"Моисей и монотеизм" - читать интересную книгу автора (Фрейд Зигмунд)

В. АНАЛОГИЯ

Единственная аналогия, удовлетворяющая замечательному ходу событий, обнаруженному нами в истории еврейской религии, имеется в очень отдаленной области; но она очень полная и приближается к тождественности. В ней мы снова сталкиваемся с явлением латентности, с непонятными проявлениями, требующими объяснения, и с ранним событием, которое впоследствии забывается, в качестве необходимого условия. Мы также находим признаки принуждения, которое, подавляя логическое мышление, навязывает себя разуму – черта, которая не проявлялась, например, при рождении эпопеи.

Мы встречаем эту аналогию в психопатологии, в генезисе человеческих неврозов – то есть, в области, относящейся к психологии индивидов, в то время как религиозные явления должны, конечно, рассматриваться как часть групповой психологии. Мы увидим, что эта аналогия не такая уж и неожиданная, как может показаться не первый взгляд, – что в действительности она больше похожа на постулат.

Мы называем травмами те впечатления, которые были пережиты в прошлом, а впоследствии забыты, и которым мы придаем такое большое значение в этиологии неврозов. Мм можем отдельно поставить здесь вопрос: можно ли этиологию неврозов в общем рассматривать как травматическую? Очевидное возражение против этого таково, что далеко не в каждом случае невроза нам удается обнаружить явную травму в далеком прошлом больного. Зачастую мы должны смириться с тем, что все, что нам доступно, является необычной, анормальной реакцией на переживания и потребности, которые затрагивают каждого, но воспринимаются и преодолеваются другими людьми способом, который можно назвать нормальным. Когда для объяснения невроза мы не располагаем ничем другим, кроме наследственной или конституциональной предрасположенности организма, то мы естественно испытываем искушение сказать, что он является не приобретенным, а развившимся.

Но в этой связи следует подчеркнуть два момента. Во-первых, генезис невроза неизменно прослеживается до очень ранних впечатлений детства105.

Во-вторых, действительно, существуют случаи, которые рассматриваются как «травматические», потому что их причины явно лежат в прошлом в одном или нескольких сильных впечатлениях в эти ранние времена – впечатлениях, которые избежали нормального осознания, так что мы склонны полагать, что если бы их не было, то не возник бы также и невроз. Для наших целей было бы достаточно, если бы мы ограничили искомую аналогию этими травматическими случаями. Но различие между этими двумя группами [случаев], похоже, не является непреодолимым. Вполне допустимо объединить две эти этиологические детерминанты одним названием; вопрос заключается лишь в том, что считать «травматическим». Если мы предположим, что переживание приобретает характер травмы лишь в результате количественного фактора – то есть, что в каждом случае именно выход за рамки необходимого обуславливает то, что переживание вызывает необычные патологические реакции – то мы легко можем прийти к рациональному заключению, что в случае одной конституции организма, что-то действует как травма, но в случае другой – таких последствий не имеет. Таким образом, мы приходим к концепции так называемых скользящих «дополнительных серий»106, в которых, выполняя этиологическое требование, сливаются два фактора. Недостаток одного компенсируется избытком другого: как правило, оба фактора действуют вместе, и лишь на противоположных концах этого непрерывного ряда может возникать вопрос о существовании только одного мотива. После такого указания мы можем пренебречь различием между травматической и нетравматической этиологиями как не имеющими отношения к искомой аналогии.

Несмотря на риск повторения, вероятно, будет уместно свести здесь вместе те факты, которые составляют столь значительную для нас аналогию. Они таковы. Наши исследования показали, что то, что мы называем явлением (симптомами) невроза, является результатом определенных переживаний и впечатлений, которые именно по этой самой причине мы рассматриваем как этиологические травмы. Теперь перед нами стоят две задачи: найти общие характеристики (1) этих переживаний и (2) невротических симптомов, и при этом нам не следует избегать некоторой схематизации.

(1)(а) Все эти травмы случаются в раннем детстве, примерно до пяти лет. Особый интерес имеют впечатления того времени, когда ребенок начинает говорить; самым важным, по-видимому, является период между двумя и четырьмя годами; можно с уверенностью определить, как скоро после рождения начинается этот период восприимчивости.

