"Уйди скорей и не спеши обратно" - читать интересную книгу автора (Варгас Фред)XXXVIIДанглар позвонил, когда Адамберг заканчивал одеваться, надев футболку и брюки очень похожие на те, что были на нем накануне. Он старался одеваться всегда одинаково, чтобы не терзаться вопросом, что бы сегодня надеть и как подобрать подходящую пару. А вот второй пары ботинок он в шкафу не нашел, там были только грубые горные башмаки, непригодные для улиц Парижа, и он остановился на кожаных сандалиях, которые надел на босую ногу. – Я в Роморантене, – сказал Данглар, – и страшно хочу спать. – Вы проспите четыре дня кряду после того, как обшарите город. Мы у роковой черты. Не упустите след Антуана Юрфена. – С Юрфеном я закончил. Сейчас иду спать, а потом возвращаюсь в Париж. – Потом, Данглар. Выпейте три чашки кофе и идите по следу. – Я шел по следу и все завершил. Понадобилось всего лишь расспросить его мать, она-то не собиралась делать из этого тайну. Антуан Юрфен – сын Эллер-Девиля, он на восемь лет младше Дамаса, непризнанный ребенок. Эллер-Девиль его… – Как они живут, Данглар? Бедно? – Я бы сказал, очень стесненно. Антуан работает у продавца замков, живет в комнатушке над магазином. Эллер-Девиль его… – Превосходно. Садитесь в машину, по приезде расскажете подробности. Удалось что-нибудь узнать о заказчике? – Вчера в полночь нашел в компьютере. Он из Шательро. Производство стали Месле, огромный завод в промышленной зоне, главный поставщик воздушного флота на мировом рынке. – Богатый улов, Данглар. Месле – владелец? – Да, Родольф Месле, инженер-физик, профессор университета, директор лаборатории, руководитель предприятия и обладатель девяти патентов на изобретения. – Один из которых – ультралегкая, почти не ломающаяся сталь? – Сверхпрочная сталь, – поправил Данглар. – Да, это одно из его изобретений. Он запатентовал его семь лет и семь месяцев назад. – Это он, Данглар, он заказал избить Дамаса и изнасиловать девушку. – Понятно, что он. Но он еще и этакий местный царек, неприкосновенная персона французской промышленности. – Мы его достанем. – Не думаю, что министерство скажет нам за это спасибо, комиссар. Тут на карту поставлены огромные деньги и репутация страны. – А мы и не будем никому говорить, тем более Брезийону. Достаточно информации просочиться в прессу, и через два дня эта сволочь уже не отмоется. Это подмочит ему репутацию, а потом окончательно свалит. Вот где вмешается правосудие. – Прекрасно, – одобрил Данглар. – Я хотел еще сказать про мать Юрфена… – Позже, Данглар. Сейчас я должен заняться ее сыном. Ночные дежурные оставили на столе отчет. Антуан Юрфен, двадцати трех лет, родившийся в Ветиньи и проживавший в Роморантене, департамент Луар-э-Шер, упрямо стоял на своем и позвонил адвокату, который посоветовал ему молчать. С тех пор Антуан Юрфен не раскрывал рта. Адамберг остановился у его камеры. Юноша сидел на кушетке, стиснув челюсти, играя желваками на костлявом лице и хрустя суставами худых пальцев. – Антуан, – обратился к нему Адамберг, – ты сын Антуана. Отпрыск Эллер-Девиля, лишенный всего. Признания, отца, денег. Вместо них тебе досталось горе, оплеухи, побои. Ты тоже дерешься и рвешь зубами, но уже своего единокровного брата, Дамаса. Того, кто был признан, кому достались деньги. И который получил столько же пощечин, что и ты, если ты об этом не знал. У вас был один отец, вам доставались одни оплеухи. Юрфен молчал, только кинул на полицейского взгляд, исполненный ненависти и в то же время беззащитный. – Адвокат велел молчать, и ты повинуешься. Ты дисциплинированный и послушный, Антуан. Странная черта для убийцы. Если я войду к тебе в камеру, не знаю, набросишься ты на меня или свернешься клубочком в