"Бурный финиш" - читать интересную книгу автора (Френсис Дик)

Глава 7

Скачки в Стрэтфорде были отменены из-за снега, но я не огорчался, поскольку Ярдман запланировал еще одну поездку, причем предупредил меня о ней в самый последний момент. Он сказал, что надо отправить семь трехлеток во Францию. Впрочем, у самолета их оказалось восемь.

Я опоздал в аэропорт, потому что на заснеженной дороге занесло грузовик, который загородил проезд, и, когда я наконец прибыл, все лошади были уже там. Водители фургонов стояли, переминаясь с ноги на ногу, чтобы согреться, и громко меня бранили. Билли – на сей раз лошадей сопровождал он, а не Тимми и Конкер – стоял, засунув руки в карманы, с застывшей презрительной ухмылочкой на губах, наслаждаясь неудовольствием, которое я на себя навлек. Разумеется, он и не подумал начать погрузку без меня.

Грузили лошадей мы втроем – я, Билли и старый глухой Альф. Мы работали в угрюмом молчании. Был там и четвертый конюх, невзрачный человечек с большими усами, но он сопровождал лишь одну лошадь знаменитого конезавода и опекал только ее, не оказывая нам никакого содействия. Во время полета он сидел возле своей протеже, охраняя ее от невидимой опасности. Билли уронил щепоть торфа в мою чашку, а потом, наливая себе, пронес чашку у меня над головой и как бы ненароком пролил мне на голову кофе, наполовину состоявший из сахара. Остаток пути я провел в туалете, неуклюже пытаясь смыть липкую гадость и обещая себе расправиться с Билли, как только на руках у меня не будет такого ценного груза.

Во время разгрузки я обратил внимание на одну невзрачную гнедую кобылку. Она явно не была трехлеткой и походила на ту, которую мы недавно возили во Францию. И очень напоминала ту, что мы вернули в Англию в тот же день. Три очень похожие гнедые кобылы? А что, впрочем, удивительного? Всякое бывает. Тем более что ни у одной из них не было особых отличительных черт.

В Париже четвертый конюх нас оставил. Он сказал, что ему поручено доставить кобылу до места назначения, а оттуда забрать жеребца, приобретенного его заводом. Мы должны были доставить его в Англию на следующей неделе.

В следующий вторник мы так и поступили. Жеребец был невысокий, с большим крупом, пламенным взором и бешено вращавшимся хвостом. Когда мы его грузили в самолет, он пронзительно ржал, и на сей раз его усатый проводник оказался при деле.

Среди наших пассажиров снова оказалась невзрачная гнедая кобылка. Я подошел к боксу и стал внимательно разглядывать ее, как вдруг Билли подкрался сзади и ударил меня что было сил концом цепи. Я повернулся быстрее, чем он предполагал, и дважды пнул его в бедро. Его губы исказила гримаса боли, и он взмахнул рукой, отчего цепь взметнулась, словно разъяренная змея. Мне удалось увернуться, отступив в проход между боксами. Цепь хлестнула об угол бокса, за которым я прятался, а я быстро ретировался, направившись к кабине бортинженера. Возможно, такое бегство выглядело не очень красиво, но в данных обстоятельствах это был наиболее благоразумный выход. Остаток пути я провел в обществе бортинженера за кофе.

В ту ночь я много думал, и мне не понравились некоторые выводы.

* * *

Утром я долго караулил у конторы Ярдмана и наконец поймал Саймона, когда он вышел, чтобы перекусить.

– Откуда ты возник? – улыбаясь, спросил он. – Ну что, погреемся в «Ангеле»?

Я кивнул, и мы зашагали по тающим остаткам недавно выпавшего снега. Мы шли, выдыхая клубы пара. День был туманный, пасмурный, холодный – под стать моему настроению.

Саймон толкнул дверь с витражом и вошел в пивную. Уселся на свою любимую табуретку у стойки, распахнул потрепанный вельветовый пиджак и потребовал от услужливого бармена горячей воды с ромом и лимоном – по стакану каждому из нас.

В старинном кирпичном очаге работал электрический камин. Пульсирующий свет его искусственных углей освещал широко улыбающуюся физиономию моего спутника. Его глаза светились дружелюбием.