(б) Переживания, имеющие отношение к нашему вопросу, как правило, полностью забываются, оказываются недоступными для воспоминаний и относятся к периоду детской амнезии, в котором обычно сохраняется лишь несколько отдельных воспоминаний, известных как «разделяющие воспоминания»107. Эти переживания относятся к впечатлениям сексуального и агрессивного характера и, несомненно, также к ранним травмам «я» (нарциссические обиды). В этой связи следует отметить, что такие маленькие дети не делают резкого разграничения между сексуальными и агрессивными действиями, как это происходит позднее. (См. неправильное понимание полового акта в садистском смысле108). Конечно, наиболее поразительным является преобладание сексуального фактора, и этот факт требует теоретического обоснования.

Эти три момента – очень раннее появление таких переживаний (в течение первых пяти лет жизни), то, что они забываются, и их сексуально-агрессивная сущность – тесно взаимосвязаны. Травмы являются опытом, который касается либо собственного тела субъекта, либо его чувственного восприятия, главным образом, чего-то увиденного или услышанного – то есть, либо переживаниями, либо впечатлениями. Взаимосвязь этих двух моментов установлена теорией, продуктом аналитической работы, которая только одна может выявить забытые переживания или, если выразиться более ясно, но не совсем верно, вернуть их обратно в память. Теория заключается в том, что в противоположность широкораспространенному мнению, в сексуальной жизни людей (или в том, что ей соответствует» в последующем) наблюдается ранний расцвет, который завершается приблизительно к пяти годам, и за которым следует то, что называют периодом латентности (до наступления половой зрелости), во время которого не наблюдается никакого дальнейшего развития сексуальности и в действительности, то, что уже было достигнуто, подвергается регрессии. Эта теория подтверждается анатомическими исследованиями роста внутренних гениталий; она ведет к гипотезе, что человеческая раса произошла от животных, которые достигали половой зрелости к пяти годам, и вызывает предположение, что отсрочка сексуальной жизни и ее двухфазное развитие [двумя волнами] тесно связана с историей гоминизации109. Человеческие существа, похоже, являются единственными животными организмами, имеющими латентный период и отсрочку сексуального развития такого типа. Для проверки этой теории были бы необходимы исследования приматов (которые, насколько мне известно, не проходились). То, что период детской амнезии совпадает с этим ранним периодом сексуальности, не может не иметь значения в психологическом плане. Возможно, это положение вещей обеспечивает истинную причину вероятности возникновения невроза, который в некотором смысле является человеческой прерогативой и с этой точки зрения выглядит как рудимент – «пережиток»110 первобытных времен, подобно некоторым частям анатомии нашего тела.

(2) В отношении общих характеристик или особенностей невротичесикх явлений необходимо подчеркнуть два момента:

(а) следствия травм бывают двух типов – положительные и отрицательные. Первые являются попытками снова вернуть травму – то есть вспомнить забытые переживания, или еще лучше, сделать их реальными, пережить травму заново, или, даже если она заключалась лишь в ранних эмоциональных взаимоотношениях, оживить ее в аналогичных отношениях с кем-нибудь еще. Мы суммируем эти усилия под названием «фиксации» травмы и «принудительного повторения». Они могут быть включены в то, что является нормальным Я и в качестве его постоянных тенденций могут придать Я неизменные характеристики – черты, скорее всего, именно потому, что их истинная основа и историческое происхождение забыты. Так, мужчина, который провел детство в чрезмерной и забытой теперь привязанности к матери, может потратить всю свою жизнь на поиски жены, на которую он мог бы положиться, и которая поддерживала бы и кормила его. Девочка, которая в раннем детстве подверглась сексуальному совращению, может направить свою последующую сексуальную жизнь так, чтобы постоянно провоцировать подобные домогательства. Легко можно предположить, что благодаря таким открытиям, касающимся проблемы невроза, мы можем достичь понимания общих механизмов формирования характера.

