"Физиогномика" - читать интересную книгу автора (Форд Джеффри)

9

Миссис Мантакис я застал за конторкой в вестибюле отеля. Она пересчитывала белоу и трещала себе под нос, как попавший в силки хорек. Я стряхнул снег на гостеприимный коврик у двери и подошел к ней. Ничего не замечая, хозяйка продолжала свой монолог:

— Если он думает, что я снова стану торчать весь день на морозе, дожидаясь, пока он велит мне прийти завтра, чтобы он мог полюбоваться на мою...

Я откашлялся, и она подняла глаза.

— Ваша честь, — без запинки продолжала она, — как я рада вас видеть! Вы, должно быть, ужасно устали. Чем могу быть полезна? — Она смела деньги под прилавок и натянутой улыбкой прикрыла злость.

— День был утомительным, — согласился я, — но завтра будет хуже, если учесть, сколько времени мне придется потратить на осмотр вас и вашего супруга.

— Что в этом такого сложного? — спросила она. — Моя мамочка, случалось, говаривала, что у меня все на месте. — Улыбка сменилась гримасой, от которой морщина на переносице расползлась к ноздрям.

— Не знал, что ваша мамочка была ветеринаром, — заметил я.

Она прикусила язычок, и хорошо сделала.

— Пришлите мне в кабинет две бутылки вина. И ужин двоих, только смотрите, без крематов. Если ничего другого не отыщете, можете зажарить своего тупоумного муженька. А потом ложитесь-ка пораньше: завтра придется долго ждать на морозе.

— Как вам угодно, — сказала она.

Город воинствующих идиотов, — говорил я себе, взбираясь по лестнице на свой этаж. В комнате, скинув плащ и ботинки, я улегся на кровать. Минута отдыха необходима, но, разумеется, из головы не шли обстоятельства дела. Я пытался вспомнить некоторые из промелькнувших передо мной лиц, однако перед глазами вставали только бесформенные комки мяса. А потом мне представилась Арла и, несмотря на усталость и подавленное состояние, пробудила во мне желание. Несомненно, я влюблялся в девушку. Этого никогда бы не случилось, не потеряй я опору в физиогномике. Теперь я понимал, как рассудок постепенно уступает место хаосу, изгоняя из сознания человека всякую методическую теорию. Самое страшное, что это ощущение доставляло мне своеобразное удовольствие. Оставалось единственное средство прояснить разум и я достал из саквояжа чистый шприц. Поскольку Арла должна была вскоре появиться, я, не желая показаться ей в состоянии ступора, ограничился щадящей дозой. Красота была теперь моей единственной надеждой, и она немедленно явилась мне, распространяя щупальца блаженства от точки входа между большим и указательным пальцем ноги по всему телу. Я считал, что такая малая доза не вызовет галлюцинаций хотя, помнится, из лампы лилась тихая музыка — гобой и струнные. Просто легкое радостное чувство наполнило меня бодростью и придало сил одеться. Несчастный Мантакис, по крайней мере, смел с ковра осколки стекла и заменил зеркало в руках своего твердокаменного брата. Я напомнил себе, что надо поощрить его во время утренней ванны.

Мантакис явился ко мне полчаса спустя с известием, что ужин и молодая Битон ожидают в соседней комнате. Я быстро мазнул за ушами ваткой с формальдегидом — ароматом, перед которым не устоит ни один истинный ученый, — и прошел к соседней двери, ощущая в животе приятное тепло.

Арла стояла перед статуей деда, слегка касаясь ладонями его лица.

— Срастаетесь с фамильным древом? — пошутил я.

— Расшатываю его, — отозвалась она с улыбкой.

Приятно было видеть, что она на время оставила свои деловые манеры. Также приятно было видеть ее в более нарядном платье. Темно-зеленая ткань с желтыми цветами не прикрывала коленей. Волосы были распущены и, для моего обогащенного красотой зрения, сияли собственным светом. Когда ее глаза встретились с моими, я с трудом сдержал улыбку.