Как мало у меня друзей.

– Так что же случилось? – спросил он, прихлебывая свой дымящийся напиток. – Сегодня ты что-то больно тихий.

Некоторое время я поглядывал на фальшивые угли. Дальше откладывать я не мог.

– Я все знаю, – сказал я. – Знаю про гнедую кобылу.

Саймон поставил стакан, рука его не дрожала, но улыбку как ветром сдуло.

– Какую кобылу? – спросил он.

Я не ответил. Молчание тянулось до бесконечности.

– Что ты хочешь этим сказать? – наконец спросил Саймон.

– В течение двух недель я дважды возил одну и ту же кобылу во Францию и обратно. Одну и ту же.

– Ты что-то перепутал.

– Нет.

Возникла пауза. Потом Саймон повторил, но без убеждения в голосе:

– Ты что-то перепутал.

– Я заметил ее еще в тот день, когда она утром полетела во Францию, а вечером обратно в Англию. Я заинтересовался ею в прошлый четверг, когда она совершила такой же перелет. Я понял, что это одна и та же кобыла, вчера, когда она вернулась.

– Ты же много летал. Неужели ты можешь запомнить всех лошадей, с какими имел дело?

– Я разбираюсь в лошадях, – коротко сказал я.

– Очень уж ты шустрый, – сказал он скорее себе, чем мне. – Очень уж ты шустрый.

– Нет, – покачал я головой. – Это не я шустрый, а ты. Тебе не следовало посылать ее так часто, тогда бы я не понял, что к чему.

– Ну и что? – вдруг встрепенулся он, отчего его грузное тело пошло какими-то складками. – Что с того, что одна кобыла несколько раз съездила туда и обратно? И при чем тут я?

– Я могу не объяснять тебе того, что тебе и так известно.

– Генри, – подался он вперед, – я знаю то, что знаю, но я не знаю, что ты тут напридумывал. Тебе в голову что-то такое взбрело, и я хотел бы знать, что именно.

– Милое маленькое мошенничество, – вздохнул я. – Простое симпатичное жульничество. Все легче легкого. И несколько сотен фунтов прибыли от очередного ее перелета.

Я смотрел, как из моего стакана поднимается пар, и жалел, что пришел сюда.

Саймон молча смотрел на меня и ждал, когда я все скажу ему открытым текстом.

– Ну что ж, слушай. Вы продаете кобылу вашему соучастнику во Франции, который переводит вам деньги, и ваш банк удостоверяет получение перевода. Вы подаете бумаги в правительственные инстанции, что одна гнедая кобыла была продана за границу за энную сумму франков, – это часть коневодческого бизнеса. Благодарное правительство выплачивает вам премию в один и три четверти процента. Тем временем вы переправляете кобылу обратно, а потом начинаете все сначала. И деньги тоже переправляются наличными.

Саймон сидел, окаменев на своей табуретке и тупо глядя на меня.

– Вам нужно только одно – неплохой капитал, с которого бы один и три четверти процента были приличной суммой, иначе нет смысла рисковать. Скажем, двадцать тысяч фунтов. И тогда ваша прибыль за очередную прогулку кобылы будет равна тремстам пятидесяти фунтам. Если она будет так кататься хотя бы раз в месяц, это означает двадцатипроцентную и не облагаемую налогами прибыль ежегодно. То есть четыре тысячи фунтов. Разумеется, тут не обойтись без определенных накладных расходов, но все же...

– Генри! – тихо и глухо произнес Саймон.

– Это не крупная афера, – сказал я, – но вполне надежная. И без тебя, Саймон, тут не обойтись – все дело в том, кто и как заполняет разные бланки, а у Ярдмана это делаешь ты. Если бы на твоем месте оказался посторонний человек, за лошадь пришлось бы всякий раз платить – за ее доставку самолетом туда и обратно, а это сделало бы операцию неприбыльной. Это возможно, лишь когда лошадь может кататься бесплатно. Ты вносишь ее в опись груза, но в официальных документах фирмы это отсутствует. Она отправляется в путь всякий раз, когда есть свободное место. Прошлый раз Ярдман сказал мне, что полетит семь трехлеток, а полетело восемь, и восьмой была как раз гнедая кобыла. В тот день, когда мы сделали две поездки, когда привезли ее утром, а забрали днем, лошади, которых мы должны были доставить обратно, задержались не случайно. Даже вы не решились привезти кобылу и тотчас же отправить ее обратно. Поэтому ты якобы допустил ошибку, указав, что тренеры должны доставить лошадей не в десять, а в пятнадцать часов, – тем более любопытно, что ты никогда не совершаешь ошибок. Твоя пунктуальность просто фантастична, и никому в голову не придет проверять что-либо за тобой.

