"Миллионы Стрэттон-парка" - читать интересную книгу автора (Фрэнсис Дик)

ГЛАВА 3

Почему я пошел?

Сам не знаю. Сомневаюсь, существует ли такая вещь, как абсолютно свободный выбор, потому что предпочтения уходят корнями в личность каждого индивида. Я выбираю то, что выбираю, потому что я то, что я есть, что-то в этом роде.

Я решил пойти по достойным порицания причинам, меня манил соблазн получить, не вкладывая труда, определенную выгоду. Потом во мне взыграло тщеславие при мысли, что смогу вопреки всему приручить дракона и миром покончить с враждой, раздирающей Стрэттонов, как того хотели Роджер с Оливером. Алчность и гордыня… мощные стимулы, маскирующиеся под разумный расчет и благородный альтруизм.

Я пренебрег благоразумным советом моей матери никогда не иметь дела с этой семьей, и бездумно подверг своих детей смертельной опасности, и своим присутствием навсегда изменил внутренние противоречия и систему противовесов в клане Стрэттонов.

Разве что все это вовсе не казалось таким роковым в день собрания акционеров.

Оно состоялось днем в среду, на третий день охоты за развалинами. В понедельник мы с пятерыми ребятами выехали из дома на большом автобусе, который в прошлом служил нам передвижным домом, в то время, когда находившиеся в процессе восстановления руины были еще по-настоящему не пригодными к жилью.

У этого автобуса были свои преимущества и достоинства: в нем могли спать восемь человек, функционировала душевая, имелся камбуз, диванчики и телевизор. У строителей яхт я научился выкраивать столько свободного пространства, что умудрился втиснуть в автобус целое домашнее хозяйство. Правда, уединения в нем найти было просто невозможно, своего постоянного места тоже, и, по мере того как мальчики вырастали, они начинали испытывать все больше и больше неудобства от того, что их домашним адресом был автобус.

Но, так или иначе, в понедельник они весело забрались в машину, потому что я обещал им настоящие каникулы во второй половине дня, если каждое утро смогу побывать на каких-нибудь развалинах, и в самом деле я с помощью карты и разработанного мною расписания наметил целый ряд дел, которые привлекали их больше всего. В понедельник мы провели послеобеденное время, катаясь по Темзе на лодке. Во вторник они всласть покатали шары в боулинге, а в среду жене Роджера Гарднера было обещано расчистить гараж от завала ненужных вещей, что им особенно пришлось по вкусу.

Я оставил автобус у дома Гарднера и пошел с Роджером к трибунам.

— Я на собрание не приглашен, — сказал он, как будто бы даже с радостью, — но проведу вас до дверей.

Мы с ним поднялись по лестнице, повернули за угол-другой и через дверь с надписью «Посторонним вход запрещен» проникли в устланный коврами мир, совсем не похожий на скучную обстановку общественных мест. Молча указав на обшитые красным деревом полированные двойные двери, он ободряюще подтолкнул меня в плечо, как старый дядюшка-солдат, благословляющий новобранца в его первый бой.

Уже сожалея о том, что меня занесло туда, я открыл одну из дверей и вошел.

Я отправился на собрание, одевшись по-деловому (серые брюки, белая рубашка, галстук, темно-синий блейзер), чтобы не выглядеть белой вороной среди придерживающихся условностей членов собрания. Я был нормально, аккуратно подстрижен, как никогда, выбрит, под ногтями ни капельки грязи. Во мне никак нельзя было бы угадать большого, пропитанного пылью работягу со строительной площадки.

Присутствующие на собрании люди постарше возрастом все как один были в костюмах. Те, кто помоложе, моего возраста и меньше, не утрудили себя такой формальностью. Я с удовлетворением подумал, что попал в точку.

Несмотря на то, что я прибыл точно во время, указанное в письме адвоката, можно было подумать, что Стрэттоны перевели часы вперед. Весь клан сидел вокруг внушительных размеров стола эдвардианского

стиля, стулья, на которых они размещались, были намного моложе, где-то тридцатых годов двадцатого века, как и сами трибуны ипподрома.

Единственным человеком, которого я знал в лицо, была Ребекка, жокей, одевшаяся на этот раз в брюки, мужского покроя пиджак, на шее у нее были тяжелые золотые цепочки. Сидевшего во главе стола человека, седовласого, дородного и с властным выражением лица, я счел Конрадом, четвертым и новоиспеченным бароном.

Когда я вошел, он повернул ко мне голову. Они, конечно, все повернулись в мою сторону. Пять мужчин, три женщины.