Мантакис приготовил две тарелки с едой на маленьком столике. Я не поверил своим глазам при виде жареной оленины и незнакомых овощей — все без малейшей примеси крематов. Тут же стояли две бутылки вина, красного и синего, и два тонких хрустальных бокала. Я сел к столу и жестом пригласил девушку присоединиться ко мне.

Она придвинула стул, отрезала кусок оленины и начала есть. Я налил синего, более крепкого вина в надежде, что она не заподозрит меня в обдуманном намерении. Затем я откинулся в кресле и произнес:

— Вы сегодня хорошо поработали.

— Я же говорила, что буду вам полезна, — согласилась она.

Я предпочел бы услышать более почтительный ответ и, возможно, чтобы она не так громко жевала, но такие мелочи не могли затмить ее очарования. Мы ели и обменивались комплиментами, посмеявшись, между прочим, над тупицами, которые заподозрили в похищении Моргана с дочерью. Все шло прекрасно, и я уже налил нам по второму бокалу вина, когда у нее за спиной материализовался профессор Флок. А я и забыл, что большей частью удовольствия от ужина обязан красоте.

— Неужели ты думал, Клэй, что я пропущу такой равный междусобойчик? — спросил профессор.

Арла вздрогнула и оглянулась, словно заслышав жужжание москита, но я понимал, что она просто заметила мой взгляд. Неловко было при девушке кричать старому учителю, чтоб он убирался, так что я сосредоточился на ее глазах и постарался не замечать гостя.

— Отличная грудка, мой мальчик, — продолжал тот, — и я говорю не об ужине, а о том, что ты надеешься получить на сладкое. — Он был в набедренной связке и держал в руках заступ. По осунувшемуся лицу стекал пот.

Арла сделала глоток и сказала:

— Мне вспомнился еще один отрывок из дедушкиных рассказов.

— Интересно, — проговорил я.

Флок наклонился над Арлой, заглядывая за вырез платья.

— Я предлагаю Двенадцатый маневр, — сказал он, цинично подмигивая.

— Да, — сказала она, — я вспомнила, как он рассказывал, представьте себе, о встрече с существом, очень напоминавшим Странника отца Гарланда.

— Что вы говорите? — сказал я, глядя на приплясывавшего у нее за спиной профессора.

— Именно так, — сказала она, — и я вспомнила, он рассказывал, что то существо сказало им название рая.

Флок сказал мне:

— Смотри, Клэй, вот как я умер.

Я увидел поднимающиеся вокруг него испарения, и в комнате запахло серой. Выронив заступ, профессор схватился руками за горло. Лицо покраснело, потом стало иссиня-багровым, язык вывалился изо рта, глаза вылезали из орбит.

— Вено, — сказала Арла.

Профессор упал на нее, голова девушки прошла сквозь его бестелесную грудь. Я вскочил, чтобы столкнуть с ее плеч тяжесть его тела. В тот же миг галлюцинация исчезла, и я оказался стоящим над девушкой с протянутыми руками.

— Я реагировала примерно так же, — улыбнулась Арла.

— Любопытно, — повторил я и непринужденно опустился на место, стараясь скрыть волнение.

Незваные гости больше не прерывали наш ужин. Закончив, Арла встала и с бокалом в руке отошла к окну. Она взглянула на желтый диск луны и спросила:

— Как вы считаете, мы уже видели преступника или его очередь наступит завтра?

— Пока рано делать выводы. Вспомните, Двенадцатый маневр требует обследования всего населения.

— Расскажите мне об Отличном Городе, — попросила она.

— Хрусталь, розовый коралл и увитые плющом балюстрады. Просторные сады и широкие проспекты.

Город — порождение разума Создателя, Драктона Белоу. Рассказывают, что он учился у гениального Скарфинати, изобретателя непревзойденной мнемонической системы. Тот возводил в сознании дворец, а затем наполнял и украшал его идеями, посредством мистического символизма преображенными в предметы. Желая вспомнить что-либо, нужно было отыскать во дворце нужную вещь — вазу, картину, витраж, — и перед вами разворачивалось воспоминание. Юный Белоу был настолько любознательным, что дворец оказался для него тесен: его познания требовали строительства целого города. Ко времени своего прибытия в Латробию двадцатилетний юноша уже видел мысленным взором каждый камушек столицы, завиток на фасадах. Говорят, он шептал что-то ухо нанятым для строительства рабочим, и с той минуты они трудились подобно счастливым автоматам, не зная усталости до самой смерти, причем каждый точно знал свою работу. Город был выстроен еще моего рождения, в столь краткий срок, что это представляется не менее чудесным, чем самое его совершенство.