углу. А может, и то и другое. Я даже не знаю, отдаешь ли ты себе отчет в том, что творишь. Ты только действуешь, мысли в тебе я не вижу. Дамас же, напротив, полон мысли, но совершенно беспомощен. Вы оба разрушители, ты действуешь руками, а он – головой. Ты меня слушаешь, Антуан? Молодой человек сидел неподвижно, по его телу пробежала дрожь. Адамберг отпустил решетку и отошел, ему было почти столь же мучительно видеть это дрожащее искаженное лицо, как и наивную невозмутимость Дамаса. Папаша Эллер-Девиль мог гордиться собой. Камеры Клементины и Дамаса были в другом конце коридора. Клементина играла в покер с Дамасом, подсовывая карты под решеткой. За неимением лучшего играли на лепешки. – Вам удалось поспать, Клементина? – спросил Адамберг, открывая решетку. – Совсем не так плохо, – отвечала старуха. – Не как дома, но и здесь отдохнуть можно. Когда вы нас с мальчиком отпустите? – Лейтенант Фруаси проводит вас в душ и даст белье. Откуда у вас карты? – Это все ваш бригадир Гардон. Мы вчера неплохо вечерок скоротали. – Дамас, – сказал Адамберг, – приготовься. Потом ты пойдешь. – Куда? – спросил Дамас. – Мыться. Элен Фруаси увела старую женщину, а Адамберг подошел к камере Кевина Рубо. – Ты выходишь, Рубо, вставай. Тебя переводят в другое место. – Мне и здесь хорошо, – отозвался Рубо. – Ты еще вернешься, – ответил Адамберг, широко открывая решетку. – Против тебя возбуждено дело за нанесение телесных повреждений и попытку изнасилования. – Черт, – выругался Рубо, – я же на шухере стоял. – Видно, стоялось тебе очень весело. Ты был шестым в списке. А значит, одним из самых опасных. – Черт, я ведь все-таки пришел вам помочь. Помощь правосудию, это же зачтется? – Убирайся. Я тебе не судья. Два офицера вывели Рубо из здания уголовного розыска. Адамберг сверился с записями. «Угри, большая челюсть, чувствительный – Морель». – Морель, кто сменил пост у дома Мари-Бель? – спросил он, взглянув на часы. – Ноэль и Фавр, комиссар. – И какого черта они там торчат? Уже половина Десятого. – Наверно, она останется дома. С тех пор как Забрали ее брата, она не открывала магазин. – Я еду туда, – объявил Адамберг. – Раз Юр-фен не хочет говорить, Мари-Бель расскажет мне, что он у нее вымогал. – Вы так и пойдете, комиссар? – Что значит «так»? – Я имею в виду, в сандалиях? Может, вам одолжить что-нибудь? Адамберг поглядел на свои голые ступни, белеющие между кожаными ремешками, не понимая, чем они плохи. – А что вам не нравится, Морель? – искренне удивился он. – Не знаю, – проговорил Морель, думая, как взять свои слова назад. – Вы же начальник. – Ах вот что, – понял Адамберг. – Не солидно выгляжу, Морель? Вы об этом? Морель молчал. – Мне некогда покупать ботинки, – пожал плечами комиссар. – Клементина важнее моей одежды, вы согласны? – Согласен, комиссар. – Проследите, чтобы она ни в чем не нуждалась. Я съезжу за сестрой и вернусь. – Думаете, она будет говорить? – Вполне возможно. Мари-Бель любит рассказать о себе. Выходя из подъезда, он столкнулся с почтальоном, который вручил ему посылку, и Адамберг раскрыл ее тут же, на улице. Там он обнаружил свой телефон, поставил коробку на багажник чьей-то машины и порылся в посылке, ища договор, Он увидел Ноэля и Ламарра на своем посту на улице Конвенции. Ноэль это тот, что пониже. Уши, «ежик», куртка – равно Ноэль. Высокий зажатый детина – это Ламарр, бывший жандарм из Гранвиля. Оба полицейских мельком взглянули на его ноги. – Да, Ламарр, знаю. Потом куплю новые. Я пошел наверх, – сказал Адамберг, указав на пятый этаж. – Можете возвращаться. Адамберг прошел роскошный холл и ступил на лестницу, покрытую широким красным ковром. Еще не поднявшись на площадку, он заметил конверт, приколотый к двери