– Как ты это вычислил? – глухо спросил Саймон.

– Я же раньше работал в «Старой Англии», – напомнил я. – Я заполнял такие же формы, что и ты. Я же тебе их и посылал, когда работал в транспортном отделе, но я не знал про эту премию. О ней я услышал десять дней назад из разговора трех бизнесменов. А потом, когда стал размышлять, зачем надо было возить туда и обратно одну и ту же кобылу, я вдруг сразу все понял. Что-то щелкнуло, и все стало ясно.

– Щелкнуло, – тупо повторил он.

– Ну да, – кивнул я. – И главное, никаких характерных примет. Если бы ты посылал ее под ее собственным именем, все сразу бы обнаружилось. Я бы первый это заметил. Но ты просматривал регистр и выбирал кобыл примерно того же возраста и масти и заполнял на них документы. Британские таможенники подтверждали факт экспорта этих лошадей, а французские – их импорта. Все очень просто. Никому и в голову не приходило проверить у владельцев, продавали ли они этих лошадей на самом деле или нет. С какой стати? Ну а для того, чтобы вернуть кобылу, ты проделывал такой же фокус с французским регистром, только тут приходилось действовать аккуратнее – нельзя было импортировать слишком дорогих кобыл, ведь фирма имеет право свободно потратить за границей лишь две тысячи фунтов стерлингов в год. Все, что превышает эту сумму, означает особое разбирательство, чего вы никак не могли допустить.

– Разложил все по полочкам, – мрачно заключил Саймон.

– Я думал об этом всю ночь.

– Кому же ты собираешься пожаловаться?

Я неловко отвел глаза, уставился в пространство.

– Ярдману?

Я молчал.

– Полиции?

Я посмотрел на фальшивые угли. Я бы никому не сказал, если бы не...

– Неужели тебе было так необходимо, чтобы Билли не давал мне житья?

– Генри! – обиженно воскликнул Саймон. Он был безутешен. – Я и в мыслях этого не держал. Как ты мог такое подумать?

Я судорожно сглотнул и сказал:

– Билли принимал участие во всех перелетах с кобылой. И кроме, пожалуй, первого, не давал мне ни минуты покоя. Один раз он набросился на меня с кулаками, второй раз облил сладким кофе, а вчера, когда я стал разглядывать кобылу, ударил цепью. Он делал это не потому, что невзлюбил меня. По крайней мере, это не главная причина. Это был, так сказать, отвлекающий маневр, попытка не дать мне разобраться в лошадях. Потому-то он ни разу не ударил меня по лицу. Он дрался не из ненависти, а из деловых соображений.

– Генри, уверяю тебя, это не так. – Саймон явно был расстроен. – Я бы не допустил, чтобы с тобой что-то случилось.

Он протянул руку к стакану и сделал приличный глоток. Пар от напитка уже не шел. И ром, и дружба остыли.

– Ладно, не гляди на меня так, – наконец сказал он, зябко ежась и снова отпивая из стакана. – С кобылой ты все вычислил верно. Господь мне судья, но Билли на тебя я не напускал. Я и сам терпеть его не могу. Это жуткий подонок. Уверяю тебя, что бы он там ни делал, все это по собственной инициативе. Такая уж у него мерзкая натура.

Я пристально смотрел на него, искренне желая поверить и чувствуя, что сваляю дурака, если позволю ему меня убедить.

– Послушай, – сказал он, подаваясь вперед, – скажи, вот ты бы его на меня напустил?

– Нет.

– Ну вот и я нет.

Наступила долгая пауза.

– Что ты делаешь с деньгами? – спросил я.