— Боюсь, вы не туда попали, — подчеркнуто вежливо остановил меня Конрад. — Это закрытое собрание.

— Здесь собираются акционеры, стрэттоновские акционеры? — миролюбиво спросил я.

— Так оно и есть. А вы?..

— Ли Моррис.

Я едва удержался от смеха, увидев, в какой шок повергло их мое появление, как будто им и в голову не приходило, что меня могут оповестить о собрании, не говоря уже о том, что я могу туда заявиться, и у них были все основания удивиться, так как я никогда прежде не отзывался на клочки бумаги, которые мне официально посылали каждый год.

Я притворил дверь тихо, аккуратно.

— Я получил уведомление, — проговорил я.

— Да, но… — без намека на приветствие произнес Конрад. — Я имею в виду, в этом не было необходимости… Вас не хотели беспокоить…

Он неловко запнулся, не сумев справиться с охватившим его смятением.

— Ну, поскольку я все-таки здесь, — мило улыбнулся я, — я решил поприсутствовать. С вашего позволения я присяду. — Я показал на незанятый стул в конце стола и направился прямо к нему.

— Мы с вами не встречались, но вы, должно быть, Конрад, лорд Стрэттон.

— Да, — процедил он сквозь сжатые зубы. Кто-то из старшего поколения злобно выкрикнул:

— Какое нахальство! Вы не имеете права находиться здесь. Почему вы ворвались? Вон отсюда.

Я остановился около стула и вынул из кармана письмо адвоката.

— Как вы видите, — любезно ответил я, — я являюсь акционером. В положенной форме меня уведомили об этом собрании, и мне очень жаль, если вам это не понравилось, но у меня есть все юридические права присутствовать здесь. Я тихонько посижу и послушаю, и все.

Я занял место за столом. На всех лицах появилось выражение нескрываемого возмущения, и только на одном, молодого человека, промелькнуло что-то похожее на усмешку.

— Конрад! Это не лезет ни в какие ворота, — вскочил со стула, трясясь от злости, человек, который первый потребовал, чтобы я убирался. — Немедленно избавь нас от него.

Конрад Стрэттон трезво оценил мою солидную фигуру и сравнительную молодость и, смирившись с ситуацией, сказал:

— Сядь, Кит. Скажи мне, кто именно должен выкинуть его отсюда?

Возможно, в молодости Кит, первый муж моей матери, и был достаточно силен, чтобы поколотить несчастную молодую жену, но нельзя было и представить, чтобы он мог проделать то же самое с ее тридцатипятилетним сыном. Он не переносил факт моего существования. Я ненавидел то, что знал о нем. Антагонизм между нами был взаимным, непреодолимым и испепеляющим.

Светлые волосы на свадебной фотографии давно померкли, сделавшись грязно-седоватыми, но отличная осанка придавала ему намного более аристократический вид, нежели у его старшего двойняшки. Монокль, который тот подчеркнуто не снимал с глаза, наверное, непрерывно напоминал Киту, что природа совершила чудовищную ошибку, устанавливая очередность появления на свет, что его голова должна была появиться на свет первой.

Ему никак не сиделось на месте. Он зашагал по просторной комнате из угла в угол, то и дело бросая на меня свирепые взгляды.

С висевших на стенах портретов в золотых рамах на нас взирали важные персоны, которые, наверное, были первым и вторым баронами, и взгляд их абсолютно ничего не выражал. Свет шел от свисавшей с потолка витой бронзовой люстры с множеством лампочек-свечек под колпаками из матового с рисунком стекла. На длинном полированном серванте красного дерева стояли небольшие часы в деревянном корпусе, по обе стороны часов высились вазы с высокими горлышками, все в этой комнате напоминало о той атмосфере основательности, которая десятки лет поддерживалась здесь старым лордом.

Ни намека на дневной свет, никаких окон.

Рядом с Конрадом сидела прямая, как палка, старая леди, о которой нетрудно было догадаться, что это Марджори Биншем, собравшая всех за этим столом. Сорок лет назад, в день свадьбы моей матери, она мрачно смотрела в объектив фотоаппарата, словно улыбка могла повредить ее лицевые мускулы, и, казалось, ничто не изменилось за прошедшие годы, она осталась такой же бесстрастной. Теперь, когда ей давно перевалило за восемьдесят, она отличалась все еще острым умом и несгибаемым характером, носила черное платье в мелкую складку-плиссе с белым, как у духовного лица, воротничком.

