внушаете юной миледи всякие нелепости. Шарлотта же прекрасно знала, что у Причарда никогда не бывало неприятностей, так как он, по существу, папин друг. И она спросила: - А почему им так уж нужно это право голоса? Тут вдруг прозвенел звонок, и они все инстинктивно посмотрели на сигнальную доску. - Входная дверь! - сказал Причард. - В такой час поздний! - Он вышел, натягивая пальто. Шарлотта допивала чай. Она чувствовала себя уставшей. Про себя она решила, что вся эта история с суфражистками удивительна и даже немного страшновата, но все равно ей хотелось бы узнать о них побольше. Вернулся Причард. - Пожалуйста, блюдо с сэндвичами, - сказал он кухарке. - А ты, Чарльз, отнеси в гостиную сифон с содовой. - Сам же стал раскладывать на подносе тарелки и салфетки. - Ну же, - сказала Шарлотта. - Кто там пришел? - Джентльмен из Скотланд-Ярда, - ответил Причард. У Бензила Томсона была круглая голова со светлыми, редеющими волосами, густые усы и пронзительный взгляд. Уолден уже слышал о нем. Отец его был архиепископом Йоркским. Томсон получил образование в Итоне и в Оксфорде и служил в британской администрации в колониях. Вернувшись домой, он занялся юридической практикой и работал в системе тюремного надзора, дослужившись до начальника Дартмурской тюрьмы и приобретя репутацию человека, умевшего справляться с бунтами заключенных. Затем перешел на работу в полицию и стал специалистом по смешанной уголовно-анархистской среде лондонского Ист-Энда. Благодаря этим своим знаниям получил высокую должность в особом, политическом, подразделении полиции. Пригласив его сесть, Уолден начал излагать ему события вечера. Все это время он не сводил глаз с Алекса. Внешне молодой человек был спокоен, но лицо было бледно, он не спеша потягивал бренди с содовой, а рука его в такт глоткам ритмично сжимала подлокотник кресла. В одном месте Томсон перебил Уолдена: - А вы заметили, что, когда за вами приехала карета, лакея на месте не было? - Да, заметил, - сказал Уолден. - Я спросил у кучера, где же он, но кучер, как будто, не расслышал. А так как перед дворцом была суета, а моя дочь торопила меня, то я решил отложить все выяснения до возвращения домой. - Наш преступник, конечно, на это и рассчитывал. Должно быть, у него крепкие нервы. Продолжайте. - Экипаж вдруг неожиданно остановился в парке, и какой-то человек распахнул дверь. - Как он выглядел? - Высокий. Лицо замотано шарфом. Темные волосы. Пристальный взгляд. - У всех преступников пристальный взгляд, - заметил Томсон. - А еще раньше кучеру не удалось рассмотреть его получше? - Не особенно. Тогда на нем была шляпа, да и было уже темно. - Гмм. А потом? Уолден глубоко вздохнул. В момент самого происшествия он не столько испугался, сколько разозлился, но теперь же, вспоминая это событие, он ощутил страх перед возможностью того, что могло случиться с Алексом, Лидией и Шарлоттой. Он сказал: - Леди Уолден закричала, и это, видимо, спугнуло того парня. Возможно, он не ожидал, что в экипаже находятся женщины. Во всяком случае, он замешкался. - И слава Богу, что так, подумал про себя Уолден. - Я ткнул его шпагой, и он выронил револьвер. - Вы нанесли ему серьезную рану? - Сомневаюсь. В такой тесноте мне негде было размахнуться, да и к тому же шпага не очень-то остра. Но кровь у него пошла. Жаль, что я не отрубил его чертову голову. Вошел дворецкий, и беседа приостановилась. Уолден понял, что разговаривает слишком громко. Он попытался взять себя в руки. Причард подал троим мужчинам сэндвичи и бренди с содовой. Уолден сказал ему: - Причард, вам лучше пока не ложиться, но все остальные могут идти спать. - Очень хорошо, милорд. Когда он ушел, Уолден проговорил: - Вполне возможно, это была лишь попытка ограбления. Я убедил в этом слуг, а также леди Уолден и леди Шарлотту. Однако, на мой взгляд, грабителю ни к чему придумывать такой сложный план. Я абсолютно уверен, что это было покушение на жизнь Алекса. Томсон посмотрел на Алекса. - Боюсь, что так. Как вы думаете, откуда он узнал, где вас можно найти? Алекс положил ногу на ногу. - Я не делал секрета из своих передвижений. - Это следует исправить. Скажите, сэр, вашей жизни когда-нибудь угрожали? - Постоянно, - сдержанно ответил Алекс, - но покушений еще не было. - Есть какая-либо особая причина, по которой вы стали мишенью для нигилистов или революционеров? - Для них достаточно того, что я княжеского рода. До Уолдена дошло, что сложности английских высших кругов со всеми этими суфражистками, либералами и профсоюзами были чепухой по сравнению с тем, с чем сталкивались русские власти, и он почувствовал прилив сострадания к Алексу. Спокойным, ровным голосом Алекс продолжил: - С другой стороны, меня считают кем-то вроде реформатора, по русским меркам. Они могли бы выбрать и более подходящую жертву. - Даже в Лондоне, - согласился с ним Томсон. - В Лондоне во время светского сезона всегда найдутся один-два русских аристократа. Уолден спросил: - К чему вы клоните? Томсон объяснил: - Интересно было бы выяснить, знал ли преступник чем занимается здесь Орлов, и не явилось ли сегодняшнее нападение попыткой сорвать ваши переговоры? Уолден засомневался. - Откуда бы бунтарям узнать об этом? - Я просто рассуждаю, - ответил Томсон. - А покушение действительно могло бы помешать переговорам? - Безусловно, - сказал Уолден. От этой мысли ему стало не по себе. Если бы царю сообщили, что его племянник убит в Лондоне, да еще каким-то революционером, да еще эмигрантом из России, он бы пришел в крайнее негодование. Вы ведь знаете, Томсон, как российские власти относятся к тому, что мы принимаем здесь их политических эмигрантов - наша политика открытых дверей долгие годы вызывала трудности в дипломатических отношениях между нами. А покушение может на целых двадцать лет расстроить всякие русско-английские связи. Ни о каком союзе тогда не может быть и речи. Томсон понимающе кивнул. - Этого я и боялся. Что ж, сегодня вечером нам ничего больше не сделать. А завтра я поставлю на ноги все отделение. Обыщем парк, допросим ваших слуг и устроим облаву на анархистов в Ист-Энде. Алекс спросил: - Как вам кажется, вы сможете поймать того человека? Уолдену ужасно хотелось, чтобы Томсон ответил утвердительно, но этого не случилось. - Это будет нелегко, - ответил детектив. - Он, конечно, все продумал заранее, так что у него где-то есть нора, чтобы там пересидеть. А у нас даже нет его точного описания. Если только он не обратится в больницу по поводу ранения, шансы наши не очень-то велики. - Возможно, он еще раз попытается убить меня, - сказал Алекс. - Поэтому нам и надо принять защитные меры. Предлагаю вам завтра же покинуть этот дом. Мы снимем для вас, под фальшивым именем, разумеется, верхний этаж в одном из отелей и предоставим телохранителя. Лорду Уолдену придется встречаться с вами тайно, а вам, в свою очередь, безусловно, придется вести весьма замкнутую жизнь. - Безусловно. Томсон встал. - Уже поздно. Начнем действовать завтра. Уолден звонком вызвал Причарда. - Вас ждет экипаж, Томсон? - Да. Завтра утром давайте созвонимся. Причард пошел проводить Томсона, а Алекс отправился спать. Уолден велел Причарду запереть дом, а потом сам пошел наверх. Спать ему не хотелось. Раздеваясь, он позволил себе немного расслабиться и заново пережить все те сложные чувства, которые до сих пор держал в узде. Поначалу он даже ощущал гордость - как никак, думал он, а я вытащил шпагу и прогнал нападавшего: не так уж плохо для пятидесятилетнего подагрика! Но потом его охватила подавленность, когда он начал вспоминать, с каким хладнокровием все они принялись обсуждать дипломатические последствия гибели Алекса - блестящего, жизнерадостного, скромного, красивого, умного Алекса, выросшего на глазах у Уолдена. Он лег в постель и так и лежал без сна, все вспоминая тот момент, когда распахнулась дверь экипажа и на пороге возник человек с револьвером. Теперь он чувствовал страх, не за себя или Алекса, а за Лидию и Шарлотту. Мысль о том, что и их могли убить, вызвала у него дрожь. Он вспомнил, как держал Шарлотту на руках восемнадцать лет назад, тогда светловолосую и совсем еще без зубов, вспомнил, как она училась ходить и все время шлепалась наземь, вспомнил, как подарил ей пони, и как ее радость от этого подарка оказалась и самой большой его радостью, он вспомнил, как всего несколько часов назад она, уже взрослая и красивая женщина, с высоко поднятой головой предстала перед королевской четой. Если бы она погибла, подумал он, я бы этого не перенес. А Лидия: если бы погибла Лидия, я бы остался один. Эта мысль заставила его подняться и пройти к ней в комнату. У ее постели горел ночник. Она глубоко спала, лежа на спине, с чуть приоткрытым ртом, и ее светлые волосы беспорядочно разметались по подушке. Она выглядела такой трогательной и беззащитной. Я никогда не умел объяснить тебе, как сильно я тебя люблю, подумал он. Внезапно ему захотелось прикоснуться к ней, почувствовать, что она живая, теплая. Он лег с ней рядом и поцеловал. Губы ответили ему, но сама она не проснулась. Лидия, пронеслось у него в голове, я бы не смог жить без тебя. Лидия долго лежала без сна, думая о том человеке с револьвером. Потрясение было сильным, она даже закричала от ужаса - но дело было не только в этом. В том человеке, в его движениях, фигуре, одежде, было что-то столь сверхъестественно зловещее, что вызывало мысль о привидении. Она сожалела, что не увидела его глаз. Спустя некоторое время, приняв снотворного, она заснула. Ей снилось, что в ее спальню вошел тот вооруженный мужчина и лег с ней в постель. То была ее теперешняя спальня, но во сне ей снова было восемнадцать лет. Человек положил револьвер на белую подушку подле ее головы. Лицо его все еще было замотано шарфом. Она поняла, что любит этого человека. И через шарф поцеловала его губы. Любовь его была прекрасна. Ей стало казаться, что все это ей только снится. Ей хотелось видеть это лицо. Она спросила: "Кто ты?" - и голос ей ответил: "Стивен". Она знала, что это не так, но револьвер, лежавший на подушке, вдруг превратился в шпагу Стивена, и с кончика ее капала кровь. И тут ее охватили сомнения. Она прильнула к этому мужчине в страхе, что сон закончится, а утоление так и не придет. В смутном сознании ее перемешались сон и явь, но сила сна была сильнее. Ее охватило ощущение необыкновенной физической радости, и самообладание стало покидать ее. В момент наивысшего восторга человек из сновидения сдернул с лица шарф, Лидия открыла глаза и увидела над собой лицо Стивена; и в первый раз за девятнадцать лет она закричала в экстазе. Глава 5 Со смешанными чувствами ожидала Шарлотта бала в честь первого выхода в свет Белинды. Она еще ни разу не была на балу в городском доме, хотя много раз присутствовала на загородных и особенно часто в замке Уолденов. Танцевать она любила и знала, что делает это хорошо, но ей ужасно не нравилось сидеть у стенки с невзрачными девицами и ждать, будто ты на торжище, пока какой-нибудь молодой человек не выберет тебя и не пригласит на танец. Она недоумевала, почему же среди просвещенных, светских людей нельзя это устроить как-то более цивилизованно. В дом дяди Джорджа и тети Клариссы на Мейфер они прибыли за полчаса до полуночи, что, по словам мамочки, было самым ранним и допустимым временем прибытия на лондонский бал. Между тротуаром и воротами в сад, превращенными на время бала в древнеримскую триумфальную арку, был устроен полосатый навес и положен красный ковер. Но даже эти ухищрения не подготовили Шарлотту к тому, что она увидела, пройдя через арку. Весь сад был превращен в античный атриум. В изумлении глядела она вокруг. На месте лужаек и клумб возникла танцевальная площадка с полом из твердой древесины, выложенной черными и белыми квадратами наподобие мраморных плит. Площадка обрамлялась белой колоннадой, увешанной гирляндами лавра. За колоннадой в некоем подобии галереи располагались скамейки для тех, кто не участвовал в танцах. В центре атриума красовался фонтан в виде мальчика с дельфином, плещущихся в мраморном бассейне, и струйки воды подсвечивались цветными прожекторами. На балконе верхней спальни оркестр вовсю играл рэгтайм. Стены декорированы гирляндами вьюнов и роз, с балкона свешиваются корзины бегоний. И все это пространство, от карниза дома до садовой стены, покрыто полотняным тентом нежно-голубого цвета. - Настоящее чудо, - сказала Шарлотта. А папа заметил брату: - Ну и гостей у вас, Джордж. - Мы пригласили восемьсот человек. А что, черт возьми, случилось с тобой в парке? - О, не так уж все страшно, как говорят, - папочка натянуто улыбнулся. Он взял Джорджа под руку и они отошли в сторону, чтобы поговорить без помех. Шарлотта занялась изучением гостей. Все мужчины были одеты по вечернему парадно - белый галстук, белый жилет и фрак. Это особенно идет молодым мужчинам, подумала Шарлотта, или во всяком случае - стройным; тогда во время танцев они выглядят ослепительно. Разглядывая туалеты дам, она пришла к выводу, что их собственные с матерью платья были, хоть и изысканны, но чуточку старомодны со всеми этими оборками и шлейфами, сильно приталенные. На тетушке же Клариссе было длинное, прямое, узкое платье с облегающей юбкой, в которой было бы трудно танцевать, а на Белинде восточные шальвары. Шарлотта поняла, что никого из гостей она не знала. Кто же пригласит меня танцевать, подумала она, вслед за папой и дядей Джорджем? Однако, младший брат тети Клариссы, Джонатан, провальсировав с ней, представил ее троим молодым людям, учившимся с ним в Оксфорде, и они тоже танцевали с ней. Она нашла их беседу однообразной: сказав, что пол для танцев очень хорош и что оркестр Готлиба чудесен, они выдыхались. Шарлотта попыталась было поддержать беседу, задавая вопрос: "Не считаете ли вы, что у женщин должно быть право голоса?" - И получила ответы: "Конечно, нет", "Не имею понятия" и "Но вы ведь не одна из этих самых?" Последний из ее партнеров по имени Фредди повел ее в дом поужинать. Это был довольно холеный молодой человек с правильными чертами лица, наверное красивый, подумала Шарлотта, и светлыми волосами. Он заканчивал первый курс в Оксфорде. В Оксфорде довольно весело, сказал он, но тут же признался, что он не большой охотник до книг и что, пожалуй, в октябре он не вернется в Оксфорд. Внутри весь дом был украшен цветами и ярко освещен электрическими лампами. На ужин подавались горячий и охлажденный супы, омары, куропатки, клубника, мороженое и персики из теплиц. - Всегда одно и то же меню на ужин, - заметил Фредди. - Все приглашают одного и того же повара. - Вы часто посещаете балы? - спросила Шарлотта. - Боюсь, что да. В сезон почти постоянно. В надежде, что это ее как-то развеселит, Шарлотта выпила шампанского, а потом оставила Фредди и пошла бродить по гостиным дома. В одной из них шла игра в бридж. В другой беседовали две пожилые графини. В третьей мужчины постарше играли в бильярд, а молодые курили. Там же Шарлотта увидела и Белинду с сигаретой в руке. Шарлотта никогда не видела никакого смысла в курении, разве что ради того, чтобы выглядеть опытной и искушенной. И Белинда действительно выглядела таковой. - Мне ужасно нравится твое платье, - сказала Белинда. - Не выдумывай. А вот ты и впрямь потрясающа. Как тебе удалось уговорить мачеху разрешить тебе нарядиться нот так? - Она бы и сама хотела так одеться! - Впечатление, что она намного моложе моей мамы. Но она и в самом деле моложе. - Кроме того, мачеха - это несколько другое. Что там с тобой случилось после приема во дворце? - О, совершенно невероятное! Какой-то сумасшедший наставил на нас револьвер! - Твоя мама мне рассказала. Ты, наверное, жутко испугалась? - Некогда было - мне пришлось успокаивать мамочку. Но потом я действительно пережила страх. А помнишь, ты во дворце сказала, что хочешь о чем-то поговорить со мной? - Ах, да! Ну, слушай, - она отвела Шарлотту в сторонку, подальше от молодых людей. - Я узнала, каким образом они выходят наружу. - Кто? - Младенцы. - О! - Шарлотта вся обратилась в слух. - Рассказывай же. Белинда понизила голос. - Они выходят у тебя между ног, там где писаешь. - Там очень узко. - Оно растягивается. Как это ужасно, подумала Шарлотта. - Но это еще не все, - продолжала Шарлотта. - Я узнала, как все это начинается. - И как же? Взяв Шарлотту за локоток, Белинда прошла с ней в дальний угол комнаты. Они остановились у зеркала, обрамленного гирляндами роз. Белинда заговорила почти шепотом. - Ты знаешь, что, когда выходишь замуж, то должна спать в одной постели с мужем? - Неужели? - Да. - У папы и мамы отдельные спальни. - Смежные? - Да. - Это для того, чтобы они могли спать в одной постели. - Зачем? - Затем, что для того, чтобы появился ребенок, муж должен засунуть свой крючок вот в это самое место, откуда выходят младенцы. - Какой такой крючок? - Тсс! Это то, что у мужчины между ног - разве ты никогда не видела репродукцию "Давида" Микельанджело? - Нет. - Ну, это то, чем они писают. Похоже на палец. - И чтобы завести детей, нужно делать это? - Да. - И все женатые люди должны это делать? - Да. - Как отвратительно. Кто тебе это рассказал? - Виола Понтадэрви. Она поклялась, что все так и есть. Но Шарлотта, сама не зная почему, и не сомневалась в этом. Услышанное словно напомнило ей о чем-то давно забытом. Во всем этом, как ни странно, был смысл. Тем не менее она испытала физический шок. Он был подобен чувству тошноты, которое она иногда ощущала во сне, когда ужасное подозрение оказывалось правдой, или же когда она страшилась падения и обнаруживала, что на самом деле падала. - Я очень рада, что ты разузнала обо всем, - сказала она. - Иначе же, если выходишь замуж, ничего не зная об этом... как неловко все может обернуться! - Считается, что мама должна обо всем рассказать дочери накануне свадьбы, но если мамочка слишком стеснительная, то ты просто... узнаешь про это, когда оно происходит. - Слава Богу, что нашлась Виола Понтадэрви - Тут вдруг Шарлотте пришла в голову одна мысль. - А это как-то связано с кровотечением, которое, ну... случается каждый месяц? - Я не знаю. - Наверное, связано. Все эти вещи связаны между собой - все, о чем люди не говорят. Что ж, теперь понятно, почему об этом не говорят - все это так отвратительно. - То, чем занимаются в постели, называется половым сношением, но Виола сказала, что простые люди называют это просто траханьем. - Похоже, она многое знает. - У нее есть братья. Они рассказали ей давным-давно. - А откуда они сами узнали? - От старших мальчиков в школе. Мальчишки всегда интересуются подобными вещами. - Что ж, - произнесла Шарлотта, - во всем этом есть какая-то жутковатая привлекательность. Вдруг в зеркале она увидела отражение тети Клариссы. - Что это вы тут запрятались в угол? - спросила она. Шарлотта покраснела, но тете Клариссе, видимо, и не нужен был ответ, потому что она тут же добавила: - Пожалуйста, Белинда, пойди пообщайся с гостями - это ведь твой бал. Она удалилась, и девушки стали прогуливаться по гостиным. Гостиные были устроены вкруговую, так что, пройдя их все, можно было снова оказаться в самом начале, на верхней площадке лестницы. Шарлотта сказала: - Думаю, я никогда бы не смогла заставить себя делать это. - Неужели? - спросила Белинда с несколько странным выражением лица. - Что ты хочешь этим сказать? - Не знаю. Просто я думала об этом. Может быть, это приятно. Шарлотта в изумлении уставилась на нее. - Мне надо пойти танцевать, сказала она. - Увидимся позже. Она стала спускаться по лестнице. Наблюдая за ней, Шарлотта задумалась, сколько же потрясающих тайн жизни откроется перед ними. Вернувшись в столовую, она выпила еще бокал шампанского. Каким странным способом продолжается род человеческий, размышляла она. Наверное, животные делали что-то подобное же. А птицы? Нет, птицы откладывают яйца. Боже, а что за слова! Крючок и траханье. Все эти сотни элегантных, изысканных людей вокруг знали эти слова, но никогда не произносили вслух. А раз их не произносили, то они казались стыдными. А раз казались стыдными, то их и не произносили. Во всем этом было что-то глупое. Если Создатель предопределил людям трахаться, то зачем делать вид, что этого нет. Допив бокал, она прошла к танцевальной площадке. Папа и мама танцевали там польку и делали это прекрасно. Мамочка уже оправилась после происшествия в парке, но папа все еще никак не мог о нем забыть. В белом галстуке и фраке он выглядел великолепно. Если бы у него болела нога, он не стал бы пускаться в пляс, но видимо, сегодня она его не беспокоила. Для такого крупного мужчины он очень легко двигался. По всему было видно, что мама веселилась вовсю. Во время танцев она всегда позволяла себе немного расслабиться. Ее обычная сдержанность улетучилась, она широко улыбалась, а ее лодыжки так и мелькали из-под платья. Когда полька закончилась, папочка увидел Шарлотту и подошел к ней. - Могу ли я пригласить вас на танец, леди Шарлотта? - Конечно, милорд. Заиграли вальс. Папа казался рассеянным, но тем не менее вел ее в танце очень уверенно. Интересно, а у меня такой же сияющий вид, как у мамочки, подумала она. Наверное, нет. Вдруг она подумала о том, чем занимаются ее родители в постели, и эта мысль показалась ей ужасно обескураживающей. Папа спросил: - Ты довольна своим первым большим балом? - Да, спасибо, - ответила она вежливо, как и должно. - У тебя задумчивый вид. - Я стараюсь вести себя, как можно лучше. - Свет огней и яркие краски вдруг смешались у нее в глазах, и ей пришлось напрячься, чтобы стоять прямо. Она испугалась, что упадет и будет выглядеть смешной. Почувствовав ее неустойчивость, папа поддержал ее, а через секунду танец закончился. Отец увел ее с танцевальной площадки. - Ты хорошо себя чувствуешь? - Прекрасно, просто на миг закружилась голова. - Ты курила? Шарлотта засмеялась: - Конечно, нет. - У молодых леди кружится голова на балах прежде всего из-за этого. Мой тебе совет: если решишь попробовать покурить, делай это, когда одна. - Не думаю, что мне захочется попробовать. Следующий танец она просидела, а потом вновь появился Фредди. Танцуя с ним, она вдруг подумала, что все эти молодые люди и девушки, и среди них и Фредди и она сама, должны были на подобных балах подыскивать себе мужей и жен. И тут она впервые взглянула на Фредди, как на возможного кандидата в мужья. Но эта идея показалась ей совершенно невероятной. Тогда какого мужа я хотела бы, подумала она. Но на этот счет у нее не было никаких соображений. Фредди проговорил: - Джонатан мне сказал: "Фредди, познакомься с Шарлоттой", но ведь вас зовут леди Шарлотта Уолден. - Да. А вы кто? - Ну, в общем-то, маркиз Шалфонт. Значит, пронеслось в голове у Шарлотты, мы из одного круга. Чуть позже они с Фредди присоединились к беседе с Белиндой и приятелями Фредди. Они обсуждали новую пьесу "Пигмалион", о которой говорили, что она ужасно смешна, но весьма вульгарна. Юноши заговорили о предстоящем посещении матча по боксу, и Белинда заявила, что и она хотела бы пойти, на что молодые люди сказали, что это совершенно невозможно. Потом заговорили о джазе. Один из юношей был в некотором роде знатоком, так как прожил год в Соединенных Штатах, но Фредди джаз не нравился, и он с важным видом принялся рассуждать о "негрификации общества". Все пили кофе, а Белинда закурила еще одну сигарету. Шарлотте уже начинала нравиться вся эта атмосфера. Но их вечеринку расстроила мать Шарлотты. - Мы с отцом уезжаем, - сказала она. - Прислать за тобой коляску? Тут Шарлотта поняла, что устала. - Нет, я поеду с вами, - сказала она. - Который уже час? - Четыре. Они пошли за накидками. Мама спросила: - Ты хорошо повеселилась? - Да, спасибо, мама. - Я тоже. Кто эти молодые люди? - Приятели Джонатана. - Симпатичные? - Ну, к концу беседа стала интересной. Папа уже вызвал экипаж. Когда они отъехали от освещенного огнями сада, где шел прием, Шарлотта вдруг вспомнила, что произошло в предыдущий раз, когда они ехали в карете, и тут ей стало страшно. Папа держал мамочку за руку. Они выглядели такими счастливыми. Шарлотта почувствовала себя посторонней. Она стала смотреть в окно. В предрассветных сумерках она увидела четверых мужчин в шелковых цилиндрах, идущих по-Парк-Лейн. Вероятно, возвращались домой из какого-нибудь ночного клуба. Когда же экипаж завернул за угол Гайд-Парка, в глаза Шарлотте бросилось что-то странное. - Что это? - спросила она. Мама выглянула из окна. - О чем ты, дорогая? - Там, на тротуаре. Похоже, это люди. - Так и есть. - Что они там делают? - Спят. Шарлотта пришла в ужас. Их было восемь или десять, прислонившихся к стене, завернувшихся в одеяла, пальто и просто в газеты. Трудно было понять, женщины это или мужчины, но некоторые кучки выглядели такими маленькими, что вполне могли оказаться детьми. Она спросила: - Почему они спят здесь? - Не знаю, дорогая, - ответила мама. А папа сказал: - Потому что больше им негде спать. - Так у них нет дома? - Нет. - Я и не знала, что есть такие бедняки, - проговорила Шарлотта. - Как это ужасно, - Она подумала о всех этих комнатах в доме дяди Джорджа, о богатом угощении, к которому едва притронулись восемь сотен уже пообедавших гостей, о всех этих элегантных нарядах, которые заново шились к каждому сезону в то время, как другие люди спали на улице, прикрывшись газетами. Мы должны что-то сделать для них, - сказала она. - Мы? - спросил папа. - И что же мы должны сделать? - Построить для них дома. - Для всех них? - А сколько таких, как они? - Тысячи, - папа повел плечами. - Тысячи! А я-то подумала, только несколько вот этих. - Известие сразило Шарлотту. - А ты не мог бы построить маленькие дома? - Сейчас невыгодно строить дома, особенно в этой части горда. - Вероятно, тебе все равно следует этим заняться. - Почему? - Потому что сильные должны заботиться о слабых. Я слышала, как ты говорил это м-ру Самсону. - Самсон был управляющим имением Уолденов, и он всегда пытался сэкономить на ремонте сдаваемых в аренду домиков. - Мы и так заботимся о многих людях, - сказал папа. - Обо всех слугах, которым мы платим жалованье, обо всех арендаторах, живущих в наших коттеджах и обрабатывающих нашу землю, о рабочих из компаний, куда мы вкладываем деньги, обо всех чиновниках, которых мы содержим на наши налоги... - Не думаю, что это может служить оправданием, - перебила его Шарлотта. - Эти несчастные люди спят на улице. А что они будут делать зимой? Вдруг мама проговорила с резкостью: - Твой отец не нуждается в оправданиях. Он родился аристократом, и он умело управляет своим имением. Он имеет право на свое богатство. А эти люди на тротуаре - бездельники, преступники, пьяницы и транжиры. - Даже дети? - Не дерзи. Помни, что тебе еще многому предстоит учиться. - Да, вижу, что еще многому, - сказала Шарлотта. Когда экипаж въехал во двор их дома, Шарлотта увидела еще одного спящего на улице, у самых ворот особняка. Она решила разглядеть этого человека получше. Экипаж остановился у главного входа. Чарльз сначала помог выйти маме, потом Шарлотте. Шарлотта побежала через двор. Уильям уже закрывал ворота. - Подождите минутку, - крикнула Шарлотта. Услышала, как папа произнес: - Что за чертовщина? Она выбежала на улицу. Спящий оказался женщиной. Она неловко лежала на тротуаре, привалившись спиной к стене, окружавшей двор. На ней были мужские ботинки, шерстяные чулки, грязное голубое пальто и огромная, когда-то модная шляпа с букетиком искусственных цветов. Голова была повернута вбок, а лицо обращено к Шарлотте. В этом круглом лице и широких губах мелькнуло что-то знакомое. Женщина выглядела молодой... Шарлотта вскрикнула: - Энни! Спящая открыла глаза. В ужасе Шарлотта уставилась на нее. Всего два месяца назад Энни служила горничной в поместье Уолденов, носила накрахмаленную чистую униформу и маленькую белую шляпку, эдакая смазливая девушка с большим бюстом и заразительным смехом. - Энни, что с тобой случилось? С трудом поднявшись на ноги, Энни присела в жалком реверансе. - О, леди Шарлотта, я надеялась увидеть вас, вы всегда были добры ко мне, мне некуда пойти... - Но как же ты оказалась в таком положении? - Меня выгнали, миледи, и не дали рекомендации, когда узнали, что я жду ребенка. Я знаю, что поступила дурно... - Но ты ведь не замужем. - Но я гуляла с Джимми, младшим садовником... Тут Шарлотта вспомнила откровения Белинды и поняла, что если все из сказанного ею правда, то у девушек действительно могут появляться дети, даже если они не замужем. - А где ребенок? - Я потеряла его. - Потеряла? - То есть, он родился слишком рано, миледи, и был мертвый. - Какой ужас, - прошептала Шарлотта. О таком она даже не слышала. - А почему Джимми не с тобой? - Он сбежал в моряки. Я знаю, он любил меня, но он испугался женитьбы, ведь ему всего семнадцать... - Энни разразилась плачем. Шарлотта услышала голос отца. - Шарлотта, иди сюда немедленно. Она оглянулась. Он стоял в воротах в своем праздничном вечернем одеянии, держа в руке шелковый цилиндр, и вдруг ей показалось, что она видит перед собой огромного, самодовольного, жестокосердного старика. - Вот одна из служанок, о которых вы так хорошо заботитесь, - сказала она. Отец взглянул на девушку. - Энни! Что все это значит? Энни заговорила. - Милорд, Джимми убежал, и я не смогла выйти за него замуж и не смогла найти себе другое место, потому что вы так и не дали мне рекомендации, и мне было стыдно возвращаться домой, вот я и приехала в Лондон... - Приехала в Лондон, чтобы просить милостыню, - резко сказал отец. - Папа! - закричала Шарлотта. - Шарлотта, ты не понимаешь... - Я отлично все понимаю... Тут появилась мамочка и приказала: - Шарлотта, отойди подальше от этого существа! - Это не существо, это Энни. - Энни! - мама даже взвизгнула. - Она же падшая женщина! - Ну, хватит, - сказал папа. - Наша семья не устраивает споров на улице. Немедленно пройдем в дом. Шарлотта обняла Энни. - Она нуждается в ванне, новой одежде и горячем завтраке. - Не говори глупостей, - сказала мама. При виде Энни она почти уже впала в истерику. - Хорошо, - сказал папа. - Проведи ее на кухню. Служанки должны уже к этому времени встать. Вели им позаботиться о ней. А потом приходи поговорить со мной в гостиную. Мама проговорила: - Стивен, это же безумие. - Войдем в дом, - произнес отец. И они пошли в дом. Шарлотта отвела Энни вниз на кухню. Одна из служанок чистила кухонную плиту, а другая нарезала к завтраку бекон. Было только начало шестого: Шарлотта и понятия не имела, что они начинают работать так рано. Обе прислуги изумленно уставились на нее, когда она, в своем бальном платье и в сопровождении Энни, вошла на кухню. Шарлотта сказала: - Это Энни. Она раньше работала в нашем поместье Уолденов. Ей не повезло, но она добрая девушка. Ей нужна ванна. Раздобудьте ей новую одежду, а старую сожгите. А потом покормите завтраком. На какое-то время прислуга онемела, затем кухонная девушка сказала: - Хорошо, миледи. - Навещу тебя попозже, Энни, - сказала Шарлотта. Энни схватила руку Шарлотты. - О, благодарю вас, миледи. Шарлотта вышла. Поднимаясь наверх, она подумала про себя: ну, теперь не избежать неприятностей. Но особенного беспокойства она не испытывала. У нее было почти полное ощущение, что ее родители предали ее. Какой смысл было столько лет учиться, чтобы в один прекрасный вечер обнаружить, что самые важные вещи от нее скрывались? Несомненно, они говорили, что таким образом защищают юных девушек, но Шарлотта полагала, что самым подходящим здесь будет слово "обман". Думая о том, какой несведущей она была до сегодняшнего вечера, она чувствовала себя такой одураченной, и от этого ужасно злилась. Она уверенным шагом вошла в гостиную. Папа с бокалом в руке стоял у камина. Мама, сидя за фортепьяно, со страдальческим выражением на лице, играла что-то очень грустное. Шторы на окнах были раздвинуты. Комната в холодном утреннем свете выглядела необычно, в пепельницах еще лежали окурки вчерашних сигарет. Гостиная предназначалась для вечерней жизни, сейчас в ней не хватало света и тепла, лакеев, разносящих напитки, толпы принаряженных гостей. Сегодня все здесь выглядело по-иному. - Итак, Шарлотта, - начал папа, - ты не понимаешь, что за женщина эта Энни. Знаешь, мы ведь уволили ее не без причины. Она совершила нечто очень дурное, чего я не могу тебе объяснить... - Я знаю, что она такое совершила, - сказала Шарлотта, усаживаясь. - И знаю, с кем. С младшим садовником по имени Джимми. Мама изумленно вскрикнула. А папа сказал: - Не думаю, что ты понимаешь, о чем говоришь. - А если и не понимаю, то чья тут вина? - взорвалась Шарлотта. - Как же я умудрилась дожить до восемнадцати лет, не зная, что есть такие бедняки, которым приходится спать на улице, что служанок, если они ждут ребенка, просто увольняют, и что - что - мужчины устроены не так, как женщины? Только не пытайся убедить меня, что я не в состоянии понять эти вещи, и что мне предстоит многому учиться. Всю свою жизнь я только и делаю, что учусь, и вот вдруг обнаруживаю, что большая часть из выученного мной - просто ложь! Как вы смели! Как вы смели! - Она разрыдалась и возненавидела себя за то, что не смогла сдержаться. Она услышала слова мамочки: - О, как это глупо. А папа сел рядом и взял ее за руку. - Мне очень жаль, что ты так реагируешь, - сказал он. - Всех молодых девушек стараются держать в неведении по поводу некоторых вещей. Это делается для их же блага. Мы никогда тебе не лгали. А если не рассказывали тебе, как груб и жесток мир, то только потому, что хотели, чтобы ты как можно больше наслаждалась беззаботностью детства. Возможно, мы допустили ошибку. - Мы не хотели, чтобы ты попала в беду подобно Энни, - резко бросила мать. - Я бы не стал так говорить, - мягко произнес отец. Ярость Шарлотты улетучилась. Она вновь почувствовала себя ребенком. Ей захотелось положить голову на папочкино плечо, но гордость не позволила ей сделать это. - Так может, мы простим друг друга и снова станем друзьями? - сказал папа. К этому моменту в голове у Шарлотты ясно сформулировалась мысль, которая до сих пор лишь тихо созревала, и она, не раздумывая, заговорила: - А вы разрешите мне сделать Энни своей личной горничной? - Ну... - произнес папа. - Даже и не думай! - истерично воскликнула маман. - Об этом не может быть и речи! Чтобы восемнадцатилетняя дочь графа взяла бы себе в горничные падшую женщину! Нет, нет, решение окончательное и бесповоротное! - Что же ей тогда делать? - спокойно спросила Шарлотта. - Ей следовало бы думать об этом, когда... Ей следовало подумать об этом раньше. Тут снова заговорил папа. - Шарлотта, безусловно, мы не можем допустить, чтобы женщина дурного поведения жила в нашем доме. Даже если бы я согласился на это, слуги были бы просто шокированы. Половина из них тут же бы уволилась. Мы еще услышим недовольное ворчание только из-за того, что девушку пустили на кухню. Вот видишь, дело ведь не только в нас с мамой - все общество держит таких людей на расстоянии. - Тогда я куплю ей дом, - сказала Шарлотта, - буду платить ей пособие и стану ей другом. - Но у тебя нет денег, - заметила мама. - Мой русский дедушка оставил мне что-то. Папа сказал: - Но пока ты не достигнешь совершеннолетия, этими деньгами распоряжаюсь я, а я не допущу, чтобы их тратили подобным образом. - Тогда что же с ней делать? - в отчаянии спросила Шарлотта. - Я заключу с тобой сделку, - произнес папа. - Я дам ей денег, чтобы снять приличное жилье, и позабочусь, чтобы она получила работу на фабрике. - А с моей стороны что требуется? - Ты должна обещать мне никогда не пытаться общаться с ней. Шарлотта почувствовала ужасную усталость. У папочки на все был ответ. У нее больше не было сил спорить с ним и не было воли настаивать на своем. Она вздохнула с горечью. - Хорошо, - сказала она. - Молодец. А теперь пойди к ней и сообщи наши условия, а потом попрощайся. - Боюсь, что не смогу посмотреть ей в глаза. Папа похлопал ее по руке. - Вот увидишь, она будет тебе очень благодарна. Когда поговоришь с ней, отправляйся спать. Я позабочусь о деталях. Шарлотта никак не могла понять, победила она или проиграла, был ли папа жесток или же великодушен, спасли ли она Энни или пренебрегли ею. - Очень хорошо, - устало проговорила она. Ей захотелось сказать папочке, как сильно она его любила, но слова словно застряли у нее в горле. Спустя мгновение она встала и вышла из гостиной. * * * В середине следующего дня после своего фиаско Феликс был разбужен Бриджет. Он ощущал жуткую слабость. Бриджет стояла у его постели с большой чашкой в руке. Феликс приподнялся и взял чашку. Содержимое ее было чудесным. Горячее молоко с сахаром, растопленным маслом и кусочками хлеба. Пока он пил, Бриджет расхаживала по комнате, прибирая и напевая сентиментальную песенку о парнях, отдавших жизнь за Ирландию. Она вышла и вернулась с еще одной ирландкой такого же возраста, как и она сама. Эта женщина оказалась медицинской сестрой. Она зашила ему рану на руке и наложила повязку на рану в плече. Из разговора Феликс понял, что она в этой округе занималась абортами. Бриджет объяснила ей, что Феликс подрался с кем-то в баре. Взяв шиллинг за визит, сестра сказала: - Умереть вы не умрете. Но если бы обратились к врачу сразу, то не потеряли бы столько крови. А так еще долго будете чувствовать слабость. Когда она ушла, Бриджет завела с Феликсом разговор. Бриджет была полной, добродушной женщиной лет под шестьдесят. По ее словам, у мужа ее в Ирландии случились неприятности, и они решили скрыться в Лондоне, где он и умер от пьянства. У нее было два сына, служивших полицейскими в Нью-Йорке, и дочь, работавшая прислугой в Белфасте. В ней чувствовалась какая-то горечь, иногда проявлявшаяся в саркастических замечаниях, обычно по поводу англичан и их поведения. Пока она объясняла, почему Ирландия должна стать независимой, Феликс заснул. Вечером она снова разбудила его и накормила супом. На следующий день его телесные раны явно начали заживать, но тут он стал страдать от ран душевных. Вновь к нему вернулось все то отчаяние и недовольство собой, которое он пережил, убегая из парка. Он убегал! Как вообще такое могло случиться? ЛИДИЯ! Она стала леди Уолден. Он почувствовал приступ тошноты. Огромным усилием воли он заставил себя размышлять холодно и здраво. Он ведь знал, что она вышла замуж и уехала в Англию. Вполне очевидно, что англичанин, за которого она вышла, скорее всего принадлежал к аристократическому кругу и имел значительные интересы в России. Также очевидно, что человек, ведущий переговоры с Орловым, был из высших слоев общества и являлся знатоком в российских делах. Догадаться, что это окажется один и тот же человек, я не мог, думал про себя Феликс, но я должен был предвидеть такую возможность. Совпадение не было столь уж удивительным, как казалось поначалу, но все равно не менее потрясающим. Дважды в своей жизни Феликс пережил безоглядное, слепое, безумное счастье. Первый раз в возрасте четырех дет, когда, еще до смерти матери, ему подарили красный мяч. Второй раз - когда в него влюбилась Лидия. Но красный мяч у него никто не отбирал. Он не мог себе представить большего счастья, чем то, что он испытал с Лидией, но и более страшного отчаяния, чем после расставания с ней. С тех пор в эмоциональной жизни Феликса не случалось подобных взлетов и падений. После того, как она уехала, он, облачившись в монашеское одеяние, стал бродить по российским селам и проповедовать анархические идеи. Он был прекрасным проповедником, и у него появилось много друзей, но влюбляться он больше не влюблялся и надеялся, что этого с ним никогда не случится. Его проповедническая деятельность оборвалась в 1899 году, когда во время всеобщей студенческой забастовки он был арестован как агитатор и сослан в Сибирь. Годы хождений по селам уже приучили его к холоду, голоду и боли, но теперь, на каторге, скованный цепью, допотопными орудиями добывающий золото на прииске, работающий рядом с упавшим замертво и прикованным к нему таким же каторжанином, видя сцены избиения кнутом детей и женщин, он познал мрак, горечь, отчаяние и, наконец, ненависть. В Сибири он научился суровой правде жизни: красть, чтобы не умереть с голоду, прятаться, чтобы не быть избитым, драться, чтобы не погибнуть. Там научился он изворотливости и безжалостности. Там он узнал, в чем главная суть тирании: в том, что она натравливает свои жертвы друг на друга, чтобы они не обратились против своих тиранов. Он сбежал с каторги и после этого началась его длинная путь-дорога в безумие, закончившаяся убийством полицейского под Омском, вслед за чем он понял, что больше не испытывает страха. В цивилизованную жизнь он вернулся законченным революционером. Теперь ему даже не верилось, что когда-то он колебался, бросать ли бомбы в хозяев тех сибирских каторжных рудников. Еврейские погромы, инсценированные властями на западных и южных окраинах России, приводили его в бешенство. Распри большевиков и меньшевиков на втором съезде социал-демократов вызывали у него отвращение. А анархистский журнал "Хлеб и свобода", издаваемый в Женеве, воодушевлял его. В конце концов, полный ненависти к властям, разочаровавшись в социалистах и уверовав в анархизм, он поехал в Белосток и создал там группу единомышленников под названием "Борьба". То были славные годы. Затем он перенес свою деятельность в Санкт-Петербург и организовал там еще одну боевую группу анархистов, осуществивших убийство великого князя Сергея. В том, 1905 году казалось, что революция неминуема. Затем наступила реакция, жестокая и кровавая. Однажды ночью в дома, где жили члены анархистской группы, ворвалась тайная полиция и арестовала всех, кроме Феликса, который, убив одного жандарма и ранив другого, убежал и скрылся в Швейцарии. К тому времени никто уже не мог бы остановить его - столько в нем было решимости, воли, гнева и беспощадности. И все те годы, и в последующие, проведенные в тихой Швейцарии, он никогда никого не любил. Встречались люди, к которым он относился с симпатией - грузинский свинопас, старый еврей из Белостока, делавший бомбы, Ульрих в Женеве - но, появляясь, они затем уходили из его жизни. Встречались ему и женщины. Многие из них чувствовали неистовость его натуры и отшатывались, но те, кому он был по душе, находили его чрезвычайно привлекательным. Временами он поддавался соблазну, за которым почти всегда следовало разочарование. Родители его умерли, а свою сестру он не видел уже лет двадцать. Ему стало казаться, что вся его жизнь после встречи с Лидией напоминала забытье. Ему удалось выжить, пережить тюрьму, пытки, каторгу и долгий, страшный побег из Сибири только потому, что он почти потерял всякую чувствительность. Даже к самому себе он стал совершенно безразличен, и этим, по его мнению, и объяснялось отсутствие у него чувства страха; если тебе все безразлично, то и страху неоткуда взяться. Его устраивал такой оборот дела. Он любил не отдельных людей, а человечество в целом. Сочувствовал голодающим крестьянам вообще, больным детям, запуганным солдатам и искалеченным шахтерам вообще. Ненавидел не кого-либо конкретно, а всех князей вообще, всех помещиков, всех капиталистов и всех генералов. Таким выковала Феликса жизнь, и из неопределенности юности он вышел зрелым, с устоявшимися взглядами мужчиной. А тот крик Лидии, подумалось ему, был ужасен тем, что напомнил о возможности существования другого Феликса, теплого, чувственного и любящего, способного ощущать ревность, алчность, тщеславие и страх. Предпочел бы я быть тем человеком, спрашивал он сам себя. Тот человек жаждал бы вглядываться в ее огромные серые глаза, гладить ее прекрасные светлые волосы, слушать ее беспомощный смех при попытках научиться свистеть, мечтал бы вести с ней споры о Толстом, поедать черный хлеб с селедкой, видеть, как морщится ее хорошенькое личико после первого глотка водки. Тот человек был веселым. А еще он не был бы равнодушным. Его бы интересовало, счастлива ли Лидия. Он бы побоялся нажать на курок из страха, что и ее может ранить рикошетом. Он мог бы не захотеть убивать ее племянника, знай он, что она привязана к этому юноше. Из того человека получился бы очень плохой революционер. Нет, думал он, засыпая, я бы не хотел быть тем человеком. Он даже и не опасен. Ночью ему приснилось, что он застрелил Лидию, а когда проснулся, то не мог вспомнить, испытывал ли он при этом сожаление. На третий день он вышел на улицу. Бриджет отдала ему рубашку и пальто, принадлежавшие ее мужу. Они оказались мешковаты, так как ее муж был пониже и пошире Феликса. Его же собственные брюки и сапоги еще вполне можно было носить, а кровь с них Бриджет смыла. Велосипед, сломавшийся от падения на ступеньки, он починил. Выпрямил согнувшийся руль, залатал шину, склеил треснувшее кожаное сиденье. Забравшись на него, проехал немного, но быстро понял, что слишком слаб для длинных поездок. Вместо этого пошел пешком. Стоял великолепный солнечный день. В лавке на Морнингтон-Креснт он отдал старьевщику полпенни и старый пиджак мужа Бриджет, получив взамен более легкий и по размеру. Идя по лондонским улицам, залитым летним теплом, он ощущал себя необычно счастливым. Но мне нечему радоваться, думал он; мой хитроумный, прекрасно продуманный, дерзкий план провалился, и все из-за того, что закричала женщина, а пожилой мужчина вытащил шпагу. Какое фиаско! Это Бриджет ободрила меня, решил он. Она сразу поняла, что он попал в беду и не раздумывая, помогла. Это напомнило ему о широте души тех, ради которых он стрелял из револьвера, бросал бомбы и был порезан шпагой. Мысль об этом придала ему силы. Добравшись до парка Сент-Джеймс, он занял свое обычное место напротив дома Уолденов. Всматриваясь в белокаменное здание с высокими, элегантными окнами, он думал про себя: меня можно сбить с ног, но меня невозможно уничтожить; знай вы, что я снова здесь, вы бы так и затряслись от страха. Он приготовился к длительному наблюдению. Беда состояла в том, что после неудачного покушения жертва, безусловно, насторожилась. Теперь будет гораздо труднее убить Орлова, потому что он предпримет меры предосторожности. Но Феликс обязательно узнает, что это за меры, и постарается обойти их. В одиннадцать часов утра со двора выехал экипаж, и Феликсу показалось, что в нем мелькнула борода лопаткой и цилиндр; значит, Уолден. К часу экипаж вернулся. И снова отъехал в три, на этот раз в нем промелькнула женская шляпка, вероятно то была Лидия, или же ее дочь; в любом случае, она вернулась в пять. К вечеру прибыло несколько гостей, и семейство, по всей видимости, ужинало дома. Орлова видно не было. Скорее всего, он выехал из этого дома. Все равно я разыщу его, решил он. Возвращаясь в Кэмден-Таун, он купил газету. Дома Бриджет предложила ему чая, так что он просматривал газету в ее гостиной. Но ни в придворных, ни в светских новостях об Орлове ничего не писали. Бриджет заметила, какие колонки он читает. - Интересные сведения для такого парня, как ты, - с насмешкой сказала она. - Теперь, конечно, ты станешь выбирать, на какой бал сегодня отправиться. Феликс улыбнулся и ничего не ответил. Бриджет продолжала: - А знаешь, мне известно, кто ты. Ты анархист. Феликс так и замер. - И кого же ты собираешься убить? - спросила она. - Надеюсь, что этого чертового короля. - Она шумно отхлебнула чай. - Ну, нечего на меня так смотреть. Можно подумать, ты вот-вот перережешь мне горло. Не беспокойся. Я не выдам тебя. Мой муженек в свое время тоже посчитался кое с кем из англичан. Феликс был потрясен. Она догадалась - и одобрила! Он просто не знал, что сказать. Встал и сложил газету. - Вы добрая женщина, - только и проговорил он. - Будь я лет на двадцать помоложе, я бы расцеловала тебя. А теперь уходи, пока я не потеряла голову. - Спасибо вам за чай, - сказал Феликс и вышел. Остальную часть вечера он провел, сидя в унылой подвальной комнате, уставясь на стену и размышляя. Безусловно, Орлов где-то прячется, но где?.. Если его не было в особняке Уолденов, он мог оказаться в русском посольстве, либо в доме одного из сотрудников посольства, либо в отеле, либо у одного из друзей Уолдена. Он вполне мог покинуть Лондон и расположиться в каком-нибудь загородном доме. Невозможно было проверить все варианты. Задача предстояла не из легких. Он уже начинал волноваться. Сначала он подумал о том, чтобы следить за Уолденом. Но это не дало бы нужного результата. Хотя велосипедист вполне мог угнаться на лондонских улицах за экипажем, это было бы крайне утомительно, и Феликс понимал, что еще несколько дней он не сможет этого осилить. Ну, а положим, что потом, в течение трех дней Уолден посетит несколько частных домов, две-три конторы, пару отелей и еще заедет в посольство, как тогда Феликсу узнать, в каком из этих зданий жил Орлов? Разузнать, конечно; можно, но на это ушло бы много времени. А пока переговоры бы продолжались, и война бы приближалась. А если допустить, что несмотря ни на что, Орлов продолжал жить в доме Уолденов, и просто решил не выходить? Ложась вечером спать, Феликс мучительно думал над этой задачей, и наутро проснулся с готовым решением. Он спросит Лидию. Он начистил ботинки, вымыл голову и побрился. Одолжил у Бриджет белый хлопчатобумажный шарф и обмотал им шею, чтобы скрыть отсутствие воротничка и галстука. У старьевщика на Морнингтон-Креснт купил котелок на голову как раз по размеру. У него же в лавке посмотрел на себя в разбитое, тусклое зеркало. Теперь он выглядел угрожающе респектабельным. Он вышел на улицу. Он не имел никакого представления, как Лидия воспримет его появление. В том, что она не узнала его в ночь неудачного покушения, он не сомневался: ведь лицо его было прикрыто, а ее крик был ничем иным, как реакцией при виде незнакомца с оружием. Предположим, ему удастся проникнуть в дом и увидеть ее. Как она поступит? Вышвырнет его вон? Начнет ли тотчас сдергивать с себя одежду, как она это делала когда-то? Или же проявит безразличие, отнесясь к нему, как к человеку, которого знала в дни молодости и до которого ей сейчас нет никакого дела? А ему хотелось, чтобы его появление потрясло и ошеломило ее, чтобы она по-прежнему любила его, тогда он сможет заставить ее выдать тайну. Вдруг он понял, что не помнит, как она выглядит. Это было очень странно. Он помнил, что она была определенного роста - ни полная, ни худая, со светлыми волосами и серыми глазами; но всю ее представить себе не мог. Сосредоточившись, он мог увидеть перед собой какую-то ее отдельную черту, например, нос; а вся она воспринималась как смутная, бесформенная тень в серых сумерках петербургского вечера, и стоило ему захотеть разглядеть ее поближе, как она тут же исчезала. Добравшись до парка, он замешкался у их дома. Было десять часов утра. Встали они или еще нет? Во всяком случае, он решил подождать, пока Уолден не уедет. Ему пришло в голову, что в коридоре он может даже наткнуться на Орлова, а ведь теперь у него не было оружия. Если так случится, свирепо подумал он, я задушу его руками. Он стал гадать, что сейчас делала Лидия. Возможно, одевалась. О, да, пронеслось у него в голове, я будто вижу ее в корсете перед зеркалом, расчесывающую волосы. А может быть, она сейчас завтракает. Подадут яйца, мясо и рыбу, но она всего лишь отломит кусочек мягкой булки и съест ломтик яблока. У входа появился экипаж. Пару минут спустя в него кто-то сел, и экипаж поехал к воротам. Когда он выехал на улицу, Феликс как раз стоял на противоположной стороне ее. Вдруг он понял, что смотрит на Уолдена, а Уолден через окошко коляски глядит прямо на него. Феликс едва сдержался, чтобы не закричать: - Эй, Уолден, я был у нее первым! - но вместо этого он усмехнулся и приподнял шляпу. Уолден в знак приветствия слегка кивнул головой, и экипаж проехал. Феликс подивился, отчего это он вдруг ощутил такой подъем. Пройдя в ворота, он пересек двор. Увидев во всех окнах дома цветы, он подумал: о, да, она ведь всегда любила цветы. Поднявшись по ступенькам к входной двери, позвонил. Не исключено, что она вызовет полицию, подумалось ему. Через секунду дверь открыл слуга. Феликс вошел. - Доброе утро, - сказал он. - Доброе утро, сэр, - ответил слуга. Значит, я действительно выгляжу респектабельно. - Я хотел бы повидать графиню Уолден. Это очень срочно. Меня зовут Константин Дмитриевич Левин. Она, конечно, помнит меня по Санкт-Петербургу. - Да, сэр. Константин... - Константин Дмитриевич Левин. Вот моя визитка. - Феликс стал рыться в кармане пиджака. - О! Я не захватил их с собой. - Все в порядке, сэр. Константин Дмитриевич Левин. - Да. - Будьте так добры подождать здесь, я сейчас узнаю, принимает ли графиня. Феликс кивнул, и слуга удалился. Глава 6 Книжный шкаф - бюро эпохи королевы Анны был одним из самых любимых Лидией предметов обстановки их лондонского дома. Сделанный две сотни лет назад, из черного с позолотой лака, он был украшен изображением пагод, склоненных ив, цветов и островков в стиле, несколько напоминавшем китайский. Передняя его крышка откидывалась и получался письменный столик с отделениями из красного бархата для корреспонденции и крохотными выдвижными ящичками для карандашей и бумаги. В нижней части находились большие ящики, а наверху, выше уровня ее глаз, за зеркальной дверцей располагались книжные полки. В старинном зеркале искаженно и туманно отражалась за спиной Лидии утренняя комната. На письменном столе лежало неоконченное письмо к ее сестре, матери Алекса, в Санкт-Петербург. Почерк Лидии был мелок и неразборчив. Написав по-русски фразу: "Я не знаю, что и думать о Шарлотте", - она остановилась, да так и сидела, задумавшись, глядя в затуманенное зеркало. Похоже, этот сезон оказался богат самыми неприятными неожиданностями. Но после выступления той суфражистки при дворе и появления какого-то сумасшедшего в парке, она уже решила, что новых катастроф не случится. И, действительно, несколько дней жизнь текла спокойно. Шарлотта удачно вышла в свет. Алекс уже не жил в их доме, нарушая мир души Лидии, он перебрался в отель "Савой" и на людях не появлялся. Бал Белинды удался на славу. В ту ночь Лидия по-настоящему веселилась, забыв о своих тревогах. Она танцевала вальс, польку, тустеп, танго и даже терки-трот. Перетанцевала с половиной членов Палаты лордов, с несколькими блестящими молодыми людьми, но чаще сего - со своим мужем. В общем-то было не очень принято, чтобы партнером на балу так часто оказывался твой собственный муж. Но Стивен так элегантно выглядел в своем фраке и танцевал так превосходно, что она не могла устоять перед удовольствием. Ее брак безусловно вступил в одну из своих самых счастливых стадий. Вспоминая прошедшие годы, она подумала, что в сезон ее часто охватывало подобное чувство. Но тут приключилась вся эта