– Расплачиваюсь с долгами, – сказал он, поколебавшись. – Тотализатор, сам понимаешь...

Но я покачал головой:

– Ты на скачках не играешь!

– Играю.

– Нет.

– Ты просто не знаешь.

– Прекрасно знаю, – устало отозвался я. – Скачки тебя не интересуют. Ты никогда не пытался получить у меня сведения о тех, кто может выиграть. Ты даже не спрашивал, какие у меня самого шансы. И не говори, что наделал карточных долгов, – тоже не поверю. Ведь если ты наделал такие долги, что вынужден воровать, чтобы расплатиться с ними, ты бы играл и в карты, и на тотализаторе, и на чем угодно. Это как болезнь.

– Воровать – слишком крепкое слово, – сказал он, поморщившись, потом взял мой нетронутый стакан и залпом осушил его. – Ярдман пенсии платить не станет, – добавил он.

Я попытался представить его будущее, его скудную пенсию в старости. У меня хоть есть остатки состояния Креганов, что и говорить, деньги небольшие, но можно покупать машины и выпивку. У Саймона же – лишь то, что он сумеет скопить.

– Деньги держишь в банке? – спросил я.

– Треть, – признался он. – Другую треть берет мой двоюродный брат, который держит кобылу и привозит ее в аэропорт. А остаток – у того парня, что помогает нам во Франции. Когда я придумал этот план, они-то и достали деньги. У меня со средствами было плохо.

– Выходит, ты не так уж много зарабатываешь, – сказал я, – учитывая риск.

– Удваиваю себе зарплату, – пояснил Саймон. – Причем без вычетов. У нас две лошади, и в общей сложности набегает пятнадцать поездок в год.

– Вторую я тоже видел?

– Да. Она слетала туда и обратно.

– Один раз?

– Один раз.

– А как вы доставляете деньги во Францию?

– Вкладываем в газеты. В еженедельники «Хорс энд хаунд», например.

– Фунты?

– Да. У нашего партнера во Франции есть человек, который обменивает их на франки.

– Это же риск – посылать деньги по почте.

– Пока еще мы ничего не потеряли.

– И как давно вы этим занимаетесь?

– С тех пор как ввели эту премию.

Наступила еще одна долгая пауза. Саймон вертел в руках пустой стакан. Он вовсе не походил на негодяя. Я же задал себе вопрос: не ханжество ли требовать от друзей безукоризненной честности? Я все еще рассматривал его как друга и не мог поверить, что он специально платил Билли за то, чтобы тот задал мне жару. Нет, конечно, Билли просто ненавидел меня за мою родословную. Но с этим вполне можно жить.

– Ну, так что же ты собираешься предпринять? – спросил Саймон.

И я, и он прекрасно знали, что, если начнется расследование, его песенка будет спета: в разных банках и правительственных учреждениях осталось слишком много его следов, и тюрьмы ему не миновать.

Я слез с табуретки и, выпрямившись, покачал головой.

– Ничего, – сказал я неуверенно.

– При условии, что мы завяжем?

– Не знаю...

Он судорожно улыбнулся и сказал:

– Ладно, Генри, мы договоримся.

Мы вышли из пивной и снова зашагали по слякоти. Но теперь все переменилось. Доверия между нами не было и в помине. Он, похоже, думал и гадал, сдержу ли я слово и буду ли помалкивать, а я знал, и мне было от этого противно, что он будет заниматься мошенничеством независимо от обещаний. Конечно, гнедая кобыла больше путешествовать не будет, но у них имелась вторая лошадь, которую я так и не вычислил. Если действовать аккуратно, из этой операции еще можно выжать неплохую сумму, а Саймон был человек аккуратный.

...Расписание полетов в его последнем варианте не включало никаких командировок в Милан до следующей среды. Впрочем, и других поездок запланировано не было, кроме двух морских перевозок – мы посылали кому-то пони для игры в поло, но это ко мне отношения не имело. Я постучал в дверь Ярдмана, зашел и спросил, не могу ли я взять выходные на остаток недели. Как говорил Конкер, надо отстаивать свои права.