Я был несколько удивлен, когда заметил, что она смотрит на меня скорее с любопытством, чем с неприязнью.

— Миссис Биншем? — обратился я к ней с другого конца комнаты. — Миссис Марджори Биншем?

— Да, — один-единственный слог прозвучал резко, обрубленно сухо, выражая только подтверждение информации.

— А я, — произнес человек, который еле сдержал ухмылку, — я Дарлингтон Стрэттон, более известный как Дарт. Мой отец сидит во главе стола, сестра Ребекка — справа от вас.

— В этом нет никакой необходимости, — рявкнул на него откуда-то из-за Конрада Кит. — Ему не нужны никакие представления. Он сейчас же покинет комнату.

— Да перестань ты вышагивать, Кит, и сядь, — приказным тоном отчеканила миссис Биншем. — Мистер Моррис прав, он присутствует здесь на законном основании. Взгляни в лицо фактам. Уж если ты не в состоянии выставить этого человека, ты можешь не замечать его присутствия.

Прямой взгляд упирался в меня, а не в Кита. У меня невольно задвигались губы, страшно хотелось ухмыльнуться. Не обращать на меня никакого внимания, игнорировать меня было для них сверх сил.

С серьезным лицом, хотя глаза его озорно заблестели, Дарт невинным голосом спросил:

— Вы знакомы с Ханной, вашей сестрой? Сидевшая по другую сторону от Конрада женщина затряслась от возмущения.

— Какой он мне брат. Он совсем не брат мне.

— Сводный брат, — проговорила Марджори Биншем с той же самой холодной упрямой последовательностью смотреть фактам в лицо. — Ты можешь морщиться сколько тебе угодно, но, хочешь ты этого или не хочешь, ты не в силах ничего изменить. Так что остается только не замечать его.

Для Ханны, как и для Кита, такой совет был невыполнимым. К моему облегчению, моя сводня сестра совсем не походила на нашу общую мать, чего я так боялся. Я боялся увидеть ненавидящие меня глаза, взирающие с зеркального отражения любимого лица. Она походила на Кита, такая же высокая, светловолосая, с хорошей фигурой и в данный момент с таким же побелевшим от ярости лицом.

— Как вы посмели! — ее всю трясло. — У вас есть совесть?

— У меня есть акции.

— А не должно бы! — взорвался Кит. — И с какой это стати понадобилось отцу давать Мадлен акции, я так и не пойму.

Я воздержался от того, чтобы указать ему, что он великолепно знает, почему. Лорд Стрэттон дал акции Мадлен, своей невестке, потому, что знал причину, по которой она ушла от Кита. После смерти матери, разбирая ее бумаги, я нашел старые письма от ее свекра, в которых он писал, что очень сожалеет, очень ее уважает, о том, что позаботится, чтобы она не чувствовала финансовых затруднений, не страдала из-за денег, так как пострадала физически. Примирившись с поведением своего сына на людях, для света, он от себя лично не только дал ей акции «на будущее», но и выделил крупную сумму, на проценты от которой она могла безбедно существовать. За это она обещала никогда не рассказывать о поведении Кита и, главное, не трепать имя Стрэттонов в позорном бракоразводном процессе. Старик писал ей, что понимает, почему она отказалась от Ханны, появившейся на свет в результате «сексуальных приставаний» его сына. Он писал, что позаботится о ребенке. Он желал моей матери «всего самого лучшего».

Развелся с моей матерью позже сам Кит — за нарушение супружеской верности с пожилым иллюстратором детских книг Лейтоном Моррисом, моим отцом. За этим последовал счастливый брак, продлившийся пятнадцать лет, и только на пороге смерти от рака мать заговорила о Стрэттонах и во время бесконечных бессонных ночей раскрыла мне душу, рассказав о своих страданиях и преклонении перед лордом Стрэттоном. Только тогда мне стало известно, что я получил образование на деньги лорда Стрэттона и окончил архитектурный колледж тоже за его счет.

После ее смерти я написал ему письмо с благодарностью за все, что он для меня сделал. Я до сих пор храню его ответ.

«Мой дорогой мальчик!

Я любил твою мать. Надеюсь, ты доставлял ей ту радость, которую она заслужила. Спасибо за письмо, но больше не пиши.

Стрэттон».

Больше я ему не писал. На его похороны я послал цветы. Будь он жив, я бы ни за что не стал вмешиваться в дела его семьи.