история с Энни и все испортила. Лидия лишь смутно припоминала Энни, как одну из служанок в поместье Уолденов. Невозможно было знать всю челядь в таком огромном хозяйстве: только в самом доме служило около пятидесяти человек, а ведь были еще садовники и кучеры. Точно так же и не вся прислуга знала в лицо своих хозяев, так был знаменитый случай, когда Лидия, остановив в холле служанку, спросила, у себя ли лорд Уолден, и получила ответ: "Пойду узнаю, мадам, - и как о вас доложить?" Однако, Лидия вспомнила тот день, когда к ней пришла экономка, миссис Брейтуэйт, с известием о том, что Энни придется уйти, так как она беременна. Слова "беременна" миссис Брейтуэйт не произнесла, сказав, что Энни "допустила моральную неустойчивость". И Лидия, и экономка были несколько смущены, но нисколько не шокированы: такое и раньше случалось со служанками, и будет случаться впредь. Их следовало увольнять - только так велись дела в порядочном доме - и, разумеется, без какой-либо рекомендации в подобных обстоятельствах. А без "рекомендации" служанка, конечно же, не могла найти себе работу в другом доме. Но, как правило, ей и не нужна была работа, так как она либо выходила замуж за отца ребенка, либо возвращалась к своей матери. Впрочем, потом, уже вырастив детей, такая девушка могла и снова попасть в дом к прежним хозяевам, как прачка или кухонная прислуга, или в каком-то ином качестве, но так, чтобы не сталкиваться с господами непосредственно. Лидия предположила, что жизнь Энни пойдет именно по этому пути. Она помнила, что их юный помощник садовника неожиданно уволился и сбежал в моряки - эта новость привлекла ее внимание только потому, что в эти дни так трудно было найти молодых людей для работы в саду за разумную плату - но, разумеется, ей никто не сообщал о связи между Энни и этим парнем. Мы вовсе не строги, подумала Лидия, как наниматели, и весьма щедры. Тем не менее, Шарлотта все восприняла так, будто я виновата в несчастье Энни. Что там она такое сказала? "Я знаю, что сделала Энни, и знаю, с кем". Боже милостивый, где ребенок научился подобному тону? Я всю свою жизнь посвятила тому, чтобы воспитать ее чистой и добродетельной, не такой, как я сама. "Даже не думаю", писала она дальше. Она обмакнула ручку в чернильницу. Ей хотелось поделиться своими тревогами с сестрой, но в письме это было так трудно сделать. Но и в личном разговоре не легче, подумала она. По-настоящему ей хотелось поделиться своими мыслями именно с Шарлоттой. Но почему, когда я пытаюсь это сделать, я становлюсь резкой и деспотичной, размышляла она. Вошел Причард. - Вас хочет видеть м-р Константин Дмитриевич Левин, миледи. Лидия наморщила лоб. - По-моему, я такого не знаю. - Джентльмен говорит, что у него очень срочное дело, миледи, и он, видимо, думает, что вы помните его по Санкт-Петербургу. - На лице Причарда выразилось сомнение. Лидия заколебалась. В имени было что-то знакомое. Время от времени русские, которых она едва знала, наносили ей визиты в Лондоне. Сначала они предлагали себя в качестве посыльных, а заканчивали просьбой одолжить денег на проезд. Лидия охотно помогала им. - Хорошо, - проговорила она. - Впустите его. Причард вышел. Лидия снова обмакнула перо в чернила и продолжила: "Что же можно поделать, если ребенку уже восемнадцать, и у нее есть собственная воля? Стивен говорит, что я слишком много волнуюсь. Я бы хотела..." Я даже не могу как следует поговорить со Стивеном, подумалось ей. Он только и делает, что утешает. Открылась дверь, и Причард произнес: - Мистер Константин Дмитриевич Левин. Лидия через плечо проговорила по-английски: - Сейчас я освобожусь, м-р Левин. - Она услышала, как дворецкий закрыл за собой дверь, пока она дописывала фразу: "... ему верить". - Положила ручку и обернулась. - Как поживаешь, Лидия? - спросил он ее по-русски. - О, Боже, - прошептала Лидия. Будто что-то холодное и тяжелое сдавило ей сердце так, что она не могла больше дышать. Перед ней стоял Феликс: высокий, худой, как прежде, в потрепанном пиджаке и шарфе, с этой дурацкой английской шляпой в левой руке. В нем ничего не изменилось, словно она видела его только вчера. Те же длинные, черные волосы, без намека на седину. Та же белая кожа, орлиный нос, подвижный рот и эти грустные, добрые глаза. - Прости, что я напугал тебя. Лидия не могла вымолвить ни слова. Внутри нее бушевала буря чувств: потрясение, испуг, восторг, любовь и ужас. Она всматривалась в него. Нет, он постарел. Морщины избороздили его лицо: две глубокие складки на щеках и маленькие в углах его красивого рта. То были следы боли и страданий. В выражении его глаз появилось что-то, чего там раньше не было - может быть, безжалостность или жестокость, а, может, просто твердость. Вид у него был усталый. Он тоже внимательно разглядывал ее. - Ты выглядишь, как девушка, - сказал он с восхищением. Она отвела от него глаза. Ее сердце бешено колотилось. Из всех чувств остался один ужас. А что, если Стивен вернется домой рано, пронеслось у нее в голове, и зайдет сюда, и в его взгляде прочитается вопрос: А кто этот человек? А я покраснею и начну что-то бормотать и... - Скажи же что-нибудь, - промолвил Феликс. Она вновь взглянула на него. С огромным усилием произнесла: - Уходи. - Нет. Вдруг она поняла, что у нее не было силы воли заставить его уйти. Посмотрела на колокольчик, которым можно было вызвать Причарда. Увидев это, Феликс улыбнулся, будто прочитал ее мысли. - Прошло девятнадцать лет, - сказал Феликс. - Ты постарел, - резко бросила она. - А ты изменилась. - А чего ты ожидал? - Ожидал именно этого, - сказал он. - Того, что ты побоишься самой себе признаться в том, что рада видеть меня. Он всегда проникал в ее душу насквозь своими нежными глазами. Какой же смысл было притворяться? Он прекрасно различал притворство, вспомнила она. С первой же их встречи он понял ее всю. - Что ж, - произнес он. - Разве ты не рада? - Я еще и напугана, - проговорила она и тут поняла, что призналась в том, что рада. - А ты? - быстро спросила она. - А что чувствуешь ты? - Я мало что вообще чувствую теперь, - сказал он. И странная, страдальческая улыбка вдруг озарила его лицо. Раньше она никогда его таким не видела. Интуитивно она поняла, что сейчас он говорил ей правду. Взяв стул, он сел рядом с ней. Она резко отодвинулась. - Я не причиню тебе вреда, - проговорил он. - Вреда? - Лидия нервно рассмеялась. - Ты погубишь всю мою жизнь. - Мою ты погубила, - ответил ом, и затем поморщился, будто удивившись самому себе. - О, Феликс, я не хотела. Он весь так и напрягся. Повисло тяжкое молчание. Снова улыбнувшись той страдальческой улыбкой, он спросил: - Так что же случилось? Она колебалась. Тут ей пришло в голову, что все эти долгие годы она только и мечтала рассказать ему все. - В тот вечер, когда ты порвал мое платье... - начала она. - Что же ты будешь делать с этой дыркой в платье? - спросил Феликс. - Горничная зашьет ее перед тем, как я появлюсь в посольстве, ответила Лидия. - Так твоя горничная носит с собой иголки с нитками? - Для чего же еще брать горничную, отправляясь на званый ужин? - Действительно, для чего? - Лежа на постели, он смотрел, как она одевалась. Она знала, что ему нравится наблюдать за этим. Однажды он изобразил, как она натягивает панталоны, и она хохотала до упаду. Взяв у него платье, она надела его. - Любой женщине нужен целый час, чтобы одеться к вечеру, - сказала она. - До того, как я встретила тебя, мне и в голову не приходило, что это можно проделать за пять минут. Застегни-ка. Пока он застегивал ей крючки на спине, она, посмотревшись в зеркало, привела в порядок волосы. Он поцеловал ее в плечо. Она слегка отстранилась. - Не начинай снова, - сказала она. Взяв старый коричневый плащ, протянула ему. Он помог ей надеть плащ. - Когда ты уходишь, будто гаснет свет, - проговорил он. Эти слова тронули ее. Он редко проявлял сентиментальность. Она сказала: - Я знаю, что ты чувствуешь. - Ты придешь завтра? - Да. В дверях она поцеловала его и промолвила: - Спасибо. - Я очень люблю тебя, - сказал он. Она ушла. Спускаясь по лестнице, услышала за спиной шум и обернулась. Из двери соседней квартиры за ней наблюдал живший рядом с Феликсом мужчина. Поймав ее взгляд, он смутился. Она вежливо кивнула ему, и он скрылся за дверью. Ей вдруг пришло в голову, что он мог слышать через стену, как они с Феликсом занимались любовью. Но ей было все равно. Она сознавала, что то, что она делала, было стыдным и порочным, но ей не хотелось задумываться над этим. Она вышла на улицу. На углу ее ждала горничная. Вдвоем они прошли в парк, где их дожидался экипаж. Стоял холодный вечер, но Лидии казалось, что она согревалась каким-то внутренним теплом. Она часто спрашивала себя, могли ли люди, глядя на нее, догадаться, что у нее только что было любовное свидание. Избегая ее взгляда, кучер спустил для нее лесенку коляски. Он знает, изумленно подумала Лидия, но потом решила, что это ей просто почудилось. В коляске горничная спешно зашила порванное платье Лидии. Вместо коричневого плаща, Лидия накинула меховое манто. Горничная поправила ей прическу. За молчание Лидия дала ей десять рублей. И вот они уже у британского посольства. Лидия взяла себя в руки и вошла туда. Она поняла, что ей не так уж сложно играть свое второе "я" и вновь стала той добродетельной и скромной Лидией, которую знал свет. Как только она вступила в реальный мир, она ужаснулась той грубой силе страсти, испытываемой ею к Феликсу, и действительно стала похожа на дрожащую тростинку. И это не было притворством. Ведь большую часть дня она чувствовала, что вот эта благовоспитанная барышня и есть ее настоящее "я", а когда она видится с Феликсом, то на нее, должно быть, находит какое-то наваждение. Но когда Феликс был рядом, или когда среди ночи она просыпалась одна в постели, ей думалось, что порочной и дурной была та, ее светская, церемонная половина, из-за которой она могла лишиться своей величайшей в жизни радости. Итак, она вошла в зал, одетая, как и подобает, в белое, юная и слегка взволнованная. Там она встретила своего кузена Кирилла, номинально считавшегося ее спутником. Это был вдовец тридцати с лишним лет, человек довольно несносный, служивший в министерстве иностранных дел. Они с Лидией не чувствовали друг к другу особой симпатии, но так как его жена умерла, а родители Лидии редко выезжали в свет, Кирилл и Лидия дали понять, чтобы их всюду приглашали вместе. Лидия всегда просила его не беспокоиться и не заезжать за ней. Таким образом ей удавалось тайком встречаться с Феликсом. - Ты опоздала, - сказал Кирилл. - Прости, - не очень искренне ответила Лидия. Кирилл повел ее в салон. Там их приветствовал посол с супругой, а затем их представили лорду Хайкомбу, старшему сыну графа Уолдена. Это был высокий красивый мужчина в ладно скроенном, но скучноватом костюме. Он выглядел типичным англичанином со своими коротко стриженными светло каштановыми волосами и голубыми глазами Его открытое улыбающееся лицо показалось Лидии довольно приятным. Он говорил на хорошем французском Они обменялись несколькими светскими репликами, а потом его представили кому-то другому. - Он производит приятное впечатление, - сказала Лидия Кириллу. - Не заблуждайся, - проронил Кирилл. - Говорят, он настоящий сорвиголова. - Ты меня удивляешь. - Он играет в карты со знакомыми мне офицерами, и они рассказывали, что в застолье он легко их может перепить. - Ты столько всего знаешь о людях и всегда только дурное. Рот Кирилла скривился в усмешке. - Так это их или моя вина? - А почему он здесь? - спросила Лидия. - В Петербурге? Ну, болтают, что у него чрезвычайно богатый и деспотичный отец, с которым у него плохие отношения, поэтому он ездит по всему белому свету, пьянствует и играет, дожидаясь, пока старик отправится на тот свет. Лидия не ожидала, что ей снова доведется поговорить с лордом Хайкомбом, но супруга посла, полагая их подходящей парой, посадила их за ужином вместе. Когда подали второе блюдо, он попытался завязать с ней беседу. - Вы знакомы с министром финансов? - спросил он. - Боюсь, что нет, - холодно ответила Лидия. Конечно, она все знала об этом человеке, и царь его очень любил; но он женился на женщине, не только разведенной, но еще и еврейке, и потому людям было неловко принимать его у себя. Вдруг она подумала, как подобный предрассудок возмутил бы Феликса, а англичанин тем временем заговорил вновь. - Мне бы очень хотелось встретиться с ним. Я нахожу его чрезвычайно энергичным и прогрессивным человеком. Его проект строительства Транссибирской железной дороги просто замечателен. Но говорят, он не очень изыскан. - Я уверена, что Сергей Юльевич Витте глубоко предан нашему обожаемому монарху, - вежливо проговорила Лидия. - Несомненно, - сказал Хейкомб и повернулся к другой своей соседке. Он находит меня скучной, подумала Лидия. Немного погодя она спросила его: - А вы много путешествуете? - Очень много, - ответил он - Почти каждый год езжу охотиться в Африку. - Как интересно! И на кого вы охотитесь? - На львов, слонов однажды на носорога. - В джунглях? - Обычно охотятся в восточных долинах, но как-то раз я добрался даже до южного тропического леса в период ливней, чтобы только посмотреть на это. - И все так и выглядит, как на картинках в книгах? - Да, вплоть до голых темнокожих пигмеев. Почувствовав, что заливается краской, Лидия отвернулась. Зачем ему понадобилось говорить такое, подумала Лидия. Больше она с ним не заговаривала. Их беседа была вполне достаточной, чтобы соблюсти приличия, и, судя по всему, углублять ее никому из них не хотелось. После ужина она села немного поиграть на великолепном фортепьяно посла, а потом Кирилл отвез ее домой. Она сразу же отправилась спать, чтобы во сне мечтать о Феликсе. Наутро, после завтрака, слуга сообщил ей, что ее хочет видеть отец, и что он ждет ее в своем кабинете. Граф был маленький, сухощавый, желчный человек, пятидесяти пяти лет. Лидия была самой младшей из его четверых детей, кроме нее были еще дочь и два сына. Все они уже обзавелись своими семьями. Их мать была жива, но постоянно недомогала. Со своей семьей граф общался очень редко, проводя большую часть времени за чтением. Иногда к нему заходил его старинный друг поиграть в шахматы. Лидия смутно припоминала, что когда-то все было по-другому, и их дружная семья вся собиралась за одним столом. Но те времена давно прошли. Теперь же вызов в кабинет означал лишь одно: неприятности. Когда Лидия вошла к нему, он, заложив руки за спину, с искаженным от ярости лицом, стоял около письменного стола. В дверях кабинета тряслась заплаканная горничная Лидии. Лидия сразу поняла, в чем дело, и задрожала от страха. Без каких-либо предисловий отец страшно закричал: - Ты тайком бегала к юнцу! Стараясь не дрожать, Лидия сложила руки. - Откуда ты узнал? - спросила она, с укоризной глядя на служанку. - Не смотри на нее, - возмущенно проговорил отец. - Мне кучер рассказал о твоих чрезвычайно долгих прогулках по парку. А вчера я приказал, чтобы за тобой проследили. - Он снова в гневе повысил голос. - Как же ты могла вести себя так - словно ты простая крестьянская девка? "Что же ему известно? Но не все, конечно", - успокаивала себя Лидия. - Я влюблена, - сказала она. - Влюблена? - заорал он. - Да это просто похоть! Лидии показалось, что он сейчас ударит ее. Шагнув назад, она приготовилась к бегству. Он знает все. Это было полной катастрофой. Как же он теперь поступит? Он сказал: - Самое худшее в том, что ты не сможешь выйти за него замуж. Лидия пришла в ужас. Она уже была готова к тому, что ее выгонят из дома, униженную и без копейки денег, но, видимо, он придумал ей наказание пострашнее. - Почему я не могу выйти за него? - воскликнула она. - Потому что он простолюдин и закоренелый анархист. Разве ты не понимаешь - ты погибла! - Тогда разреши мне выйти за него, и пусть я погибну! - Нет! - завопил он. Воцарилась тяжелая тишина. Лишь монотонно всхлипывала горничная. Да звенело в ушах у Лидии. - Это убьет твою мать, - проговорил граф. - Что же теперь будет? - прошептала Лидия. - Пока будешь сидеть у себя в комнате и никуда не выходить. А потом отправишься в монастырь, как только я устрою это. Лидия в ужасе уставилась на него. Она словно услышала свой смертный приговор. Опрометью бросилась она вон из кабинета. Никогда больше не видеть Феликса - сама мысль об этом казалась совершенно невыносимой. Слезы заливали ее лицо, Она побежала в спальню. Ей не перенести этого наказания. "Я умру, - думала она, - я умру". Но она лучше навечно откажется от своей семьи, чем навсегда потеряет Феликса. Как только эта мысль пришла ей в голову, она поняла, что ничего другого ей не оставалось, и что делать это надо было именно сейчас, пока отец не послал кого-нибудь запереть ее в комнате. Она заглянула в кошелек: там лежало лишь несколько рублей. Открыла шкатулку с драгоценностями. Вынула бриллиантовый браслет, золотую цепь, несколько колец и сунула все это в сумочку. Надев свой плащ, сбежала вниз по черной лестнице и вышла из дома через дверь для слуг. По улице она бежала бегом. Люди с изумлением смотрели на нее, куда-то спешащую, в дорогой одежде, с заплаканным лицом. Но ей было все равно. Она навсегда оставляла свет. Они с Феликсом скроются от глаз людских. Вскоре она почувствовала усталость и пошла шагом. Случившееся вдруг перестало казаться катастрофой Они с Феликсом могли бы уехать в Москву, в провинцию или даже за границу, в Германию, например. Феликсу придется подыскать себе работу. Он был образован, так что всегда мог получить место клерка, а может быть, и что-нибудь получше Она могла бы заняться шитьем. Они снимут маленький домик, обставят его недорого. У них появятся дети, крепкие мальчики и красивые девочки. То, чего она теперь лишится, казалось ей совершенно ничтожным; все эти шелковые туалеты, светские сплетни, вездесущая челядь, огромные дома, изысканная пища. На что будет похожа их совместная жизнь? Они действительно разделят ложе и будут спать вместе - как это романтично! Будут гулять, держась за руки, не обращая внимания на взгляды окружающих. По вечерам же, сидя у камина, играть в карты, читать или просто беседовать. И всегда, когда ей захочется, она сможет прикоснуться к нему, поцеловать его или раздеться перед ним. Добравшись до его дома, она стала подниматься по лестнице. Какова будет его реакция? Сначала потрясение, затем восторг, а потом деловитая собранность. Он скажет, что им следует бежать тотчас, иначе ее отец пошлет людей, чтобы вернуть ее. Он проявит решительность. "Мы поедем к такому-то человеку", - скажет он и заговорит о билетах, чемодане и маскировке. Она вынула ключ, но дверь в его квартиру была настежь открыта и болталась на петлях. Войдя, она крикнула. - Феликс, это я - где ты? Тут она встала как вкопанная. Все вокруг было перевернуто вверх дном, будто здесь побывали грабители или же велась отчаянная драка. Феликса нигде не было. Внезапно ее охватил жуткий страх. Ошеломленная, она обошла всю маленькую квартирку, попусту заглядывая за занавески и под кровать. Исчезли все его книги. Матрас был вспорот, а зеркало разбито. То самое зеркало, в которое они смотрелись, занимаясь любовью однажды вечером, когда на улице шел снег. Совсем потерянная. Лидия вышла в вестибюль. В дверях своей квартиры возник сосед. Лидия взглянула на него. - Что произошло? - спросила она. - Вчера вечером его арестовали, - ответил он. И небеса обрушились на нее. Она почувствовала, что теряет сознание. Чтобы не упасть, прислонилась к стене. Арестовали? Почему? Где сейчас? Кто арестовал его? Как же теперь ей бежать с ним, если он в тюрьме? - Похоже, он был анархистом. - Ухмыльнувшись со значением, сосед добавил, - А, может быть, и еще кем-то. Было совершенно невыносимо, что все это случилось как раз в тот день, когда ее отец... - Отец, - прошептала Лидия - Это сделал отец. - У вас больной вид, - проговорил сосед. - Почему бы вам не зайти и не отдохнуть немного? Выражение его лица не понравилось Лидии. Видеть его ухмылку было уже слишком. Взяв себя в руки и ничего не ответив ему, она медленно спустилась вниз и вышла на улицу. Неторопливо и бесцельно побрела она, раздумывая, что же теперь делать. Ей как-то нужно было вызволить Феликса из тюрьмы. Но как приступить к этому, она и понятия не имела. Следует ли ей обратиться к министру внутренних дел? Или к царю? Но как добиться у них приема? Им можно бы и написать, но Феликс ей нужен был сегодня. Можно ли посетить его в тюрьме? По крайней мере, тогда она узнает, что с ним, а он поймет, что она борется за него. А если ей нарядиться в дорогие одежды и подъехать к тюрьме в карете, произведет ли она этим впечатление на тюремщиков? Но где находится тюрьма, она не знала: возможно, их несколько, да и экипажа при ней не было. Если же она отправится домой, отец запрет ее, и она никогда больше не увидит Феликса. Она с трудом сдерживала слезы. Тюремный, полицейский мир был ей так мало известен. К кому же обратиться? Друзья Феликса, анархисты, безусловно, все знали о таких вещах, но Лидия никогда с ними не встречалась и понятия не имела, где их искать. Она подумала о своих братьях. Макс управлял семейным поместьем в деревне, и он посмотрит на случившееся с Феликсом глазами отца и все одобрит. Дмитрий - пустоватый, женственный Дмитрий - посочувствует ей, но помочь не сможет. Оставалось только одно. Пойти к отцу и умолять его освободить Феликса. Устало повернулась она назад и двинулась к дому. Гнев против отца усиливался у нее с каждым шагом. Он ведь должен был любить ее, заботиться о ней, и хотеть ей счастья. А вместо этого? Пытался лишь погубить ее. Она-то знала, что ей нужно, что составит ее счастье. О чьей жизни шла тут речь? Какое право он имел решать за нее? Она вернулась домой вне себя от ярости. Поднялась к нему в кабинет и без стука вошла. - Это ты приказал арестовать его, - бросила она ему в лицо обвинение. - Да, - ответил отец. Его настроение явно переменилось. Притворное бешенство покинуло его, теперь его взгляд стал изучающ и расчетлив. - Ты должен немедленно освободить его, - потребовала Лидия. - Как раз сейчас его пытают. - О, нет, - прошептала Лидия. - Нет. - Они хлещут его по ступням... Лидия закричала. Отец заговорил громче: - Тонкими, гибкими тростями... На столе лежал нож для резания бумаги. - ...легко сдирающими мягкую кожу... "Я убью его", - пронеслось в мозгу Лидии. - ...и кровь так и льется... Тут Лидия пришла в неистовство. Схватив нож, она бросилась на своего отца. Размахнувшись, она что было сил опустила нож, целясь в его тощую шею и продолжая кричать: - Ненавижу тебя, ненавижу, ненавижу... Отстранившись, он схватил ее за запястье, заставил бросить нож и толкнул в кресло. Она разразилась истерическими рыданиями. Спустя пару минут ее отец заговорил вновь, да так спокойно, будто ничего и не случилось. - Я мог бы немедленно прекратить пытки, - сказал он. - Мог в любой момент освободить юнца. - О, прошу тебя, - прорыдала Лидия. - Я сделаю все, что ты скажешь. - В самом деле? - спросил он. Она взглянула на него сквозь слезы. Впереди забрезжил лучик надежды. Действительно ли он говорил всерьез? Захочет ли он освободить Феликса? - Все, что угодно, - проговорила она, - все. - Пока тебя не было, ко мне приходил визитер, - начал он, как ни в чем ни бывало. - Граф Уолден. Он просил разрешения навестить тебя. - Кто? - Граф Уолден. Когда вчера вечером ты познакомилась с ним, он был еще лордом Хайкомбом, но прошлой ночью скончался его отец, и теперь он стал графом. Лидия непонимающе смотрела на отца. Она помнила о встрече с англичанином, но никак не могла взять в толк, почему это ее отец столь подробно говорит о нем. - Перестань меня мучить. Скажи, что я должна сделать, чтобы ты освободил Феликса. - Выйти замуж за графа Уолдена, - резко бросил отец. Рыдания тут же прекратились. В изумлении Лидия уставилась на него. Неужели он действительно произнес эти слова? Это какое-то безумие. Отец продолжал: - Уолден не хочет откладывать свадьбы. Ты покинешь Россию и уедешь с ним в Англию. Забудем об этой безобразной истории, и никто о ней не узнает. Это идеальное решение. - А Феликс? - спросила Лидия, задыхаясь. - Пытки немедленно прекратятся. Как только ты отправишься в Англию, его освободят. И ты никогда его больше не увидишь. - Нет, - прошептала Лидия. - Бог свидетель, нет. Восемь недель спустя они поженились. * * * - Ты и в самом деле пыталась заколоть отца? - спросил Феликс одновременно восхищенно и насмешливо. Лидия кивнула. Она подумала: "Слава Богу, что он не догадался об остальном" - Я горжусь тобой, - проговорил Феликс. - Но это был ужасный поступок. - Он был ужасным человеком. - Сейчас я так не думаю. Возникла пауза. Феликс мягко произнес: - Так, значит, ты меня не предавала. Желание заключить его в объятья было почти непреодолимым. Она все же заставила себя сидеть неподвижно. Прошло мгновенье. - Твой отец сдержал слово, - продолжил он задумчиво. - Пытки в тот же день прекратились. А на следующий день после твоего отъезда в Англию меня выпустили. - Как ты узнал, что я уехала? - Получил записку от служанки. Она оставила ее в книжной лавке. Конечно, она не знала об условии, поставленном тебе отцом. Им столько всего важного нужно было сказать друг другу, что они погрузились в молчание. Лидия все еще боялась шевельнуться. Она заметила, что он все время держал правую руку в кармане пиджака. Раньше такой привычки она за ним не замечала. - Так ты научилась свистеть? - вдруг спросил он. - Она не смогла сдержать смеха. - Я оказалась неспособной. Они снова умолкли. Лидии хотелось, чтобы он ушел, и одновременно она отчаянно желала, чтобы он остался. Наконец она спросила: - А чем ты занимался с тех пор? Феликс пожал плечами. - Довольно много путешествовал. А ты? - Воспитывала дочь. Никому из них не хотелось, видимо, углубляться в тему о прошедших со дня их последней встречи годах. - Что привело тебя сюда? - спросила Лидия. - О... - На какой-то миг Феликс словно смутился - мне нужно повидать Орлова. - Алекса? Зачем? - Арестовали одного матроса-анархиста. Мне необходимо убедить Орлова содействовать его освобождению. Ты ведь знаешь, как обстоят дела в России никакой законности, только право сильных мира сего. - Алекс больше не живет здесь. Какой-то грабитель напал на наш экипаж, и он испугался. - Где же мне найти его? - спросил Феликс. Он весь вдруг напрягся. - В отеле "Савой". Но я не уверена, примет ли он тебя. - Может, и примет. Надо попытаться. - Для тебя это так важно? - Да. - Ты по-прежнему... занимаешься политикой? - В этом моя жизнь. - Большинство молодых людей с возрастом теряют к этому интерес. Он горько улыбнулся. - Большинство молодых людей женятся и заводят детей. Лидию охватило сострадание. - Феликс, мне так жаль. Он протянул руку и взял ее ладонь. Отдернув ее, она поднялась. - Не прикасайся ко мне, - проговорила она. Он с удивлением взглянул на нее. - Не знаю, как тебе, но мне это послужило уроком, - сказала она. - Меня воспитали в убеждении, что страсть есть зло и приносит лишь погибель. Какое-то время, когда мы были... вместе... я перестала в это верить или, по крайней мере, делала вид, что перестала. И вот результат - я погубила себя и тебя. Мой отец был прав - страсть губительна. Я этого не забыла и никогда не забуду. Он с грустью посмотрел на нее. - Ты пытаешься себя убедить в этом? - В этом правда. - Толстовская мораль. Праведность не всегда приносит счастье, но неправедное поведение непременно сделает человека несчастным. Она глубоко вздохнула. - Я хочу, чтобы ты немедленно ушел и никогда бы не возвращался. Он смотрел на нее долго и молча, а затем встал. - Хорошо, - сказал он. Лидии показалось, что ее сердце сейчас разорвется. Он шагнул к ней. Она стояла неподвижно, понимая, что ей необходимо бежать от него, и не в состоянии сделать этого. Он положил ей руки на плечи и заглянул в глаза, и было уже поздно бежать. Она вспомнила, что ощущала раньше, когда они вот так смотрели в глаза друг другу, и воля покинула ее. Притянув к себе, он обнял ее и стал целовать. Все было, как всегда: его рот, жадный, страстный, нежный, искал ее губы, мягкие и тающие. Она сильнее прижалась к нему. Внутри у нее все горело. По телу пробежала дрожь наслаждения. Нащупав его ладони, она взяла их в свои и крепко сжала, ей надо было ощутить его присутствие, его тело... Вдруг у него вырвался крик боли. Объятия разомкнулись. В недоумении она смотрела на него. Он поднес правую руку ко рту. Она увидела его рану и поняла, что от ее пожатия та стала кровоточить. Она шагнула было к нему, хотела взять его за руку, сказать, как ей жаль, что так вышло, но он отступил назад. Какая-то перемена произошла с ним, чары разрушились. Повернувшись, он пошел к двери. В ужасе смотрела она, как он уходил. Дверь с шумом захлопнулась. Лидия закричала, как потерянная. Еще секунду она стояла, глядя на то место, где он только что был. Она чувствовала себя опустошенной. Упала в кресло, и тут ее начало трясти. Ее чувства были в полном смятении, мозг затемнен. Наконец, пришло успокоение и с ним одно, самое главное ощущение: радость от того, что она не поддалась соблазну и не досказала ему последней главы своей истории. Эта тайна хранилась у нее глубоко, подобно осколку шрапнели в затянувшейся ране; и там она останется до самого последнего ее земного дня, и с ней же и уйдет в могилу. * * * В прихожей Феликс задержался, чтобы надеть шляпу. Взглянул на себя в зеркало, лицо его скривилось в злорадной победной улыбке. Приняв невозмутимый вид, он вышел на улицу, залитую дневным солнцем. Как же она легковерна. Поверила в его малоправдоподобную басню о матросе-анархисте и, не задумавшись, сказала, где можно найти Орлова. Его переполнял восторг от мысли, что она по-прежнему настолько в его власти. "Ради меня она вышла замуж за Уолдена, - думал он - а теперь я вынудил ее предать собственного мужа". Тем не менее, их встреча и для него самого таила некоторую опасность. Пока она рассказывала ему свою историю, он не отрывал глаз от ее лица, и внутри него поднималось чувство жуткой тоски, такой необычайной грусти, что захотелось плакать. Но он давным-давно уже не проливал слез и даже забыл, как это делается - так что опасность миновала. "Я не поддаюсь сантиментам, уговаривал он сам себя - Я солгал ей, заставил ее поверить мне, целовал, а потом сбежал. Я использовал ее". "Удача сегодня на моей стороне, - думал он. - Подходящий день для опасного мероприятия". Револьвер свой он выронил в парке, так что ему понадобится другое оружие. Для покушения в гостиничном номере лучше всего подойдет бомба. Тут нет нужды целиться точно, разорвавшись, она убьет всех, кто находится в комнате. "Если рядом с Орловым окажется и Уолден, то тем лучше", - решил Феликс. Тут ему пришло в голову, что при таком обороте дел получилось бы, что Лидия помогла ему убить своего же собственного мужа. Ну и что? Он выбросил ее из головы и стал думать о химических проблемах. В аптеке в Кэмден-Таун он купил четыре пинты обыкновенной кислоты в виде концентрата. Кислота продавалась в двух полупинтовыв бутылях и стоила четыре шиллинга пять пенсов, включая и бутылки, которые можно было возвратить. Принеся бутылки домой, он поставил их на пол в своей комнате на первом этаже. Затем снова вышел и купил четыре пинты такой же кислоты, но уже в другой аптеке. Аптекарь спросил, для чего ему кислота "Для чистки", ответил Феликс, и тот вполне удовлетворился таким ответом. В третьей аптеке он купил еще другой кислоты. А в довершение пинту чистого глицерина и стеклянную палочку длиной в фут. Потратил он шестнадцать шиллингов и восемь пенсов, но он сможет получить обратно четыре шиллинга и три пенса, вернув пустые бутылки. Таким образом у него останется около трех фунтов. Так как он покупал ингредиенты в разных аптеках, никто из их владельцев не мог и заподозрить, что он собирается изготовить взрывчатку. Он прошел на кухню к Бриджет и взял у нее самую большую миску. - Собираешься что-то печь? - спросила она его. - Да, - ответил он. - Только не взорви нас всех. - Не взорву. На всякий случай она отправилась провести вечер у соседки. Вернувшись к себе, Феликс снял тужурку, засучил рукава рубашки и вымыл руки. Поставил миску на раковину. Он осмотрел ряд больших коричневых бутылей с их притертыми стеклянными пробками, стоявших прямо на полу. Начальная часть работы была не очень опасной. В миске, взятой у Бриджет, он смешал две разные кислоты, подождал, пока все остынет, а потом разлил смесь в бутыли. Вымыл и высушил миску, снова положил ее в раковину и налил туда глицерина. В раковине имелась резиновая затычка на цепочке. Он вставил ее в сливное отверстие таким образом, чтобы оно закрывалось не полностью. Затем открыл кран. Когда уровень воды в раковине достиг края миски, он слегка повернул кран, но не до конца, и теперь вода из раковины вытекала с такой же скоростью, с какой и наливалась туда, а уровень воды оставался постоянным, не заливая миску. При выполнении следующего этапа погибло больше анархистов, чем от рук охранки. Очень осторожно он начал добавлять кислотную смесь в глицерин, все время аккуратно помешивая стеклянной палочкой. В его комнате было очень тепло. Время от времени над миской поднимался завиток красновато-коричневого дыма, знак того, что химическая реакция выходила из-под контроля. Тогда Феликс прекращал добавлять кислоту, но продолжал помешивать до тех пор, пока струя воды в раковине не охлаждала миску и не выправляла реакцию. Когда пары улетучивались, он ждал минуты две, а потом вновь принимался за дело. "Вот так погиб Илья, - вдруг вспомнилось ему, - над раковиной в подвале, смешивая кислоту и глицерин". Может быть, он слишком торопился. Когда они потом там все убрали, от Ильи уже ничего не осталось. День клонился к вечеру. Воздух стал прохладнее, но Феликс по-прежнему обливался потом. Рука его ни разу не дрогнула. Он слышал, как на улице кричали дети, распевая считалку: "Соль, горчица, уксус, перец, соль, горчица, уксус, перец". Он жалел, что у него не было льда. Жалел, что не было электричества. Комната заполнилась кислотными парами. В горле у него запершило. Смесь в тазу оставалась чистой. Ему стал сниться сон наяву. Будто в его убогое жилище вошла Лидия, улыбающаяся, обнаженная, но он велел ей уйти, сказав, что слишком занят. "Соль, горчица, уксус, перец". Он вылил последнюю бутыль с кислотой так же медленно и осторожно, как и первую. Продолжая помешивать, он пустил струю воды посильнее, чтобы она теперь заливалась в таз, а затем тщательно смыл лишнюю кислоту. И после всех этих процедур у него получился целый таз настоящего нитроглицерина. Эта жидкая взрывчатая смесь была в двадцать раз мощнее пороха. Она даже не нуждалась в специальном детонаторе, так, ее можно было взорвать с помощью спички или тепла от ближайшего огня. Феликсу был известен случай с одним головотяпом, носившим бутылку с нитроглицерином в нагрудном кармане пиджака, пока та не сдетонировала от тепла его же собственного тела, убив его самого, еще троих людей и лошадь на одной из улиц Петербурга. Бутыль с нитроглицерином обязательно взорвется, если ее разбить, уронить на пол, потрясти или просто сильно дернуть. С необычайной осторожностью Феликс опустил в таз пустую, чистую бутылку и ждал, когда взрывчатая жидкость медленно заполнит ее. Когда бутыль наполнилась, он закрыл ее, проверив, не осталось ли нитроглицерина между горлышком бутылки и стеклянной пробкой. В миске же осталось немного смеси. Разумеется, ее нельзя было просто вылить в раковину. Феликс подошел к кровати и взял подушку. По всей видимости, она была набита чем-то хлопчатобумажным. Проделав в ней маленькую дырку, он вытащил клочок содержимого. Там были обрезки тряпья и немного пера. Он вывалил часть набивки в таз с оставшимся нитроглицерином. Хлопчатая смесь хорошо его впитала. Тогда Феликс вывалил еще набивки, пока вся жидкость не поглотилась ею, затем скатал все в шар и завернул в газету. Получилось нечто более основательное, вроде динамита - собственно, это и был динамит. Он взорвется не так резко, как жидкая смесь. Чтобы взорвать такую бомбу, надо было поджечь газету, хотя это и не гарантировало успеха: что на самом деле было нужно, так это бумажная соломинка, наполненная порохом. Однако, Феликс не собирался применять динамит, ему необходимо было действовать наверняка и быстро. Он снова вымыл и высушил таз. Заткнув раковину пробкой, наполнил ее водой и осторожно опустил туда бутыль с глицерином, чтобы остудилась. Поднялся наверх и отдал Бриджет ее миску. Вернулся к себе вниз и посмотрел на приготовленную бомбу в раковине. Подумал про себя: "Я не боюсь. Весь этот день я не испытывал страха перед смертью. Страх мне по-прежнему неведом". Это обрадовало его. Он вышел из дома и направился в отель "Савой" на разведку. Глава 7 Уолден заметил, что за чаем и Лидия, и Шарлотта сидели притихшие. Он тоже был задумчив. Беседа текла вяло. Переодевшись к ужину. Уолден сидел в гостиной, потягивая шерри, и ждал, когда к нему спустятся жена и дочь. Они были приглашены на званый ужин к семейству Понтедерви. Вечер был такой же теплый, как и накануне. Пока что хоть погода этим летом удалась на славу. Заточение Алекса в отеле "Савой" нисколько не ускорило неспешный ход переговоров с русскими. Алекс был ласков как котенок, но и как котенок же обладал удивительно острыми губами. Уолден изложил ему контрпредложение международный контроль над выходом из Черного моря в Средиземное. Алекс коротко ответил, что этого недостаточно, так как в случае войны, а именно тогда проливы приобретут особую важность, ни Британия, ни Россия при всем их желании не смогут помешать Турции закрыть их. России необходимо было не только право прохода через проливы, но и сила для осуществления этого права. Пока Уолден и Алекс спорили о том, как сделать так, чтобы Россия обладала этой силой, немцы закончили расширение Кильского канала, стратегически очень весомого проекта, дающего возможность их дредноутам после боев уходить из Северного моря в тихую Балтику. Кроме того, золотые запасы Германии достигли рекордного уровня благодаря финансовым операциям, что заставило Черчилля поспешить в мае с визитом к Уолдену. Германия, как никогда, была подготовлена к войне, и с каждым прошедшим днем англо-российский союз становился все более необходим. Но Алекса отличала необычайная выдержка - он не хотел спешить с уступками. По мере того, как Уолден больше узнавал о Германии, ее промышленности, администрации, армии и природных ресурсах, он все яснее понимал, что у той есть все шансы стать вместо Британии самой сильной страной в мире. Лично его мало волновало, была ли Британия первой, второй или даже девятой, лишь бы она была свободной. Он любил Англию. Гордился своей страной. Ее промышленность давала работу миллионам, а ее демократия служила примером остальному миру. Граждане ее становились все образованнее, и как следствие, все больше людей получало право голоса. Даже женщины, рано или поздно, получат его, в особенности, если перестанут бить окна. Он любил ее поля и холмы, оперу и мюзик-холл, яркое неистовство столицы и медленный, спокойный ход сельской жизни. Гордился ее изобретателями, драматургами, предпринимателями и ремесленниками. Англия была чертовски превосходная страна, и никаким тупоголовым пруссакам не удастся погубить ее: он, Уолден, этого не допустит. Но его все время беспокоила мысль, а в состоянии ли он не допустить этого. Он задумался, достаточно ли хорошо он понимал современную Англию с ее анархистами и суфражистками, с ее правительством, возглавляемым такими смутьянами, как Черчилль и Ллойд-Джордж, подрываемую усилившейся лейбористской партией и все крепнущими профсоюзами. Во главе страны по-прежнему стояли люди из круга Уолдена: жены составляли высший свет, а мужья - касту сильных мира сего, но страной уже нельзя было управлять по-старому. Иногда Уолдена охватывало ужасно гнетущее чувство, будто буквально все выходит из-под контроля. Вошла Шарлотта, напомнив ему, что в настоящее время, видимо, не только политика начала ускользать от его хватки. На дочери все еще было платье для чая. Уолден сказал: - Нам скоро уходить. - Я бы хотела остаться дома, - проговорила она. - У меня немного разболелась голова. - Если сейчас же не предупредить повариху, то у тебя не будет горячего ужина. - Мне он и не понадобится. Я лишь перекушу у себя в комнате. - Ты слишком бледна. Выпей стаканчик шерри, это прибавит тебе аппетита. - Хорошо. Она села, и он налил ей шерри. Передавая стаканчик, он сказал ей: - У Энни теперь есть работа и дом. - Я рада, - холодно ответила она. Он набрал в легкие побольше воздуха. - Должен сказать, что в том деле я был не прав. - О! - изумленно протянула Шарлотта. "Разве это такая редкость, что я признаюсь в своих ошибках?" - удивился он про себя. И продолжил: - Конечно, я не знал, что ее... молодой человек сбежал в моряки, а ей было стыдно возвращаться к матери. Но мне следовало бы все выяснить. Как ты совершенно справедливо заметила, я в ответе за эту девушку. Ничего не говоря, Шарлотта села рядом с ним на диван и взяла его руку. Это растрогало его. Он сказал: - У тебя доброе сердце, и надеюсь, оно всегда останется таким. Позволено ли мне будет надеяться, что в дальнейшем ты научишься выражать свои благородные чувства немного более... сдержанно? Она посмотрела ему в глаза: - Я постараюсь, папа. - Я часто задумывался, а не слишком ли мы тебя оберегаем? О, разумеется, в вопросах воспитания главной была твоя мама, но должен сказать, что я почти всегда с ней соглашался. Некоторые люди считают, что детей не следует оберегать от того, что называется правдой жизни, но таких людей немного, и они весьма грубые натуры. Некоторое время они молчали. Как это обычно водилось. Лидия ужасно долго одевалась к ужину. Уолдену еще многое хотелось сказать Шарлотте, но он боялся, что ему не хватит решимости. В уме он перебрал множество вступлений, но все они лишь усугубляли неловкость Тихая и спокойная, дочь сидела рядом с ним, а он в это время думал, догадывалась ли она, какие мысли его сейчас обуревали. В любую минуту могла войти Лидия "Теперь или никогда", - решил он. Откашлявшись, он начал. - Ты выйдешь замуж за порядочного человека и вместе с ним узнаешь о всяких таких вещах, которые сейчас тебе не совсем понятны и, вероятно, вызывают беспокойство. "Возможно, этого достаточно, - подумал он, - на этом и следует закончить и далее не распространяться". Смелее же. - Но есть одна вещь, о которой тебе надо знать заранее. Вообще-то, об этом тебе должна бы рассказать твоя мать, но мне почему-то думается, что она этого не сделает, так что придется мне. Чтобы чем-то занять свои руки, он зажег сигару. Отступать уже было поздно. Он лишь надеялся, что вдруг войдет Лидия и положит конец этому разговору, но ее все не было. - Ты сказала, что знаешь, чем занималась Энни и тот садовник. Но, видишь ли, раз они не были женаты, то это грех. А когда это делают люди состоящие в браке, то это чудесно. - Лицо его залилось краской, и он надеялся, что дочь сейчас не смотрит на него. - Знаешь, чисто физически, это замечательное чувство, - продолжил он, словно бросаясь в омут. - Описать это невозможно, немного похоже на ощущение жара от горящего камина... Но самое главное, чего я думаю, ты не понимаешь, это насколько все это прекрасно в духовном смысле. Здесь выражается вся привязанность, нежность, уважение и... да, и любовь, которая существует между мужем и женой. В молодости обычно этого не понимают. Особенно юные девушки склонны видеть в этом лишь грубую сторону жизни: и бывают такие несчастливцы, которым так и не доводится узнать приятную сторону всего этого. Но если ты просвещена и выберешь себе в мужья порядочного, доброго, разумного человека, то я уверен, ты узнаешь счастье. Вот поэтому тебе все и рассказываю. Я тебя очень смутил? К его огромному удивлению, она повернула голову и поцеловала его в щеку. - Да, но гораздо меньше, чем самого себя, - сказала она. Услышав это, он засмеялся. Вошел Причард. - Экипаж готов, милорд, и миледи ожидает вас в холле. Уолден поднялся. - Пока ни слова маме, - прошептал он на ухо Шарлотте. - Я начинаю понимать, почему все говорят, что ты такой прекрасный человек, - проговорила Шарлотта. - Желаю хорошо провести вечер. - Всего хорошего, - сказал он. И выходя в холл, где ждала его жена, подумал: "А иногда мне что-то удается". После этого разговора Шарлотта почти было передумала идти на собрание суфражисток. Случай с Энни привел ее в мятежное состояние духа, и вот тут она и увидела плакат, прилепленный к витрине ювелирного магазина на Бонд-стрит. Прежде всего ее внимание привлек крупный заголовок: "Женщинам - право голоса", а затем она заметила, что собрание должно было происходить в помещении неподалеку от ее дома. Объявление не сообщало имена ораторов, но в газетах Шарлотта читала, что на подобных митингах частенько без предупреждения появлялась печально знаменитая миссис Пэнкхерст. Так как рядом была Марья, ее дуэнья, она отвела глаза от плаката, сделав вид, что рассматривает в витрине браслеты. В этот момент из магазина вышел мальчик и стал отдирать плакат. Тут Шарлотта и решила непременно пойти на это собрание. Но разговор с папочкой поколебал ее решимость. Для нее было потрясением видеть, что он мог быть неуверенным, ранимым, даже робким. Еще большим откровением было слышать из его уст о том, что половые сношения есть нечто прекрасное. Она поняла, что внутри у нее больше не было злости к нему за то, что он позволил ей расти в невежестве. Его позиция вдруг стала ей ясна. Тем не менее, это не меняло того обстоятельства, что она по-прежнему была ужасно несведуща и не могла положиться на объяснения мамы и папы во многих вопросах, в особенности в том, что касалось суфражисток. "Я пойду непременно", - решила она. Вызвав Причарда, она попросила, чтобы ей в комнату подали салат, а затем пошла наверх. Одним из женских преимуществ было то, что твоя головная боль ни у кого не вызывала удивления: считалось", что у женщин время от времени должны быть головные боли. Когда принесли поднос с едой, она немного поковыряла салат, пока сами слуги не ушли ужинать, и тогда, надев пальто и шляпку, она выскользнула из дома. Стоял теплый вечер. Быстрым шагом она направилась к Найтсбриджу. Необычайное чувство свободы охватило ее, и она вдруг поняла, что до этого раза никогда еще не ходила по городу одна. "Теперь я могу делать, все, что захочу", - подумала она. - "Никто меня нигде не ждет, никто не сопровождает. Никто не знает, где я. Я могу пойти поужинать в ресторан. Могу уехать поездом в Шотландию. Могу снять комнату в отеле. Могу сесть в омнибус. Съесть яблоко на улице и выбросить в канаву кожуру". Ей казалось, что она всем бросается в глаза, но никто на нее даже не смотрел. Ранее ей смутно представлялось, что, выйди она одна на улицу, незнакомые мужчины непременно каким-то образом обидят ее. В действительности же, они ее словно не замечали. Вокруг было полным-полно мужчин, но все они куда-то спешили: кто в вечерней парадной одежде, кто в шерстяном костюме, кто в сюртуке. "Где же здесь опасность?" - подумала она, но вспомнив о том сумасшедшем в парке, ускорила шаг. Приближаясь к месту собрания, она заметила, что туда же направлялись многие и многие женщины. Некоторые шли парами или группками, но много было и одиночек вроде Шарлотты. Ей сразу стало как-то спокойней. У входа в зал толпилось несколько сот женщин. В одежде многих из них выделялись цвета суфражистского движения, лиловый, зеленый, белый. Некоторые раздавали листовки или продавали газету под названием "Право голоса для женщин". Неподалеку стояло несколько полицейских, на лицах которых отражалась некоторая смесь насмешливости и презрения. Шарлотта встала в очередь, чтобы пройти в зал. Когда она дошла до двери, женщина с повязкой распорядительницы потребовала у нее шесть пенсов. Шарлотта совершенно механически обернулась, и тут только поняла, что рядом нет ни Марьи, ли лакея, ни служанки, чтобы заплатить за нее. Она не ожидала, что за вход придется платить. Но даже если бы она предвидела это, она не была уверена, что легко смогла бы раздобыть эти шесть пенсов. - Простите, - пробормотала она - У меня нет с собой денег... Я не знала... - Она повернулась, чтобы уйти. Распорядительница удержала ее. - Все в порядке, - сказала она. - Если у вас нет денег, входите так. У нее был выговор женщины из среднего класса, и хотя говорила она любезно, Шарлотта представила, как та подумала про себя: "В такой дорогой одежде и без денег!" - Спасибо... Я пришлю вам чек... - сказала Шарлотта и, жутко покраснев, вошла. "Слава Богу, что я не попыталась поужинать в ресторане или сесть в поезд", - пронеслось у нее в голове. Ей никогда не приходилось беспокоиться о том, чтобы носить с собой деньги. Мелкие суммы всегда брала с собой ее горничная-дуэнья, счета за покупки в магазинах на Бонд-стрит оплачивались отцом, а если ей хотелось пообедать у "Клариджа" или выпить утренний кофе в кафе "Ройаль", то она просто оставляла там свою визитку, и счет посылался папочке. Но как раз вот этот счет он никогда бы не оплатил. Она села поближе к сцене, чтобы ничего не упустить после стольких затраченных усилий. "Если я решу поступать таким образом часто, то мне надо придумать, как раздобывать деньги, все эти затертые пенсы, золотые соверены и смятые банкноты", - размышляла она. Она огляделась вокруг. Зал был заполнен почти одними женщинами, за исключением горстки мужчин. Женщины были преимущественно из среднего класса, в одежде из саржи и бумазеи, а не из кашемира и шелка. У нескольких из них манеры были явно лучше, чем у большинства остальных - они тише разговаривали, и украшений на них было немного - и эти женщины, судя по всему, подобно Шарлотте, надели свои прошлогодние пальто и скромные шляпки, чтобы казаться незаметнее. Насколько Шарлотта могла заметить, женщин рабочего сословия среди пришедших не было. На сцене стоял стол, покрытый лилово-зелено-белым полотнищем с надписью "Женщинам - право голоса". Позади стола ряд из шести стульев. "И все эти женщины восстали против мужчин!" - подумала про себя Шарлотта. Она не знала, стыдиться ли этого или же приходить в восторг. Когда на сцену вышли пять женщин, аудитория зааплодировала. Все они были одеты безукоризненно, но весьма старомодные туалеты, ни узких юбок, ни шляпок-колпаков. Неужели это те самые люди, кто разбивал витрины, резал картины и бросал бомбы? Для этого они выглядели слишком уж респектабельно. Начались речи. Шарлотта в них мало что понимала. Там говорилось о принципах организации, финансах, петиция, поправках к законам и дополнительных выборах Она почувствовала разочарование: ей было трудно разобраться во всем этом. Может быть, следует сначала почитать книги на эти темы, прежде чем идти на собрание; тогда она что-нибудь да поймет. Через час она уже была готова уйти. Но тут очередного оратора прервали. На краю сцены появились две женщины. Одна из них была спортивного вида в шоферской куртке. Рядом с ней и опираясь на ее руку, шла невысокая, худенькая женщина в светло-зеленом весеннем плаще и большой шляпе. Аудитория разразилась аплодисментами. Женщины, сидевшие на сцене, встали Рукоплескания усилились, послышались приветственные возгласы. Кто-то поднялся рядом с Шарлоттой, и через секунду уже стояла вся тысяча женщин. Миссис Пэнкхерст медленно подошла к столу. Шарлотта видела ее совершенно отчетливо. Она была из тех, кого называют интересной женщиной Темные, глубоко посаженные глаза, широкий прямой рот, волевой подбородок. Она была по-настоящему красива, если бы не слишком плоский нос. Последствия длительного пребывания в тюрьме и голодовок видны были в худобе ее лица и рук и желтизне кожи. Она казалась слабой, бесплотной и хрупкой. Она подняла руки; аплодисменты и возгласы почти одновременно стихли. Она начала говорить. Голос ее был сильным и ясным, хотя она вовсе не кричала. Шарлотту удивил ее ланкаширский выговор. Она говорила. - В 1894 году меня избрали в Совет попечителей работного дома в Манчестере. В первый раз, когда я пришла в это заведение, я ужаснулась при виде маленьких девочек семи-восьми лет, которые, ползая на коленях, драили холодные, каменные плиты длинных коридоров. Эти малышки зимой и летом были одеты лишь в тонкие бумажные платьица с короткими рукавами. А ночных рубашек им не полагалось вовсе, считалось, что это слишком большая роскошь для бедняков. То обстоятельство, что почти все дети страдали бронхитом, никак не подвигло Опекунский совет на введение изменений в из гардеробе. Думаю, не стоит и пояснять, что до моего появления в Опекунском совете были сплошь одни мужчины. Я увидела в этом работном доме беременных женщин, моющих полы, выполняющих всякую другую самую тяжелую работу чуть ли не до самого последнего дня перед родами. Все это были в основном незамужние женщины и очень, очень юные, почти дети. Этим несчастным матерям позволялось оставаться в больнице после родов лишь короткие две недели. После этого они должны были решать: либо оставаться в работном доме и зарабатывать себе на жизнь тяжким трудом - в этом случае их разлучали с младенцами, либо уйти с двухнедельным малюткой на руках, без надежды, без пристанища, без денег. Что потом происходило с этими девушками и с их беспомощными крошками? Шарлотту поразило публичное обсуждение этих деликатных тем. Незамужние матери... совсем юные... без дома, без денег... И почему в работном доме их разлучали с детьми? Возможно ли все это? Но худшее было впереди. Миссис Пэнкхерст слегка возвысила голос. - По закону, если мужчина, погубивший девушку, платит кругленькую сумму в двадцать фунтов, то дом, куда ребенок отдается на воспитание, не может быть подвергнут инспекции. Пока вносятся эти двадцать фунтов, и платная приемная мать берет не больше одного ребенка за раз, инспекторы не имеют права проконтролировать, что делается у нее в доме. Платные приемные матери... мужчина, погубивший девушку... все эти выражения были незнакомы Шарлотте, но смысл их был до ужасного ясен. - Конечно, младенцы там мрут один за другим, и тогда приемная мать имеет право требовать себе следующую жертву. Годами женщины пытались добиться изменений в Законах о неимущих, с тем чтобы защитить всех внебрачных детей и сделать так, чтобы никакой богатый подлец не смог бы избежать ответственности за содержание своего ребенка. Но все попытки оказались напрасными..., - тут голос ее перешел на страстный крик, - потому что все это касалось одних лишь женщин! Зал зааплодировал, а сидящая рядом с Шарлоттой женщина