"Проснуться живым" - читать интересную книгу автора (Пратер Ричард С.)Глава 5Мы находились в глубине церкви — в большой, тускло освещенной комнате, четвертую стену которой образовывали тяжелые занавески позади нас, с невероятно высоким потолком и полом, занимающим добрых четыре-пять тысяч квадратных футов. «Пространство для будущего расширения», — подумал я, хотя в данный момент помещение походило на захламленный сельский склад. Реджина подвела меня к винтовой лестнице, о которой она упоминала. Фестус Лемминг только что спустился с нее и сейчас направлялся к нам. Казалось неизбежным, что Реджина уберет свою руку с моей, как только Фестус нас заметит, поэтому в ту же секунду, как я его увидел, я перестал ощущать ее пульс. Это был неравный обмен. Я почувствовал, как что-то во мне умерло, и в тот же момент давно забытое воспоминание вернулось ко мне. Это было детское воспоминание, но настолько ясное и свежее, что я снова ощутил необычный холод того утра. Я только что спас от кота птичку, которая была слишком мала, чтобы улететь, и несколько секунд чувствовал на своей ладони дикое биение ее сердца, пока оно внезапно не прекратилось. Почему же, спрашивал я себя, мне пришла в голову эта история именно в тот момент, когда я пялил глаза на «самого святого пастора»? И почему я подумал о том, что некоторые люди способны одним своим присутствием лишать жизни другие создания? Возможно, причиной были эта ужасающая музыка, пульс Реджины или уникальный опыт пребывания в церкви в субботний вечер — не знаю. Я знаю только то, что при виде Фестуса Лемминга вспомнил и почувствовал холод того давнего утра. — Я очень сожалею, возлюбленный пастор, — заговорила Реджина, — что опоздала сегодня вечером. Я устала, легла вздремнуть и… проспала. До сих пор я еще никогда не пропускала вступительный гимн. Надеюсь, вы сможете найти в вашем сердце прощение для меня. Я покачал головой. Неужели я слышу это на самом деле? Вероятно, нет. — Хочу верить, мисс Уинсом, — холодно отозвался Лемминг, — что вы не проспите завтрашний вечер. Он выразительно подчеркнул слово «завтрашний», в котором словно послышались взрывы бомб. Еще бы — ведь завтрашний вечер должен быть особенным. — Дело Господне не терпит слабости и нестойкости, — продолжал Лемминг, и каждое его слово было подобно сухому листу, уносимому зимним ветром. — Если крест вашего долга для вас слишком обремените лен, положите его. Потому что в случае повторения чего-либо подобного, мисс Уинсом, для вас здесь не окажется места. Я чувствовал себя попавшим в страну чудес «Диснейленда». Должно быть, они заранее узнали о моем приходе и просто ломают комедию. Но посмотрев на Реджину, я увидел, что ее щеки побелели. Она снова издала тот странный звук, похожий на вдох, но на сей раз в нем не было ничего забавного. — Я ужасно сожалею, возлюбленный пастор. Пожалуйста… — Разве у вас нет работы, которую вы должны выполнять для Господа, мисс Уинсом? Она бросила на меня быстрый нервный взгляд. В ее глазах читалось нечто весьма похожее на страх. Очевидно, ей угрожало отлучение от Церкви Второго пришествия, а это означало, что если Реджина не проявит достаточного смирения, чтобы избежать ужасной судьбы, то больше не сможет говорить с Богом и — что еще хуже — Бог не сможет говорить с ней. Не удивительно, что она испугалась. Но именно тогда Реджина покорила меня, заслужив самую высокую оценку, какую я только мог дать. Она начала поворачиваться, но остановилась и сделала то, что обещала. — Возлюбленный пастор, это мистер Скотт — Шелдон Скотт… — Ее голос звучал совсем тихо. — Я обещала ему спросить у вас, не могли бы вы уделить ему хотя бы одну-две минуты. — Она судорожно глотнула. — Он говорит, что это очень важно. Лемминг ничего не сказал — причем умудрился сделать это весьма холодно. Реджина повернулась и вышла. Пастор смотрел на меня молча, не улыбаясь, не шевелясь и, казалось, даже не видя. Я тоже устремил взгляд на его узкое лицо, тонкие губы и горящие глаза. Последние меня удивили — я ожидал, что они окажутся ледяными, но глаза Лемминга были большими, яркими