Мари-Бель. Он был ошеломлен и последние ступеньки прошел медленно, тяжело шагая, пока наконец не приблизился к белому прямоугольнику, на котором стояло только «Жану-Батисту Адамбергу». Исчезла. Мари-Бель улизнула из-под носа его соглядатаев. Удрала. Убежала, не заботясь об участи Дамаса. Адамберг, нахмурившись, снял конверт. Сестра Дамаса дезертировала с поля боя. Сестра Дамаса Адамберг тяжело опустился на ступеньку, держа конверт между коленями. Маски сброшены. Антуан не вымогал сведения у Мари-Бель, она сама наставляла его. Послушного убийцу Юрфена. Который во всем слушался свою сестру, Мари-Бель Юрфен. Сидя в темноте, он набрал номер Данглара. – Я в машине, – ответил Данглар, – сплю. – Данглар, у Эллер-Девиля был еще один внебрачный ребенок, в семье из Роморантена? Девочка? – Это я и пытался вам рассказать. Мари-Бель Юрфен родилась на два года раньше Антуана. Она единокровная сестра Дамаса. Она не была с ним знакома до того, как приехала к нему в Париж год назад. Адамберг молча покачал головой. – Вы расстроены? – спросил Данглар. – Да. Я искал мозговой центр убийцы и теперь нашел. Адамберг нажал кнопку, встал, чтобы зажечь свет, прислонился спиной к двери и распечатал письмо. Дорогой комиссар, Я пишу вовсе не за тем, чтобы все уладить. Вы считаете меня дурочкой, а мне это не нравится. Но раз я все равно была похожа на дурочку, то, понятное дело, не стану вам на это пенять. Пишу ради Антуана. Хочу, чтобы это письмо зачитали у него на суде, потому что он не виноват. Это я руководила им от начала и до конца, и это я велела ему убивать. Я говорила ему кого, где, когда, зачем и как. Антуан ни в чем не виноват, он просто слушался меня, как делал всегда. Это не его вина, он ни при чем. Я хочу, чтобы это было сказано на суде, могу я положиться на вас? Я спешу, время поджимает. Дурака вы сваляли, когда позвонили Лизбете и послали ее в больницу к старику. Потому что Лизбета, хоть по ней и не скажешь, она иногда нуждается в утешении. И утешаться она идет ко мне. Вот она сразу и позвонила и рассказала мне про Декамбре. Значит, старика не удалось убить, а Антуана схватили. Вы скоро догадаетесь, кто его отец, тем более что моя мать этого совсем не скрывает, и вы скоро придете сюда. Двое уже сторожат внизу в машине. Все сорвалось, так что я сматываюсь. Не пытайтесь меня искать, не выйдет. У меня куча наличных, которые я сняла со счета этого простофили Дамаса, так что я выкручусь. У меня есть африканский костюм, Лизбета подарила на праздник, пока эти олухи будут рты разевать, меня уже и след простыл. Так что зря не старайтесь. Сейчас только быстренько все разъясню, чтобы поняли, что Антуан ни при чем. Он ненавидел Дамаса так же, как я, да только где ему было что-то придумать. Он только и умел, что слушаться мамочку и папашу, когда тот его поколотит, и тогда он от злости кроликов душил и кур, вот и все, на что он способен. Понятное дело, он ни капли не изменился. Отец наш, может, и был большой шишкой и строил самолеты, да только сволочью он был тоже порядочной, хочу, чтоб до вас дошло. Только и умел, что баб брюхатить да тумаки раздавать. У него уже был сын, которого он признал и вырастил в роскоши, в Париже. Это я про этого недотепу Дамаса. Нас-то он стыдился, мы были нищими пащенками из Роморантена, нас он так и не признал. Говорил, репутация ему дороже. Зато уж на оплеухи никогда не скупился, этого добра мы с матерью и братом накушались предостаточно. Мне было плевать, я поклялась когда-нибудь его прикончить, да только он потом сам застрелился. А денег матери совсем не давал, так, только чтоб не помереть с голоду, боялся, что соседи скажут, если мы побираться пойдем. Сволочь он был, негодяй и трус, а больше