закричала: - Слушайте, слушайте! Шарлотта повернулась и схватила ее за руку. - Неужели это правда? - спросила она. - Неужели правда? А миссис Пэнкхерст продолжала: - В 1899 году я получила должность в бюро регистрации рождений и смертей в Манчестере. Даже несмотря на весь свой опыт работы в попечительском Совете я испытала потрясение, когда мне снова напоминали, как мало в этом мире уважают женщин и детей. В те дни я постоянно спрашивала себя, что же делать. Я вступила в лейбористскую партию, думая, что через нее можно будет добиться чего-то важного, что политики не смогут проигнорировать ее требования об улучшении положения женщин. Но из всего этого не вышло ничего. Тем временем мои дочери подрастали. И однажды Кристабел удивила меня, заявив: "Сколько же лет вы, женщины, добиваетесь права голоса? Что до меня, я обязательно получу его". С тех пор моя жизнь проходит под двумя девизами. Первый. "Женщинам - право голоса". И второй "Что до меня, я обязательно получу его". Кто-то закричал: "И я тоже!" - зал тут же взорвался рукоплесканиями и одобрительными возгласами. Шарлотта чувствовала себя словно в тумане. Будто она, подобно Алисе из сказки, прошла сквозь зеркало и очутилась в мире, где все было не тем, чем казалось. Когда она читала в газетах о суфражистках, там ни слова не говорилось ни о Законе о неимущих, ни о тринадцатилетних матерях (а, вообще, возможно ли это?), ни о маленьких девочках, страдающих в работных домах от бронхита. Да Шарлотта никогда бы и не поверила в подобное, если бы своими глазами не видела Энни, обыкновенную, порядочную горничную из Норфолка, спящей на лондонском тротуаре после того, как ее "погубил" мужчина. Что значило несколько разбитых окон, если продолжали происходить столь ужасные вещи? Пэнкхерст говорила: - Не сразу зажгли мы наш факел борьбы и неповиновения. Мы испробовали все другие возможные способы, но годы труда, страданий и жертв убедили нас в том, что на правительство не действуют призывы к справедливости, но зато оно может подчиниться требованиям несообразности. Исходя из этого мы должны были сделать все стороны английской жизни нестабильными и беспокойными. Нам пришлось превратить английский суп в фарс, пришлось дискредитировать британское правительство в глазах всего мира, нарушать порядок на спортивных соревнованиях, мешать бизнесу, уничтожать материальные ценности, деморализовать высший свет, унизить церкви, разрушить весь размеренный порядок жизни! И довести этот хаос до крайности, до той точки, когда граждане Британии не захотят больше терпеть его. И вот когда они обратятся к правительству со словами "Остановите все это, остановите единственно возможным способом - путем предоставления женщинам Англии права голоса", вот тогда мы и погасим наш факел. Великий американский политик Патрик Генри так объяснял причины, приведшие к Американской революции "Мы слали петиции, мы протестовали, увещевали и простирались ниц у подножья трона, и все было понапрасну. Мы должны перейти к борьбе, я повторяю, мы должны сражаться". Патрик Генри призывал к убийству людей ради получения политической свободы для мужчин. Суфражистки никогда ничего подобного не делали и не делают. Движущей силой нашей борьбы является глубочайшее и неизменное уважение к человеческой жизни. Вот в таком духе наши женщины и начали свою войну в прошлом году. Тридцать первого января было сожжено кислотой несколько площадок для гольфа. Седьмого и восьмого февраля в нескольких местах перерезаны телефонные и телеграфные провода, что на многие часы прервало всякое сообщение между Лондоном и Глазго. Пару дней спустя были разбиты окна в самых модных лондонских клубах и разломаны теплицы с орхидеями в Кью, из-за чего погибло множество ценнейших цветов, не переносящих холода. Была разбита витрина с драгоценностями в лондонском Тауэре. Восемнадцатого февраля частично разрушен строящийся для мистера Ллойд-Джорджа загородный дом. Рано утром, еще до прихода рабочих, туда была подброшена бомба. В результате подобной деятельности более тысячи женщин были отправлены в тюрьму, откуда они впоследствии вышли с подорванным здоровьем, но не сломленные духом. Будь женщины свободны, ни одна из тех пострадавших не нарушила бы закон. Но эти женщины сознательно пошли на такую жертву, искренне веря, что она послужит во благо человечества. Они верят, что ужасные несправедливости, царящие в нашем обществе, никогда не исчезнут, пока женщины не получат права голоса. Есть только один путь остановить наше движение, только один единственный способ покончить с ним. Но не с помощью высылки нас. - Нет! - раздался чей-то крик. - И не отправлять нас в тюрьмы! - Нет! - подхватила вся толпа. - А предоставив нам наши законные права! - Да! Тут Шарлотта вдруг осознала, что и она кричит вместе со всеми. Маленькая женщина на сцене словно излучала праведный гнев. С горящими глазами и сжатыми кулаками, она вздернула подбородок, и голос ее завибрировал от волнения. - Огонь страданий, сжигающий наших сестер в узилище, сжигает и нас, продолжала она. - Сейчас мы делим с ними муки, а потом разделим и победу. Отблеск этого огня озарит жизни тех, кто нищ и унижен, и наполнит их новой надеждой. Он разбудит тех, кто до сих пор был глух и нем, и одарит их красноречием, чтобы проповедовать наши идеи. Дух нашего движения сильнее любой тирании и любого насилия. Сейчас он сильнее самой смерти! Днем Лидию настигло ужасное прозрение. После ленча она пошла немного полежать в свою комнату. Она была не в состоянии думать ни о чем и ни о ком, кроме Феликса. Его магнетизм все еще действовал на нее; глупо было бы отрицать это. Но она уже не была той беспомощной юной девушкой. Она обладала силой характера. И потому твердо решила, что не потеряет самообладания и не позволит Феликсу разрушить то спокойное течение жизни, что она создала для себя. Она перебрала в уме все те вопросы, которые так и не задала ему. Что он делал в Лондоне? На что жил? Откуда он узнал, где найти ее? Выходит, он назвался Причарду фальшивым именем. Очевидно, он боялся, что она не примет его. Она поняла, почему в имени "Константин Дмитриевич Левин" прозвучало что-то знакомое: так звали одного из героев "Анны Карениной", романа, который она купила в книжной лавке в день, когда впервые встретилась с Феликсом. Это имя вызывало целый поток смутных воспоминаний, оно словно навеяло ей вкус чего-то, забытого в далеком детстве. Она припомнила, как они спорили об этой книге. Удивительно правдиво, заметила тогда Лидия, она ведь знала, что бывает, когда страсть захватывает все существо порядочной женщины из общества; Анна и была Лидией. "Но книга вовсе не об Анне, - сказал Феликс, - а о Левине и его поисках ответа на вопрос: "Как следует жить?". Ответ самого Толстого был - "В душе человек знает, что есть добро". Феликс же утверждал, что подобная отвлеченная мораль, абсолютно не принимающая во внимание ни историю, ни экономику, ни политику, и привела правящие слои России к вырождению и полной неспособности что-либо делать. В тот вечер они ели маринованные огурцы, и она впервые попробовала водки. На ней было платье бирюзового цвета, отчего ее серые глаза становились почти синими. Феликс тогда целовал ее ступни, а потом... "Да, - подумала она, - с его стороны было верхом коварства напомнить мне обо всем этом". "Интересно, давно ли он в Лондоне, или же просто пришел, чтобы увидеть Алекса? Вероятно, должен быть уж очень серьезный повод обратиться к адмиралу во время визита в Лондон и просить об освобождении какого-то матроса". Тут впервые Лидии пришло в голову, что Феликс мог сказать ей неправду. В конце концов, он ведь по-прежнему был анархистом. В 1895 году он сознательно отрицал всякое насилие, но с тех пор мог измениться. Если бы Стивен узнал, что я сообщила анархисту, где находится Алекс... За чаем эта мысль продолжала беспокоить ее. Беспокойство не отпускало ее и тогда, когда горничная укладывала ей волосы, в результате чего прическа не удалась, и Лидия выглядела ужасно. Она сильно переживала за ужином, отчего не могла поддерживать должным образом оживленной беседы с маркизой Куорт, мистером Чемберленом и молодым человеком по имени Фредди, вслух выражавшим надежду, что у Шарлотты нет никаких серьезных недостатков. Она вспомнила порез на руке Феликса и то, как он вскрикнул от боли, когда она взяла его ладонь. Она лишь мельком видела рану, но ей показалось, что она достаточно глубокая и ее пришлось зашивать. Тем не менее, только уже поздним вечером, сидя у себя в спальне и расчесывая волосы, она вдруг связала Феликса и того сумасшедшего из парка. Мысль была столь пугающей, что она выронила позолоченную щетку на туалетный столик, разбив при этом стеклянный флакон духов. А что, если Феликс специально приехал в Лондон, чтобы убить Алекса? Предположим, это Феликс напал на их экипаж в парке, но не с целью грабежа, а чтобы расправиться с Алексом? Был ли тот человек с пистолетом такого же телосложения, что и Феликс? Да, вполне похож... А Стивен ранил того своей шпагой... После этого Алекс покинул их дом, потому что был напуган (или же, скорее всего, как поняла она теперь, потому что знал, что "ограбление" на самом деле было покушением на его жизнь), и вот Феликс, не зная, где найти его, обращается к Лидии... Она взглянула на свое отражение в зеркале. У женщины, которую она там увидела, были серые глаза, светлые брови, белокурые волосы, хорошенькое личико и куриные мозги. Могло все быть именно так? Мог ли Феликс столь жестоко обмануть ее? Да - потому что девятнадцать долгих лет он воображал себе, что она предала его. Собрав осколки разбитого флакона, она завернула их в платок и вытерла пролитые духи. Она теперь не знала, что ей делать. Следовало предупредить Стивена, но каким образом? "Да, кстати, сегодня утром заходил один анархист и спросил меня, куда переехал Алекс. А так как он раньше был моим любовником, то я и рассказала все ему..." Нет, так не годилось. Ей придется выдумать какую-нибудь историю. Она задумалась. Когда-то она могла лгать, не краснея, но ей давно не приходилось делать этого. В конце концов она решила обойтись теми баснями, что Феликс наговорил ей и Причарду. Накинув кашемировый халат поверх шелковой ночной рубашки, она направилась в спальню Стивена. В пижаме и халате он сидел у окна, держа в одной руке рюмку коньяка, а в другой сигару, и посматривал в залитый лунным светом парк. При ее виде он удивился, так как обычно это он ночью шел к ней в спальню. Он встал и, улыбаясь, обнял ее. Она поняла, что он решил, что она пришла на любовное свидание с ним. - Я хочу поговорить с тобой, - промолвила она. Он отпустил ее. На его лице читалось разочарование. - В столь поздний час? - спросил он. - Мне кажется, я совершила ужасную глупость. - Расскажи мне, в чем дело. Они сели по разные стороны погасшего камина. Внезапно Лидия пожалела, что не любовь привела ее сюда. - Сегодня утром к нам в дом приходил один человек, - начала она. Сказал, что знал меня еще по Петербургу. Его имя показалось знакомым, ну, знаешь, как это бывает иногда... - И как же его звали? - Левин. - Продолжай. - Он заявил, что хочет видеть князя Орлова. Стивен вдруг весь насторожился. - Зачем? - По поводу какого-то матроса, несправедливо осужденного. Этот... Левин... хотел обратиться с просьбой об освобождении того человека. - И что ты сказала? - Я назвала ему отель "Савой". - Черт побери, - выругался Стивен, но тут же извинился: - Прости, пожалуйста. - Потом мне пришло в голову, что этот Левин, возможно, замыслил что-то недоброе. У него был порез на руке, и тут я вспомнила, как ты ранил того сумасшедшего в парке... так что, понимаешь, все это доходило до меня постепенно... Видишь, что я натворила? - Твоей вины тут нет. Собственно говоря, вина лежит на мне. Я должен был рассказать тебе всю правду о том человеке из парка, но решил, что лучше не пугать тебя. Я ошибся. - Бедный Алекс, - сказала Лидия. - Подумать только, что кто-то решил убить его. Он такая прелесть. - А как выглядел этот Левин? Вопрос смутил Лидию. Какое-то короткое время она думала о "Левине" как о неизвестном террористе, теперь же ей предстояло описать Феликса. - Он, высокий, худой, темноволосый, примерно моего возраста, явно русского происхождения. Привлекательное лицо, изборожденное морщинами... Тут она запнулась. "И меня тянет к нему", - пронеслось у нее в голове. Стивен поднялся. - Пойду разбужу Причарда. Он отвезет меня в отель. Лидии ужасно захотелось сказать: - Не надо, лучше останься со мной. Мне нужны твое тепло и нежность. Вместо этого она произнесла: - Мне так жаль. - Возможно, все к лучшему, - сказал Стивен. Она с удивлением посмотрела на него. - Почему? - Потому что, когда он придет в отель "Савой", чтобы убить Алекса, я схвачу его. И тогда Лидия поняла, что прежде, чем все это закончится, один из двух любимых ею мужчин непременно убьет другого. * * * Осторожным движением Феликс вынул бутыль с нитроглицерином из раковины. Стараясь не дышать, пересек комнату. Приготовленная подушка лежала на матрасе. Он расширил в ней прорезь до шести дюймов длиной и просунул в нее бутылку. А вокруг разложил набивку таким образом, что бомба лежала словно в коконе из мягкого, предохраняющего от ударов, материала. Подняв подушку, он нежно, будто ребенка, поместил ее в открытый чемодан. Закрыл его и только после этого задышал нормально. Надел пальто, шарф и ту шляпу, придававшую ему респектабельный вид. Осторожно повернул картонный чемодан и поднял его. Вместе с чемоданом вышел на улицу. Дорога в Ист-Энд оказалась кошмаром. Безусловно, он не мог воспользоваться велосипедом, но даже и пешее путешествие было сильнейшим переживанием. Каждую секунду у него перед глазами вставала та коричневая бутыль, запрятанная под подушку; ему казалось, что каждый его шаг сильной встряской отдавался в руку и далее к чемодану; ему чудилось, будто от каждого движения его руки молекулы нитроглицерина ускоряли свой бег. По пути ему попалась женщина, моющая мостовую перед своим домом. Он обогнул ее, перейдя на проезжую часть, боясь, что вдруг возьмет и поскользнется на мокрой мостовой. Женщина усмехнулась. - Боишься промочить ноги, парень? В Юстоне из ворот какой-то фабрички высыпала толпа подмастерьев и бросилась вдогонку за футбольным мячом. Феликс так и застыл на месте, пока они носились вокруг него, пихаясь и гоняясь за мячом. Потом кто-то закинул его далеко-далеко, и игроки вдруг исчезли так же быстро, как и появились. Переход через Юстон-Роуд был подобен танцу смерти. Он целых пять минут стоял на кромке тротуара, дожидаясь просвета в потоке машин, а потом ему пришлось почти бегом бежать на другую сторону улицы. На Тоттенхэм-Корт-Роуд он зашел в дорогой магазин канцелярских принадлежностей. Внутри было тихо и спокойно. Он осторожно поставил чемодан на прилавок. Подошел продавец и спросил: - Чем могу служить, сэр? - Пожалуйста, один конверт. Продавец удивленно переспросил: - Только один, сэр? - Да. - Какого сорта, сэр? - Самый обычный, но хорошего качества. - У нас есть голубые, слоновой кости, кремовые, бежевые... - Белый. - Хорошо, сэр. - И лист бумаги. - Один лист, сэр? Это стоило ему три пенса. Из принципа он бы предпочел убежать, не заплатив, но он не мог бежать с бомбой в чемодане. На Чаринг-Кросс-Роуд было полным-полно людей, опешивших на работу в магазины и офисы. Здесь невозможно было идти так, чтобы тебя ненароком не толкнули. Какое-то время Феликс пережидал в подъезде, размышляя, как же ему быть, Затем решил нести чемодан в руках, чтобы избежать столкновений с торопливыми пешеходами. На Лестер-Сквер он нашел прибежище в банке. Там уселся за один из столов, за которыми клиенты выписывали чеки. На столе лежали ручки и стояла чернильница. Он поставил чемодан на пол между ног. Банковские клерки, одетые в сюртуки, бесшумно сновали взад и вперед с бумагами в руках. Взяв ручку, Феликс написал на конверте: Князю А. А. Орлову Отель "Савой" Стрэнд, Лондон. Сложил лист бумаги и вложил его в конверт ради того, чтобы конверт казался потяжелее: ему не хотелось, чтобы он выглядел пустым. Облизал край конверта и заклеил его. Затем заставил себя поднять чемодан и вышел из банка. На Трафальгарской площади смочил носовой платок водой из фонтана и охладил лицо. Прошел мимо вокзала Чаринг-Кросс и двинулся по набережной в восточную часть города. У моста Ватерлоо кучка уличных мальчишек, облокотившись о парапет, швыряла камешки в чаек, взлетавших над водой. Феликс обратился к самому из них сообразительному на вид. - Хочешь заработать пенни? - Да, начальник. - У тебя руки чистые? - Да, начальник. Мальчишка показал пару замызганных ладоней. Ладно, подойдет, подумал Феликс. - Ты знаешь, где находится отель "Савой"? - Точно! Феликс решил, что ответ означал то же, что и "да, начальник". Он протянул сорванцу конверт и один пенни. - Медленно досчитай до ста, а затем отнеси письмо в отель. Понял? - Да, начальник. Феликс поднялся по ступенькам моста. Мост был сплошь заполнен мужчинами в котелках, переходивших через реку со стороны Ватерлоо. Феликс влился в общий поток. Зайдя в газетный киоск, он купил "Таймс". Когда он уже собирался выходить, какой-то молодой человек влетел в дверь. Вытянув руку, Феликс остановил юношу, закричав: - Смотрите, куда идете! Влетевший в удивлении уставился на него. Выходя, Феликс услышал, как молодой человек сказал хозяину лавки: - Нервный тип, верно? - Иностранец, - ответил хозяин, но Феликс уже был на улице. Свернув со Стрэнда, он вошел в отель. В вестибюле сел в кресло, поместив чемодан на полу между ног. Далеко отставлять не стоит, подумалось ему. Со своего места ему хорошо были видны обе входные двери и конторка портье. Сунув руку за борт пиджака, он сделал вид, что проверяет время по своим карманным часам, а затем, раскрыв газету, уселся ждать, изображая человека, слишком рано пришедшего на назначенную встречу. Притянув чемодан поближе к креслу, вытянул ноги так, чтобы никто случайно не задел ценный груз. В вестибюле было полным-полно людей - часы показывали без нескольких минут десять. Это было время, когда сильные мира сего завтракали, подумал Феликс. Сам же он ничего еще не ел: сегодня у него просто не было аппетита. Прикрываясь газетой, он рассматривал людей, толпившихся в вестибюле. Двое из них вполне походили на детективов отеля. Интересно, смогут ли они помешать моему бегству, пронеслось в голове у Феликса. Но даже, если они услышат взрыв, рассуждал он далее, откуда им знать, кто из десятков людей, сновавших по вестибюлю, ответствен за это? Никто на знает, как я выгляжу. Это может стать известным только, если за мной погонятся. Но мне надо во что бы то ни стало сделать так, чтобы погони не было. Он задумался, а придет ли вообще тот мальчишка. Ведь он уже получил свой пенни. Может, он к этому времени выбросил конверт в реку, а сам отправился в кондитерскую лавку. Если так, то Феликсу придется вновь затевать весь этот вздор и так до тех пор, пока не встретит честного парнишку. То и дело поднимая глаза от газеты, он пробежал одну из статей в ней. Там говорилось, что правительство намеревалось сделать ответственным за вред, причиняемый суфражистками тех, кто вносил деньги в Общественно-политический Союз женщин. Власти собирались ввести для этого специальный закон. Как глупы и упрямы эти правители, подумал Феликс, ведь в таком случае деньги будут вноситься анонимно. Так где же запропастился этот мальчишка? Интересно, а что сейчас делает Орлов? Вероятнее всего, он находится в одной из комнат отеля, где-то на высоте нескольких ярдов над Феликсом, поедает свой завтрак, бреется, пишет письмо или обсуждает что-то с Уолденом. Мне бы хотелось убить и Уолдена, пронеслось в голове у Феликса. Не исключено, что оба этих человека в любую минуту могут появиться в вестибюле. Однако, нельзя было рассчитывать на это. А если это случится, то как я поступлю, задал себе вопрос Феликс. Метну бомбу и погибну, испытывая восторг. Через стеклянную дверь он увидел того сорванца. Мальчишка шел по узкой дорожке, ведущей к главному входу в отель. Феликс видел, как тот держал конверт - за уголок и с выражением брезгливости, будто нес что-то грязное, будучи сам необыкновенным чистюлей. На самом-то деле все, конечно, было наоборот. Он подошел к двери, но тут его остановил швейцар. Завязался спор, разобрать который не было никакой возможности, находясь по другую сторону двери. Мальчишка удалился. С конвертом в руке швейцар вошел в вестибюль. Феликс весь напрягся. Сработает ли его план? Портье взглянул на конверт, взял ручку, нацарапал что-то в верхнем правом углу, возможно номер комнаты, и подозвал рассыльного. План срабатывал! Феликс встал, осторожно поднял чемодан и двинулся к лестнице. Пройдя мимо него на первом этаже, посыльный пошел наверх. Феликс последовал за ним. Все шло слишком уж легко. Он специально отстал от посыльного на один лестничный пролет, а затем ускорил шаг, чтобы не упускать того из виду. Посыльный пошел по коридору пятого этажа. Феликс остановился и стал наблюдать. Посыльный постучался в дверь. Ее открыли. Оттуда протянулась рука и взяла конверт. Попался, Орлов, мгновенно подумалось Феликсу. Мальчик в ливрее сделал вид, что удаляется, но тут его окликнули. Слов Феликс не слышал. Посыльный получил свои чаевые. Он произнес: - Большое спасибо, сэр. Вы очень добры. Феликс двинулся вдоль коридора. Мальчик посыльный, увидев чемодан, протянул руку, чтобы подхватить его, спрашивая при этом: - Помочь вам, сэр? - Нет! - резко ответил Феликс. - Хорошо, сэр, - промолвил посыльный и удалился. Феликс подошел к двери номера Орлова. С какими же еще мерами предосторожности он может тут столкнуться? Возможно, Уолден и думал, что убийца никак не смог бы просто так проникнуть в люкс лондонского отеля, но Орлов-то в таких делах разбирался лучше. Какую-то секунду Феликс колебался, думая, не уйти ли ему сейчас и не продумать ли все снова более тщательно, но сейчас он был слишком уж близок к цели. Он поставил чемодан на коврик у двери. Открыл чемодан, вытащил подушку и осторожно вынул из нее коричневую бутыль. Медленно выпрямился. После этого постучал в дверь. Глава 8 Уолден взглянул на конверт. Почерк был неброский, аккуратный. Адрес писал бы явно иностранец, так как англичанин вывел "Князю Орлову" или "Князю Алексею", но никак не "Князю А. А. Орлову". Уолдену очень хотелось узнать, что там внутри, но Алекс ночью покинул отель, а вскрывать конверт в его отсутствие Уолден не мог - письмо, все же, предназначалось другому джентльмену. Он протянул конверт Безилу Томсону, не имевшему в таких делах предрассудков. Разорвав конверт, Томсон вынул из него листок бумаги. - Пустой! - воскликнул он. Раздался стук в дверь. Теперь все действовали быстро. Уолден подошел к окну, подальше от двери и от возможной линии огня, и встал за софой, готовый в любой момент метнуться вбок. По обе стороны комнаты встали два детектива с пистолетами наготове. В середине комнаты, за огромным пухлым креслом, расположился Томсон. Вновь в дверь постучали. Томсон проговорил: - Входите, открыто. Дверь распахнулась, и он оказался в проеме. Уолден так и схватился за спинку софы. Вошедший, действительно, выглядел пугающе. Это был высокий мужчина в котелке и черном, доверху застегнутом пальто. Лицо удлиненное, бледное, изможденное. В левой руке он держал большую коричневую бутыль. Глаза его мгновенно обежали комнату, и он понял, что попал в ловушку. Он поднял бутыль и произнес: - Взрывчатка! - Не стрелять! - рявкнул Томсон детективам. Уолдена охватил ужас. Он знал, что такое нитроглицерин: если бутылка упадет, все они погибнут. А он хотел жить. Он не хотел умирать, сгорая заживо. Повисло долгое молчание. Никто не шевельнулся. Уолден смотрел прямо в лицо террориста. В его проницательное, жестокое, полное решимости, лицо. В это короткое страшное мгновение в мозгу Уолдена запечатлелись все детали: изогнутый нос, широкий рот, печальные глаза, густые темные волосы, вылезавшие из под шляпы. Может, он сумасшедший, подумал Уолден. Или озлобленный? Бессердечный до предела? Или, возможно, садист? Но лицо его отражало лишь отсутствие страха. Тишину нарушил Томсон. - Сдавайтесь, - сказал он. - Поставьте бутыль на пол. Не будьте глупцом. Уолден напряженно думал: "Если детективы выстрелят, и этот человек упадет, успею ли я схватить бутыль до того, как она грохнется об пол... Нет. Убийца застыл с бутылкой в руках. Он смотрит на меня, а не на Томсона, сообразил Уолден, будто именно я интересую его. Он примечает все детали, желая знать, что я предприму. Это личный взгляд. Я вызываю у него такое же любопытство, как и он у меня. Преступник понял, что Алекса здесь нет - что же он выкинет теперь? Террорист заговорил с Уолденом по-русски: - Вы не так безмозглы, как кажетесь. Уолден подумал: "Может, он собирается покончить с собой? Убить себя и всех нас заодно? Лучше дать ему возможность выговориться". Но человек вдруг сорвался с места и исчез. Уолден услышал топот его ног в коридоре. Уолден бросился к двери. Остальные трое уже намного опередили его. В коридоре детективы, присев на колено, прицелились из револьверов, Уолден видел, как террорист уносился прочь, и бег его был странным, плавным. Опущенная вниз левая рука крепко прижимала бутылку, насколько это было возможно при беге. Если бутыль сейчас взорвется, пронеслось в голове у Уолдена, взлетим ли мы в воздух, учитывая расстояние? Возможно, что и нет, решил он. Томсон, видимо, подумал о том же. Он скомандовал: - Огонь! Оба револьвера выстрелили. Убийца остановил свой бег и обернулся. Удалось ли попасть в него? Отведя руку назад, он швырнул бутылку. Томсон и оба детектива бросились плашмя на пол. Уолден же мгновенно понял, что разорвись бутыль рядом с ним, ничто уже не помогло бы, и, значит, незачем было распластываться на полу. Брошенная бутылка на лету несколько раз перевернулась. Она должна была упасть всего в пяти шагах от Уолдена. Если ударится об пол, непременно взорвется. Уолден бросился к летящему сосуду. Описав невысокую дугу, он начал медленно опускаться. Уолден вытянул к нему обе руки. Поймал. Но пальцы предательски скользили по стеклу. В панике он засуетился, чуть было не выронил бутыль из рук, затем ухватил ее вновь. "Ради всего святого, - молил он про себя, - не дай ей выскользнуть". Как вратарь, поймавший футбольный мяч, он прижал ее к груди и развернулся по ходу движения бутыли; затем потерял равновесие и упал на колени, но выпрямился, по-прежнему прижимая к себе опасный сосуд и думая про себя: "Сейчас мне конец". Но ничего не последовало. Все остальные непрерывно смотрели на него, коленопреклоненного, державшего бутыль словно новорожденного младенца. Тут один из детективов упал в обморок. Еще какую-то долю секунды Феликс в изумлении разглядывал Уолдена, а затем опрометью бросился прочь, вниз по лестнице. Уолден был просто потрясающ. Ну и отвага - поймать такую бутыль! Он услышал крик за спиной: - Держите его! Все повторяется, подумал он; мне снова приходится спасаться бегством. Что же происходит со мной? Лестница казалась бесконечной. Он слышал топот ног за собой. Раздался хлопок выстрела. На следующей площадке он налетел на официанта, несущего поднос. Официант упал, и повсюду разлетелись осколки посуды и куски пищи. Преследователи были в одном-двух пролетах от него. А он уже оказался у подножья лестницы. Взяв себя в руки и собравшись, он вошел в фойе. Там по-прежнему было полно народу. У него было такое чувство, будто он идет по канату. Уголком глаза он заприметил двух мужчин, вполне походивших на гостиничных детективов. С обеспокоенным лицом они о чем-то переговаривались; должно быть до них донесся звук выстрела. Он заставил себя медленно пересечь вестибюль, хотя ему ужасно хотелось броситься бегом. Ему казалось, что глазах всех присутствующих устремлены на него. Смотря прямо перед собой, он подошел к двери и вышел из отеля. - Вам кэб, сэр? - спросил швейцар. Феликс вскочил в стоявший у входа кэб, и тот тронулся с места. Когда они заворачивали на Стрэнд, Феликс обернулся и бросил взгляд на отель. Из дверей вылетел один из подстерегавших его в номере наверху сыщиков, за ним те двое из фойе. Они о чем-то спросили швейцара. Тот показал на кэб, увозивший Феликса. Выхватив револьвер, сыщики бросились вдогонку за кэбом. Движение по Стрэнду было очень оживленным. Кэб тут же и застрял. Феликс выскочил из него. Извозчик завопил: - Эй! В чем дело, приятель? Увиливая от проезжавших экипажей и автомобилей, Феликс перебежал улицу и помчался к северу от Стрэнда. На бегу через плечо оглянулся. Они гнались за ним. Ему необходимо было намного обогнать их, чтобы суметь скрыться где-то в боковых улочках или на железнодорожном вокзале. С противоположной стороны улицы его заметил полицейский в форме и проводил его, бегущего стремглав, подозрительным взглядом. Через минуту полицейского увидели те детективы и криком объяснили происходящее. Он тоже включился в погоню. Феликс помчался быстрее. Сердце его бешено колотилось, дыхание было неровным и прерывистым. Завернув за угол, он оказался на овощном базаре в Ковент-Гарден. Повсюду сновали рыночные носильщики с деревянными подносами на голове, либо толкавшие перед собой ручные тележки. Мускулистые парни в майках выгружали бочки с яблоками из фургонов. Мужчины в котелках закупали ящики салата и помидоров, а мужчины в кепках доставляли их, куда требуется. Шум вокруг стоял невообразимый. Феликс нырнул в самую гущу рынка. Спрятавшись за груду пустых корзин, он всматривался в щелочку сквозь прутья. Вскоре он увидел своих преследователей. Они остановились и оглядывались вокруг. Немного поговорив, разбились и продолжили поиск поодиночке. Значит, Лидия все-таки предала меня, думал Феликс, пытаясь отдышаться. Знала ли она заранее, что я собирался убить Орлова? Нет, это невозможно. В то утро она не притворялась, и тот поцелуй не был наигранным. Но если бы она на самом деле поверила в басню о матросе, которого надо было освободить из тюрьмы, она бы ни за что не рассказала ничего Уолдену. Но, возможно, она только потом поняла, что я лгал ей, и потому предупредила своего мужа - ей вовсе не хотелось содействовать убийству Орлова. Так что, если уж говорить точно, она меня не предавала. Но в следующий раз она меня уже не поцелует. Следующего раза больше не случится. К нему приближался тот полицейский в форме. Обогнув груду корзин, Феликс очутился в маленьком глухом отсеке, окруженном со всех сторон множеством ящиков. Во всяком случае, подумал он, я выскользнул из их ловушки. Слава Богу, что при мне была бомба. Но это они должны бояться меня. Я - охотник, я ставлю капканы. Все дело в Уолдене, от него исходит главная опасность. Он уже дважды встал на моем пути. Кто бы мог предположить, что у седовласого аристократа найдется столько смелости? Желая узнать, где сейчас тот полицейский, он выглянул из укрытия. И оказался лицом к лицу со стражем порядка. Физиономия полицейского только еще начала приобретать изумленное выражение, когда Феликс, схватив его за пальто, уже втащил в маленький тупичок. Полицейский споткнулся. Феликс толкнул его. Тот упал на землю. Навалившись на него, Феликс схватил его за горло. Начал сжимать. Феликс ненавидел полицейских. Он вспомнил Белосток, где штрейкбрехеры - громилы с металлическими прутьями - избивали около фабрики рабочих, а полиция, не вмешиваясь, спокойно взирала на это. Он вспомнил жандармов, отвозивших его в Петропавловскую крепость на пытки, и тех, кто конвоировал его в Сибирь и украл его пальто, и многих-многих других. Полицейский - это рабочий, продавший душу дьяволу. Феликс нажал сильнее. Глаза полицейского закрылись, и он перестал сопротивляться. Феликс давил изо всех сил. Тут он услышал какой-то звук. Резко повернул голову. Неподалеку стоял крошечный ребенок двух-трех лет, который, поедая яблоко, смотрел, как Феликс душит полицейского. "Чего же я жду?" - подумал Феликс. Он отпустил полицейского. Ребенок подошел и взглянул на лежащего без сознания мужчину. Феликс выглянул из убежища. Детективов нигде не было видно. Ребенок спросил: - А он спит? Феликс пошел прочь. Выходя с рынка, он не заметил никого из своих преследователей. Он двинулся в сторону Стрэнда. Теперь он чувствовал себя почти в безопасности. На Трафальгарской площади сел в омнибус. * * * "Я чуть не погиб, - неотвязно думал Уолден, - Я чуть не умер". Он сидел в люксе отеля, а рядом Томсон инструктировал своих подчиненных Кто-то подал Уолдену стакан бренди с содовой, и только тут он понял, что руки у него дрожат Он отчетливо помнил то ощущение, когда эти руки держали бутыль со взрывчаткой. Он попытался переключить внимание на Томсона. Полицейский явно преобразился: руки из карманов были вынуты, сидел он лишь на самом краешке стула, а интонация из неспешно ленивой стала резкой, рыкающей. Слушая распоряжения Томсона, Уолден немного успокоился. - Этот человек буквально проскочил у нас сквозь пальцы, - говорил Томсон. - Второй раз этого не случится. Мы уже располагаем кое-какими сведениями о нем, и узнаем еще больше Нам известно, что он в 1985 году или даже раньше жил в Санкт-Петербурге, потому что леди Уолден помнит его. Знаем, что он был в Швейцарии, потому что чемодан, в котором он принес бомбу, швейцарского производства. И мы знаем, как он выглядит. "Его лица мне не забыть", - пронеслось в голове Уолдена, и он крепко стиснул кулаки. Томсон тем временем продолжал. - Уоттс, я хочу, чтобы ты со своими парнями прошвырнулся в Ист-Энд и немного потряс мошной. Этот человек, наверняка, из России, и, скорее всего, к тому же анархист и еврей, но полностью на это рассчитывать нельзя. Посмотрим, сможем ли мы разузнать его имя Если это удастся, телеграфируй в Цюрих и Санкт-Петербург и запроси о нем данные. - Ричардс, начни работать над конвертом. Наверняка, продавец запомнил человека, который, видимо, купил только один такой конверт. - Вуд, а ты займись бутылкой. Это винчестерская бутыль с притертой стеклянной пробкой. На днище марка производителя. Узнай, кому в Лондоне они поставляют такие бутыли. Пошли людей во все аптеки, пусть узнают, не помнит ли кто из аптекарей мужчину, соответствующего данному описанию. Безусловно, он покупал составные для взрывчатки в разных аптеках. Стоит нам обнаружить эти лавки, как мы будем знать, где именно в Лондоне искать этого человека. На Уолдена все это произвело большое впечатление. Он и представления не имел, что убийца мог оставить столько следов. Он почувствовал себя немного лучше. Томсон обратился к молодому человеку в фетровой шляпе и рубашке с мягким воротничком: - Тейлор, а тебе предстоит самое важное занятие. Мы с лордом Уолденом видели убийцу лишь мельком, но леди Уолден рассмотрела его хорошо. Ты пойдешь с нами к ее светлости, и с ее и нашей помощью ты нарисуешь портрет этого парня. Сегодня же вечером надо его отпечатать, а завтра в полдень он должен быть во всех полицейских участках Лондона. "Ну теперь уж, - подумал Уолден, - ему от нас не ускользнуть". Но тут он вспомнил, что точно так же думал и когда они устраивали засаду в номере отеля. Его вновь охватила дрожь. * * * Феликс взглянул на себя в зеркало. Постригся он очень коротко, на прусский манер, и тщательно выщипал брови, так, что они превратились в тонкие стрелы. Бриться он перестанет, и назавтра уже будет выглядеть заросшим, а через неделю отросшая борода и усы скроют его характерные рот и подбородок. К сожалению, с носом он ничего не мог поделать. Он купил пару старых очков в проволочной оправе. Стекла были крохотные, и он мог смотреть поверх очков. Шляпу-котелок и черное пальто заменил на синий морской китель и твидовую кепку с козырьком. Внимательный взор сразу бы признал в нем того же самого человека, но небрежно брошенному взгляду он показался бы совершенно другой личностью. Он понимал, что ему придется покинуть дом Бриджет. Он ведь купил химикаты всего в одной-двух милях отсюда, и когда полиции станет известно, она начнет обыскивать каждый дом в округе. Рано или поздно доберутся и до этой улочки, и тогда кто-нибудь из соседей скажет: - Я знаю его. Он занимает первый этаж у Бриджет. Итак, он оказался в бегах. Это было унизительно и невыносимо. Он и раньше бывал в бегах, но всегда после того, как совершал убийство, а не перед этим. Он сложил в кучку бритву, пару нижнего белья, приготовленный динамит и томик повестей Пушкина и все это завернул в узел, воспользовавшись чистой рубашкой. После этого он пошел в комнату Бриджет. - Боже милостивый, Пресвятая дева Мария, что это ты сделал с бровями? спросила она. - Ты ведь был довольно красивым мужчиной. - Я должен уехать, - сказал он. Она взглянула на его узел. - Вижу, что у тебя за багаж. - Если сюда нагрянет полиция, вам вовсе не нужно им лгать. - Скажу, что выставила тебя вон, потому что заподозрила, что ты анархист. - Прощайте, Бриджет. - Сними-ка эти дурацкие очки и поцелуй меня. Феликс поцеловал ее в щеку и вышел. - Желаю удачи, парень! - крикнула она вдогонку. Он сел на велосипед и вот уже в третий раз после приезда в Лондон отправился на поиски жилища. Ехал он медленно. Слабости от раны он уже не чувствовал, но подавленность от сознания провала не покидала его. Проехав северную часть Лондона и Сити, он пересек реку по Лондонскому мосту. Далее направился в северную часть города, миновав паб под названием "Слон и Замок". В районе Старого Кентского моста он присмотрел жалкого вида трущобы, где можно было задешево снять жилье и где при этом не задавалось никаких вопросов. Он взял комнату на пятом этаже многоквартирного дома, принадлежавшего, как скорбно объяснил смотритель, англиканской церкви. Здесь он не смог бы готовить взрывчатку: ни в комнате, ни в остальном здании воды не было - просто колонка, да отхожее место во дворе. Комната была мрачной. В углу располагалась мышеловка с лампочкой, а единственное окошко прикрывалось листом газеты. Со стен отваливалась штукатурка, матрас вонял. Сторож, сутулый, полный человек, пришаркал в своих войлочных шлепанцах и, кашляя, проговорил: - Если захотите починить окно, я могу достать стекло подешевле. Феликс спросил: - Где мне держать велосипед? - На вашем бы месте я держал его здесь, наверху, иначе его обязательно стибрят. Если втащить велосипед в комнату, то в ней останется лишь малюсенький проход от кровати к двери. - Я беру эту комнату, - сказал Феликс. - Значит, двенадцать шиллингов. - Вы говорили, три шиллинга в неделю. - Плата вперед за четыре недели. Феликс заплатил. После покупки очков и обмена одежды у него оставались один фунт и девятнадцать шиллингов. Смотритель сказал: - Если захотите заново покрасить стены, достану вам краску за полцены. - Я дам вам знать, - промолвил Феликс. Комнатушка была грязной, но это заботило его меньше всего. Завтра ему предстояли новые поиски Орлова. * * * - Стивен! Слава Богу, с тобой все в порядке! - воскликнула Лидия, Он обнял ее. - Конечно, со мной все в порядке. - Что произошло? - Боюсь, мы упустили этого человека. От облегчения Лидия чуть не потеряла сознание. После того, как Стивен проговорил: "Я поймаю этого человека", две страшные мысли мучили Лидию: мысль о том, что Феликс убьет Стивена, и вторая, что если этого не случится, она во второй раз окажется виноватой в том, что Феликса засадят в тюрьму. Она знала, что пережил он в тот, первый раз, и от мысли об этом ей становилось дурно. Стивен сказал: - Думаю, ты знакома с Безилем Томсоном. А это мистер Тейлор, рисовальщик из полиции. Все вместе мы поможем ему нарисовать портрет преступника. У Лидии упало сердце. Теперь ей придется часами описывать внешность своего любовника своему же мужу. Когда же все это кончится, взмолилась она про себя. Стивен спросил: - Кстати, а где Шарлотта? - Пошла пройтись по магазинам, - ответила Лидия. - Отлично. Не хочу, чтобы она была в курсе случившегося. Особенно не хочу, чтобы она знала, где Алекс. - И мне не говори, - промолвила Лидия. - Я не хочу этого знать. Так я не наделаю глупостей. Все уселись, и художник вынул свой альбом. Снова и снова он делал наброски этого лица. Лидия и сама могла бы за пять минут нарисовать его. Поначалу она пыталась сбить художника, произнося слова: "Не совсем то", когда схожесть была удивительной или, наоборот, "Именно так", когда ничего похожего на оригинал не было. Но ведь Стивен и Томсон ясно видели Феликса, хотя и короткое мгновенье, и они оба направляли ее. В конце концов, боясь, что заподозрят неладное, она стала честно содействовать их усилиям, все это время осознавая, что, возможно, помогает им снова отправить Феликса в тюрьму. Завершилось все тем, что было нарисовано лицо, очень похожее на то, что так любила Лидия. После этого ее нервы так расшатались, что ей пришлось принять снотворное и лечь спать. Ей снилось, что она едет в Петербург на встречу с Феликсом. По разрушительной логике сновидений, ей привиделось, что в порт она въехала в экипаже с двумя графинями, которые, знай они о ее прошлом, непременно изгнали бы ее из приличного общества. По ошибке вместо Саутгемптона они отправились в Борнмут. Там они остановились передохнуть, хотя было пять часов, а судно отходило в семь. Графини объяснили Лидии, что они спят вместе и ласкают друг друга. Странным образом, это ее нисколько не удивило, хотя обе женщины были уже очень стары. Лидия все время повторяла: "Пора ехать", но те не обращали никакого внимания. Вошел посыльный с письмом для Лидии. Под ним стояла подпись: "Твой любовник-анархист". Лидия сказала посыльному: - Передайте моему любовнику-анархисту, что я стараюсь попасть на судно, отходящее в семь часов. Графини понимающе подмигнули друг другу. Без двадцати минут семь и все еще в Борнмуте Лидия вдруг сообразила, что так и не уложила багаж. Она стала носиться по комнате, впопыхах кидая вещи в саквояжи, но не в состоянии ничего найти толком, а секунды тем временем тикали, и она уже почти опаздывала, а ее дорожный чемодан никак не мог наполниться. Тут она в панике бросилась прочь безо всякого багажа, взобралась в экипаж и правила сама, сбилась с дороги на побережье Борнмута, никак не могла выбраться из городка и, наконец, проснулась, так и не попав в Саутгемптон. Потом она лежала в постели с широко открытыми глазами, уставившись в потолок, а сердце ее бешено колотилось, и она думала про себя: "Это всего лишь сон. Слава Богу. Слава Богу!" * * * Феликс лег спать в подавленном настроении, а проснулся обозленным. Он был зол на самого себя. Убийство Орлова не было уже такой невыполнимой задачей. Можно охранять человека, но нельзя его поместить в подземный сейф, как вклад в банке, да к тому же, ведь и сейфы грабят. Феликс обладал умом и решительностью. При должном терпении и упорстве он непременно найдет способ обойти все препятствия, возникающие у него на пути. За ним охотились. Что ж, он сделает так, чтобы его не поймали. Будет передвигаться по боковым улочкам, избегать соседей, постоянно остерегаться полицейских в синей форме. В течение всей его террористической деятельности за ним охотились не раз, но он никогда не попадался. Итак, он встал, вымылся у колонки во дворе, не бреясь при этом, нахлобучил твидовую кепку, надел морской китель, нацепил очки, позавтракал в чайной и покатил в Сент-Джеймс парк, избегая людных улиц. Первое, что он увидел, был полицейский, вышагивающий взад и вперед перед домом Уолдена. Это означало, что он не мог теперь занять свою обычную позицию для наблюдения за домом. Ему пришлось углубиться подальше в парк и следить издали. Но и задерживаться долго на одном месте было опасно, ведь на это мог бы обратить внимание бдительный полицейский. Примерно в полдень из дома выехал автомобиль. Феликс помчался к своему велосипеду. Он не видел, чтобы автомобиль ранее въезжал во двор, значит, вероятно, это была машина Уолдена. До этого семейство обычно пользовалось экипажем, но почему бы им не иметь еще и автотранспорта. Феликс находился слишком далеко от дома, чтобы разглядеть пассажиров. Но он надеялся, что там был Уолден. Автомобиль поехал к Трафальгарской площади. Феликс на велосипеде помчался прямо по траве, чтобы нагнать его. Когда он добрался до проезжей дороги, авто было всего в нескольких ярдах от него. В районе Трафальгарской площади ему легко удалось сравняться с ним, но на Чаринг-Кросс Руд он опять отстал. Крутил педалями он быстро, но не чересчур. Во-первых, ему не хотелось привлекать к себе внимания, а во-вторых, ему необходимо было беречь силы. Но он слишком уж поосторожничал, так как на Оксфорд-стрит совсем потерял машину из виду. "Какой же я болван", - клял он самого себя. Куда же направился автомобиль? Оставалось четыре варианта: налево, прямо, направо и резкое вправо. Подумав, он двинулся по прямой. В пробке на северном конце Тоттенхэм-Корт-Роуд он снова увидел машину и с облегчением вздохнул. Когда та заворачивала к востоку, он догнал ее. Он даже рискнул подъехать ближе и заглянуть внутрь. Впереди сидел мужчина в шоферском кепи. На заднем сиденье кто-то седовласый, с бородой: Уолден! "Его я тоже убью, - подумал Феликс. - Клянусь, я его убью". В пробке около вокзала Юстон он проехал мимо автомобиля и обогнал его, идя даже на риск, что Уолден взглянет на него, когда авто снова нагонит Феликса. На протяжении всей Юстон-Роуд он держался впереди, время от времени поглядывая назад удостовериться, что машина следует за ним. На перекрестке у Кинге Кросс он остановился, тяжело дыша, и подождал, пока машина не проехала мимо, повернув на север. Он в тот момент отвернул лицо, а затем двинулся за автомобилем. Движение было достаточно сильным, так что ему удалось не отставать, хотя он уже почувствовал усталость. Он начал надеяться, что Уолден ехал встречаться с Орловым. Дом в северном пригороде Лондона, вдали от посторонних глаз, мог быть отличным убежищем. Возбуждение его росло. Возможно, ему удастся покончить с ними обоими. Примерно через милю движение стало затихать. Автомобиль Уолдена был большим и мощным. Феликсу приходилось изо всех сил крутить педали. Пот заливал ему лиц. Он неотступно думал: "Сколько же еще ехать?" На-Холловей-Роуд, где движение снова усилилось, он смог немного отдохнуть, а затем автомобиль опять набрал скорость. Он напрягал последние силы. Теперь машина может в любую минуту свернуть с основной улицы, возможно, осталось всего чуть-чуть. "Только бы немного везения!" - думал он. Он собрал остатки своих сил. Ноги ужасно болели, дыхание стало прерывистым. Но автомобиль безжалостно уносился прочь. Когда же он, все набирая скорость, умчался от Феликса на сотню ярдов, тот сдался. Резко остановившись, он так и остался сидеть на велосипеде у обочины, склонившись на руль, пытаясь прийти в себя. Он чувствовал, что вот-вот потеряет сознание. "Вот всегда так, - горько подумал он. - Имущие и борьбу ведут с комфортом. Вот Уолден, сидит себе с удобствами в огромном быстром автомобиле, покуривает сигару, и ему даже не приходится самому управлять авто". Уолден явно собирался выехать за пределы города. До Орлова могло быть еще целых полдня езды на быстром автомобиле. Феликс потерпел сокрушительное поражение - в который уже раз. Он не смог придумать ничего другого, как повернуть назад и покатиться в сторону Сент-Джеймс парка. * * * Шарлотта все еще находилась под впечатлением речи миссис Пэнкхерст. Безусловно, в мире не исчезнут горе и страдания, пока власть в нем принадлежит лишь одной половине человечества, и эта половина не понимает проблем другой половины человеческого рода. Мужчины принимали этот грубый и несправедливый мир, потому что он был груб и несправедлив не по отношению к ним самим, а к женщинам. А если бы власть принадлежала и женщинам, то некого было бы угнетать. На следующий день после собрания суфражисток у нее голова шла кругом от подобных мыслей. Теперь она смотрела на всех окружающих ее женщин-служанок, продавщиц, нянек в парке, даже на маман - совершенно другими глазами. Ей казалось, она начинала понимать, как устроен этот мир. Она больше не сердилась на родителей за то, что они лгали ей. Это и не было ложью, просто они кое о чем умолчали. Кроме того, если уж на то пошло, они сами обманывались не меньше, чем обманывали ее. А папочка потом говорил с ней вполне откровенно, хотя и шел наперекор своей природе. Все же ей хотелось самой обо всем разузнать, чтобы уж не сомневаться ни в чем. Утром она раздобыла немного денег, воспользовавшись тем, что отправилась в магазин в сопровождении лакея и там просто сказала ему: - Дайте мне шиллинг. Позднее, когда лакей с экипажем ждали ее у главного выхода из шикарного магазина на Риджент-стрит, она, проскользнув через боковой выход, отправилась на Оксфорд-стрит и там у одной женщины купила номер газеты суфражисток "Женщинам - право голоса". Газета стоила один пенни. Вернувшись в магазин и зайдя в примерочную, Шарлотта спрятала газету под платье, а затем пошла к своему экипажу. После обеда она прочитала эту газету у себя в комнате. Узнала, что происшествие во дворце во время представления дебютанток не было первым случаем, когда суфражистки пытались привлечь внимание царствующих особ к тяжелому положению женщин. Так, например, в прошлом декабре три суфражистки в нарядных вечерних туалетах забаррикадировались в ложе в Ковент-Гардене во время спектакля "Жанна Д'Арк", на котором присутствовали король, королева и огромная свита. Полиции понадобилось целых полчаса, чтобы сломать дверь и вытащить оттуда женщин, взывающих к королю через мегафон. И до, и после этого инцидента король отказывал миссис Пэнкхерст в аудиенции. Тогда суфражистки решили провести марш ко дворцу, основываясь на древнем праве всех подданных обращаться к королю с прошениями. Шарлотта поняла, что марш этот должен был состояться сегодня днем. Она непременно хотела в нем участвовать. Не годится сидеть сложа руки, если понимаешь, где находится зло, говорила она себе. А в ушах ее все звучали снова миссис Пэнкхерст: "Наш дух и решимость неутолимы..." Папа уехал куда-то с Причардом в автомобиле. Мама, как обычно, отдыхала после обеда. Удерживать ее было некому. Она надела самое неброское платье и скромные шляпку и пальто, а затем, тихо спустившись по лестнице, вышла из дома. * * * Феликс брел по парку, все время поглядывая на дом и мучительно раздумывая. Ему во что бы то ни стало нужно было узнать, куда уехал Уолден. Каким же образом этого добиться? Может, снова попытаться это сделать с помощью Лидии? Возможно, с определенной долей риска он бы мог проникнуть в дом, минуя полицейского, но сумеет ли он выбраться наружу? Где гарантия, что Лидия не поднимет тревогу? Даже если она даст ему возможность уйти, маловероятно, чтобы она сообщила ему тайну местопребывания Орлова. Теперь ведь она знала, зачем ему это нужно. Может быть, он смог бы соблазнить ее но где и когда? На велосипеде было невозможно угнаться за Уолденом. А на другом автомобиле? Он бы смог украсть машину, но ведь он не умел управлять. А если научиться этому? Но и тогда, разве шофер Уолдена не заметит, что их кто-то преследует? А что если спрятаться в машине Уолдена... Для этого надо было проникнуть в гараж, открыть багажник и провести в нем несколько часов, и это при условии, что перед отправкой в путь в багажник ничего не положат. При таком раскладе шансы на успех были слишком малы, чтобы идти на риск. Шофер, безусловно, знает нужный адрес. А нельзя ли его подкупить? Напоить? Похитить? Мозг отчаянно обдумывал все эти варианты, как вдруг Феликс увидел, что из ворот дома вышла девушка. "Интересно, кто же она", - подумал Феликс. Возможно, служанка, так как члены семьи всегда выезжали в экипаже, но девушка вышла через главный вход, а Феликс никогда не видел, чтобы так делали слуги. Должно быть, это дочь Лидии. Она наверняка знает, где Орлов. Феликс принял решение следовать за ней. Она пошла в сторону Трафальгарской площади. Оставив велосипед в кустах, Феликс двинулся за ней и смог рассмотреть получше. Одета она была не как служанка. Он припомнил, что в тот вечер, когда он в первый раз попытался убить Орлова, в коляске сидела девушка. Тогда он лишь мельком взглянул на нее, так как все его внимание, к несчастью, было поглощено Лидией. В дни его постоянной слежки за домом он иногда замечал какую-то девушку в семейном экипаже. Возможно, как раз вот эту, решил Феликс. Она потихоньку ускользнула из дома, пока ее отец был в отъезде, а мать занята чем-то. Пока он кружил за ней по Трафальгарской площади, ему казалось, что в ее лице было что-то очень знакомое. Он был абсолютно уверен, что никогда близко не видел ее, но в то же время у него было полное ощущение того, что называется "deja vu"*, когда он наблюдал за ее складной, прямой фигурой и быстрой, решительной походкой. Иногда ему удавалось увидеть ее профиль в те моменты, когда она, поворачиваясь, переходила улицу, и тогда ее вздернутый подбородок и что-то неуловимое в глазах словно глубоко отдавались в его памяти. ______________ * deja vu (фр.) - уже виденное. Не напоминала ли она ему юную Лидию? Никоим образом, ведь Лидия всегда выглядела хрупкой и миниатюрной, и все черты ее были тонки и изящны. У этой же девушки лицо волевое и угловатое. Оно напомнило ему картину одного итальянского художника, которую он видел в галерее в Женеве. Вскоре всплыло в памяти и имя художника: Модильяни. Он еще немного приблизился к ней и через минуту-другую смог уже хорошо ее рассмотреть, У него даже екнуло сердце, а в голове пронеслось: "Да она же красавица!" Куда она направлялась? Может, на свидание? Или за покупкой чего-то недозволенного? Или в такое место, как кинотеатр или мюзик-холл, чего ее родители, конечно же, не одобрили бы? Самым вероятным было свидание с молодым человеком. С точки зрения Феликса это и самый многообещающий вариант. Узнав, кто этот молодой человек, Феликс смог бы, угрожая выдать их тайну, вынудить девушку сказать, где скрывается Орлов. Конечно, легко она на это не пойдет, в особенности, если ей известно, что Орлову угрожает смерть. Но, как рассчитал Феликс, при выборе между любовью молодого человека и безопасностью какого-то кузена из России юная девушка предпочтет любовь. Он услышал какой-то шум вдали. Дошел за девушкой до угла. Вдруг оказался на улице, заполненной шагающими в одном направлении женщинами. В одежде многих были цвета суфражисток: зеленое, белое и сиреневое. Многие несли знамена. Их были тысячи. Оркестр играл марш. Девушка присоединилась к демонстрантам и зашагала. "Замечательно!" - подумал Феликс. Вдоль потока демонстранток стояли полицейские, но они в основном находились лицом к ним, спиной к улице. Поэтому Феликс мог спокойно идти по тротуару за их спинами. Он шел в ногу с демонстрацией, не