— А физиогномику тоже он ввел? — спросила Арла.

— Физиогномика в той или иной форме существовала с тех пор, как первые люди взглянули друг другу в глаза. Однако Белоу, желая подчинить свое творение единому закону, разработал математически точную теорию, которая служит безукоризненным инструментом оценки человеческой морали.

— Я всегда мечтала попасть туда, поработать в городских библиотеках, а может и поступить в университет, — сказала девушка.

— Вы неподражаемы, моя дорогая. Ни одна женщина и не мечтает поступить в университет, ни одна женщина не имеет допуска в библиотеки.

— Но почему же?— спросила она.

— Им прекрасно известно, что они настолько же уступают мужчинам в целом, насколько один мужчина может уступать другому. И это не только общеизвестная истина, это закон, — сказал я самым мягким тоном.

— Не может быть, чтобы вы в это верили!

— Как же не верить? — возразил я. — Послушайте, вы же начитанная девушка. Мозг женщины меньше мужского, это установленный факт.

Она с отвращением отвернулась от меня.

— Арла, — уговаривал я, — не в моих силах изменить закон природы. — Я чувствовал, как она становится холодней с каждым моим словом. Она даже отступила на шаг от меня, и я не мог придумать, как успокоить ее. — У женщин, знаете ли, есть определенные способности, определенные, скажем так, биологические возможности. Они занимают свое место в культуре.

Ее лицо, казалось, просветлело, и она обернулась ко мне.

— О, кажется, я вас понимаю, — сказала она с улыбкой.

— Понимаете? — повторил я. Мысли мои пришли смятение, и я чувствовал, что теряю вес. Красота и вино думали за меня, когда я заключил ее в объятия и попытался поцеловать. Единственное, о чем я думал в тот миг: где могут быть кожаные перчатки, которые я приберегал для подобных критических моментов...

Это случилось так же внезапно и болезненно, как утрата физиогномики. Арла ударила меня по лицу и вырвалась из рук.

— «Женщины занимают свое место», — передразнила она. — Не забывайте: это я провожу расследование. Может, я и женщина, но не так глупа, чтобы не увидеть, что вы лишились всех способностей.

— Арла. — Я хотел строго одернуть девушку, но имя прозвучало по-детски жалобно.

— Не бойтесь, — продолжала она. — Я никому не скажу. Я закончу за вас расследование, чтобы вы знали, даже если никто другой не будет об этом знать, — я нашла разгадку.

Я не верил самому себе, однако мне в самом деле хотелось извиниться. Клянусь задницей Харро, мой мир разлетался на части.

— Я прошу прощения, — выговорил я, и каждое повисло у меня на языке фунтом крематов.

— Вы просите прощения, — повторила она. — Жду вас завтра к десяти. Больше не опаздывайте. Надеюсь, утром вы будете вести себя более профессионально.

С этими словами она схватила свой плащ, пересекла комнату и скрылась за дверью.

Я был в полной прострации, пораженный как разоблачением, так и ее мнением обо мне. Это было унижение; хуже того, это было одиночество. Желая скрыться от самого себя, я прошел в спальню, быстро оделся и пошел за ней.

Темнота ночи пугала меня больше обычного, а порывистый ветер, следуя примеру Арлы, хлестал меня по лицу. Я видел ее далекую фигурку в конце пустынной улицы. План мой, если это можно назвать планом, состоял в том, чтобы, не открывая себя (я знал, что это было бы ошибкой), следить за ней издали. Я должен был видеть ее. Держась в густой тени домов, я пустился бегом — искусство, которого я не вспоминал с детских лет.