и теплыми. В их глубине сверкало пламя. В тридцати — сорока футах от него находилась стена с полудюжиной крепких на вид дверей. Слева от меня помещались грубый деревянный стол и пара скамеек без спинок — комфорт, достойный военного лагеря. Справа виднелся еще один стол со стопкой книг в черных переплетах — возможно, Библий, — коробки со свечами и подсвечниками и письменный стол-бюро с убирающейся крышкой. Ближе, у стены, стоял деревянный крест высотой в десять футов с заостренным стальным основанием, должно быть предназначенным для втыкания в землю или глину, и ярко раскрашенной деревянной фигурой полуобнаженного Иисуса-человека и Христа-Бога — плоть и дух еврея из Назарета, распятого на христианском кресте. Я посмотрел в горящие глаза Фестуса Лемминга и сказал: — Пастор, я пришел просить вас о помощи. После этого я умолк. Я шел сюда с надеждой, что Лемминг проявит любезность и обратится к прихожанам, ибо только он мог заручиться содействием паствы, включая одного или нескольких лиц, которые могли видеть Бруно. Но теперь я знал, что никакие мои слова и даже миллионов долларов, если бы таковой у меня имелся, не заставят его прийти мне на помощь. Как бы то ни было, не следовало упускать даже ничтожный шанс, поэтому я заговорил вновь: — Мне крайне необходимо связаться с Эммануэлем Бруно. Насколько я понимаю, вскоре после захода солнца он был в церкви или рядом с ней. Я… Ни слова, ни жеста, ни даже перемены выражения лица. Вообще никаких признаков жизни, кроме сверкающих глаз. — Мне известно, что у вас с ним имеются… ну, скажем, расхождения, — Я деланно засмеялся. — Даже весьма солидные расхождения. Но доктору Бруно может понадобится моя помощь в деле… — Поколебавшись, я ринулся вперед очертя голову. — Говоря откровенно, пастор Лемминг, вполне возможно, что доктору Бруно грозит опасность. Он может попасть в беду, если я не свяжусь с ним как можно скорее. Я был бы вам весьма признателен, если бы вы потратили хотя бы десять секунд, чтобы спросить прихожан, не видел ли кто-нибудь из них доктора Бруно здесь или поблизости… — Нет. — Очевидно, вы не вполне понимаете всю серьезность… — Я все отлично понимаю. Эммануэль Бруно, являющийся подлинным воплощением зла, может попасть в беду, даже быть убит, если вы его не найдете и не поможете ему. Возможно, он умирает или уже мертв. У Лемминга была странная манера: говоря, переходить почти на пение, как в недавнем разговоре с Реджиной и наиболее грозных фрагментах своей проповеди. Это раздражало и в то же время приковывало внимание. — Если он попал в беду, умирает или убит, значит, такова Божья воля. Я человек Бога. Неужели вы полагаете, что я могу противопоставить свою волю воле Господа Всемогущего? — Да бросьте!.. — Я умолк и заговорил снова: — Должно быть, мы обсуждаем разные вещи. Я имею в виду человеческое существо, а не воплощенное зло, и если я что-то помню о христианской доктрине и практике… — Эммануэль Бруно согрешил против Духа Святого, против Бога и людей! — Лемминг грозно возвысил голос. — Он осужден и проклят, поэтому Господь поразит его насмерть! Такова воля Божья! — Откуда вы знаете? — вырвалось у меня, причем я подозревал, что это далеко не все, что было готово соскользнуть у меня с языка. — Покиньте это святое место! Вы оскверняете Дом Божий зловонием плоти и похоти. — Прекратите этот спектакль, Лемминг. Возможно, вы великий актер, но я не принадлежу к вашим поклонникам, так что не тратьте зря время. Его голос слегка изменился. — Я не стану помогать ни Эммануэлю Бруно, ни вам, его агенту! Напротив, я буду противостоять вам всеми возможными способами! Я усмехнулся: — Это угроза? У вас настолько изощренная фразеология, что это нелегко определить, но я надеюсь, что не ошибся. Мне бы не хотелось думать, что я без причины наложил в штаны. Следующие его слова были, пожалуй, самыми тихими, какие я от него слышал. — Не имеющий силы не может угрожать. Я всего лишь слабое смиренное создание. Но Святой Дух возвысил меня. Господь даровал мне силу. Я не претендую ни на какую власть, кроме власти Бога во мне, и