теряя девушку из виду. Он ужасно нуждался хоть в небольшом везении, и вот ему выпала удача. Итак, девушка была тайной суфражисткой! Конечно, можно было бы использовать и шантаж, но, наверняка, найдутся другие, более тонкие способы повлиять на нее. Так или иначе, думал Феликс, от нее я узнаю, все, что мне требуется. * * * Шарлотту охватил восторг. Порядок марша поддерживался женщинами-распорядительницами. Большинство участниц были хорошо одеты, респектабельного вида. Оркестр наигрывал веселый ту-степ. Шли даже несколько мужчин с плакатом, на котором было написано: "Долой правительство, отказывающее женщинам в праве голоса". Шарлотта больше не ощущала себя изгоем и еретичкой. "Ведь все эти тысячи женщин, - размышляла она, - думают и чувствуют так же, как и я!" Несколько раз за последние сутки она задавалась вопросом, а не правы ли мужчины, говоря, что женщины слабы, глупы и невежественны, ведь она сама иногда чувствовала себя слабой и глупой, а уж невежества ей действительно хватало. Теперь же она думала: "Если мы будем учиться, мы перестанем быть невежественными; если будем сами принимать решения, перестанем быть глупыми; если будем бороться все вместе, перестанем быть слабыми". Оркестр заиграл гимн "Иерусалим", женщины запели. Шарлотта с радостью присоединилась к ним. "Пусть меня видит, кто угодно, - думала она с вызовом, - хоть даже сами графини, мне все равно!" Демонстрация пересекла Трафальгарскую площадь и вошла на Молл. Вдруг вокруг появилось еще множество полицейских. Они внимательно наблюдали за женщинами. По обе стороны дороги толпились зеваки, в основном мужчины. Они свистели и выкрикивали насмешки. Шарлотта услышала, как один из них произнес: "Всем им нужно задать хорошую трепку в постели". Шарлотта залилась краской. Она заметила, что многие женщины несли жезл с прикрепленной к нему серебряной стрелой. Она поинтересовалась у идущей рядом демонстрантки, что это означало. - Все женщины, несущие эти символы, побывали в тюрьме, ответила та. "В тюрьме!" От этой мысли Шарлотта чуть не задохнулась. Она знала, что несколько суфражисток арестовали, но вокруг сейчас видела сотни серебряных стрел. Впервые она задумалась о том, что, возможно, закончит этот день за решеткой. Слабость вдруг охватила ее. "Дальше я не пойду, - подумала она. Мой дом вон там, за парком. Через пять минут я уже буду дома. Тюрьма! Да я скорее умру!" Она оглянулась. "Я ничего дурного не сделала, - продолжала она рассуждать про себя. - Почему же я боюсь, что окажусь в тюрьме? Почему не имею права подать петицию королю? Если мы этого не сделаем, женщины всегда будут оставаться слабыми, невежественными и глупыми". Тут оркестр заиграл вновь, и она, расправив плечи, зашагала под его ритм. На краю Молла сверкал фасад Букингемского дворца. Перед ним располагалась цепь из полицейских, многие из них - конные. Шарлотта шла примерно в самом начале процессии. Она задумалась, а что же предпримут руководители марша, когда они дойдут до ворот дворца. Она вспомнила, как однажды, когда она выходила из магазина "Дерри и Томе", на нее налетел пьянчужка. Тогда какой-то джентльмен тростью отпихнул пьяницу в сторону, а лакей быстро помог Шарлотте сесть в дожидавшийся на мостовой экипаж. А сегодня никто не бросится ей на помощь в толпе. Они приблизились к воротам дворца. "В последний раз, когда я была здесь, - подумалось Шарлотте, - у меня было приглашение". Голова процессии вплотную подошла к цепи полицейских. Наступило минутное замешательство. Те, кто был сзади, стали напирать на стоявших впереди. Вдруг Шарлотта увидела миссис Пэнкхерст. На ней были фиолетовый жакет и юбка, белая блузка с высоким воротничком и зеленого цвета жилет. На голове фиолетовая шляпа с огромным белым страусиным пером и вуалью. Отделившись от основной массы демонстранток, она сумела незаметно подойти к дальнему входу во дворец. Маленькая фигурка, смело идущая с высоко поднятой головой к воротам самого короля! Ее остановил полицейский инспектор в плоской шляпе, огромный, тучный человек на целый фут выше ее ростом. Они что-то сказали друг другу. Затем миссис Пэнкхерст шагнула вперед. Инспектор преградил ей путь. Та все-таки попыталась пройти, но тогда, к ужасу Шарлотты, полицейский схватил миссис Пэнкхерст в охапку, поднял и отнес в сторону. Шарлотта пришла в ярость и вместе с нею большинство остальных женщин. Демонстрантки стали напирать на полицию. Некоторым удалось прорваться сквозь заслон, они бросились ко дворцу, полицейские за ними. Заволновались лошади, тревожно стуча тяжелыми металлическими подковами о тротуар. Несколько женщин вступило в схватку с полицией, их бросили на землю. Кое-кто из мужчин-зевак поспешил на помощь стражам порядка, началась повсеместная драка. Шарлотта закричала, когда кучка мужчин в канотье врезалась в толпу, отпихивая и колотя женщин. Но тут их контратаковала группа суфражисток с булавами, и канотье драчунов полетели в воздух. Шарлотте захотелось убежать, но буча уже кипела повсюду. Жестокость происходящего напоминала средневековые картины с изображением Чистилища и невыносимых мучений. Только на этот раз все было до ужаса реальным, и Шарлотта посреди этого безумства. Ее толкнули, она упала на мостовую, обдирая руки и колени. Кто-то наступил ей на руку. Она попыталась было встать, но ее снова сбили с ног. Она поняла, что ее может затоптать лошадь и она погибнет. С отчаянием ухватилась она за юбку какой-то женщины и с трудом поднялась. Драка становилась все отвратительнее. Шарлотта увидела женщину, лежащую на земле, из носа ее струилась кровь. Она захотела помочь женщине, но не могла ступить и шага - лишь с трудом удерживалась на ногах. К чувству страха прибавилось возмущение. Мужчины, и полицейские и прочие, с одинаковым удовольствием колотили женщин. "Почему они так усмехаются?" - в истерике подумала Шарлотта. К своему ужасу она вдруг почувствовала, как чья-то огромная лапища схватила ее за грудь. Она обернулась, неловко пытаясь сбросить эту руку. На нее напал какой-то молодчик двадцати с небольшим лет, хорошо одетый, в костюме из твида. Он обеими руками вцепился ей в груди, впиваясь в них ногтями. Никто никогда не смел к ней так прикасаться. Она начала сопротивляться, а на лице юнца видела безумную смесь ненависти и желания. Он завопил: - Вот что тебе нужно, верно? С этими словами он саданул ее кулаком в живот. Шок был ужасен, но боль была сильнее, однако самым страшным было то, что она не могла дышать. Она стояла наклонившись вперед, рот широко открыт. Хотелось набрать воздуха, хотелось закричать, но ничего не получалось. Она подумала, что вот-вот умрет. Тут ей смутно почудилось, что какой-то очень высокий человек пробирается к ней, раздвигая толпу словно колосья в поле. Высокий человек схватил того, в твидовом костюме, за лацканы и изо всех сил ударил в подбородок. От удара юнец потерял равновесие и чуть ли не взлетел в воздух. Выражение полнейшего удивления на его лице было даже комичным. Наконец Шарлотта снова обрела дыхание и с жадностью глотнула воздух. Высокий человек, крепко обняв ее за плечи, проговорил ей в ухо: - Пошли туда. Она поняла, что к ней пришло спасение, и от ощущения, что рядом с ней сильный и надежный защитник, чуть не потеряла сознание. Высокий человек начал выводить ее из толпы. Полицейский сержант замахнулся на нее дубинкой. Чтобы оградить ее от удара, спаситель Шарлотты поднял руку, а затем, когда деревянное орудие ударило его по предплечью, издал крик боли. Отпустил Шарлотту. Последовал короткий обмен ударами, и вот уже окровавленный сержант повержен на землю, а высокий снова уводил Шарлотту с поля битвы. И вот внезапно оно осталось позади. Поняв, что теперь она в безопасности, Шарлотта разрыдалась, слезы так и текли по ее щекам. Незнакомец не давал ей останавливаться. - Надо уходить отсюда, - сказал он. Говорил он с иностранным акцентом. Собственная воля покинула Шарлотту. Она шла, куда ее вели. Через некоторое время она немного взяла себя в руки. Сообразила, что они находятся неподалеку от вокзала Виктории. Остановившись около Лайэнз-Корнер-Хауса, мужчина спросил: - Не хотите ли чашку чая? Она кивнула, они вошли внутрь. Подведя ее к стулу, он уселся напротив. И тут впервые она взглянула на него. На какое-то мгновенье страх вновь охватил ее. У незнакомца было удлиненное лицо с изогнутым носом. Волосы короткие, но щеки небриты. Во всем его облике было что-то хищное. Но в глазах его она не увидела ничего, кроме сочувствия. Набрав в легкие побольше воздуха, она спросила: - Как мне отблагодарить вас? Он проигнорировал вопрос. - Не хотите ли что-нибудь съесть? - Только чай. Она узнала его акцент и заговорила по-русски. - Откуда вы? Ему, видно, пришлось по нраву, что она знает его родной язык. Он сказал: - Я родом из Тамбовской губернии. Вы очень хорошо говорите по-русски. - У меня мать русская и гувернантка тоже. Подошла официантка и незнакомец произнес: - Два чая, пожалуйста, дорогуша. Шарлотта подумала: "Он учится английскому у кокни, у простонародья". А вслух сказала: - Я даже не знаю вашего имени. Меня зовут Шарлотта Уолден. - Феликс Кшессинский. А вы смелая, раз решились участвовать в этом марше. Она покачала головой. - Смелость не имеет к этому никакого отношения. Я просто не представляла себе, как все обернется. Про себя же она неотступно размышляла: "Кто этот человек? Откуда он взялся? Внешность у него поразительная. Но держится он скрытно. Хотелось бы мне узнать о нем побольше". - А чего же вы ожидали? - спросил он. - От марша? Не знаю... Почему все те мужчины с таким удовольствием нападают на женщин? - Интересный вопрос. Он вдруг оживился, и Шарлотта увидела, что лицо его выразительно и привлекательно. - Видите ли, мы ставим женщину на пьедестал и делаем вид, что она чиста душой и физически беспомощна. Поэтому, по крайней мере, в порядочном обществе мужчины убеждают себя, что они никогда не испытывают к женщинам враждебности и не ощущают к ним никакой похоти. Но вот появляются женщины-суфражистки, абсолютно не отличающиеся беспомощностью, и которых вследствие этого вовсе не требуется боготворить. Да, ко всему прочему, они еще и нарушают закон. Они опровергают мифы, созданные самими мужчинами, и поэтому те считают, с такими женщинами можно обращаться самым бесстыдным образом. Мужчины чувствуют, что их обманули и дают выход все той же злобе и похоти, которую в себе подавляли. Так они сбрасывают напряжение и получают от этого удовольствие. Шарлотта в изумлении смотрела на него. Потрясающе - такое исчерпывающее объяснение и прямо так, экспромтом! "Мне нравится этот человек", - подумала она. Затем спросила: - А чем вы занимаетесь? Он сдержанно ответил: - Я безработный философ. Подали чай. Крепкий и очень сладкий, он немного взбодрил Шарлотту. Этот странный русский заинтриговал ее, ей захотелось заставить его раскрыться. Она проговорила: - Вы считаете, что положение женщин в обществе и все такое прочее так же плохо для мужчин, как и для самих женщин? - Я уверен в этом. - Почему? Он чуть помедлил. - Видите ли, мужчины и женщины счастливы, когда любят. На мгновенье по лицу его пробежала тень, но тут же исчезла. - Любовь это не то же самое, что поклонение. Можно поклоняться божеству. Но любить можно только человека. Когда мы поклоняемся женщине, мы не можем любить ее. А потом, обнаружив, что она не божество, начинаем ее ненавидеть. Это печально. - Я никогда об этом не думала, - произнесла Шарлотта, дивясь услышанному. - К тому же, в каждой религии имеются божества добрые, и божества злые. Бог и Дьявол. Вот и у нас есть добропорядочные женщины, и есть дурные. А с дурными, например, с суфражистками и проститутками, можно поступать, как угодно. - Кто такие проститутки? На лице его возникло удивление. - Женщины, продающие себя для... Тут он употребил русское слово, которого Шарлотта не знала. - Вы можете это перевести? - Совокупление, - ответил он по-английски. Покраснев, Шарлотта отвернулась. Он спросил: - А что, это слово неприличное? Простите, но другого я не знаю. Набравшись смелости, Шарлотта тихим голосом произнесла: - Половое сношение. Он вновь заговорил по-русски. - Мне кажется, вас как раз и поместили на пьедестал. - Вы не представляете себе, насколько это ужасно, - яростно произнесла она. - Быть столь невежественной! Неужели женщины и в самом деле продают себя подобным образом? - О, да. Порядочные замужние дамы должны делать вид, что сексуальные сношения им не нравятся. Иногда это мешает мужчинам, и тогда они отправляются к проституткам. Те в свою очередь притворяются, что все это им ужасно нравится, но так как они занимаются этим столь часто и со столькими разными мужчинами, то никакого удовольствия не получают. Так что притворяются все. "Вот как раз то, что мне необходимо знать!" - подумала Шарлотта. Ей захотелось взять его домой и приковать цепями в своей комнате, чтобы он днями и ночами объяснял ей всевозможные вещи. Она спросила: - А как же все началось - притворство, я имею в виду? - Чтобы понять, нужно посвятить изучению этого всю жизнь. Не меньше. Однако, я абсолютно уверен, что это связано с проблемой власти. Мужчины властвуют над женщинами, а богатые мужчины - над своими бедными собратьями. И чтобы узаконить эту систему требуется множество мифов - мифов о монархии, капитализме, о способах воспитания и сексе. Эти мифы делают нас несчастными, но без них кое-кто лишился бы власти. А мужчины никогда не откажутся от власти, даже если она приносит им горести. - Так что же делать? - Знаменитый вопрос. Нужно забрать власть у тех, кто не желает с ней расстаться. Переход власти от одной группы людей к другой внутри одного и того же класса называется переворотом и ничего не меняет. Переход власти от одного класса к другому называется революцией, и вот тогда действительно наступают перемены. Помедлив, он добавил: - Хотя эти перемены не всегда таковы, на которые рассчитывали революционеры. Революции происходят, когда массы людей поднимаются против своих угнетателей, как это со всей очевидностью делают суфражистки. Революции всегда сопровождаются насилием, так как, чтобы удержать власть, люди готовы на убийства. Другие же ради свободы готовы жертвовать своими жизнями, и поэтому революции неизбежны. - Вы революционер? Он произнес по-английски: - Даю вам на отгадку три попытки. Шарлотта рассмеялась. Смех все и расставил по своим местам. Пока он говорил, какая-то часть мозга Феликса пристально изучала лицо девушки, наблюдала за ее реакциями. Он почувствовал к ней расположение, и в этом ощущении тепла было что-то знакомое. Он подумал: "Это я должен околдовать ее, но пока что она околдовывает меня". Тут она рассмеялась. Улыбка ее была широкой, в уголках карих глаз появились морщинки, голова запрокинулась. Она выставила вперед руки, словно обороняясь, и залилась сочным, грудным смехом. Этот смех перенес Феликса на двадцать пять лет назад. Он увидел перед собой маленькую избенку рядом с деревянной церквушкой. В избе мальчик и девушка за грубым столом из досок. На печи в горшке варятся щи. На дворе темень, скоро должен вернуться отец. Пятнадцатилетний Феликс только что рассказал своей восемнадцатилетней сестре Наташе басню о путнике и крестьянской дочке. Откинув голову, та хохотала вовсю. Феликс неотрывно смотрел на Шарлотту. Она была как две капли воды похожа на Наташу. Он спросил: - Сколько вам лет? - Восемнадцать. Тут Феликса осенила мысль, столь поразительная и ошеломляющая, что у него и впрямь перестало биться сердце. Сдерживая волнение, он задал еще один вопрос: - Когда день вашего рождения? - Второго января. Он поперхнулся. Значит, она родилась ровно через семь месяцев после свадьбы Лидии и Уолдена, через девять месяцев после последнего свидания Лидии и Феликса. А Шарлотта была точной копией Наташи, сестры Феликса. Теперь Феликсу открылась вся правда. Шарлотта была его дочерью. Глава 9 - Что случилось? - спросила Шарлотта. - А в чем дело? - У вас такой вид, словно вы увидели призрак. - Просто вы мне напомнили одного человека. Расскажите-ка мне все-все о себе. Она нахмурилась. Ей показалось, что у него охрип голос. - Вы, кажется, простудились, - проговорила она. - Я никогда не простужаюсь. Ну так, какие же ваши самые первые воспоминания? На секунду она задумалась. - Я выросла в загородном фамильном доме Уолденов, в Норфолке. Это великолепное здание из серого камня с чудесным садом. Летом мы обычно пили там чай, сидя под каштаном. Должно быть, мне было года четыре, когда мне впервые позволили пить чай с мамой и папой. Это было очень скучно. На лужайке перед домом не было ничего интересного. А меня всегда тянуло пойти за дом, к конюшням. Однажды для меня оседлали ослика и разрешили покататься верхом. Я видела, как это делают другие, и решила, что сумею справиться. Мне велели сидеть смирно, а не то я упаду, но я им не поверила. Сначала кто-то из взрослых взял поводья и водил ослика вперед-назад. Затем мне разрешили самой взяться за поводья. Все казалось очень простым, и я пришпорила ослика, так как часто видела, как пришпоривают лошадей, но в следующую же секунду я была уже на траве, вся в слезах. Мне даже не верилось, что я на самом деле упала! - Воспоминание вызвало у нее новый взрыв смеха. - Похоже, у вас было счастливое детство, - произнес Феликс. - Вы бы так не говорили, знай вы мою гувернантку. Ее зовут Марья, и она настоящая русская баба-яга. "У маленьких девочек всегда чистые руки" - вот ее любимое выражение. Теперь она постоянно сопровождает меня повсюду. - Тем не менее, вас хорошо кормили, одевали, вы никогда не страдали от холода, а если болели, то тут же приходил доктор. - Разве все это делает человека счастливым? - Мне бы этого было достаточно. А какие ваши самые лучшие воспоминания? - Когда папа подарил мне пони, - ответила она без промедленья. - Мне ужасно хотелось пони, и вот моя мечта сбылась. Я никогда не забуду тот день. - А какой он? - Кто? Феликс смутился. - Лорд Уолден. - Папа? Ну... "Хороший вопрос", - подумала Шарлотта. Для незнакомца Феликс проявил к ней удивительный интерес. Но еще больший интерес она сама испытывала к нему. В его вопросах вдруг прозвучала такая грусть, которой не было еще несколько минут назад. "Возможно, это из-за того, что его собственное детство было безрадостным", - подумалось ей. Она пояснила: - Мне кажется, что папа ужасно хороший человек... - Но? - Но он относится ко мне, как к ребенку. Я знаю, что, вероятно, жутко наивна, но я и останусь такой, если не буду учиться. Он не станет объяснять мне все, как... ну, как это делаете вы. Ужасно смущается, когда речь заходит о... мужчинах и женщинах, ну, понимаете, а когда говорит о политике, то взгляды его кажутся немного, скажем так, старомодными. - Это вполне естественно. Всю жизнь он получал, что хотел, и безо всяких трудностей. Вполне понятно, что он считает мир превосходным, за исключением нескольких маленьких проблем, которые со временем решатся сами собой. Вы любите его? - Да, правда бывают моменты, когда я его ненавижу. Под пристальным взглядом Феликса она вдруг почувствовала себя неуютно. Он словно впитывал в себя ее слова и запечатлевал малейшее движение лица. - Папа удивительно симпатичный человек. А почему вас так это интересует? Он улыбнулся ей странной, загадочной улыбкой. - Всю свою жизнь я борюсь с сильными мира сего, но мне редко доводится разговаривать с кем-либо из них. Шарлотта понимала, что причина совсем не в этом, и слегка задумалась, почему же он ей лжет. Возможно, его что-то смущало. Обычно именно по этой причине люди не всегда были с ней откровенны. Она заметила: - Я отношусь к сильным мира сего не в большей степени, чем любая из собак моего отца. Он улыбнулся. - Расскажите мне о вашей матери. - У нее слабые нервы. Иногда ей приходится принимать лауданум. - Что такое лауданум? - Лекарство, содержащее опиум. Он удивленно вскинул брови. - Это может быть опасным. - Почему? - Я всегда считал, что прием опиума ведет к распаду личности. - Вовсе нет, если это делается в медицинских целях. - А, вот как. - Вы скептичны. - Я всегда такой. - Что вы имеете в виду? - Я хочу сказать, что если ваша мать нуждается в опиуме, то видимо, она скорее несчастлива, чем больна. - Отчего же ей быть несчастливой? - Вам лучше знать, она ваша мать. Шарлотта задумалась. Была ли маман несчастлива? Совершенно очевидно, что довольной, как, например, папа, она не была. Она слишком много нервничала, часто безо всякого повода выходила из себя. - Она неспокойна, - проговорила Шарлотта. - Но я не нахожу причин для ее несчастья. Возможно, на нее подействовало то, что она покинула родину. - Это вполне вероятно, - сказал Феликс, но голос его прозвучал не слишком уверенно. - А у вас есть еще братья или сестры? - Нет. Моя лучшая подруга кузина Белинда. Мы с ней одного возраста. - А другие друзья у вас есть? - Друзей нет, просто знакомые. - А другие кузены и кузины? - Братья-двойняшки, шести лет. Конечно, в России у меня полно двоюродных братьев и сестер, но я никогда их не видела. За исключением Алекса, который намного меня старше. - А чем вы собираетесь заняться в жизни? - Ну и вопрос! - Так вы не знаете? - Я еще не решила. - И каковы варианты? - На самом-то деле, это очень существенный вопрос. Я хочу сказать, что от меня ждут, что я выйду замуж за молодого человека моего сословия и заведу детей. Вероятно, мне придется выйти замуж. - Почему? - Ну, видите ли, после папиной смерти замок Уолденов не перейдет ко мне. - Почему же нет? - Он сопутствует титулу, а я не могу стать графом Уолденом. Поэтому дом достанется Питеру, старшему из близнецов. - Понимаю. - А зарабатывать себе на жизнь я не смогла бы. - Отлично бы смогли. - Меня ничему не учили. - Ну, так научитесь сами. - Чем бы я смогла заняться, по-вашему? Феликс пожал плечами. - Разводите лошадей. Откройте магазин. Идите куда-нибудь служить. Станьте профессором математики. Напишите пьесу. - Вы говорите так, словно я могу заняться тем, чем захочу. - Я уверен в этом. Но у меня возникла вполне серьезная идея. Вы превосходно владеете русским - вы могли бы переводить на английский русские романы. - Вы действительно думаете, что я смогла бы? - У меня нет ни тени сомнения. Шарлотта закусила губу. - Почему так получается, что вот вы в меня верите, а мои родители нет? Минуту он подумал, а затем проговорил с улыбкой: - Если бы я вас воспитывал, вы бы непременно жаловались, что вас заставляют слишком много заниматься серьезными вещами и не отпускают на балы. - У вас нет детей? Он отвернулся. - Я не был женат. Шарлотту это поразило. - А вы когда-нибудь хотели жениться? - Да. Она понимала, что не следует углубляться в эту тему, но ей ужасно хотелось узнать, какова же была романтическая сторона жизни этого странного человека. - Что же помешало? - Девушка вышла за другого. - Как ее звали? - Лидия. - Так зовут мою мать. - В самом деле? - До замужества она была Лидия Шатова. Если вы жили какое-то время в Санкт-Петербурге, то, наверняка, слышали о князе Шатове. - Да, слышал. У вас есть часы? - Нет. А почему вы спрашиваете? - У меня тоже нет. Оглянувшись, он увидел часы. Проследив за его взглядом, Шарлотта воскликнула: - Бог мой, уже пять! А я собиралась вернуться домой до того, как мама спустится к чаю. Она поднялась. - У вас будут неприятности? - спросил он, тоже вставая. - Наверное. Она повернулась к выходу из кафе. - О, Шарлотта, - сказал он. - Что такое? - Вы не могли бы заплатить за чай? Я ведь очень беден. - Конечно, я заплачу. Он взял из ее ладони шестипенсовик и пошел к прилавку. "Смешно, о чем приходится помнить, когда ты не в светском обществе", - пронеслось в голове у Шарлотты. "И что бы подумала Марья, если бы увидела, как я угощаю чаем незнакомого мужчину. Ее бы, наверное, хватил удар". Отдав ей сдачу, он придержал дверь при выходе. - Я немного провожу вас. - Спасибо. Феликс взял ее за руку, и они пошли вдоль улицы. Во всю грело солнце. В их сторону двинулся полицейский, и Феликс заставил Шарлотту остановиться и сделать вид, что она рассматривает витрину. Полицейский прошел мимо. - Почему вы не хотите, чтобы он вас видел? - спросила она. - А вдруг они разыскивают участников того марша? Шарлотта нахмурилась. Это показалось ей несколько неправдоподобным, но он в таких делах разбирался лучше. Они пошли дальше. - Я люблю июнь, - заметила Шарлотта. - В Англии отличный климат. - Вы так думаете? Значит, вы никогда не были на юге Франции. - А вы, очевидно, бывали там. - Мы ездим туда каждую зиму. У нас вилла в Монте-Карло. Тут ее вдруг осенило. - Но ведь вы не думаете, что я хвастаюсь. - Конечно, нет. Он улыбнулся. - Наверное, вы догадались, что я придерживаюсь того взгляда, что богатства следует стыдиться, а не гордиться им. - Вероятно, я должна была об этом догадаться, но вот не догадалась. Значит, вы теперь меня презираете? - Нет, но ведь и богатство принадлежит не вам. - Вы самый интересный человек, которого я когда-либо встречала, проговорила Шарлотта. - Могли бы мы еще увидеться? - Да, - ответил он. - А платок у вас найдется? Она вынула из кармана носовой платок и дала ему. Он высморкался. - Вы уже простудились, - заметила она. - У вас глаза слезятся. - Наверное, вы правы. Он вытер глаза. - Встретимся в этом кафе? - Это не очень-то привлекательное место, не правда ли? - сказала она. Давайте придумаем что-нибудь другое. Я знаю! Пойдем в Национальную Галерею. А там, если я вдруг увижу знакомых, мы сделаем вид, что каждый из нас пришел сам по себе. - Договорились. Может быть, послезавтра в два часа? - Прекрасно. Тут ей пришло в голову, что, возможно, она не сможет отлучиться из дома. - А если что-нибудь случится, и мне придется отменить встречу, могу я дать вам знать? - Ну... я... не сижу на одном месте... Тут он сообразил, что такое вполне возможно. - Вы всегда можете оставить для меня записку у миссис Бриджет Кэллэхэн, Кэмден-Таун, Корк-стрит, девятнадцать. Она повторила адрес. - Дома я запишу его. Мой дом всего в нескольких сотнях ярдов отсюда. Она помедлила. - Здесь мы расстанемся. Надеюсь, вы не обидитесь, но лучше, если никто не увидит меня с вами. - Обижусь? - произнес он с этой своей странной, загадочной улыбкой. О, нисколько. Она протянула руку. - Прощайте. - Прощайте. С этими словами он крепко сжал ей ладонь. Она повернулась и ушла. "Дома, наверняка, меня ждут неприятности", - подумала она. - "Обнаружится, что меня нет дома и начнутся расспросы. Скажу, что пошла прогуляться в парк. Им это не понравится". Но ей было все равно, понравится им это или нет. Теперь у нее был настоящий друг. Она чувствовала себя счастливой. Дойдя до ворот своего дома, она обернулась. Он продолжал стоять там, где они расстались, и смотрел ей вслед. Она осторожно помахала ему. Он тоже помахал в ответ. У него был очень грустный, одинокий вид. Даже беззащитный. "Глупо так думать, - сказала она себе, вспоминая, как смело он бросился ей на помощь в той толпе. - Он очень сильный человек". Она вошла во двор и поднялась по ступенькам парадного входа. * * * Уолден вернулся в загородное поместье с неприятнейшим чувством в желудке. Из Лондона он умчался перед самым обедом, как только полицейский художник закончил рисовать лицо преступника; по дороге, не останавливая машины, заправился тем, что было приготовлено в корзинке для пикника и бутылкой Шабли. Ко всему прочему, он сильно нервничал. Сегодня должна была состояться следующая его встреча с Алексом. Он догадывался, что тот подготовил контрпредложение и дожидался лишь телеграфного сообщения о том, что царь одобряет его. Уолден надеялся, что российское посольство сообразит передать депеши на имя Алексея в замок Уолденов. Он также надеялся, что это контрпредложение окажется достаточно разумным, и он сможет представить его Черчиллю как свою победу. Ему не терпелось сразу же приступить к делу, но он прекрасно знал, что на практике несколько минут не играли никакой роли, да и невыгодно было проявлять особенную горячность во время переговоров. Поэтому он немного помедлил в холле, собрался с мыслями и только после этого вошел в Восьмиугольную гостиную (Октагон). Алекс в раздумье сидел у окна, рядом нетронутый поднос с чаем и булочками. Взглянув на вошедшего, он с живостью спросил: - Что случилось? - Этот человек появился, но, боюсь, мы упустили его, - ответил Уолден. Алекс отвернулся. - Он приходил, чтобы убить меня. Волна сочувствия охватила Уолдена. Алекс был молод, наделен огромным бременем ответственности, вдали от родных мест, и вот за ним охотится убийца. Но ни в коем случае нельзя было позволить ему пребывать в меланхолии. Бодрым голосом Уолден начал объяснять ситуацию. - Теперь у нас есть описание внешности этого человека - полицейский художник нарисовал его портрет. Еще день-два и Томсон поймает его. А здесь ты в безопасности. - здесь ему тебя не найти. - Мы считали, что и в отеле я в безопасности - но он все-таки разыскал меня. - Второй раз этого не случится. "Плохое начало для переговоров", - подумал Уолден. Надо было каким-то образом отвлечь Алекса от невеселых мыслей. - Ты уже пил чай? - спросил Уолден. - Я не голоден. - Тогда давай пройдемся, нагуляешь аппетит к ужину. - Хорошо. Алекс поднялся. Уолден захватил с собой ружье, на зайцев, как объяснил он Алексу, и они отправились в сторону фермы. За ними, на расстоянии десяти ярдов, следовала пара телохранителей, присланных Безилом Томсоном. Уолден показал Алексу свою свиноматку-рекордсменку, Принцессу Уолден. - Два года подряд она завоевывает первый приз на сельскохозяйственной выставке Восточной Англии, - похвастался он. Алекс пришел в восторг от добротных кирпичных коттеджей арендаторов, высоких, выкрашенных белым, амбаров и великолепных коней-тяжеловозов. - Разумеется, от всего этого я никаких доходов не получаю, - продолжал Уолден. - Все тратится на улучшение поголовья, дренажные работы, строительство, огораживание... но всем этим дается пример подражания для арендаторов. А к тому времени, когда я умру, родовая ферма будет стоить гораздо больше, чем когда я унаследовал ее. - У нас в России невозможно вести сельское хозяйство подобным образом, - заметил Алекс. "Отлично, - подумал Уолден. - Вот он уже переключился на другой предмет". Алекс тем временем продолжал. - Наши крестьяне не станут применять новые методы, пользоваться новыми орудиями, следить за их исправностью. Психологически, если не юридически, они все еще крепостные. Когда случается неурожай и наступает голод, знаете, что они делают? Сжигают пустые амбары. На южной делянке работники косили сено. Сэмьюел Джоунс, старший из дюжины косцов, первым закончил свою полосу. Держа в руке косу, он подошел к Уолдену и поприветствовал его, коснувшись своей кепки. Уолден пожал его мозолистую ладонь. У него было ощущение, будто он сжал камень. - Ваше сиятельство выбрали время, чтобы посетить ту выставку в Ланнане? - спросил Сэмьюел. - Да, я был там, - ответил Уолден. - Вы видели там сеноуборочную машину, о которой говорили? На лице Уолдена отразилось сомнение. - Сэм, это великолепная техническая новинка, но я не знаю... Сэм согласно кивнул. - Машина никогда не выполнит работу так же тщательно, как человек. - С другой стороны мы смогли бы закончить сенокос за три дня вместо двух недель и не бояться, что вдруг пойдет дождь. А потом могли бы сдать комбайн в аренду. - И работников понадобится меньше, - проговорил Сэм. Уолден сделал вид, что недоволен замечанием. - Нет, - сказал он. - Я никого не собираюсь увольнять. Просто не станем нанимать цыган на время сбора урожая. - Особой разницы не будет, милорд. - Верно. К тому же, не знаю, как это воспримут люди, ты же знаешь молодого Питера Доукинса. Он всегда готов устроить бучу. Сэм пробурчал что-то невнятное. - В любом случае, - продолжил Уолден, - мистер Сэмсон на следующей неделе поедет взглянуть на эту машину. Мистер Сэмсон был местным бейлифом. - Послушай-ка! - воскликнул Уолден, будто ему в голову вдруг пришло озарение. - А ты не хотел бы отправиться вместе с ним, Сэм? Сэм сделал вид, что предложение его нисколько не взволновало. - В Ланнанн? Да я был там в 1888 году. Не очень-то понравилось. - Ты мог бы поехать поездом вместе с мистером Сэмсоном, может быть, захватишь и юного Доукинса посмотреть на эту машину, пообедаешь в Лондоне и вернешься обратно. - Не знаю, что на это скажет моя хозяйка. - Мне бы хотелось знать твое мнение об этой машине. - Что ж, пожалуй, интересно было бы взглянуть на нее. - Значит, решено. Я распоряжусь, чтобы Сэмсон все устроил. С заговорщицким видом Уолден добавил. - А миссис Джоунс дай понять, что будто я тебя чуть не силой заставил туда поехать. Сэм усмехнулся. - Так и сделаю, милорд. Косьба почти закончилась. Работники сложили косы. Лишь на последних, еще не скошенных ярдах поля могли теперь прятаться зайцы. Подозвав Доукинса, Уолден дал ему ружье. - Ты хорошо стреляешь, Питер. Посмотрим, сможешь ли подстрелить одного зайчишку для себя, а другого для поместья. Чтобы не мешать стрелку, все встали на краю поля и вскоре была скошена последняя трава, так что зайцам уже негде было укрыться. Выскочило четыре зверька, и Доукинс уложил сначала двоих, а потом еще одного. От звука выстрелов Алекс поморщился. Уолден забрал ружье и одного зайца, и они с Алексом направились к замку. Алекс был восхищен поведением Уолдена. - Вы прекрасно умеете обращаться со своими работниками, - сказал он. А вот мне никогда не удавалось найти нужную грань между строгостью и щедростью. - Для этого нужна практика, - ответил Уолден. Он поднял зайца повыше. - Собственно, он нам в доме не нужен - но я взял его, чтобы напомнить им: зайцы мои, а те, что им перепадают, это подарок от меня, а вовсе не принадлежит им по праву. "Будь у меня сын, - подумал Уолден, - вот так я бы объяснил ему суть дела". - Иными словами, следует идти путем дискуссий и компромиссов, проговорил Алекс. - Да, это наилучший способ, даже если приходится чем-то жертвовать. Алекс улыбнулся. - Что и возвращает нас к проблеме Балкан. "Слава Богу, наконец-то", пронеслось в голове Уолдена. - Так я подытожу? - сказал Алекс. - Итак, мы готовы сражаться с Германией на вашей стороне, и вы готовы признать наше право прохода через Босфор и Дарданеллы. Однако, нам нужно не только право, но и сила, чтобы осуществлять его. Наше предложение, чтобы вы признали весь Балканский полуостров от Румынии до Крита зоной интересов России, не было одобрено вами. Несомненно, вы решили, что таким образом даете нам слишком много. Моя задача состояла в том, чтобы сформулировать более сдержанное требование, которое бы обеспечило нам проход через проливы, одновременно не связывая Британию чрезмерно пророссийской политикой на Балканах. - Правильно. "А у него ум точный, как скальпель, - подумал Уолден. - Лишь минуту назад я давал ему отеческие советы, и вот вдруг он ведет себя как ровня, не меньше. Видимо, так и происходит, когда твой сын взрослеет". - Сожалею, что все тянулось слишком долго, - продолжал Алекс. - Мне пришлось через русское посольство отправлять в Петербург шифрограммы, а на это уходит больше времени, чем мне бы хотелось. - Понимаю, - согласился Уолден, а про себя подумал: "Ну, давай же, выкладывай". - Между Константинополем и Андрианополем расположена территория примерно в десять квадратных километров - это почти половина Фракии принадлежащая в настоящее время Турции. Береговая линия ее тянется от Черного моря через Босфор, Мраморное море и Дарданеллы и заканчивается у Эгейского. Другими словами, она закрывает проход из Черного в Средиземное море. - Тут он сделал паузу. - Отдайте нам эту землю и мы на вашей стороне. Уолден постарался скрыть волнение. Вот это уже настоящий предмет для переговоров. Вслух же он сказал: - Проблема по-прежнему в том, что мы не можем отдавать то, что нам не принадлежит. - Подумайте об открывающихся возможностях в случае войны, - сказал Алекс. - Первая: если Турция будет на нашей стороне, мы и так получим право прохода. Однако, это маловероятно. Вторая: если Турция нейтральна, мы будем рассчитывать на то, что Британия настоит на нашем праве пользоваться проливами, чтобы подтвердить нейтралитет Турции, а если ей это не удастся, то поддержит наше вступление во Фракию. Третья: если Турция окажется на стороне Германии, что наиболее вероятно, то Британия согласится с тем, что Фракия принадлежит нам, как только мы ее завоюем. - Интересно, как жители Фракии отнесутся к этому, - с сомнением проговорил Уолден. - Они предпочтут быть частью России, нежели Турции. - Полагаю, они предпочтут быть независимыми. Алекс улыбнулся мальчишеской улыбкой. - Ни вы, ни я, и безусловно, ни одно из наших правительств ни в коей мере не интересуются тем, что могут предпочесть жители Фракии. - Совершенно верно, - сказал Уолден. Ему пришлось с этим согласиться. Сочетание юношеского обаяния и зрелой хватки и ума в Алексе постоянно сбивало с толку. Ему все время казалось, что это он направляет ход переговоров, но тут вступал в дело Алекс, и становилось ясно, что направлял все он. Они поднялись на холм по другую сторону замка Уолденов. Уолден заметил в лесочке охранника, осматривающего окрестности. Его тяжелые коричневые ботинки были покрыты пылью. Стояла сушь - уже целых три месяца не было дождей. Контрпредложение Алекса привело Уолдена в волнение. Что на это скажет Черчилль? Безусловно, часть Фракии могла бы быть отдана русским кому, собственно, дело до этой Фракии? Они пересекли огород, где младший садовник поливал салат. Он поприветствовал их, коснувшись кепки. Уолден напрягся, вспоминая имя этого работника, но Алекс опередил его. - Прекрасный выдался вечер, Стенли, - произнес он. - Но дождь не помешал бы, ваша светлость. - Только не слишком сильный, верно? - Совершенно верно, ваша светлость. "Алекс быстро учится", - подумал Уолден. Они вошли в дом. Уолден вызвал лакея. - Пошлю телеграмму Черчиллю о встрече с ним завтра утром. Отправлюсь в Лондон пораньше, на машине, - объяснил он. - Правильно, - сказал Алекс. - Времени осталось мало. Лакей, открывший Шарлотте дверь, воскликнул: - Слава Богу, вы вернулись, леди Шарлотта! Шарлотта отдала ему пальто. - Не понимаю, почему вы так говорите. - Леди Уолден ужасно беспокоится из-за вас, - ответил он. - Она распорядилась, чтобы вы пошли к ней, как только вернетесь. - Сначала пойду приведу себя в порядок, - сказала Шарлотта. - Леди Уолден сказала "немедленно". - А я говорю, что пойду сначала приведу себя в порядок. Шарлотта поднялась в свою комнату. Она вымыла лицо и распустила волосы. От полученного удара в живот ощущалась тупая боль, руки саднило. Колени, наверняка, были ободраны, но ведь их никто не видел. Зайдя за ширму, она сняла платье. Оно как будто не пострадало. "Никто и не догадается, что я попала в потасовку", - решила она. Тут дверь ее комнаты отворилась. - Шарлотта! Это был голос мамы. Набрасывая халат, Шарлотта подумала: "Бог мой, сейчас у нее будет истерика". С этой мыслью она вышла из-за ширмы. - Мы просто с ума сходили от беспокойства, - проговорила мать. Следом за ней в комнату вошла Марья. В ее стальных глазах сквозило неодобрение. - Ну вот, я здесь, живая и здоровая, так что вам не о чем больше беспокоиться, - парировала Шарлотта. Мама залилась от возмущения краской. - Бесстыдница! - закричала она резким голосом. Сделав шаг вперед, она ударила Шарлотту по щеке. Качнувшись назад, Шарлотта так и уселась на постель. Ее потряс не сам удар, а то, что это оказалось возможным. Раньше маман никогда ее не била. Но эта оплеуха, казалось, причиняла большую боль, чем все удары, полученные ею во время драки в той толпе. Тут на лице Марьи она заметила необычайно довольное выражение. - Я никогда тебе этого не прощу, - произнесла Шарлотта, прейдя, наконец, в себя. - Ты еще смеешь говорить о том, что не простишь меня! Охваченная гневом, маман заговорила по-русски. - А как я могу простить тебя за то, что ты пошла буйствовать с толпой к Букингемскому дворцу? Шарлотта так и ахнула. - Откуда ты знаешь? - Марья видела, как ты маршировала по Моллу с этими... суфражистками. Какой это позор. Тебя могли видеть и другие. Если Его королевское величество узнает об этом, нас отлучат от двора. - Ах, вот в чем дело. Щека Шарлотты все еще горела. - Значит, ты беспокоилась не о моей безопасности, а о репутации семьи, - произнесла она с желчью. Лицо маман приняло обиженное выражение. Тут встряла Марья: - Мы беспокоились и о том, и о другом. - Замолчи, Мария, - оборвала ее Шарлотта. - Твой длинный язык и так уже навлек беду. - Марья поступила совершенно правильно, - воскликнула маман. - Она не могла не рассказать мне! - А ты разве не считаешь, что женщины должны иметь право голоса? задала вопрос Шарлотта. - Конечно, нет, и у тебя не должно быть таких мыслей. - Однако, они есть, - ответила Шарлотта. - Вот так-то. - Ты ничего не понимаешь - ты же еще ребенок. - Мы всегда возвращаемся к одному и тому же, не правда ли? Я - ребенок и ничего не понимаю. Но кто в ответе за мое невежество? Пятнадцать лет моим воспитанием занималась Марья. А что до моего возраста, ты прекрасно знаешь, что я уже не дитя. Ты бы с огромной радостью выдала меня замуж уже к Рождеству. А некоторые девушки становятся матерями и в тринадцать, и неважно, замужем они или нет. Мать пришла в неописуемый ужас. - Кто наговорил тебе такое? - Конечно, уж не Марья. Она никогда ничего важного мне не объясняла. Точно так же, как и ты. Тон матери стал почти умоляющим. - Тебе и не нужны подобные знания - ты ведь леди. - Вот видишь? Ты хочешь, чтобы я оставалась невеждой. Но я этого не желаю. Мать запричитала: - Я лишь хочу, чтобы ты была счастлива. - Нет, вовсе нет, - упрямо проговорила Шарлотта. - Ты хочешь, чтобы я была такой, как ты. - Нет, нет, нет! - закричала мать. - Не хочу, чтобы ты была похожа на меня! Не хочу! Разразившись слезами, она выбежала из комнаты дочери. Удивленная и пристыженная, Шарлотта глядела ей вслед. - Вот видишь, что ты наделала, - промолвила Марья. Шарлотта окинула ее взглядом: серое платье, бесцветные волосы, уродливое лицо, хитроватое выражение глаз. - Уйди прочь, Марья. - Ты не представляешь, сколько горя и волнений ты сегодня нам причинила. Шарлотту так и подмывало сказать: "Если бы ты держала язык за зубами, то никаких волнений бы не было". Но она лишь произнесла: - Уходи отсюда. - Выслушай меня, Шарлотта, малышка... - Для тебя я леди Шарлотта. - Нет, ты все еще малышка, и... Схватив ручное зеркальце, Шарлотта швырнула его в Марью. Та завизжала. Снаряд не попал в цель и вдребезги разбился о стену. Марья пулей вылетела из комнаты. "Теперь я знаю, как с ней обращаться", - подумала Шарлотта. Тут она вдруг осознала, что одержала нечто вроде победы. Довела маман до слез и выгнала из своей комнаты Марью. "Это уже что-то", - решила она. "Я оказалась сильнее их. Они получили по заслугам, ведь Марья донесла на меня маман, а та ударила меня по щеке. Но я не расхныкалась, не стала просить прощения и не пообещала впредь вести себя примерно. Я ответила им той же монетой. Я должна испытывать гордость. Тогда почему же я испытываю стыд?" "Ненавижу себя", - думала Лидия. "Понимаю, что сейчас чувствует Шарлотта, но не могу признаться ей в этом. Я перестаю владеть собой. Раньше такого не случалось. Я всегда выглядела спокойной и сдержанной. Когда она была маленькой, я смеялась над ее шалостями. Теперь же она взрослая женщина. Боже, что я наделала? Без сомнения, в ней говорит дурная кровь ее отца, Феликса. Что же мне делать? Я полагала, что если сделаю вид, что она дочь Стивена, то Шарлотта и в самом деле станет такой, какой должна быть дочь Стивена - наивной английской барышней. Но все напрасно. Все эти годы та, дурная кровь спала в ней, а теперь проснулась, и вот ее одолевают беспутные гены крестьянских предков из России. Я прихожу в ужас от этого; не знаю, что делать. На мне, на всех нас лежит проклятье, грехи отцов отражаются на детях даже в третьем и четвертом поколениях Когда же я обрету прощение? Феликс анархист, а Шарлотта стала суфражисткой. Феликс аморален, а Шарлотта рассуждает о тринадцатилетних девочках, становящихся матерями. Она не понимает, как ужасно, когда тебя поглощает страсть. Моя жизнь погублена, то же самое будет и с нею. Вот чего я страшусь, вот что доводит меня до слез и истерики. Боже милостивый, не допусти, чтобы она погубила себя! Ведь я живу только ею. Мне надо спрятать ее. Только бы она поскорее вышла замуж за порядочного юношу прежде, чем собьется с пути и прежде, чем все поймут, что с ней что-то не так. Надо постараться, чтобы до конца светского сезона Фредди сделал ей предложение. Я должна как можно скорее выдать ее замуж! Тогда она не успеет погубить себя, а с парой детишек у нее не останется на это времени. Надо устроить так, чтобы они с Фредди почаще виделись. Она хорошенькая, и из нее выйдет хорошая жена для достаточно волевого человека, который сможет держать ее в руках, для порядочного и сдержанного мужчины, чья любовь не разбудит в ней темных страстей, и кто раз в неделю будет делить с ней ложе, не зажигая света. Фредди это то, что ей надо. С ним ей не придется пройти через то, что довелось испытать мне. Она никогда не узнает, что страсть порочна и разрушительна. Ее дети не унаследуют ее грехов. Она не станет, подобно мне, дурной женщиной. А она ведь думает, что я хочу, чтобы она была похожа на меня. Если бы только она знала. Если бы только знала!" * * * Феликс не мог остановить слез. Прохожие оборачивались и смотрели на него, когда он шел через парк за своим велосипедом. Рыдания сотрясали его, слезы градом текли по лицу. Такого с ним никогда не бывало; он не понимал, в чем дело. Горе поглотило его. Он нашел велосипед там, где и оставил его, под кустом. Вид знакомого предмета успокоил его. "Что со мной происходит? - подумал он. - У множества людей есть дети. Теперь и я знаю, что у меня есть ребенок. Ну и что из этого?" Тут он вновь разразился слезами. Он уселся рядом с велосипедом на сухую траву. "Как она прекрасна", думал он. Но сейчас он оплакивал не обретенное им, а навсегда потерянное. Целых восемнадцать лет он был отцом, не зная об этом. Все то время, что он бродил по унылым деревням, сидел в темнице, бежал через Сибирь и готовил бомбы в Белостоке, она подрастала. Училась ходить и разговаривать, сама держать ложку и завязывать шнурки на сапожках. Летом играла на зеленой лужайке под каштаном. Как-то раз упала с пони и заплакала. Ее "отец" подарил ей этого пони, в то время, как сам Феликс отбывал каторгу. Летом она носила белые платьица, а зимой надевала шерстяные чулочки. С детства говорила по-русски и по-английски. Но кто-то другой читал ей сказки и играл с ней в пряталки, кто-то другой учил ее здороваться за руку и произносить при этом "Как вы поживаете?", кто-то другой купал ее и расчесывал ей волосы. Много раз наблюдал Феликс русских крестьян с их детьми и всегда поражался, как те, при такой мрачной, полной лишений жизни, проявляли столько любви и заботливости к своим малышам. Теперь он понял, в чем тут дело: любовь приходила сама, желал ты этого или нет. Вспоминая других людей, Феликс представил себе Шарлотту в разные периоды ее юной жизни: вот она совсем малышка, ковыляющая животиком вперед, вот уже семилетняя сорвиголова, рвущая платья и обдирающая коленки, вот долговязая, неуклюжая десятилетняя девица с пальчиками, перепачканными чернилами, и в коротковатых платьях, а вот уже стеснительная девочка-подросток, хихикающая при виде мальчишек, тайком пользующаяся мамиными духами, безумно любящая лошадей, а потом... А потом вот эта красивая, смелая, живая, любознательная молодая женщина. "И я ее отец", - пронеслось у него в голове. Ее отец. Что она там такое сказала? "Вы самый интересный человек, которого я когда-либо встречала? Могли бы мы снова увидеться?" Он уже было приготовился попрощаться с ней навсегда. Когда же понял, что этого не случится, то потерял самообладание. А она подумала, что он простудился. Да, она еще слишком молода и только поэтому может так жизнерадостно щебетать, не замечая, что у человека разрывается сердце. "Я становлюсь сентиментальным, - подумал он. - Надо взять себя в руки". Он встал и поднял велосипед. Вытер лицо тем носовым платком, что она дала ему. В углу был вышит колокольчик; ему ужасно захотелось узнать, сама ли она вышивала его. Сев на велосипед, он поехал в Олд-Кент-Роуд. Наступило время ужина, но он знал, что ничего не сможет есть. Это было к лучшему, так как денег у него оставалось совсем мал, а сегодня вечером он не мог бы заставить себя украсть. Он лишь с нетерпением ждал, когда вновь окажется в своей мрачной, темной комнатушке наедине со своими мыслями. И всю ночь будет переживать каждое мгновение той встречи, от ее выхода из дома до прощального знака рукой. Он подумал, что ему бы сейчас не помешала бутылка водки, но позволить ее себе не мог. "Интересно, дарил ли кто-нибудь Шарлотте красный мячик?" - вдруг мелькнула в мозгу мысль. Вечер выдался теплый, но в городе ощущалась духота. Пабы на Олд-Кент-Роуд уже начали заполняться разряженными женщинами из рабочего сословия и их мужьями, дружками или отцами. У одного из пабов Феликс остановился. Из дверей доносились звуки старенького фортепиано. "Мне просто необходимо, чтобы кто-нибудь улыбнулся мне, - подумал Феликс. - Пусть даже барменша. Полпинты пива мне по карману". Привязав у входа велосипед, он вошел в заведение. Внутри было душно, накурено и пахло особым запахом, типичным для любого английского паба. Вечер еще только начинался, но повсюду раздавался громкий смех и женский визг. Казалось, всем присутствующим было ужасно весело. "Никто так не умеет развлекаться, как бедняки", - подумал Феликс. Он подошел к стойке. Тут музыкант заиграл на пианино новую мелодию, и все запели. Слова этой глупой, сентиментальной песенки об одиночестве и потерянной любви вновь довели Феликса до слез, и он, так и не заказав себе пива, выскочил из паба. Он мчался прочь, а вслед ему неслись звуки музыки и раскаты смеха. Но подобное веселье никогда не было ему по душе. Вернувшись в меблирашки, он втащил велосипед в свою комнатенку на верхнем этаже. Снял пальто и кепку и улегся спать. Через два дня он снова с ней увидится. Они пойдут в картинную галерею. "А перед этим надо посетить городскую баню", - решил он. Потерев подбородок, понял, что за два дня приличной бородой ему не обзавестись. Еще раз мысленно вернулся к тому моменту, когда увидел ее, выходящей из дома. "О чем я тогда думал?" - спросил он сам себя. И тут он вспомнил. "Я задавал себе вопрос, знает ли она, где находится Орлов. Но весь тот день я и не вспоминал потом об Орлове. Возможно, она действительно знает, где тот прячется. А если нет, то, вероятно, смогла бы это узнать. Она может помочь мне убить его. Но способен ли я воспользоваться ею для подобной цели? Нет, ни за что. Я этого не сделаю. Нет, нет, нет! Что же со мною происходит?" В полдень Уолден встретился с Черчиллем в Адмиралтействе. Его сообщение произвело на военно-морского министра сильное впечатление. - Итак, Фракия, произнес он. - Безусловно, мы могли бы отдать им половину Фракии. Даже если бы они завладели всей Фракией, кому, черт побери, дело до этого! - Я тоже такого же мнения, - проговорил Уолден. Реакция Черчилля его обрадовала. - А ваши коллеги согласятся с вами? - Думаю, согласятся, - ответил Черчилль задумчиво. - Сегодня вечером я увижусь с Греем и Асквитом. - А как же кабинет министров? - спросил Уолден. Ему вовсе не хотелось, чтобы министры наложили вето на их с Алексом договоренность. - Переговорю с ними завтра утром. Уолден поднялся. - Тогда я смогу завтра же вернуться в Норфолк. - Отлично. А этого чертового анархиста уже поймали? - Я обедаю сегодня с Безилом Томсоном из специального отдела полиции вот и выясню у него. - Держите меня в курсе. - Непременно. - И благодарю вас за успешный шаг в переговорах. За предложение - по поводу Фракии, я имею в виду. С мечтательным выражением Черчилль посмотрел в окно. - Фракия, - произнес он едва слышно. - Кто вообще когда-либо слышал о ее существовании? Уолден оставил его, погруженного в свои мысли. Он был в прекрасном расположении духа, шагая из Адмиралтейства в свой клуб. Обычно он обедал дома, но ему не хотелось утруждать Лидию гостями из полиции, в особенности при ее довольно странном настроении в последнее время. Но она ведь так переживала из-за Алекса. И сам Уолден тоже переживал. Молодой человек был им почти сыном, и если с ним что-нибудь случится... Придя в клуб, он отдал шляпу и перчатки лакею. Беря их у него, тот заметил: - Прекрасная стоит погода, милорд. "Погода действительно все эти месяцы отличная, - подумал про себя Уолден, поднимаясь в обеденный зал. - А потом, наверняка, начнутся грозы. Мы еще услышим в августе гром". Томсон уже ждал его. Вид у инспектора был весьма довольный. "Какое было бы облегчение, если бы террорист был уже пойман", - подумалось Уолдену. Они пожали друг другу руки, Уолден сел. Официант принес меню. - Итак, - промолвил Уолден. - Вы поймали его? - Почти, - ответил Томсон. "Значит, не пойман", - пронеслось в голове Уолдена. У него упало сердце. - О, черт, - не сдержался он. Подошел официант, подающий вина. - Не хотите ли коктейль? - спросил Томсона Уолден. - Нет, благодарю. Уолден тоже отказался от коктейля, от этой дрянной американской привычки. - Может быть, стакан шерри? - Не возражаю. - Два шерри, - сказал Уолден официанту. Они заказали суп по-виндзорски и лососину, и Уолден еще попросил принести бутылку рейнвейна. Затем он сказал: - Понимаете ли вы, насколько важное это дело? Мои переговоры с князем Орловым близки к завершению. Если его сейчас убьют, то все развалится - и с серьезными последствиями для безопасности Британии. - Я прекрасно все понимаю, милорд, - проговорил Томсон. - Послушайте же, чего мы добились. Имя нашего человека - Феликс Кшессинский. Это весьма труднопроизносимо, так что будем просто называть его Феликсом. Ему сорок лет, он сын деревенского священника, родом из Тамбовской губернии. У полиции Санкт-Петербурга на него имеется обширное досье. Три раза арестовывался, а теперь разыскивается в связи с полудюжиной убийств. - Боже всемогущий, - прошептал Уолден. - К тому же, по словам моего коллеги из Петербурга, он умеет изготовлять бомбы и отлично дерется. Тут Томсон на секунду умолк. - Вы проявили большое мужество, когда схватили эту бутылку. Уолден на это лишь едва заметно улыбнулся: ему не хотелось вспоминать тот инцидент. Подали суп, некоторое время мужчины молча ели. Томсон, не спеша, прихлебывал рейнвейн. Обстановка клуба нравилась Уолдену. Кормили здесь похуже, чем дома, но зато вся атмосфера была успокаивающей. Старые, удобные