После того как были названы Конрад, Кит, Марджори Биншем и конрадовские отпрыски Дарт и Ребекка, оставались двое мужчин, имена которых были мне пока не названы. Один, лет под пятьдесят, сидел между миссис Биншем и пустым стулом Кита, я попробовал догадаться, кто это.

— Извините, — сказал я, наклонившись вперед, чтобы привлечь его внимание, — вы… Айвэн?

Младший из троих сыновей старого лорда, своей бычьей комплекцией больше напоминавший Конрада, чем Кита, похожего на борзую, наградил меня тяжелым взглядом и ничего не сказал в ответ.

Дарт весело проговорил:

— Мой дядя Айвэн, как вы изволили сказать. Напротив него его сын Форсайт, мой двоюродный брат.

— Дарт! — раздраженно накинулся на него Кит. — Помолчи.

Дарт повернулся к нему с наигранно невинным выражением на физиономии, видно было, что он нисколько не испугался. Я подумал, что наиболее безразлично отреагировал на мое присутствие Форсайт, сын Айвэна. То есть он меньше других принял это к сердцу, и по мере того, как шло время, становилось все более ясно, что я интересую его не как достойный сожаления сводный брат Ханны, а как неизвестная величина в расчетах с акциями.

Молоденький, тщедушный, с узеньким подбородком и темными беспокойными глазами, похоже, он не пользовался у остальных уважением. За все время нашего заседания никто не спросил его мнения, а когда он все-таки высказывался, его отец, Айвэн, не давал ему говорить. По-видимому, Форсайт и сам считал, что так и должно быть, и, наверное, не без оснований.

Нехотя примирившись с неизбежным, Конрад с досадой проговорил:

— Давайте вернемся к нашему совещанию. Я собрал его…

— Я собрала его, — едко поправила его тетя. — Вся та свара, которую вы подняли, просто смешна. Лучше займемся делом. На нашем ипподроме скачки продолжаются вот уже почти девяносто лет и будут продолжаться, как и было раньше, и поставим на этом точку. Хватит препираться. Конец.

— Ипподром умирает у нас на глазах, — нетерпеливо возразила Ребекка. — Вы совершенно не представляете, что такое современный мир, который нас окружает. Простите меня, если это вас огорчает, тетя Марджори, но вы с дедушкой давно уже отстали. Нужны новые трибуны и вообще совершенно новый подход, а вот чего абсолютно не нужно, так это старый пень полковник на месте управляющего и неповоротливая черепаха вместо секретаря скачек, которая даже не может поставить на место какого-то врачишку.

— Слово доктора важнее, — заметил Дарт.

— А ты заткнись, — накинулась на него сестра. — У тебя кишка тонка участвовать в скачках, а я скакала почти на всех ипподромах у нас в стране, и я тебе скажу, что наш настолько старомоден, что это уже ни в какие ворота не лезет, а он, между прочим, называется и моим именем, надо мной уже начинают смеяться, и вообще он уже просто провонял насквозь. Если ты не видишь или не хочешь этого видеть, тогда я за то, чтобы загнать его сразу за ту цену, которую нам за него дают.

— Ребекка! — устало оборвал ее Конрад, словно ему уже надоело слышать от дочери эти слова. — Новые трибуны нам нужны. Мы все с этим можем согласиться. И я заказал проект…

— Ты не имел права делать этого, — уведомила его Марджори. — Выброшенные на ветер деньги. Наши старые трибуны построены очень крепко и могут прослужить еще долго. Нам не нужны новые трибуны. Я полностью отвергаю эту идею.

Кит проговорил со злорадством:

— Архитектор, любимец Конрада, уже несколько недель шмыгает по всему ипподрому. Он сам его нашел и привел сюда. Ни с кем из нас не советовался, и я из принципа против новых трибун.

— Ха! — воскликнула Ребекка. — А где, по-вашему, должны переодеваться женщины-жокеи? В закутке размером с чуланчик в женском туалете. Очень мило.

— Не было гвоздя к подкове, — пробормотал Дарт.

— Что ты имеешь в виду? — не поняла Ребекка.

— Я имею в виду, как в той поговорке, что не было гвоздя к подкове, и проиграли битву, так и здесь, — лениво протянул ее брат, — мы потеряем ипподром ради женских прихотей.

Она не очень разобрала смысла слов брата и решила поберечь силы и не вступать в перебранку, а просто сделала вид, будто не видит и не слышит его.

