"Вечный союз" - читать интересную книгу автора (Форстен Уильям)

Глава 3

Кромвель оглядел собравшихся. Его одолевали дурные предчувствия. Планы Джубади и Музты были ему известны. Если события начнут развиваться вопреки их намерениям, эти чудища прирежут их всех не задумываясь. Впрочем, он подозревал, что они все равно прирежут их, независимо от исхода кампании. Лишь дурак может доверять этим Тугарам, меркам или как там еще они себя называют.

Единственным, на кого он мог положиться хотя бы отчасти, был Гамилькар. Им обоим нужно было выиграть время. Рано или поздно эта система должна дать сбой, и он рассчитывал этим воспользоваться. Если случится самое худшее, он всегда может убраться восвояси, прихватив с собой Джейми с его бандитами. Конечно, при этом он потеряет своих моряков с «Оганкита» и Суздальцев, не участвующих в кампании, но это уже их проблема.

Гамилькар молча смотрел на него. Все, что им надо было сказать друг другу, они уже сказали. По крайней мере в этом году мерки не тронут карфагенян — за это следовало благодарить Баалька, которому Гамилькар отдал своего младшего сына в обмен на эту временную передышку. Что будет дальше — покажет время.

— План, таким образом, простой, — начал Кромвель, указывая на карту, разостланную на столе. — Завтра мы отплываем — «Оганкит», восемнадцать канонерок, два судна с мортирами, корабли Джейми и полторы сотни карфагенских судов. На них будет погружено более двадцати тысяч воинов, тридцать полевых орудий, не считая судовых, и три тысячи мушкетов. Через семь дней мы должны быть в Риме. Взять город с этим вооружением ничего не стоит, но мы не ставим такой задачи, по крайней мере на первых порах.

Гамилькар негодующе покрутил головой:

— Почему?! Ведь это так просто!

— Это не входит в наши планы, — бросил Джубади.

— Сначала мы займемся другим, — объяснил Тобиас. — Рим — это мелочь по сравнению с тем, что мы задумали. Наша цель — выманить Кина с его драгоценной армией из города. Когда над Римом нависнет угроза, они непременно поспешат на помощь ему. А если город будет взят сразу, и тем более если станет известно, что мы в этом участвуем, Кин будет вести себя осмотрительнее. Я знаю Кина и хорошо представляю себе ход его мыслей. Пока падение Рима не станет свершившимся фактом, он будет действовать с фанатической решимостью. Нам важно выманить его на просторы степи. — Тобиас указал на римский город Испанию и на значок, отмечавший конечный пункт построенной железнодорожной линии. — Когда он прибудет сюда, у него останется впереди целый день пути. Тут-то мы и захлопнем западню. — Театральным жестом он опустил кулаки по обеим сторонам указанного пункта. — Он убедится, насколько уязвима его железная дорога. Первым делом мы сожжем самый крупный мост. Пошлем туда ударный отряд в пятьсот человек под командованием Хинсена и Джейми. Они разрушат полотно еще в нескольких местах, и Кин окажется отрезанным от своих. Войска, которые мы высылаем в Суздаль, уже проинструктированы. Как только Кин попадется в западню, мы возьмем Рим, а затем тут же погрузимся на корабли, отправимся на Русь и захватим ее. Суздаль будет в наших руках прежде, чем он успеет вернуться туда.

Джубади с одобрением кивнул. — Вместе с тобой пойдет небольшой отряд наших воинов, — сказал он спокойно.

Тобиас, стараясь скрыть удивление, с подозрением уставился на него.

— Я посылаю с тобой Хулагара, моих сыновей, щитоносца зан-карта и отряд воинов элитного умена.

— Но, мой господин Джубади, — поспешил возразить Тобиас, — ведь вся хитрость в том, чтобы никто не знал, что мерки нас поддерживают. Если это станет известно, вся обстановка кардинальным образом изменится и наш план окажется под угрозой.

— Их никто не увидит, — резко бросил Джубади, показывая, что спорить с ним бесполезно. — Тебе еще многое надо сделать перед завтрашним отплытием, Тобиас Кромвель. Вот и займись этим.

Тобиас поднялся на ноги и с беспокойством посмотрел на Джубади. Изменения, внесенные в их планы в последний момент, встревожили его. Он попытался прочесть что-нибудь в глазах Джубади, но не увидел там ничего, кроме обычного насмешливого взгляда, который, казалось, проникал ему в душу. Он отвернулся и, не говоря ни слова, вышел из комнаты.

— Ему это не очень-то понравилось, — усмехнулся Хулагар.

— Неужели он воображал, что мы позволим ему построить все эти корабли, а затем преспокойно отплыть куда вздумается? Наши воины будут оставаться на борту «Оганкита» при любых обстоятельствах.

— Он хуже самых несносных представителей всех пород скота, какие встречались нам до сих пор, — сказал Хулагар, покачав головой. Он замолчал и налил себе в кубок карфагенского вина.

— Я вижу, ты чем-то обеспокоен? — мягко спросил Джубади.

— Да, мой карт. Меня тревожат мысли о зан-карте Вуке. Двое других твоих сыновей не вызывают у меня беспокойства.

— Поэтому я и хочу, чтобы ты был рядом с ним и внимательно наблюдал за всем, что происходит на этой непривычной для нас войне. Когда-нибудь Вука станет кар-картом, и нужно, чтобы он увидел; как сражаются эти янки своим оружием и как их можно победить.

— Но разумно ли посылать всех трех сыновей с первым же кораблем? — покачал головой Хулагар. — Ты подвергаешь свой род большому риску.

Джубади улыбнулся:

— У меня было три брата. Один из них умер оттого, что его сбросила лошадь, двое других погибли под Орки. Это риск, на который приходится идти всем нам. Я хочу, чтобы все трое были вместе. Я посылаю с ними тебя и Тамуку, щитоносца зан-карта.

— Вука, запертый в этой плавающей душегубке, будет чувствовать себя не лучшим образом, — продолжал упорствовать Хулагар, хотя и знал, что может вызвать гнев кар-карта.