кресла в курительной, старые, медлительные официанты, выцветшие от времени обои, потускневшая краска. Здесь по-прежнему пользовались газовым освещением. Мужчины, подобные Уолдену, приходили сюда, потому что в их собственных домах все блестело и сверкало, и еще из-за того, что там не хватало мужского общества. - Вы, кажется, заметили, что почти поймали его, - проговорил Уолден, когда принесли заказанную лососину. - Я еще не все вам рассказал. - Ах, вот как. - В конце мая он пришел в клуб анархистов на Джубили-стрит в Степни. Его там не знали, поэтому он смог наврать им с три короба. Человек он осторожный, и правильно делает, если посмотреть на все его глазами, ведь парочка этих самых анархистов - мои люди. Они и сообщили о его появлении, но тогда я не обратил на это внимания, так как он не вызвал в тот момент особых подозрений. Сказал, что собирается писать книгу. А потом украл пистолет и исчез. - Не сказав никому, разумеется, в каком направлении. - Верно. - Хитрый парень. Официант собрал тарелки и спросил: - Не желаете ли по ломтику жаркого, джентльмены? Сегодня у нас баранина. Они заказали баранину под соусом из красной смородины, жареный картофель и спаржу. - Составные части для своей бомбы он купил в четырех разных аптеках в Кэмдон-Тауне. Мы спросили там жильцов всех домов, - сказал Томсон и отправил в рот порядочный кусок баранины. - Какое-то время он жил в доме девятнадцать по Корк-стрит, у вдовы по имени Бриджет Кэллэхэн. - Но потом переехал. - Да. - Черт возьми, Томсон, разве вы не видите, что парень гораздо сообразительнее, чем вы. Томсон холодно взглянул на него, но промолчал. - Извините, - сказал Уолден, - мою невежливость, но этот мерзавец не дает мне покоя. Томсон продолжил: - Миссис Кэллэхэн утверждает, что выставила Феликса из своего дома, заподозрив что-то неладное. - Почему же она не сообщила в полицию? Томсон доел баранину и положил на стол нож и вилку. - Говорит, что не видела причин. Мне это показалось подозрительным, поэтому я навел о ней справки. Оказывается, ее муж был ирландским мятежником. Возможно, она знала, кто такой наш друг Феликс и проявила к нему сочувствие. Уолден предпочел бы, чтобы Томсон не называл Феликса "нашим другом". - Вы полагаете, она знает, где он прячется? - спросил он. - Если и знает, то не скажет. Правда, я не думаю, что он известил бы ее об этом. Но главное в том, что он может туда вернуться. - За домом ведется наблюдение? - Самое тщательное. Один из моих людей уже въехал в нижний этаж под видом жильца. Там он случайно наткнулся на стеклянную палочку, вроде тех, какими пользуются в химических лабораториях. Видимо, этот Феликс готовил свою бомбу прямо в раковине. Уолден весь так и похолодел при мысли, что в самом сердце Лондона любой человек просто так может купить нужные химикаты, смешать их в раковине и приготовить бутылку адской жидкости, а затем отправиться с ней в люкс отеля в Вест-Энде. Вслед за бараниной подали порцию сочной печенки. - Каким будет ваш следующий шаг? - спросил Уолден. - Портрет Феликса висит в каждом полицейском участке лондонского графства. Рано или поздно его обязательно заметит какой-нибудь наблюдательный бобби, если только преступник не запрется где-нибудь в четырех стенах. Но чтобы ускорить дело, мои люди обходят сейчас все дешевые пансионы и гостиницы и всюду показывают его портрет. - А если он изменит внешность? - Для него это будет сложно. Тут Томсона перебил официант с предложением десерта. Оба собеседника выбрали мороженое. Уолден заказал к нему полбутылки шампанского. Тем временем Томсон продолжал: - Он не сможет скрыть ни роста, ни русского акцента. Да и вся внешность у него весьма примечательная. Бороды отрастить он не успеет. Правда, можно сменить одежду, побриться наголо или надеть парик. На его бы месте я предпочел воспользоваться какой-нибудь форменной одеждой - моряка, священника, лакея, например. Но полицейских таким маскарадом не обманешь. Вслед за мороженым им подали стилтонский сыр, сладкое печенье и клубный марочный портвейн. У Уолдена было впечатление, что все буквально висело на волоске. Феликс на свободе и Уолдену не будет покоя, пока этого человека не запрут в каталажку, приковав цепями к стене. Томсон продолжил объяснения: - Совершенно очевидно, что Феликс один из самых опасных международных террористов. Он прекрасно осведомлен, так, например, он знал, что князь Орлов прибудет в Англию. К тому же, умен и обладает огромной силой воли. Однако, Орлова мы спрятали. Уолден не совсем понимал, к чему Томсон клонит. - А вот вы, в противоположность ему, - развивал свою мысль Томсон, продолжаете, как ни в чем не бывало, разгуливать по лондонским улицам. - А что тут такого? - Я бы на месте Феликса занялся сейчас вашей персоной. Следовал бы за вами по пятам, надеясь, что вы приведете меня прямиком к Орлову, или похитил бы вас, и мучил до тех пор, пока вы не сказали бы, где он скрывается. Уолден опустил голову, чтобы собеседник не увидел мелькнувшего в его глазах страха. - Каким же образом он сумел бы совершить это один? - Возможно, у него есть помощник. Я хочу, чтобы вы завели себе телохранителя. Уолден отрицательно покачал головой. - У меня есть мой Причард. Он отдаст за меня жизнь - он однажды чуть не сделал это. - Он вооружен? - Нет. - Он умеет стрелять? - Стреляет отлично. В давние времена он сопровождал меня в Африку, когда я ездил туда охотиться. Вот там он и подверг свою жизнь опасности ради меня. - Тогда пусть он вооружится пистолетом. - Хорошо, - согласился Уолден. - Завтра я еду в загородное именье. Там у меня есть револьвер, который я отдам ему. В завершение ужина Уолден полакомился персиком, а Томсон спелой грушей. Затем они прошли в курительную, где можно было еще выпить кофе. Уолден зажег сигару. - Пожалуй, ради пищеварения, пройдусь домой пешком. Он старался произнести эти слова спокойно, но голос его прозвучал непривычно пронзительно. - Вам не следует этого делать, - сказал Томсон. - Разве вас не ждет экипаж? - Нет... - Я был бы за вас спокойнее, если бы с этого момента вы всегда ездили в своем экипаже или авто. - Что ж, - вздохнул Уолден. - Тогда придется меньше есть. - А сегодня возьмите кэб. Может, поехать вместе с вами? - Вы действительно думаете, что это необходимо? - А вдруг он поджидает вас у выхода из клуба? - Откуда ему знать, в каком клубе я состою? - Это легко, стоит лишь заглянуть в справочник "Кто есть кто". - О, да, конечно. Уолден сокрушенно покачал головой. - Я никогда не задумывался о подобных вещах. Томсон взглянул на часы. - Мне пора возвращаться в Скотланд-Ярд... вы готовы? - Конечно. Они вышли из клуба. Никакого Феликса, подстерегавшего их у выхода, не обнаружилось. Они сели в кэб и доехали до дома Уолдена. Потом в этом же кэбе Томсон отправился к себе в Ярд. Войдя в дом, Уолден вдруг ощутил его пустынность. Он решил пойти к себе в кабинет. Там сел у окна и докурил начатую сигару. * * * Он почувствовал острую потребность поговорить с кем-нибудь. Посмотрел на часы: Лидия уже отдохнула после обеда и теперь, должно быть, как раз надевает домашнее платье в ожидании чая и возможных посетителей. Он встал и пошел к ней в комнату. Она, в халате, сидела перед зеркалом. "У нее измученный вид, - подумал Уолден, - все из-за этих неприятностей". Положив ей руки на плечи, он какое-то время всматривался в ее отражение в зеркале, а потом, наклонившись, поцеловал ее в макушку. - Феликс Кшессинский, - произнес он. - Что? - испуганно переспросила она. - Так зовут нашего террориста. Тебе это говорит что-нибудь? - Нет. - Мне показалось, ты будто бы узнала его. - В нем... есть что-то знакомое. - Безил Томсон разузнал о нем все. Это настоящий убийца, чрезвычайно опасный. Вполне вероятно, что ты мельком встречала его в Санкт-Петербурге, поэтому-то он и показался тебе знакомым, когда приходил сюда, да и имя его тебе о чем-то напоминает. - Да, должно быть, так оно и есть. Уолден подошел к окну и выглянул в парк. Наступил час, когда няньки выводили детишек на прогулку. На дорожках было полно детских колясок, а на скамейках сидели и болтали женщины в немодных одеждах. Уолдену вдруг пришло в голову, что, возможно, у Лидии были какие-то отношения с этим Феликсом в Петербурге, но признаваться в этом она не хотела. Но подобная мысль была слишком скандальной, и он тут же выкинул ее из головы. - Томсон считает, что, когда Феликс поймет, что Алекс находится в надежном укрытии, он постарается похитить меня, - проговорил Уолден. Лидия поднялась с кресла и подошла к нему. Обвила руками его талию и положила голову ему на плечо. При этом она не произнесла ни слова. Уолден погладил ее волосы. - Теперь я должен всюду ездить на экипаже, а Причарду необходимо иметь при себе пистолет. Она посмотрела ему в лицо, и к своему удивлению, он увидел в ее глазах слезы. Она сказала: - Почему такое происходит с нами? Сначала Шарлотта связывается с этими бунтовщицами, теперь подвергается угрозе твоя жизнь - впечатление, словно всех нас подстерегает опасность. - Чепуха. Тебе никакая опасность не грозит, а Шарлота просто глупая девчонка. А меня будут охранять. Он погладил ее бедра. Корсета на ней не было, и он ощутил тепло ее тела. Ему захотелось предаться с ней любви, прямо сейчас, при свете дня. Такого у них обычно не бывало. Он поцеловал ее рот. Она тесно прижалась к нему, и он понял, что и ей тоже хотелось любовной ласки. Такого с ней он не мог припомнить. Взглянул на дверь, собираясь запереть ее. Взглянул на жену, увидел едва заметный кивок головы. По щеке ее скатывалась слезинка. Уолден пошел к двери. Раздался стук. - Черт побери! - тихо выругался Уолден. Отвернувшись от двери, Лидия приложила к глазам платок. В комнату вошел Причард. - Прошу прощения, милорд. Срочное телефонное сообщение от мистера Безиля Томсона. Они напали на след этого Феликса. Если вы желаете присутствовать при задержании, мистер Томсон через три минуты заедет за вами. - Подай мне пальто и шляпу, - велел ему Уолден. Глава 10 Когда Феликс утром вышел за газетой, ему показалось, что куда бы он не глянул, повсюду было полным-полно детей. Во дворе группа девчушек изображала что-то, напевая и пританцовывая. Мальчишки играли в крикет, начертив ворота мелом на стене и используя подгнившую деревянную планку в качестве биты. Более старшие ребята развозили что-то по улицам, толкая перед собой ручные тележки. Газету он купил у девочки-подростка. Когда возвращался в свою комнатушку, дорогу ему загородил голый малыш, ползущий по ступенькам. Ребенок, это была девочка, неуклюже покачнулся и начал падать навзничь. Феликс подхватил ее и поставил ножками на лестничную площадку. Из открытой двери появилась мать малышки, бледная молодая женщина с сальными волосами, беременная вторым младенцем. Подхватив девочку, она вновь скрылась с ней в комнате, бросив перед этим на Феликса подозрительный взгляд. Всякий раз, когда он задумывался над тем, каким же образом ему выудить у Шарлотты сведения о местопребывании Орлова, он словно натыкался на какую-то непреодолимую стену в своем сознании. То ему представлялось, что с помощью хитрости он разузнает это как бы невзначай, так что сама Шарлотта даже не догадывается о том, что выдает ему тайну; то воображал, что придумает какую-нибудь небылицу вроде той, что наплел Лидии; либо прямо скажет Шарлотте, что собирается убить Орлова. Но всякий раз он внутренне отшатывался от любой из этих сцен. Но стоило ему задуматься над тем, что поставлено на карту, как все его переживания казались ему неуместными. У него был шанс спасти миллионы жизней, и возможно, зажечь искру Русской Революции, а он мучается из-за того, что придется солгать какой-то девушке из высшего класса! Ведь ей самой он не собирался причинять никакого вреда, а лишь использовать, обманув ее доверие, доверие своей собственной, только что обретенной дочери... Чтобы занять чем-то руки, он начал приготовлять бомбу из уже имевшегося у него динамита. Для этого засунул пропитанную нитроглицерином ветошь в треснувшую фарфоровую вазу. Теперь надо было подумать о детонаторе. Одной лишь подожженной бумаги могло быть недостаточно. Он воткнул в ветошь полдюжины спичек таким образом, что наружу торчали одни красные головки. Когда он это делал, руки у него непрестанно дрожали. Но мои руки никогда не дрожат. Что со мной происходит? Свернув конусом кусок газеты, он воткнул его в самую середку спичечных головок, а потом связал их все веревочкой. При этом ему с трудом удалось сделать узелок. В газете "Таймс" он очень внимательно прочитал все международные новости, борясь с напыщенностью английских фраз. Сам он был более или менее уверен, что войны не миновать, но ему необходимы были точные сведения. Он не стал бы переживать, если бы, убив никчемного прожигателя жизни вроде Орлова, затем узнал, что все оказалось попусту. Но попусту губить его отношения с Шарлоттой. Отношения? Какие отношения? Ты прекрасно знаешь, какие. Пока он читал "Таймс", у него разболелась голова. Шрифт в газете был слишком мелким, а в комнате довольно темно. Газета была ужасно консервативной - ее стоило бы взорвать. Его охватило желание вновь увидеть Шарлотту. Тут же на лестнице послышалось шарканье ног и в дверь комнаты постучались. - Войдите, - не подумав, сказал Феликс. Кашляя, вошел смотритель. - Доброе утро. - Доброе утро, мистер Прайс. - Что надо этому болвану? - А это что? - спросил Прайс, указывая на бомбу на столе. - Самодельная свеча, - ответил Феликс. - Хватает на многие месяцы. Так что вам нужно? - Я подумал, не желаете ли приобрести пару простыней. Могу предложить очень дешевые... - Нет, благодарю, - произнес Феликс. - Всего хорошего. - Всего хорошего. Прайс вышел из комнаты. "Надо было спрятать эту бомбу, - подумал Феликс. - Что же со мной происходит?" - Да, он там, - сказал Прайс Безилу Томсону. Уолден весь напрягся. Они сидели на заднем сиденье полицейского автомобиля, стоявшего за углом той улочки, где находился сейчас Феликс. В машине также были инспектор специального отдела и старший офицер из полицейского участка в Саутворке. "Если бы они могли сейчас поймать Феликса, то Алекс был бы в безопасности. Какое это было бы счастье", - думал про себя Уолден. Томсон пояснил: - Мистер Прайс заявил в полиции, что сдал комнату подозрительному субъекту, говорящему с иностранным акцентом, почти без денег и явно отращивающему бороду, чтобы изменить внешность. Он узнал Феликса на рисунке нашего художника. Отличная работа, Прайс. - Благодарю вас, сэр. Старший офицер развернул карту. Его медлительность могла свести с ума. - Интересующий нас район "канадских зданий", - произнес он, состоит из трех пятиэтажных строений, образующих внутренний двор. В каждом строении по три лестницы. Если стоять у входа в этот двор, то "Дом Торонто" окажется у вас справа. Феликс проживает на верхнем этаже над средней лестницей. За "Домом Торонто" располагается двор торговца стройматериалами. Уолден с трудом сдерживал нетерпение. - Слева находится "Дом Ванкувера", а за ним еще одна улица. Третье здание, расположенное прямо перед вами, если стоять у входа во двор, называется "Дом Монреаля", и выходит он на железнодорожные пути. Томсон указал на карту. - А что тут, в самом центре двора? - Туалет, - ответил старший офицер. - И жутко вонючий при этом, если учесть, что им пользуются все жильцы. "Продолжай же?" - взмолился про себя Уолден. Томсон пустился в объяснения. - Мне кажется, у Феликса есть три пути отхода. Первый - через вход во двор, который мы, безусловно, заблокируем. Второй - на противоположном конце двора, через улочку слева, между "Домом Ванкувера" и "Домом Монреаля". Оттуда проход на другую улицу. Поставьте там троих, офицер. - Будет сделано, сэр. - И третий путь - через улочку между "Домом Монреаля" и "Торонто". Улочка ведет во дворик строительного торговца. Там тоже поставьте троих. Старший офицер кивнул. - В этих строениях имеются слуховые окна? - Да, сэр. - Значит, у Феликса есть еще и четвертый путь к отступлению - через заднее окно и дворик торговца. Лучше поставьте-ка там шестерых. А в середине большого двора разместим побольше полицейских, чтобы он видел нашу силу и вышел тихо и без глупостей. Вы согласны с таким планом, старший офицер? - Вполне, сэр. "Он просто не знает, с каким человеком мы имеем дело", - подумалось Уолдену. Томсон отдал распоряжение. - Вы и инспектор Саттон произведете арест. У вас есть оружие, Саттон? Отвернув полу пальто, Саттон показал маленький револьвер, пристегнутый подмышкой. Уолден удивился: раньше он думал, что британские полицейские не носили при себе оружие. Но это, видимо, не касалось специального отдела. Это открытие обрадовало его. Томсон обратился к Саттону: - И я советую вам - держите револьвер наготове, когда постучите в его комнату. Затем он повернулся к старшему офицеру: - А вам лучше прихватить с собой мой пистолет. Услышав это, офицер даже оскорбился. - Я уже двадцать пять лет в полиции и всегда прекрасно справлялся и без оружия. Если вы не возражаете, то предпочел бы и сейчас обойтись без него. - Были случаи, когда полицейские погибали при попытке арестовать этого человека. - Боюсь, меня не учили стрелять, сэр. "Боже милостивый, - в отчаянии подумал Уолден. - Как же мы сможем справиться с таким человеком, как Феликс?" - Мы с лордом Уолденом будем находиться у входа во двор, - сказал Томсон. - Вы останетесь в машине, сэр? - Останемся в машине. "Пора идти", - подумал Уолден. - Пора идти, - проговорил Томсон. Феликс понял, что голоден. Он не ел уже более суток. Надо было что-то придумать. Теперь, с заросшим подбородком и в бедняцкой одежде, он будет вызывать подозрения у лавочников, и красть ему станет сложнее. При этой мысли он даже немного взбодрился. "Красть - никогда не сложно", - уговаривал он сам себя. "Ну-ка, прикинем: я мог бы отправиться в какой-нибудь домик в пригороде, где держат только одну-две служанки, и войти через вход для торговцев. На кухне, наверняка, окажется прислуга или повариха". "Я сумасшедший, - скажу я ей с улыбкой, - но если вы сделаете мне сэндвич, я не стану вас насиловать". Загорожу ей выход. Возможно, она закричит, тогда придется повторить попытку в следующем доме. Но вероятнее всего она даст мне еды. Тогда я поблагодарю ее и уйду. Так что красть совсем не составляет труда". Настоящей проблемой, были деньги. "Тут уж не до лишней пары простыней", - подумал Феликс. - "Смотритель слишком большой оптимист". Безусловно, он знал, что лишних денег у Феликса не было. Безусловно, он знает, что у меня вообще нет денег. Если подумать хорошенько, то приход Прайса в комнату Феликса вызывал подозрение. Было ли это вызвано излишним оптимизмом, или же он пришел проверить? "Кажется, я плоховато соображаю", - пронеслось в голове у Феликса. Он встал и подошел к окну. Боже всемогущий. Весь двор был заполнен полицейскими в синих формах. Феликс в ужасе уставился на них. Они копошились во дворе, словно черви в глубокой земляной яме. Внутренний голос закричал: Бежать! Бежать! Бежать! Но куда? Все выходы со двора были заблокированы. Тут Феликс вспомнил о слуховых окнах. Выскочив из комнаты на лестничную площадку, он бросился в заднюю часть здания. Там находилось окошко, выходящее во двор торговца стройматериалами. Выглянув вниз, он увидел, как пять-шесть полицейских занимали позиции между грудами кирпичей и штабелями досок. Этот путь для него был закрыт. Оставалась только крыша. Он бегом вернулась в свою комнату и посмотрел в окно. Все полицейские оставались на местах, за исключением двоих - одного в форме и другого в штатском - которые пересекали двор, направляясь к лестнице, ведущей в комнату Феликса. Схватив бомбу и коробок спичек, он бросился к нижней площадке. Под лесенкой находился маленький шкафчик с дверцей на задвижке. Открыв дверцу, Феликс сунул туда самодельную бомбу. Зажег запал из бумаги и закрыл дверцу. Повернулся. У него еще оставалось время добежать до верхней ступеньки прежде, чем произойдет взрыв. Вдруг он увидел ползущего по ступенькам ребенка. Черт побери! Подхватив малышку, он бросился в ее комнату. Внутри, на грязной постели сидела ее мать, тупо уставившись в стену. Феликс бросил ей ребенка в руки и заорал: - Оставайся на месте! Не двигайся! Женщина в испуге посмотрела на него. Он вылетел из комнаты. Те двое находились этажом ниже. Феликс помчался вверх по лестнице... "Только бы не грохнуло сейчас, только бы не сейчас", - молился он, несясь на свой этаж. Преследователи услышали топот его ног, и один из них закричал: - Эй, ты! Они опрометью бросились наверх. Феликс ворвался в свою комнату, схватил дешевый, с прямой спинкой, стул, вытащил его на площадку и поместил под люком, закрывавшим чердак. Бомба не взорвалась. Может быть, она так и не сработает. Феликс встал на стул. Те двое побежали наверх. Феликс рванул люк. Полицейский в форме закричал: - Вы арестованы! Тот, в штатском, поднял револьвер и нацелил его на Феликса. Раздался взрыв бомбы. Послышался сильный, гулкий грохот, будто упало что-то очень тяжелое, лестница вся разлетелась в щепы, тех двоих полицейских бросило назад, а потом все вокруг заполыхало. Подтянувшись. Феликс влез на чердак. - Черт, он взорвал эту проклятую бомбу! - закричал Томсон. "Опять все пошло вкривь и вкось", - пронеслось в мозгу Уолдена. Осколки оконного стекла с четвертого этажа со звоном упали на землю. Выскочив из машины, Уолден и Томсон бросились через двор. Томсон на ходу отобрал двоих полицейских. - Ты и ты - пойдемте за мной. Затем повернулся к Уолдену. - А вы оставайтесь здесь. Мужчины вбежали в дом. Отойдя немного назад, Уолден посмотрел на верхний этаж "Дома Торонто". Где же Феликс? Он услышал, как один из полицейских проговорил: - Он удрал через заднюю дверь, помяните мое слово. С крыши упало несколько кусков шифера и разбилось. "Оторвались при взрыве", - подумал про себя Уолден. Ему все время хотелось оглядываться назад, через плечо, словно Феликс вдруг мог оказаться позади него, появившись ниоткуда. Из окон и дверей своих комнатушек стали выглядывать жильцы, желая понять, что все-таки происходит, а вскоре они заполнили двор. Кое-кто из полицейских довольно вяло пытался отправить жителей обратно в дом. Из "Дома Торонто" выбежала женщина с криком: "Пожар!" Где же Феликс! Томсон с одним из полицейских вынесли Саттона. Казалось, он либо без сознания, либо мертв. Уолден подошел поближе, посмотрел. Нет, не мертв: рука его сжимала пистолет. С крыши опять посыпался шифер. - Там настоящее кровавое месиво, - произнес полицейский, вышедший из здания вместе с Томсоном. - Вы нашли Феликса? - спросил Уолден. - Там ничего невозможно разглядеть. Томсон с полицейским пошли обратно в дом. Упало еще несколько обломков шифера... Тут в голове Уолдена словно сверкнуло. Он посмотрел вверх. В крыше образовалась дыра, и из нее-то и вылезал сейчас Феликс. - Вот он! - закричал изо всех сил Уолден. Словно завороженные они смотрели, как Феликс выбрался из чердака и пополз к карнизу. "Если бы только у меня был пистолет..." Склонившись над безжизненным телом Саттона, Уолден вытащил из его пальцев оружие. Взглянул вверх. Феликс присел на колени на самом гребне крыши. "Жаль, что это не ружье", - подумал Уолден, поднимая револьвер. Прицелился. В этот момент Феликс посмотрел прямо на него. Глаза их встретились. Феликс шевельнулся. Прогремел выстрел. Он ничего не почувствовал. Побежал. Это походило на бег по канату. Феликс должен был расставить руки, чтобы удержать равновесие, он должен был осторожно ступать по узкой кромке гребня и отгонять от себя мысль о возможном падении с высоты пятидесяти футов прямо во двор. Раздался второй выстрел. Феликс запаниковал. Он побежал быстрее. Впереди маячил край крыши. Он уже видел пологую крышу соседнего "Дома Монреаль", но он и понятия не имел, насколько широк зазор между двумя зданиями. На секунду он остановился в нерешительности, и в этот момент Уолден снова выстрелил. Феликс со всех ног бросился к краю крыши. Прыгнул. Полетел. И во время этого полета в воздухе ему послышался, где-то далеко-далеко, собственный крик. На мгновение, внизу на улочке он увидел трех полицейских, с открытым ртом уставившихся на него. Он шмякнулся о крышу "Дома Монреаль", больно ударившись руками и ногами. От прыжка он почти задохнулся. Заскользил вниз по крыше. Тут ноги его уперлись в желоб. От тяжести тот почти поддался, и Феликс уже подумал, что вот сейчас соскользнет с крыши и будет падать и падать вниз без остановки. Но желоб не сломался, и он перестал скользить. Страх овладел им. Отдаленный уголок его мозга запротестовал: "Ведь мне неведом страх!"Он дополз до гребня крыши, а затем, перевалившись через него, спустился к другому ее краю. "Дом Монреаль" выходил на железнодорожное полотно. Ни на насыпи, ни на самих путях полиции видно не было. "Такого они не предвидели, - возбуждено подумал Феликс, - они считали, что загнали меня во дворе в ловушку. Им и в голову не приходило, что я могу сбежать по крышам". Теперь осталось лишь спуститься вниз. Через желоб он взглянул на стену дома. Водосточных труб у этого строения не было. Вместо них по краям крыши - горловины наподобие горгулий. Но окна верхнего этажа располагались совсем близко от карниза и имели широкие подоконники. Правой рукой Феликс схватил желоб и попробовал, крепок ли он. "С каких это пор меня стало волновать, выживу ли я или погибну?" Уперевшись обеими руками в желоб, он осторожно устроился над окном и медленно перевалился через карниз. Какое-то мгновенье он висел безо всякой опоры. Затем ногой нащупал подоконник. Правой рукой обследовал кирпичную кладку вокруг окна, ища точку опоры. Нащупав неглубокую впадину, оторвал от желоба и вторую руку. Заглянул в окно. Человек в комнате при виде его закричал от страха. Разбив окно, Феликс упал внутрь. Отпихнул испуганного жильца и выскочил через дверь. Перепрыгивая через четыре ступеньки, он помчался вниз. Только бы добраться до нижнего этажа, а там уж он сможет выбраться через заднее оконце к железной дороге. Добежав до последней лестничной площадки, он остановился, тяжело дыша. У входа показалась фигура в синей полицейской форме. Резко повернувшись, Феликс бросился вглубь лестничной площадки. Попытался поднять раму оконца. Но та не поддавалась. Сильнейшим ударом он раскрыл ее. Услышал позади себя топот бегущих ног. Взобрался на подоконник, перевесился на другую сторону, секунду повисел на руках, оттолкнулся от стены и вывалился наружу. Он упал в высокую траву железнодорожной насыпи. Справа от него, через забор торговца стройматериалами, перепрыгивали двое. Слева от него раздался выстрел. К окошку, из которого только что выскочил Феликс, подбежал полицейский. Феликс бросился по насыпи к путям. Их было четыре или пять. Вдали завиднелся поезд. Казалось, он двигался по дальним путям. На секунду Феликс застыл, страшась перебегать рельсы перед самым поездом. Затем опрометью бросился вперед. За ним мчались двое, что выскочили из двора торговца, и еще один, бежавший от "Дома Монреаль". Чей-то голос слева от него закричал: - Очистить линию огня! Из-за троих преследователей Уолдену было трудно как следует прицелиться. Феликс оглянулся через плечо. Преследователи отстали. Раздался выстрел. Он помчался зигзагами, пытаясь увернуться. Поезд был совсем уже близко. Он слышал его свисток. Прогремел еще выстрел. Он резко рванул вбок, споткнулся и упал на последнюю пару рельс. В ушах его отдавался жуткий грохот. Он увидел мчавшийся прямо на него локомотив. Каким-то конвульсивным движением он смог катапультироваться с железнодорожного полотна на дальнюю полосу гравия. Над его головой с ревом пронесся поезд. На какую-то долю секунды мелькнуло лицо машиниста, бледное, испуганное. Феликс встал и побежал вдоль насыпи. Стоя у забора, Уолден смотрел на проходивший поезд. К нему присоединился Томсон. Полицейские, бросившиеся к железнодорожному полотну, остановились в беспомощности у последнего пути, дожидаясь, пока пройдет поезд. Казалось, это будет длиться вечно. Поезд промчался, но Феликса они не увидели. - Мерзавец удрал, - проговорил один из полицейских. - Черт бы его побрал, - выругался Томсон. Уолден повернулся и пошел к автомобилю. * * * Феликс свалился у дальнего края стены, оказавшись на бедной улочке из стоявших в ряд маленьких домиков. В довершение всего он плюхнулся прямо в ворота импровизированного футбольного поля. Кучка мальчишек в больших кепках прекратила игру и удивленно уставилась на него. Он помчался дальше. Через несколько минут мальчишки сообщат о нем полицейским, находящимся на дальнем конце пути. Те прибегут искать его, но будет уже поздно: к тому времени, когда они начнут поиски, он окажется не менее чем в поломили в сторону от железной дороги. Он бежал, пока не добрался до оживленной торговой улицы. Там, не раздумывая, вскочил в омнибус. Итак, ему удалось бежать, но сильнейшее беспокойство не оставляло его. Подобные опасные ситуации случались с ним и раньше, но прежде он никогда не ощущал страха, не впадал в панику. Он вспомнил, что за мысль пришла ему в голову, когда он скользил вниз по крыше: я не хочу умирать. В Сибири он утерял способность испытывать страх. Теперь это чувство вернулось. Впервые за многие годы он хотел остаться в живых. "Я снова становлюсь человеком", - подумалось ему. Из окна омнибуса он глядел на жалкие улицы юго-восточного Лондона, размышляя, смогли бы вот эти замызганные детишки и женщины с бескровными лицами распознать в нем заново рожденного. Это было настоящей катастрофой. То, что сейчас произошло с ним, лишит его решительности, помешает осуществить задуманное. "Мне страшно", - подумал он. Я хочу жить. Я хочу вновь увидеть Шарлотту. Глава 11 Феликс был разбужен звоном первого утреннего трамвая. Открыв глаза, он наблюдал, как тот проезжал мимо, рассыпая вокруг яркие синие искорки от проводов. Трудовой люд, уборщики, носильщики, ремонтники дорог, спешили на свои рабочие места, куря и позевывая. В окнах трамвая виднелись их сумрачные лица. Невысокое солнце ярко светило, но Феликс находился в тени Моста Ватерлоо. Он лежал на тротуаре головой к стене, завернувшись газетами. Сбоку от него расположилась дурно пахнущая старуха с красной физиономией пьянчужки. Она производила впечатление толстухи, но Феликс разглядел ее тощие грязноватые ноги, почти скрываемые платьем и высокими мужскими ботинками. Из этого он заключил, что полнотой она обязана несколькими слоями напяленной на себя одежды. Феликсу старуха понравилась: вчера вечером она развлекала местных бродяг тем, что учила их, как в просторечье называются различные части тела. Феликс повторял за ней эти слова, и все кругом хохотали. С другого его бока помещался рыжеволосый паренек из Шотландии. Для него спать на улице было настоящим приключением. Мальчишка был крепким, задиристым и веселым. Глядя сейчас на его спящее лицо, Феликс заметил, что у того еще и усы не пробились - так юн он был. Что же с ним будет, когда наступит зима? Их было около тридцати, лежащих вряд на тротуаре, головами к стене и ногами к проезжей части дороги, прикрывающихся старыми пальто, мешковиной, или же просто газетами. Первым зашевелился Феликс. Не умер ли кто из бродяг этой ночью, подумалось ему. Он поднялся. После ночи, проведенной на уличном холоде, все тело его ныло. Из тени моста он вышел на солнце. Сегодня он встречается с Шарлоттой. Но как же он грязен, да и несет от него, как от бродяги. Он подумал было искупаться в Темзе, но вода в реке казалась еще грязнее. Тогда он отправился на поиски городской бани. Он нашел одну такую на южном берегу реки. На двери висело объявление о том, что заведение открывается в девять часов. "Как это типично для социал-демократической администрации", - подумал Феликс. - "Строят баню, чтобы рабочие могли содержать себя в чистоте, но открывают ее в те часы, когда все уже на работе". Он позавтракал у чайного киоска около вокзала Ватерлоо. Ему ужасно захотелось бутербродов с яичницей, но они ему были не по карману. Поэтому он, как обычно, взял лишь чай и кусок хлеба, сэкономив деньги на газету. После ночи, проведенной в обществе бродяг, он чувствовал себя словно прокаженный. Смешно, подумал он, ведь в Сибири он радовался, когда удавалось спать в свинарнике - там всегда было тепло. Вполне понятно, почему сейчас он все воспринимал по-другому - ведь он собирался на свидание с собственной дочерью, а она будет сверкать чистотой, благоухать духами. На ней будет шелковое платье, перчатки, шляпка, возможно, она возьмет и зонтик от солнца. Зайдя в здание вокзала, он купил номер "Таймс", уселся на каменную скамью около бани и погрузился в чтение, дожидаясь открытия заведения. То, что он прочел в газете, вызвало у него шок. УБИЙСТВО АВСТРИЙСКОГО НАСЛЕДНИКА И ЕГО СУПРУГИ ВЫСТРЕЛ В БОСНИЙСКОМ ГОРОДЕ СТУДЕНТ СОВЕРШАЕТ ПОЛИТИЧЕСКОЕ УБИЙСТВО "Вчера утром в Сараево, столице Боснии, были убиты эрцгерцог Франц Фердинанд, наследник австро-венгерского престола и его супруга, графиня Гогенберг. Убийца, местный студент, выпустивший в свои жертвы пули из автоматического оружия, когда они возвращались с приема в ратуше. Преступление, по всей очевидности, явилось результатом тщательно спланированного заговора. По пути из ратуши эрцгерцог и сопровождавшие его лица один раз чудом спаслись. Некий наборщик из южной Герцеговины бросил бомбу в их автомобиль. Очевидцы утверждают, что эрцгерцог отвел бомбу рукой, и она взорвалась позади его автомобиля, ранив при этом людей, находившихся во второй машине. По имеющимся сведениям второй террорист родом из Грахова, расположенном в Боснии. Вероятнее всего, он принадлежит к общине боснийских сербов православного вероисповедания. Оба преступника были немедленно арестованы, и полиции с трудом удалось удержать толпу от самосуда. В тот момент, когда произошла эта трагедия, престарелый император Франц-Иосиф возвращался из Вены в свою летнюю резиденцию. Повсюду его восторженно встречали подданные". Новость ошеломила Феликса. С одной стороны, его обрадовало, что покончено с еще одним никчемным аристократом, и тирании нанесен еще один удар; с другой же стороны, он чувствовал стыд оттого, что какой-то студент смог убить наследника австрийского престола, в то время как самому Феликсу никак не удавалось разделаться с русским князем. Но больше всего его теперь занимали перемены в международной политике, которые непременно последуют. Австрийцы, и Германия их в этом поддержит, будут мстить Сербии. Тут запротестует Россия. Проведет ли Россия мобилизацию? Если бы она была уверена в британской поддержке, то, безусловно, провела бы. Мобилизация в России означает мобилизацию в Германии, а уж! после этого никто не остановит немецких генералов. С огромными усилиями разобрал Феликс и другие статьи на эту же тему. Заголовки пестрели выражениями типа: "ОФИЦИАЛЬНОЕ СООБЩЕНИЕ О ПРЕСТУПЛЕНИИ", "ТРАГЕДИЯ ИМПЕРАТОРСКОГО ДОМА", "ОТЧЕТ С МЕСТА ПРЕСТУПЛЕНИЯ". В колонках новостей было полно всякой чепухи, вроде описания ужаса и горя, охвативших многих и многих людей, а также постоянно повторяющихся утверждений, что, как бы трагично ни было происшествие, оно не повлияет на ситуацию в Европе и, следовательно, нет повода для беспокойства. Феликс посчитал все эти доводы чрезвычайно характерными для такой газеты, как "Таймс": даже четырех всадников Апокалипсиса она бы умудрилась описать, как сильных правителей, способствующих стабилизации обстановки в мире. Пока еще не заходила речь об ответных мерах Австрии, но, по твердому убеждению Феликса, это не за горами. И тогда... Тогда разразится война. "Но России вовсе незачем ввязываться в войну", - сердито подумал Феликс. То же самое относилось и к Англии. Врагами были Франция с Германией. Франция хотела вернуть потерянные в 1871 году Эльзас и Лотарингию, а немецкие генералы считали, что, если не показать свою военную мощь, то Германию задвинут на вторые роли. Что может остановить Россию от вступления в войну? Ссора с союзниками. А что может вызвать ссору между Россией и Англией? Убийство Орлова. Если убийство в Сараево могло положить начало войне, то другое убийство в Лондоне положило бы ей конец. А отыскать Орлова могла бы Шарлотта. Устало Феликс вновь обдумывал дилемму, мучившую его все последние сорок восемь часов. Изменилось ли что-нибудь после убийства эрцгерцога? Получал ли он право воспользоваться доверием юной девушки? Двери бани должны были вот-вот открыться. Около них уже толпилась кучка женщин с узелками белья для стирки. Феликс сложил газету и встал. Он знал, что злоупотребит ее доверием. Он не разрешил стоявшей перед ним дилеммы - он просто принял решение. Так уж сложилось, что вся его жизнь подвела его к этому шагу - убийству Орлова. На пути к этой цели он обрел новый импульс, и ничто не должно помешать ему ее исполнить, даже сознание того, что все его существование основано на заблуждении. Бедная Шарлотта. Двери бани открылись, и Феликс вошел внутрь. Шарлотта все продумала. Обедали Уолдены в час и никаких гостей не предполагалось. К половине третьего маман уже будет отдыхать у себя в комнате. Шарлотта сможет потихоньку выскользнуть из дома и в три часа встретиться с Феликсом. Она проведет с ним час. А в половине пятого, умывшись и переодевшись, будет сидеть в утренней гостиной их дома, чтобы за чаем вместе с мамочкой принимать посетителей. Но все ее планы разом рухнули. В полдень маман заявила: - О, я забыла тебе сказать, сегодня мы обедаем у графини Миддлсекс в ее доме на Гросвенор-Сквер. - О, Боже, - воскликнула Шарлотта, - мне совсем не хочется идти на званый обед. - Не говори глупостей, тебе там понравится. "Я сказала не то, что надо", - тут же подумала Шарлотта. "Следовало пожаловаться на головную боль и отказаться идти. Я слишком малодушна. Если бы я знала трансе, то бы смогла солгать, но лгать вот так экспромтом я не умею". Она попыталась возразить еще раз. - Прости, мама, но мне не хочется туда идти. - Нет, ты пойдешь, и никаких разговоров, - отпарировала мать. - Я хочу, чтобы графиня получше узнала тебя - она очень влиятельна. Да и маркиз Шалфонт будет там. Званые обеды обычно начинались в половине второго и заканчивались в четвертом часу. "Значит, я буду дома около половины четвертого, и лишь в четыре смогу успеть в Национальную Галерею", - размышляла Шарлотта, - "к тому времени он либо уже уйдет, либо мне придется, даже если он дождется меня, тут же уйти, чтобы попасть домой к чаю". Ей хотелось обсудить с ним происшедшее в Боснии убийство, узнать его точку зрения. А обедать со старой графиней ей вовсе не улыбалось, да кроме того... - Кто такой маркиз Шалфонт? - Это Фредди, ты его знаешь. Не правда ли, он очень мил? - Ах, он. Мил? Я этого не заметила. "Я могла бы написать записку на тот адрес в Кэмдон-Тауне и оставить ее на столике в прихожей, чтобы лакей опустил ее в почтовый ящик. Но ведь Феликс не живет по этому адресу, и в любом случае, до трех часов он не получит моей записки", - напряженно думала Шарлотта. - Ну, так постарайся заметить его сегодня. Мне кажется, ты обворожила его. - Кого? - Фредди. Шарлотта, ты должна все-таки обратить хоть немного внимания на молодого человека, проявляющего к тебе интерес. Так вот почему она так настаивала на этом обеде. - О, мама, не будь же смешной... - Что тут такого смешного? Голос матери прозвучал негодующе. - Я и тремя словами с ним не перемолвилась. - Видимо, ты обворожила его не своей беседой. - Прошу тебя, перестань! - Ну, хорошо, не буду тебя дразнить. Ступай, переоденься. Надень то кремовое платье с коричневым кружевом - оно очень тебе к лицу. Шарлотта подчинилась и отправилась к себе в комнату. "Наверное, мне должно льстить внимание Фредди", - думала она, снимая платье. - "Но почему меня совсем не интересует никто из этих молодых людей? Вероятно, я еще не совсем готова для подобных вещей. К тому же, сейчас меня занимает многое другое. За завтраком папа сказал, что из-за убийства эрцгерцога непременно вспыхнет война. Но девушки не должны интересоваться такими делами Полагается, чтобы я думала о том, как бы обручиться до конца светского сезона - вот об этом и мечтает Белинда. Но не все девушки подобны Белинде - стоит только вспомнить суфражисток". Одевшись, она спустилась вниз. Поболтала немного с маман, пока та пила свой шерри, а потом они отправились на Гросвенор-Сквер. Графиня была весьма полной дамой шестидесяти с лишним лет. Она напомнила Шарлотте старый деревянный корабль, гниющий под слоем свежей краски. Званый обед оказался настоящим "девичником". Из мужчин, помимо Фредди, присутствовали племянник графини и один член парламент от консерваторов. Каждую из замужних женщин представили, как жену такого-то. "Если я когда-либо выйду замуж, - решила про себя Шарлотта, - то буду настаивать, чтобы меня представляли, как (именно) меня, а не в качестве чьей-то жены". И графине, безусловно, было сложно устраивать интересные приемы, потому что множество людей просто не допускалось к ее столу, например, все без исключения либералы, все евреи, все, занимающиеся торговлей или имеющие дело с театром, разведенные и те, кто когда-либо нарушил представление графини о приличном поведении. Таким образом, круг ее друзей был довольно скучным. Больше всего графиня любила порассуждать о том, из-за чего гибнет страна. Прежде всего, из-за подрывной деятельности (Ллойд Джорджа и Черчилля), вульгарности (Дягилев и пост импрессионисты) и слишком высоких налогов (один шиллинг три пенса из каждого фунта). Однако сегодня тема гибели Англии уступила первое место новости об убийстве эрцгерцога. Депутат-консерватор весьма нудно объяснял, почему войны тем не менее не будет. Супруга латиноамериканского посла спросила тоном маленькой девочки, так взмутившим Шарлотту: - Просто не понимаю, почему этим нигилистам нравится бросать бомбы и убивать людей? У графини и на это был ответ. Оказывается ее доктор объяснил ей, что все суфражистки страдают истерией, а революционеры, по ее мнению, страдают аналогичной болезнью с поправкой на мужской темперамент. Шарлотта, прочитавшая утренний выпуск "Таймс" от корки до корки, не могла не возразить. - С другой стороны, причина, возможно, в том, что сербы не хотят подчиняться Австрии. Маман бросила на нее гневный взгляд, а все остальные посмотрели на нее, как на сумасшедшую, а потом сделали вид, что ничего не слышали. Фредди сидел рядом. Его круглое лицо словно все время сияло. Он тихо заговорил с ней. - Послушай, ты говоришь такие невероятные вещи. - Что такого невероятного я сказала? - удивилась Шарлотта. - Ну, знаешь ли, можно подумать, ты оправдываешь тех, кто стрелял в эрцгерцога. - А если бы австрийцы решили захватить Англию, ты бы, наверное, стрелял в эрцгерцогов, не так ли? - Ты просто несравненна, - промолвил Фредди. Шарлотта отвернулась от него. Ей начало казаться, что она потеряла голос: никто будто не слышал ее слов. Она не на шутку разозлилась. Тем временем графиня села на своего любимого конька. "Низшие классы ленивы", - утверждала она, а Шарлотта подумала: "И это говорит женщина, не работавшая в своей жизни и дня!" Далее графиня начала возмущаться тем, что теперь у каждого ремесленника был мальчик-помощник, который нес его ящик с инструментами. "Разумеется всякий рабочий и сам мог бы нести свои инструменты", - заявила она как раз в тот момент, когда лакей подавал ей блюдо с вареным картофелем. А за третьим бокалом вина стала обвинять рабочих в том, что они пьют слишком много пива днем и поэтому к вечеру уже не в состоянии трудиться. "Простой люд слишком избаловался", - продолжала она, а в это время три лакея и две служанки убирали со стола, готовясь принести десерт. "Правительство не должно заботиться о медицинской помощи и пенсиях для неимущих. В низших классах бедность воспитывает бережливость, а это уже само по себе добродетель", заключила она под конец обеда, которого семье рабочего из десяти человек хватило бы на пару недель. "Люди должны рассчитывать только на самих себя", - проговорила она, когда Батлер помог ей встать из-за стола и пройти в гостиную. Шарлотта вся кипела от едва сдерживаемой ярости. Разве можно осуждать революционеров за то, что они станут стрелять в таких, как графиня? Фредди подал ей чашку кофе. - Потрясающая старая боевая лошадь, эта графиня, не правда ли? - Она самая отвратительная старуха, которую мне когда-либо приходилось видеть, - ответила Шарлотта. Круглое лицо Фредди вспыхнуло от смущения. - Тсс! - сказал он. "По крайней мере, - подумала Шарлотта, - никто не скажет, что я флиртую с ним". Часы на камине пробили три. Шарлотте казалось, что ее заключили в темницу. В эти минуты Феликс ждал ее на ступенях Национальной Галереи. Ей надо было во что бы то ни стало выбраться из дома графини. "Что я делаю здесь, когда могла бы быть с человеком, который говорит умные вещи, а не болтает всякие глупости?" - спрашивала себя Шарлотта. - Мне пора в парламент, - произнес депутат-консерватор. Его жена поднялась, чтобы уйти вместе с ним. Шарлотта решила воспользоваться этой возможностью ускользнуть. Подойдя к супруге депутата, она тихим голосом обратилась к ней: - У меня немного разболелась голова. Не могла бы я поехать с вами? Вы ведь непременно проедете мимо моего дома по пути в Вестминстер. - Конечно, леди Шарлотта. В этот момент маман разговаривала с графиней. Перебив их, Шарлотта повторила свою выдумку по поводу головной боли. - Я знаю, что маме хотелось бы еще побыть здесь, поэтому я уеду с миссис Шекспир. Благодарю за чудесный обед, ваша светлость. Графиня царственно кивнула головой. "А я неплохо справилась с этим", думала про себя Шарлотта, выходя из зала и спускаясь по лестнице. Она дала свой адрес кучеру четы Шекспир со словами: - Во двор въезжать не нужно - просто остановитесь у входа. По дороге миссис Шекспир посоветовала ей принять от головной боли ложечку лауданума. Кучер сделал так, как ему велели, и уже в три часа двадцать минут Шарлотта стояла на тротуаре около своего дома, наблюдая, как отъезжал привезший ее экипаж. В дом она не пошла, а вместо этого направилась к Трафальгарской площади. Она добралась туда чуть позже половины четвертого и бегом поднялась по лестнице Национальной Галереи. Феликса видно не было. "Он ушел, - подумала она, - все напрасно". И тут вдруг он возник из-за массивных колонн, будто только и ждал ее появления. От радости она готова была расцеловать его. - Простите, что заставила вас ждать, - сказала она, пожимая его руку. Меня заставили пойти на отвратительный званый обед. - Раз вы здесь, все остальное неважно. Он улыбался, но улыбка его показалась Шарлотте вымученной - так улыбаются дантисту перед тем, как вам собираются удалить зуб. Они вошли в галерею. Шарлотта любила прохладу и тишину музея, его стеклянные купола и мраморные колонны, и картины с их многоцветьем, красотой и страстью. - По крайней мере, родители научили меня понимать живопись, проговорила она. Он взглянул на нее своими темными грустными глазами. - Будет война, - молвил он. Из всех людей, обсуждавших сегодня эту тему, казалось, только папа и Феликс приняли ее близко к сердцу. - Папа сказал то же самое. Но я не понимаю, почему. - Франция и Германия считают, что от этой войны много выиграют. А Россия, Австрия и Англия могут оказаться втянутыми в нее. Они пошли дальше по залу. Картины, видимо, не очень интересовали Феликса. - Почему вы так беспокоитесь? Вас возьмут в армию? - спросила она. - Я слишком стар для этого. Но я думаю о всех тех миллионах крестьянских сыновей, которых убьют или искалечат на войне, смысла которой они не понимают и не хотят понимать. До сих пор Шарлотта считала, что на войне одни мужчины убивают других, но теперь Феликс объяснил ей, что война сама является убийцей. Он вновь показал ей мир в новом, непривычном свете. - Я никогда не смотрела на это с такой точки зрения. - То же самое относится и к графу Уолдену. Поэтому-то он и допустит, чтобы война началась. - Я уверена, что папа все бы сделал, чтобы не допустить войны. - Вы ошибаетесь, - перебил ее Феликс. - Он-то как раз и способствует ее возникновению. Шарлотта недоуменно нахмурилась. - Что вы такое говорите? - Из-за этого князь Орлов и прибыл сюда. Ее недоумение лишь усилилось. - Откуда вы знаете об Алексе? - Я знаю об этом больше, чем вы. У полиции есть агенты среди анархистов, но и у анархистов есть свои люди в полиции. Нам удалось узнать, что Уолден и Орлов ведут переговоры о соглашении, в результате которого Россия может оказаться втянутой в войну на стороне Британии. Шарлотта собралась было возразить, что папа на такое не пойдет, но потом поняла, что Феликс прав. Теперь становились понятными реплики, которыми папа и Алекс обменивались, когда Алекс гостил у них, как и то, что папа, вызывая возмущение друзей, начал общаться с либералами вроде Черчилля. - Зачем ему заниматься этим? - спросила Шарлотта. - Боюсь, ему плевать на то, сколько русских крестьян погибнет, лишь бы Англия по-прежнему доминировала в Европе. "Да, несомненно, папа бы рассматривал ситуацию именно в таком свете", подумала она. Вслух же сказала: - Это просто ужасно. Почему же вы не объясняете ничего людям? Об этом надо кричать криком. - Кто меня услышит? - Разве в России не захотят услышать? - Возможно, но для этого нужно сделать что-то особенное, чтобы привлечь внимание людей. - Что, например? Феликс внимательно посмотрел на нее. - Например, похитить князя Орлова. Не поверив своим ушам, она сначала расхохоталась, затем резко остановилась. Ей пришло в голову, что, возможно, он просто шутит, желая сильнее выразить свою мысль; но, взглянув на него, поняла, что он говорит совершенно серьезно. Тут впервые она задумалась, а в своем ли он уме. - Вы не можете на самом деле так думать, - произнесла она, потрясенная. Он криво улыбнулся. - Вы считаете меня сумасшедшим? Она понимала, что это не так. Покачала головой. - Вы самый разумный человек, которого я когда-либо встречала. - Тогда присядьте, и я все вам объясню. Она позволила ему усадить себя в кресло. - Царь уже не доверяет англичанам из-за того, что они впускают в Англию политэмигрантов вроде меня. Если бы кто-то из нас похитил его любимого племянника, разразился бы настоящий скандал, и ни о каком военном сотрудничестве не могло бы уже быть и речи. А когда русские люди узнали бы, что замышлял Орлов, их гнев был бы столь силен, что царю ни за что не удалось бы погнать их на войну. Понимаете? Пока он говорил, Шарлотта внимательно изучала его лицо. Он вел себя спокойно, рассудительно, лишь чуть-чуть напряжено. Никакого фанатического блеска в глазах. Во всем, что он говорил, была логика, но логика сказки, а не того мира, в котором она в действительности жила. - Я понимаю, - промолвила она, - но нельзя похищать Алекса, ведь он такой милый человек. - Этот милый человек, если ему позволить, пошлет на смерть миллион других милых людей. Вот где реальность, Шарлотта, а не на этих картинах с битвами богов. Уолден и Орлов обсуждают войну, на которой гибнут люди, в крови и грязи. Безо всякой помощи. Половина зла в мире совершается милыми молодыми людьми вроде Орлова, считающими, что они имеют право затевать войны между народами. Ужасающая мысль вдруг пронзила ее. - Однажды вы уже пытались похитить его. Он согласно кивнул. - Там, в парке. Вы сидели в экипаже. Но тогда не получилось. - О, Боже мой! Отвращение и отчаяние нахлынули на нее. Он взял ее руку. - Но вы ведь знаете, что я прав, не так ли? Ей стало казаться, что он и в самом деле прав. Его мир был настоящим; это она существовала в сказочном Зазеркалье. Лишь в сказках дебютанток в белых платьях представляли Королю и Королеве, Принц отправлялся на войну, а Граф был добр со своими слугами, так любившими его, а Графиня была достойной старой дамой; лишь в сказках и речи не было о половых отношениях. А в настоящей жизни ребенок служанки Энни рождается мертвым, потому что маман прогоняет девушку без рекомендации, там люди спят на улицах, потому что у них нет дома, там существуют сиротские приюты, Графиня оказывается злобной старой ведьмой, а Шарлотту бьет в живот улыбающийся здоровяк в твидовом костюме около самого Букингемского дворца. - Я знаю, что вы правы, - сказала она Феликсу. - Это очень важно, - подхватил он. - Ведь вы главное лицо во всем этом деле. - Я? О, нет! - Мне нужна ваша помощь. - О, пожалуйста, не говорите так. - Видите ли, я не могу разыскать Орлова. "Это несправедливо, - подумала она. - Все происходит слишком быстро". Она почувствовала себя несчастной, загнанной в ловушку. Ей хотелось помочь Феликсу, она понимала, как серьезно все это, но ведь Алекс был ее кузеном и гостем их дома - как же могла она предать его? - Так вы поможете мне? - спросил Алекс. - Я не знаю, где находится Алекс, - ответила она уклончиво. - Но вы могли бы это узнать. - Да. - Так вы сделаете это? Она вздохнула. - Не знаю. - Шарлотта, но вы должны. - Что значит должна? - вскипела она. - Все указывают мне, что именно я должна делать - а я-то думала, вы меня достаточно уважаете. Он удрученно посмотрел на нее. - Сожалею, что мне приходится просить вас об этом. Она сжала его руку. - Я подумаю. Он открыл было рот, но она приложила к его губам палец, не давая ему возразить. - Пока что вам придется удовольствоваться этим. * * * В семь тридцать Уолден, в вечернем смокинге и шелковом цилиндре, выехал в своем "Ланчестере". Теперь он все время пользовался автомобилем, средством более мобильным и быстрым, чем экипаж, возникни вдруг опасность. Впереди сидел Причард с револьвером за пазухой. Казалось, нормальной жизни пришел конец. Они подъехали к заднему входу в дом номер десять по Даунинг-стрит. Сегодня собирался кабинет министров для обсуждения соглашения, выработанного Уолденом и Алексом. Сейчас Уолдену предстояло услышать, одобрит ли его кабинет министров или нет. Его провели в небольшую гостиную. Там уже находились Черчилль с премьером Асквитом. Оба стояли, опираясь на боковой столик с напитками. Уолден пожал Асквиту руку. - Добрый день, господин премьер-министр. - Хорошо, что вы приехали, лорд Уолден. У Асквита были серебристые волосы и гладко выбритое лицо. В его глазах светился юмор, но рот был маленький, тонкогубый и упрямый, а подбородок квадратный и широкий. В голосе его Уолден отметил слабый йоркширский акцент, сохранившийся несмотря на годы, проведенные в Оксфорде. У него была необычайно крупная голова, в которой, по мнению сведущих, находился мозг, работавший с эффективностью машины. Но, подумал Уолден, людям всегда свойственно наделять премьер-министров большими умственными способностями, чем они на самом деле обладают. - Боюсь, что кабинет не одобрит вашего предложения, - проговорил Асквит. У Уолдена упало сердце. Желая