Один раз девушка остановилась и обернулась назад. Я тоже застыл в надежде, что ей меня не видно. Потом она свернула в проход между банком и театром. Я поджидал за углом, пока она не скрылась за поворотом, и только потом двинулся дальше. Таким же образом я проводил ее сквозь сосновый лесок до неширокой поляны, передвигаясь на цыпочках, чтобы не выдать себя скрипом снега под каблуками.

На дальней стороне поляны стоял жалкий домишко, из единственного в Анамасобии строительного материала — серых волокнистых бревен. В окно лился теплый свет. Девушка вошла и прикрыла за собой дверь. Я прокрался к стене и, хотите верьте, хотите нет, опустился, как собака, на четвереньки, чтобы осторожно пробраться под окно.

Мне открылась гостиная с грубой мебелью, вытесанной из бревен. В креслах, лицом друг к другу, сидели старик и старуха. На лице хозяина я заметил предательский синеватый оттенок, указывающий, что вскорости он разделит участь твердокаменных героев. Оба лица выражали беспросветную тупость. Как видно, Арла верно оценивала умственные способности своих родителей. Я поморщился и переполз к боковой стене дома.

Обнаружив там другое окно, я вздохнул с облегчением. Скорчившись под стеной, я вынул из кармана дерринджер. Я готов был застрелиться, если буду открыт. Нового унижения перед ней я бы не вынес. Изнутри послышался шум шагов, а затем самый невероятный звук — тоненький плач. «Быть может, она раскаивается в том, как обошлась со мной», — подумал я. Эта мысль придала мне храбрости взглянуть. К огромному моему изумлению, плакала не Арла. Это был, подумать только, младенец! Я заворожено смотрел, как она, держа орущий комок одной рукой, спустила с плеч платье и обнажила грудь. У меня вырвался громкий вздох. Несмотря на кошмарную нелепость положения, я чувствовал, как в штанах шевельнулась моя мужественность.

И тут за спиной послышалось шипение. Мгновенно обернувшись, я почувствовал, как ёкнуло сердце, но ничего не увидел. Звук повторился, и стало ясно, что он доносится сверху. С нижней ветви огромного дерева на меня уставились два горящих желтых глаза. Я не успел задуматься, кто бы это мог быть, потому что же миг широкие перепончатые крылья пришли в движение.

Уже ни о чем не думая и ни о чем не заботясь, я выпрямился во весь рост и бросился бежать. Я слышал над собой удары крыльев демона и ощущал толчки поднятого им ветра. Поляну я преодолел рекордным рывком, но, несмотря на подстегивавший ужас, скоро выбился из сил, запнулся и упал в снег. Услышав над самой головой пронзительный свист, я вскинул дерринджер, который все еще держал в руке, и выстрелил. Сквозь пороховой дым мелькнули очертания взмывшей вверх твари. Одного мгновенного помутившегося взгляда было довольно, чтобы узнать чудовище, описанное стариком Битоном: поросшего шерстью рогатого дьявола с раздвоенными лапами и острым хвостом — точь-в-точь как в старинных религиозных книгах, над которыми я потешался студентом.

Демон уже почти скрылся из виду, когда мне показалось, что он выронил какой-то предмет, зажатый до сих пор между лап. «Булыжник», — подумал я, перекатываясь по снегу, чтобы не терять времени на вставание. Предмет ударился о землю в нескольких ярдах от меня. Звук напоминал падение расколовшейся зрелой дыни. Удостоверившись, что демон скрылся, я подполз туда. Это оказалась не дыня, а голова, принадлежавшая, вероятно, пропавшему псу отца Гарланда, бедняге Густаву.

Не помню, как я вернулся в отель. Как ни странно, никто не услышал выстрела и не вышел полюбопытствовать. Я принял большую дозу красоты и забрался под одеяла. Лампы, конечно, гасить не стал, потому что ночь уже показала мне злобный лик своего прислужника. Под утро я проснулся в холодном поту, наполненный тошнотворным гневом, порожденным ревностью.

— Итак, — сказал я своему отражению в зеркале Ардена, — Арла не только лгала мне, она с самого начала обманывала меня. Я выплюнул из себя слово: «Порочная!» К рассвету я сожалел лишь о том, что извинился перед ней.