— Нужно немедленно продавать, — загорячился Кит, продолжая вышагивать по комнате. — Рынок отличный. Суидон продолжает разрастаться. Промышленная зона уже подступила к границам ипподрома. Продавать, вот что я скажу. Я уже справлялся у местных дельцов, занимающихся развитием города. Один из них согласился изучить…

— Что ты сделал? — вытаращил на него глаза Конрад. — И ты тоже ни с кем не посоветовался. А так ничего не продают. Ты же ничего не смыслишь в коммерческих сделках.

Кит ответил обиженным тоном:

— Я знаю, что, если хочешь что-нибудь продать, нужна реклама.

— Нет, — решительно произнес Конрад. — Мы ничего не продаем.

— Это хорошо для тебя, — вспылил Кит. — Тебе досталось почти все состояние отца. Это несправедливо. И никогда не было справедливым оставлять почти все старшим сыновьям. Отец был безнадежно старомодным. Может быть, тебе не нужны деньги, но никто из нас почему-то не молодеет, и я настаиваю, чтобы мы получили наш капитал сейчас.

— Потом, позже, — с силой произнесла Ханна. — Продавать, когда станет меньше земли на продажу вокруг. Подождать.

Конрад веско произнес:

— Твоя дочь, Кит, опасается, что если ты заберешь свой капитал сейчас, то разбазаришь его, и ей ничего не останется в наследство.

По лицу Ханны было видно, что он попал не в бровь, а в глаз, и что ей страшно неприятно, что ее сокровенные мысли были так нелицеприятно раскрыты.

— Ну, а ты, Айвэн? — обратилась к нему тетя. — Все еще по-прежнему ни на что не можешь решиться?

Айвэн никак не отреагировал на колкость, даже если и понял, что это колкость. С обстоятельным видом он кивнул.

— Подождать и посмотреть, — сказал он. — Это самое лучшее.

— Ждать-подождать, пока подойдет случай, — ядовито выдавила из себя Ребекка. — Ты этого хочешь, что ли?

Как бы оправдываясь, Айвэн сказал:

— Почему ты всегда такая резкая? Чего плохого в терпении?

— Бездействии, — поправила она. — Не принимать никакого решения так же плохо, как принять неверное решение.

— Чепуха, — сказал Айвэн. Форсайт начал было:

— А мы подумали о налогах на приращенный капитал…

Но Айвэн его не слушал и продолжал свое:

— Ясно, что мы должны отложить решение, пока…

— Пока рак не свистнет, — закончила за него Ребекка.

— Ребекка! — не заставила ждать себя осуждающая реакция ее двоюродной бабушки. — Ладно, хватит болтать, потому что в настоящий момент я и только я могу принимать решение, и у меня такое впечатление, что ни один из вас этого не осознает.

Они посмотрели на нее с таким выражением, что нетрудно было догадаться, что им это неизвестно и что лучше бы им об этом не говорили.

— Тетя, — возразил Конрад, — у вас только десять акций. Вы не можете принимать односторонних решений.

— Ничего подобного, могу, — с победоносным видом проговорила она. — Вы же абсолютно невежественны, все до одного. Считаете себя деловыми людьми, но вам и в голову не приходит, что в любой компании решение принимает директор, а не акционеры, и я… — она обвела всех глазами, требуя всеобщего внимания, — я в настоящее время единственный директор, единственный оставшийся директор. Я принимаю решения.

Она заставила впервые за все время собрания всех их сразу замолчать. Воцарившуюся мертвую тишину наконец нарушил рассмеявшийся Дарт. Остальные воззрились на него с негодованием: внуку не следует терять благоразумие и дразнить дракона.

Великолепная старая леди вынула из умопомрачительно дорогой сумочки сложенные пополам листочки бумаги и почти театральным жестом помахала ими в воздухе.

— Это письмо, — сказала она, надевая очки, — от поверенных ипподрома Стрэттон-Парк. Не буду утомлять вас вводными параграфами. Суть дела в следующем, — она замолчала, снова обвела взглядом превратившуюся во внимание настороженную аудиторию и затем начала читать письмо: — «Поскольку для ведения дел вполне достаточно иметь двух директоров, вы с лордом Стрэттоном поступили вполне правильно, ограничив Совет двумя директорами, поделив между собой эти должности, поскольку являетесь более чем основными акционерами, и с полным правом вы двое взяли на себя принятие решений. Теперь, когда лорд Стрэттон ушел из жизни, возможно, вы пожелаете сформировать новый Совет с большим числом директоров. При этом они могут быть членами семьи Стрэттонов, что не исключает возможности, по вашему желанию, избрать в качестве директоров неакционеров, людей со стороны.