скрыть смущение, он решил прибегнуть к резкой, прямой манере. - Почему же нет? - В основном, возражает Ллойд Джордж. Уолден недоуменно посмотрел на Черчилля. Тот кивнул. - Вы вероятно думали, как, впрочем, и другие, что Ллойд Джордж и я всегда голосуем одинаково. Ну, теперь вы знаете, что это не так. - На чем основано его возражение? - Это вопрос принципа, - ответил Черчилль. - Он говорит, что мы раздаем Балканы, как предлагают коробку с конфетами: пожалуйста, угощайтесь, выбирайте, что вам по вкусу - Фракия, Босния, Болгария, Сербия. "У маленьких стран есть свои права", - утверждает он. Вот что происходит, когда в кабинет министров попадает валлиец. Валлиец и адвокат, не знаю, что хуже. Его неуместная веселость вызвала раздражение Уолдена. "Это ведь настолько же его проект, как и мой, - подумал Уолден. - Почему же его это не огорчает так, как меня?" Сели обедать. Их обслуживал один лишь дворецкий. Асквит ел очень мало. А Черчилль, по мнению Уолдена, слишком много пил. Мрачный Уолден с каждым глотком проклинал про себя Ллойд Джорджа. В конце первой перемены Асквит проговорил: - Нам необходим этот договор. Рано или поздно между Францией и Германией вспыхнет война, и если русские останутся в стороне, Германия захватит Европу. Нельзя этого допускать. - Что же следует предпринять, чтобы Ллойд Джордж изменил свое мнение? спросил Уолден. Тонкие губы Асквита изогнулись в улыбке. - Если бы я получал по фунту всякий раз, когда мне задают подобный вопрос, я стал бы богатым человеком. Дворецкий подал каждому по куропатке и налил кларета. - Надо предложить нечто умеренное, такое, с чем бы Ллойд Джордж согласился, - сказал Черчилль. Спокойный тон Черчилля буквально взбесил Уолдена. - Вы отлично понимаете, что это будет не так легко сделать, - резко бросил он. - Конечно, нет, - мягко произнес Асквит. - Все же, следует попытаться. Что-нибудь вроде того, что Фракия будет независимой страной под протекторатом России. - Я целый месяц потратил на то, чтобы уговорить их, - устало проговорил Уолден. - Тем не менее, ситуация такова, что после убийства бедняги Франца Фердинанда все изменилось, - заметил Асквит. - Теперь Австрия снова проявляет агрессивность на Балканах, а русским, как никогда, нужна эта опорная территория, которую, собственно, мы и пытаемся отдать им. Забыв о своем разочаровании, Уолден начал обдумывать услышанное. - А как насчет Константинополя? - через минуту спросил он. - Что вы имеете в виду? - Предположим, мы предложим русским Константинополь - будет ли Ллойд Джордж против этого возражать? - Он может сказать, что это все равно, что отдать Кардифф ирландским республиканцам, - отпарировал Черчилль. Игнорируя его выпад, Уолден посмотрел на Асквита. Асквит отложил в сторону приборы. - Что ж. После того, как он изложил свои принципы, ему может захотеться продемонстрировать разумную гибкость в случае, если ему предложат компромисс. Думаю, он может пойти на такое предложение. Но устроит ли это русских? В этом Уолден не был уверен, но сама идея необычайно воодушевила его. - Если вы сможете уговорить Ллойд Джорджа, то и я смогу убедить Орлова, - воскликнул он. - Превосходно! - произнес Асквит. - А что там с этим анархистом? Радость Уолдена несколько утихла. - Они делают все возможное, чтобы уберечь Алекса, и ситуация остается напряженной. - А я думал, что Безил Томсон хороший профессионал. - Отличный, - сказал Уолден. - Но боюсь, Феликс еще более искусный. - Не думаю, что следует позволять этому типу запугивать нас, - возразил Черчилль. - Но мне действительно страшно, джентльмены, - перебил его Уолден. Трижды Феликс ускользал от нас, а в последний раз арестовывать его отправились тридцать полицейских. В данный момент я не представляю себе, как бы он смог добраться до Алекса, но это не значит, что и он не представляет себе такой возможности. А мы знаем, что произойдет в случае убийства Алекса - рушится наш союз с Россией. Сейчас Феликс самый опасный человек для Англии. Асквит кивнул, лицо его было серьезно. - Если вас не будут удовлетворять меры, принимаемые для обеспечения безопасности Орлова, связывайтесь непосредственно со мной. - Благодарю вас. Дворецкий предложил Уолдену сигару, но тот почувствовал, что здесь его дела завершены. - Жизнь должна идти своим чередом, а я должен поспешить на прием к миссис Гленвил. Там я и выкурю свою сигару, - объяснил Уолден. - Только не говорите им, где вы обедали, - промолвил Черчилль с улыбкой. - Никогда бы не осмелился - ведь в таком случае они перестанут со мной разговаривать. Допив вино, Уолден поднялся. - Когда вы выскажете Орлову ваше новое предложение? - поинтересовался Асквит. - Утром же отправляюсь в Норфолк. - Прекрасно. Дворецкий принес Уолдену пальто и шляпу. Он попрощался и вышел. У ворот сада стоял Причард, беседуя с дежурным полицейским. - Возвращаемся домой, - распорядился Уолден. "Я говорил слишком необдуманно", - размышлял он по дороге домой. "Обещал уговорить Алекса согласиться на предложение о Константинополе, но не представляю себе, как этого добиться". Все это очень тревожило его. Он мысленно начал подбирать слова, которые завтра адресует Алексу. Не успев как следует ничего придумать, он уже оказался у ворот своего дома. - Через несколько минут нам снова понадобится автомобиль, - сказал он Причарду. - Хорошо, милорд. Войдя в дом, Уолден направился наверх помыть руки. На лестнице он встретил Шарлотту. - Мама собирается? - спросил он. - Да, будет готова через несколько минут. А как твоя политика? - Все идет очень медленно. - Почему вдруг ты снова всем этим занялся? Он улыбнулся. - Если коротко, то для того, чтобы помешать Германии завладеть Европой. Но пусть твоя хорошенькая головка не беспокоится о... - Я и не буду беспокоиться. Но куда ты задевал кузена Алекса? Он заколебался. Не будет вреда, если она узнает об этом, но, с другой стороны, зная эту тайну, она случайно может выболтать ее постороннему. Для нее же лучше оставаться в неведении. - Если тебя спросят, скажи, что не знаешь, - проговорил он. Улыбнулся и пошел наверх к себе. Бывали моменты, когда очарование английской жизни переставало радовать Лидию. Обычно она любила приемы, на которых в чьем-либо доме собирались сотни гостей для абсолютного ничегонеделания: ни танцев, ни специального угощения, ни карточной игры. Вы просто здоровались за руку с хозяйкой, выпивали бокал шампанского, а потом расхаживали по огромному особняку, болтая с друзьями и восхищаясь нарядами друг друга. Сегодня же ее поразила бессмысленность подобного времяпрепровождения. Она с тоской стала вспоминать о России. Ей начало казаться, что уж там красавицы несомненно были бы более блистательны, интеллектуалы острее, разговоры значительнее, а вечерний воздух не так сладок и усыпляющ. Но на самом-то деле она слишком нервничала - из-за Стивена, из-за Феликса и Шарлотты - чтобы получать удовольствие от общения. Она спустилась по широкой лестнице в сопровождении Стивена и Шарлотты. Тут миссис Гленвилл выразила восхищение ее бриллиантовым ожерельем. Они двинулись дальше. Стивен отошел от них перемолвиться несколькими словами с одним из своих приятелей из палаты Лордов. Лидия услышала, как кто-то из них произнес: "Дополнение к законопроекту". Дальнейшее ее уже не интересовало. Они пошли дальше, улыбаясь и раскланиваясь с гостями. "Что я тут делаю?" все время думала про себя Лидия. - Кстати, мама, а куда подевался Алекс? - вдруг спросила Шарлотта. - Не знаю, дорогая, - рассеянно ответила Лидия. - Спроси у отца. Добрый вечер, Фредди. Но Фредди явно интересовала Шарлотта, а не Лидия. - Я думал над тем, что ты сказала на обеде, - проговорил он. - И пришел к выводу, что все дело в том, что мы англичане, мы другие. С этим Лидия и оставила их. "В мое время, - вспоминала она, - мужчин завоевывали не разговорами о политике, но, возможно, теперь все по-другому. Впечатление такое, что Фредди готов говорить с Шарлоттой на любые, интересующие ее темы. Собирается ли он сделать ей предложение? О, Боже, я бы тогда смогла спокойно вздохнуть". В одной из гостиных, где тихо играл струнный квартет, она столкнулась со своей невесткой Клариссой. Они заговорили о своих дочерях, и Лидия испытала тайное удовлетворение оттого, что у Клариссы были поводы ужасно беспокоиться за Белинду. - Я не против того, что она покупает себе сверхмодные одежды и демонстрирует лодыжки, и не возражала бы против ее курения, если бы она не выставляла этого напоказ, - сказала Кларисса. - Но ведь она ходит в самые злачные заведения слушать этот негритянский джаз, а на прошлой неделе даже отправилась на боксерский матч? - Разве ее никто не сопровождает? Кларисса вздохнула. - Я сказала ей, что она может ходить безо всяких дуэний, если идет куда-то в обществе знакомых нам девушек. Теперь я понимаю, что допустила ошибку. А Шарлотту, вероятно, всегда кто-то сопровождает? - Теоретически, да, - сказала Лидия. - Но ведь она ужасно непослушна. Как-то раз даже потихоньку выскользнула из дома и отправилась на митинг суфражисток. Лидия вовсе не собиралась рассказывать Клариссе всю постыдную правду, а выражение "митинг суфражисток" показалось ей более приемлемым, чем "демонстрация". - Шарлотта проявляет интерес к самым неподходящим для светской леди вещам, например, к политике. Не понимаю, где она набирается таких идей? - пожаловалась Лидия. - И меня то же самое беспокоит, - проговорила Кларисса. - Белинду всегда воспитывали на самой лучшей музыке, самых полезных книгах, в строгости и дисциплине... просто диву даюсь, откуда в ней эта тяга к вульгарному? А хуже всего то, что я не могу убедить ее, что волнуюсь о ее счастье, а не о своем. - О, я так рада слышать от тебя эти слова! - воскликнула Лидия. - Я чувствую абсолютно то же самое. Шарлотте кажется, что в том, как мы стараемся оградить ее от всего дурного, есть нечто фальшивое и глупое. Она вздохнула. - Надо скорее выдать их замуж, пока они не натворили бед. - Совершенно верно. У Шарлотты уже есть поклонник? - Фредди Шалфонт. - О, да, я слышала об этом. - Он даже готов говорить с ней о политике. Но боюсь, он ее мало интересует. А как с Белиндой? - Проблема прямо противоположная. Ей нравятся все эти молодые люди. - О, Боже! Рассмеявшись, Лидия прошла дальше. Настроение ее немного улучшилось. Ведь Клариссе, как мачехе, было в каком-то отношении труднее, чем Лидии. "Наверное, я должна за многое быть благодарной Господу", - подумалось ей. В следующей гостиной она увидела графиню Мидлсекс. На подобных приемах обычно люди стояли, графиня же предпочитала сидеть, допуская до себя людей ее круга знакомых. Лидия подошла к ней как раз в тот момент, когда от нее удалялась леди Гей-Стивенс. - Полагаю, Шарлотта оправилась после головной боли? - задала вопрос графиня. - Да, вполне. Благодарю вас за участие. - О, не стоит благодарности, - заметила графиня. - Дело в том, что мой племянник видел ее в четыре часа в Национальной Галерее. В Национальной Галерее? Боже, что она там делала? Значит, дочь снова удрала. Но Лидия вовсе не собиралась давать понять графине, что Шарлотта столь непослушна. - Она всегда любила искусство, - сымпровизировала Лидия. - Она была там с мужчиной, - съехидничала графиня. - Должно быть, у Фредди появился соперник. "Ну, негодная девчонка!" - Лидия с трудом сдерживала ярость. Вслух же проговорила: - Да, именно так. - Кто же он? - Так, один из их компании, - в отчаянии выдавила из себя Лидия. - О, нет же, - возразила графиня с коварной усмешкой. - Это был мужчина около сорока в твидовой кепке. - В твидовой кепке! Лидия понимала, что ее сейчас унизили, но ей было все равно. Кто это был за мужчина? О чем вообще думала Шарлотта? Что станет с ее репутацией? - Они держались за руки, - добавила графиня с насмешкой, обнажая гнилые зубы. Лидия больше не могла делать вид, что все в порядке. - О, Боже! Что еще натворила моя дочь! - воскликнула она. - В мое время традиция дуэний как раз и помогала предотвращать подобное, - заявила графиня. Внезапно Лидия почувствовала злость из-за того, что старуха так радовалась произошедшей катастрофе. - Это было сто лет тому назад, - резко бросила она графине и ушла. Мужчина в твидовой кепке! Держались за руки! Сорокалетний! Все это было слишком ужасным. Кепка означала, что он из рабочего сословия, возраст выдавал в нем распутника, а то, что они держались за руки, говорило о том, что дело зашло далеко, может быть, слишком далеко. "Что я могу поделать", - горестно думала она, - "если ребенок уходит из дома без спроса? О, Шарлотта, Шарлотта, ты даже не представляешь, что ты с собой творишь!" - Так на что же похож матч по боксу? - спросила Шарлотта Белинду. - Ужасно захватывающее, но и страшное зрелище, - ответила Белинда. Двое здоровенных мужчин, одетые только в трусы, стоят там и пытаются избить друг друга до смерти. Шарлотта не могла представить себе, что это может быть захватывающим. - По-моему, это отвратительно. - Я так разволновалась, - тут Белинда понизила голос, - что почти позволила Питеру Зайти Слишком Далеко. - Что ты имеешь в виду? - Ну, ты понимаешь. После матча, в машине, по пути домой. Я позволила ему поцеловать меня и все такое прочее. - Что значит: все такое прочее? - Он поцеловал мне грудь, - прошептала Белинда. - О, - Шарлотта недоуменно нахмурилась. - И это было приятно? - Божественно! - Ну, ну. Тут Шарлотта попыталась представить себе, как Фредди целует ей грудь, и ей стало ясно, что ничего божественного она бы при этом не испытала. Мимо прошла маман со словами: - Мы уезжаем, Шарлотта. - У нее сердитый вид, - заметила Белинда. Шарлотта пожала плечами. - В этом нет ничего необычного. - Вечером мы отправляемся послушать музыку черных. Поедем с нами, хочешь? - Что за музыка черных? - Джаз. Это потрясающе. - Мама мне не позволит. - Твоя мама слишком старомодна. - Я и сама это знаю! Но мне уже пора. - Ну, пока. Шарлотта спустилась по лестнице и взяла в гардеробе свою накидку. Ей казалось, что внутри нее жило два существа, подобно доктору Джекиллу и мистеру Хайду. Одно существо вежливо улыбалось и болтало с Белиндой о девичьих секретах, а другое - задумывалось о похищении и предательстве, и с невинным видом задавало провокационные вопросы. Не дожидаясь родителей, она вышла из особняка и отдала распоряжение лакею: - Машину графу Уолдену. Через пару минут ко входу подъехал "Ланчестер" и Причард опустил верх. Потом вышел из авто и открыл Шарлотте дверь. - Причард, где князь Орлов? - Это должно держаться в тайне, миледи. - Но мне вы можете сказать. - Вам лучше спросить об этом у вашего отца, миледи. Ничего не получалось. Слуги, знавшие ее с детства, просто не слушались ее. Сдавшись, она проговорила: - Тогда пойдите в холл и скажите, что я жду их в машине. - Хорошо, миледи. Шарлотта откинулась на кожаную спинку сиденья. Она уже троим задавала вопрос об Алексе, и ни один из них ей не ответил. Они не верили, что она сохранит этот секрет, и, что самое ужасное, все они были правы. Тем не менее, она еще не решила, станет ли помогать Феликсу или нет. Теперь же, если ей не удастся добыть нужную информацию, ей не придется принимать столь мучительного решения. Каким это было бы облегчением. Она договорилась встретиться с Феликсом послезавтра на том же месте и в то же время. Что он скажет, когда она сообщит, что ничего не узнала? Станет ли презирать ее? Нет, он не таков. Но разочаруется страшно. Возможно, он найдет какой-то другой способ разузнать, где находится Алекс. Ей не терпелось вновь его увидеть. С ним было так интересно, она столько узнала от него, что вся остальная жизнь казалась ей теперь скучной и пресной. Даже этот пугающий выбор, перед которым он поставил ее, был предпочтительнее нудной дилеммы, какое же надеть платье для очередного пустопорожнего светского приема. Папа и мама уселись в машину, а Причард нажал на газ. - В чем дело, Лидия? У тебя расстроенный вид, - сказал папа. Маман взглянула на Шарлотту. - Что ты делала сегодня в Национальной Галерее? У Шарлотты екнуло сердце. Значит, ее кто-то видел и наябедничал. Теперь быть беде. Руки ее задрожали. Ей пришлось крепко их сжать. - Смотрела картины. - Ты была там с мужчиной. - О, нет. Шарлотта, объясни же, в чем дело, - взмолился папа. - Это один мой знакомый, - проговорила Шарлотта. - Вам бы он не понравился. - Конечно нет! - воскликнула маман. - Человек в твидовой кепке! - В твидовой кепке? Черт побери, да кто он такой? - потребовал объяснения отец. - Он ужасно интересный человек, все понимает... - И держит тебя за руку! - перебила мать. Папа не сдержался. - Как это вульгарно, Шарлотта! В Национальной Галерее! - Никакого романа здесь и в помине нет. Вам нечего беспокоиться, сказала Шарлотта. - Нечего беспокоиться? - с нервным смешком сказала маман. - Эта старая злюка графиня все знает и всем расскажет. - Как ты могла так поступить по отношению к своей матери? - грустно произнес папа. Шарлотта не могла вымолвить ни слова. В голове у нее пронеслось: "Я же не сделала ничего дурного. Прост разговаривала с умным человеком! Почему они гак грубы со мной? Ненавижу их!" Папа продолжил: - Лучше скажи нам, кто он такой. Думаю, ему можно дать отступного. - Полагаю, он один из тех немногих, кто не польстится на деньги! закричала Шарлотта. - Наверное, какой-нибудь радикал, - промолвила маман. - Скорее всего, именно он и забивал тебе голову всякими глупостями вроде суфражизма. Наверное, носит сандалии и ест картошку в мундире. Тут она уж совсем вышла из себя. - Вероятно верит в свободную любовь! Если только ты... - Нет, об этом не волнуйся, - оборвала ее Шарлотта. - Я же сказала тебе, здесь нет никакого романа. Я вообще не из тех, кто склонен к романам. По щеке ее скатилась слеза. - Не верю ни одному твоему слову, - с отвращением проговорил отец. - И никто не поверит. Не знаю, понимаешь ты или нет, но этот случай для всех нас означает катастрофу в глазах света. - Лучше запереть ее в монастырь! - истерически закричала мама и расплакалась. - Я уверен, это не понадобится, - промолвил папа. Маман затрясла головой. - Я не то хотела сказать. Прости мою резкость, но я ужасно волнуюсь... - Тем не менее, после того, что произошло, ей нельзя оставаться в Лондоне. - Безусловно. Машина въехала во двор их дома. Мама вытерла глаза, чтобы слуги не заметили неладного. "Теперь они не дадут мне возможности видеться с Феликсом, ушлют из города и запрут. Напрасно я сразу же не сказала ему, что постараюсь помочь, а вместо этого мямлила, что еще подумаю. По крайней мере, тогда бы он точно знал, что я на его стороне. Все равно им не одолеть меня. Я не стану жить той жизнью, которую они расписали для меня - не выйду замуж за Фредди, не превращусь в леди Шалфонт и не буду растить толстых, покорных детишек. Они не смогут вечно держать меня взаперти. Как только мне исполнится двадцать один, я пойду работать к миссис Пэнкхерст, буду читать книжки об анархизме и организую приют для незамужних матерей. А если у меня самой когда-нибудь будут дети, я никогда, ни за что не стану лгать им", - размышляла Шарлотта. Они вошли в дом. - Пройдемте в гостиную, - сказал папа. Причард последовал за ними. - Приготовить вам сэндвичи, милорд? - спросил он. - Не сейчас. Пожалуйста, оставьте нас одних, Причард. Причард вышел. Папа налил себе бренди с содовой и отпил. - Подумай хорошенько, Шарлотта. Может быть, ты всё-таки скажешь, кто этот человек? - спросил он. Ей хотелось прокричать: - Он анархист, который пытается предотвратить задуманную вами войну! Но она лишь отрицательно покачала головой. - В таком случае ты должна понять, - почти мягко произнес отец, - что мы никак не можем доверять тебе. "Раньше вы могли бы, - с горечью подумала она, - но теперь уже поздно". Отец заговорил с маман. - На месяц ей придется уехать в деревню, только так можно удержать ее от неприятностей. А потом после королевской регаты она сможет отправиться в Шотландию на время охотничьего сезона. Он вздохнул. - Может быть, на следующий год она будет вести себя более соответствующе. - Значит отправим ее в поместье Уолденов, - сказала маман. "Они говорят обо мне, как о чем-то неодушевленном", - пронеслось в голове у Шарлотты. - Завтра утром я еду в Норфолк повидаться с Алексом. Она поедет со мной, - объявил отец. Шарлотта не поверила своим ушам. АЛЕКС НАХОДИЛСЯ В ПОМЕСТЬЕ УОЛДЕНОВ. Мне это и в голову не приходило! Теперь я все знаю! - Ей следует пойти собрать вещи, - проговорила маман. Шарлотта поднялась и вышла из гостиной с низко опущенной головой. Она не хотела, чтобы родители заметили радостный блеск ее глаз. Глава 12 Без четверти три Феликс стоял в вестибюле Национальной Галереи. Шарлотта, наверняка, опоздает, как и в прошлый раз, но больше идти ему было некуда. Он был весь как на иголках, нервный, беспокойный. Он устал ждать и устал прятаться. Последние две ночи он опять провел на улице: один раз в Гайд-Парке, а потом под арками у Черинг-Кросс. Днем же скрывался в маленьких улочках, железнодорожных тупиках и на пустырях, вылезая оттуда только, чтобы раздобыть пищу. Все это напомнило ему сибирскую эпопею, а воспоминание было не из приятных. Даже сейчас он не стоял на месте, переходя из вестибюля в залы с картинами и снова в вестибюль, упорно высматривая ее. Он взглянул на настенные часы. В половине четвертого ее еще не было. Наверное, ей опять пришлось пойти на какой-то несноснейший прием. Она непременно узнает, где скрывается Орлов. Он уверен: она находчивая девушка. Даже если ее отец не ответит ей прямо, она найдет способ выведать секрет. Другое дело, захочет ли она поделиться с ним этим секретом. Ведь силы воли ей не занимать. Как бы ему хотелось... Ему хотелось многого. Прежде всего, не оказаться перед необходимостью обманывать ее. Суметь найти Орлова без ее помощи. Хотелось, чтобы мир был устроен так, чтобы в нем не было ни принцев, ни графов, ни царей или кайзеров. Хотелось быть женатым на Лидии и воспитывать маленькую Шарлотту. Но больше всего ему хотелось, чтобы она сейчас пришла: пробило уже четыре. Большинство картин в зале ничего не говорили ему все эти сентиментальные религиозные сцены, портреты самодовольных голландских купцов в безжизненных интерьерах. Ему понравилась "Аллегория" Бронзино, да и то только потому, что в ней была чувственность. Искусство, вообще, было чуждой ему областью. Может быть, когда-нибудь Шарлотта введет его в этот лес и научит распознавать цветы. В это, однако, не верилось. Прежде всего, потому что ему надо будет как-то прожить эти несколько дней, а потом скрываться после убийства Орлова. Даже в этом он не был уверен. Далее ему предстоит сохранить привязанность Шарлотты несмотря на то, что он обманет ее доверие и убьет ее кузена. Это выглядело совсем уж неосуществимым, но даже, если ему и удастся добиться этого, ему понадобится вся ловкость и сообразительность, чтобы продолжать видеться с нею и не попасть при этом в лапы полиции. Нет, совершенно маловероятно, чтобы он смог встречаться с ней после убийства. "Надо максимально воспользоваться этой встречей", - подумал он. Было уже половина пятого. "Она не опаздывает, - пронеслось у него в голове, и сердце его упало. Она просто не может прийти. Надеюсь, она не попала в беду. Надеюсь, дома ее ни в чем не заподозрили. Какое счастье, если бы она сейчас, запыхавшаяся и раскрасневшаяся, поднялась бегом по ступеням. На ее хорошеньком личике читалось бы беспокойство, и она бы произнесла: "Простите, что заставила вас ждать. Мне пришлось пойти на ужаснейший званый обед..." Музей постепенно пустел. Феликс не знал, что делать. Он вышел на улицу, ее нигде не было видно. Вновь поднялся по ступеням ко входу, но тут его остановил швейцар. - Слишком поздно. Мы закрываем, - сказал он. Феликс пошел прочь. Он не мог стоять и ждать ее на ступенях музея посреди Трафальгарской площади - его бы сразу заметили. В любом случае, она уже опаздывает на целых два часа - значит не придет. Она не придет. "Придется с этим смириться, - подумал он. - Вероятно, она решила, и не без основания, больше не иметь со мной никаких дел. А приходить только для того, чтобы сказать мне об этом, не имело бы смысла. Она могла бы просто послать записку. Она могла бы послать записку. Адрес Бриджет у нее был. Она непременно послала бы записку". Феликс двинулся в северную часть города. Прошел по улочкам квартала театров и через тихие площади Блумсбери. Погода начала меняться. Все то время, пока он находился в Англии, погода стояла солнечная и теплая, без дождей. Но в последний день атмосфера начала сгущаться, приближалась гроза. Он задумался: "Интересно, каково это - жить в Блумсбери в обеспеченной буржуазной семье, где хватает денег и на еду, и на книги. Но уж после революции мы уберем эти решетки частных парков". У него разболелась голова, чего с ним не бывало с самого детства. Возможно, это из-за духоты, подумал он. Но, скорее всего, из-за всех этих волнений. "После революции, - решил он, - головные боли будут запрещены". Ждет ли его записка в доме у Бриджет? Он представил себе ее содержание: "Дорогой господин Кшессинский, к сожалению не могу сегодня встретиться с вами. С уважением, леди Шарлотта Уолден". Нет, только не так. По-другому. "Дорогой Феликс, князь Орлов находится в доме российского морского атташе, по адресу: Уилтон Плейс, 25 А, третий этаж налево. Ваш искренний друг Шарлотта". Да, это более похоже на правду. А если так: "Дорогой Феликс. Я узнала всю правду. Но мой "папочка" запер меня в комнате. Прошу тебя, приди и спаси меня. Твоя любящая дочь Шарлотта Кшессинская". "Не строй из себя идиота", - выругался он в свой адрес. Добравшись до Корк-стрит, он внимательно осмотрел дорогу. Полицейских около дома не было, не видно было и плотных парней в цивильной одежде, читающих газеты у входа в паб. Ничего не предвещало опасности. Он немного приободрился. "Есть что-то чудесное в том, что тебя приветливо встречает женщина, неважно, совсем ли юная девушка вроде Шарлотты или же старая толстуха наподобие Бриджет. Я слишком большую часть своей жизни провел среди мужчин или же в одиночестве", - думал он. Он постучал в дверь Бриджет. Дожидаясь, пока она откроет, взглянул на окна его прежней подвальной комнаты и увидел на нем новые занавески. Дверь открылась. При виде его Бриджет широко улыбнулась. - А вот и мой знаменитый на весь мир террорист, - проговорила она. Входи же, дорогой. Он вошел в ее жилище. - Хочешь горячего чая? - Не откажусь. Он сел. - Скажите, полиция вас не беспокоила? - Меня допрашивал старший офицер. Ты, должно быть, важная птица. - Что вы ему сказали? В глазах ее мелькнуло презрение. - Он оставил свою дубинку дома - но ничего от меня не добился. Феликс улыбнулся. - Вы не получали письма... Но она продолжала тараторить. - Хочешь снова снять ту комнату? Я сдала ее другому, но я мигом выставлю его - он носит бакенбарды, а я терпеть не могу бакенбарды. - Нет, мне не нужна та комната... - Я вижу, ты спал на улице. - Верно. - Вижу, ты не сделал того, для чего приехал в Лондон. - Нет, не сделал. - Что-то произошло - ты так изменился. - Да. - Что же именно? Внезапно он почувствовал прилив благодарности за то, что мог кому-то раскрыть душу. - Когда-то давным-давно я любил одну женщину. Она родила ребенка, о котором я ничего не знал. И вот несколько дней назад... я встретил свою дочь. - Вот оно что. Она бросила на него полный жалости взгляд. - Ах, ты бедняга. Как будто у тебя и без того мал хлопот. Так это она написала письмо? Феликс усмехнулся, довольный. - Так значит, есть письмо. - Полагаю, ты из-за этого и пришел. Подойдя к камину, она просунула руку за часы. - И эта несчастная девушка принадлежит к кругу сильных мира сего, к угнетателям и тиранам? - Да. - Я так и поняла по гербовой бумаге. Тебе не очень-то везет, правда? С этими словами она протянула ему письмо. На обратной стороне конверта Феликс увидел герб. Разорвал конверт, из него выпали два листка, заполненные аккуратным, красивым почерком. Уолденхолл 1-ое июля 1914 г. Дорогой Феликс, К тому времени, когда вы получите это, вы напрасно прождете меня там, где мы назначили встречу. Мне ужасно жаль, что я подвела вас. К несчастью, нас видели вместе в тот понедельник, и теперь все думают, что у меня тайный любовник! Если она попала в беду, то тон ее письма довольно жизнерадостен, подумал Феликс и стал читать дальше. "Меня отправили в деревню до конца светского сезона. Однако, нет худа без добра. Никто не желал говорить мне, где находится Алекс, но теперь я знаю - он здесь!" Феликса переполнило ощущение мстительного триумфа. - Так вот, где крысы устраивают свое логово. - Эта девушка поможет тебе? - спросила Бриджет. - Она была моей последней надеждой. - Тогда понятно, почему у тебя такой озабоченный вид. - Верно. "Садитесь в поезд на Ливерпуль-стрит и доезжайте до Уолден-холла. Это и есть наша деревня. Дом находится в трех милях от деревни, если идти по северной дороге. Но ни в коем случае не подходите к дому!!! Слева от дороги увидите лес. Каждое утро я катаюсь там верхом до завтрака с семи до восьми. Буду ждать встречи с вами". "Раз уж она решила, на чьей стороне, - подумал Феликс, - полумер здесь не будет" "Не знаю, когда отправят это письмо. Я положу его на столик в холле вместе с другими письмами, тогда никто не обратит внимания на мой почерк и лакей просто отнесет его на почту вместе с остальными." - Смелая девушка, - произнес Феликс вслух. "Я делаю это, потому что вы единственный человек, от которого я слышала разумные вещи. Искренне ваша, Шарлотта". Откинувшись на стуле, Феликс прикрыл глаза. Он чувствовал такую гордость за нее и стыд за себя, что чуть не разрыдался. Бриджет взяла из его негнущихся пальцев письмо и стала читать. - Значит, она не знает, что ты ее отец, - сказала она. - Нет. - Тогда почему же она помогает тебе? - Она верит в то, что я делаю. Бриджет недовольно хмыкнула. - Мужчины вроде тебя всегда находят женщин, готовых помогать им. Мне-то уж известно, Бог тому свидетель. Дочитав до конца, заметила. - А почерк у нее, как у школьницы. - Да. - Сколько же ей лет? - Восемнадцать. - В этом возрасте уже понимают, что к чему. Так ты гоняешься за Алексом? Феликс кивнул. - Кто он? - Русский князь. - Тогда он достоин смерти. - Он пытается втянуть Россию в войну. Бриджет понимающе кивнула. - А ты втягиваешь Шарлотту в эту историю. - Вы считаете, я поступаю неправильно? Она протянула ему письмо. Вид у нее был сердитый. - Этого никто никогда не знает, верно? - Такова политика. - Такова жизнь. Феликс разорвал конверт пополам и бросил его в мусорную корзину. Ему хотелось порвать и само письмо, но он не смог заставить себя сделать это. "Когда все кончится, - подумал он, - только это будет напоминать мне о ней". Сложив листки, он сунул их в карман пальто. Затем встал. - Мне нужно успеть на поезд. - Приготовить тебе сэндвич на дорогу? Он покачал головой. - Спасибо Я не голоден. - У тебя есть деньги на билет? - Никогда не плачу за проезд. Сунув руку в карман передника, она вытащила оттуда соверен. - Вот. Хватит еще и на чашку чая. - Это большие деньги. - В эту неделю я могу себе позволить такое. А теперь, сматывайся отсюда, пока я не передумала. Феликс взял монету и поцеловал Бриджет на прощанье. - Вы были очень добры ко мне. - Я это сделала не ради тебя, а ради моего Шона, царствие ему небесное. - Прощайте. - Желаю тебе удачи, парень. Феликс вышел. * * * Уолден входил в здание Адмиралтейства в отличном расположении духа Он выполнил то, что обещал: убедил Алекса согласиться на Константинополь. Алекс уже направил шифрограмму царю с рекомендацией принять это предложение Британии. Уолден был уверен, что царь последует совету любимого племянника, в особенности, принимая во внимание недавнее убийство в Сараево. Однако, у него не было уверенности, что Ллойд Джордж подчинится воле Асквита. Его провели в кабинет военно-морского министра. Черчилль вскочил из-за письменного стола и подошел пожать руку Уолдену. - Мы уговорили Ллойд Джорджа, - торжествующе произнес он. - Превосходно! - подхватил Уолден. - А я убедил Алекса. - Я знал, что вам это удастся. Садитесь. "Мог бы и поблагодарить", - подумал про себя Уолден. Но даже манеры Черчилля не могли в этот день испортить ему настроение. Усевшись в кожаное кресло, он оглядел кабинет с висевшими по стенам картами и морскими сувенирами на письменном столе. - В любой момент может прийти известие из Санкт-Петербурга, - сказал он. - Русское посольство свяжется непосредственно с вами. - Чем раньше, тем лучше, - заметил Черчилль. - Граф Хайес побывал в Берлине. По данным нашей разведки он повез туда письмо, в котором кайзера спрашивали, поддержит ли Германия Австрию в войне против Сербии. Разведка доносит, что ответ был утвердительным. - Но немцам не нужно воевать с Сербией... - Верно, - перебил его Черчилль, - но им нужен предлог для войны с Францией. Как только Германия объявит мобилизацию, то же самое сделает и Франция, что даст Германии повод для нападения на Францию. Теперь это уже невозможно предотвратить. - Русские знают об этом? - Мы объяснили им. Надеюсь, они нам верят. - Неужели ничего нельзя сделать, чтобы сохранить мир? - Делается все возможное, - проговорил Черчилль. - Сэр Эдвард Грей работает день и ночь, как и наши послы в Берлине, Париже, Вене и Санкт-Петербурге. Даже сам король рассылает телеграммы своим кузенам: кайзеру "Вилли" и царю "Ники". Но это ничего не даст. В дверь постучали, вошел молодой секретарь с листком бумаги. - Послание из посольства России, - сказал он. Черчилль взглянул на документ, и в глазах его блеснуло торжество. - Они согласились. Уолден просиял. Секретарь вышел. Черчилль встал со словами: - Такое событие надо отметить глотком виски с содовой. Присоединитесь ко мне? - С удовольствием. Черчилль открыл шкафчик. - Завтра во второй половине дня текст договора пришлют вам в Уолденхолл. И завтра же вечером можем провести небольшую церемонию подписания. Конечно, договор должен быть ратифицирован русским царем и лордом Асквитом, но это уже пустая формальность. Главное, чтобы я и Орлов подписали его как можно скорее. В дверь постучали, и снова вошел секретарь. - Прибыл мистер Безил Томсон, сэр. - Пригласите его. Войдя в кабинет, Томсон безо всяких предисловий произнес: - Мы опять напали на след этого анархиста. - Хорошо! - сказал Уолден. Томсон сел. - Помните, я говорил вам, что оставил своего человека в той подвальной комнате на Корк-стрит на случай, если этот парень вернется? - Помню, - сказал Уолден. - Он действительно вернулся. А когда уходил, мой человек пошел за ним следом. - И куда же тот направился? - На вокзал на Ливерпуль-стрит. - Помедлив секунду, Томсон добавил: - А там он купил билет до Уолденхолла. Глава 13 Уолден похолодел. Первая его мысль была о Шарлотте. Она, безусловно, подвергалась опасности, ведь телохранители охраняли Алекса, а ее, кроме слуг, некому было и защитить "Как же я мог оказаться столь неосмотрительным?" - подумал он. Но и за Алекса он переживал не меньше, ведь молодой человек был ему почти что сыном. Он-то считал, что Алекс в замке Уолденов будет в полной безопасности, но вот теперь туда направляется Феликс с пистолетом или бомбой, чтобы убить его, а, возможно, и Шарлотту тоже и саботировать достигнутое соглашение... - Какого черта вы не остановили его? - взорвался Уолден. - Не думаю, что было бы разумно посылать кого либо в одиночку сражаться с нашим приятелем Феликсом, - спокойно возразил Томсон. - Мы ведь видели, что он способен сотворить даже с несколькими полицейскими. Впечатление, что ему плевать на собственную жизнь. Мой человек получил инструкции следить за ним и докладывать. - Этого недостаточно. - Знаю, милорд, - перебил его Томсон. Вмешался Черчилль. - Успокоимся, джентльмены. По крайней мере, мы знаем, куда направляется этот тип. Используя все возможности правительства Его Королевского Величества, мы обязательно схватим преступника. Ваши предложения, Томсон? - Я уже предпринял ряд мер. Переговорил по телефону с главным констеблем графства. Он пошлет большой наряд полиции на станцию Уолденхолл, чтобы арестовать Феликса, как только тот сойдет с поезда. А тем временем мой человек будет неотступно следовать за ним, чтобы не случилось осечки. - Так не пойдет, - воспротивился Уолден. - Остановите поезд и арестуйте его прежде, чем он приблизится к моему дому. - Я обдумывал такой вариант, - сказал Томсон, - но в нем больше минусов, чем плюсов. Гораздо лучше захватить его врасплох, когда он думает, что ему ничего не угрожает. - Я согласен с этим, - промолвил Черчилль. - Конечно, ведь речь идет не о вашем доме! - воскликнул Уолден. - Вам придется предоставить это дело профессионалам, - проговорил Черчилль. Уолден понял, что ему их не переубедить. Он встал. - Я немедленно еду в Уолденхолл. Поедете со мной, Томсон? - Только не сегодня. Я должен арестовать ту женщину Кэллэхэн. Как только мы поймаем Феликса, начнем готовить обвинение, и она может стать нашим главным свидетелем. Я прибуду завтра, чтобы снять допрос с Феликса. - Не понимаю, откуда у вас такая уверенность? - сердито спросил Уолден. - На этот раз мы его схватим, - последовал ответ Томсона. - Могу только уповать на Господа, что вы окажетесь правы. * * * Паровоз пыхтел в предвечерних сумерках. Феликс наблюдал, как над английскими полями садилось солнце. В отличие от юнцов путешествие поездом по-прежнему казалось ему чем-то волшебным, он не воспринимал это, как само собой разумеющееся. Полу разутый мальчишка, бродивший когда-то по раскисшим российским дорогам, не мог об этом и мечтать в купе он был один, не считая молодого человека, внимательно читавшего вечерний выпуск "Газеты Полл Молл". У Феликса было приподнятое настроение. Завтра утром он увидится с Шарлоттой. Она будет выглядеть прелестно: верхом, с развевающимися на ветру волосами. Они объединят свои усилия. Она покажет ему комнату Орлова, объяснит, каков его распорядок дня. Она поможет ему раздобыть оружие. Он понял, что было причиной его воодушевления - ее письмо. Что бы там ни случилось, она теперь была на его стороне. Правда... Правда он сказал ей, что намеревается похитить Орлова. Всякий раз, когда он вспоминал об этом, он готов был провалиться сквозь землю. Пытался выбросить это из головы, но мысль словно жалила и саднила. "Но делать нечего, - подумал он. - Мне придется подготовить ее к такому повороту. Может быть, признаться, что я ее отец? Какое это будет потрясение для нее". "Не бросить ли все, исчезнуть и оставить ее в покое? - засомневался он на мгновение. - Нет, и меня и ее ждет другая судьба". "Какова же будет моя судьба после убийства Орлова? Останусь ли я жив или погибну?" Он затряс головой, будто пытаясь отмахнуться от мысли, как от назойливой мухи. Нельзя предаваться унынию. Ему нужно еще многое обдумать. "Каким же способом убить Орлова? В доме графа есть оружие: Шарлотта скажет мне, где оно хранится, или же сама принесет пистолет. Если не получится, то на кухне, наверняка, полно ножей. Да и руки у меня имеются" Он размял пальцы. "Придется ли мне зайти в дом или Орлов сам выйдет наружу? Следует ли мне убить и Уолдена? В политическом отношении это ничего не даст, но мне бы очень хотелось покончить с ним. Выходит, тут замешано личное - ну и что из этого?" Пред его глазами встала сцена, когда Уолден поймал ту бутылку. "Ни в коем случае нельзя недооценивать этого человека", - сказал он сам себе. "Я обязан сделать так, чтобы у. Шарлотты было алиби - никто не должен знать, что она помогала мне". Замедлив ход, поезд начал приближаться к небольшому сельскому полустанку. По карте, которую Феликс изучил на вокзале Ливерпуль, выходило, что Уолденхолл - четвертая остановка после этой. Его спутник, прочитав, наконец, весь номер "Полл Молл", положил его рядом с собой на сиденье. Решив, что прежде, чем планировать убийство, надо ознакомиться с последними новостями, Феликс обратился к нему: - Можно взять вашу газету? Вопрос явно смутил человека. "У англичан не принято разговаривать с посторонними в поезде", - подумал Феликс. - Пожалуйста, прошу вас, - произнес его спутник. Феликс понял, что фраза означала согласие. Он взял газету. - Благодарю. Он взглянул на заголовки. Его спутник смотрел в окно. Он по-прежнему был словно не в своей тарелке. Лицо его было украшено... как это называлось по-английски... бакенбардами. Вот-вот, то, что было модно во времена детства Феликса. "Бакенбарды". Тут Феликса как будто пронзило. "Ты снова хочешь снять ту комнату? Я сдала ее другому - но я мигом его выпровожу - он носит бакенбарды, а я терпеть не могу бакенбарды". Феликс вспомнил, что этот же человек стоял за ним в очереди у билетной кассы. Его охватил страх. Он загородился газетой, чтобы сосед по купе не увидел выражения его лица. Взял себя в руки и начал размышлять. Видимо, что-то из слов Бриджет вызвало у полиции подозрение, и они стали наблюдать за ее домом, причем самым простым способом - под видом жильца поместили в прежнюю комнату Феликса детектива. Этот детектив видел, как Феликс приходил в этот дом, узнал его и проследовал за ним до станции. Стоя за его спиной у кассы, он слышал, как Феликс просил билет до Уолденхолл, и сам взял билет туда же. А затем сел в тот же поезд, что и Феликс. Нет, не совсем так. Феликс сидел в поезде минут десять до того, как поезд отправился. Человек с бакенбардами вскочил в вагон в самый последний миг. Что он делал за несколько минут до отправления поезда? Вероятно, звонил по телефону. Феликс ясно представил себе разговор сыщика по телефону из конторы начальника станции. - Этот анархист вернулся в дом на Корк-стрит, сэр. Я у него на хвосте. - Где вы находитесь? - На вокзале на Ливерпуль-стрит. Он купил билет до Уолденхолла. Сейчас сидит в поезде. - Поезд уже ушел? - Осталось еще... семь минут. - На вокзале есть полицейские? - Только пара бобби. - Этого мало... этот тип очень опасен. - Я могу задержать поезд, пока вы не пришлете сюда подкрепление. - Наш анархист может что-то заподозрить и удрать. Нет. Продолжайте за ним следить... А что теперь они предпримут? Либо снимут его с поезда где-нибудь по пути, либо дождутся, пока он сойдет на станции в Уолденхолле. В любом случае ему надо немедленно покинуть поезд. Но как быть с этой ищейкой? Его следует оставить в поезде, так, чтобы он не смог поднять тревоги, а у Феликса было бы достаточно времени скрыться. "Можно его связать, если бы было чем, - подумал Феликс. - Можно ударить так, чтобы он потерял сознание, но для этого нужен какой-нибудь тяжелый предмет под рукой. Можно задушить, но это требует времени, и вдруг кто-нибудь увидит. Можно было бы сбросить с поезда, но мне нужно, чтобы он оставался в вагоне..." Поезд начал замедлять ход. "Возможно, они уже ждут меня на следующей станции, - соображал Феликс. - Жаль, что я не вооружен. А у сыщика есть пистолет? Не думаю. Можно разбить окно и перерезать ему горло осколком стекла, но сбежится целая толпа. Я должен сойти с этого поезда". Вдоль железнодорожного пути виднелось несколько домов. Поезд въезжал в деревушку или крохотный городок. Тормоза заскрежетали, показалась станция. Феликс пристально всматривался, не видны ли полицейские. Платформа казалась пустой. Локомотив дернулся и остановился, весь в клубах дыма. Из вагонов начали выходить пассажиры. Мимо окна, где расположился Феликс, прошествовало семейство: женщина со шляпной коробкой, высокий мужчина в твидовом костюме и двое маленьких детей. "Я мог бы сбить сыщика с ног, - думал Феликс, - но голыми руками трудно по-настоящему сильно ударить. Полиция может подстроить ловушку на следующей станции. Мне обязательно нужно сойти с поезда". Поезд засвистел. Феликс поднялся. Детектив выглядел испуганным. - В поезде есть туалет? - спросил Феликс. Сыщик не ожидал такого вопроса. - Мммм... конечно, должен быть, - промямлил он. - Благодарю. "Он не знает, можно ли мне верить", - подумал Феликс. Он вышел из купе в коридор. Побежал в конец вагона. Поезд запыхтел и дернулся вперед. Феликс оглянулся назад. Детектив высунул из купе голову. Феликс вошел в туалет и снова вышел. Сыщик продолжал наблюдать. Поезд набрал скорость. Феликс двинулся к двери вагона. Детектив помчался по нему со всех ног. Повернувшись, Феликс изо все силы ударил его в лицо. Сыщик запнулся. Феликс саданул его в живот. Какая-то женщина закричала. Схватив сыщика за лацканы пальто, Феликс потащил его в туалет. Тот отчаянно сопротивлялся и сумел здорово ткнуть его меж ребер. Поезд продолжал набирать скорость. Взяв обеими руками голову детектива, Феликс шмякнул ее о край раковины. Один раз, другой... Полицейский осел. Феликс бросил его и вышел из кабинки. Прошел к двери, открыл ее. Теперь поезд мчался на порядочной скорости. С другого конца вагона на него смотрела женщина с белым от страха лицом. Феликс прыгнул. Дверь за ним с грохотом закрылась. Приземлившись, он споткнулся, но удержал равновесие. Поезд уносился прочь, быстрее и быстрее. Феликс направился к выходу из станции. - Немного поздновато сошли с поезда, - заметил билетный контролер. Феликс кивнул и протянул ему билет. - По этому билету вы можете проехать еще три станции, - объяснил контролер. - В последнюю минуту я передумал. Внезапно раздался лязг тормозов. Они оба посмотрели на рельсы. Поезд замедлял ход: кто-то, видимо, нажал на аварийный тормоз. - Эй, что там происходит? - спросил билетер. Усилием воли Феликс заставил себя небрежно пожать плечами. - Обыщите меня, если хотите, - бросил он. Ему хотелось бежать прочь, но это было бы самым худшим из всех возможных действий. Билетер заколебался, раздираемый подозрением и беспокойством за поезд. Наконец, он произнес: - Подождите здесь, - и бросился вдоль платформы. Поезд остановился в паре сотен ярдов от станции. Феликс смотрел, как контролер пробежал платформу и спустился вниз по насыпи. Огляделся вокруг. Он был один. Быстрым шагом он покинул пределы станции и вошел в городок. Несколькими минутами позже мимо него к станции пронеслась машина с тремя полицейскими. На окраине городка Феликс перелез через какую-то изгородь и растянулся в поле пшеницы, дожидаясь темноты. * * * Огромный "Ланчестер" с ревом подъехал к замку Уолденов. Весь дом горел огнями. Один полицейский стоял у входа, другой прохаживался по террасе. Причард остановил машину. Полицейский у входа отдал честь. Причард открыл дверцу авто, и Уолден вышел. Из дома выплыла миссис Брейтуотер, экономка. - Добрый вечер, милорд. - Добрый вечер, миссис Брейтуотер. Дома есть кто? - В гостиной сэр Артур и князь Орлов. Уолден кивнул, и они вместе вошли в дом. Сэр Артур Лэнгли был главным констеблем и старинным школьным приятелем Уолдена. - Вы ужинали, милорд? - спросила экономка. - Нет. - Может быть, подать пирог с дичью и бутылку бургундского? - На ваше усмотрение. - Хорошо, милорд. Миссис Брейтуотер удалилась, а Уолден прошел в гостиную. Алекс и сэр Артур стояли у камина с рюмками бренди в руках. Оба были в вечерних костюмах. - Привет, Стивен. Как поживаешь? - спросил сэр Артур. Уолден пожал ему руку. - Так вы поймали того анархиста? - Боюсь, он ускользнул от нас... - Проклятье! - воскликнул Уолден. - Этого я и опасался! Но никто меня не слушал. Взяв себя в руки, он пожал руку Алексу. - Не знаю, что и сказать тебе, мой мальчик, ты, наверное, считаешь нас круглыми идиотами. Он вновь обратился к сэру Артуру. - Что, черт возьми, там произошло? - Феликс спрыгнул с поезда в Тингли. - Где же был хваленый детектив Томсона? - В туалете с проломленной головой. - Превосходно, - с горечью проговорил Уолден. Он тяжело опустился в кресло. - К тому времени, когда оповестили городскую полицию, Феликс словно растворился. - Вы понимаете, что сейчас он направляется прямиком сюда? - Да, конечно, - успокаивающе произнес сэр Артур. - Следует проинструктировать ваших людей, что, когда они его снова увидят, пусть стреляют. - Теоретически, хорошо бы, но ведь у них нет оружия. - Черт побери, им давно бы пора иметь его! - Я согласен с вами, но общественное мнение... - Лучше сначала расскажите мне, что вы предпринимаете. - Хорошо. Пятеро патрульных контролируют дороги между нашей станцией и Тингли. - В темноте они не смогут его разглядеть. - Может быть, и не смогут, но, по крайней мере, их присутствие заставит его несколько умерить пыл. - Сомневаюсь. Что еще? - Я поручил констеблю и сержанту охранять ваш дом. - Я видел их. - Их будут сменять каждые восемь часов, днем и ночью. Князя уже охраняют два телохранителя из спец подразделения полиции, а к вечеру Томсон пришлет еще четверых - они приедут на машине. Будут дежурить по двенадцать часов, так что рядом с Алексом все время будет по три человека. Мои люди не вооружены, но у агентов Томсона имеются револьверы. Мой совет - пока Феликс не пойман, князь Орлов должен находиться в своей комнате и не выходить оттуда. Еду ему будут приносить телохранители. - Я так и сделаю, - сказал Алекс. Уолден взглянул на него. Тот был бледен, но спокоен. "Он очень мужественный человек, - подумал Уолден. - Будь я на его месте, я бы уже рвал и метал из-за безрукости британской полиции". Вслух Уолден сказал: - Считаю, нескольких телохранителей совершенно недостаточно. Нам понадобится целая армия. - К завтрашнему утру она у нас будет, - объяснил сэр Артур. - В девять часов начнем прочесывание местности. - Почему не с рассветом? - Потому что армию еще нужно собрать. Сюда придет сто пятьдесят человек со всего графства. Большинство из них уже в постели, так что их еще надо разбудить, проинструктировать и прислать сюда. Вошла миссис Брейтуотер с подносом. На нем красовались пирог с дичью, полкурицы, блюдо картофельного салата, булочки, холодные колбаски, ломтики помидор, сыр чеддер, набор соусов и фрукты. За экономкой следовал лакей с бутылкой вина, кувшинчиком молока, кофейником, блюдом мороженого, яблочным тортом и половиной шоколадного кекса. - Бургундское еще не настоялось, милорд. Перелить его в графин? - Да, пожалуйста. Лакей завозился у маленького сервировочного столика. Уолден был голоден, но слишком возбужден, чтобы приступить к еде. "Наверно, я и уснуть не смогу", - подумал он. Алекс налил себе еще бренди. "Он постоянно пьет", - понял Уолден. Движения Алекса были сосредоточенными и почти механическими, видимо он изо всех сил старался сохранить самообладание. - Где Шарлотта? - вдруг заволновался Уолден. - Пошла спать, - ответил Алекс. - Пока все это не кончится, она не должна выходить из дома. - Пойти сказать ей, милорд? - спросила миссис Брейтуотер. - Нет, не стоит ее будить. Я увижусь с ней за завтраком. С этими словами Уолден отпил вина, надеясь, что оно как-то снимет напряжение. - Мы могли бы еще раз перевезти тебя в другое место, если тебе этого хочется, Алекс. Алекс через силу улыбнулся. - Не вижу в этом большого смысла. Феликс все равно отыщет меня. Мне лучше всего скрыться в своей комнате, как можно быстрее подписать договор и уехать домой. Уолден согласно кивнул. Слуги вышли из гостиной. - Стивен, тут еще такое дело... - смущенно проговорил сэр Артур. - Я хочу сказать, встает вопрос, почему Феликс вдруг помчался поездом в Уолденхолл. Уолдену, охваченному паникой, даже не пришло в голову задуматься об этом раньше. - Да, действительно. Боже милостивый, как же он об этом узнал? - Насколько я знаю, о местопребывании князя Орлова было известно лишь двум группам людей: работникам посольства, получавшим и передававшим телеграммы и вашим домочадцам. - Среди моих слуг есть предатель? - недоверчиво спросил Уолден. Сама мысль об этом ужаснула его. - Да, - несколько неуверенно ответил сэр Артур - Либо, что вероятнее, среди членов вашей семьи. * * * Званый ужин, устроенный Лидией обернулся полной катастрофой. В отсутствие Стивена роль хозяина дома исполнял его брат Джордж, и из-за этого число гостей оказалось нечетным. Но главной бедой было то, что мучимая беспокойством Лидия с трудом могла поддерживать беседу и уж никак не блистала. Все гости, за исключением самых доброжелательных, справлялись о Шарлотте, прекрасно зная, что она попала в немилость. Лидия отвечала, что дочь просто уехала на несколько дней отдохнуть в деревню. Она механически произносила какие-то слова, не сознавая, что именно говорит. В мозгу ее роились кошмары: вот арестовывают Феликса, стреляют в Стивена, вот Феликса избивают до смерти, вот Стивен весь в крови; Феликс скрывается, умирает Стивен. Она жаждала поделиться с кем-нибудь своими переживаниями, но с гостями могла обсуждать лишь вчерашний бал, предстоящую регату, ситуацию на Балканах или бюджет, предложенный Ллойд Джорджем. К счастью гости не задерживались: они спешили на бал, на очередной прием, на концерт. Когда все разошлись, Лидия прошла в холл к телефону. Со Стивеном она связаться не могла, так как в Уолденхолле телефона еще не было. Так что пришлось звонить в дом Черчилля на Экклстон-Сквер. Хозяина дома не оказалось. Позвонила в Адмиралтейство и Национальный клуб либеральной партии - снова безуспешно. Но ей необходимо было знать, что же произошло. Тут она вспомнила о Безиле Томсоне и позвонила в Скотланд-Ярд. Томсон все еще находился на работе. - Добрый вечер, леди Уолден, - сказал он. "Люди будут со мной вежливы!" - подумала Лидия. - Что нового? - спросила она. - Боюсь, новости плохие. Наш приятель Феликс снова ускользнул от нас. Лидия почувствовала огромное облегчение. - Благодарю вас... благодарю, - с трудом выговорила она. - Не думаю, что вам следует особенно беспокоиться, - продолжал Томсон. - Князя Орлова хорошо охраняют. Краска стыда залила лицо Лидии: она так обрадовалась тому, что с Феликсом все в порядке, что на мгновение забыла об Алексе и Стивене. - Я... я постараюсь не волноваться, - сказала она. - Спокойной ночи. - Спокойной ночи, леди Уолден. Она повесила трубку. Пошла наверх и вызвала горничную, чтобы та помогла ей расшнуровать корсет. В голове у нее был сумбур. Неопределенность сохранялась; все, кого она любила, по-прежнему подвергались опасности. Как долго эта будет продолжаться? Она была уверена, что Феликс не отступится от своего плана, пока его не поймают. Пришла горничная и помогла ей раздеться. Лидия знала, что некоторые дамы поверяли горничным свои секреты. Но только не она. Однажды в Петербурге она сделала это... Она решила сесть за письмо к сестре, так как ложиться спать было еще рано. Попросила горничную принести ей из утренней комнаты почтовую бумагу. Набросила накидку и села у окна, глядя в темноту парка. Приближалась ночь. Три месяца не было дождей, но в последние несколько дней погода резко изменилась. Похоже, скоро начнутся грозы. Горничная принесла бумагу, ручки, чернила и конверты. Взяв листок бумаги, Лидия написала: "Дорогая Татьяна..." Она не знала, как начать. "Как