Фредерик Пол Чума питонов

Глава 1

– Эй, Чандлер, – ухмыльнулся надзиратель Ларри Грани, – ставлю пятьдесят против одного, что тебя осудят. Как думаешь, а?

– Пошел к черту, – огрызнулся Чандлер.

– Ну, давай, выкладывай. Что ты приготовил судье?

Чандлер не ответил. Он даже не взглянул на тюремщика. Человека, находящегося на полпути в преисподнюю, уже не волнует чье-либо мнение.

– Теперь слушай, – произнес надзиратель. – Возможно, тебе вскоре удастся приобрести несколько друзей. Что скажешь? У тебя будет в десять раз больше шансов, если ты сознаешься. Ну, как?

– С какой стати? Я не виновен.

– О да, конечно, но если ты признаешь свою вину – и отдашься на милость суда… Нет? Ну, тогда черт с тобой.

Надзиратель стоял в дверях, ковыряя в носу, с неодобрением поглядывая на Чандлера. Ерунда. Чандлер начинал привыкать к этому.

Трудно было поверить в то, что на дворе – конец двадцатого столетия… Третье десятилетие Атомного века, эра космических полетов. Конечно, в последнее время мало что от этого сохранилось.

«Интересно, – спросил себя Чандлер, – о чем сейчас думает экспедиция на Марсе, ожидая корабль со сменой, который опаздывает уже на год или на два… Если, конечно, допустить, что они еще живы…»

– Через минуту ты отправишься туда, Чандлер, – произнес Гранц, – и тогда уже будет слишком поздно. Будь человеком, скажи, что ты задумал?

– Мне нечего тебе сказать, – ответил Чандлер, – я не виновен.

– Ты собираешься защищаться таким образом? – настаивал тюремщик.

– Да, я собираюсь защищаться именно так.

– Ну, ну. Они расправятся с тобой. Можешь не сомневаться.

Чандлер покачал головой, что означало: другого пути у меня нет. Гранц с сомнением уставился на него. Чандлер медленно повернулся, испытывая при этом сильную боль. «Жаль, что нет часов», – подумал он, хотя следить за временем уже не имело смысла.

Если бы пять лет тому назад, до появления демонов, когда Чандлер участвовал в создании телеметрической аппаратуры для научно-исследовательской станции на Ганимеде, кто-то сказал ему, что его жизнь будет висеть на волоске на процессе по обвинению в черной магии, он бы не поверил. Нет, даже не это. Его обвиняли не в черной магии. Ему предстояло ответить за более тяжкое преступление – неучастие в ней.

Трудно было поверить, но так или иначе, это происходило. И происходило именно с ним. И именно сейчас.

Гранц прислушался к голосу, доносившемуся из-за дверей, потушил окурок каблуком и вздохнул:

– Ну, хорошо. Когда тебя поставят к стенке, вспомни, что ты мог иметь друга в комендантском взводе. – Он распахнул дверь и вывел Чандлера из камеры.

Так как желающих присутствовать на процессе с таким сенсационным обвинением было более чем достаточно, суд над Чандлером проходил в актовом зале школы.

В воздухе стоял едкий запах пота и немытых тел.

Зал был набит до отказа. Похоже, в нем находилось не менее трехсот – четырехсот человек. Взгляды, которые они бросали на подсудимого, ничем не отличались от взгляда тюремщика. Чувствуя на плече руку надзирателя, Чандлер преодолел три ступеньки, ведущие на сцену, и опустился на свое место возле стола защитника. Его адвокат был уже там. Защитник, который был назначен судом вопреки его яростным протестам, смотрел на Чандлера без особых эмоций. Он был готов выполнить свой долг, но долг не требовал относиться к подзащитному с любовью. Единственной его фразой было: «Встаньте. Суд идет». В то время как помощник шерифа пробубнил вступительную речь, а священник прочел несколько глав из Иоанна, Чандлер поднялся и оперся о стол. Он не слушал их. Отрывки из Библии появились слишком поздно, чтобы помочь ему. Кроме того, мешала сосредоточиться боль. Когда полицейские задержали его, они не слишком церемонились. Их было четверо, все из заводской службы безопасности. У них не было огнестрельного оружия. Впрочем, оно и не потребовалось. Чандлер отказался от сопротивления через несколько секунд: он прекратил драться, как только ему удалось это сделать. Но полицейские не остановились. Это он хорошо помнил… Он помнил удар дубинкой по голове, в результате чего его левое ухо расплющилось и опухло. Помнил удар ногой в живот, боль от которого он до сих пор ощущал при каждом шаге. Он даже помнил град ударов по голове, после которых отключился. Он не помнил только, откуда взялись синяки на ребрах и левой руке. Очевидно, полицейские были слишком возбуждены, чтобы успокоиться, даже когда он потерял сознание.