— Пусть привыкает, — бросил Джубади нетерпеливо. Хулагар склонил голову, подчиняясь. Он имел право настаивать на своей правоте, но его внутренний голос, «ка-ту», присущий только щитоносцам кар-картов, говорил ему, что, возможно, это испытание будет полезно для Вуки, научит его выдержке и, главное, терпению.

— И не забывай, дружище, что его щитоносец Тамука, а не ты, — прибавил Джубади. — Так что не вмешивайся без особой необходимости.

Джубади очень редко обращался к нему с такой интимной доверчивостью, и Хулагар понял, что и сам кар-карт не вполне спокоен относительно принятого им решения.

— С Тобиаса не спускай глаз, — сказал Джубади, меняя тему. — Правда, он трус, как и большинство представителей его породы, и потому вряд ли предаст нас. К тому же он рассчитывает на то, что станет полновластным правителем Руси в случае победы.

— Может быть, лучше было сказать ему с самого начала, что мы войдем в Суздаль после того, как он возьмет его, и что Тугары будут находиться на восточной окраине римских владений?

Джубади покачал головой:

— Дадим ему править Суздалем, подобно всем, кого мы обычно ставили во главе скота. Я подозреваю, что все эти народы, живущие в северных степях, будут сражаться не на жизнь, а на смерть, если узнают, что мы стоим за его спиной. Пусть сначала ослабят друг друга в междоусобных стычках. А когда Кромвель захватит власть и сохранность оружейных мастерских будет обеспечена, придем мы. Ему же лучше не знать об этом, а то еще удерет на морские просторы, прихватив с собой самое мощное оружие. Если он будет спокойно делать то, что от него требуется, мы можем наблюдать за ним и учиться. А когда мои сыновья научатся новым методам ведения войны, они возьмут флот в свои руки и будут воевать с бантагами уже самостоятельно. Поэтому не спорь с Тобиасом, когда он будет принимать те или иные решения в ходе военных действий. Он разбирается в этом лучше нас с тобой, дружище. Ты ведь, в конце концов, носитель щита, а не военный.

Хулагар кивнул, соглашаясь. Он не военачальник, а нечто гораздо большее: воплощение духа, контролирующего все действия кар-карта.

— А теперь пошли ко мне зан-карта. Я должен поговорить со своим старшим сыном перед его отплытием.

Хулагар встал и, низко поклонившись, покинул помещение. Однако владевшие им сомнения не рассеялись окончательно. Достаточно ли внимательно он прислушивался к своему внутреннему голосу? Он не мог отделаться от ощущения, что при всей кажущейся безупречности их плана события развиваются непредсказуемым образом.

То, как ты предлагаешь потратить деньги, — это полный идиотизм!

Эндрю скрежетал зубами, проклиная все демократические принципы и того, кто их придумал. Его раздражало уже то, что он должен отстаивать в сенате бюджетные статьи, связанные с военными расходами, а терпеть хамство со стороны человека, стоявшего напротив, было выше его сил.

Михаил, сенатор из Псова, смотрел на него с открытым вызовом. — Сенатор, — произнес Эндрю ровным тоном, стараясь подавить свой гнев, — до тех пор, пока мы не убедимся, что Тугары действительно оставили нас в покое, а южные орды ушли на восток, мы должны думать об обороне и совершенствовать каше вооружение, чтобы быть готовыми к любой неожиданности.

— И помирать при этом с голоду!

— Ты забываешь, Михаил Иворович, что именно под командованием этого человека армия спасла нас всех! — вскричал суздальский сенатор Илья, поднявшись из-за стола и вставая рядом с Эндрю. — Правда, для тебя это не довод, ты ведь сражался на другой стороне.

— Ах ты, ублюдок…

— Сенаторы, сенаторы! — Эндрю грохнул председательским молотком по столу, украшенному резьбой. Илья бросил на Михаила испепеляющий взгляд и вернулся на свое место. — Война — дело прошлое. Сейчас мы обсуждаем военный бюджет, так что давайте не отвлекаться от темы.

Сев на свое место, он оглядел собрание. «Все это было бы намного легче, если бы Михаила и кое-кого из других бояр, выбранных в сенат, просто-напросто расстреляли в свое время», — подумал он, уже не в первый раз сожалея о том, что объявил после войны полную амнистию всем, кто присягнет на верность Республике Русь. Он чувствовал, что Линкольн одобрил бы этот шаг, да и Калин, баллотировавшийся в то время в президенты, был с ним полностью согласен. Эндрю был уверен, что и сам Линкольн после победы в войне там, в Штатах, сделал то же самое в отличие от многих других государственных деятелей, которые уничтожали побежденных тысячами, сея семена ненависти и раздора, чьи плоды придется пожинать следующим поколениям. Если же создать прецедент мирного разрешения разногласий, то это послужит благополучному существованию республики и тогда, когда их всех уже не будет на свете.

Никто не ожидал увидеть Михаила, сводного брата боярина Ивора, живым и невредимым. Он скрывался, пока не была объявлена амнистия, а затем вдруг объявился — и не иначе как в качестве сенатора от Псова. Наверняка он добился этого подкупом.

Законодательный орган республики состоял из одной палаты, в которую избиралось тридцать восемь сенаторов. Наиболее радикальными и последовательными республиканцами были представители Суздаля и частично восстановленного Новрода. Крестьяне более отдаленных районов, пережившие эпидемию и нашествие тугар, плохо разбирались в политике и автоматически голосовали за своих прежних правителей. Эндрю понимал, что до тех пор, пока железная дорога не объединит страну в одно целое и пока люди не получат хоть какое-то образование, они так и не поймут, что их избранники заботятся не об их нуждах, а лишь о том, чтобы сохранить свою власть над ними.

Эндрю откинулся в кресле. Было забавно, что в сенате ему приходилось не столько председательствовать в качестве вице-президента, сколько выполнять функции своего рода консультанта-просветителя, то и дело прерывая ход заседания, чтобы растолковать основы парламентской системы людям, которые раньше не имели о ней никакого понятия. В теории все выглядело так хорошо и просто, на деле же получалось черт знает что. Эндрю не раз задавался вопросом, что сказал бы обо всем этом Том Джефферсон.