– Значит, у нас только в среду Милан, – задумчиво проговорил Ярдман. – Ну, разумеется, мой дорогой мальчик, разумеется. Гуляйте. Но вдруг возникнет что-то срочное? Я надеюсь, вы не будете возражать, если тогда я к вам обращусь?

– Нет, конечно.

– Превосходно, превосходно. – Он сверкнул стеклами очков, повернув голову к окну. На его лице натянулась кожа, и возникло нечто вроде улыбки – улыбки скелета. – Значит, вам все еще не надоела эта работа?

– Нет, что вы, – вежливо отозвался я.

– Очень хорошо, даже очень хорошо. Я должен со своей стороны заметить, что вы неплохо справляетесь, очень даже неплохо. На вас можно положиться. Это вне всякого сомнения.

– Благодарю вас, мистер Ярдман... – Я не был уверен, что внутренне он не подсмеивался надо мной. Интересно, когда же он поймет, что я не отношусь к этой работе как к большой шутке, каковой полагают ее все остальные.

Я написал письмо Габриэлле, где сообщил о своем приезде в следующую среду, и поехал домой, попеременно думая то о ней, то о Саймоне, чередуя приятные мысли с неприятными.

Дома я нашел записку с просьбой позвонить отцу Джулиана Текери, что я и сделал. Мистер Текери сообщил, что прогноз погоды благоприятный и, похоже, в субботу скачки состоятся. Он планировал заявить неплохую лошадку в Уэзерби и хотел знать, не соглашусь ли я на ней выступить.

– Согласен, – сказал я. – С удовольствием.

– Вот и отлично! Она прекрасная кобылка, настоящий боец. В ней и силенок и резвости хватит, чтобы обойти очень даже многих! И прыгучесть у нее в порядке.

– В Уэзерби высокие барьеры, – хмыкнул я.

– Она их слопает, – с жаром сказал Текери. – Она в хорошей форме. Мы устроили ей пробный галоп на одну милю и думали – выдохнется, потому что из-за снега она долго не работала, но и в конце она неслась, как паровоз. Перерыв пошел ей на пользу.

– Приятно это слышать, – отозвался я.

– Лошадка что надо, – сказал мой собеседник. – Увидимся перед первой скачкой в весовой. Договорились?

Я сказал, что увидимся, и был рад возможности на законном основании убраться из дома, так как заметил письмо от Филлихоев, где они сообщали, что с удовольствием снова посетят наш дом на уик-энд. Увидев меня с письмом в руках, ко мне подошла моя сестра Алиса.

– В субботу я выступаю на ипподроме Уэзерби, – предупредил я ее, решив перехватить инициативу.

– Но в воскресенье... – начала было она.

– Нет, дорогая Алиса, – перебил я сестру. – У меня нет ни малейшего намерения жениться на Анджеле Филлихой, и потому нет смысла с ней встречаться. Разве мы не договорились, что мама не должна отлавливать для меня невест?

– Но, Генри, ты же должен на ком-то жениться... – возразила сестра.

– Я не останусь холостяком, можешь не беспокоиться.

– Ну, раз уж ты едешь на север, в Уэзерби, – сказала Алиса, – то, может, заглянешь к Луизе и немножко ее подбодришь?

– Подбодрить Луизу? – переспросил я.

Луиза, еще одна моя сестра, старше Алисы, жила в Шотландии, причем от нее до Уэзерби было примерно столько же, сколько от Уэзерби до нашего дома. Но не успел я продолжить, как Алиса сердито буркнула:

– Я же сказала тебе это вчера вечером. Разве ты не слышал?

– Боюсь, что нет, – сказал я. Похоже, я размышлял о гнедой кобыле и не расслышал.

– Луизе сделали операцию. Сегодня ее выписывают из больницы, и ей придется провести в постели еще недели две-три.

– А что с ней? – спросил я Алису, но она либо и сама не знала, либо не пожелала мне сказать. Я плохо знал Луизу, почувствовал, что в каком-то смысле ее общество все равно лучше общества Анджелы Филлихой, и потому согласился ее навестить.

Поскольку путь после скачек предстоял долгий, я решил приехать в Йоркшир в пятницу вечером и спокойно провести там субботнее утро. Поэтому я выехал на север после ленча и по обычаю решил завернуть в Фенланд.