Чандлер не винил их. Наверно, он сам поступил бы так же. Судья долго шептался со стенографистом. Вероятно, о том, что случилось в Юнион Хауз прошлой ночью. Чандлер немного знал судью Элиторпа и поэтому не ждал беспристрастного суд. В декабре прошлого года судья, будучи одержим, лично разнес вдребезги передатчик городской радиостанции которой владел, и поджег здание, где она находилась. В итоге погиб его зять. Поскольку судья сам побывал в преисподней, он не проявит милосердия к Чандлеру.

Усмехаясь, судья отправил стенографиста на место и оглядел зал суда. Его острый взгляд на мгновение коснулся Чандлера подобно вспышке фонаря, предупреждающего о въезде в железнодорожный тоннель. Во взгляде сквозило такое же предупреждение. Чандлера ожидала гибель.

– Зачитайте обвинение, – приказал судья Элиторп.

Он говорил очень громко. В зале было более шестисот человек, и судья не хотел, чтобы кто-то пропустил хотя бы слово. Помощник шерифа приказал Чандлеру встать и объявил, что он обвиняется в совершении семнадцатого июня сего года акта насилия по отношению к несовершеннолетней Маргарет Флершем.

– Громче! – раздраженно бросил судья.

– Да, ваша честь, – поклонился помощник шерифа и набрал в легкие побольше воздуха. – Акта насилия под угрозой телесных повреждений, – выкрикнул он, – и совершил над вышеназванной Маргарет Флершем акт насилия, усугубленный телесными повреждениями.

Глядя в потолок, Чандлер потер саднящий бок. Он помнил взгляд Пегги Флершем, когда он навалился на нее. Ей было всего шестнадцать, и тогда он даже не знал ее фамилии.

Помощник шерифа продолжал вопить:

– Далее, тогда же, семнадцатого июня совершил по отношению к Инговар Поршер акт нападения с целью изнасилования. Вышеупомянутое является утвержденным обвинительным заключением, переданным Большим Жюри округа Марисен на чрезвычайное заседание восемнадцатого июня сего года.

Лицо судьи Элиторпа выразило удовлетворение, когда помощник шерифа, переводя дух, опустился на свое место. Пока судья переворачивал бумаги на своем столе, толпа в зале пришла в движение. Внезапно раздался плач ребенка. Судья вскочил и грохнул молотком:

– В чем дело? Что с ним случилось? Вы, Дондон!

Судебный служащий, на которого указал судья, поспешил к месту происшествия и после краткого разговора с матерью ребенка, доложил судье:

– Не знаю, Ваша Честь. Она говорит, что его что-то напугало.

Судья пришел в ярость.

– Прекрасно! Теперь мы должны понапрасну тратить время всех этих честных граждан и задерживать суд из-за ребенка. Помощник шерифа! Я хочу, чтобы вы очистили зал от всех детей до… – он поколебался, подсчитывая в уме голоса избирателей, – от всех детей до шести лет. Доктор Палмер, вы здесь? Вам бы лучше выступить с э-э… молитвой. – Судья не мог заставить себя сказать «с заклинанием». – Мне жаль, мадам, – обратился он к матери плачущего двухлетнего ребенка. – Если у вас есть, с кем оставить малыша, я распоряжусь, чтобы ваше место не занимали.

Она тоже имела право голоса.

Доктор Палмер поднялся, пытаясь выглядеть важным, хотя в душе был смущен. Он пристально оглядел актовый зал в поисках улыбок и забубнил:

– Домина Питонис, я повелеваю тебе исчезнуть! Прочь, Эл! Прочь, Элоим! Прочь, Сотер и Тетраграмматон, прочь, вся нечисть! Я повелеваю вам именем Господа и всех святых.

Доктор сел, все еще очень серьезный. Он знал, что его выступление долеко не так впечатляюще, как звучное заклинание Отца Лона, In nomine Jesu Christi et Sancti Ubaldi, сопровождаемое плавными взмахами кадила. Но люди, изгонявшие нечистую силу, назначались на этот пост в строгой последовательности – один месяц представителю каждой конфессии. Так повелось с того момента, когда начались все эти беды. Доктор Палмер был унитарием. Изгнание нечистой силы не входило в программу духовной семинарии, и ему пришлось выдумывать собственный текст.

Адвокат похлопал Чандлера по плечу.

– Последняя возможность изменить решение, – сказал он.

– Нет. Я не виновен, я не хочу защищаться таким образом.

Адвокат пожал плечами и поднялся, ожидая, пока судья обратит на него внимание. Чандлер впервые позволил себе встретиться взглядом с людьми из зала. Сначала он рассмотрел жюри присяжных. Некоторых он немного знал. Городок был недостаточно велик, чтобы все подобранные присяжные были совершенно не знакомы любому подсудимому. А Чандлер прожил здесь большую часть своей жизни. Он узнал Попа Матесона, старого и упрямого, владельца табачного киоска на вокзале. Лица двух других мужчин также были знакомы: вероятно, Чандлер встречал их на улице. Тем не менее старшину присяжных, сдержанную и хмурую женщину он не знал. Он знал о ней только то, что она носит очень забавные шляпки. Вчера, когда ее выбрали из списка присяжных заседателей, на шляпке были красные розы, а сегодня – еще и чучело птицы.