— Я требую сатисфакции! Илья оскорбил меня! — кричал Михаил, не желая садиться на свое место. — Он всего лишь полуграмотный крестьянин, как его отец и все прочие предки.

— А ты всего лишь незаконнорожденный ублюдок! — отчеканил двоюродный брат Калина сенатор Петров, избранный от одного из северных суздальских районов. — Ты никогда не имел никаких прав в отличие от своего брата Ивора Слабые Глаза.

— Сенаторы! — Эндрю с такой силой бухнул молотком об стол, что ручка сломалась и молоток полетел, вращаясь, в самую гущу заседающих.

Это возымело действие, вызвав хохот на галерее для зрителей и утихомирив законодателей. — Сенаторы, — повторил Эндрю спокойным тоном, когда хохот улегся, — прежде всего мне хотелось бы подчеркнуть, что попрекать человека его происхождением недостойно звания сенатора. — (Петров гневно взглянул на Эндрю при этих словах, но сел на свое место.) — В остальном же, не унижая ничьего достоинства, вы можете говорить все, что думаете. А происхождение человека больше не имеет никакого значения в нашей республике. Каждый имеет право стать сенатором независимо от того, кем был его отец.

На галерее и в рядах сенаторов-простолюдинов раздались аплодисменты, и Михаил, посмотрев в свою очередь на Эндрю волком, ничего не сказал и тоже уселся.

— Еще одно, — бросил Эндрю, подняв голову к галерее. — Здесь происходит заседание сената, и непозволительно мешать ему. Публика допускается на все заседания, но если вы будете кричать и бросать реплики, то сенат превратится в базар. Этого я не могу допустить. Если зрители хотят сказать что-нибудь своему сенатору, то могут сделать это за пределами этого зала.

Зрители на галерее пристыжено стихли.

— Ну вот и хорошо. Надеюсь, все поняли наши правила? — спросил Эндрю любезным тоном университетского профессора.

Часть сенаторов утвердительно закивала, подобно старательным студентам на лекции по любимому предмету, но бывшие бояре, сгрудившиеся вокруг Михаила, лишь поглядывали на окружающих с презрением.

— Замечательно. Михаил, сенатор от Псова, спросил меня, как министра обороны, о военном бюджете на следующий год. Сенатор, вы задали все вопросы, какие хотели?

— Я считаю, что твои слова насчет налогов и расходов — сплошной обман.

Эндрю подавил вспыхнувший в нем гнев, понимая, что Михаил наслаждается, поддразнивая его таким образом.

— Вы говорите, что это обман. Не будете ли вы добры уточнить, что вы имеете в виду, — учтиво произнес

Эндрю, бросив предостерегающий взгляд на генерала суздальской армии Ганса, побелевшего от ярости.

— Я имею в виду сумму в четыре миллиона долларов, как вы их называете, которую президент Калин затребовал в качестве налогов.

— Да, президент запросил такую сумму.

— И почти вся она, три доллара из каждых четырех, должна быть истрачена на твою армию.

— Это армия Республики Русь, сенатор, а не моя, — холодно поправил его Эндрю.

— А чуть ли не два миллиона из трех идет на фабрики, где делают все эти рельсы и поезда, которые тоже нужны только для армии.

— Правильно, рельсы необходимо прокладывать в первую очередь для того, чтобы быстро переправить войска и оружие, если нападут на наши границы. Как всем известно, мы заключили договор с Римом, одобренный большинством из вас. Когда железная дорога будет построена, мы сможем перемещать целую армию на сотни миль в течение нескольких дней, быстрее, чем передвигается конница орды.

— И не забывайте о нашем Высоком Предназначении, — выкрикнул Василий. — Надо рассказать всему свету, кто мы такие, и объяснить, что мы хотим объединить все народы в одну систему, без бояр и без тугар.

— Василий, вы нарушаете порядок, — упрекнул его Эндрю, хотя и был благодарен ему за поддержку.

— Он только это и умеет делать, — бросил Гавело, бывший боярин Нижила, угодливо глядя на Михаила.

— Все это придумано для того, чтобы кое-кто разбогател за счет других, — холодно произнес Михаил. — Ваши фабрики оставили без работы почти всех старых кузнецов и оружейников. И мы уже слышали о том, что скоро здесь появятся римские купцы со своими дешевыми безделушками, чтобы еще больше разорять народ. Лавки сотен купцов уже опустели, а в это время янки и близкие друзья Калинки, управляющие этими фабриками, богатеют, и не только за счет собираемых налогов, но и благодаря прибылям, которые эти фабрики дают. Эндрю не был готов к тому, что атака Михаила примет такое направление. С какой стати он вдруг выступает защитником интересов народа, а не кучки бояр?

— Фабрики и железные дороги принадлежат всем гражданам Руси. Люди, которые их проектируют и строят, получают за это деньги от правительства. Все работающие на фабриках служат также в армии, но им платят за работу, которую они делают для всех. Со временем, когда угроза нападения какой-либо орды исчезнет, этот порядок будет изменен, и все, кто пожелает, смогут строить свои фабрики. Если группа граждан захочет выпускать рельсы и продавать их дешевле, чем это обходится сейчас, мы будем только рады.

— Все это только слова. Армия и так уже достаточно могущественна — даже чересчур. Я предлагаю сделать две вещи. Во-первых, прямо сейчас вдвое снизить расходы на армию. Тугары ушли, и нам не нужно это новое оружие, которое вы делаете на своих фабриках. Во-вторых, я требую отмены постановления о том, что все мужчины должны заниматься военной подготовкой по одному дню каждую неделю и четыре недели зимой. Это пустая трата времени и сил. И в-третьих, ваша армия должна продать фабрики тому, кто больше за них заплатит.

— Вы можете изложить все свои требования в виде законопроекта и зачитать его в сенате, а сенат рассмотрит их в рабочем порядке.

— Это еще один трюк, придуманный янки. Читать умеют только ваши люди, а боярам это ни к чему.