Отрицательные реакции преследуют противоположную цель: чтобы ничего из забытых травм не вспоминалось и ничего не повторялось. Мы можем суммировать их как «защитные реакции». Их основным проявлением является то, что называется «избеганием», и что может спровоцировать «угнетенное состояние» и «фобии». Эти отрицательные реакции тоже вносят исключительно большой вклад в становление характера. В сущности они являются такими же фиксациями травмы, как и их противоположности, за исключением только того, что это – противоположно направленные фиксации. В более узком смысле симптомы неврозов являются компромиссами, в которых сливаются две тенденции, обусловленные травмами, причем так, что преобладает вклад то одной, то другой тенденции. Это противоборство реакций вызывает конфликт, который при обычном ходе событий не может быть исчерпан и разрешен.

(б) Все эти явления, симптомы, а также ограничения, налагаемые на Я и устойчивые изменения характера имеют свойство принудительности: то есть, они обладают большой психической силой и в то же время их организация почти не зависит от других умственных процессов, которые приспособлены к требованиям реального внешнего мира и подчиняются законам логического мышления. Они [патологические явления] мало подвержены или совсем не подвержены воздействию окружающей действительности, не обращают на нее или ее психическое отражение никакого внимания, и поэтому легко могут оказывать активное противодействие как тому, так и другому. Они являются, так сказать, государством в государстве, неприступной стороной, с которой невозможно сотрудничать, но которая может успешно пересилить то, что можно назвать нормальной стороной, и заставить ее служить себе. Если это происходит, то внутренняя психическая реальность начинает преобладать над требованиями внешнего мира, и открывается путь к психозу111. Даже если дело не заходит так далеко, все равно практическое значение этой ситуации едва ли можно переоценить. Угнетенное состояние страдающих неврозом и их неспособность к нормальной жизни является в высшей степени значительным фактором в человеческом обществе, и в их состоянии мы можем найти прямое выражение фиксации раннего периода их прошлого.

А теперь давайте обратимся к латентному периоду, который с точки зрения аналогии должен особенно интересовать нас. Травма в детстве может сразу же выразиться в невротическом срыве, детском неврозе, сопровождаясь множеством усилий, направленных на защиту, и формированием сопутствующих симптомов. Этот невроз может длиться довольно долго и привести к значительным расстройствам, но он может также пойти по пути задержки и стать незаметным. Как правило, при этом верх одерживает защита; во всяком случае после такого невроза остаются шрамоподобные изменения Я112. И лишь очень редко детский невроз переходит без перерыва в невроз взрослого. Намного чаще за ним следует период внешне спокойного развития – явление, которое становится возможным и поддерживается физиологическим периодом латентности. И лишь позднее происходит изменение, в результате которого уже вполне развившийся невроз обнаруживает себя как очевидное запоздавшее следствие травмы. Это происходит или с наступлением половой зрелости или немного позднее. В первом случае это происходит потому, что инстинкты, усиленные физическим созреванием, теперь снова могут вступить в борьбу, в которой первоначально были побеждены защитой. В последнем случае это происходит по той причине, что реакции и изменения «Я», вызванные защитой, теперь оказались помехой в решении новых жизненных задач, и поэтому между требованиями реального внешнего мира и «Я» возникает сильный конфликт, при этом «Я» пытается сохранить ту организацию, которой ему с таким трудом удалось достичь в оборонительной борьбе. Явление задержки невроза от первых реакций до травмы и последующее начало заболевания нужно рассматривать как типичные. На это последующее заболевание необходимо смотреть так же, как и на попытку излечения – как на усилие, направленное на то, чтобы снова примирить с остальными те части Я, которые были отколоты под влиянием травмы, и объединить их в могущественное единое целое vis-a-vis»113 с внешним миром. Такая попытка редко оказывается успешной, если конечно, ей на помощь не приходит психоанализ, и даже тогда не всегда; довольно часто она заканчивается полным опустошением и расщеплением Я или тем, что оно оказывается подавленным114 той частью, которая была отколота ранее и подчинена травмой.

Для того, чтобы убедить читателя, необходимо было бы дать подробные описания жизненный историй многочисленных невротиков. Но ввиду многосторонности и сложности этой темы, это совершенно нарушило бы характер настоящей работы. Она бы превратилась в монографию по теории неврозов и даже в этом случае, вероятно, оказала бы впечатление лишь на тот небольшой круг читателей, которые выбрали изучение и практику психоанализа в качестве дела своей жизни. Так как я обращаюсь здесь к более широкой аудитории, то могу лишь просить читателя оказать определенное условное доверие тому сокращенному материалу, который я изложил выше; с моей стороны это должно сопровождаться признанием, что выводы, к которым я сейчас веду, должны быть приняты только в том случае, если теории, на которых они основаны, окажутся верными.