Соответственно, мы предлагаем вам созвать чрезвычайное общее собрание акционеров с целью избрания новых директоров в состав Совета ипподрома Стрэттон-Парк Лтд. и с удовольствием окажем вам в этом самую полную поддержку».

Марджори подняла глаза на как громом пораженных родственников. Потом продолжила:

— Распорядители готовы были сами провести это собрание. Я сказала, что могу это сделать сама и им нет нужды беспокоиться. Итак, я предлагаю избрать новых директоров в руководство ипподрома.

Конрад неожиданно тихо проговорил:

— Тетя…

— Поскольку ты, Конрад, теперь номинальный глава семьи, я предлагаю, чтобы с этого момента ты был таким директором. — Она заглянула в письмо. — Здесь говорится, что директор считается избранным, если за него подано пятьдесят процентов голосов акционеров, представленных на общем собрании. В нашей компании каждая акция имеет один голос. В соответствии с этим письмом, если я и члены семьи, получившие в наследство акции, присутствуем на собрании, то в голосовании принимает участие восемьдесят пять процентов голосов. То есть мои десять акций и еще семьдесят пять, унаследованных теперь вами. — Она сделала паузу и посмотрела в ту сторону, где сидел я. — Мы не предполагали, что в собрании примет участие мистер Моррис, но он здесь, и у него право подать восемь голосов.

— Ну, нет! — вне себя от злобы выкрикнул Кит. — Он не имеет права.

Марджори Биншем ответила непоколебимо:

— У него восемь голосов. Он может их подать. Вы не можете этому помешать.

Ее вердикт удивил меня не меньше, чем поразил остальных. Я пришел сюда из чистого любопытства, почти из чистого любопытства, готовясь несколько поиграть на их нервах, но не в такой степени.

— Какой позор! — взвизгнула Ханна, вскакивая со стула в том же возбужденном состоянии, в каком ее отец сновал по комнате. — Я этого не потерплю!

— Согласно тому, что написали наши поверенные, — как ни в чем не бывало продолжала ее двоюродная бабушка, — как только мы выберем Совет директоров, именно они определят будущее ипподрома.

— Сделайте меня директором, — потребовала вдруг Ребекка.

— Тебе нужно сорок семь голосов, — пробормотал Дарт, произведя несложные арифметические действия. — Любому директору нужно получить сорок семь, минимум.

— Предлагаю сразу избрать Конрада, — как будто ничего не слыша, повторила Марджори. — Он получает мои десять голосов.

Она обвела собравшихся взглядом, словно в поисках того, кто посмеет выступить против.

— Ладно, — сказал Айвэн. — Конрад, мои голоса за тебя.

— Наверное, я могу проголосовать за себя, — сказал Конрад. — Голосую своим двадцатью одним голосом. Это, э, пятьдесят два.

— Избран, — подытожила Марджори, наклонив голову. — Можешь теперь вести собрание.

Конрад моментально обрел утраченную было уверенность и весь напыжился, входя в новую роль.

— Тогда, я думаю, мы должны проголосовать за оставление Марджори в составе Совета. Это будет справедливо.

Возражений не последовало. Достопочтенная миссис Биншем выглядела так, будто готова сжевать на завтрак любого возражающего.

— Я тоже должен быть директором, — заявил свои права Кит, — у меня тоже двадцать одна акция. Голосую ими за себя.

Конрад прочистил горло:

— Предлагаю в директора Кита… Форсайт несколько поспешно произнес:

— Это все равно, что напрашиваться на неприятности.

Конрад, не расслышав или предпочитая не слышать, торопливо продолжил:

— Двадцать один Кита, и, значит, мои двадцать один. Сорок два. Тетя?

Марджори покачала головой. Кит сделал три быстрых шага в ее сторону, вытянув перед собой руки, как будто вот-вот бросится на нее. Она и ухом не повела, не двинулась с места ни на дюйм, не отстранилась. Только смерила его взглядом с ног до головы.

С чопорностью, которая так шла ей, она сказала:

— Вот именно поэтому я не голосую за тебя, Кит. Ты никогда не умел владеть собой, и годы ничему тебя не научили. Попроси кого-нибудь другого. Обратись к мистеру Моррису.

«Да, — подумал я, — большая озорница, эта старая леди». Кит побагровел, Дарт ухмыльнулся. Кит обошел Айвэна и встал у него за спиной.

— Брат, — сказал он совершенно безапелляционным тоном. — Мне нужен твой двадцать один голос.