Тотчас же меня за рукав ухватил Том Уэллс.

– Ну, Гарри, на ловца и зверь бежит. Ты-то мне и нужен. Как насчет небольшого полета завтра? Двух тренеров и жокея из Ньюмаркета в Уэзерби, а?

– Извини, Том, – рассмеялся я, – не могу. Я заехал, чтобы отменить свой полет в воскресенье. Нужно навестить больную сестру, а она живет в Шотландии. Я как раз туда еду.

– Черт! – выругался он. – А ты не можешь отменить поездку?

– Боюсь, что нет.

– Можешь слетать в воскресенье на самолете, а? Бесплатно!

– Правда, не могу, – рассмеялся я.

– Что ж, придется отказать тренерам, очень жаль.

– Мне тоже. Нехорошо получается.

– Да уж, хорошего мало. Пойдем выпьем кофе.

Мы с час просидели в кафе, попили кофе, поговорили о самолетах, а потом я продолжил свой путь в Уэзерби, размышляя, что моя жизнь стала походить на цирковой номер: отныне мне придется изворачиваться, чтобы совмещать скачки, полеты, поездки с лошадьми и Габриэллу.

В Уэзерби проблески солнца сочетались с сильным ветром, но скаковая дорожка оказалась на удивление неплохой после недавнего снега. Кобыла Текери вполне соответствовала его описанию: мощная, гнедая, решительно никому не желающая уступать. Первые два барьера она взяла довольно осторожно, поскольку долго не выступала, но затем к ней быстро вернулась уверенность. Я давно не получал такого удовольствия от скачки. У барьеров кобыла обходилась без моей помощи, и лишь когда она не совсем точно рассчитывала дистанцию для прыжка, мне приходилось ее поправлять – и это не вызывало у нее никакого протеста. Когда она вышла на финишную прямую, сил в ней было не меньше, чем на старте. Без особых понуканий она начала обходить четырех лошадей, шедших перед нами. Последний барьер она преодолела удачно, хотя чуть клюнула носом при приземлении, но затем, не сбиваясь с хорошего галопа, устремилась вдогонку за лидером. Мы обогнали его у самого финишного столба, испытав пьянящее чувство красивой победы.

– Неплохо! – сказал отец Джулиана. – Очень даже неплохо! – И он вручил мне заклеенный конверт, который без тени суеверия заготовил заранее.

Поскольку мне предстояло еще преодолеть триста пятьдесят миль, я вскоре после скачки уехал. Северные дороги были пустынными, и я довольно быстро оказался в Шотландии.

Моя сестра Луиза жила в огромном аристократическом особняке возле Элгина – дом был такой же большой, как и наш, и так же плохо отапливался. В свое время она порадовала родителей, удачно выйдя замуж, но лишь после женитьбы обнаружила, что муж удивительно скуп. Учитывая ее нынешние расходы, ей было бы куда уютнее в коттедже на две семьи в Пекеме. Когда я был маленьким, она дарила мне на Рождество эврименовские издания классики. Теперь подарки прекратились. Но, даже учитывая все это, когда я утром навестил ее, – а приехал я вечером, когда она уже легла спать, – было ясно, что кое-что от прежней Луизы уцелело. Мы смотрели друг на друга, как незнакомцы. Мы не виделись семь лет, и она выглядела гораздо старше своих сорока трех. Но глаза ее были ясными, а улыбка радостной.

– Генри, братец... Как я рада...

Я поверил – и тоже обрадовался. Внезапно визит перестал быть тяжкой обузой. Я провел с ней весь день. Рассматривал старые фотографии, играл в китайские шашки, которым она в свое время меня научила, и слушал ее рассказы о троих сыновьях, сейчас находившихся в школе-интернате, и о том, какая была плохая тетеревиная охота этой зимой, и о том, как ей хотелось бы побывать в Лондоне после десятилетнего перерыва. Она просила меня о маленьких услугах, поясняя, что дорогой Джеймс будет недоволен, если она снова обратится к нему, а у служанок и так хлопот полон рот. Я приносил разные предметы, упаковал посылку, убрал комнату, наполнил горячей водой грелку и нашел пропавшую зубную пасту. После этого она попросила меня, раз уж я так любезен, разобрать ее аптечку.