никто. Когда он подох, мы с Антуаном подумали и решили, что имеем право на часть денег, раз уж имени своего он нам не дал. Мы имели право, мы ведь все-таки его дети. Все это хорошо, но ведь сначала надо доказать. Понятное дело, на генетическую экспертизу нечего было рассчитывать, он ведь велел рассеять свой прах над Атлантикой. Но это можно было сделать с Дамасом, который отхватил жирный кусок и не поделился. Да только мы подумали, что Дамас-то, понятное дело, не согласится на генетический тест, ему ведь придется тогда две трети денег отдать. Вот если бы он полюбил нас, подумала я. Или хотя бы одну меня. Я-то умею приласкаться. Мы подумывали избавиться от него, но я Антуану сказала: нельзя, а то придем мы требовать наследства, и кого в первую очередь заподозрят? Понятное дело, нас. Приехала я в Париж с одной целью: объявить, что я его единокровная сестра, поплакаться на бедность и заставить его меня признать. Через два дня Дамас раскололся. Принял меня как родную, поплакал вместе со мной, а когда узнал, что у него и братишка имеется, и того пуще растрогался. Да захоти я, он бы у меня с рук ел, этот болван. Так что все шло как по маслу, я имею в виду наш с Антуаном план насчет анализа ДНК. Нам бы только заполучить эти две трети – и прости-прощай Дамасик. Не люблю я таких парней, гора мускулов, а сам то и дело нюни распускает. И только потом я заметила, что с головой-то у него нелады. А поскольку он во мне души не чаял и нуждался в добром слове, то и рассказал мне весь этот идиотский план, про свою месть, про чуму, про блох и всю эту дребедень. Я знала все до мелочей, он, бывало, часами со мной беседы вел. Фамилии тех типов, которых он разыскал, адреса – все. Я ни секунды не верила, что эти дебильные блохи могут кого-то убить. Ну и, понятное дело, я решила изменить свой план, поставьте себя на мое место. Зачем же нам довольствоваться двумя третями, если можно заполучить все? У Дамаса было имя отца, этого уже за глаза хватит. А у нас – ничего. А лучше всего было то, что Дамас-то и не собирался тратить папашины денежки, это, говорит, грязные деньги, они прокляты. Между нами говоря, ему, похоже, в детстве тоже пришлось несладко. Пишу второпях. Итак, Дамас исполнял свои ритуалы, а мы убивали следом за ним. Если бы все удалось завершить, Дамас навечно бы угодил за решетку. После восьмого убийства я бы как ни в чем не бывало навела полицию на его след. Уж я-то сумела бы. И потом, я управляла его деньгами, то есть обкрадывала его вместе с Антуаном, а там хоть трава не расти, мы просто возвращали свое. Антуан только слушался меня и убивал, так мы порешили, и ему это нравилось – и слушаться, и убивать. У меня-то сил не хватило бы, да и не люблю я это. Я только помогла ему выманить на улицу тех двоих, Виара и Клерка, когда кругом было полно легавых, и Антуан прикончил их по очереди. Поэтому я вам и толкую, что он не виноват. Он просто меня слушался, больше он ни на что не способен. Попроси я его достать луну с неба, он бы пошел не раздумывая. Не его это вина. Его бы лучше в дурдом какой хороший, а не в тюрьму, понятное дело, так было бы по справедливости, он ведь ни при чем. Черепушка у него совсем не варит. Дамас-то узнал, что люди помирали, и допытываться не стал. Думал, что это «сила Журно» действует, а больше и знать ничего не хотел. Вот дубина-то. Я бы здорово его облапошила, если б не вы. Ему бы тоже не мешало хорошенько мозги прочистить. А у меня все путем. Я всегда что-нибудь придумаю, и за будущее я не волнуюсь, так что и вы не тревожьтесь. Вот если бы Дамасу пришло в голову послать немного из его грязных денег моей матери, никому бы от этого плохо не стало. Только про Антуана не забудьте, я на вас надеюсь. Поцелуйте