не имею иной воли, кроме Божьей. — Наверное, это был обман зрения, но мне показалось, что его глаза засверкали ярче. — Однако я знаю волю Бога и буду ее исполнять с Его помощью! Поставив меня на место, Лемминг повернулся, чтобы удалиться, но я крикнул: «Подождите, пастор!» — и он медленно повернулся назад. Очевидно, мне следовало держать язык за зубами, но я упрямо продолжал: — У меня есть к вам пара вопросов, прежде чем вы присоединитесь к ангелам. Первый вопрос: коль скоро вы знаете волю Бога и она заключается в том, что Эммануэль Бруно осужден и проклят, то могли бы вы сесть за руль грузовика и переехать его, если вам велит Бог? Отвечайте: да или нет? Он не ответил. — Если такая идея придет вам в голову — тем более если это уже произошло, — то вам будет полезно знать, что я в таком случае сочту за Божью волю переломать вам руки, ноги и шею — каждую хотя бы в одном месте, а может, и в нескольких. Второй вопрос… Но мне пришлось ограничиться первым. Позже я осознал, что перерыв длился ровно столько времени, сколько требовалось, чтобы обойти прихожан с корзинами и наполнить их пожертвованиями, после чего хорал должен возобновиться. Но в тот момент я только почувствовал, что на мои многострадальные уши вновь обрушилась ударная доза децибел, причем на сей раз к ним прибавилось нечто новое и столь же зловредное: Неужели они поют? Неужели я да и в все мы недостаточно намучились? Я повернулся, чтобы взглядом дать понять Фестусу все, что я о нем думаю, но его нигде не было видно. Ну что ж, тем лучше — я свое дело сделал и теперь хотел только одного: оказаться там, где слышно лишь отдаленное стрекотание сверчка. Вернувшись в проход, откуда я вышел несколько минут назад, я остановился и огляделся вокруг. И зрелище и звуки были достойны того, чтобы запереть их в банк вашей памяти. Все стояли, держа в руках маленькие книжечки и так широко разинув рты, что не было видно голов. Я подумал, что они либо визжат, либо у них тризм челюсти. Что бы ни делали прихожане (это походило на повторение первого стиха), они сопровождали это судорожными подпрыгиваниями, лишенными какого-либо ритма и напоминающими движения отправляющегося дизельного локомотива, который тянет за собой длинный поезд пустых товарных вагонов, начинающих трястись один за другим пропорционально увеличению скорости. Все это выглядело примерно так, если представить, что вагоны наполнили битым стеклом и бетономешалками, а по пути случилась дорожная катастрофа и парочка южноамериканских революций. Я снова двинулся по проходу, невольно прислушиваясь. Собственно говоря, мне ничего другого не оставалось, так как пение было еще громче аккомпанемента. Вопли «да!» оглушили меня полностью, и я снова застыл в проходе. В тексте ощущалась рука Фестуса Лемминга. Очевидно, он был не только блестящим проповедником, но и поэтом. Немногие могли овладеть двумя такими профессиями без посторонней помощи. Я понемногу расслабился и пошевелил ногой, думая, что кульминация позади. Но они продолжили свое жуткое пение, какого, вероятно, не слышали с тех пор, когда Атлантида погрузилась в океан. Следовало признать, что эти люди были своего рода гениями. Они умудрились превратить доброго, мягкого и всепрощающего человека в какое-то кошмарное пугало. «Иисус Христос с вами разделается, если вы не будете остерегаться!» Собравшиеся в церкви благонамеренные граждане начали внушать мне страх. Мне стало не по себе, в чем не стыжусь признаться, и я быстро двинулся по проходу. Я хотел поскорее сбежать отсюда не только потому, что толпа фанатиков могла разом спятить и наброситься на меня, но и из-за насыщенной эмоциями атмосферы, словно порождающей призраков, которые хватают вас за ноги. Я не прошел еще и половины пути, когда вновь застыл как вкопанный. Мне казалось, что хоть на сей раз пытка окончена. Но я снова ошибся. Они возопили, словно быки в Испании, призывающие своих коров в Аргентине, ускоряя темп до заключительной строки: — Господи Иисусе! Не-е-е-е-ет! Это и впрямь походило на мычание испанского быка. Только бык тут был ни при чем… |
||
|