В аптечке лекарств хватило бы на самую настоящую аптеку. Сестра с удовлетворением отметила, что половина лекарств ей уже ни к чему. Она разобрала коробочки и флакончики на две кучки и попросила меня одну отправить в мусорную корзину. Послушно взяв пригоршню коробочек, на одной из них я заметил надпись: «Коновид» с пояснением, для чего эти таблетки предназначены. Я не сразу сообразил, что это, но, поняв, выудил коробочку из корзины и заглянул внутрь. Там в фольге были еще таблетки. Я разорвал квадратик и посмотрел на розовую пилюлю.

– Тебе они больше не нужны? – спросил я у Луизы.

– Конечно, нет. После операции они мне ни к чему.

– Ясно. А можно я их возьму?

– А тебе-то они для чего?

– Не будь наивной, Луиза...

– У тебя завелась подружка! – рассмеялась Луиза. – Ну тогда, конечно, бери их на здоровье. У меня где-то есть полная коробка. Может, в верхнем ящике... Да и в ванной должны быть еще таблетки...

Я набрал таблеток и наполнил ими доверху большой коричневый флакон примерно тех же размеров, что тогда привез Патрик. На флаконе был ярлык с указанием, как использовать пенициллиновую микстуру при детских ангинах. Луиза с интересом смотрела, как я тщательно вымыл флакон, высушил его перед электрическим камином, а потом наполнил таблетками и, прежде чем завинтить крышку, заткнул ватой.

– Женишься? – спросила она. Точь-в-точь как Алиса.

– Не знаю. – Я поставил на место приведенный в порядок ящик с лекарствами и добавил: – Только не говори маме.

* * *

Наконец настала среда. Я приехал в Гатвик за час до прибытия первой лошади. Даже появление Билли и Альфа не испортило мне настроения. Мы погрузили лошадей без осложнений и быстрее обычного, тем более что два конезавода прислали своих конюхов, и те на сей раз были рады нам помочь.

Появился и Саймон с какими-то понадобившимися в последний момент бумагами. Он осторожно вручил их мне в офисе авиакомпании, услугами которой мы пользовались, и сказал:

– Доброе утро, Генри.

– Доброе утро.

Прорехи в наших взаимоотношениях трудно было залатать в половине восьмого утра в присутствии зевающих летчиков и служащих фирмы. Я взял бумаги, кивнул и, поколебавшись, пошел к самолету, который должен был доставить меня в Милан.

За моей спиной послышались шаги. Кто-то подбежал и взял меня за рукав.

– Лорд Грей, вас к телефону, это срочно.

Я взял трубку, выслушал звонившего и, сказав: «Да, конечно», медленно положил ее. Я знал, что на моем лице появилась гримаса боли.

– Что случилось? – спросил Саймон.

– Мой отец... он умер ночью. Его только что обнаружили...

В офисе воцарилось ошеломленное молчание. Саймон смотрел на меня с большим сочувствием:

– Мне очень жаль...

Я сразу же отозвался с привычными для наших прежних отношений интонациями:

– Мне надо ехать домой.

– Конечно-конечно.

– Но лошади погружены и, кроме Билли...

– Я поеду. – Саймон показал свой паспорт.

Это было лучшее решение. Я вынул из кармана флакончик, написал на нем черной шариковой ручкой: «Габриэлла Барзини, сувенирный киоск, аэропорт Мальпенса» и сказал:

– Ты не передашь это девушке, которая продает сувениры в киоске в аэропорту? Скажи также, что я не смог приехать и обо всем напишу в письме.

– Передам, – кивнул Саймон.

– Не забудешь?

Он улыбнулся своей обычной улыбкой.

– Конечно, нет, Генри! Я обязательно передам и твои слова, и этот флакон.

Мы обменялись рукопожатием, и, пройдя через паспортный контроль, Саймон зашагал по бетону к самолету, потом стал в него карабкаться. Я смотрел, как закрываются двери и как отправляется в путь самолет, который везет моего друга, мою работу, мой сувенир, но не меня.

Саймон Серл полетел в Италию вместо меня, но обратно не вернулся.