— На этом основано управление страной, — парировал Эндрю. — В будущем все научатся читать. А пока у нас есть писцы и чтецы, и любой сенатор может воспользоваться их услугами. Таков закон.

— Ну да, закон, который сочинил ты, когда создавал свое правительство.

«О Господи, ну почему я его не прикончил?» — внутренне простонал Эндрю.

— Конституция и Билль о правах — незыблемые основы государства, их нельзя менять, — ответил он по возможности спокойнее.

Оглядев собравшихся, Михаил увидел, что, кроме кучки его сторонников, его никто не поддерживает.

— Когда вы составите свой законопроект, его копии будут розданы всем сенаторам. В течение месяца он будет обсуждаться в сенате, если только большинство не захочет продлить обсуждение. За это время все граждане страны успеют ознакомиться с вашими предложениями и сообщить свои соображения сенаторам.

«По крайней мере, этот аспект законотворчества налажен», — подумал Эндрю с удовлетворением. В течение первого года работы сенаторы привыкли к мысли, что должны голосовать по тому или иному вопросу только после того, как обсудят его со своими избирателями. Он всей душой надеялся, что управление посредством представительного органа сохранится и в дальнейшем.

— После этого пройдет голосование в сенате, — продолжил Эндрю. — А затем президент Калин решит, подписывать ему этот законопроект или нет. Если он не захочет его подписывать, то вы можете принять его и без согласия президента, проголосовав за него большинством в две трети.

— Все это направлено против народа. Эта ваша так называемая демократия — всего лишь трюк, с помощью которого вы одурачиваете крестьян, чтобы они не понимали, что собой представляют их новые бояре, — бросил Михаил и, презрительно фыркнув, поднялся и решительными шагами вышел из зала. Его сторонники последовали за ним.

Эндрю выждал, пока собрание успокоится. Время близилось к полудню, когда сенат завершал свою работу, и Михаил намеренно приурочил свой уход к этому моменту. Однажды он просчитался, покинув заседание перед ответственным голосованием по поводу прав на владение железной дорогой, но больше подобных ошибок не повторял.

— Джентльмены, объявляется перерыв до завтрашнего утра.

Эндрю со вздохом откинулся на спинку кресла, постукивая обломанной ручкой молотка по краю стола. — Эх, жаль, я не пристрелил этого ублюдка, когда была возможность. — Ганс, облокотившись о стол, смачно сплюнул жевательный табак в маленькую плевательницу, которую таскал с собой в парламент.

— Я только что говорил себе то же самое. Что ты хочешь — демократия в действии. Думаю, Эйбу не раз приходила в голову подобная мысль.

— Что у нас еще на сегодня? — спросил Эндрю Джона Буллфинча, бывшего лейтенанта с «Оганкита», не пожелавшего дезертировать вместе с остальной командой. Теперь он служил личным адъютантом и секретарем Эндрю и прекрасно справлялся с этими обязанностями.

— Сейчас посмотрим, — отозвался молодой человек высоким голосом. Когда он говорил, его кадык прыгал вверх и вниз. — В два часа у вас встреча с президентом Калином. В три — инспекционная поездка на новый завод по производству мушкетов. Затем…

— Затем он должен уделить время своей жене.

Эндрю с улыбкой поднял голову. Подойдя к Буллфинчу, Кэтлин оперлась на его плечо и, отобрав у него ручку, перечеркнула составленное расписание.

— Все мероприятия отменены лично мною с одобрения президента. Калин велел тебе взять выходной до конца дня.

Она стрельнула в Эндрю озорным взглядом своих зеленых глаз и, подойдя к мужу, обняла его.

— Если бы я была президентом, то велела бы арестовать этого Михаила и повесить его на городских воротах, — заявила она и оглянулась на Ганса, надеясь найти у него поддержку.

— У нас ведь республика, Кэтлин.

— А целый год до этого ты правил страной единолично в качестве военного диктатора.

— Да, но больше не правлю, — вздохнул он.

— Если бы ты с самого начала дал женщинам право голоса, Михаил никогда не прошел бы в сенат.

— Мне, пожалуй, пора идти. — Ганс поднялся на ноги.

— Ганс Шудер, я не понимаю, почему вы отмалчиваетесь. Если бы вы поддержали меня, мы могли бы уговорить моего мужа включить этот пункт в конституцию.

— Я всего лишь солдат, мадам. В политику я не вмешиваюсь, — неловко оправдывался Ганс.

— Увы, какого еще ответа можно было от вас ожидать? — усмехнулась Кэтлин. — Как бы то ни было, дорогой, — обратилась она опять к мужу, — ты еще неделю назад обещал мне поездку за город. Экипаж ждет на улице, и отказы не принимаются.

Поднявшись, Эндрю испытующе осмотрел фигуру жены.

— У меня впереди еще два месяца, и Эмил сказал, что свежий воздух пойдет мне на пользу.

— Ну раз я получил приказ о выступлении, придется подчиниться, — развел руками Эндрю.

Протянув руку Кэтлин, он покинул вместе с ней зал заседаний. Проходя мимо кабинета Калина, он было замедлил шаги, но жена утянула его дальше по коридору, через открытую наружную дверь и вниз по широким ступеням на центральную площадь.

В Суздале кипела жизнь. Еще утром летний ливень умыл город, и поднявшийся затем свежий северо-западный ветер принес с собой явственно ощутимый запах лесов. Эндрю с удовлетворенной улыбкой огляделся. Трудно было представить себе, что именно с этой площади 35-й Мэнский полк вместе с 44-й Нью-Йоркской батареей шли тогда в последний бой с Тугарами. На месте старого разрушенного дворца поднялось новое правительственное здание, построенное из добела отмытых дождями бревен и украшенное по традиции завитушками и прочими резными узорами, столь дорогими русскому сердцу. Внутренние помещения здания были отведены сенату, Верховному суду и президентской администрации. Спустившись по ступеням, Эндрю ответил на приветствие гвардейцев 1-го Суздальского полка, стоявших в почетном карауле у подножия лестницы.

Площадь была загромождена купеческими палатками, в которых торговали как традиционными русскими товарами, так и новыми, появившимися после войны.