Чандлер не думал, что кто-либо из присяжных был одержим. Его больше волновал зал. В нем он не был так уверен.

Он видел девушек, которым назначал свидания еще в школе, задолго до того, как встретил Марго; мужчин, с которыми работал на заводе. Все они разглядывали Чандлера, но он не знал, кто и чьими из этих знакомых глаз смотрел на него. Пришельцы наверняка ежеминутно следили за всеми большими собраниями. Было бы удивительно, если бы никто из них не присутствовал здесь.

– Итак, слово защите! – наконец объявил судья.

Защитник Чандлера выпрямился:

– Не виновен, ваша честь, по причине временного пандемического умопомешательства.

Судья был доволен. Зал зашептался, но они тоже были довольны. Они знали, что он, безусловно, виновен, и испытали бы большое разочарование, если бы Чандлер признал свою вину. Они хотели видеть одного из самых гнусных преступников современного гуманного общества пойманным, разоблаченным, приговоренным и наказанным и не желали пропустить ни одного действия драмы. На площадке за школой три служащих шерифа уже заряжали свои винтовки, а школьный сторож отмечал мелом черту на гандбольном поле, за которой предстояло расположиться публике, наблюдающей за казнью.

Все это, как прекрасно понимал Чандлер, было полнейшим безумием и напоминало дурной сон, хотя Чандлер полностью отдавал себе отчет в происходящем. В небе над головой плавно перемещались по своей орбите искусственные спутники. В каждом доме стоял телевизор. Хотя последнее время их использовали только как хранилище для морских ракушек, цветов… и надежд на лучший мир. А на дворе стоял двадцатый век!

Но они, без всякого сомнения, собирались казнить его, как будто все это происходило в семнадцатом. Процесс обвинения не занял много времени, миссис Поршер показала, что она работает на заводе Мак Келвей Брос по производству антибиотиков, где также работал и подсудимый. Да, это он. Ее привлек шум. В лаборатории (по культивированию микроорганизмов) в прошлый – постойте…

– Было ли это семнадцатого июня сего года? – подсказал обвинитель, и адвокат Чандлера инстинктивно напрягся, чтобы вскочить, но заколебался, взглянул на своего клиента и пожал плечами.

– Да, верно, это было семнадцатого…

По своей беспечности она сразу же вошла в комнату. Она признает, что ей следовало быть осторожней и сразу вызвать полицию. Но, э-э, у них на заводе никогда не случалось каких-либо чрезвычайных происшествий. Понимаете? И, э-э, она этого не сделала. Она просто глупая женщина. Кроме того, она довольно привлекательна и жутко любопытна. Она увидела Пегги Флершем на полу.

– … Пегги была вся в крови. А ее одежда была… а она была… Я имею в виду ее тело было…

С подчеркнутым тактом прокурор позволил ей пробормотать предположение, что девушка явно была изнасилована.

Она также увидела Чандлера, который с хохотом крушил все вокруг, раскидывая обломки и переворачивая подносы. Разумеется, она перекрестилась и прочла короткое заклинание, но это не помогло. Затем Чандлер бросился на нее: он был такой отвратительный. Такой мерзкий! Но как только он напал на нее, появились полицейские, привлеченные ее криками.

У адвоката Чандлера вопросов не возникло. Показания Пегги Флершем были приняты без возражений со стороны защиты. Но она мало что могла сказать. Сначала она была сильно потрясена, а потом потеряла сознание. Полицейские сообщили, как арестовали Чандлера. Врач в сдержанных медицинских терминах описал повреждения, которые Чандлер нанес девственной анатомии Пегги Флершем. Адвокат Чандлера не задал ни одного вопроса, потому что спрашивать было не о чем. И Чандлеру нечего было возразить на то, что он изнасиловал одну девушку и затем пытался проделать то же самое с другой. Слушая показания врача, Чандлер мог по памяти сосчитать каждый перелом и синяк, которые нанес своими руками. Но в тот момент он тоже был зрителем, столь же отдаленным от происходящего, как и сейчас. Однако именно поэтому они его и судили. Именно поэтому и не верили. В двенадцать тридцать свидетели обвинения закончили свои показания. Судья Элиторп был доволен. Он объявил часовой перерыв на ленч, и Ларри Гранц отвел Чандлера назад в камеру предварительного заключения, которая располагалась в подвале школы.

На столе лежали два сандвича со швейцарским сыром и пакет шоколадного молока. Это был ленч Чандлера. Сандвичи уже успели засохнуть, а молоко стало теплым. Тем не менее он съел все. Он знал, чему радуется судья. В час тридцать адвокат Чандлера возьмет слово, и никто даже не обратит внимания на его речь. Присяжные будут отсутствовать максимум двадцать минут, и приговор будет – «Виновен». Судья радовался тому, что сможет зачитать приговор не позднее четырех. У них вошло в привычку проводить казнь на закате, а поскольку в это время года солнце заходит после семи, все будет прекрасно – для всех, кроме Чандлера.