— Но, послушай, — смущенно промямлил Айвэн. — Тетя Марджори права. Ты все время будешь ссориться с Конрадом. Не удастся принять ни одного разумного решения.

— Ты отказываешь мне? — Кит не верил своим ушам. — Знаешь, ты об этом пожалеешь! Пожалеешь!

Сочившаяся в его речи злоба показалась перебором даже для его дочери Ханны, которая опустилась на свое место и неловко проговорила:

— Папа, не обращай ты на него внимания. Можешь считать за собой мои три голоса. Успокойся-ка.

— Это сорок пять, — подвел итог Конрад. — Тебе нужно еще два, Кит.

— У Ребекки три, — сказал Кит. Ребекка покачала головой.

— Тогда Форсайт, — Кит совсем разъярился, но по-прежнему держался независимо.

Форсайт смотрел на свои пальцы.

— Дарт! — Кит был в бешенстве.

Дарт посмотрел на своего мокрого от пота дядю и пожалел его.

— Ладно, о'кей, — сказал он, не придавая этому особого значения. — Мои три.

Почувствовав невероятное облегчение, Конрад решительным тоном провозгласил:

— Кит избран.

— Но чтобы быть справедливыми, — добавил Дарт, — давайте изберем также и Айвэна.

— Зачем нам четыре директора? — сказал Кит.

— Поскольку я голосовал за тебя, — сказал ему Дарт, — ты можешь поступить порядочно и проголосовать за Айвэна. Ведь в конце-то концов у него такая же двадцать одна акция, как у тебя, и у него столько же прав принимать решения. Так что, отец, — обратился он к Конраду, — я предлагаю Айвэна.

Конрад подумал над предложением сына и пожал плечами, как мне показалось, не в осуждение, а потому что был невысокого мнения об умственных способностях брата Айвэна.

— Очень хорошо, Айвэн. Кто-нибудь против? Все покачали головами, включая Марджори.

— Мистер Моррис? — официально обратился ко мне Конрад.

— Мои голоса за него.

— Единогласно. В таком случае единогласно, — удивленно промолвил Конрад. — Есть еще кандидатуры?

Ребекка сказала:

— Четыре — плохое число, должно быть пять. Кто-то от молодого поколения.

Она снова выдвигала себя. Никто, даже Дарт, не ответил на ее призыв. На лисьем личике Ребекки было написано не меньше злобы, чем у Кита, но по-своему.

Ни один из внуков не намеревался отдавать власть другому. Трое старших братьев не выказывали и намека на желание передать эстафету. При всех подводных течениях, кипевших ненавистью и злобой, Совет был избран в составе трех сыновей старого лорда и неувядающей тетки.

Без всяких споров согласились, что Конрад будет председателем Совета, но Марджори приготовила еще один сюрприз.

— В письме поверенных также говорится, — сообщила она, — что в случае, если акционеры недовольны каким-либо из директоров, они имеют право созвать собрание и поставить на голосование вопрос о его переизбрании. Для этого им нужно набрать пятьдесят один процент голосов, — она бросила на Кита пронзительный взгляд. — Если для того, чтобы спасти всех нас от безответственного директора, потребуются дополнительные голоса, я постараюсь проследить, чтобы мистер Моррис с его восьмью акциями присутствовал на этом собрании.

Ханна почувствовала пощечину не меньше, чем Кит, но Кит не только еще больше обозлился, но и был ошарашен так, как будто возможность услышать от тетки столько сарказма в свой адрес никогда не приходила ему в голову. Так же, как никогда не приходило в голову мне, что она будет настаивать на моем присутствии, а не на изгнании. Марджори, подумалось мне тут же, не будет пренебрегать никакими средствами, лишь бы добиться своего, — очень прагматичная леди.

С обманчивой наивностью Дарт проговорил:

— А в уставе этой компании нет какого-нибудь положения, что все заседания совета открытые? То есть, что на них могут присутствовать все акционеры?

— Чушь, — пробурчал Кит. Форсайт добавил:

— Присутствовать, но не выступать. Только по приглашению.

Голос Айвэна перекрыл сына:

— Нужно познакомиться со статьями или что там есть.

— Я это и сделал, — объяснил Форсайт. Никто его не слушал.

— Прежде это не имело никакого значения, — заметил Конрад. — Кроме отца и тети Марджори, акционерами были мистер Моррис и… э… миссис Филиппа Фаулдз.

— А кто вообще эта миссис Филиппа Фаулдз? — раздраженным тоном спросила Ребекка.