Звон большого соборного колокола разнесся по площади. Толпа, теснившаяся на ярмарке, затихла и устре-мила выжидательный взгляд на циферблат новых часов, установленных на соборе.

Когда минутная стрелка достигла цифры двенадцать, послышался громкий перезвон колоколов, дверцы на часах распахнулись, и в них появился деревянный медведь с флагом Республики Русь в лапах. Зрители разразились аплодисментами. За большим медведем вышла процессия медвежат, каждый из которых нес флаг какого-нибудь города республики: Новрода, Вазимы, Кева, Нижила, Мосвы и других. Появление каждого флага бурно приветствовалось находившимися на площади гостями столицы, но, когда последний медвежонок представил на всеобщее обозрение красно-золотой флаг Суздаля, площадь потонула в овации.

Затем медведи с флагами исчезли, и их место заняла одинокая фигура, встреченная презрительным свистом, — вырезанное из дерева изображение тугарина. Тут же из дверцы чуть пониже часов выскочил русский солдат с поднятым мушкетом; рядом с ним человечек в синей форме катил пушку. Из пушки и из мушкета вырвались облачка дыма, и тугарин упал на спину и исчез под ликующие крики толпы. Сделав свое дело, оба солдата спрятались в укрытие. И наконец, появился еще один персонаж в длинном одеянии, с нимбом над головой. Вся толпа истово перекрестилась, когда Перм обратился к ней лицом, а затем, повернувшись, удалился вслед за медведями.

Устроив еще одну непродолжительную овацию, толпа стала расходиться.

— По-моему, они никогда не устанут восхищаться этим творением Винсента! — сказала Кэтлин. — Весь город гордится им. Надя, жена Василия, говорит, что городской совет Новрода тоже решил устроить у себя нечто подобное, но еще более впечатляющее. Так что между городами завязывается настоящее соревнование за то, у кого часы лучше.

— И к тому же это приучает людей заводить часы и следить за временем, — прибавил Эндрю, кивнув на целый ряд прилавков, торгующих часами. Вокруг них толпился народ.

Измерение времени на этой планете оказалось непростым делом. Все началось с того, что один из помощников Винсента взялся починить принадлежавшие Эндрю заржавевшие карманные часы, которые, как и все остальные, вышли из строя при прохождении через световой туннель. В конце концов молодой человек справился с этой задачей и стал в результате настоящим часовым мастером. Однако день в Валдении был на один час короче, чем на Земле, а год почти на сорок дней длиннее. В обществе разгорелись бурные дебаты по поводу того, сколько часов должно быть в сутках — двадцать три или двадцать четыре. Винсент, который первым занялся часами и ввел их в обиход, утверждал, что при двадцатичетырехчасовых сутках будет легче следить за временем и рассчитывать работу шестерен, и в конце концов победил в этом споре. Хотя Эндрю сознавал некоторую нелогичность этой системы, она импонировала ему тем, что как бы возвращала тот час в сутках, который был украден у них при перемещении с Земли.

Достав свои часы, полученные им еще в 1863 году в подарок от товарищей по роте, в которой он начинал службу в полку, Эндрю проделал ежедневный ритуал их заведения, установив стрелки на час вперед, после чего опять спрятал в карман жилета.

Когда они спустились по ступеням — единственной уцелевшей части старого здания, — им пришлось отвечать на посыпавшиеся со всех сторон приветствия. Многие до сих пор глядели на Эндрю с восхищением, доходившим чуть ли не до обожествления. Часто они дарили цветы — русская традиция, к которой он никак не мог привыкнуть, но Кэтлин просияла, когда группа детей устремилась к ним, весело щебеча, и преподнесла ей букет. Наклонившись, она поцеловала самую маленькую девочку, и та, покраснев от удовольствия, поспешила ретироваться.

Прежде чем помочь Кэтлин забраться в экипаж, Эндрю придирчиво осмотрел его. Коляска была почти такой же, к каким они привыкли у себя дома, с рессорами и легкими металлическими колесами, но значительно тяжелее, скорее русской конструкции, чем американской. В нее была впряжена очень крупная лошадь, некогда возившая на себе тугарина в его странствиях по степи.

Эндрю немного нервничал из-за того, что ему приходилось управлять лошадью одной рукой. Верхом он чувствовал себя гораздо увереннее, потому что Меркурий, казалось, понимал, что его хозяин испытывает некоторое затруднение, и приспособился к этому.

Неловко ухватив вожжи, Эндрю развернул коляску и направил ее через площадь. На середине он притормозил возле ряда лотков.

— Надеюсь, торговля идет хорошо? — приветствовал он на латыни торговца, одетого в длинную римскую тогу.

Толпа любопытствующих собралась вокруг полдюжины лотков, привлеченная не только разложенными на них серебряными ожерельями, браслетами и льняным бельем с вышивкой, но и экзотическим видом торговцев.

— Хорошо, очень хорошо, — с некоторым трудом ответил купец по-русски.

— Это лишь первые ласточки, в будущем их будет намного больше, — обратился Эндрю к толпе. — Мы все выиграем от торговли с ними. Правда, им потребуется какое-то время, чтобы привыкнуть к нашим бумажным деньгам.

— И разорить наших мастеров, — раздался сердитый голос из толпы. — Он торгует слишком дешево.

— А ты слишком дорого, Василий Андреевич, — послышалось с другого конца.

Немедленно завязалась словесная перепалка, и, зная по опыту, что, задержавшись здесь, он будет вынужден прочесть очередную лекцию о свободном рынке, Эндрю предпочел не ввязываться и, поклонившись окружающим, пошевелил поводьями.

— Они прибыли сегодня утренним поездом. Представляешь, картинка! — расхохоталась Кэтлин. — Выходцы из Древнего Рима везут товары в средневековый русский город на современном американском поезде!