я могу объяснить поведение Шарлотты, если не понимаю саму себя? - думала она. - И я не решаюсь ничего написать о Феликсе, так как Татьяна может рассказать царю, а если царь узнает, что Алекс чудом избежал гибели... Феликс такой ловкий. Как ему удалось узнать, где скрывается Алекс? Мы даже Шарлотте об этом не сказали! Шарлотта". Лидия похолодела. Шарлотта? От волнения она встала, и у нее вырвался крик: - О, нет! "Около сорока лет, в твидовой кепке". Чувство обреченности и ужаса охватило Лидию. Словно она погрузилась в кошмарный сон, в котором происходит то, чего человек больше всего страшится: под тобой рушится лестница, ребенок попадает под колеса, гибнет любимый человек. Она закрыла лицо руками. Голова у нее кружилась. "Я должна все обдумать, я должна попытаться думать. Боже, помоги мне сосредоточиться. Шарлотта встречалась с мужчиной в Национальной Галерее. В тот же вечер она спросила меня, где находится Алекс. Я ей не сказала. Возможно, она спрашивала и Стивена тоже: но он бы ей не сказал. Затем ее отослали в Уолденхолл, и естественно она обнаружила, что Алекс скрывается там. А спустя два дня в Уолденхолл отправляется Феликс. Хоть бы это был сон, - молилась она. - Боже, сделай так, чтобы я проснулась сейчас в своей постели и наступило бы утро". Но это не был сон. Феликс был тем человеком в твидовой кепке. Шарлотта встретила своего отца. Они держались за руки. Ужас, ужас. Сказал ли Феликс Шарлотте всю правду? Раскрыл ли он тайну, хранившуюся девятнадцать лет? Произнес ли слова: "Я твой отец?" Знал ли он сам об этом? Конечно, знал. Иначе, зачем бы она... помогала ему? "Моя дочь вместе с анархистом замышляет убийство. Она помогает ему. Что же делать? Надо предупредить Стивена? Но как же это устроить, не признаваясь, что не он настоящий отец Шарлотты? Мне надо что-то придумать". Она вновь позвонила горничной. "Я должна найти способ положить конец всему этому, - размышляла она. - Не знаю, как, но что-то же необходимо делать". Когда появилась горничная, Лидия распорядилась: - Упакуй мой чемодан. Утром я уезжаю в Уолденхолл. * * * Когда стемнело, Феликс двинулся через поле. Ночь была теплой, сырой и черной: густые облака скрывали звезды и луну. Шел он медленно, почти ничего не видя перед собой. Добравшись до железной дороги, повернул к северу. Вдоль рельс он мог идти немного быстрее, так как от них шел слабый свет, да к тому же он знал, что препятствий здесь не встретит. Он проходил через темные станционные постройки мимо пустынных платформ. Слышал шуршание крыс в безлюдных залах ожидания. Крыс он не боялся: когда-то ему приходилось убивать их и питаться ими. Названия станций были отштампованы на металлических табличках, и Феликс прочитывал их на ощупь. Добравшись до Уолденхолла, он вспомнил указания Шарлотты: дом находился в трех милях от деревни, если идти по северной дороге. Железнодорожная ветка шла примерно на северо-восток. Он прошел вдоль нее еще милю, считая шаги. Досчитав до тысячи шестисот, он вдруг наткнулся на кого-то. Человек удивленно вскрикнул и Феликс схватил его за горло. От мужчины исходил сильнейший запах пива. Феликс понял, что это всего лишь пьянчужка, возвращающийся домой, и ослабил хватку. - Не бойся, - заплетающимся языком произнес человек. - Да, ладно, - сказал Феликс и отпустил его. - Я иду по шпалам, чтобы не заблудиться. - Ну, топай дальше. Человек двинулся в путь. Не успев отойти, добавил: - Не вздумай спать на рельсах - в четыре проходит молоковоз. Феликс ничего не ответил, и пьяница заковылял прочь. Феликс ощутил отвращение к самому себе, ведь мог так и убить человека. Он становился уж слишком нервным. Слава Богу, не убил. Но так не годится. Он решил отыскать дорогу. Сошел с полотна, споткнулся, а затем напоролся на легкую проволочную изгородь. Секунду подождал. Что же такое перед ним? Поле? Чей-то огород? Площадка для гольфа? Но сельская ночь так темна, а до ближайшего уличного фонаря миль сто. Вдруг он услышал какой-то шум, перед глазами мелькнуло что-то белое. Наклонившись, он отыскал на земле камешек и метнул его в тот белый предмет. Послышалось ржание и топот копыт уносившейся галопом лошади. Феликс прислушался. Будь поблизости собаки, они бы залаяли. Но вокруг было тихо. Пригибаясь, он пролез сквозь ограду. Медленно прошел по паддоку. Наткнулся на какой-то куст. Снова заржала лошадь, но он ее не видел. Наткнулся на еще одно проволочное заграждение, пролез сквозь него и уперся в какое-то деревянное строение. Вокруг сразу же заквохтали куры. Залаяла собака. В окне дома зажегся свет. Феликс ничком бросился на землю и затаился. По свету в окне понял, что оказался в маленьком дворике фермы, у курятника. А за домом он увидел дорогу, которую искал. Куры утихли, собака взвыла напоследок, а свет погас. Феликс решился выбираться на дорогу. Вдоль грунтовой дороги шла сухая канава. А за канавой виднелся лес. Феликс вспомнил: "Слева от дороги вы увидите лес". Значит, он почти у цели. По петляющему большаку он двинулся к северу, все время прислушиваясь, не идет ли кто. Пройдя милю или более, почувствовал, что слева от него возникла стена. Немного далее располагались ворота, за ними свет. Оперевшись о железные перекладины ворот, всматривался вдаль. От ворот, видимо, шла длинная подъездная дорожка. На краю ее он смутно различил портик большого дома с колоннами, освещаемый парой фонарей. Перед домом прохаживалась высокая фигура: несомненно, охранник. '"В этом доме, - думал он, - находится князь Орлов. Интересно, где окно его спальни?" Вдруг он услышал шум быстро приближающегося автомобиля. Бросился шагов на десять назад и прыгнул в канаву. Через мгновение фары авто осветили стены, оно остановилось у ворот, и кто-то вышел. Феликс услышал стук. "Видимо там есть сторожка", - понял он. Но в темноте ее не было видно. Окошко открылось, и чей-то голос прокричал: "Кто там?" Другой голос ответил: - Полиция, спецотдел Скотланд-Ярда. - Одну минуту. Феликс лежал, не двигаясь. Он слышал нетерпеливые шаги вышедшего из машины человека. Наконец, дверь открылась. Залаяла собака, чей-то голос скомандовал: - Спокойно, Рекс. Феликс затаил дыхание. Была ли собака на поводке? Учует ли она Феликса? А вдруг подойдет к канаве, найдет его и поднимет лай? Железные ворота со скрежетом отворились. Собака залаяла снова. Тот же голос произнес: - Да замолчи же, Рекс! Дверца машины захлопнулась, и она зашуршала по дорожке. В канаве вновь стало темно. "Теперь, - подумал Феликс, - если собака и обнаружит меня, я убью ее и привратника тоже и убегу". Он весь напружинился, готовый вскочить, как только услышит, что собака обнюхивает канаву. Ворота, скрипнув, закрылись. Через секунду захлопнулась дверь сторожки. Только тут Феликс с облегчением вздохнул. Глава 14 Шарлотта проснулась в шесть часов. Отдернула занавески на окнах спальни, чтобы первые солнечные лучи отогнали бы сон, скользя по ее лицу. Она научилась этому фокусу еще в детстве, когда у них гостила Белинда, и обе девочки любили бродить по дому, пока взрослые еще спали, и некому было читать им нотации и заставлять вести себя, как леди. Первая ее мысль была о Феликсе. Им так и не удалось поймать его - он ведь такой ловкий! Сегодня он непременно будет ждать ее в лесу. Она выскочила из постели и выглянула в окно. Погода пока не испортилась, по крайней мере, он не промокнет в лесу. Умывшись холодной водой, она быстро надела длинную юбку, сапоги и жакет для верховой езды. Шляпы по утрам она не надевала. Спустилась вниз. Не увидала никого. На кухне служанки будут уже разводить огонь и кипятить воду, но остальные слуги еще спали. Выйдя через южный вход, она чуть не налетела на здоровенного полицейского в форме. - Боже! - воскликнула она. - Кто вы? - Констебль Стивенсон, мисс. Он назвал ее "мисс", потому что не знал, кто она. - Я Шарлотта Уолден. - Извините меня, миледи. - Ничего страшного. А что вы здесь делаете? - Охраняем дом, миледи. - О, понимаю. Охраняете князя. Правильно делаете. А сколько вас здесь? - Двое снаружи и четверо внутри. Те, кто внутри, вооружены. Но скоро нас будет гораздо больше. - Как это? - Устроят настоящее прочесывание, миледи. Я слышал, к девяти часам сюда прибудут сто пятьдесят человек. Мы схватим этого анархиста, уж будьте уверены. - Это замечательно. - Собрались покататься верхом, миледи? На вашем месте я бы не стал этого делать. - Я и не стану, - солгала Шарлотта. Она ушла и обогнула восточное крыло дома. Там находились стойла, служителей в них не было. Она вошла внутрь и позвала свою кобылу Пятнашку, названную так из-за белых пятнышек на передних ногах. Она говорила с ней минутку, гладила, дала яблок. Затем оседлала, вывела из стойла и вскочила на нее. Сделала широкий круг по парку так, чтобы никому не попадаться на глаза и не привлечь внимания полицейского. Промчалась галопом по западному паддоку и, перескочив через невысокую ограду, оказалась в лесу. Добравшись до верховой тропы, пустила лошадь рысью. В лесу царила тишина. Кроны дубов и буков отбрасывали тень на тропу. Над землей дымком поднималась роса, ее хорошо было видно на солнечных прогалинах. Проезжая по ним, Шарлотта словно ощущала жар солнечных лучей. Громко заливались птицы. Она задумалась: "Что он может сделать против сотни с лишним человек? Теперь его план обречен на провал: Алекса слишком хорошо охраняют, а охота на самого Феликса умело организована". Но, по крайней мере, она сможет его предупредить. Доехав до дальнего края леса, она так и не встретила его. Это ее разочаровало: ведь она была уверена, что сегодня он обязательно появится. Забеспокоилась: ведь если она не увидит его сегодня, то не сумеет предупредить, и его тогда поймают. Однако, еще не было семи; возможно, он пока не высматривал ее в лесу. Сойдя с лошади, она прошла назад, ведя Пятнашку под уздцы. Не исключено, что Феликс видел ее, но выжидал, нет ли за ней хвоста. Остановилась, засмотревшись на белку. Людей они не боялись, но от собак убегали. Вдруг Шарлотта почувствовала, что за ней следят. Обернулась и увидела его. Он стоял и смотрел на нее особенно грустным взглядом. - Привет, Шарлотта, - произнес он. Она подошла и взяла его за руки. Борода его порядком отросла. Одежда вся в листве. - У вас ужасно усталый вид, - проговорила она по-русски. - Я голоден. Вы принесли еды? - О, Бог мой, нет! Она захватила яблоко для лошади, но ничего для Феликса. - Обойдусь. Бывало и голоднее. - Послушайте, - сказала она. - Вам надо немедленно бежать отсюда. Тогда вы еще можете спастись. - Зачем мне бежать? Я собираюсь похитить Орлова. Она покачала головой. - Теперь это невозможно. Его телохранители вооружены, весь дом охраняется полицией, а к девяти часам вас начнет разыскивать целая армия из ста пятидесяти человек. Он улыбнулся. - Если я сбегу, что мне делать всю оставшуюся жизнь? - Но я не стану помогать вам совершать самоубийство! - Присядем на траву, - сказал он. - Мне надо вам кое-что объяснить. Она села, уперевшись спиной в широкий дуб. Феликс сел напротив, по-казачьи скрестив ноги. По его усталому лицу бегали солнечные блики. Он заговорил несколько торжественно, округлыми, будто давно отрепетированными, фразами. - Помнишь, я как-то сказал, что когда-то любил одну женщину по имени Лидия, а ты заметила, что так зовут твою мать? - Я помню все ваши слова до единого. Она пока не могла понять, к чему он клонит. - Так это и была твоя мать. В недоумении она уставилась на него. - Вы любили мою маму? - Даже больше. Мы были настоящими любовниками. Она приходила ко мне, одна, ты понимаешь, что я хочу сказать? От смущения Шарлотта вся залилась краской. - Да. - Ее отец, твой дед, узнал обо всем. Старый граф приказал меня арестовать, а потом вынудил твою мать выйти замуж за Уолдена. - О, как это ужасно, - тихо проговорила Шарлотта. Не сознавая причины, она страшилась его последующих слов. - Ты родилась через семь месяцев после их свадьбы. Видимо, он придавал этому обстоятельству большое значение. Шарлотта непонимающе сдвинула брови. - Ты знаешь, сколько времени нужно, чтобы выносить дитя? - Нет. - Обычно девять месяцев, но иногда и меньше. Сердце Шарлотты бешено колотилось. - Что вы хотите сказать? - То, что, возможно, ты была зачата еще до свадьбы. - Значит ли это, что вы мой отец? - недоверчиво спросила Шарлотта. - Есть и другие доказательства. Ты как две капли воды похожа на мою сестру Наташу. В горле Шарлотты словно застрял комок, она с трудом произнесла: - Так вы думаете, что вы, действительно, мой отец. - Я уверен в этом. - О, Боже. Закрыв лицо руками, Шарлотта невидящим взором устремилась ввысь. Ей казалось, что она пробуждается от сновидения, и никак не может понять, где сон, а где явь. Она подумала о папе, который не был ей отцом, подумала о матери, имевшей любовника, о Феликсе, ее друге, оказавшемся вдруг ее настоящим отцом... - Неужели они даже в этом мне лгали? - промолвила она. В голове у нее сейчас настолько все смешалось, что, попытайся она встать на ноги, она бы не устояла. У нее было такое чувство, будто все прежние известные ей карты оказались поддельными, и на самом деле она проживала в Бразилии; будто настоящим владельцем Уолденхолла был Причард, а лошади на их конюшне умели говорить, но не хотели показывать этого. Однако, открывшаяся ей реальность оказалась страшнее. Она сказала: - Если бы вы сообщили мне, что на самом деле я мальчик, просто мама всегда одевала меня в женскую одежду, я примерно чувствовала бы то, что чувствую сейчас. "Мама и... Феликс?" - подумала она и вновь залилась краской. Феликс взял ее за руку и стал гладить. Потом заговорил: - Мне кажется, что вся та любовь и привязанность, которую обычно мужчина отдает жене и детям, у меня ушла на политику. Я должен попытаться заполучить Орлова даже, если это совершенно невозможно. Так отец пытается спасти своего тонущего ребенка даже, если сам он не умеет плавать. Внезапно Шарлотта поняла, какое смятение вызывала она в Феликсе - дочь, которую он увидел только теперь. Ей стал понятен его странный, полный боли взгляд, который временами он бросал на нее. - Несчастный вы человек, - проговорила она. Он закусил губу. - У тебя такое доброе сердце. Она не поняла, почему он это сказал. - Что же нам делать? Глубоко вздохнув, он спросил: - Ты могла бы провести меня в дом и спрятать там? Она подумала секунду. - Да, - ответила она. Он уселся на лошадь позади нее. Лошадь дернула головой и фыркнула, словно обиженная тем, что ее заставляли везти двойной груз. Шарлотта пустила ее рысью. Какое-то время они ехали по верховой тропе, а затем свернули и углубились в лес Въехав в ворота, пересекли падок и очутились на узенькой дорожке. Дома Феликс пока не видел: он понял, что Шарлотта специально делает круг, чтобы подъехать к дому с северной стороны. Какая поразительная девушка! Такая сила характера. Ему хотелось думать, что это она унаследовала от него. Он был счастлив, что рассказал ей правду о ее происхождении. Он чувствовал, что пока еще она не совсем готова принять эту правду, но со временем обязательно примет. Она выслушала его, хотя от его слов привычный ее мир перевернулся вверх дном, и в ее реакции не было и налета истерии, столь свойственной ее матери. С узкой дорожки они свернули в сад. Сквозь деревья Феликс смог различить крыши башенок Уолденхолла. Сад заканчивался стеной. Шарлотта слезла с лошади. - Здесь вам лучше пойти рядом со мной. Тогда, если кто-нибудь выглянет в окно, вас будет трудно заметить. Феликс спрыгнул с лошади. Пройдя вдоль стены, они завернули за угол. - А что там за стеной? - спросил Феликс. - Огород. Но сейчас лучше помолчать. - Ты просто чудо, - прошептал Феликс, но она его не слышала. На другом углу они остановились. Феликс увидел какие-то невысокие строения и двор. - Конюшни, - тихо произнесла Шарлотта. - Побудьте здесь минутку. Как только дам сигнал, идите за мной, да поскорее. - И куда же мы пойдем? - На крыши. Въехав во двор, она сошла на землю и привязала поводья к металлическому брусу. Феликс видел, как она прошла весь дворик, глядя по сторонам, а затем вернулась и заглянула в конюшни. Он услышал, как она проговорила: - Привет, Питер. Из конюшни вышел мальчик лет двенадцати и снял картуз. - Доброе утро, миледи. "Как же она избавится от него?" - подумал Феликс. - А где Даниэль? - Завтракает, миледи. - Пойди позови его. Скажи, чтобы пришел расседлать Пятнашку. - Я и сам могу это сделать, миледи. - Нет, пусть это сделает Даниэль, - повелительно сказала Шарлотта. Ну-ка, марш. "Молодчина", - подумал Феликс. Мальчишка убежал. Шарлотта обернулась к Феликсу и сделала ему знак. Он бросился к ней. Она прыгнула на низкий железный ларь, затем взобралась на рифленую крышу амбара, а уже оттуда на покрытую шифером крышу одноэтажного каменного строения. Феликс последовал за ней. Они на четвереньках ползли по краю шиферной крыши, пока не уперлись в кирпичную стену, а затем поползли по скату к коньку крыши. Феликс чувствовал себя слишком на виду и совершенно беззащитным. Шарлотта поднялась и заглянула в окошко в кирпичной стене. - Что там такое? - прошептал Феликс. - Спальня горничных. Но сейчас они внизу. Накрывают стол к завтраку. Она взобралась на оконный карниз и встала там. Спальня находилась в мансарде, а щипец крыши располагался как раз над окном, образуя по обе стороны пологие скаты. Продвинувшись по подоконнику, Шарлотта перекинула ногу через край крыши. Это выглядело ужасно опасным. Феликс всерьез испугался, что она может упасть. Но Шарлотта с легкостью подтянулась на крышу. Феликс сделал то же самое. - Теперь нас никто не увидит, - сказала девушка. Феликс оглянулся вокруг. Она была права: с земли их никто не увидит. Напряжение немного спало. - Крыши занимают примерно четыре акра, - объяснила ему Шарлотта. - Четыре акра! Гораздо больше, чем земли у русского крестьянина! возмутился Феликс. Зрелище было потрясающее. Вокруг простиралось множество крыш, самых разных по форме, размеру и материалу. Всюду были устроены лесенки, чтобы люди не спотыкались о шиферные плитки. Система водостоков была столь же сложна, как трубопроводы на старом нефтеперерабатывающем заводе, который Феликс видел в Батуми. - Никогда не доводилось видеть такого огромного дома, - вырвалось у Феликса. Шарлотта встала во весь рост. - Пойдемте за мной. Она повела его по лестнице на другую крышу, затем вверх по нескольким деревянным ступеням, приведшим к маленькой квадратной двери в стене. - Когда-то через эту дверь выходили чинить крыши, но теперь о ней все забыли, - сказала Шарлотта. Она открыла дверцу и заползла внутрь. Феликс осторожно пополз за ней и очутился в темноте. * * * Лидия не спала всю ночь, а наутро уехала из Лондона, воспользовавшись автомобилем и шофером своего шурина Джорджа. В девять утра авто въехало на дорожку, ведущую к замку Уолденов. Вид сотен полицейских, десятков машин и кучи собак перед домом поразил Лидию. Шофер Джорджа осторожно провел их машину сквозь толпу к южному фасаду дома. На лужайке стоял огромный чан с чаем, и полицейские с чашками выстроились в очередь к нему. Появился усталый Причард с гигантским подносом, полным сэндвичей. Из-за суматохи он даже не заметил, что прибыла хозяйка. На террасе был расставлен стол, за которым сидели Стивен и сэр Артур Лэнгли. Сэр Артур инструктировал полицейских, стоявших перед ним полукругом. Лидия подошла к ним. Сэр Артур разглядывал лежавшую на столе карту. Лидия услышала, как он сказал: - При каждой группе будет человек из местных, чтобы помогать не сбиться с дроги, и мотоциклист, чтобы передавать каждый час сообщения о ходе операции. Увидев Лидию, Стивен покинул компанию на террасе и подошел к ней. - Доброе утро, дорогая. Какой приятный сюрприз. Как ты добралась сюда? - Взяла машину у Джорджа. Что здесь происходит? - Организуют прочесывание местности. - Вот как. "Когда столько людей начнут охотиться за ним, как же Феликс сумеет спастись?" - Тем не менее, я бы предпочел, чтобы ты оставалась в городе. Я бы меньше беспокоился о твоей безопасности, - сказал Стивен. - А я бы каждую минуту ждала дурных известий. "А что бы я могла считать хорошими известиями? - подумала она. - Вот если бы Феликс отказался от своей затеи и скрылся. Но этого он не сделает, она-то уж знает". Она всмотрелась в лицо мужа. Сквозь обычное спокойствие на нем читались усталость и напряжение. Бедный Стивен: сначала его обманула жена, а теперь обманывает дочь. С виноватым чувством она коснулась его щеки. - Только не выматывайся, - сказала она. Раздался свисток. Полицейские спешно допили свой чай, засунули остатки сэндвичей в рот, надели шлемы и разбились на шесть групп во главе с руководителем. Лидия и Стивен наблюдали за ними. То и дело слышались свистки, отдавались громкие команды. Наконец, все двинулись со двора. Первая группа отправилась в южном направлении, через парк в лес. Две другие на запад, в сторону паддока. Остальные три к главной дороге. Лидия окинула взглядом лужайку. Она выглядела так, будто на ней устраивала воскресный пикник целая школа, а теперь все дети разошлись по домам. Миссис Брейтуотер со страдальческим выражением лица начала организовывать уборку. Лидия пошла в дом. В холле она встретила Шарлотту. Та очень удивилась при виде ее. - Привет, мама, - проговорила она. - Я и не знала, что ты собираешься сюда. - В городе такая скука, - механически произнесла Лидия, а потом спохватилась: "Что за чепуху мы несем". - Как ты добралась? - На машине дяди Джорджа. Говоря это, Лидия поняла, что Шарлотту вовсе не волнует ее ответ и что ее дочь думает о чем-то другом. - Ты, должно быть, встала очень рано, - сказала Шарлотта. - Да. На самом-то деле Лидии хотелось прокричать: - Прекрати это! Давай не будем притворяться. Давай скажем друг другу правду! Но она не могла заставить себя произнести это. - Все полицейские ушли? - спросила Шарлотта. Она очень странно посмотрела на Лидию, будто видела ее впервые. Лидия почувствовала себя неуютно. "Хотела бы я знать, что в голове у моей дочери", - подумала она. - Да, все уже ушли, - ответила она. - Превосходно. Это было одно из любимых словечек Стивена: "превосходно". В конце концов, в Шарлотте было кое-что от Стивена: любознательность, решительность, выдержка, даже если она и не получила этих качеств по наследству, то приобрела их, подражая ему... - Надеюсь, они схватят этого анархиста, - проговорила Лидия, наблюдая за реакцией Шарлотты. - Уверена, что схватят, - весело заметила Шарлотта. "У нее слишком радостный взгляд, - подумала Лидия. - С чего бы это, когда сотни полицейских сейчас прочесывают окрестности в поисках Феликса? Почему она не подавлена и не встревожена так, как я? Видимо, потому что не думает, что они смогут поймать его. У нее есть какая-то причина считать, что он находится в безопасности". Шарлотта прервала ее мысли. - Скажи мне одну вещь, мама. Сколько нужно времени, чтобы выносить ребенка? Кровь отхлынула от лица Лидии, рот ее раскрылся. Она уставилась на Шарлотту с одной единственной мыслью: "Она знает! Знает!" Шарлотта кивнула головой и грустно улыбнулась. - Не беспокойся. Ты уже ответила на мой вопрос, - промолвила она. Повернулась и пошла вниз по лестнице. Лидия схватилась за перила, чувствуя, что вот-вот упадет. Феликс все рассказал Шарлотте! Какая жестокость, это после стольких-то лет. Гнев к Феликсу захлестнул ее. По какому праву он разрушает жизнь Шарлотты? Потолок холла закружился у нее перед глазами, и она услышала слова служанки: - Вам плохо, миледи? В голове чуть прояснилось. - Немного устала после поездки, - сказала она. - Поддержите меня. Служанка взяла ее за руку, и вдвоем они прошли наверх в комнату Лидии. Другая служанка уже распаковывала ее вещи. В туалетной комнате была приготовлена горячая вода. Лидия села. - Оставьте меня, вы обе, - сказала она. - Позже распакуете вещи. Служанки вышли. Лидия расстегнула пальто, но сил снять его у нее уже не было. Она все думала о поведении Шарлотты. Дочь была почти весела, хотя ее явно занимала масса всяких мыслей. Лидия узнала и поняла это поведение дочери. Иногда и она чувствовала себя подобным образом. Так бывало, когда она проводила время с Феликсом. Тогда казалось, что жизнь удивительна и увлекательна, полна смысла, ярких красок, страсти, и в ней всегда будет что-то новое. Выходит, Шарлотта виделась с Феликсом и считает, что теперь он в безопасности. - Что же мне делать? - мучилась Лидия. Превозмогая усталость, она разделась. Долго мылась и снова одевалась, стараясь дать себе время успокоиться. Ей хотелось знать, как Шарлотта восприняла известие о том, что Феликс ее отец. Ясно, что он ей очень понравился. "Так происходит всегда, - подумала Лидия. - Он нравится людям. Откуда у Шарлотты взялись силы выслушать эту новость и не упасть в обморок?" Лидия решила, что самое лучшее, что она сейчас могла бы сделать, это заняться домом. Взглянула на себя в зеркало, приняла спокойное выражение лица и вышла. На лестнице столкнулась с горничной, несшей поднос. На нем красовались нарезанная ломтиками ветчина, яичница, свежий хлеб, молоко, кофе и виноград. - Для кого все это? - спросила она. - Для леди Шарлотты, миледи, - ответила горничная. Лидия пошла дальше. Неужели Шарлотта даже не потеряла аппетит? Пройдя в утреннюю комнату, она вызвала повариху. Миссис Роуз была худой, нервной женщиной, никогда не евшей той обильной пищи, что готовила своим хозяевам. Она проговорила: - Как я поняла, к обеду приедет мистер Томсон, а к ужину прибудет мистер Черчилль, миледи. Обсудив с ней меню, Лидия отослала ее. "Почему все-таки Шарлотта попросила себе такой плотный завтрак в комнату?" - недоумевала она. И так поздно! В деревне Шарлотта обычно вставала рано и кончала завтракать еще до того, как поднималась Лидия. Она послала за Причардом, и они вместе набросали план, как рассадить всех за столом. Причард сказал ей, что пока Алексу рекомендовано есть в своей комнате, никуда не выходя. Но даже в его отсутствие за столом у них оказывалось гораздо больше мужчин, чем женщин, но в данной ситуации Лидия не могла никого пригласить, чтобы их число сравнялось. Поломав голову, Лидия отослала Причарда. Где же Шарлотта виделась с Феликсом? И почему она была так уверена, что ему не грозит опасность? Она его где-то спрятала? Или он так изменил свою внешность, что теперь его невозможно узнать? Она бесцельно прошлась по комнате, разглядывая бронзовые статуэтки, стеклянные украшения, письменный стол. У нее разболелась голова. Начала поправлять цветы в большой вазе у окна, но случайно смахнула ее, и та разбилась. Вызвала прислугу, чтобы та убрала все, а сама вышла из комнаты. Нервы ее совсем расшатались. Подумала, не принять ли лауданум. Но в последние дни он не помогал так, как прежде. Как теперь поступит Шарлотта? Сохранит ли эту тайну? Почему дочь не хочет довериться ей? Она прошла в библиотеку, в голове у нее бродила рассеянная мысль взять какую-нибудь книгу и забыться. Войдя туда, она запнулась у порога. Ее охватило чувство вины - за письменным столом сидел Стивен. Увидя ее, он приветливо улыбнулся и продолжил что-то писать. Лидия прошлась вдоль книжных шкафов. Подумала, не взять ли Библию. В детстве у них в семье постоянно читали Библию, молились и ходили в церковь У нее были суровые няньки, пугавшие ее ужасами ада за неаккуратность, и немецкая гувернантка-лютеранка, вечно рассуждавшая о наказании за грехи. Но так как Лидия была повинна в разврате и перенесла этот грех и на свою дочь, то она никогда не могла найти утешения в религии. "Мне следовало уйти в монастырь замаливать свой грех, отец был прав", подумала она. Взяв наугад книгу, она села и раскрыла ее. - Необычный для тебя выбор, - сказал Стивен. С того места, где он сидел, он не мог видеть заглавия книги, но точно знал, как тома расставлены на полках. Лидия просто не понимала, где он брал время, чтобы столько читать. Она взглянула на корешок тома, что держала в руках. Это были "Уэссекские стихи" Томаса Гарди. Она не любила романы Гарди, всех этих решительных, страстных женщин и волевых мужчин, терявших голову из-за них. Они часто сидели со Стивеном в библиотеке, особенно в первые годы в Уолденхолле. Она ностальгически вспоминала то время, когда читала, сидя тут, а Стивен работал. В те годы он не был столь уравновешен; она помнила, как он говорил, что в наши дни сельским хозяйством не прожить, и если их семья намеревается и впредь остаться богатой и влиятельной, то надо приготовиться к условиям двадцатого века. Вот тогда он и продал часть ферм, многие акры земли, по очень низкой цене, и вложил деньги в железные дроги, банки и недвижимость в Лондоне. План его, видимо, сработал, так как вскоре он успокоился. Все как будто окончательно утряслось после рождения Шарлотты. Слуги обожали малышку и восхищались Лидией-матерью. Лидия привыкла к английскому стилю жизни, ее хорошо принял лондонский свет. То были восемнадцать лет спокойствия. У Лидии вырвался вздох. То время заканчивалось. Долгие годы она столь успешно хранила свои тайны, что они беспокоили ее одну, да и она сама порой забывала о них. Теперь же все тайное становилась явным. Она думала, что Лондон находится на безопасном расстоянии от Санкт-Петербурга, но, возможно, лучше было бы поселиться в Калифорнии. А если на всем свете для нее не нашлось бы тихого пристанища? Покоя больше не будет. Весь мир ее распадался. Что ее ждет впереди? Первое же стихотворение в раскрытой книге оказалось созвучным ее переживаниям. В нем говорилось о любви и верности, о фальши и притворстве. "Разве оно не обо мне? - думала Лидия. - Разве не я продала свою душу, выйдя замуж за Стивена, чтобы спасти из темницы Феликса? А потом всю жизнь притворялась, что я не распутная грешница. Но я именно такая! И я не единственная. Другие женщины чувствуют то же самое. Иначе почему виконтесса и Чарли Стотт пожелали иметь смежные спальни, гостя у нас? И отчего это леди Джирард, говоря о них, подмигивала, будто не понимая, какие эмоции их обуревают. Если бы во мне было чуть больше чувственности, возможно, Стивен чаще приходил бы в мою спальню, и у нас появился бы сын. Лидия вновь вздохнула. - Даю за них пенни, - сказал Стивен. - Что такое? - Даю пенни, за твои мысли. Лидия улыбнулась. - Никогда не выучу этих английских выражений. Такого я еще не встречала. - Никогда не поздно учиться. Оно означает: "Скажи мне, о чем ты думаешь". - Я думала о том, что после твоей смерти Уолденхолл отойдет сыну Джорджа. - Да, если у нас не будет сына. Она взглянула на его лицо: яркие голубые глаза, аккуратная серая бородка. Сейчас он повязал голубой галстук в белую крапинку. - Неужели слишком поздно? - спросил он. - Не знаю, - задумчиво ответила она. Про себя же решила: "Это зависит от того, что теперь выкинет Шарлотта". - Нам надо постараться, - промолвил Стивен. Беседа приняла неожиданно откровенный оборот: Стивен, видимо, почувствовал, что ей хочется открытости. Встав с кресла, она подошла и встала за его спиной. На его макушке она заметила небольшую лысину. Когда же она там появилась? - Ты прав, - проговорила она. - Нам надо постараться. С этими словами она наклонилась и поцеловала его лоб, затем, поддавшись внезапному порыву, в губы. Он закрыл глаза. Через секунду она отстранилась. Они редко позволяли себе подобные нежности днем, ведь вокруг всегда было полно слуг. Она подумала: "Почему мы так живем, ведь это не делает нас счастливыми?" - Я действительно люблю тебя, - прошептала она. Он улыбнулся. - Я знаю. Вдруг она почувствовала, что больше не вынесет этого. - Мне надо пойти переодеться к обеду до того, как приедет Безил Томсон, - сказала она. Он кивнул. Выходя из комнаты, она ощущала на себе его взгляд. Поднимаясь к себе наверх, все время думала, остался ли у них со Стивеном хоть один шанс быть счастливыми. Она вошла в спальню, держа в руке томик стихов. Положила его на столик. Теперь все зависит от Шарлотты. Лидии необходимо поговорить с ней. В конце концов, можно говорить и о самом трудном, если набраться мужества. Да и что теперь терять? Не решив еще точно, что именно скажет дочери, она направилась в комнату Шарлотты, расположенную этажом выше. Она бесшумно шла по ковру. Дойдя до верхней площадки лестницы, всмотрелась вглубь коридора. Увидела, как Шарлотта исчезла за дверью старой детской. Хотела было ее окликнуть, но передумала. Что такое несла Шарлотта? Очень похоже на блюдо с сэндвичами и стакан молока. Удивленная, Лидия вошла в спальню дочери. На столике увидела поднос, который утром несла горничная. Ни ветчины, ни хлеба на нем не было. Зачем Шарлотте понадобилось заказывать целый поднос с едой, затем готовить сэндвичи и есть их в старой детской? В ней, насколько знала Лидия, ничего не было, кроме зачехленной мебели. Неужели Шарлотта так переживала за происходящее, что ей потребовалось уединиться в этом уютном мирке далекого детства? Лидия решила все выяснить. Она чувствовала некоторую неловкость оттого, что собиралась вторгнуться в сугубо личный ритуал Шарлотты, каким бы он ни был, но подумала: "Ведь это мой дом, моя дочь, и я должна знать, что происходит. Возможно, это нас как-то сблизит и поможет мне сказать то, что так необходимо сказать". Итак, она вышла из спальни Шарлотты в коридор и вошла в детскую. Но Шарлотты там не было. Лидия осмотрелась вокруг. Вот старый конь-качалка с ушами, торчащими под пыльным чехлом. Через открытую дверь она увидела классную комнату с картами и детскими рисунками на стенах. Другая дверь вела в спальню: там тоже ничего не было, кроме прикрытой от пыли мебели. "Понадобится ли это снова когда-нибудь? - подумала Лидия. - Появятся ли у нас няньки, пеленки, крошечные одежки, а потом воспитательница, игрушечные солдатики и тетрадки, испачканные чернилами, исписанные корявым детским почерком?" Но где же Шарлотта? Дверь в чуланчик была открыта. Внезапно Лидию осенило: ну, конечно! Вот где пряталась Шарлотта! Она ведь думала, что никто и не подозревает об этой маленькой комнатке, куда она сбегала после шалостей. Она натаскала туда всяких вещичек со всего дома, и все делали вид, что не понимают, куда что подевалось. Лидия проявила редкую для нее снисходительность, позволив Шарлотте иметь такое убежище и запретив Марье "обнаруживать" его. Ведь Лидия сама иногда искала уединения в оранжерее и понимала, как важно иметь уголок, недоступный другим. Значит, Шарлотта по-прежнему пользовалась этой комнаткой! Лидия подошла поближе, хотя теперь ей еще меньше хотелось нарушать уединение Шарлотты, но искушение было уж слишком сильным. "Все же, не стоит ей мешать", - подумала Лидия. И тут она услышала голоса. Неужели Шарлотта разговаривала сама с собой? Лидия прислушалась. Разговаривала по-русски? Прозвучал и другой голос, голос мужчины, что-то тихо отвечавший по-русски; голос подобный нежной ласке, голос, заставивший Лидию затрепетать. То был Феликс. Лидии показалось, что она теряет сознание. Феликс! В двух шагах отсюда! Скрывающийся в Уолденхолле в то время, как полиция разыскивает его по всему графству! Скрывающийся при помощи Шарлотты. Надо сдержаться и не закричать! Приложив ко рту руку, она прикусила ее. Ее всю трясло. Мне надо уйти. У меня путаются мысли. Я не знаю, что делать. Голова ее раскалывалась от боли. "Надо принять порцию лауданума", подумала она. Эта мысль придала ей силы. Она сдержала дрожь и через минуту на цыпочках вышла из детской. По коридору в свою комнату она почти бежала бегом. Лауданум хранился в туалетном шкафчике. Она открыла бутылочку. Держать ровно ложку была не в состоянии, поэтому глотнула прямо из пузырька. Через несколько мгновений почувствовала себя спокойней. Убрала бутылочку и ложку и закрыла шкафчик. По мере того, как ее нервы приходили в норму, ею овладевало ощущение тихого довольства. Головная боль уменьшилась. Теперь какое-то время она не будет ни о чем переживать. Подошла к гардеробу, открыла дверь. И еще долго стояла, глядя на бесконечные ряды платьев, не в состоянии решить, что именно надеть к обеду. * * * Феликс, как тигр в клетке, расхаживал по комнатке, три шага вперед, три назад, наклоняя голову, чтобы не задеть потолок. Он внимательно слушал Шарлотту. - Дверь в комнату Алекса всегда закрыта, - говорила она. - Внутри два вооруженных охранника и один снаружи. Те, кто внутри, не открывают двери, пока наружная стража не прикажет. - Один снаружи и двое внутри. Феликс почесал голову и выругался по-русски. "Все время какие-то сложности, - подумал он. - Вот я уже здесь, внутри дома, и у меня есть помощница, но все равно дело не из простых. Почему мне не везет так, как этим юнцам в Сараево? Почему волею судьбы я оказался причастным к этой семье?" Он взглянул на Шарлотту и в голове у него пронеслось: "Нет, я не жалею об этом". Поймав его взгляд, она спросила: - Что такое? - Ничего. Что бы ни случилось, я рад, что нашел тебя. - И я тоже. Но как ты поступишь с Алексом? - Ты можешь нарисовать план дома? Шарлотта наморщила лоб. - Могу попробовать. - Ты должна знать дом, ты ведь прожила здесь всю жизнь. - Конечно, я знаю эту часть дома, но есть такие уголки, куда я и не заходила. Спальня дворецкого, комнаты экономки, подвалы, помещения над кухней, где хранят муку и прочее... - Постарайся начертить план каждого этажа. Среди своих детских сокровищ она разыскала лист бумаги, карандаш и склонилась над столом. Феликс съел еще один сэндвич и допил оставшееся молоко. Она не сразу смогла принести ему еды, потому что в коридоре убиралась прислуга. Пока он ел, она набрасывала план, морща лоб и покусывая кончик карандаша. - Пока сама не попробуешь, не поймешь, как это трудно, - промолвила она. Феликс заметил, что она прекрасно чертила абсолютно прямые линии даже без линейки, хотя и пользовалась ластиком, найденным среди старых карандашей. Вид ее был очень трогателен. "Вот так она и сидела в классной комнате многие годы, - размышлял Феликс, - рисуя домики, затем маму с "папой", а позже карту Европы, листья деревьев, зимний парк... Уолден множество раз видел ее такой". - Почему ты переоделась? - спросил Феликс. - О, здесь все то и дело должны переодеваться. Каждому времени дня соответствует свой туалет. К ужину полагается являться с обнаженными плечами, но не к обеду. К ужину надо надевать корсет под платье, но никак не к чаю. На улицу нельзя выходить в том, в чем ходишь дома. В библиотеке можно сидеть в шерстяных чулках, но в утренней комнате это не годится. Ты не представляешь, сколько правил я должна помнить. Он понимающе кивнул. Теперь его больше не поражали развращенные нравы высших классов. Она протянула ему чертежи, и он внимательно стал их изучать. - А где хранится оружие? - спросил он. Она дотронулась до его руки. - Не спеши так, - сказала она. - Я ведь на твоей стороне - помнишь? В один миг она вновь превратилась во взрослую женщину. - Я и забыл, - ответил он с грустной улыбкой. - Хранится в оружейной комнате. Она указала ее на плане. - Так у тебя в самом деле был роман с мамой? - Да. - Мне с трудом верится, что она была способна на такое. - В те времена она была ужасно безрассудной. Она и сейчас такая, лишь делает вид, что изменилась. - Так ты считаешь, она осталась прежней? - Я знаю это. - Все, буквально все оказывается не тем, что я думала. - Это и есть взросление. Она задумалась. - Интересно, как же мне тебя теперь называть? - Что ты имеешь в виду? - Называть тебя отцом мне как-то неловко. - Пока годится и Феликс. Тебе понадобится время, чтобы привыкнуть к мысли, что я твой отец. - А у меня будет это время? Ее юное лицо было столь серьезно, что он взял ее руку и ласково спросил: - А почему же нет? - Что ты сделаешь, когда захватишь Алекса? Он отвернулся, чтобы она не увидела виноватого выражения его лица. - Это зависит от того, как и когда я захвачу его. Но скорее всего, я буду держать его связанным здесь. Тебе придется носить нам пищу и послать шифрованную телеграмму в Женеву моим друзьям с сообщением о том, что произошло. Потом, когда новость о похищении должным образом сработает, мы отпустим Орлова. - А после этого? - Меня будут искать в Лондоне, так что я направлюсь на север. Там есть большие города - Бирмингем, Манчестер, Гулль - где я мог бы спрятаться. Через несколько недель вернусь в Швейцарию, а оттуда в Санкт-Петербург. Мне необходимо быть там, скоро грянет революция. - Значит, я больше не увижу тебя. "Тебе и не захочется", - подумал он про себя. Вслух же сказал: - Почему же нет? Я могу вернуться в Лондон. Ты можешь приехать в Петербург. Мы можем встретиться в Париже. Кто скажет заранее? Если есть то, что называется Судьбой, она непременно сведет нас вновь. "Хотел бы я сам в это верить", - пронеслась в голове Феликса мысль. - Ты прав, - произнесла она со слабой улыбкой, и он понял, что она ему не поверила. Она поднялась. - Сейчас принесу тебе воды умыться. - Не беспокойся. Я бывал и грязнее. Меня это не волнует. - Но меня волнует. Ты ужасно пахнешь. Сейчас вернусь. С этими словами она вышла. * * * То был самый тоскливый обед, который Уолден вообще мог припомнить, Лидия словно находилась в каком-то трансе Шарлотта вела себя тихо, но отчего-то нервозно, что было совсем не в ее стиле, постоянно роняла приборы и даже опрокинула бокал, Томсон безмолвствовал. Сэр Артур Лэнгли попытался было оживить обстановку, но его никто не поддержал. Уолден же весь ушел в себя, мучимый загадкою о том, как все-таки Феликсу удалось узнать, что Алекс скрывается в Уолденхолле, Он терзался ужасным подозрением, что это может быть каким-то образом связано с Лидией. В конце концов, ведь это Лидия сообщила Феликсу, что Алекс находится в отеле "Савой", да она и сама призналась, что он был ей "немного знаком" по Петербургу. А вдруг Феликс имел на нее влияние? Все лето она вела себя довольно странно, словно пребывая в рассеянности. Теперь же, когда он впервые за девятнадцать лет подумал о Лидии столь отстранено, он не мог не признаться самому себе, что в сексуальном плане Лидия оказалась достаточно холодной. О, конечно, воспитанным леди и полагалось быть таковыми, но Уолден прекрасно знал, что все это выдумки, и что на самом деле женщин обуревали те же желания, что и мужчин. А не объяснялось ли это тем, что Лидия жаждала кого-то другого, кого-то из ее прошлой жизни? Тогда многое становилось понятным. "Как все же мучительно смотреть на спутницу жизни и видеть совершенно постороннего человека", - размышлял он. После обеда сэр Артур отправился в Октагон, где он устроил свою штаб-квартиру. Уолден и Томсон, надев шляпы, вышли на террасу выкурить по сигаре. Освещенный солнцем парк, как всегда, был великолепен. Из дальней гостиной раздавались мощные аккорды фортепьянного концерта Чайковского: это играла Лидия. На Уолдена нахлынула грусть. Тут музыку заглушил рев мотоцикла - еще один гонец спешил сообщить сэру Артуру о ходе поиска. Но ничего нового там не произошло. Слуга подал им кофе и ушел. Томсон заговорил: - Я не хотел упоминать об этом при леди Уолден, но, пожалуй, у нас есть теперь ключик к разгадке того, кто мог быть предателем. Уолден похолодел. Томсон продолжил. - Вчера вечером я допрашивал Бриджет Кэллэхэн, хозяйку квартиры на Корк-стрит. Боюсь, я ничего из нее не выудил. Но поручил своим людям обыскать ее дом. Сегодня утром они показали мне, что обнаружили там. Он вынул из кармана порванный надвое конверт и протянул его Уолдену. Тот с ужасом увидел, что конверт был украшен гербом Уолденхолла. - Узнаете почерк? - спросил Томсон. - Уолден перевернул половинки конверта. На их обратной стороне было написано: Мистеру Ф. Кшессинскому 19, Корк-стрит Лондон - О, Боже, только не Шарлотта, - вырвалось у Уолдена. Он чуть не зарыдал. Томсон хранил молчание. - Она направила его сюда, - проговорил Уолден. - Моя собственная дочь. Он уставился на конверт, как бы заклиная его исчезнуть. Невозможно было не узнать почерк, так он был похож на его почерк в молодости. - Взгляните на марку, - сказал Томсон. - Она написала письмо, сразу же по приезде сюда. Оно отправлено из деревни. - Как это могло произойти? - спросил Уолден. Томсон ничего не ответил. - Феликс был тем человеком в твидовой кепке, - вымолвил Уолден. - Все сходится. Он ощутил безнадежную печаль, даже скорбь, будто умер кто-то из самых близких. Окинул взглядом парк с его деревьями, посаженными еще его отцом полвека назад, и лужайку, за которой его предки ухаживали целую сотню лет. Теперь все оказалось напрасным, напрасным. Он еле слышно произнес: - Борешься за свою страну, а тебя предают внутри нее же социалисты и революционеры, борешься за интересы своего класса, а тебя предают либералы, борешься за благополучие своей семьи, но даже и здесь тебя предают. Шарлотта! Почему Шарлотта? У него перехватило горло. - Проклятая штука жизнь, Томсон. Проклятая. - Мне придется допросить ее, - сказал Томсон. - И мне тоже. Уолден поднялся. Посмотрел на свою сигару. Та давно погасла. Он отшвырнул ее. - Пойдемте. Они вернулись в дом. В вестибюле Уолден остановил горничную. - Вы знаете, где сейчас леди Шарлотта? - Думаю, в своей комнате, милорд. Мне пойти посмотреть? - Да. Передайте, что я немедленно хочу поговорить с ней в ее комнате. - Хорош, милорд. Томсон и Уолден остались ждать в вестибюле. Уолден обвел его взглядом. Мраморный пол, резная лестница, лепной потолок, прекрасные пропорции зала все потеряло смысл. Мимо них проскользнул лакей с низко опущенной головой. Вошел очередной мотоциклист и направился в Октагон. Появился Причард и взял со столика письма для отправки на почту; вероятно, то же самое он сделал и в тот день, когда Шарлоттой было написано то предательское письмо к Феликсу. С лестницы спустилась горничная. - Леди Шарлотта готова вас видеть, милорд. Уолден и Томсон двинулись наверх. Комната Шарлотты с окнами в парк находилась на втором этаже передней части дома. Она была солнечной и светлой, с красивыми драпировками и современной мебелью. "Давно я не заходил сюда", - рассеянно подумал Уолден. - Какой у тебя грозный вид, папа, - сказала Шарлотта. - У меня есть на то основания, - ответил Уолден. - Мистер Томсон только что сообщил мне нечто ужасающее. Шарлотта недоуменно нахмурилась. - Леди Шарлотта, где Феликс? - в лоб задал вопрос Томсон. Шарлотта побелела. - Не имею ни малейшего понятия, разумеется. - Черт возьми, не притворяйся такой спокойной! - воскликнул Уолден. - Как смеешь ты ругаться в моем присутствии? - Прошу прощения... Тут их перебил Томсон. - Милорд, предоставьте это мне... - Хорошо. Уолден уселся у окна с одной единственной мыслью: "Как же я мог начать извиняться перед ней?" Томсон обратился Шарлотте. - Леди Шарлотта, я полицейский, и я могу доказать ваше соучастие в заговоре, связанном с покушением на убийство. Ни я, ни ваш отец не хотели бы, чтобы это пошло дальше, и вас бы на многие годы посадили в тюрьму. Пораженный, Уолден уставился на Томсона. Тюрьма! Да он просто пугает ее. "Но нет, - вдруг понял он с ужасающей ясностью, - он совершенно серьезен, она ведь преступница..." Томсон тем временем продолжал. - Если нам удастся предотвратить убийство, мы сможем закрыть газа на ваше соучастие. Но если убийце удастся его план, у меня не останется другого выбора, кроме как отдать вас под суд - и тогда вас обвинят не в соучастии с целью убийства, а в прямом пособничестве убийству. Теоретически вас могут и повесить. - Нет! - вырвалось у Уолдена. - Да, - тихо промолвил Томсон. Уолден закрыл руками лицо. - Вы должны избавить себя от этих мучений, и не только себя одну, но и ваших родителей. Вы обязаны сделать все возможное, чтобы помочь нам найти Феликса и спасти князя Орлова, - сказал Томсон. "Мне все это только кажется, - в отчаянии убеждал себя Уолден. Он чувствовал, что вот-вот сойдет с ума. - Они не могут повесить мою дочь. Но если Алекса убьют, Шарлотта окажется одной из его убийц. Но дело ни за что не передадут в суд. Кто сейчас министр внутренних дел? Маккенна. Уолден не был с ним знаком. Но ведь Асквит непременно вмешается с тем, чтобы не допустить суда... или не вмешается?" - Скажите мне, когда вы в последний раз видели Феликса? - задал вопрос Томсон. Уолден неотрывно смотрел на Шарлотту, дожидаясь ее ответа. Она стояла, вцепившись обеими руками в спинку стула. Костяшки ее пальцев побелели, но лицо оставалось спокойным. Наконец, она заговорила. - Мне нечего сказать вам. У Уолдена вырвался громкий вздох. Как она могла сохранять невозмутимость после того, как все обнаружилось? Что творилось у нее в голове? Она производила впечатление совершенно чужого человека. "Когда же я потерял ее?" - пронеслось в мозгу у Уолдена. - Вам известно, где сейчас находится Феликс? - спросил ее Томсон. Она не произнесла ни слова. - Вы предупредили его о принятых нами мерах безопасности? Никакой реакции. - Какое у него оружие? Ни звука. - Вы понимаете, что каждый ваш отказ отвечать усугубляет вашу вину? Тон полицейского изменился, и Уолден сразу заметил это. Взглянув на Томсона, он понял, что тот не в шутку разгневался. - Я хочу вам кое-что объяснить, - отчеканил Томсон. - Возможно, вы воображаете, что ваш папочка сможет спасти вас от руки правосудия. Возможно, он сам так думает. Но если Орлов погибнет, клянусь, я отдам вас под суд по обвинению в убийстве. Подумайте об этом хорошенько! С этими словами Томсон вышел из комнаты. Шарлотта в ужасе смотрела, как он уходит. В присутствии постороннего ей еще как-то удавалось держать себя в руках. Но оставшись наедине с папочкой, она боялась не выдержать и потерять всякое самообладание. - Я спасу тебя, если это будет в моих силах, - грустно промолвил он. У Шарлотты перехватило дыхание, она отвернулась. "Лучше бы он злился, подумала Шарлотта, - с этим мне было бы легче справиться". Он бросил взгляд за окно. - Понимаешь, я ведь в ответе за тебя, - с болью проговорил он. - Я выбрал твою мать, я стал твоим отцом, и я воспитал тебя. Ты такая, какой я тебя сделал. Я не могу понять, как это могло произойти, просто не могу. Он вновь взглянул на нее. - Ты можешь мне объяснить? - Да, могу, - ответила она. Ей страстно хотелось убедить его в своей правоте, и ей казалось, что она сможет это сделать, надо только суметь найти нужные слова. - Я не желаю, чтобы ты втягивал Россию в войну, потому что если твой план удастся, то миллионы русских, совершенно ни в чем не повинных, погибнут на этой бессмысленной войне или останутся инвалидами. Во взгляде его читалось удивление. - И в этом все дело? - изумился он. - Из-за этого ты натворила такие страшные вещи? И вот этого добивается Феликс? "Может быть, он и в самом деле все поймет", - в радостном возбуждении подумала Шарлотта. Она с увлечением продолжила: - Феликс также стремится совершить в России революцию; возможно, и ты бы это одобрил, и он верит, что она начнется, как только народ там узнает, что Алекс пытался втянуть их в войну. - Неужели ты думаешь, что я стремлюсь к войне? - с недоверием спросил он. - Неужели ты думаешь, что я вижу в ней смысл? - Конечно, нет, но при определенных обстоятельствах ты будешь способствовать ее началу. - Каждый будет способствовать этому в той или иной мере, даже Феликс, которому так нужна революция, уж поверь мне. Но если война разразится, мы должны быть в ней победителями. Разве это дурное стремление? Голос его звучал почти умоляюще. Она отчаянно хотела, чтобы он понял ее. - Не знаю, дурное или нет, но убеждена, что в нем нет справедливости. Ведь русские крестьяне не разбираются в европейской политике, да и не хотят разбираться. Но из-за того, что ты заключишь соглашение с Алексом, они станут калеками без ног, без рук или вообще погибнут! Она едва сдерживала слезы. - Папа, как же ты не видишь, что это несправедливо? - Но взгляни на это с точки зрения гражданина Великобритании - с твоей собственной точки зрения. Представь, что Фредди Шалфонт и Питер, и Джонатан отправляются на фронт офицерами, а солдатами у них кучер Даниэль, конюх Питер, лакей Чарльз и Доукинс с фермы? Разве ты бы не хотела, чтобы им помогали? Не радовалась бы, если бы вся огромная Россия встала на их сторону? - Безусловно, особенно, если сам русский народ решил бы им помогать? Но ведь не он принимает решение, так ведь? Принимаете решение вы с Алексом. Тебе следует стремиться к тому, чтобы предотвратить бойню, а не выигрывать ее. - Если Германия нападет на Францию, нам придется помогать нашим друзьям. А если Германия завоюет Европу, это обернется катастрофой для Британии. - Разве может быть большая катастрофа, чем война как таковая? - Получается, что мы вообще не должны воевать? - Только, если на нас нападут. - Если мы не станем сражаться с немцами на французской земле, нам придется сражаться с ними здесь. - Ты в этом уверен? - В большой степени. - Тогда мы будем сражаться, но не раньше. - Послушай. Наша страна не подвергалась агрессии вот уже восемьсот пятьдесят лет. А почему? Потому что мы воевали с другими народами на их территориях, а не на нашей. Вот поэтому Вы, леди Шарлотта Уолден, и выросли в мирной и процветающей стране. - Сколько же велось войн ради того, чтобы предотвратить войны? Если бы мы не воевали на территориях других народов, возможно, они бы и вовсе не воевали? - Кто знает? - устало проговорил он. - Жаль, что ты мало изучала историю. Жаль, что мы с тобой редко обсуждали подобные темы. С сыном другое дело. Но, Бог мой, мне и в голову не могло прийти, что моя дочь заинтересуется мировой политикой! Теперь я расплачиваюсь за свою ошибку. Ужасной ценой. Шарлотта, уверяю тебя, что человеческие страдания невозможно подсчитать столь простым арифметическим способом, как в этом пытается тебя убедить Феликс. Ты веришь мне? Ты можешь еще доверять мне? - Нет, - упрямо произнесла она. - Феликс намеревается убить твоего кузена. Неужели тебе все равно? - Он собирается похитить Алекса, а не убивать его. Папа покачал головой. - Шарлотта, он уже дважды пытался убить Алекса и один раз меня. В России он убил массу людей. Он не похититель, Шарлотта, он настоящий убийца. - Я не верю тебе. - Почему? - с мольбой спросил он. - Разве ты говорил мне правду о движении суфражисток? Или об Энни? Разве объяснял, что в демократической Британии большинство граждан не имеет права голоса? Или рассказывал правду об отношениях полов? - Нет. К своему ужасу Шарлотта увидела, как по его щекам катились слезы. - Похоже, что все, что я делал, как отец, было ошибкой. Я не мог себе представить, что со временем мир так изменится. Я и понятия не имел, какова будет роль женщины в 1914 году. Получается, я оказался полным неудачником. Но я делал то, что считал лучшим для тебя, потому что любил тебя и продолжаю любить. Меня довел до слез не твой интерес к политике. А твое предательство, понимаешь? Я буду бороться изо всех сил, чтобы тебя не затаскали по судам, даже если вам и удастся