Никто ей не ответил. Если кто и знал, то предпочел промолчать.

— А вы, — прямо ко мне обратился Дарт, — вы знаете, кто такая миссис Филиппа Фаулдз?

Я покачал головой:

— Нет.

— Если понадобится, мы ее разыщем, — провозгласила Марджори, постаравшись, чтобы ее слова прозвучали угрожающе. — Будем надеяться, нам не придется делать этого.

Она одарила Кита недобрым взглядом, что должно было прозвучать предупреждением.

— Если дойдет до того, что понадобится сменить директора, мы ее разыщем.

В том коротеньком списке держателей акций, который показывал мне Роджер, адресом миссис Фаулдз значилась фирма поверенных. Сообщения, предназначавшиеся леди, вне всякого сомнения, к ней попадут, но, чтобы найти ее лично, придется немало поломать голову. Возможно, даже придется нанять профессионального сыщика. «За Марджори не заржавеет, — подумал я, — надо будет, она разыщет кого угодно».

Мне также пришло в голову, что, поскольку она так уверена, что таинственная миссис Фаулдз проголосует так, как того желает Марджори, то Марджори, по крайней мере, знает, кто она. «Мне до этого нет совершенно никакого дела», — подумал я.

С явным намерением взять в руки ведение собрания Конрад произнес:

— Ну ладно, теперь, когда у нас есть директора, возможно, мы можем принять некоторые твердые решения. Короче говоря, мы просто должны это сделать. В следующий понедельник у нас еще одни бега, как всем вам, по-видимому, хорошо известно, и мы не можем продолжать бесконечно требовать от Марджори тащить на себе ответственность за каждое решение. Отец делал много такого, о чем мы не имеем никакого представления. Нам необходимо прежде всего быстро со всем ознакомиться.

— Первым делом нужно выкинуть полковника и этого идиота Оливера, — сказала Ребекка.

Конрад только посмотрел в сторону дочери и обратился к остальным:

— Полковник с Оливером — единственные люди в настоящий момент, кто поддерживает жизнь всего этого заведения. Нам нужен их опыт, и, если уж на то пошло, мы полностью полагаемся на них и зависим от них, и я намерен продолжать советоваться с ними по всем вопросам.

Ребекка сердито надулась. Марджори неодобрительно прищурилась на нее.

— Предлагаю, — к полной неожиданности для всех, проговорил Айвэн, — продолжать руководство ипподромом, как это было раньше, и оставить Роджера и Оливера на своих местах.

— Поддерживаю это предложение, — решительно заявила Марджори.

Кит зло посмотрел на нее. Не обращая на него внимания, Конрад сделал пометку в лежавшем перед ним блокноте.

— Первое решение Совета — продолжать управление делами без всяких изменений с настоящей минуты и далее. — Он поджал губы. — Мне кажется, нам нужен секретарь вести протокол.

— Можно использовать секретаря Роджера, — предложил я.

— Ну вот еще! — ощетинилась Ребекка. — Все, что мы скажем, тут же станет известно этому чертову Роджеру. А вас никто не просил выступать. Вы здесь чужак.

Дарт перешел на стихи:

— Ах, если бы у себя могли мы увидеть все, что ближним зримо, что видит взор идущих мимо со стороны. О, как мы стали бы терпимы и как скромны…

— Чего! Чего? — не поняла Ребекка.

— Роберт Бернс, — мило улыбнулся Дарт. — «Ко вши».

Я едва удержался, чтобы не рассмеяться. Никому другому это не показалось смешным. Очень дружелюбно я сказал Ребекке:

— Раздевалку женщин-жокеев можно перенести в другое место.

— Ну, неужели? — Сарказм сквозил в каждом звуке, который она произносила. — И куда же?

— Я вам покажу. И, — продолжил я, обращаясь к Конраду, — можно было бы удвоить выручку в барах.

— О, боги — проговорил Дарт. — Что он говорит?

Я задал Конраду вопрос:

— У вас есть уже подробный проект новых трибун?

— Никаких новых трибун не будет — безапелляционно воскликнула Марджори.

— Мы должны… — начал Конрад.

— Мы продаем землю, — продолжал гнуть свое Кит.

Айвэн не знал, что ему сказать.

— Новые трибуны, — сказала Ребекка. — Новое руководство. Все новое. Или продавать.

— Продать, но позже, — упрямо повторила Ханна.

— Согласен, — кивнул Форсайт.

— Этого не будет, пока я жива, — сказала Марджори.