— Погоди, это только начало. И самое интересное при этом — обмен идеями. Римляне вернутся через пару дней к себе домой, выручив за товары гораздо больше, чем рас-

считывали, и расскажут своим землякам о том, как живут на Руси. И когда железная дорога достигнет Рима, сотни его жителей захотят приехать сюда. Я думаю, русские меха и резные деревянные изделия будут пользоваться у римлян спросом, и они будут неплохо платить за них серебром. Билл Уэбстер уже все уши мне прожужжал насчет того, как нам необходима твердая валюта.

Эндрю не уставал поражаться выдающимся способностям молодого министра финансов, которому удалось каким-то чудом создать финансово-экономическую систему, основанную на бумажных деньгах.

Тот факт, что на долларовой банкноте, согласно брошенному ими жребию, красовалась физиономия Эндрю, страшно веселил Пэта О’Дональда, на чью долю выпала бумажка достоинством в десять долларов. Пятидолларовая купюра досталась Эмилу, а Ганс был втайне очень горд, любуясь своим портретом на двадцатидолларовой. Калин бурно протестовал против того, чтобы его запечатлели на пятидесятидолларовой банкноте, но его протест был отклонен. Касмар же, которому по жребию досталась самая крупная, стодолларовая, купюра, очень дипломатично отказался от этого, убедив их, что на ней должны быть изображены Перм и Кесус. Но втолковать местным жителям, что это не игра и что бумажные деньги имеют реальную стоимость, оказалось непросто.

Еще труднее было создать первый русский банк и объяснить людям, что они могут совершенно спокойно оставить свои деньги в банке и по прошествии некоторого времени получить их обратно с солидной прибавкой в пять процентов. Им это представлялось поначалу каким-то непонятным фокусом, но, когда новшество прижилось, банк буквально потонул в потоке финансовых операций, к вящей радости Билла Уэбстера, который раздавал займы под шесть с половиной процентов многочисленным клиентам, желавшим открыть то или иное собственное дело.

Когда Эндрю отменил военное положение и объявил свободу частного предпринимательства, Билл приступил к осуществлению еще одного грандиозного проекта — фондовой биржи, функционирование которой и для самого Эндрю было тайной за семью печатями. Игра на бирже стала повальным увлечением 53-го Мэнского полка. Почти каждый превратился в держателя акций. Некоторым удалось в результате разбогатеть, другие разорились. Это пристрастие захватило всех даже сильнее, чем азартные игры, которые испокон веков были неотделимой составляющей быта американской армии.

— Газета, сэр! — К ним подбежал суздальский мальчишка.

Натянув поводья, Эндрю кивнул Кэтлин, которая достала из кошелька железный пенс и протянула его мальчишке. Но тот, отдав газету, продолжал смотреть на нее с просительной улыбкой. Покачав головой, Кэтлин достала еще два пенса.

— Да благословит вас всемогущий Перм! — воскликнул мальчишка и нырнул в толпу.

— Посмотрим, что Гейтс припас для нас за пазухой сегодня, — произнес Эндрю и протянул руку, чтобы взять у Кэтлин листок. Но та, бегло просмотрев газету, быстро сложила ее.

— Да ничего нового. Все тот же скулеж по поводу канализации и те же проклятия в адрес Майны и всего правительства.

Эндрю со стоном покачал головой.

— Ну еще вот курс акций на бирже, — поспешила она сменить тему. — И, как всегда, жуткие объявления этого Юрия: «Вместе с нами вы попадете прямо в рай». Подобная безвкусица, похоже, становится отличительной чертой нашей рекламы.

Эндрю тихо рассмеялся. Сам он вместе со всем городом с интересом ожидал новых каламбуров и четверостиший изобретательного гробовщика. Газета Гейтса стала своего рода популярным букварем, и объявления о похоронах завоевали в нем прочные позиции.

— Поехали, Эндрю, пока тебя не утащили по какому-нибудь неотложному делу обратно в твой кабинет. Я отдам тебе газету позже. — И Кэтлин решительно сунула листок в свою сумочку. Тряхнув поводьями, Эндрю пустил лошадь легким галопом.

Наконец они покинули площадь и направились в сторону восточных ворот. За городской стеной Эндрю опять остановился, услышав свисток паровоза. В облаке белого дыма из ворот внешнего земляного вала выполз железнодорожный состав. Широкое пространство между внутренней стеной и земляным валом было расчищено от мусора и обломков, загромождавших его после войны, и превращено в городской вокзал. Северная стена, целиком смытая потоком, уничтожившим армию тугар, была теперь восстановлена и укреплена. По всей территории между двумя стенами проходили десятки путей, соединявших многочисленные верфи, мастерские и склады.

Сделав плавный поворот, паровоз со свистом и звоном подкатил к открытой платформе.

— Двенадцатичасовой экспресс, следующий из Новрода, Нижила, Вазимы, Сибири и других пунктов дальше к востоку вплоть до Испании, прибывает на первый путь! — объявил начальник станции, шагая вдоль платформы в своем длиннополом сером сюртуке и цилиндре, ставшем почему-то непременной частью железнодорожной формы. Это была одна из местных несообразностей, забавлявших Эндрю.

Он притормозил, чтобы поглядеть на довольно необычное зрелище. Десятки рабочих, прибывших в отпуск со строительства железной дороги, шумно высыпали из вагонов, а навстречу им спешили их семьи. Однако многие из совершивших путешествие не спеша и с интересом рассматривали состав, который все еще оставался для них каким-то непонятным чудом.

Эндрю с удовлетворением отметил, что прибыли еще два римских купца с тяжелыми тюками. Их тут же окружила толпа любопытных, засыпая растерянных торговцев вопросами.

— Совсем не похоже на американские железнодорожные станции, — улыбнулась Кэтлин.

— Кое-что общее все же есть, — возразил Эндрю, разглядывая разношерстный людской поток, текший мимо них. Многие при виде его почтительно приподнимали головные уборы и отвешивали низкий поклон, касаясь рукой земли (обычай, который он хотел бы искоренить), а попадавшиеся среди них солдаты в суздальской форме лихо отдавали честь. Последним прошел небольшой отряд в синей форме 44-й Нью-Йоркской батареи, который также отдал честь Эндрю и галантно приветствовал Кэтлин.