покончить с беднягой Алексом. Потому что ты моя дочь, самый для меня важный человек на свете. Ради тебя я пошлю к черту и правосудие, и собственную репутацию, и саму Англию. Ради тебя я бы, не колеблясь пошел на преступление. Ты для меня стоишь больше любых принципов, любой политики, вообще всего. Вот каковы отношения в семьях. Больше всего меня убивает то, что ты для меня этого не сделаешь. Или сделаешь? Ей страстно хотелось сказать "да". - Будешь ли поддерживать меня, что бы ни совершил, только потому, что я твой отец? "Но ты мне не отец", - пронеслось у нее в мозгу. Она низко наклонила голову, будучи не в силах смотреть ему в глаза. Несколько мгновений они сидели молча. Затем папа высморкался. Встал и пошел к двери. Вынул из кармана ключ и вышел наружу. Шарлотта слышала, как в замке повернулся ключ. Он запер ее в ее же комнате. Она разразилась слезами. За последние два дня это был второй, обернувшийся кошмаром, ужин, устраиваемый Лидией. За столом она была единственной женщиной. Сэр Артур был мрачен: с таким размахом организованные писки Феликса ни к чему не привели. Шарлотта и Алекс сидели взаперти в своих комнатах. Безил Томсон и Стивен были лишь холодно вежливы друг с другом; это объяснялось тем, что Томсону стала известна связь между Шарлоттой и Феликсом, и он пригрозил ей тюрьмой. Присутствовал на ужине и Уинстон Черчилль. Он привез с собой текст соглашения, и они с Алексом подписали его, но особой радости по этому поводу не было, так как все понимали, что, если Алекса убьют, то русский царь откажется ратифицировать договор. Черчилль высказался в том смысле, что чем скорее Алекс покинет Англию, тем лучше. На это Томсон ответил, что он продумает наименее опасный маршрут, обеспечит Алекса надежной охраной, и что тот сможет уехать уже завтра. Все рано отправились спать, так как больше заняться было нечем. * * * Лидия знала, что не сможет заснуть. Она так ничего и не решила. Весь вечер она провела в каком-то рассеянном состоянии, оглушенная лауданумом, пытающаяся забыть о том, что в ее доме прятался Феликс. Завтра Алекс уедет, если бы только еще несколько часов его жизнь не подвергалась бы опасности. Она задумалась, а не смогла бы она каким-либо способом вынудить Феликса ничего не предпринимать еще один день. Может быть, пойти к нему и придумать какую-нибудь ложь, вроде того, что завтра вечером у него будет возможность убить Алекса. Но он ей не поверит. Этот план никуда не годился. Но мысль о посещении Феликса никак не выходила у нее из головы. Она представляла себе: вот она выходит из комнаты, идет по коридору, затем вверх по лестнице, по следующему коридору, через детскую, через чуланчик, а там... Плотно закрыв глаза, она натянула на голову одеяло. Это слишком опасно. Лучше не предпринимать ничего, лежать, не двигаясь, словно в параличе. Оставить в покое Шарлотту, Феликса, забыть об Алексе, о Черчилле. Но она ведь не знала, что могло произойти. Вдруг Шарлотта пойдет к Стивену и скажет ему: "Ты мне не отец". Вдруг Стивен убьет Феликса? Вдруг Феликс убьет Алекса? Тогда Шарлотту могут обвинить в умышленном убийстве. А вдруг в мою комнату явится Феликс и поцелует меня? Нервы ее расшатались, и она чувствовала, как подступает приступ головной боли. Ночь была очень теплой. Лауданум больше не действовал, но за ужином она выпила много вина, и опьянение еще не прошло. Почему-то кожа ее в этот вечер была особенно чувствительной, даже легкое прикосновение ночной рубашки царапало ей грудь. Она ощущала невыносимое раздражение и умственное, и физическое. Ей почти захотелось, чтобы к ней пришел Стивен, но потом она подумала: "О, нет, я бы не смогла этого вынести". Присутствие Феликса в детской не давало ей заснуть, оно освещало ее всю изнутри. Она отбросила одеяло, встала и подошла к окну. Открыла его пошире. Ветерок в парке был почти такой же теплый, как и воздух в спальне. Высунувшись из окна, она могла разглядеть два фонаря, освещавших портик и полицейского, расхаживавшего взад и вперед перед домом. Слышала скрип его сапог по гравию. Чем там был занят Феликс? Делал бомбу? Заряжал пистолет? Натачивал нож? Или же просто спал, дожидаясь удобного момента? А может быть, бродил вокруг дома, пытаясь найти способ обмануть охрану Алекса? "Но я не могу ничего поделать, - подумала она. - Ничего". Она протянула руку к книге. То были "Уэссекские стихи" Томаса Гарди. "Почему я выбрала именно ее?" - удивилась она. Томик раскрылся на той же странице, что и утром в библиотеке. Она зажгла ночник и стала читать все стихотворение целиком. Оно называлось "Ее дилемма". "Это про меня, - снова подумала она. - Когда жизнь так сложна, кто может считать себя правым?" Ей казалось, что голова ее сейчас расколется от боли. Подойдя к шкафчику, отпила лауданум прямо из пузырька. Потом сделала еще глоток. А затем направилась в детскую. Глава 15 Что-то пошло не так. Феликс не видел Шарлотту уже с полудня, после того как она принесла ему таз, кувшин с водой, полотенце и кусок мыла. Наверное, с ней произошла какая-нибудь неприятность", из-за которой она не смогла прийти. Возможно, ее заставили покинуть загородный дом, либо она почувствовала, что за ней следят. Но, несомненно, она не предала его, так как он по-прежнему находился в своем укрытии. В любом случае, он более не нуждался в ней. Он знал, где прячется Орлов, и знал, где хранится оружие. Сам он не смог бы пробраться в покои Орлова, потому что тот хорошо охранялся, значит ему придется вынудить Орлова выйти из своей комнаты. А он знал, как это сделать. В чуланчике из-за тесноты он не смог помыться, да к тому же вопрос чистоты его не очень волновал; но сейчас он был слишком разгоряченным и потным, и ему захотелось освежиться прежде, чем приступить к задуманному. Итак, он взял таз с водой и перенес его в детскую. Какое странное чувство оказаться в комнате, в которой Шарлотта провела свои детские годы. Но он постарался выбросить эту мысль из головы - сейчас ему было не до сантиментов. Сняв с себя всю одежду, он вымылся при свете единственной свечи. Знакомое, радостное чувство волнующего предвкушения охватило его. Ему казалось, что по всему телу разлилось тепло. "Сегодня ночью я одержу верх, - с торжествующей яростью подумал он, - и неважно, скольких мне придется для этого убить". Он насухо вытерся полотенцем. Движения его были нервными, а из горла готов был вырваться крик. "Теперь понимаю, почему воины издают вопли на поле боя", - подумал он. Опустив глаза вниз, он увидел, что у него начинается эрекция. И тут он услышал слова Лидии: - Надо же, ты отрастил бороду. Он резко повернулся и, пораженный, уставился в темноту. Она вошла в круг света. Ее белокурые волосы свободно струились по плечам. На ней была длинная неяркая ночная рубашка с облегающим лифом и высокой талией. Руки белые, обнаженные. Она улыбалась. Так они и стояли, взглядывая друг на друга. Она несколько раз пыталась заговорить, но слова не шли. Феликс почувствовал, как в чресла его хлынула кровь. "Как давно, - с неожиданным бешенством подумал он, - как давно я не стоял вот так, нагим, перед женщиной". Она шевельнулась, но это не нарушило чар. Затем сделала шаг вперед и склонилась у его ног. Закрыв глаза, прижалась к его телу. Феликс смотрел на ее ослепленное лицо и при свете свечи увидел, как на нем блеснули слезинки. Лидии снова было девятнадцать, а ее тело снова было юным, сильным и неутомимым. После скромной свадьбы она с ее новым мужем оказались в маленьком деревенском домике. За окном тихо падал снег. Они любили друг друга при свете свечи. Она целовала его, а он повторял: я всегда любил тебя, все эти годы, хотя они были знакомы лишь несколько недель. Его борода царапнула ей грудь, хотя она не могла припомнить, чтобы он отращивал бороду. Она наблюдала, как его руки ласкали все ее тело, самые потайные места его, и сказала: - Это же ты, Феликс, ты. Это ты делаешь со мной такое. - Будто кто-то еще мог доставить ей такую радость, такое острое наслаждение. Своим длинным ногтем она царапнула ему плечо. Когда выступила кровь, она наклонилась и жадно лизнула ее. - В тебе есть что-то от дикого животного, - произнес он. Они ласкали друг друга, не переводя дыхания; они были подобны детям вдруг оказавшимся в кондитерской, перебегающим от одной вазы со сладостями к другой, все трогающим и надкусывающим, не в состоянии поверить в выпавшее им богатство. - Я так рада, что мы убежали с тобой вдвоем, - сказала она, но он отчего-то сделался грустным, и тогда она прошептала: - Возьми меня, я твоя. И печаль в его взгляде сменилась желанием, но тут она вдруг почувствовала, что плачет, сама не понимая, почему. Подумала, что все это сон, и испугалась, что сейчас проснется. - Иди ко мне скорее, - промолвила она, и их тела сплелись, и она улыбалась сквозь слезы. Они двигались словно в танце, словно бабочки над цветком, и она выдохнула едва слышно: - О, Боже, как это прекрасно, прекрасно. Я думала, этого никогда больше со мной не будет. Рыдания стали душить ее. Он уткнулся лицом в ее шею, но она руками отвела его голову в строну, чтобы как следует видеть его. Теперь она знала, что это не сон. Она не спала. От ее горла к позвоночнику тянулась туго натянутая струна, и всякий раз, когда она вибрировала, все ее тело издавало клич радости, громче и громче. - Смотри на меня! - воскликнула она, теряя над собой контроль. - Я смотрю, - нежно проговорил он, и песнь ее тела зазвучала еще громче. - Я дурная, порочная! - воскликнула она, и восторг переполнил ее. Смотри на меня, я распутная! Тело ее содрогнулось, струна натягивалась все туже и туже, а наслаждение стало столь пронзительным, что она почувствовала, что теряет рассудок. И на самой высшей ноте восторга струна, наконец, лопнула, и Лидия потеряла сознание. Феликс нежным движением опустил ее на пол. Лицо ее при свете свечи было умиротворенным, напряжение сошло. Она была похожа на человека, которого смерть застигла в момент счастья. Кожа бледная, но дыхание нормально. Она находилась в каком-то полузабытье, наверное, из-за наркотических снадобий. Феликс знал это, но ему было все равно. Он чувствовал себя опустошенным, слабым, беспомощным и полным благодарности. И сильно влюбленным. "Мы могли бы начать все сначала, - подумал он. - Она ведь свободная женщина и может уйти от мужа. Мы могли бы поселиться в Швейцарии, к нам бы приехала Шарлотта... Не надо предаваться иллюзиям, ты не в опиумной курильне", - одернул он сам себя. Они с Лидией уже раньше строили планы, там в Санкт-Петербурге, девятнадцать лет назад, и оказались совершенно беспомощными перед волей сильных мира сего. В реальной жизни чудес не бывает, они снова все разрушат. "Они никогда не позволят мне увести ее. Но я им отомщу". Он встал и быстро оделся. Взял свечу. Еще раз взглянул на нее. Глаза ее были по-прежнему закрыты. Ему захотелось еще раз коснуться ее, поцеловать ее мягкие губы. Но он заставил себя сдержаться. "Никогда больше", - подумал он. Повернулся и вышел. Тихим шагом прошел он по покрытому ковром коридору и вниз по лестнице. Пламя свечи отбрасывало неровные тени по стенам. "Может быть, сегодня ночью я умру, но не раньше, чем убью Орлова и Уолдена, - размышлял он. - Я видел свою дочь, я спал со своей женой, теперь мне остается только убить своих врагов, и тогда я смогу умереть спокойно". На площадке второго этажа его шаг вдруг отдался громким звуком. Он застыл и прислушался. Увидел, что пол тут мраморный, и ковра на нем нет. Секунду подождал. Вокруг все было тихо. Снял ботинки и пошел босиком - носок у него не было. Свет не горел во всем доме. А вдруг кто-нибудь начнет бродить в темноте? Вдруг кому-то в середине ночи захочется есть, и он пойдет в кладовую? Или дворецкому вдруг почудится шум, и он решит пройтись по дому и проверить? Или телохранителям Орлова понадобится пойти в ванную? Феликс напряг слух, готовый при первой же тревоге задуть свечу и затаиться. Остановившись в вестибюле, он вынул из кармана план дома, который начертила для него Шарлотта. Бросил быстрый взгляд на схему первого этажа, держа свечу над листом бумаги, а затем повернул направо и неслышным шагом двинулся по коридору. Через библиотеку прошел в оружейную. Тихо закрыл за собой дверь и стал осматриваться. Вдруг ему показалось, что со стены на него собирается броситься какой-то чудовищный зверь. Феликс отпрыгнул в сторону, чуть не закричав от ужаса. Свеча его погасла. В темноте он понял, что то был охотничий трофей - голова тигра. Он снова зажег свечу. На стенах висели и другие трофеи - голова льва, оленя и даже носорога. В свое время Уолден, видимо, немало поохотился на диких животных. Там же был и аквариум с огромной рыбой. Феликс поставил свечу на стол. Вдоль одной из стен были расставлены ружья в специальных подставках. Там были три пары дробовиков-двустволок, Винчестер и нечто, похожее на ружье для охоты на слона. Феликсу никогда не доводилось видеть подобного ружья. Впрочем, и слонов тоже. Ружья были соединены цепью, пропущенной под их спусковым механизмом. Феликс осмотрел цепь. Она запиралась висячим замком, скрепленным скобой, вделанной в деревянный край ружейной подставки. Феликс задумался, что же ему делать. Ему необходимо было раздобыть оружие. Сначала он решил, что может сорвать замок с помощью отвертки, но потом подумал, что будет гораздо проще вывинтить скобу из деревянной подставки, а затем протащить всю цепь, с висячим замком и скобой под спусковыми устройствами ружей и таким образом открепить их. Он снова взглянул на план Шарлотты. Рядом с ружейной находилась оранжерея. Взяв свечу, он двинулся туда и оказался в маленькой холодной комнате с мраморным столиком и каменной раковиной. Вдруг он услышал чьи-то шаги. Задул свечу и присел. Звук доносился снаружи; вероятно, шагал по гравию один из охранников. Мелькнул свет фонаря. Феликс распластался вдоль двери около окна. Свет стал ярче, звук шагов громче. Кто-то остановился у самого окна и посветил туда. Феликс смог увидеть полочку над раковиной и ряд инструментов, висящие на крючках: ножницы, секаторы, маленькую тяпку и нож. Страж дернул дверь, за которой затаился Феликс. Она была заперта. Шаги удалялись, свет погас. Феликс выждал минуту. Что теперь сделает охранник? Предположим, он заметил мерцание его свечи? Но он мог принять это за отражение его же собственного фонаря. Либо решить, что в доме кому-то понадобилось пойти сейчас в цветочную комнату, и, что тот имел на это полное право. А вдруг стражник окажется сверхбдительным и захочет вернуться и проверить. Оставив двери открытыми, Феликс вышел из цветочной, и через оружейную прошел в библиотеку. Двигался он на ощупь, прикрывая ладонью свечу. В библиотеке он уселся на пол рядом с огромным кожаным диваном и стал медленно считать до тысячи. Но никто не появился. Видимо, охранник не оказался сверхбдительным. Он вновь вернулся в оружейную и зажег свечу. Окна здесь были прикрыты тяжелыми портьерами, в цветочной же вообще не было занавесок. Осторожно прошел в цветочную, взял нож, вернулся в оружейную и склонился над оружейной подставкой. Ножом начал вывинчивать болты, крепившие скобу к дереву. Дерево было старым и крепким, но в конце концов он вытащил болты и отцепил ружья. В комнате было три шкафа. В одном стояли бутылки с бренди, виски и стаканы. В другом - номера журналов "Лошадь и собака" и здоровенный, в кожаном переплете, том под названием "Охотничья книга". Третий шкаф был заперт: должно быть, там и хранились боеприпасы. Садовым ножом Феликс сломал замок шкафа. Из всех трех видов оружия - винчестера, дробовика и ружья для охоты на слонов - он предпочел Винчестер. Однако, перебирая коробки с боеприпасами, он понял, что там нет патронов ни для винчестера, ни для слоновьего ружья: видимо, это оружие хранилось лишь в качестве сувенира. Значит, приходилось довольствоваться дробовиком. Все дробовики были двенадцати зарядными с патронами шестого калибра. Чтобы убить свою жертву, ему необходимо будет стрелять с близкого расстояния, не далее, чем с двадцати ярдов. А перед перезарядкой он сможет сделать лишь два выстрела. "Что ж, - подумал он, - я хочу убить лишь двоих". Картина Лидии, лежащей на полу в детской то и дело вставала у него перед глазами. Вспоминая об их страстных объятьях, он ощущал подъем. Куда-то исчезла подавленность, которую он чувствовал сразу же после бурных ласк. "Почему я непременно должен погибнуть? - спрашивал он себя. - И никто ведь не знает, что может произойти после того, как я убью Уолдена". Он зарядил ружье. "Теперь, - подумала Лидия, - мне остается только покончить с собой". Другого выхода она не видела. Второй раз в своей жизни она бросилась на самое дно порока. Все эти долгие годы самодисциплины пошли прахом, и все из-за того, что вернулся Феликс. Она не мгла продолжать жить, зная, кем она является на самом деле. Она хотела умереть и немедленно. Она задумалась, как же ей это осуществить. Принять какой-нибудь яд? Наверняка, где-то в доме есть яд для крыс, но она не знала, где он может храниться. Большую дозу лауданума? Но она не была уверена, что у нее найдется нужное количество. Можно отравиться газом, вспомнила она, но Стивен устроил в их доме электрическое освещение. Может быть, выпрыгнуть из окна верхнего этажа? Но она боялась, что только, сломает себе шею и навсегда останется парализованной. Она сомневалась, что ей достанет храбрости перерезать себе вены, да и слишком долго ждать, пока умрешь от потери крови. Самый быстрый способ это выстрелить в себя. Она подумала, что, наверняка бы смогла зарядить ружье и выстрелить из него, она сотни раз видела, как это делается. Но тут вспомнила, что ружья были на запоре. Потом она вспомнила про озеро. Да, это и есть ответ. Она пройдет в свою комнату, накинет платье, через боковую дверь выскользнет из дома, чтобы не заметил полицейский, и пересечет парк с западной стороны, там, где растут рододендроны. А далее через лес до самой кромки воды. Ступив в воду, она просто будет идти и идти, пока та не сомкнётся над ее головой, а потом откроет рот, и через одну-две минуты все будет кончено. Она вышла из детской и пошла по темному коридору. Увидев свет под дверью спальни Шарлотты, заколебалась. Ей захотелось в последний раз увидеть свою дочь. Ключ торчал снаружи. Она открыла дверь и вошла. Шарлотта, одетая, спала в кресле у окна. Лицо ее было бледным, вокруг глаз краснота. Из волос вынуты заколки. Лидия закрыла дверь и приблизилась к дочери. Шарлотта открыла глаза. - Что случилось? - спросила она. - Ничего, - ответила Лидия и села. - Ты помнишь, когда от меня ушла нянюшка? - Да. Ты тогда достаточно подросла, чтобы пригласить гувернантку, а других маленьких детей у меня не было. - Я много лет не вспоминала об этом, а сейчас вспомнила. Ты ведь не знала, что я считала нянюшку своей матерью, не правда ли? - Неужели ты и в самом деле так думала? Ты всегда называла меня мамой, а ее няней... - Да. Шарлотта заговорила медленно, почти бессвязно, погрузившись в далекий мир воспоминаний. - Да, я называла тебя Мамой, а няню Нянюшкой, но ведь у всех была мать, понимаешь и когда нянюшка объяснила, что ты моя мать, я сказала: "Какие глупости, няня, моя мать это ты", нянюшка посмеялась над этим. А потом ты отослала ее. Я ужасно переживала. - Я этого не знала... - Конечно, Марья не рассказала тебе об этом, да и какая гувернантка сказала бы? Шарлотта этим воспоминанием не хотела в чем-то обвинить мать, она просто пыталась что-то объяснить. Через секунду она заговорила вновь. - Вот видишь, у меня не та мать, а теперь еще и не тот отец. Это новое открытие напомнило мне ту старую историю. - Должно быть, ты ненавидишь меня. Я тебя понимаю. Я тоже себя ненавижу, - сказала Лидия. - У меня нет к тебе ненависти, мама. Я ужасно на тебя злилась, но ненависти здесь нет. - Но ты считаешь меня лицемеркой. - Даже и не это. Чувство покоя снизошло на Лидию. Шарлотта продолжала. - Я начинаю понимать, почему ты держишься сверхчопорно, почему всегда старалась, чтобы я ничего не знала о сексе... Просто ты хотела уберечь меня от того, что случилось с тобой. И я пришла к выводу, что бывают такие ситуации, когда трудно принять решение, трудно понять, где добро, где зло. Мне кажется, я слишком строго тебя судила, не имея на то никакого права... и я стыжусь этого. - Ты понимаешь, что я люблю тебя? - Да... и я люблю тебя, мама, и поэтому чувствую себя такой несчастной. Лидия была поражена. Меньше всего она ожидала такого оборота. После всего, что произошло - всей той лжи, предательства, горечи и гнева Шарлотта все еще любила ее. Какая-то умиротворенная радость переполнила Лидию. "Покончить с собой? - подумала она. - Почему я должна кончать с собой?" - Нам следовало раньше поговорить об этом, - произнесла Лидия. - О, ты не представляешь, как мне этого хотелось, - сказала Шарлотта. Ты всегда старалась научить меня правильно делать реверансы, поддерживать шлейф, изящно садиться и укладывать волосы... а я мечтала, чтобы ты так же старательно объяснила бы мне действительно важные вещи - о любви, о рождении детей - но этого ты никогда не делала. - Я не могла себя заставить, - вымолвила Лидия, - не знаю, почему. Шарлотта зевнула. - Пойду немного посплю, - сказала она, вставая с кресла. Лидия поцеловала ее в щеку и обняла. - Знаешь, я и Феликса люблю, тут ничего не изменилось, - проговорила Шарлотта. - Понимаю, - выдохнула Лидия. - Я тоже его люблю. - Спокойной ночи, мама. - Спокойной ночи. Лидия быстро вышла из комнаты дочери и закрыла за собой дверь. В коридоре ее охватили сомнения. Что предпримет Шарлотта, если оставить дверь незапертой? Лидия решила избавить дочь от мучительного выбора и повернула в замке ключ. Она начала спускаться вниз по лестнице, направляясь к себе в комнату. Она была рада, что поговорила с Шарлоттой. "Может быть, - размышляла она, - нашу семью еще можно спасти. Не знаю, как, но уверена, что это можно сделать". Она вошла в свою спальню. - Где ты была? - раздался голос Стивена. * * * Теперь, когда у Феликса было оружие, ему оставалось лишь выманить Орлова из его покоев. Он знал, как это сделать. Он собирался поджечь дом. Держа в одной руке ружье, а в другой свечу, он, как и прежде босиком, прошел через западное крыло здания в гостиную. "Еще несколько минут, только несколько минут, - думал он, - и дело будет сделано". Он пересек обе столовые, буфетную и очутился на кухне. Но эти помещения на плане Шарлотты были не очень четко обрисованы, так что ему пришлось какое-то время разыскивать выход. Он обнаружил большую, из грубого теса, дверь, запертую на перекладину. Приподняв ее, он тихо вошел внутрь. Потушив свечу, помедлил в проеме. Через минуту он уже смог различить очертания каких-то строений. Он обрадовался - зажигать свечу на улице было бы опасно, могла увидеть стража. Перед ним находился небольшой, крытый булыжником, дворик. Судя по чертежу, на его дальней стороне располагался гараж, мастерская и цистерна с бензином. Он пересек дворик. Строение к которому он подошел, видимо, раньше служило амбаром. Часть его была заперта, наверное, там располагалась мастерская, остальная часть открыта. В темноте он разглядел круглые передние фары двух огромных автомобилей. А где же бак с горючим? Он поднял вверх голову. Строение было довольно высоким. Сделал шаг вперед, и тут что-то ударило его по лбу. Это оказался наконечник шланга, свисавшего с верхней части помещения. Теперь все стало ясно: машины они держали в амбаре, а цистерну с бензином поместили на сеновале. Въезжая во двор, они просто заправляли автомобили с помощью шланга. "Отлично!" - подумал он. Сейчас ему понадобится канистра, лучше всего на два галлона. Войдя в гараж, он обошел машины, осторожно двигаясь и стараясь ни на что не наткнуться. Но канистр нигде не было. Он припомнил, что было на планах. Сейчас он находился недалеко от огорода. Возможно, там есть лейка для полива. Он только собрался пойти и посмотреть, как услышал чье-то сопенье. Он застыл на месте. Мимо прошел полицейский. Феликс слышал, как колотится его собственное сердце. Свет от полицейского фонаря замерцал по дворику. "Закрыл ли я дверь?" - в панике подумал Феликс. Фонарь осветил дверь: она выглядела закрытой. Полицейский прошел дальше. Феликс с облегчением выдохнул воздух. Он подождал еще минуту, чтобы дать стражу удалиться, а затем снова двинулся в сторону огорода. Канистр он там не нашел, но наткнулся на свернутый шланг. И тут ему в голову пришла злорадная мысль. Теперь ему нужно было определить маршрут патрулирования. Он принялся считать. И считая, потащил садовый шланг во дворик и спрятался с ним за машинами. На счете девятьсот два полицейский вернулся. Значит, в его распоряжении было пятнадцать минут. Он прикрепил конец садового шланга к наконечнику бензопровода, а потом пошел через дворик, на ходу разматывая шланг. На кухне отыскал острый вертел для мяса и зажег свечку. После этого, волоча за собой шланг, прошел через кухню, буфетную, столовые, гостиную, вестибюль и добрался до библиотеки. Шланг оказался тяжелым и было трудно раскладывать его по всему дому, не производя шума. Он все время прислушивался, не идет ли кто, но слышал лишь поскрипывание и потрескивание стен старого дома в ночи. Он был уверен, что все его обитатели уже легли спать, но вдруг кому-то захочется зайти в библиотеку за книгой, или за глотком бренди в гостиную, или же за сэндвичем на кухню? "Если это произойдет сейчас, - думал он, - все рухнет". Еще несколько минут, всего несколько! Он беспокоился, что шланг окажется слишком коротким, но тот как раз дотянулся до двери библиотеки. Тогда он пошел назад вдоль шланга, острым вертелом протыкая в нем дырки через каждые несколько ярдов. Вышел через кухонную дверь и вошел в гараж. Дробовик он держал обеими руками, как дубинку. Казалось, он прождал так целую вечность. Наконец, он услышал шаги. Пройдя мимо него, полицейский вдруг остановился, посветил фонариком, и увидев шланг, издал удивленный возглас. Феликс саданул его двустволкой. Полицейский зашатался. - Падай же, черт тебя побери! - прошипел Феликс и снова изо всех сил ударил его. Полицейский упал, и Феликс со свирепой радостью вновь нанес ему удар. Человек затих. Повернувшись к бензопроводу, Феликс нащупал место, где он соединялся с садовым шлангом. Там находился кран, регулирующий поток горючего. Феликс отвернул этот кран. * * * - До того, как мы поженились, у меня был любовник, - подчиняясь какому-то импульсу вдруг произнесла Лидия. - О, Боже! - воскликнул Стивен. "Зачем я это сказала?" - подумала Лидия. И ответила самой себе: "Потому что ложь сделала нас всех несчастными, и я хочу покончить с ней". Она начала объяснять. - Мой отец все узнал. Он приказал арестовать и пытать моего любовника. Сказал, что если я соглашусь выйти за тебя, то пытки тут же прекратятся, и что, как только я уеду в Англию, моего возлюбленного освободят из тюрьмы. Она вглядывалась в его лицо. Оно выражало скорее ужас, нежели страдание. - Твой отец был дурным человеком, - вымолвил он. - Нет, это я оказалась дурной и безнравственной, раз вышла замуж без любви. - О... - произнес Стивен, и в голосе его теперь слышалась боль. - Ну, если уж на то пошло, и я тогда не был в тебя влюблен. Я сделал тебе предложение, потому что умер мой отец, и мне нужна была жена, чтобы исполнять обязанности графини Уолден. И только потом я полюбил тебя со всей страстью. Так что, я бы простил тебя, но ведь нечего прощать. "Неужели все так просто? - подумала она. - Смог бы он простить мне все и продолжать любить меня?" Ей казалось, что теперь все возможно, в той атмосфере, когда над ними витала смерть. И она бросилась в пучину. - Я должна сказать тебе еще кое-что, - с трудом выговорила она, - и это гораздо страшнее. На его лице отразились страдание и тревога. - Скажи мне все. - Когда я выходила за тебя, я... уже ждала ребенка. Стивен побледнел. - Шарлотта! Лидия молча кивнула. - Она... она не моя дочь? - Нет. - О, Боже. "Вот теперь я причинила тебе боль, о которой ты и представления не имел", - подумала Лидия. Вслух она сказала: - О, Стивен, прости меня. Он уставился на нее непонимающим взглядом, повторяя: - Не моя, не моя... Она подумала о том, как это было важно для него; в среде английской аристократии больше, чем где-либо, говорили о наследниках и родственных связях. Она вспомнила, как он, бывало, глядя на Шарлотту, бормотал про себя библейские слова: "Плоть от плоти моей". Обычно же он никогда не цитировал Библию. Она задумалась и о собственных чувствах, о возникновении новой жизни внутри ее тела, о том моменте, когда ребенок отделяется от матери, но так никогда и не становится для нее совершенно отдельным. Наверное, мужчины ощущают то же самое, подумалось ей. Иногда кажется, что это не так, но на самом деле все именно так. Лицо его посерело и вытянулось. Он вдруг сделался как-то старее. - Почему ты говоришь мне об этом именно сейчас? "Не могу, - пронеслось у нее в голове, - я не в силах сказать ему все до конца. Я и так уже причинила ему столько горя". Но она словно неслась вниз с горы, будучи не в состоянии остановиться. - Потому, что Шарлотта встретила своего настоящего отца, и теперь ей все известно, - выпалила она. - О, несчастное дитя. Стивен закрыл лицо руками. Лидия поняла, что следующим его вопросом будет: - Так кто же ее отец? Паника охватила ее. Этого она не может ему сказать. Это убьет его. Но ей необходимо было сказать ему все, она хотела навсегда избавиться от давящей тяжести позорной тайны. "Не спрашивай, - молила она про себя, - пока еще не время, я этого не вынесу". Он взглянул на нее. Лицо его ничего не выражало. "Он смотрит на меня, как судья, - подумалось ей, - бесстрастно выносящий приговор, а я обвиняемая, сидящая на скамье подсудимых. Только не спрашивай". - А отец, естественно, Феликс, - произнес он. Пораженная Лидия судорожно глотнула воздух. Он утвердительно кивнул, словно иной реакции ему и не требовалось. "Что он сделает теперь?" - со страхом подумала Лидия. На лице его она ничего не могла прочесть, оно сделалось чужим. - О, Боже всемогущий, за что нам такое наказание, - вымолвил он. Лидию словно прорвало. Она заговорила горячо и быстро. - Он появился как раз в тот момент, когда она впервые поняла, что ее родителям свойственны обычные человеческие слабости. Появился, полный жизни, новых идей и мятежного духа... Именно это и могло увлечь юную, независимо мыслящую девушку. Я это знаю, потому что нечто подобное произошло и со мной... и вот она познакомилась с ним, восхитилась и помогла ему... но любит она тебя, Стивен, в этом смысле она твоя. Тебя нельзя не любить... Лицо его оставалось каменным. Она предпочла бы, чтобы он стал проклинать ее, кричать, даже избил бы ее, но вместо этого он продолжал сидеть, взирая на нее взглядом судьи, и, наконец, задал вопрос: - А ты? Ты помогала ему? - Сознательно никогда, но... я не помогала и тебе. Я отвратительная, дурная женщина. Он встал и взял ее за плечи. Руки его были холодны, как лед. - Но ты - моя? - спросил он. - Я старалась, Стивен. Клянусь тебе. Он коснулся ее щеки, но в глазах его не было любви. Она задрожала. - Я же говорила тебе, что на мне слишком много греха, - промолвила она. - Ты знаешь, где находится Феликс? - спросил он. Она не отвечала. "Если я скажу, - подумала она, - то погублю Феликса. Если не скажу, то погублю Стивена". - Но ты ведь знаешь, - произнес он. Она тупо кивнула. - Ты скажешь мне? Она посмотрела ему прямо в глаза. "Если я скажу ему, - пронеслось в ее мозгу, - простит ли он тогда меня?" - Выбирай же, - промолвил Стивен. Ей казалось, что она стремглав летит в пропасть. Стивен выжидающе поднял брови. - Он здесь в доме, - выговорила, наконец, Лидия. - Боже милостивый! Где именно? Плечи Лидии опустились. Все было кончено. Она в последний раз предавала Феликса. - Он прячется в детской, - обреченно сказала она. Выражение его лица перестало быть каменным. Щеки побагровели, в глазах засверкал гнев. - Скажи, что прощаешь меня... пожалуйста, - вырвалось у Лидии. Он повернулся и выбежал из комнаты. * * * Феликс промчался через кухню и буфетную, неся с собой свечу, дробовик и спички. Он уже чувствовал сладковатый, слегка тошнотворный запах бензина. В столовой из отверстия в шланге начала вытекать тоненькая струйка. Феликс расположил шланг так, чтобы огонь не уничтожил комнату слишком быстро, затем зажег спичку и бросил ее на пропитанный горючим кусок ковра. Ковер тут же вспыхнул. Усмехнувшись, Феликс выскочил из столовой. В гостиной он схватил бархатную подушку и на мгновение прижал ее к другому отверстию в шланге. Потом положил подушку на диван, поджег ее и бросил туда еще несколько подушек. Они дружно загорелись. Затем помчался через холл, по коридору в библиотеку. Здесь бензин вытекал из самого конца шланга прямо на пол. Схватив с полок охапку книг, Феликс швырнул их в растекающуюся лужу. Пересек библиотеку и открыл смежную дверь в оружейную. Постояв секунду в дверном проеме, он бросил в лужу свою свечу. Раздался шум, подобный сильному порыву ветра, и библиотека заполыхала огнем. Сначала книги, потом портьеры, а затем мебель и деревянные панели. Из шланга продолжал выливаться бензин, усиливая пламя. Феникс захохотал. Вбежав в оружейную, он сунул в карман куртки пригоршню запасных патронов. Из оружейной направился в цветочную. Снял засов с двери, ведущей в сад, осторожно открыл ее и вышел. Он прошел двести шагов в сторону дома и точно на запад, с трудом сдерживая нетерпение. Затем отсчитал те же двести шагов к югу, а потом на восток, так что в конце концов очутился прямо напротив главного входа в дом. Он вглядывался в него через затемненную лужайку. Феликс видел второго часового, курящего трубку перед портиком, освещенным двумя лампами. Его напарник лежал без сознания, или даже мертвый, где-то в огороде. Феликс видел языки огня в окнах библиотеки, но полицейский был слишком далеко от этого места и все еще ничего не замечал. Но в любой момент и он мог бы увидеть огонь. Между Феликсом и домом, примерно в пятидесяти ярдах от портика, рос огромный старый каштан. Казалось, полицейский смотрел туда, где находился Феликс, но не замечал его. Феликсу было все равно. "Если он разглядит меня, - подумал он, - я застрелю его. Теперь уже это не важно. Никто не сможет остановить огонь. Им всем придется покинуть дом. Я убью их обоих с минуты на минуту". Он встал за деревом и прислонился к нему, держа в руках дробовик. Теперь он видел пламя в противоположном конце дома, в окнах столовой. "Что они там делают?" - подумал он. Уолден побежал в то крыло здания, где находилась Голубая Комната, в которой ночевал Томсон. Постучал в дверь и вошел. - В чем дело? - спросонья спросил Томсон. Уолден включил свет. - Феликс здесь в доме. - Боже всемогущий! Томсон рывком вскочил с кровати. - Как это могло произойти? - Его впустила Шарлотта, - с горечью произнес Уолден. Томсон спешно натягивал брюки и пиджак. - Нам известно, где именно он прячется? - В старой детской. У вас есть револьвер? - Нет, но я поставил троих охранять Орлова, помните? Возьму двоих из них, и мы схватим Феликса. - Я иду с вами. - Я бы предпочел... - Не спорьте со мной! - закричал Уолден. - Я хочу видеть, как он умрет. Бросив на Уолдена странный, полный сочувствия взгляд, Томсон выбежал из комнаты. Уолден последовал за ним. Они поспешили по коридору, ведущему к комнате Алекса. У дверей стоял телохранитель, он отдал Томсону честь. - Вы Баррет, верно? - Да, сэр. - А кто там внутри? - Бишоп и Андерсон, сэр. - Скажите, чтобы открыли. Баррет постучал в дверь. Чей-то голос тут же откликнулся: - Пароль? - Миссисипи, - ответил Баррет. Дверь отворилась. - Что случилось, Чарли? О, это вы, сэр. - Что с Орловым? - спросил Томсон. - Спит, как младенец, сэр. Уолден подумал: "Давай же, не тяни". - Феликс пробрался в дом, - начал объяснять Ton-сон. - Баррет и Андерсон пойдут со мной и его светлостью. Бишоп останется в этой комнате. Пожалуйста, проверьте, заряжены ли пистолеты. Уолден повел их через гостевое крыло дома вверх по лестнице к детской. Сердце его бешено колотилось, и он ощущал то странное смешение страха и азарта, которое всегда охватывало его на охоте при виде льва, оказавшегося на расстоянии ружейного выстрела. Он показал на дверь детской. - В этой комнате есть электрический свет? - шепотом спросил Томсон. - Да, - ответил Уолден. - А где выключатель? - Слева от двери, на высоте плеча. Баррет и Андерсон вытащили револьверы. Уолден и Томсон встали по обе стороны двери так, чтобы их не задело при выстреле. Баррет рывком открыл дверь, Андерсон бросился внутрь и встал сбоку, а Баррет зажег свет. Но ничего не последовало. Уолден заглянул в комнату. Андерсон и Баррет проверяли классную комнату и спальню. Чуть позже Баррет произнес: - Здесь никого нет, сэр. Пустая детская ярко освещалась электрическим светом. На полу стоял таз с грязной водой, и валялось смятое полотенце. Уолден указал на дверцу в чулан. - Там, за ней есть небольшой чердак. Баррет открыл дверцу. Все напряглись в ожидании неизвестного. С револьвером в руке он шагнул вперед. Через несколько секунд вышел. - Он там был. Томсон поскреб голову. - Нам надо обыскать дом, - проговорил Уолден. - Жаль, что у нас мало людей, - заметил Томсон. - Начнем с западного крыла, - предложил Уолден. - Пойдемте. Они вышли за ним из детской и по коридору дошли до лестницы. Спускаясь вниз, Уолден вдруг почувствовал запах дыма. - Что это? - спросил он. Томсон принюхался. Уолден взглянул на Баррета и Андерсона - никто из них в этот момент не курил. Запах дыма становился все более сильным, а потом Уолден услышал шум, подобный шелесту листвы на ветру. Внезапно его охватил страх. - Мой дом горит! - закричал он и бросился вниз по ступеням. В вестибюле было полно дыма. Пробежав через него, Уолден толчком открыл дверь в гостиную. Ему в лицо ударило жаром, он споткнулся. Комната превратилась в настоящий ад. Он пришел в отчаяние - такой огонь невозможно потушить. Взглянул в сторону западного крыла и увидел, как полыхала библиотека. Обернулся. За ним спешил Томсон. - Мой дом сгорит дотла! - воскликнул Уолден. Схватив его за руку, Томсон оттащил его к лестнице, где стояли Баррет и Андерсон. Уолден почувствовал, что в середине вестибюля ему лучше дышится и слышится. Тем временем, Томсон, не теряя хладнокровия и решительности, стал отдавать приказания. - Андерсон, пойдите и разбудите тех двух бобби, что снаружи. Пошлите кого-нибудь разыскать садовый шланг и кран. Другой пусть бежит в деревню и по телефону вызовет пожарную команду. После этого бегите по черной лестнице в комнаты прислуги и поднимайте всех. Велите им выбираться из дома кратчайшим путем, а потом собираться на лужайке перед входом, чтобы можно было всех пересчитать. Баррет, идите разбудите мистера Черчилля и проследите, чтобы он покинул дом. Я выведу Орлова. Уолден, вы позаботьтесь о Лидии и Шарлотте. Пошли! Уолден побежал вверх по лестнице к комнате Лидии. Она сидела в шезлонге в ночной рубашке, глаза ее были красными от слез. - В доме пожар, - задыхаясь выговорил он. - Немедленно выходи и ступай к лужайке. Я выведу Шарлотту. Затем он вдруг вспомнил о звонке, созывавшем домочадцев к столу и передумал. - Нет, - распорядился он, - ты займись Шарлоттой. А я пойду звонить. Он снова помчался вниз по ступеням, думая про себя: "Почему я раньше не сообразил этого?" В вестибюле висел шелковый шнур, с помощью которого звонили во все комнаты и приглашали к столу. Уолден дернул шнур и тут же услышал, как в разных частях дома раздались слабые звоночки. Тут он заметил садовый шланг, тянущийся по полу холла. Неужели уже кто-то взялся тушить огонь? Но ему некогда было думать, кто бы это мог быть. Он продолжал дергать за шнур. Феликс с тревогой наблюдал за происходящим. Огонь распространялся слишком быстро. Полыхала уже большая часть второго этажа. Он видел языки пламени в окнах. Он торопил их про себя: "Выходите же, болваны! Что они там делают?" Он вовсе не хотел сжигать всех в доме - он лишь хотел, чтобы они вышли наружу. Полицейский у портика, казалось, спал. "Сейчас я подам сигнал тревоги, - в отчаянии решил Феликс. - Я не хочу, чтобы гибли невинные люди". Внезапно часовой очнулся и огляделся кругом. Трубка выпала из его рта. Он бросился в подъезд и забарабанил в дверь. "Наконец-то! - подумал Феликс. - А теперь поднимай тревогу, дурень!" Подбежав к окну, полицейский выбил стекло. Как раз в этот момент открылась дверь и из нее кто-то выскочил, весь окутанный дымом. "Начинается", - возбужденно подумал Феликс. Подняв двустволку, он пристально вглядывался в темноту. Лица того, кто выбежал, он разглядеть не мог. Человек прокричал что-то, и полицейский, стоявший на часах, тут же умчался. "Мне нужно видеть их лица, - думал Феликс, - но если подойти ближе, они меня заметят". Человек влетел обратно в дом раньше, чем Феликс смог узнать его. "Мне необходимо подойти поближе, - размышлял Феликс, - и рискнуть". Он двинулся через лужайку. Услышал, как в доме зазвонили в колокол. "Ну, теперь уж они, наверняка, выбегут", - решил Феликс. Лидия бежала по задымленному коридору. Как все это могло произойти так быстро"! У себя в комнате она ничего не почувствовала, но перед дверьми спален, мимо которых она торопилась, бушевали языки пламени. Должно быть, уже весь дом объят огнем. Из-за сильного жара было трудно дышать. Добежав до комнаты Шарлотты, она повернула ручку. Она совсем забыла, что дверь заперта. Повернула ключ в замке. Вновь попыталась открыть дверь. Та не поддавалась. Повернув ручку, она всей своей тяжестью навалилась на дверь. Но ничего не получалось, дверь заклинило. От ужаса Лидия начала кричать. - Мама! донесся голос Шарлотты из глубины спальни. Лидия до боли закусив губу, перестала кричать. - Шарлотта! - позвала она. - Открой дверь! - Я не могу, не могу, не могу! - Дверь заперта на ключ! - Я отперла ее, но она не открывается... весь дом горит, о, Боже, помоги мне, помоги... Шарлотта попыталась открыть дверь изнутри, толкая ее и дергая за ручку. - Мама! - Да! - Мама, перестань кричать и выслушай меня внимательно - сдвинулись половицы, и дверь заклинило. Ее придется взламывать. Иди за помощью! - Я не могу тебя оставить... - МАМА! ИДИ ЗА ПОМОЩЬЮ, ИЛИ Я ЗДЕСЬ СГОРЮ ЗАЖИВО! - О, Боже, хорошо, бегу! Лидия повернулась и, задыхаясь от дыма, помчалась вниз по ступеням. Уолден продолжал звонить в звонок. Сквозь дым он различил, как по лестнице спускались Томсон и третий детектив, Бишоп, а между ними Алекс. Он решил, что поблизости должна быть Лидия, Черчилль и Шарлотта, но потом сообразил, что они могли спуститься по любой из имеющихся в доме лестниц. Проверить это можно было лишь на лужайке перед главным входом, где всех просили собраться. - Бишоп! - крикнул Уолден. - Идите сюда! Сыщик подбежал к нему. - Давайте звоните. Звоните, пока хватит сил. Бишоп взялся за шнур, а Уолден вслед за Алексом вышел из дома. То был радостный для Феликса момент. Он поднял ружье и пошел к дому. Навстречу ему двигался Орлов и еще кто-то. Феликса они пока не заметили. Когда они сделали несколько шагов, за их спинами показался Уолден. "Лезут, как крысы в мышеловку", - торжествующе подумал Феликс. Человек, которого Феликс не знал, повернулся через плечо и сказал что-то Уолдену. До Орлова оставалось двадцать ярдов. "Наконец-то, - пронеслось в мозгу у Феликса. Положив двустволку на плечо, он прицелился Орлову точно в грудь, и в тот момент, когда Орлов открыл было рот, чтобы заговорить, Феликс спустил курок. Огромная черная дыра образовалась на ночной рубашке Орлова, когда в его тело вонзилась пуля шестого калибра, в одной унции которой было около четырех сотен дробинок. Двое других мужчин, услышав выстрел, в ошеломлении уставились на Феликса. Кровь хлынула из груди Орлова, и он упал навзничь. "Я сделал это, - с победным чувством подумал Феликс, - Я убил его. Теперь очередь за другим тираном". Он нацелил ружье на Уолдена. - Не двигаться, - заорал он. Уолден и второй мужчина застыли, как вкопанные. И тут все услышали крик. Феликс посмотрел туда, откуда раздался вопль. Из дома бежала Лидия, волосы ее пылали. Поколебавшись лишь долю секунды, Феликс бросился к ней. Уолден сделал то же самое. На бегу Феликс бросил ружье и сорвал с себя куртку. Он добежал до Лидии на секунду раньше Уолдена. Сбивая пламя, набросил на ее голову куртку. Сбросив ее, Лидия закричала: - Шарлотта осталась в комнате! Не может выйти! Повернувшись, Уолден помчался к дому. Феликс за ним. Рыдающая от страха Лидия увидела, как Томсон бросился вперед и подхватил ружье, брошенное Феликсом. В ужасе смотрела она, как Томсон поднял его и прицелился Феликсу в спину. - Нет! - закричала она, и бросилась на Томсона, сбив его с ног. Выстрел пришелся в землю. Пораженный Томсон недоуменно смотрел на нее. - Разве вы не понимаете? - закричала Лидия в истерике. - Он уже достаточно страдал! Ковер в спальне Шарлотты уже дымился. Чтобы не кричать, она приложила ко рту кулак и зубами вцепилась в костяшки пальцев. Подбежав к раковине, она набрала кувшин воды и выплеснула ее на середину комнаты. Но от этого дыма только прибавилось. Подошла к окну, открыла его и выглянула. Из окон нижнего этажа вырывались дым и пламя. Стена дома была облицована гладкими каменными плитами: слезая вниз, там не за что было бы уцепиться. "Если не окажется другого выхода, я прыгну, - подумала она. - Это лучше, чем сгореть заживо". Мысль привела ее в ужас, она вновь закусила костяшки. Подбежала к двери и снова стала беспомощно дергать ручку. - Кто-нибудь, помогите же! - закричала она. От ковра вверх поднимались языки пламени, в центре пола образовалась дыра. Она подбежала ближе к окну, готовая в любой момент выпрыгнуть из него. Тут она услышала чьи-то рыдания и поняла, что это рыдает она сама. Весь вестибюль был полон дыма. Феликс почти ничего не видел. Он держался поближе к Уолдену, постоянно повторяя про себя: "Только не Шарлотта. Я не допущу, чтобы она погибла, только не Шарлотта". Они помчались вверх по лестнице. Второй этаж был целиком объят пламенем. Жар стоял ужасный, нестерпимый. Сквозь стену огня Уолден бросился вперед. Феликс за ним. У двери Уолден остановился и сильно закашлялся. Беспомощным движением указал на дверь. Дергая ручку, Феликс плечами саданул дверь. Та не поддалась. Он тряханул Уолдена за плечи и крикнул: - Надо вышибать дверь! Они оба встали в коридоре как раз напротив двери. Феликс скомандовал: - Раз! Одновременно они вдвоем навалились на дверь. Дерево треснуло, но дверь по-прежнему оставалась запертой. Уолден перестал кашлять. На лице его читался ужас. - Еще раз! - заорал он на Феликса. Они встали наизготовку у противоположной стены коридора. - Пошли! Они снова бросились на дверь. Та треснула еще немного. Они услышали, как за дверью кричит Шарлотта. У Уолдена вырвался вопль бессильной ярости. В отчаянии он огляделся вокруг. Схватил массивное дубовое кресло. Феликс подумал было, что оно слишком тяжело для Уолдена, но тот поднял его над головой и с размаху ударил об дверь. Дерево расщепилось. Сгорая от нетерпения, Феликс сунул руки в расщелину и начал раздирать ее. Пальцы тотчас окровавились. Он отступил назад, и Уолден еще раз шибанул в дверь креслом. И снова Феликс отдирал щепы. Острые занозы впивались ему в руки; он слышал, как Уолден что-то бормотал тихим голосом, и понял, что это были слова молитвы. Уолден размахнулся и ударил в третий раз. Кресло сломалось, сиденье и ножки разлетелись в разные стороны, но в двери образовался пролом. Он был достаточно широк для Феликса, но слишком узок для Уолдена. Феликс сумел пролезть в пролом и свалился на пол спальни. Пол полыхал огнем, и он не мог разглядеть Шарлотту. - Шарлотта! - крикнул он изо всех сил. - Я здесь! - отозвалась она из дальнего угла комнаты. Феликс обежал спальню с той стороны, где пламя было слабее. Девушка сидела на подоконнике распахнутого окна и жадно глотала ртом воздух. Схватив ее за талию, он перебросил ее себе на плечо. По краю комнаты метнулся к двери. Уолден приблизился к проему, чтобы подхватить дочь. Он просунул голову и одно плечо, чтобы принять Шарлотту из рук Феликса. Он видел, что лицо и руки того были сильно обожжены, а брюки горели. Глаза Шарлотты были открыты и полны ужаса. За спиной Феликса начал проваливаться пол. Одной рукой Уолден уже придерживал Шарлотту. Казалось, Феликс вот-вот упадет. Уолден убрал голову, просунул в проем другую руку и ухватил Шарлотту под мышки. Языки пламени лизали ее ночную рубашку, и она кричала, обезумев. - Все в порядке, папа вытащит тебя, - проговорил Уолден. Ощутив в своих руках всю тяжесть ее тела, он вытянул ее из пролома. Сознание покинуло Шарлотту, тело ее обмякло. В тот момент, когда он ее вытаскивал, пол в спальне рухнул, и Уолден успел увидеть лицо Феликса за мгновение до того, как тот провалился в огненную бездну. - Боже, будь милосерден к этой заблудшей душе, - прошептал Уолден. И бросился вниз по лестнице. Томсон железной хваткой удерживал Лидию, не давая ей вырваться и броситься в горящий дом. Она стояла, неотрывно глядя на дверь, молясь о том, чтобы из нее вышли двое мужчин и Шарлотта. Появилась какая-то фигура. Кто это? Фигура приблизилась. То был Стивен. Он нес Шарлотту. Томсон отпустил Лидию. Она побежала им навстречу. Стивен осторожно опустил Шарлотту на землю. В панике Лидия уставилась на него. - Что... что... - лепетала она. - Она жива, - проговорил Стивен. - Просто потеряла сознание. Присев на траву, Лидия положила голову Шарлотты на колени и прижалась к груди дочери. Она услышала громкое сердцебиение. - О! Мое дитя, - промолвила Лидия. Стивен сел рядом с ней. Она посмотрела на него. Брюки его обгорели, кожа почернела и покрылась волдырями. Но главное, что он живой. Она посмотрела в сторону двери. Стивен увидел брошенный ею взгляд. Лидия почувствовала, что стоящие рядом Черчилль и Томсон прислушивались. Стивен взял Лидию за руку. - Он спас ее, - произнес он. - А потом передал ее мне. Тут рухнул пол. Он мертв. Глаза Лидии наполнились слезами. Увидев это, Стивен сжал ее руку. Он сказал: - Я видел его лицо, когда он падал. Не думаю, что я когда-нибудь смогу забыть его. Понимаешь, он был в полном сознании, и глаза его были открыты, но... но в них не было страха. Можно сказать, в них сквозило... удовлетворение. По щекам Лидии хлынули слезы. - А теперь избавьтесь от тела Орлова, - отчеканил Черчилль. "Бедный Алекс", - подумала про себя Лидия, оплакивая и его тоже. - Что? - не веря своим ушам, переспросил Томсон. Черчилль повторил: - Спрячьте его, закопайте, выбросите в огонь. Мне все равно, как вы это сделаете. Но только избавьтесь от него. Лидия в ужасе смотрела на него и сквозь пелену слез увидела, как из кармана своего халата он вытащил связку бумаг. - Соглашение подписано, - пояснил Черчилль. - Царю сообщат, что Орлов погиб при пожаре, охватившем Уолденхолл, и что это был несчастный случай. Орлова никто не убивал, понимаете? И никакого убийцы не было! Он обвел взглядом каждого. На агрессивном, пухлом лице изобразилась свирепая усмешка. И никакого Феликса никогда не существовало. Стивен поднялся и подошел к телу Алекса. Кто-то уже успел прикрыть тому лицо. Лидия услышала, как Стивен проговорил: Алекс, мой мальчик... Что я скажу твоей матери? Склонившись к убитому, он сложил ему руки на груди, в том месте, где зияла рана. А Лидия все смотрела на огонь, уничтожающий историю многих веков, пожирающий прошлое. Стивен подошел и встал рядом. Он прошептал едва слышно: - Никакого Феликса никогда не было. Она взглянула на него. За его спиной, на востоке, небо выглядело серебристо-серым. Скоро встанет солнце, и наступит новый день. Эпилог Второго августа 1914-го года Германия вторглась в Бельгию. В течение нескольких дней немецкая армия заполонила Францию. К концу августа, когда казалось, что Париж вот-вот падет, значительная часть немецких войск была выведена из Франции, чтобы защищать Германию от России на восточном фронте. Таким образом, Париж устоял. В 1915 году Россия получила формальное право контроля над Константинополем и проливом Босфор. Многие из тех молодых людей, с которыми Шарлотта танцевала на балу у Белинды, погибли во Франции. Фредди Шалфонт был убит в Ипре. Питер вернулся домой контуженным. Сама Шарлотта выучилась на медсестру и отправилась на фронт. В 1916 году Лидия родила мальчика. Из-за возраста матери роды ожидались трудными, но, в конце концов, все произошло благополучно. Мальчика назвали Алексом. В 1917 году Шарлотта подхватила воспаление легких, и ее отправили домой. Выздоравливая после болезни, она перевела на английский "Капитанскую дочку" Пушкина. После войны женщины получили право голоса. Ллойд Джордж стал премьер-министром. Безил Томсон получил дворянское звание. Шарлотта вышла замуж за молодого офицера, которого выхаживала в госпитале во Франции. Война сделала его пацифистом и социалистом, и впоследствии он стал одним из первых депутатов-лейбористов в парламенте. Шарлотта же стала ведущей переводчицей русской литературы девятнадцатого века в Англии. В 1931-ом году они с мужем побывали в Москве и, вернувшись домой, заявили, что СССР - это пролетарский рай. Но после германо-советского пакта они изменили свое мнение. В 1945 году муж Шарлотты был министром без портфеля в правительстве лейбористов. Шарлотта все еще здравствует. Она живет в коттедже на бывшей семейной ферме Уолденов. Ее отец построил этот коттедж для своего бейлифа. Это просторный, крепкий дом с удобной мебелью и веселой обивкой. На месте семейной фермы теперь жилой массив, но Шарлотте нравится, когда вокруг много людей. Уолденхолл был позднее восстановлен, и теперь им владеет сын Алекса Уолдена. В событиях недавнего прошлого Шарлотта иногда путается, но лето 1914 года помнит так, будто это было вчера. Тогда ее грустные карие глаза затуманиваются дымкой воспоминаний, и она принимается рассказывать одну из очередных своих потрясающих историй. Но, конечно, ее интересуют не только воспоминания о прошлом. Так, она осуждает Коммунистическую партою Советского Союза за осквернение понятия "социализм", а Маргарет Тэтчер за осквернение понятия "феминизм". Если вы ей скажете, что миссис Тэтчер вовсе не феминистка, она вам ответит, что в таком случае и Брежнев никакой не социалист. Конечно, она больше не занимается переводами, но сейчас как раз читает в подлиннике "Архипелаг Гулаг". Сна считает, что Солженицын слишком прямолинеен, но сна полна решимости дочитать книгу до конца. Так как ей можно читать только полчаса утром и полчаса вечером, она высчитала, что к тому времени, когда доберется до конца, ей исполнится девяносто девять. Не знаю, почему, но я уверен, что у нее это получится. |
|
|