Тем не менее, я попытаюсь рассказать историю одного случая, который особенно ясно демонстрирует некоторые упомянутые мною характеристики невроза. Мы конечно же, не должны ожидать, что единственный случай покажет нам вес, и не должны разочаровываться, если его содержание окажется далеким от предмета, которому мы ищем аналогию.

Маленький мальчик, как это часто случается в семьях среднего класса, в первые годы своей жизни спал с родителями с одной комнате и имел неоднократную и на самом деле регулярную возможность наблюдать половой акт родителей – кое-что видеть, а еще больше слышать – в возрасте, когда он едва научился говорить. В последующем его неврозе, который развился сразу же после первой самопроизвольной поллюции, самым ранним и причинявшим наибольшее беспокойство симптомом явилось расстройство сна. Он был исключительно чувствителен к шуму по ночам и, проснувшись, уже не мог заснуть снова. Это нарушение сна было настоящим симптомом-компромиссом. С одной стороны, оно выражало его защиту от того, что он испытал ночью, а с другой – являлось попыткой восстановить бодрствующее состояние, в котором он мог слышать то, что когда-то так его впечатлило.

Такие наблюдения преждевременно пробудили у ребенка мужскую агрессивность, он начал возбуждать свой маленький пенис рукой и пытался предпринимать различные сексуальные нападения на мать, отождествляя себя таким образом с отцом, на чье место себя ставил. Это продолжалось до тех пор, пока мать не запретила ему трогать пенис и не пригрозила, что расскажет об этом отцу, который накажет его, отобрав этот греховный орган. Эта угроза кастрации оказала на мальчика исключительно сильное травматическое воздействие. Он прекратил сексуальную активность и изменил свой характер. Вместо того, чтобы отождествлять себя с отцом, он стал бояться его, занял по отношению к нему пассивную позицию и время от времени шалостями провоцировал его применять телесные наказания; для него это имело сексуальное значение, так как таким образом он мог идентифицировать себя с матерью, с которой, по его мнению, дурно обращались. Он все сильнее держался за мать, как будто не мог прожить без ее любви ни секунды, так как видел в этой любви защиту от опасности кастрации, которая угрожала ему со стороны отца. В этой модификации эдипова комплекса прошел период латентности, который был лишен каких-либо заметных расстройств. Он стал примерным мальчиком и был довольно успевающим учеником.

До сих пор мы прослеживали непосредственное влияние травмы и подтвердили факт латентности.

Наступление половой зрелости принесло с собой явный невроз и раскрыло его второй, основной симптом – импотенцию. Он утратил чувствительность пениса, не пытался прикасаться к нему, не отваживался приблизиться к женщине с сексуальными намерениями. Его сексуальная активность оставалась ограниченной психической мастурбацией, сопровождаемой садистско-мазохистскими фантазиями, в которых нетрудно было узнать отголоски ранних наблюдений полового акта родителей. Возросшая мужественность, которую принесла с собой половая зрелость, была направлена на яростную ненависть к отцу и на неподчинение ему. Это крайнее отношение к отцу в своем безрассудстве доходившее до попыток самоуничтожения, послужило причиной как его неудач в жизни, так и конфликтов с внешним миром. Он не добился успеха в своей профессии, так как ее выбор был навязан ему отцом. Не завел он и друзей, и никогда не был в хороших отношениях со своим начальством.

Когда, обремененный этими симптомами и затруднениями, он, наконец, после смерти отца нашел себе жену, у него появились такие, будто составляющие сердцевину его сущности, черты характера, которые делают контакт с ним тяжелой задачей для окружающих. Он превратился в совершенно эгоистическую, деспотичную и грубую личность, он явно ощущает потребность подавлять и оскорблять других людей. Это – настоящая копия его отца в том виде, в котором он сохранил его в памяти: т.е., возобновилось отождествление с отцом, которое в прошлом, когда он был маленьким мальчиком, было вызвано сексуальными мотивами. В этой части рассказа мы узнаем возвращение подавленного, которое (наряду с немедленными последствиями травмы и феноменом латентности) мы описали как одну из существенных характеристик невроза.