— Здесь и в людях, и в самой атмосфере ощущаешь что-то новое, появившееся не без нашего участия, — сказала она. — Эти люди веками жили в угнетении, и, хотя порой кажется, что они сведут тебя с ума, в них есть истинно детская непосредственность. Они искренне поверили, что перед ними теперь открыт весь мир, и ничто их не остановит.

— Занимайте свои места! Поезд дальнего следования отправляется в двенадцать пятнадцать в восточном направлении с первого пути.

— И он действительно открыт перед ними, — отозвался Эндрю. — Дай бог, чтобы Михаилу и его единомышленникам не удалось все это разрушить. Это вечное проклятие демократии: в теории все прекрасно, а как дойдет до дела — только плюнешь да перекрестишься. Я мог бы, конечно, править единолично и дальше, но в конце концов это привело бы к появлению новых бояр или, пуще того, царя.

— Ох, давай лучше оставим политику, а то я замучу тебя вопросами о правах женщин, — пригрозила Кэтлин и прислонилась к его плечу.

Прозвучал пронзительный свисток; поезд под перезвон типично русских колокольчиков, подвешенных вплотную друг к другу на паровозе, отошел от платформы и, набирая скорость, миновал восточные ворота и загромыхал по разводному мосту через ров.

Ослабив поводья, Эндрю пустил лошадь рысью, и они тоже выехали за массивный земляной вал. Эндрю окинул опытным взглядом военного внешние оборонительные сооружения, защищавшие подходы к Суздалю с востока: колья, завалы, ловушки и непроходимые заросли колючего кустарника. Некоторые уже поговаривали о том, что сохранение таких мощных укреплений вокруг столицы — неоправданная затрата усилий. Однако

Эндрю считал, что отказываться от них еще рано, и требовал, чтобы их возводили также вокруг городов, восстанавливаемых к востоку от Суздаля. На юго-западе был создан оборонительный рубеж по берегам реки, получившей название Потомак. Она тянулась на сотню миль от Внутреннего моря до начала больших лесов. Всю систему передней линии обороны планировалось закончить к осени, на случай если меркам тоже вздумается напасть на Русь. Эндрю хотел встретить врага на границах государства и удержать в руках все крупнейшие города. В прошлую войну они поневоле отдали все города Тугарам и обороняли одну лишь столицу, потому что революция к тому времени захватила только Суздаль и Новрод, а на защиту Новрода у них не хватало сил. Но на этот раз он не мог действовать так же — это грозило бы распадом государства.

Население Руси понесло во время войны тяжкие потери. Более половины умерло от оспы или погибло от рук тугарских захватчиков; почти все города были опустошены, и единственное, что уцелело, — это южная половина Суздаля.

Русские привыкли жить в ожидании неминуемых бедствий. Ни одному поколению не удалось прожить без того, чтобы их дом не сгорел от пожара вместе со всем городом. На этот раз они довольно быстро отстроили разрушенные дома, и уничтожение всего, что они создали за это время, — особенно огромного промышленного комплекса, — было бы настоящей катастрофой.

Проезжая мимо бывших тугарских укреплений, Эндрю молча рассматривал большие курганы, в которых были захоронены десятки тысяч погибших врагов. На вершине каждого кургана развевалось потрепанное боевое знамя с конским хвостом.

Обернувшись на город, он почувствовал прилив гордости. Северная половина Суздаля, до основания снесенная наводнением, отстраивалась наново, по современной планировке. Прокладывались широкие улицы, мощенные камнем. Разумеется, возводившиеся бревенчатые постройки украшала традиционная резьба, однако район, названный «кварталом янки», больше напоминал Новую Англию. Дома здесь были обшиты вагонкой и побелены. Вокруг небольшого центрального сквера располагались несколько церквушек, зал для общественных собраний и казармы для тех американцев, которые еще не успели жениться или оставили жен в старом мире и хранили им верность. Эндрю испытывал к этим несчастным самое глубокое уважение. Он считал брак священной и незыблемой основой общества и презирал людей, относившихся к нему легкомысленно. Однако в данных обстоятельствах он не мог винить и тех, кто обзавелся в Суздале второй женой. Не все смогли приспособиться к новой жизни: человек пять покончили с собой уже после войны, многие топили горе в вине или пребывали в глубокой меланхолии.

Он был счастлив, что у них сохранилось полковое товарищество. Связанные по службе, они и в свободное время держались вместе, селились в одном районе. Но большинство постепенно свыкалось с новыми условиями. Многие открыли в себе способности, о которых раньше и не подозревали, и стали признанными авторитетами в самых разных областях.

Винсент Готорн в двадцать лет был уже генералом; Фергюсон в свои двадцать шесть руководил всемирной железнодорожной сетью, а Билл Уэбстер, их финансовый гений, которому недавно исполнился двадцать один год, возглавил казначейство. Эндрю был уверен, что когда-нибудь он станет миллионером наподобие Вандербильта.

Даже Эмил Вайс стал менее раздражительным — здесь некому было оспаривать его научные убеждения. Он вынашивал идею, осуществление которой явилось бы подлинным чудом для Руси. В свою бытность единоличным правителем Эндрю проводил в жизнь множество проектов, и едва ли не главным из них было создание водопроводной системы, сконструированной в соответствии с рекомендациями доктора Вайса. Вода поступала теперь в город от восстановленной плотины по акведуку и разливалась в установленные по всему городу резервуары, откуда жители черпали ее для своих нужд. Но Эмил надеялся, что через пару лет деревянные водопроводные трубы будут протянуты к каждому дому и все семьи обзаведутся таким замечательным новшеством, как туалет со сливным бачком. Канализационные и дренажные трубы прокладывались по всему городу, но особенно интенсивно в северной половине.

Та часть канализационной системы, которая уже была сооружена, опустошалась в Нейпер возле северо-западного бастиона. Гейтс рвал и метал по этому поводу на своих страницах — и совершенно справедливо, вынужден был признать Эндрю, поскольку до сих пор не была установлена бронзовая труба длиной полторы сотни ярдов, которая должна была доставлять нечистоты на середину реки, так что они выбрасывались у самого берега и проплывали по течению вдоль всего города, кружа возле пристаней и причалов.