за меня Лизбету и эту дурынду Еву. Обнимаю вас, хоть вы и все напортили, но мне такие, как вы, нравятся. Не держите зла, Адамберг сложил письмо и долго сидел в темноте, подперев кулаком подбородок. Вернувшись на службу, он молча открыл камеру Дамаса и сделал знак следовать за ним. Дамас сел на стул, откинул назад волосы и посмотрел на него внимательно и терпеливо. Так же молча Адамберг протянул ему письмо сестры. – Это мне? – удивился Дамас. – Нет, мне. Прочти. Дамас тяжело перенес удар. Письмо дрожало у него в руках, он поддерживал голову рукой, и Адамберг видел, как слезы капали ему на колени. Слишком много сразу пришлось пережить, ненависть брата и сестры и полный крах веры в могущество Журно. Адамберг тихо сел напротив и ждал. – Так блохи были незаразны? – прошептал наконец Дамас, не поднимая головы. – Нет. Дамас еще долго молчал, сжав руками колени, словно проглотил горькое питье, которое застряло в горле. Адамберг почти видел своими глазами, как тяжелая правда обрушилась на него, сдавила ему голову, как лопнул его воображаемый мир, словно воздушный шарик, как опустошена его душа. Он не знал, сможет ли юноша выйти из кабинета на своих ногах с этим грузом, который свалился на него, словно метеорит. – Так чумы не было? – спросил Дамас, с трудом шевеля губами. – Никакой чумы не было и в помине. – И они умерли не от чумы? – Нет. Их задушил твой единокровный брат Антуан Юрфен. Силы снова покинули Дамаса, он опять сжал руками колени. – Задушил и вымазал углем, – продолжал Адамберг. – Тебя не удивили эти следы удушья и уголь? – Удивили. – И что? – Я думал, это полиция выдумала, чтобы скрыть чуму, чтобы не пугать людей. А это была правда? – Да. Антуан ходил за тобой по пятам и убивал их. Дамас поглядел на свою руку, потрогал алмаз. – А Мари-Бель им командовала? – Да. Снова тишина и новое потрясение. Тут вошел Данглар, и Адамберг молча указал ему на письмо, лежавшее у ног Дамаса. Данглар подобрал листок, прочел и хмуро покачал головой. Адамберг нацарапал несколько строк и протянул ему записку. Вызовите доктора Фереза для Дамаса, срочно. Предупредите Интерпол насчет Мари-Бель, хотя надежды мало, слишком хитра. – Так Мари-Бель не любила меня? – прошептал Дамас. – Нет. – Я думал, что она меня любит. – Я тоже так думал. Все так думали. Мы все попались на удочку. – Она любила Антуана? – Да. Немного. Дамас согнулся в три погибели. – Почему она не попросила у меня эти деньги? Я бы отдал ей все. – Они не верили, что такое возможно. – Я все равно не хочу прикасаться к этим деньгам. – Но тебе придется, Дамас. Ты должен нанять своему брату хорошего адвоката. – Да, – проговорил Дамас, не открывая лица. – И тебе надо позаботиться об их матери. Ей не на что жить. – Да. «Толстуха из Роморантена». Так всегда о ней дома говорили. Я тогда не понимал, о ком это. Дамас порывисто поднял голову: – Вы не скажете ей? Вы скажете? – Их матери? – Мане. Вы не скажете, что блохи были не… не… Адамберг не пытался договорить за него. Дамас должен сказать это сам, очень много раз. – Что они были не… заразны? – закончил Дамас. – А то она умрет. – Я же не убийца. И ты тоже. Подумай об этом хорошенько. – Что со мной сделают? – Ты никого не убил. Тебе можно предъявить только тридцать блошиных укусов и общую панику. – И что мне будет? – Судья не станет возбуждать дело. Можешь уйти прямо сейчас. Дамас тяжело поднялся, как человек, разбитый усталостью, в руке он сжимал алмазный перстень. Адамберг глядел, как он выходил, и пошел следом, чтобы поддержать, когда ему снова придется выйти на улицу и посмотреть на мир другими глазами. Но Дамас направился к своей открытой камере, вытянулся на кушетке, как охотничий пес, и замер. Точно в такой же позе, только наоборот, лежал у себя в камере Антуан Юрфен. Папаша Эллер-Девиль потрудился на славу. Адамберг открыл камеру Клементины, та курила, раскладывая пасьянс. – Ну что? – поглядела она на него. – Чем дело кончилось? Ходите взад-вперед, а мы и не знаем, что творится. – Вы свободны, Клементина. Вас отвезут в Клиши. – Долго же вы канителились! Клементина раздавила об пол окурок, надела вязаную фуфайку и застегнулась на все пуговицы. – Хорошие у вас сандалии, – похвалила она. – Красиво смотрятся. – Спасибо, – ответил Адамберг. – Послушайте, комиссар, может, скажете по дружбе, сдохли те последние трое негодяев? А то из-за этой заварушки я все новости пропустила. – Все трое умерли от чумы, Клементина. Сначала Кевин Рубо. Клементина улыбнулась. – Потом другой, забыл фамилию, и наконец Родольф Месле, не больше часа назад. Тоже окочурился. – Добрая новость. – Клементина широко улыбнулась. – Все-таки есть справедливость. Просто не надо торопиться, вот и все. – Клементина, напомните фамилию второго, а то у меня из головы вылетело. – А вот у меня-то вряд ли когда вылетит. Анри Томе с улицы Гренель. Сволочь последняя. – Да, это он. – А что с мальчиком? – Он спит. – Еще бы, вы же небось его совсем замучили. Передайте, что я жду его в воскресенье на ужин, как всегда. – Он придет. – Ну что ж, вот и все, комиссар, – заключила она, протягивая ему крепкую руку. – Вот только сейчас поблагодарю вашего Гардона за карты и другого, такого высокого, вялого, он еще одевается хорошо, со вкусом. – Данглар? – Да, он хотел попросить у меня рецепт лепешек. Прямо не сказал, но я и так поняла. Ему вроде это очень нужно. – Очень может быть. – Этот человек умеет жить, – покачала головой Клементина. – Извините, я вперед пройду. Адамберг проводил Клементину Курбе до подъезда, навстречу им попался Ферез, и комиссар задержал его. – Это он? – спросил Ферез, указав на камеру, где свернулся Юрфен. – Это убийца. Сложная семейная история, Ферез. Вероятно, его отправят в психиатрический приют. – Сейчас уже не говорят «приют», Адамберг. – А этот, – продолжал комиссар, указывая на Дамаса, – должен уйти, но не может. Вы меня весьма обяжете, Ферез, если поможете ему прийти в себя и полечите его. Его нужно вернуть в реальный мир. Слишком с большой высоты рухнул, этажей десять. – Это человек с призраком? – Он самый. Пока Ферез пытался расшевелить Дамаса, Адамберг отправил двух офицеров к Анри Томе и напустил прессу на Родольфа Месле. Потом позвонил Декамбре, который собирался выйти из больницы после обеда, Лизбете и Бертену предупредить, чтобы подготовились к возвращению Дамаса и обращались с ним побережнее. В конце он позвонил Масена и, наконец, Вандузлеру, которому рассказал, откуда взялась большая промашка. – Вас плохо слышно, Вандузлер. – Да тут Люсьен накрывает на стол. Он всегда шумит. Зато в трубке отчетливо послышался громкий голос Люсьена, который звонко раздавался в большой комнате: – Мы очень часто пренебрегаем чрезвычайной питательной ценностью тыквы. Комиссар повесил трубку и подумал, что эти слова вполне подошли бы для новостей Жосса Ле Герна. В них была ясность, здоровье и сила, без всяких задних мыслей, и они были совсем не похожи на мрачные вещания о чуме, которые уже начали забываться. Он положил аппарат на стол, ровно посередине, и некоторое время глядел на него. Вошел Данглар с папкой под мышкой, проследил за взглядом Адамберга и в свою очередь уставился на телефон. – У вас что-то с мобильным? – спросил он после долгого молчания. – Ничего, – ответил Адамберг. – Просто он не звонит. Данглар положил на стол папку с надписью «Роморантен» и вышел, ничего не сказав. Адамберг лег на бумаги, подложив руки под голову, и уснул. |
||
|