Только вчера Эмила чуть не хватил апоплексический удар, когда Майна категорически отказался изготавливать эту трубу, не желая тратить на нее уйму драгоценного металла. Эндрю был рад, что еще не встречался с Эмилом с тех пор. По правде говоря, он сознательно уклонялся от встречи, хотя и испытывал из-за этого угрызения совести.

Поднявшись на небольшой холм, Эндрю натянул поводья и, сойдя с повозки, предложил руку Кэтлин. — Опять это твое любимое место, — пожурила она его.

— Но ведь такого вида нигде больше нет.

— А я-то надеялась, что мы остановимся в каком-нибудь укромном уголке.

— Хорошо, дорогая, сейчас поедем, — пробормотал он, потягиваясь и рассматривая открывшуюся перед ними панораму.

Прямо под ними распростерся весь Суздаль, круто обрывавшийся с одной стороны к реке. Повернув голову вправо, Эндрю залюбовался плотиной, питавшей энергией все, что они создали и создавали. Вместо взорванной дамбы была возведена новая, а вокруг нее теснились корпуса промышленных предприятий. Целый столб искр поднимался над сталелитейным заводом, который работал на полную мощность и днем и ночью, пытаясь хоть частично удовлетворить неизбывную потребность в рельсах. Для одной только восточной линии требовалось не менее сорока тысяч тонн ежедневно. С тех пор как был запущен рельсовый прокатный стан, они отказались от принятой в чрезвычайных условиях практики производства деревянных рельсов с металлическим покрытием. А ведь помимо рельсов надо было выпускать огромное количество сельскохозяйственных машин, инструментов, вагонов, нарезных мушкетов и тяжелых пушек, на которых настаивал О’Дональд. Рядом с литейным цехом возвышались четыре доменные печи, ежедневно перерабатывавшие сотню тонн железной руды и сотню тонн угля и известняка. На расположенном неподалеку вагоностроительном заводе тоже не прекращалась бурная деятельность. Рабочие, трудившиеся под началом инженеров-янки, производили не только паровозы, но и весь подвижной состав — пассажирские и грузовые вагоны, платформы, хопперы для угля и руды. В мастерских по соседству изготавливалось всевозможное необходимое оборудование. Здесь было несколько коммерческих предприятий, которым Майна выдавал по пять тонн железа в день для поощрения частной инициативы. На безопасном удалении находились пороховой завод и склад боеприпасов. Почти все их боеприпасы были израсходованы во время войны, но к настоящему моменту они заполнили склады новыми, а вот свинец и медь были на исходе, так как год назад все контакты с их поставщиком Карфагеном прервались. К счастью, наладились связи с Римом, который обязался поставлять медь для телеграфных проводов, а в прошлом месяце геологоразведочная экспедиция обнаружила залежи свинца в нескольких сотнях миль к западу, на землях майя.

Эндрю очень хотелось протянуть туда железную дорогу, но у них не было никакой возможности строить линию сразу в двух направлениях. К тому же если в ближайшие годы тугары опять нападут на них, то с востока, а не с запада, где, согласно сообщениям разведывательных групп, не было почти ничего, кроме бесконечных степей, не знавших ни оспы, ни вражеской оккупации.

К пристани на реке причалил большой паром, а на берегу его уже ожидал длинный состав из платформ, готовых к погрузке. К северу от города возле переправы через Вину вовсю пыхтел гигантский лесопильный завод, питавшийся энергией речного потока и выпускавший ежедневно две тысячи шпал для железной дороги и миллионы погонных футов пиломатериалов для городского строительства. За Форт-Линкольном, их первым поселением в этом мире, располагался еще один промышленный комплекс, включавший первую мукомольную мельницу и лесопилку, а также малый литейный цех, производивший различные элементы крепления рельсового пути. Еще дальше за ними находились шахты, где добывали уголь и руду.

На всех этих предприятиях вместе с железнодорожным строительством работали почти тридцать тысяч человек. В нормальных условиях подобная занятость рабочей силы была бы немыслима, но при боярах она применялась очень расточительно, а теперь благодаря механизации сельскохозяйственных работ удалось не только высвободить такое количество рабочих, но и кормить их. Все они в то же время входили в те или иные подразделения тридцатитысячной армии и один день в неделю уделяли военным учениям. Эта система обеспечивала большую мобильность подразделений и позволяла не содержать их в гарнизонах, а использовать для нужд народного хозяйства.

— Опять замышляешь какую-нибудь авантюру? — Кэтлин поставила корзинку с провизией рядом с ним на траву, смирившись с мыслью, что им предстоит пикник на самой вершине холма.

— Понимаешь, я никогда раньше не был так счастлив, — ответил он. — Я думал, война никогда не кончится — ни в нашем старом мире, ни здесь. Это постоянное, нескончаемое убийство, казалось, вытравило мне всю душу. И вот наконец я дожил до того момента, когда вижу, что, может быть, и стоило заплатить за все это такую цену. — Он улыбнулся. — Я привык к мысли, что тружусь ради счастья других, а самого меня не ждет никаких наград. Что, может быть, после меня люди будут жить лучше, без войн. А теперь мне иногда кажется, что, возможно, немного такой жизни достанется и мне. — Он чуть ли не застенчиво положил руку на ее живот и тут же с испугом отдернул ее: — Она что, всегда так брыкается?

— Он хочет поскорее увидеть своего папу, — улыбнулась Кэтлин.

— Она.

— Ну ладно, пусть будут и он, и она — как у Тани с Винсентом.

— Господи, спаси меня и помилуй! — воскликнул Эндрю.

— Тебе-то что? Это я буду рожать их. А тебе предстоит только дожидаться в соседней комнате.

Эндрю обеспокоено посмотрел на нее, и Кэтлин, улыбнувшись, наклонилась и легко поцеловала его в губы. Затем долго пристраивалась поближе к нему, чтобы ему было удобнее обнять ее, и оба совсем не думали о том, что выставлены на голой макушке холма на всеобщее обозрение.

Он испытывал блаженный покой, по крайней мере в данный момент.